Глава 27
Сейчас вспомнил о некоторых интересных деталях, которые рассказывала мне Мария.
В юности Людовик под влиянием отца, Генриха IV, начал было приобщаться к плотским удовольствиям, которые проявлялись поначалу лишь во внешнем подражании действиям отца. Он отвешивал шлепки по филейным частям горничных, спал под одним одеялом со своей воспитательницей, госпожой де Монгла, даже грешил забавами библейского Онана, к чему Генрих IV относился с юмором, полагая, что любое проявление мужественности, даже такое, идёт лишь на пользу дофину. После гибели Генриха, Королева-мать постаралась устранить любые признаки распущенности в своём сыне, прививая сыну пуританские взгляды вплоть до ханжества. Поэтому повзрослев Людовик превратился в чрезмерно стыдливого юношу, который не выносил сальных шуток, оскорблялся даже видом принятого в те годы за норму женского декольте. Женщину он рассматривал как посланницу греха, и не столько был набожным, сколько боялся влияния дьявола, не столько помышлял о рае, сколько страшился ада. Впрочем, когда он осознал, что сама Королева-мать жила во грехе с Кончини, он устыдился её и значительно отдалился от неё духовно, что привело, как мы знаем, впоследствии к непримиримому разрыву между матерью и сыном. Имея вполне превосходное мужское здоровье, и относясь к мужским потребностям с презрением и стыдливостью, Людовик, разумеется, страдал от такого несоответствия. Он переключился на охоту, на страсть к оружию, на дрессировку домашних животных, к которым он, впрочем, относился довольно безжалостно, а подчас попросту жестоко.
Я встречал высказывание о нём: «Какой отменный вышел бы слуга из этого негожего монарха!». Мария была категорически не согласна с ним, я и также считаю, что досужие сплетники попросту приспособили высказывание о римском императоре Калигуле, который, действительно, был самый лучший раб и самый негодный император. Дело в том, что Калигуле следовало приспосабливаться к характеру Тиберия, и вплоть до тех пор, когда он унаследовал власть в Риме, он не мог быть уверен даже в том, что доживёт до завтрашнего дня, поскольку Тиберий легко расправлялся с любыми своими родственниками. Детство Людовика прошло совсем иначе, ему не приходилось быть слугой, он заранее знал, что унаследует корону Франции, он не был слугой никому и никогда. Если в отношении него и можно было бы применить слово «слуга», то лишь в сочетании «слуга собственных капризов», что было бы вполне точным определением его характера.
Он развлекался тем, что брил усы и бороды своим дворянам, но делал это не для того, чтобы они были аккуратнее или лучше выглядели, а поскольку ему нравилось это занятие, а они не могли отказать ему в этом. Держа острую бритву возле горла своих грандов, он не помышлял о том, чтобы зарезать их, как это делал бы Калигула, но ему казалось смешным видеть их испуганные лица, покрытые мылом, или видеть лицо, выбритое лишь с одной стороны. Между прочим, развлекаясь, он оставил одному из придворных небольшую бородку и миниатюрные усики. Этот результат ему так понравился, что он велел побрить точно также и самого себя, после чего эта мода прижилась во всей Франции, а неопрятные бороды во весь подбородок а ля Генрих IV навсегда канули в Лету.
Увлекшись охотой, он приобрёл особый интерес наблюдать за агонией подстреленной дичи, что впоследствии преобразовалось в уродливое пристрастие наблюдать за умирающими людьми и даже передразнивать их гримасы. Он увлекается рисованием, музицированием, поэзией. Среди театральных представлений он предпочитает комедию, остальные пьесы его утомляли и вызывали сонливость. Но он не стал покровителем искусства, в отличие от своего первого министра Ришельё. Покровительство связано с расходами, а Людовик был скуп, как и его отец. Кроме того, Людовик очень часто страдал несварением желудка, что наложило свою печать на его распорядок дня и на его восприятие жизни. Лечили его кровопусканиями и такой диетой, которая, вероятно, лишь усугубляла его диарею, а, следовательно, и меланхолию. По этом причине с ним случались обмороки, он был порой чрезвычайно вспыльчив и жесток, хотя, впрочем, иногда он превращался в снисходительного добряка. Ему не сиделось на месте, он легко отправлялся в путешествия, в дороге был неутомим.
Я уже говорил, что дружба с де Люинем была не просто дружбой, а почти семейным слиянием. Всё это, между прочим, происходило при наличии законной супруги, поскольку Людовика и Анну поженили в юном возрасте, после чего Анна поселилась во дворце, и у них даже произошло нечто по форме напоминающее брачную ночь. Эта неестественная для столь раннего возраста близость вызывала у Людовика стыд и отвращение, которое он перенёс и на саму Анну. Естественно, что молодая Королева Анна не могла смириться с тем, что Людовик проводит всё свободное время с де Люинем, и возлагала большие надежды на его женитьбу. Она надеялась, что фаворит отвлечётся на молодую супругу, а Король, быть может, проникнется ревностью, что приведёт его в постель к Королеве. Но этого поначалу не случилось. Мария вошла в этот интимный кружок, не прихватив в него Анну. Король проводил своё время в обществе де Люиня и его жены Марии, так что ревновать пришлось не Королю, а Королеве.
