Временные трудности, об успешном преодолении которых сутки напролет без умолку вещало местное радио, с каждым днём становились всё труднее. И если продукты, самые жизненно необходимые, ещё как-то, пусть по талонам, по блату, в бесконечных, извивающихся длинной змеёй очередях ещё можно было хоть как-то раздобыть, то квартирный вопрос становился всё острее и острее, обнажая самые худшие человеческие качества. Он по-прежнему портил людей, даже, казалось бы, самых порядочных и честных.
Евгений Леонидович Страхов предпринимал немало усилий, чтобы помочь своей любимой дочери и нелюбимому зятю найти для совместного проживания хоть какой-нибудь угол. И вот его невероятные усилия увенчались-таки победой. Ему удалось прописать молодую бездомную семью в квартире своего престарелого (недавно отметившего девяностопятилетие) тестя. Он гордился этой победой, наглядно доказавшей, что судьба его талантливой дочери и её непутевого мужа ему небезразлична. И вот благодарность...
Стоило им перешагнуть порог квартиры Ивана Григорьевича Пустельги, ветерана войны, отца его законной супруги, и что он слышит?
– Евгений Леонидович, вы что хотите, чтобы мы здесь жили? – Вот они слова благодарности.
– А что тебе не нравится? – Евгений Леонидович сердито посмотрел на Мишу, так некстати женившегося на его дочери. Он ещё привередничает… – Ну, не хоромы, но жить-то можно…
– Да, Иван Григорьевич? – крикнул он прямо в заросшее мхом ухо стоящего рядом с ним, в засаленном пиджаке с колодкой военных наград, тестя.
– А? Да, да… – старик явно не расслышал, что ему сказал зять, но старался не показывать вида, – вот ваши паспорта с пропиской.
– Как это тебе удалось сделать? – Наташа с удивлением смотрела на своего пронырливого папочку. – Прописать нас на двенадцати квадратных метрах?
– Уметь надо. – Евгений Леонидович расплылся в широкой улыбке, обнажив два металлических зуба. – Объяснил, что старик немощный, требует ухода. Да? Иван Григорьевич! – снова крикнул он в ухо ветерана.
– Да, да… – оживился тот. – Я им всю жизнь помогал. По льготной очереди и стенку купил, и диван, и холодильник, и цветной телевизор. Всё! Без меня что бы они имели? Голодранцы, босяки, – старик всё больше входил в раж. – Что твой отец мог? – обратился он к внучке. В его давно потухших глазах даже едва заметно засветились крошечные искорки гордости. – Без меня? Ничего! Только языком молоть. Нас тогда, ветеранов войны, сильно уважали. Не то, что теперь. Всё без очереди. Колбасу, конфеты, бананы. – Иван Григорьевич даже глаза закрыл, чтоб лучше вспомнить то счастливое время, когда он был нужен. Всем! Когда его волшебная корочка Ветерана войны творила чудеса и позволяла достать то, что простому смертному отродясь не снилось.
– Помню, черешню продавали... – пустился он в долгие воспоминания, – очередь огромная, а черешни мало. Ну, я подхожу с книжечкой, а меня мужик отталкивает, не пускает, боится, что из-за меня ему не хватит. Там же не только я такой был. А на него очередь как заорет. Ты что, гад, ветерана обижаешь. Проходите, товарищ, покупайте…
– Что, прямо так и все? – не поверила внучка. – Сейчас шиш бы кто пустил.
– Да и тога не все такие уж сознательные были, – стушевался старик. – Одна тётка с ребёнком на руках орёт: «Вот из-за таких ветеранов нашим детям ничего не достаётся. Все им мало, везде лезут. Сдохли бы быстрее…» Ну, её быстро на место поставили…
– А, может, ей и в самом деле было нужней, чем тебе, – робко возразила деду Наташа. – Она же не для себя её покупала, для ребёнка…
– А я что, для себя эту черешню брал? – Иван Григорьевич с обидой посмотрел на внучку. – Для тебя! Цени!
– Ценю! – сказала Наташа и чмокнула деда в дряблую щетинистую щёку.
– Ценю… – передразнил он её. – Ничего вы не цените. Никого не боитесь, оттого и порядка нет. Сталина на вас нет. – Он подошёл к старенькому, видавшему виды серванту и погладил приклеенный скотчем к стеклу портрет генералиссимуса. – Вот он бы быстро порядок навёл.
– Иван Григорьевич, я удивляюсь, – обратился к старику молчавший до этого Миша, – вы вроде бы сами от Сталина пострадали, в штрафбат из-за него ни за что попали, сами же рассказывали. И защищаете этого…
– Молчи, – шепотом одернула мужа Наташа. Она знала, чем может закончиться такой политический диспут.
Но старик уже завёлся.
– Что? Щенок! При чём тут Сталин? – заорал он на молодого наглеца, посмевшего сказать что-то нелестное о человеке, равном Богу.
