Lacrimosa

               

            Это случилось в середине девяностых. В ту зиму долго не было снега. До конца года стояла осенняя слякоть. И если сыпались с серого, набрякшего неба пушистые лохмотья, то тут же таяли у сырой земли. Странно было бродить по почерневшей траве, измучившейся по белому покрывалу. Но вместо снега сыпал лишь нудный, мелкий дождь и бередили душу молочные туманы.


             Как-то в ту пору повелось у меня бродить по скучным опрелостям близлежащих полей, бездумно вороша ногами пожухлые травы. Мне нравилось упиваться их пряным ароматом и чувствовать безлюдье уснувших лесов и степей.


             Но не так было в то незабываемое декабрьское утро. Когда уже с ночи, недобро задул северный ветер, шквалисто бросаясь на окна белой крупой. Зловеще почернело небо, и к обеду завьюжил мелкий, вертлявый снежок. Беспорядочно метались над головой берёзовые кроны, будто гоня по небу ошалелые облака, да лёгкие пронизывала давно позабытая зимняя свежесть.


            Как и обычно, в то утро, ноги уносили меня в серые дали, сообщая телу первозданную лёгкость. Глаза бездумно выхватывали, то качающиеся деревья, то рыжие метёлки рыжего бурьяна, то будто изломанную чайку, уносимую прочь, и, наконец, полотно шоссе, с неутомимо снующими фурами. На насыпи, ветер дул напропалую, швыряя пригоршнями колючий снег, заставляя прятать нос за воротник куртки, а озябшие руки – в карманы. А за волноломом дороги и вовсе лежали девственные снега.


            Бодро спустившись с обочины, я зашагал дальше, оставляя первые следы. И тут моё внимание привлекли два небольших предмета, как-то странно торчащие из белой пороши. При более близком рассмотрении они превратились в пару жёлтых сапог. А подойдя ещё ближе и скользнув взглядом выше, я был фатально поражён видом заметаемого снегом, человека. Вернее, тем, что было когда-то его живым обличьем . Неприятно оторопев от его посиневшего и присыпанного снегом лица, и неестественно вывернутых рук.


            Но мало того, немного поодаль лежал ещё один. Точно такой же замороженный труп. Приглядевшись внимательней, на одном из них я заметил странно приспущенные, то ли штаны, то ли брюки и задранный до груди свитер. Казалось, будто человек начал раздеваться и замер, о чём-то задумавшись, да так и заснул вечным сном. По полузасыпанным снегом лицам нельзя было определить пол и возраст несчастных, всё смазывала жуткая маска смерти. А не на шутку разошедшийся снег, сыпавший всё сильнее, спешил замести то ли чьё-то злодеяние, то ли непонятно как случившуюся трагедию. Одно было ясно точно: случилась беда! Сказать, что мне стало страшно, значит, ничего не сказать. Я был просто в ужасном, нервическом оцепенении. Я не верил своим глазам…


              Почему-то казалось, что эти двое сброшены из проходящей мимо машины, тут же, у обочины. «Убиты, изнасилованы, «плечевые»? – мелькало у меня в голове. – Вот же угораздило повстречаться!» И я почувствовал, как неприятно забегали по спине мурашки. – И что же мне делать?!» Одно было понятно, через час здесь будет белое, ровное поле. И никто, и никогда, до самого апреля не узнает о случившемся, а когда спадёт снег, их уже навряд ли кто опознает. И навалявшись в вонючем морге, будут они бедненькие, никем не узнанные, закопаны в общей могиле. А между тем, их, наверняка, кто-то будет ждать и страшно убиваться. С другой стороны, сообщи я в милицию, повесят всё на меня, как пить дать. Времена-то мутные. Наверняка скажут: «Сам, поди, и завалил? И вообще, чего ты там посреди чиста поля, в такую пургу, делал?» Но тут встревала совесть: «Нет, жить дальше, зная, что у этих берёз, под слоем снега, лежат двое несчастных. Ходить рядом, и делать вид, что ничего не происходит, это уж слишком!... Нет, надо что-то делать…»


              Мозг лихорадочно метался, путаясь в круговерти вьюги. За спиной, безучастно проносились фуры и легковушки, обдавая гарью. И никому не было дела до несчастных. Только я и они. Ситуация требовала срочного решения.


              В каком-то нервном мандраже, я побрёл в сторону дома, продираясь через белую, мельтешащую мглу. И странное дело, чем дальше я удалялся от места происшествия, тем меньше меня терзала совесть, и тем сильнее приступал со своими компромиссами разум. А когда я добрался до первой пятихатки, и вовсе убедил себя плюнуть на затею с милицией. И тем неожиданнее было, когда я, как сомнамбула, подошёл к висящему у подъезда аппарату, и начал крутить намёрзший диск окоченевшим пальцем. Всего лишь две цифры: ноль и два.


              - Алло, милиция? – незнакомо выдавили замёрзшие губы.

              - Дежурный слушает. Что там у вас? – прошипел равнодушный голос.

              - Я тут два трупа у дороги нашёл.

              - Да, и где? -  оживился дежурный.

              - Тут, на пятьдесят второй трассе, у семьсот восемнадцатого километра, у трёх берёз. Приезжайте и забирайте.

              - Товарищ, дорогой, не вешайте трубку! Мы не сможем их найти, - голос беспокойно заёрзал. – На улице, сами видите, что творится. Давайте, мы заберём вас, и вы нам всё покажете. Мы мигом приедем.

              - Хорошо. Жду, - сам не зная почему, согласился я.

              - Говорите адрес…


             Через пять минут патрульный «бобик» уже завизжал тормозами у подъезда. Молодой сержант и водила, сдержанно поприветствовали меня.


           - Ну, садись, герой. Показывай, куда путь держать.

