Глава первая
Вечерело, когда к воротам старой, но высокой, крепкой, рубленной из корабельной сосны избы кузнеца Ивана Никитича подошел пожилой, запыленный и усталый путник. Внешность незнакомца с первого взгляда бросалась в глаза: высокий, широкоплечий, горбоносый, с седой бородой и мохнатыми бровями, из-под которых так и сверкали маленькие медвежьи глазки, он производил впечатление недюжинной силы, хотя был довольно худ. За плечами его была котомка. На широком наборном поясе висел большой охотничий нож и какие-то блестящие металлические и костяные предметы. Обут он был в добрые кожаные сапоги, какие обыкновенно носят охотники. Уверенно взявшись за кованное кольцо ворот, человек постучал. На стук отворилось окно избы и оттуда высунулась чуть не до половины миловидная, русоволосая молоденькая девушка. С любопытством глядя на пришельца, она спросила, что ему угодно.
На хмуром лице гостя мелькнула мимолетная улыбка. Он взглянул на девушку своими черными, пронзительными глазами и тут же отвел взгляд:
— Здесь ли живет Иван, сын Никитич? Видеть его мы желаем!
— Здесь! — ответила девушка. — Батюшка скоро придут. Проходите в горницу! Собака привязана.
— Я собак не боюсь, — заявил гость, — это они меня боятся.
С этими словами он отворил ворота и вошел под навес крытого двора. Было слышно, как громко залаяла собака, но тут же заскулила, прячась в будку и гремя цепью.
Девушка с удивлением прислушалась. Серко, громадный пес-волкодав, до сей поры никого не пугался.
Она отскочила от окна, выбежала в сени и, сбежав по лестнице, встретила гостя на крыльце.
— Возьми-ко, неси в дом! — приказал он ей, подавая свою котомку. — Держи, не тяжелая!
Девушка кивнула и, пропустив гостя вперед, поднялась за ним в избу. Котомка в самом деле была не тяжела. Она примостила ее на сундук и пригласила гостя в передний угол. Он мельком глянул на иконы в серебристых окладах, нахмурился и сел к столу, забыв перекреститься и снять запыленный картуз. Девушка удивилась в душе, но, промолчав, поставила перед ним большую кружку с пенящимся квасом и хотела выйти.
— Постой, милая! Ты ведь Дарья, я чай? На мать похожа! Жива ли она?
— Дарья я, Дашутка… А матушка лет пять как померла. Мы с тятей живем.
— Померла! Жаль, жаль! Хотел я ее увидеть, да вот не пришлось, — помолчав, сказал гость, сокрушенно качая головой. — Кроме тебя да тятьки, кто ж еще-то есть?
— Сестра моя, Аннушка. Она двумя годами младше будет. Братец был, Никитка, да помер прошлой весной, от лихоманки…
— Здоров ли отец-от?
— Слава Богу, здоров!
В это время за окном раздались шаги и голоса, низкий, сердитый — мужской, и звонкий, смеющийся — девчоночий.
Дарья выглянула в окно. Она несказанно обрадовалась, что отец с Аннушкой вернулись, уж как-то очень не по себе было ей наедине с незнакомцем. Он вроде и не смотрел на нее, но она все равно ощущала на себе взгляд его пронзительных, черных и блестящих глаз.
— А ты пойди-ка, милая, с сестрой на ключ, принеси мне водицы холодной испить. Уж больно приморился я, по жаре идучи. Глядишь, и парнишку моего там встретишь. Он отстал чуть. Увидишь, так приведи его сюда.
— Как же мы его узнаем?
— Узнаете, милая! Сразу узнаете. У вас здесь такие не водятся! — с этими словами гость отвернулся и уставил глаза в пол, словно боялся обеспокоить своим сверкающим взглядом входящего хозяина.
Дарья поклонилась и опрометью выскочила в сени.
Скатившись по лестнице, она чуть не налетела на отца, отворявшего дверь.