– Ну, конечно, не при чём… – продолжал подначивать деда Миша. – Сначала всех командиров расстрелял, а потом вас скопом, за то, что вы в окружение попали, чуть к высшей мере не приговорил.
– Мерзавец! – дрожащим, но ещё достаточно громим басом заорал старик. – Кто ты такой, судить он будет. Откуда Сталин мог про это знать? Что, ему всё докладывали? Там и в штабе были враги народа. Я, когда в штрафбат попал, сам письмо ему писал, объяснить хотел, как мы в окружении оказались. Там нашей вины не было…
– Ну и что? Ответил? – съязвил Миша.
– Кто? – не понял дед.
– Сталин ваш.
– Что ты всё меня цепляешь? – Иван Григорьевич прищурился (очков рядом не было), чтобы лучше рассмотреть молодого наглеца. Вот же мерзавец. – Ответил, – чуть успокоившись, сказал старик. – Не мне. Всей стране ответил. Победой нашей ответил, – он говорил так, как не раз раньше говорил на собраниях, в школах, куда его приглашали на «Уроки мужества», в домоуправлении, в автобусе… – Если бы не он – жили б вы сейчас под немцами…
– Ну конечно… Победитель! – Миша язвительно ухмыльнулся. – Сколько невинных людей по приказу этого победителя расстреляли, сколько в лагерях по его вине сгинуло. Да, может быть, без него мы ещё раньше фашистов победили.
– Сволочь! Фашист недорезанный! – старик, резво для своих девяноста пяти лет, подскочил к Мише и схватил его за грудки. – Мы в 42-м, знаешь, что с такими, как ты, делали? – Вон из моего дома! Вон! Я убью тебя, гнида… – и тут старик стал опадать, хватаясь за сердце.
– Дед, что с тобой, дед? – подскочила к нему Наташа.
– Беги, вызывай врача, – сказал Евгений Леонидович дочери. Он брезгливо поморщился, да, новоселье получилось не очень-то весёлым…
– Где, тут телефон? Мобильную связь опять отключили, гады … – в сердцах выругалась дочь.
– Тут, за углом, есть автомат, попробуй дозвониться, а мы пока ему первую помощь окажем, – сказал Евгений Леонидович и, не спеша, стал рыться в шкафчиках старенького серванта. – Сейчас я его лекарства найду.
Наташа выбежала на улицу, а Евгений Леонидович всё ещё продолжал тщетно бороться с ветхим сервантом.
– Ну, что вы тянете? Где его аптечка? – занервничал Миша.
– Не суетись, – охладил пыл зятя Евгений Леонидович. – Мало он мне в своё время крови попортил. Хочешь, чтобы и тебе? Вы тут с ним и дня прожить не сможете. Он же ненормальный. Псих. Ещё зарежет вас с Наташкой. Ничего, он уже свое пожил, пора… – Евгений Леонидович сел на колченогую табуретку и стал спокойно, ни один мускул не дрогнул на его мужественном лице, смотреть на трясущегося в агонии тестя.
– Помогите, помо… – хрипел старик. Миша хотел подойти к нему, но Евгений Леонидович железной хваткой вцепился ему в запястье.
– Не суетись. Сиди…
Но тут в комнату вбежала Наташа.
– Ужас, ужас. Телефон поломан, провод перерезан, невозможно дозвониться. Где взять телефон? – И тут она увидела лежащего на полу деда.
– А вы что, ему так ничего и не дали? Он же умирает, – закричала Наташа.
А дед продолжал хрипеть. Хрипы становились всё тише и тише.
– Умер? – с надеждой спросил зятя Евгений Леонидович.
– Кажется, – потрогав пульс, ответил тот.
Евгений Леонидович быстро по-бабьи перекрестился.
– Ну, царство ему небесное. Отмучился…
Все безмолвно застыли, не зная, что дальше делать и как себя вести.
Но тут старик зашевелился, открыл глаза и зло осмотрел окруживших его родственников. К нему возвращались силы. Он медленно, опираясь на такой же старый, как он, стул, встал и ещё раз с ненавистью посмотрел на присутствующих.
– Что? Думали, сдох? А вот вам! – старик состроил фигу и демонстративно стал водить ею из стороны в сторону. – Убийцы! Убирайтесь из моего дома! Я всех вас переживу! Всех! Где мой пистолет? – Он стал рыться в серванте и вдруг вытащил оттуда браунинг. Настоящий!
– За Родину! За Сталина! – как тогда, в сорок втором, громко, во весь голос закричал гвардии сержант Иван Пустельга. И бросился в атаку!
Прогремел выстрел…
Он был метким. Стрела с резиновой присоской на конце, вылетев из дула детского пистолетика, впилась прямо в переносицу Евгения Леонидовича. Враг был повержен!
Старик расхохотался. Это была его личная победа. Снайперский выстрел.
– За Родину! За Сталина! – ещё раз прокричал Иван Григорьевич и упал на продавленный диван.