Я был лужей
Если будете подходить к площади,
то, верно, на время остановитесь
полюбоваться видом: на ней
находится лужа, удивительная лужа!
единственная, какую только вам
удавалось когда видеть! Она занимает
почти всю площадь. Прекрасная лужа!
Домы и домики, которые издали
можно принять за копны сена,
обступивши вокруг, дивятся красоте её. . Н.Гоголь
Лужа подчас производит глубокое
впечатление.
С. Лец
Один, глядя в лужу, видит в ней грязь,
а другой - отражающиеся в ней звёзды.
И. Кант
Вы впадёте в глубокое заблуждение, если подумаете, что на моё решение стать лужой повлияло описание миргородского природного феномена или приведённые выше любопытные сентенции Канта и Леца. Совсем нет. Иными были причины, которые сподвигнули меня на такой казалось бы экстравагантный шаг. Не мало важным этом плане было моё прочтение на интернет портале «Проза. Ру» занимательной сказочной истории, написанной в добротной андерсеновской манере, истории, повествующей о судьбе домашнего зеркала, мечтавшего отразить в себе всё разнообразие мира, а не только замкнутое пространство той части квартиры, где оно обречено было висеть. Но не перипетии того, как ему, зеркалу, удалось воплотить своё желание в жизнь произвели на меня впечатление. Как не занимательны были обстоятельства, позволившие зеркалу отразить всё сущее великолепие бытия, но не они пробудили во мне желание быть городской лужей, не они, а пафосное обращение лирического персонажа этой сказки к свои читателям. Не могу не привести целиком соответствующий пассаж из упомянутого текста.
«И наступил тот миг, когда зеркало решилось и однажды улетело далеко-далеко, выпав потом с дождём везде, где могло: в реки, в озёра, пруды, ручейки, моря и океаны, и даже в многочисленные лужи, большие и маленькие, на улицах и площадях, на бесконечных дорогах и причудливых тропинках.
И с тех пор все реки и озёра, моря и океаны, и даже лужи стали отражать всё, что оказывалось вблизи или над ними. Раньше такое отражение было невозможно, а теперь, благодаря овальному зеркалу, покинувшему свою красивую раму-клетку, стало возможным. Оно теперь жадно отражает весь этот прекрасный и удивительный мир. И остановиться не может! Такое оно жадное до этого мира, огромного и чарующего.
И не ходите по лужам: вы обязательно уничтожите те удивительные изображения, что творит овальное зеркало. Берегите лужи, и вы спасёте изумительный мир, что так любовно отражён в них».
И я прекрасно понимаю Геннадия Шпаликова, оставившего в своём поэтическом наследии такие в некотором роде странные строки:
Я выхожу, большой, неуклюжий,
Под солнце, которое в самом зените,
И наступаю в синие лужи,
Я говорю им: вы извините!
Вы извините, синие лужи,-
Я ошалелый и неуклюжий.
То есть мне весьма близко его отношение к луже. К этой синей луже. Ведь он, неуклюжий и ошалелый, ненароком наступил на синеву неба, на эту безмерную красоту, отражённую в ней, в луже.И мне захотелось стать таким вместилищем небес. А ещё ранее Сергей Есенин живописно запечатлел эту связь небесного и земного, в которой также была задействована обыкновенная лужа:
Месяц рожу полощет в луже,
С неба светит лиловый сатин.
Затем поэт Вадим Левин отвлёк меня от этих небесных воспарений, погрузив в очарование земного, обыденного, но удивительного трогательного. Вы только представьте, что наблюдаете вот такое:
Гром стреляет, как из пушки.
Хлещет дождь по спинам луж.
Под дождём сидят лягушки –
Принимают тёплый душ.
Но есть и другие свидетельствования о немаловажной роли луж в мировосприятии человека. Речь идёт о том. что они привносят в наш мир особую прелесть и, если угодно, некую особую красоту. Так что можно говорить о существенной роли луж в эстетическом познании бытия. Подтверждением этому являются следующие строки Владимира Набокова:
Улыбки, воробьи и брызги золотые…
Сегодня все с весной весёлые спешат…
Осколки от теней на лужи голубые
Упали и дрожа отчётливо скользят.