— Дарья! Куда ты летишь, словно угорелая? — удивленно спросил Иван Никитич, высокий, благообразный мужик лет пятидесяти с лишком. — Иль стряслось что?
— Гость у нас, тятя, — прошептала девушка, — водички попросил с ключа принести.
— Что за гость такой? — удивился отец. — Ну, да ладно, сам разберусь. Что ж, беги на ключ!
Дарья выскочила во двор, взяла ведро с лавки у загона и вышла на улицу. На лавочке у ворот она увидела сестру. Та лузгала семечки, бросала их воробьям и, смеясь, с интересом глядела, как птицы дерутся из-за них.
— Анюта, айда со мной на ключ, — позвала Дарья. — Я тебе дорогой расскажу что-то…
— О чем? Женихи к тебе опять свататься приезжали, а ты их на порог не пустила?
— У тебя только женихи на уме, глупая! Никак не дождешься!
— Да-а-а! Из-за тебя мне век в девках вековать! Тебе все не тот, да не этот! Так и помрешь монашкой, и я с тобой вместе! — полусмеясь, полусерьезно возразила сестра. — Тятя меня не выдаст, пока ты в девках сидеть будешь!
Она нехотя встала и потянулась. Высокого роста, худенькая и стройная, она казалась хрупкой рядом со статной, сильной сестрой. Тем не менее, девушки были похожи. Обе были голубоглазы и русоволосы, но если старшая уже оформилась в настоящую красавицу, то младшая была еще почти подростком. Густые волосы Дарьи были аккуратно заплетены в толстую косу, большие, с поволокой, глаза глядели ласково и спокойно, черты лица были правильными и приятными. Аннушка, с ее пышными, растрепавшимися на ветру волосами, маленьким, с горбинкой, носиком, яркими губами и русалочьими — прозрачными, огромными глазами только еще обещала стать красивой, но в ней чувствовались просыпающаяся прелесть и природная способность очаровывать.
Сестра невольно залюбовалась ею, но тотчас сердито прикрикнула:
— Поправь волосы, растрепа! Разлохматилась, как баба Яга!
И, наклонившись к ее уху, зашептала что-то.
Глаза Анюты загорелись. Она сделала попытку поправить что-то в своей прическе, но тут же бросила и, схватив сестру за руку, потянула ее в сторону небольшой березовой рощи за огородами, туда, где бил из земли прозрачный ледяной ключ.
Между тем их отец поднялся по лестнице и вошел в избу. Гость встал с лавки, с опозданием, но все-таки стягивая картуз с головы. Несколько секунд они стояли, вглядываясь друг в друга. Наконец, Иван Никитич признал гостя и шагнул к нему, широко распахнув руки:
— Петр! Неужто ты? Жив! А мы ведь поминки по тебе справили! Марья одна не верила, что тебя убили, все до последних дней ждала! Где ж ты был столько лет? Почему домой не возвращался? — взволнованно заговорил он.
Старики поцеловались, сели на лавку и долго смотрели друг на друга.
— Да был все там же, где и воевал. На Балканах. Ранили тяжело, думали, не выживу. Войска наши ушли, а я выжил да и остался. Так уж получилось. …А ты не больно изменился, Иван! Только сивый стал, да вон морщины у глаз! Как вы жили тут?
— Да как? По-разному. Пять лет назад схоронил я Марьюшку, потом сынка схоронил. Теперь с девками живем. Старшей уж замуж пора, да все привередничает. А младшая — та причудницей растет, то с деревьями говорит, то песни поет…
Иван Никитич усмехнулся. Чувствовалось, что младшая — его любимица.
— Сестрица Марья в детстве такая же была, — скупо улыбнулся гость. Похоже, о себе ему говорить не хотелось.
— Ты один пришел?
— С приемышем. Девиц твоих послал его встретить. Хороший парень…
— Да что ж я сижу! — поднялся хозяин. — Ты, чай, голодный? Сейчас есть будем!
