Сначала скорая увезла его. Потом — меня. Мы попали в одну больницу. Его положили в блок на восьмом, меня — этажом выше.
Через три дня интенсивной терапии, едва придя в себя, он начал искать меня. Переполошил всех, и соседей, и врачей. Никто не знал, где я. Теряясь в поисках, обратились к телефону, что был при нём. В памяти был единственный номер.
Мой.
Слов было не разобрать. Речь была бессвязной. Ему было трудно говорить. Однако огромной радости от того, что он нашёл и слышит меня, было не скрыть.
Моей радости было не меньше.
— Не сдавайся, - почти что кричал я ему, пытаясь успокоить и ободрить. - Борись. Я — рядом, живой, всего в нескольких шагах от тебя. Подлечусь, встану на ноги и приду…
— Хорошо, - чётко и разборчиво отвечал он.
Это был наш последний с ним разговор.
Спустя несколько дней с его номера позвонили снова. Чужой женский голос спросил, кем я являюсь абоненту.
— Сыном, - ответил я, едва слыша себя.
— Ваш отец умер. Сегодня в реанимации...
У него был преклонный возраст. Низкая сатурация. Давление. Пресловутая группа риска. Шансов практически не было...
— Что, отец умер? - будучи невольным свидетелем разговора и не веря своим ушам, спросил сосед по палате.
— Да, - машинально ответил я, кладя телефон на тумбочку.
Сосед уставился на меня немым взглядом. Красная зона, пленниками которой мы были, не отличалась излишней добротой. Здесь не было места гуманизму. Не ведая пощады, вирус наносил двойной удар…
Ночью было не до сна. Не хватало воздуха. Я задыхался. Извиваясь на койке, лез из кожи вон — навстречу воображаемому спасительному глотку. В редкие минуты, когда удушье отступало, становилось чуть легче, замирал. Лёжа и смотря в темноту, вспоминал о своей потере. Про то, какое значение имел для меня отец. Как мы были близки с ним. Особенно после того, как не стало мамы…
Он мог уйти пять лет тому назад, в октябре шестнадцатого, когда его настиг инсульт. Тогда мы не обращались к врачам. Несмотря на всю тяжесть удара, старик боялся показать свою слабость чужим...
Неизвестно, сколько у нас было шансов. Прогноз оставлял желать лучшего. Ухаживая за лежачим и беспомощным больным, я старался не думать о худшем.
Отец знал, что я не брошу его. Буду рядом при любом исходе. И, доверяясь, был моим пациентом.
Сначала он пошевелил своей парализованной рукой. Потом коснулся меня. И, наконец, обнял. Три простых действия, между которыми проходили дни, недели, месяцы борьбы. Путь длиной в целую жизнь. Желаннее награды не было. Все усилия окупались сторицей. Мы возвращались туда, где жило счастье — в моё детство.
— Не чувствую совсем руки, - хитро улыбаясь, встречал меня там отец. - Сама собой живёт. Мышечной памятью…
Он выздоровел. Поднялся на ноги. Пусть и с палкой, хромая, начал ходить. Казалось бы, живи и радуйся. Если бы не одно но. Ему стала невмоготу жизнь без нашей компании. Страх перед врачами мерк при мысли о том, что он может потерять меня, остаться один…
О том, что он мучается, я узнал случайно. Однажды, вернувшись под утро, заметил, что на нём лица нет.
— Ты спал? - спросил я его.
— Нет, - признался он.
— Почему?
— Не спалось.
— Я думал, ты — железный. Засыпаешь при включенной лампе, работающем телевизоре, под крики орущих пьяниц на улице! Ни свет, ни шум тебе не помеха.
— Да, - подтвердил он. И добавил:
— Когда ты дома…
Я посмотрел на него. Увидел в глазах слёзы. Чувства переполняли моего старика. Он больше не мог терпеть разлуки со мной…
Через несколько дней я купил ему телефон. Если раньше отец был категорически против гаджетов, то сейчас сама жизнь вынуждала пересмотреть своё отношение к ним. Связь была важнее.
Мы перебрали немало вариантов, прежде чем он остановил свой выбор на нём. В рекламных роликах его топили в воде, закапывали в песок, переезжали машиной. Телефон жил, держал форму, звонил. Кнопочный, из «дедушкиной» серии, неубиваемый.
Аппарат пришёлся по душе отцу. Панцирь, что предохранял телефон, он невольно проецировал на меня. Верил, что пока неубиваемый работает, ничего плохого не случится, буду в порядке и я.
Через несколько дней после того, как в нашей жизни появился мобильный друг, отец решился последовать за мной. Впервые за год переступил порог дома. Встречные прохожие уступали нам дорогу. Опираясь одной рукой на меня, другой на палку, черепашьими шагами отец шёл по улице. Улыбки не сходили с наших лиц. Весёлые голоса и шутки разносились в разные стороны. Мы учились радоваться жизни на закате его дней...
Большую часть времени мы проводили на берегу Ладожского озера. Ходили на рыбалку, работали в саду, разбитом у нашего дома, занимались сельским бытом. В день ВМФ устроили фотосъёмку. Отцу не нужно было вживаться в образ. Это был его праздник. Моряка. Одного из тех, кто брал верх над стихией. Победителя...
Осенью двадцать первого — на второй год пандемии — Питер и окрестности напоминали большой разбуженный муравейник. Напряжение висело в воздухе. Росло число заражённых. Доминировал штамм «дельта»…
Наша крепость казалась неприступной. Мы держали круговую оборону. Были начеку.
Но вирус нашёл лазейку.