Да и поэтесса Лариса Миллер мало в чём уступает своему собрату по поэтическому цеху в таком мироощущении:
А после дождя, пролетевшего presto,
Осталось от города мокрое место,
Наполненный влагой сверкающий нуль.
Светлы твои лужи, пресветлый июль,
Дарующий миру небесную влагу!
Кто может лишь по суху — дальше ни шагу.
Земные маршруты исчезли, и впредь -
Лишь воды и воздух, чтоб плыть и лететь.
И как можно покуситься на красоту отражённого бытия в лужах. Например, в таких, что были явлены Новеллой Матвеевой. Судите сами.
Вот её лужи где-то в парковой аллее.
В лужах, полных небесной весною,
Тени вязов - как трубы органа.
Замираешь над бездной такою,
Хоть воды в ней - не больше стакана.
А есть у неё ещё и садовые лужи.
Тихо лужи стояли по саду,
Точно лампы с остатками масла,
И за всеми их стёклами кряду
Молчаливая молния гасла.
И завершает эти аргументы в пользу моего выбора стать лужей, надеюсь, теперь не столь мало вразумительного, сюрреалистичная картина, созданная Борисом Пастернаком. Речь идёт об его широко известных строках.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Многое в этих четырёх строках озадачивает. И гипербола «тысячи грачей» напрягает. Трудно визуально представить такое количество грачей на деревьях: это каких размеров должен быть сад? И сравнение «как обугленные груши» какое-то странноватое. Интересно, где поэт видел чёрные обугленные груши? С какими кулинарными метаморфозами ему в таком разе приходилось сталкиваться? Да и развёрнутая метафора «обрушат сухую грусть на дно очей» весьма сложна для интерпретации. Остаётся только сослаться на размышление Марины Цветаевой о природе поэтического мышления Пастернака:
«Где человек, до конца понявший Пастернака? Пастернак – это шифр, это тайнопись... Основная причина нашего первичного непонимания Пастернака — в нас… Между вещью и нами - наше (вернее, чужое) представление о ней, наша застилающая вещь привычка, наш, то есть чужой, то есть дурной опыт с вещью, всё общие места литературы и опыта. Между нами и вещью наша слепость, наш порочный глаз. Между Пастернаком и предметом - ничего, оттого его дождь - слишком близок, больше бьёт нас, чем тот из тучи, к которому мы привыкли. Мы дождя со страницы не ждали, мы ждали стихов о дожде».
И тут со всей решимостью я захотел, чтобы между мной и лужей не был ничей опыт, пусть даже очень впечатляющий и уважаемый. Я возмечтал быть лужей, то есть во всей полноте ощутить и понять, что это значит быть самой обыкновенной городской лужей. И я ею стал со всей очевидностью этого факта..
Хроника двух дней городской лужи
***
Не мудрствуя лукаво, я расположил свою водную хлябь не далеко от подъезда к дому. где жил. А если точнее, через четыре подъезда. Выбор своего местожительства в качестве овальной, почти метровой в своей продлённости, лужи был не случаен. Именно там, рядом, на газоне, рос большой куст форзиции. Шла вторая неделя мая. И форзиция вся была опушена золотисто-жёлтыми колокольчиками, облепившими её ещё безлистные ветви. А так как она в этом месте чуть нависала над широким тротуаром, расположенном вдоль нашего дома, то я представил ту живописную картину, что возникнет на моей поверхности, если стану лужей именно здесь: в голубизну отражённого неба удивительным образом вписалась золотистая копна миниатюрных изящных колокольчиков. То-то будет удивление тех, кто, взглянув ненароком в обыкновенную лужу, увидит в ней подобную красоту!
А кое-кто, может быть, захочет сфотографировать этот чудотворный пейзаж, чтобы не только сохранить его для себя, но и порадовать знакомых, переслав им это весьма привлекательное нерукотворное изображение.