            Я долго и бестолково объяснял дорогу, путаясь в зыбком пространстве и неудобных вопросах. Пока ехали до места, сержант подробно расспрашивал меня о происшествии, и под конец допроса, как-то двусмысленно спросил: «И чего ты там только делал в такое время?»


           - Да как вам сказать. Гулял, - ответствовал я, на что он, лишь как-то криво ухмыльнулся и сунул протокол на подпись.


           Шагнув из машины в сугроб, стражи направились к виновникам вызова. Немного постояли в скорбной задумчивости и вызвали по рации опергруппу. А тем временем, снег всё валил без удержу, заметая траву, деревья, милиционеров, трупы, машину, и, казалось, само небо, будто предлагая начать всё с чистого листа…


           Через полчаса, из снежных вихрей вывалился уазик с оперативниками, и усатый старлей, в кожанке, представившись следователем, по новой начал исповедовать мою душу. Он безучастно задавал те же вопросы, что и молодой сержант, записывая ответы на разлинованный лист, в планшете. А в конце допроса, метя в глаза сигаретным дымом, спросил привычное: «Да, и последний вопрос, почему вы оказались в данном месте?» На что, я промямлил неизменное: «Да как вам объяснить. Если скажу, что собирал грибы, вы же мне не поверите?...»


           А тем временем, серьёзные ребята из его ведомства, просеивали снег, и всё что ни попадалось под руку, закидывали лопатами на огромное сито. В течение часа, внушительное поле вокруг «подснежников», было тщательно просеяно, исследовано, сфотографировано и запротоколировано. И вот, что было найдено: полая бутылка водки, тринадцать окурков, пустая пачка сигарет, полбуханки хлеба, собачье дерьмо и губная помада. Трупы тоже подмели, подчистили и обыскали, пытаясь проникнуть за маску смерти. Но всё было бесполезно. Безвременно ушедшие надёжно хранили свою тайну, целиком забрав её с собой. Поэтому, на подмогу, вызвали ещё и судмедэкспертов.


            Приехавшие к двум часам специалисты долго колдовали над трупами и совещались с прибывшими ранее. Не забыли и про меня, как главного свидетеля. Вновь, серьёзный дядя в штатском, задавал мне всё те же набившие оскомину вопросы. И всё так же, я монотонно на них отвечал. А услышав под конец легендарное: «И что же вы, молодой человек, в такую пору здесь делали? - сообщил неизменное. – Гулял…, - и нехотя расписался в конце протокола.


            И вновь консилиум не пришёл к желаемому консенсусу. Не узнанные трупы, всё так же загадочно глядели в буйное небо, полёживая среди сугробов. А спецы, люто мёрзли на пронизывающем ветру, трясясь от жуткого холода и теряясь в догадках. Недолго думая позвали прокурора. Так, на всякий случай.


            Пока ехал обвинитель, в природе произошли значительные перемены. Снежная круговерть, под натиском арктического фронта сместилась за горизонт, уступив место ветреной стуже и пронзительно – голубому небу. И только шустрая позёмка осталась виться над ослепительными снегами.
 

             Уже в уставшем свете желтеющего вечера свернуло с трассы чёрное БМВ. Благородно скрипнули тормоза, и из затонированного лимузина выплыла шикарная прокурорша. Усатый опер и человек в штатском, как родные, мигом расположились по обе её руки. Остальные держались на почтительном расстоянии. Бегло ознакомившись с местом происшествия, дама в норковой шубейке и в ботфортах от колен, направилась ко мне. Элегантно забравшись в УАЗик и усевшись рядом, она и снова и опять, начала задавать всё те же самые, надоевшие вопросы. С той лишь разницей, что вопрошала она их воркующим голоском, от которого приятно теплело на сердце. А когда дело приблизилось к «что вы тут делали...», за окном началась подозрительная суета. Будто, кто-то невидимый дал команду вольно, от которой, обмякнув и позабыв о недавнем напряжении, все облегчённо выдохнули.


             Подбежавший опер радостно доложил прокурорше о том, что её шофёр опознал виновников беспокойства, которые оказались бомжовками с близлежащего рынка. И тут же, все детали пазла сложились в единую картину. Скоро выяснилось, что дамы, отработав на оптовке, по своему обыкновению расположились на ночлег поблизости. Купили, на честно заработанные – пол литра и привыкшие к декабрьскому «теплу», устроились на лоне природы у разведённого костерка. Как водится, выпили, закусили, и, разомлев от услады, видимо уснули. Поступили так, как проделывали это не в первый раз. Но случившийся в ночи арктический казус внёс свои безжалостные коррективы, как назло забрав с собой их пьяные души. И срывали они с себя одежду, когда вспыхивали последним жаром жизни. И такое тоже бывает.

           Грохот упавшей, в прицеп судмедэкспертской «Нивы», одеревеневшей плоти, завершил доклад лейтенанта. Никому оказались не нужны безродные, нищие, несчастные люди…


           Безо всякого сожаления швыряемые трупы, их, до окостенения закоченевшие тела, и оглушительный стук о металл, ещё долго тревожили мою память, напоминая о ничтожности человеческой жизни. Таким жалким и бесславным оказалось завершение двух случайно встреченных судеб, с которыми пересеклась и моя, и всех людей, мёрзнущих сейчас на ветру, и радующихся, что всё, наконец, закончилось. Что-то ойкнуло внутри, когда прицеп затарахтел по направлению к трассе, а подсевший рядом сержант сказал: «Ну что, по домам?»


            Уже в синеватых сумерках меня доставили к самому подъезду, крепко пожали руку и сказали, что я большой молодец, посоветовав поберечь себя, и не шляться без надобности, где попало…
                Виталий Сирин