Впрочем, Людовик не покушался на честь Марии, ему нравилась она чисто по-дружески, как иногда нравились ему и другие молодые женщины при дворе. Он восхищался хрупкими и гибкими женщинами с миловидными лицами, не претендуя ни на что больше того, чтобы просто созерцать их, если же речь заходила о чём-то большем, он приходил в ужас, по-видимому, полагая, что дьявол искушает его. Проникшись дружеской нежностью к Марии, Людовик назначил её суперинтендантом двора и финансов Королевы и главой её совета. Таким образом, Мария стала возглавлять весь штат Королевы Анны. Раньше эта должность принадлежала вдове коннетабля, госпоже Монморанси, которая в досаде удалилась в своё поместье. Сестра де Люиня, Антуанетта дю Верне, получила должность хранительницы гардероба и драгоценностей Королевы. Таким образом де Люинь приобрёл влияние не только на Короля, но и на Королеву через жену и сестру. Впрочем, нежная дружба между Марией и Людовиком и де Люиню показалась излишне нежной, поэтому его попытки переключить внимание Короля на Анну имели под собой и весьма твёрдую эгоистическую почву. Отнеся Людовика в спальню Королевы, де Люинь желал, наконец, остаться наедине со своей женой.
Анна старалась привлечь Людовика игривыми нарядами и чересчур смелым декольте, но это лишь пугало Короля и ещё больше его отдаляло.
Сближению Короля и Королевы способствовала внезапная болезнь Анны. Будучи сам весьма болезненным человеком, Людовик проникся сочувствием к Анне, про которую врачи уже подумывали о том, что ей осталось недолго жить на этом свете. Людовик уже не смотрел на Анну как на посланницу ада, а видел в ней страдающего ангела, поэтому обещал выполнить любое её желание, лишь бы угодить ей, и лишь бы облегчить её страдания. Постепенно холодность Людовика к Анне сошла на нет, они, наконец-то стали жить как подобает жить супругам, впрочем, встречи их оставались редкими. Выздоровление Королевы произошло почти тотчас после того, как Король дал обет к Нотр-Дам-де-Лоретт и приказал принести реликвии. Это навсегда убедило его в действенности подобных обетов и реликвий, поэтому соответствующие жертвы приносились и для рождения наследника, и в других особых случаях. Поскольку впоследствии наследник родился после жертв Деве Марии, Людовик принял решение о том, что вся Франция должна быть посвящена Богоматери, что и было узаконено соответствующим актом.
Поскольку Мария вовремя сообразила, что содействовать добрым отношениям между Королём и Королевой для неё – лучший путь к сердцам обоих царственных супругов, она проявила в этом направлении столько прыти и энтузиазма, что вернула себе благорасположение Анны и укрепила доверие Людовика.
Всё это я узнал от Марии много позже, но излагаю это здесь, в этой главе, дабы покончить навсегда с этой темой.
Итак, де Люинь отошёл в лучший мир, Мария овдовела.
Поначалу Король даже изъявил радость в связи со смертью де Люиня.
— Наконец-то я стал совершенно свободен! — признался он одному из придворных.
Придворные чувствовали это, ведь недаром умирающего де Люиня никто не посетил.
Но ощутив всю тяжесть и обилие государственных обязанностей, Людовик XIII запаниковал и стал искать примирения с Королевой-матерью. Ришельё посоветовал ей рекомендовать принять ко двору де Марильяка, который пользовался уважением и беспрекословным доверием как у Короля, так и у Королевы. Это и было сделано. Тут же наиболее влиятельные члены государственного совета обеспокоились, что влияние Королевы вернётся. Канцлер и хранитель государственной печати Николя Брюлар де Силлери, его сын, государственный секретарь Пьер Брюлар виконт де Пюиьзе, члены королевского совета Жанен, де Вик и кардинал де Рец стали уговаривать Короля не подпускать Королеву к делам управления государством. Все они боялись не столько того, что в Королевский совет войдёт Королева-мать, сколько того, что вслед за ней туда войдёт и Ришельё, и тогда уж он подомнёт весь Королевский совет под себя. Впрочем, именно это впоследствии и произошло, что доказывает основательность их опасений и недостаточность принятых ими мер против этого. Нетерпимость Силлери и его сына Пюизье к Ришельё была понятна, ведь Пюизье занял должность государственного секретаря по иностранным делам, которую до убийства Кончини занимал Ришельё. Если бы Ришельё вновь возвысился, он бы не только вернул себе эту должность, но и пошёл намного выше, в этом случае он постарался бы задвинуть Силлери и Пюизье в тень. Собственно, это и случилось впоследствии. Бедняга Силлери уже в январе 1624 года был отправлен в почётную отставку, отправился доживать в своё родовое имение в Понтуазе, где и умер в тот же год.
Одновременно с группировкой Силлери и Пюизье, но со своей стороны и на своей собственной стороне в борьбу за влияние на Короля с ещё большим энтузиазмом включился принц Конде. Его активность подкреплялась пониманием, что в том случае, если Король и его брат умрут бездетными, престол Франции достанется ему.