Так что по утру, где-то около пяти часов, я уже возлежал на тротуарных плитках, Моя почти метровая удлинённость и где-то в половину её «пузатость», если так можно сказать, не должны были, на мой взгляд, мешать пешеходам, с одной стороны, и не позволяли быть незамеченными - с другой.
***
Однако ранние прохожие, устремлённые по своим неотложным утренним надобностям, вопреки моим ожиданиям, не удосужились обратить на меня какое-либо внимание, не говоря уж о каком-то любовании редкостной картиной, запечатлённой на моей водной глади. Более того, по мне пару раз проехались колёсами детских колясок, вдребезги разрушая идиллический союз неба и цветков форзиции, явленный мною стороннему взору.
Первыми меня заметили пожилые женщины, что по сложившемуся у них обычаю разместились на двух скамейках возле ближайшего ко мне подъезда для обсуждения проблем быстро текущего времени. Но их заинтересовали не мои буколичные красоты, а природа происхождения этой напасти, как выразилась одна из собеседниц. Версия, что это следствие ночного ливня, рухнула тут же после того, как кто-то из сидящих заявил:
- Полный вздор! У меня окно было открыто всю ночь. Да и сплю я весьма чутко. Никакого дождя прошедшей ночью не было и в помине.
Следующее предположение, что это безобразие появилось в результате работы поливальной машины, было отвергнуто по той же причине. А мысль, что это натекло из стоявшего здесь накануне вечером минивэна, вызвала всеобщее веселье:
- Сказанула, так сказанула! Это что, у него колесо было накачано водой, а не воздухом?
- Ага, наехало на гвоздь, прохудилось и потекло. Вон поди, ведра два вытекло, если не более.
Это соревнование в остроумии внезапно было прервано рёвом мотоцикла, проехавшего мимо и обдавшего сидевших широким веером брызг, вылетевших из-под колёс. Это паренёк из первого подъезда, видимо, вообразил меня как водное препятствие, которое надлежит преодолеть
по-молодецки, со всей бестолковой лихостью.
Сидевшие на скамейках почему-то вслед за поэтом не воскликнули:
Дождь покапал
и прошёл.
Солнце
в целом свете.
Это –
очень хорошо
и большим
и детям.
Этот водяной натиск не вверг их в подобное благостное мировосприятие. Наоборот. Они пришли в полное неудовольствие. Однако, к моему вящему удивлению, гнев потерпевших от неожиданного дождепада был направлен не на этого дерзновенного лихача, а на какую-то коммунальную службу, которая допустила существование безобразной лужи в месте проживания уважаемых квартиросъёмщиков. Посему было решено сигнализировать соответствующим ответственным лицам. Причём одна из потерпевших заявила:
- Я тут же поднимусь к себе на этаж и позвоню куда следует. Уж я найду управу на этих коммунальщиков.У меня для этого ещё сохранились весьма важные связи. Уж поверьте мне, девчата
В том, что её связи весьма существенны, все убедились весьма скоро. Но с печалью могу заверить, в этом пришлось убедиться и мне на своей шкуре. Сказано это мной весьма в широком смысле и с большой натяжкой. Ведь трудно допустить, что у лужи есть шкура. Дело в том, что через пару часов после описанного события явился некто с большой метлой и за несколько минут широкими и сильными взмахами уничтожил лужу, растерев часть её жидкости по тротуарным плиткам, а часть воды просто перенаправил в решётку канализационного стока. Солнце своими нещадными жаркими лучами завершило это моё метафизическое существование в виде лужи.