Не было ни насморка, ни кашля, ни повышения температуры. Без видимых причин просто исчез аппетит. Затем стали убывать силы.
Состояние отца ухудшалось катастрофически. Он терял сознание до нескольких раз на дню. Однажды упал без чувств на кухне. До постели я тащил его ползком, на себе, словно один муравей другого.
На пике усилия, когда мы доползли до цели, почувствовал одышку, тяжёлую, до хрипа, унять которую удалось с большим трудом.
Не помню, на какой день отец слёг окончательно. Я кое-как ещё держался на ногах. Страдали когнитивные функции. Хаос воцарялся внутри.
Отец не верил, что я болен. В глазах старика я оставался богатырём, способным снова вылечить и поднять его на ноги.
Мы теряли драгоценное время. Я пытался убедить отца, что только кажусь здоровым. На самом деле сдаю, слабею, как и он. Страшная болезнь обезоруживает меня. Без посторонней помощи не обойтись.
Он отказывался от госпитализации. Представлял больницу ни чем иным, как своим приговором. Сгущал краски.
— Мы поедем туда вместе, - в качестве последнего аргумента обещал я ему. - Будем рядом. Никто не разлучит нас.
Моя настойчивость в итоге возымела своё действие.
Скрепя сердце, отец согласился.
Дальше всё пошло не совсем так.
Врачи скорой, явившись по вызову, признали больным одного из нас. Всё внимание было уделено отцу. Старику сделали усыпляющий укол, вызвали бригаду МЧС в скафандрах, вынесли его к машине.
И, посоветовав мне лечиться дома, уехали.
Говорят, ковид вызывает гипоксию мозга. Недостаток кислорода. Вероятно, в тот самый ответственный момент, когда требовалась своевременная адекватная реакция, мне его и не хватило.
Спохватившись, я начал звонить вдогонку.
Диспетчер была недружелюбна.
— По данному адресу уже выезжала машина, - сказала она. - Кто нуждался в помощи, того увезли.
— Будем ждать вскрытия? - не своим голосом спросил я.
Ответа пришлось ждать недолго.
Вскоре два медбрата стояли на пороге.
По их недоверчивому виду было понятно, что и они не верят в мою болезнь.
— Где одышка? - спросил один из них.
— Там, - устало ответил я, кивая вглубь своей берлоги.
Они увидели расхристанную постель, сползшую на пол простыню, подушку, лежащую не на своём месте. Переглянулись. Иного выбора, как приступить к исполнению своей миссии, не было.
После кардиограммы, слушания лёгких, замера температуры и установления предварительного диагноза меня увезли вслед за отцом.
В ту же больницу.
При регистрации, с трудом подбирая слова, я просил, чтобы меня положили в одну палату с ним. На худой конец, при отсутствии такой возможности, готов был лечь по соседству — в коридоре.
Мои желания входили в противоречие с существующим порядком и карантином. Меня отправили в палату этажом выше. Туда, где были свободные места.
Два отдельных изолированных мира разделили нас с отцом. Через день после того, как его не стало, я узнал о результатах своей КТ. У меня был ковид. Третья стадия. Поражение лёгких достигало 70%.
Вирусу оставалось совсем немного, чтобы расправиться и со мной. Две трети пути было позади. Почему-то самым излюбленным временем его активности была ночь. Именно на эту пору приходились самые сильные и продолжительные приступы удушья. Хотелось выть, кричать, звать на помощь. Я молчал, терпел. Стыда во мне было больше, чем страха смерти…
Сердце билось на пределе возможного. В незримой топке сгорали килограммы живого веса. А может это испытание было мне не под силу?
Утро, начинаясь с уколов, капельниц, ухода и внимания медицинских сестёр, убеждало в обратном.
Борьба длилась семнадцать дней.
До худшего не дошло.
Я выжил.
Моя койка стояла у окна. Можно было видеть небо. Летающих в нём чаек. Я завидовал им. Мне не хватало их лёгкости и свободы. Крыльев. Утешаясь, днями я мастерил бумажные самолётики. Из того, что было — конвертов, в которых приносили таблетки перед завтраком, обедом и ужином.
Перед самой выпиской на моей тумбочке скопилась целая эскадрилья крылатых птиц. Придирчиво оглядев их, лечащий врач-мужчина покачал головой.
— Они не будут летать, - вынес вердикт он.
Услышав такое, я вопросительно уставился на его коллегу — лечащего врача-женщину.
Она, видя во мне, взрослом мужике, мальчика, улыбнулась глазами поверх защитной маски.
— Будут!
Пустыми длинными коридорами, путаясь в ногах и боясь упустить из виду спину своего поводыря — пожилой строгой санитарки, уходил я из больницы. Новый мир ждал меня. Там предстояло учиться жить заново. Без отца…
Так бывает. То, чего мы боимся, рано или поздно настигает нас. Уходя, отец встретился со своими страхами.
Но так ли уж оправданы были они?
Я видел врачей, когда забирал его документы. Это были не просто люди. Его ангелы в белом.
А что касается нашей разлуки… Мы слышали друг друга. Связь держал неубиваемый. Телефон, который работал без зарядки — ещё несколько дней после того, как звонить уже было некому...
Удивительная штука жизнь. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в том, что она не ограничивается лишь тем, что происходит здесь и сейчас.
Я бреюсь отцовской бритвой. Ношу его тельняшку. Ловлю в зеркале знакомые родные черты. И кажется мне, что наше море не пересохло. Разливаясь, оно вышло из берегов.
Нас по-прежнему двое...