На этих противоречиях Ришельё разыграл блестящую «шахматную» комбинацию. Он уговорил Королеву, чтобы она воздействовала на Силлери и других членов королевского совета, дабы они рекомендовали Ришельё в кардиналы. Силлери понимал, что Ришельё старается добиться одновременно и кардинальской шапки, и членства в королевском совете. Он решил выбрать из двух зол наименьшее, и тем самым выбрал оба. В надежде, что Ришельё предпочтёт более реальную цель – стать кардиналом – он посоветовал Королеве уговорить его самому отправиться в Рим и там уговорить Папу дать ему эту должность. Он надеялся, что Ришельё ухватится за эту возможность и уедет в Рим, что помешает ему принимать деятельное участие в делах руководства государством, а за это время рассчитывал собрать сторонников для ослабления его влияния на Короля. Но Ришельё был не так прост. Он постарался убедить всех, что намеревается поехать в Рим, вследствие чего подписание ходатайства Папе прошло как по маслу. Ходатайство отправилось в Рим, а Ришельё остался в Париже, Королеву ввели в королевский совет, что всесторонне усилило положение партии Королевы, к которой ещё принадлежал Ришельё, и ослабило партию членов королевского совета во главе с Силлери и Пюизье, а также содействовало ослаблению влияния Конде.
Силлери и Пюизье надеялись, что теперь-то Ришельё отправится в Рим для получения кардинальской шапочки и мантии из рук Папы Григория XV. Но у Ришельё нашлось два повода отказаться от поездки. Во-первых, ходили случаи, что престарелый Папа при смерти, поэтому приезд Ришельё был бы неуместным. Во-вторых, в стране продолжалась война против гугенотов. Весной 1622 года на протяжении полутора месяцев тридцатитысячная армия Короля осаждала Монпелье, защищаемый герцогом де Роаном (или де Роганом – прим. переводчика), в распоряжении которого было четыре тысячи пехотинцев и триста всадников. Но Монпелье был великолепно укреплён, все попытки штурма были отбиты. Король в этот раз не бросал своих мушкетёров в бой, оставляя их в резерве, поэтому мы вынуждены были бездействовать. В результате шестинедельной безуспешной осады Король решил пойти на переговоры, которые затянулись до середины осени. В начале октября были подписаны мирные соглашения, согласно которым гугенотам запрещалось созывать ассамблеи и укреплять крепости, за исключением крепостей Монтобан и Ла-Рошель. Взамен для их вождей были сделаны многие уступки. Герцог де Роан получил в управление города Ним, Юзе и Кастр в Провансе и Лангедоке, а также пятьдесят тысяч экю от Короля. Герцогу де Субизу была пожалована пенсия в сорок пять тысяч ливров. Тем самым был установлен хрупкий и недолговечный мир лишь до тех пор, пока обе стороны соблюдали свои обещания, которые ни одна из сторон не собиралась соблюдать вечно.
В Париже неожиданно умер кардинал Анри де Гонди, сын фаворита Екатерины Медичи Альбера де Гонди, герцога де Реца. Его преемником на парижской кафедре стал его младший брат Жан-Франсуа де Гонди, но появилась ещё одна вакантная кардинальская шапка. Королева-мать стала действовать более решительно, оказав давление на государственного секретаря Пюизье. Одновременно Ришельё сумел расположить к себе старика Жанена. Наконец, в дело вмешался сам Король, и Ришельё был возведён в кардинальский сан. Все спешили поздравить новоиспечённого кардинала, друзья, если таковые были, искренне радовались за него, враги, которых, вне всякого сомнения, было множество, поспешили изобразить искреннюю доброжелательность и восторг от назначения нового кардинала. Враги напрасно надеялись, что Ришельё отправится за кардинальской мантией в Рим. Король Людовик XIII, воспользовавшись своим правом, лично выполнил миссию рукоположения возложения на нового кардинала пурпурные шапочку и мантию, доставленные из Рима папским посланником графом Джулио. Присутствовал весь двор, включая Королеву-мать. Кардинал произнёс ритуальную речь, в которой благодарил Короля и Королеву-мать и обещал служить вере и отечеству. В конце своей речи он обратился к Королеве-матери: «Мадам, эта мантия, которой я обязан благоволению Вашего Величества, всегда будет напоминать мне о торжественном обещании – жизни не щадить, служа вам».
Тридцатисемилетний кардинал достиг такого положения, что даже члены королевского совета отныне вынуждены были с ним считаться. После этого у него начался приступ жесточайшей головной боли, который на несколько дней приковал его к постели. После выздоровления Ришельё передал своё епископство Люсонское аббату Эмерику де Бражелону в обмен на должность декана в Сен-Мартен-де-Тур и аббатство Нотр-Дам-де-Сен-Васт. Эта сделка увеличила его доходы. Одновременно кардинал распустил слух, что отходит от государственных дел и собирается направиться в Рим для участия в предстоящих выборах нового Папы в связи с кончиной Григория XV.
(Продолжение следует)