***
Вероятно, столь сокрушительное фиаско должно было отвадить меня от этого достаточно экстравагантного желания быть лужей. Однако нет! Изгнание метлой, конечно, малоприятно. Но я как-то сразу осознал, что мне некого винить в случившимся. Ни ухарь мотоциклист, ни разгневанные обитательницы около подъездных лавочек, ни ретивый дворник – никто не виноват. Виноват я сам: ненадлежаще место выбрал для моей первой дислокации в виде мини водоёма, называемого лужицей. При этом надо заметить, что после этого казуса особо не заморачивался в поисках подходящего места для реализации этой моей фантазии. Просто присматривался, не более того. Да определился с новым выбором совершенно неожиданно для себя. В шаговой доступности от моего местожительства находилась парковая зона,как по мне, очень удобная для отдыха: тенистые аллеи с удобными лавочками, несколько игровых зон для детей и небольшой пруд. К тому же в кронах дерев обитали птицы, которые своим граем, мелодичным и неназойливым, создавали там весьма чарующую атмосферу.
Так вот, сидя там на лавочке и читая книгу австралийского писателя Алана Маршалла «Я умею прыгать через лужи», я вдруг почувствовал удивительно знакомый, но уже почти забытый запах. Это был запах цветущей липы. Стал глазами искать источник этой приятности. И с удивлением в метрах двадцати от себя увидел искомое дерево. Я много раз здесь бывал и даже сидел на этой самой скамейке, но растущее там липовое дерево не замечал. И вдруг оно само о себе заявило. Встал и направился к нему. Оказавшись под ним, был просто зачарован. Густой сладостно-медовый аромат, пушистые нежно-жёлтые соцветия, сквозь которые виднелась то тут, то там голубизна небесного свода.И обрамлял это наваждение отдалённый посвист какой-то птахи. Решение прожить жизнью лужи под этим деревом овладело мной в тот момент сразу, не встречая никаких моих возражений. Их просто не было. И хочу сразу заявить, что читаемая книга к этому выбору не имела никакого значения. Хотя пушкинскую сентенцию – «бывают странные сближенья» – не берусь отменять. Скорее всего, решающим фактором в пользу этого предпочтения стала моя мысль о том живописном изображении, которое появится на моей, если так можно сказать, лужицкой поверхности, очутись я на этом месте в данном качестве, и том, какую радость я доставлю людям, подарив такую красоту.
***
Из ночного забытья меня вывели какие-то скрипящие и трескучие звуки. Было раннее утро. Солнечные лучи, далёкие и слабые, едва касались моей поверхности. Никого ни рядом, ни в отдалении не было. Лишь какое-то создание издавало мало музыкальные трели.Я не был сведущ в различении птичьих голосов. Но когда автор этих рулад приблизился к краю моей ойкумены, то я сразу распознал эту лесо-парковую красавицу. Всё в ней: и серовато-рыжий тон оперения, и чёрно-белые отметины на крыльях и хвосте, и синеватые прямоугольники на крыльях, и задорный хохолок на голове, и чёрные полоски, отходящие от клюва и напоминающие усы – всё выдавало в этом создании сойку. Она, видимо, хорошо знавшая эту аллею, удивилась, завидев большую лужу под липой. Не только удивилась, но решила рассмотреть, что это за чудо появилось в месте её постоянного обитания. Подошла и, поворачивая головку с черноватыми продольными пестринами,
стала то одним, то другим глазом меня разглядывать. Удостоверившись, что это только некоторое количество воды, решила испить её. И, как я понял, её при этом мало интересовали красоты, отражённые на моей поверхности. Что взять с этих птиц! Нет у них эстетического восприятия бытия. Но что такое отношение не обнаружится у первой людской пары, набредшей на меня, я никак не мог допустить. Ладно мальчуган лет пяти, но его молоденькая мама, на мой взгляд, просто была обязана увидеть запечатлённую на мне уникальную и весьма примечательную нерукотворную картину. Ибо я в тот момент испытывал состояние, схожее с тем, что было описано когда-то Пушкиным: «своей дремоты превозмочь не хочет воздух». Только у меня оно описывалось в несколько другой редакции: своей красоты превозмочь не может лужа.
Но мальчугану и его изящной стройной маме было не до моих красот, так как мальчик, заметив меня, тут же звонко закричал:
- Мама, смотри маленький пруд!
На что получил урезонивающий ответ:
- Нет, милый, это не пруд. Это обыкновенная грязная лужа.
Но юное создание в некоторой горячечности затараторило:
- Нет, пруд! Самый что ни есть настоящий пруд! Только он маленький, как ты не понимаешь. Настоящий игрушечный прудик. И мы не пойдём к большому пруду пускать мой кораблик. Там много корабликов пускают. А на этом нет ни одного. А ему тоже хочется, чтобы по нему плавал кораблик.Как ты не понимаешь! Все пруды мечтают о корабликах . И этот тоже. Ну, пожалуйста, достань из сумки мой кораблик, что я сделал вчера с дядей Колей.
Молодая женщина несколько помедлила, разглядывая возбуждённую физиономию сына, потом, мягко улыбнувшись, осторожно достала из сумки миниатюрный кораблик, склеенный из спичечных коробков и раскрашенный надлежащим образом: это была однопалубная плоскодонка с двумя мачтами, оснащёнными белыми парусами, а на носу у неё реял пиратский флаг на флагштоке. Протянув игрушку мальчику, она сказала ровным голосом, нетерпящим возражений:
- Но имей ввиду, что к большому пруду мы сегодня уже не пойдём. Поиграешь здесь и отправимся в кафе.
- Конечно, не пойдём на большой пруд. У меня теперь есть свой маленький прудик. И кораблик мы склеили именно для него.
- Вот и ладно. Только не промочи ноги, пожалуйста, когда будешь тянуть за собой это судёнышко за верёвочку. Иди осторожно вдоль края лужи, прости, твоего удивительного прудика.
Но её воспитанник, видимо, не слышал этих последних назиданий своей мамы, так как он уже опустил пиратский корабль на мою водную поверхность, а затем, шагнув в лужу, медленно пошёл по ней, восторженно оглядываясь на кораблик, который изо всех сил старался противостоять натиску волн, порождаемых движением загорелых ног этого флотоводца. Дойдя до противоположного края, мальчуган развернулся и двинулся в обратный путь. Плоскодонка послушно следовала за ним в кильватере на всех парусах и под пиратским вымпелом.
Молодая родительница, увидев всё это, издав какой-то неопределённый звук, более похожий на короткий смешок, чем на нечто возмутительное, сделала шаг в сторону и предалась созерцанию этой «морской» экспедиции.
А что касается меня, то я вдруг оказался в далёком прошлом, когда мне было лет шесь или семь. Но точно помню, что в школу ещё не ходил. Тогда у меня были проблемой с аппетитом: просто надо было уговаривать съесть что-либо основательное. Моя мама пускалась тогда во все тяжкие, чтобы её чадо, то есть я, что-нибудь съело. Однажды она, например, призвала на помощь Гулливера. Слушая её чтение о приключениях Лемюэля, английского моряка,судового лекаря, героя книги Джонатана Свифта, я незаметно для себя съедал всё, что мне предлагалось. Почему я причудливым образом оказался в далёком детстве? Дело было в том, что этот мальчуган, тянувший за собой пиратское судёнышко, восстановил в моей памяти одну примечательную иллюстрацию в этой книге, изданной в 1936 году. На ней был изображён человек-гора, он же Гулливер, который тянет к берегу за тросы вражеский лилипутам блефусканский флот. Но не только это припомнилось мне. Часто перед едой моя мама считала необходимым освежить в моей памяти сведения о гастрономических подвигах этого британца. Я до сих пор помню, может быть, в несколько приближённом качестве. их описание. Это выглядело примерно так. Он съедал за один присест тысячи хлебов величиной с горошину, множество окороков и жареных цыплят, а также пять поджаренных быков, восемь вяленых баранов, девятнадцать копчёных поросят и сотни две цыплят и гусей.
Это моё погружение в детство было прервано требовательным голосом молодой маму:
- Всё, милый. Выбирайся на берег, выливай воду из сандалий, и давай поспешим. Дядя Коля нас уже ждёт в кафе. А кораблик твой совсем промок. Давай спрячем его здесь в кустах. Его никто не найдёт. Так что в следующий раз мы его достанем, и ты, мой морской волк, опять поведёшь своё судно по этому бурному морю, не боясь никаких опасностей.
- Ладно. Только я построю с дядей Колей ещё кораблик. И у меня будет уже два корабля, а потом три...
- А потом четыре, пять, шесть...Много-много кораблей, - подхватила мать, увлекая мальчика в глубину аллеи.
***
Достаточно продолжительное время после их ухода меня никто не беспокоил. Потом невесть от куда прилетели два голубя и устроили вакханалию,то ныряя в луже, неистово хлопая при этом крыльями,то выбирались на дорожку, обтряхивая и вороша клювами своё оперение,то опять бросались в воду. И так несколько раз.
Затем стали появляться прохожие, их становилось всё больше и больше. Но никто не обращал на меня внимание, уж не говоря о том, чтобы заметить изумительное отражение на мой поверхности. Раза три по мне проехались велосипедисты, вызывая из меня катастрофические водяные выплески. Неимоверным усилием я потом восстанавливал волшебное отражение окружающего меня мира. Ближе к вечеру ко мне подошёл пожилой человек с большим сенбернаром, длинношёрстным, коричнево-жёлтого окраса и массивной головой с как бы надетой на неё тёмной маской.Я эту парочку видел и раньше здесь, на аллеях лесопарка. Помнится, хозяин звал своего питомца редким для собак именем Дож. Справедливости ради нужно отметить, что эта кличка ему весьма подходила. Было в его облике нечто важное, сильное и даже вальяжное, что было так свойственно средневековым главам Венецианской Светлейшей Республики. Подойдя ко мне, Дож несколько раз лениво лакнул моей водицы, потом поднял голову внимательно посмотрел по сторонам, затем сделал размашистый шаг и со всего маху, с шумом, грузно плюхнулся на мою поверхность. Добрая часть меня под его натиском выплеснулась далеко за устоявшиеся пределы. Плюхнулся и замер, прикрыв глаза в явном блаженстве. Хозяин, заметив этот маневр своего питомца, изрёк:
- Ты это зря сделал, Дож. Придётся после такой водной процедуры идти с тобой искать открытое место на солнце, где ты мог бы быстро обсохнуть.
Минут десять пёс неподвижно возлежал по середине лужи, пока пожилой человек не предложил ему прекратить это безобразие, предварительно отойдя на несколько шагов в сторону. И правильно сделал, ибо это лохматое чудо, встав, тут же обтряхнулся с невероятной неистовостью: алмазные брызги так полетели во все стороны широким веером. Даже в какой-то миг показалось, что над этим созданием вдруг на какое-то мгновение повисла радуга. Пёс сделал пару шагов, выходя из лужи. И остановился в некоторой задумчивости. Потом он неожиданно сделал то, что никак не приличествует его венценосной кличке. Сенбернар задрал правую заднюю ногу и пустил сильную струю прямо в лужу.
Чем унизил и оскорбил меня донельзя. Старик с собакой скрылись в отдалении, а я всё размышлял о том, так уж ли надо беречь лужи, что изо всех сил стараются запечатлеть красоту нашего дивного мира? Затем я с горечью представил, что будет со мной, если ещё продолжу оставаться лужей. Плевки, окурки, огрызки, банки из-под пива или какое-нибудь иное непотребство – вот что может ожидать меня от тех, кто пройдёт мимо. И почему-то вспомнились слова Андрея Тарковского:
«Природа важнее нас, потому что мы результат её эволюции. Пренебрегать ею в эмоциональном, художественном смысле - глупо. Это единственное место, где нас ждёт ощущение правды».
Так что я окончательно решил оставить это безрассудное занятие быть лужей с целью увеличения или демонстрации красоты этого мира. Безрассудное по сути занятие, потому что она, красота, не востребована в нём. Во всяком случае мой опыт двухдневного бытийствования лужей говорит об этом.