Он неуклюже засуетился, накрывая на стол. Гость сидел неподвижно, уставясь в пол сумрачным взглядом из-под косматых седых бровей. Прошло сколько-то времени. В сенях послышались девичьи голоса. Иван Никитич, хозяйничающий у печи, повернулся к двери. В небольшом зеркале, висящем на стене, ему было хорошо видно отражение гостя. Дверь скрипнула, приоткрываясь. Гость на миг поднял голову, и хозяин вздрогнул: из глубины стекла на него глянуло страшное лицо мертвеца. В приоткрытом рту блеснули длинные железные зубы…
Иван Никитич замер на мгновенье, потом, стараясь не подать вида, двинулся к столу с миской в руках. Горячие щи обжигали ему пальцы, руки предательски подрагивали. Гость потянулся помочь. Никитич пристально вгляделся в него. Лицо у того было как лицо, не шибко красивое, старое, но ничего особенного…
— Поблазнилось! — подумал кузнец.
Дверь между тем распахнулась, вошли Дарья с Аннушкой и высокий темноволосый парень. Девицы поклонились гостю и, засмущавшись, юркнули в свою горенку. Парень остался стоять у дверей, словно не решаясь подойти ближе.
— Проходи, будь гостем, — сказал наконец Иван Никитич, немного придя в себя после страшного видения. Молодой человек поклонился и подошел к столу.
— А лоб что не крестишь? — спросил хозяин, хмурясь. — Уж не турок ли ты?
Действительно, гость был прав, говоря Дарье о своем спутнике, что здесь «такие» не водятся. Черноволосый и чернобровый, парень не очень-то был похож на человека славянских кровей. Правильные черты его лица были еще по-юношески мягки. Глаза, большие, затененные длинными ресницами, смотрели вдумчиво и серьезно. Длинные брови слегка приподнимались к вискам. Он был, несомненно, красив, но красота его для здешних мест казалась диковатой и необычной.
— Не пугай моего парнишку! — сказал Петр. — Он робок и не привычен к людям. Мы с ним на хуторе жили. Девчонки твои, вишь, как его засмущали! Он черногорец, православный. Они там все такие чернявые.
А ты, Марко, поздоровайся с хозяином! — обратился он к юноше.
Тот прижал правую руку к сердцу и низко поклонился.
— Королевич Марко! — фыркнула проскользнувшая в горницу Аннушка и исподтишка показала парню язык. Тот покосился на нее. Чуть заметная насмешливая улыбка скользнула по его губам. За сестрой вошла разрумянившаяся Дарья. Марко взглянул на нее и потупился, как красна девица. Дарья, сменив отца у печи, принялась быстро накрывать на стол. Все уселись и принялись за еду.
***
После ужина гостей устроили ночевать на сеновале. Сестры, убрав со стола, скрылись в своей горенке. Иван Никитич улегся на полатях и вскоре уснул. На небе зажглись звезды. Стоял конец августа, дни стали уже коротки, а ночи становились темней и длиннее. Когда взошла луна, в доме и в деревне все затихло.
Неожиданно среди ночи залаял, а потом страшно завыл пес. Очевидно, его тревожили чужие запахи, которые принесли с собой гости. Хозяин проснулся от этого воя и, взяв палку, вышел во двор.
— Молчать, Серко! Я тебя! — сердито проворчал он, стукнув палкой по собачьей будке. Его удивило, что пес не выскочил к нему.
— Заболел ты, что ли? — спросил Никитич. — Спи, спи! Все в порядке!
Он слышал, как пес застучал хвостом по стенкам своей конуры и заскулил. Постояв немного, Никитич вернулся в сени и медленно, стараясь не шуметь, стал подниматься по лестнице.
Неожиданно в темноте мелькнуло что-то белое. Смутный, слабо светящийся человеческий силуэт показался со стороны узкого коридора, ведущего в длинный, идущий вдоль всей избы, чулан.
— Дашутка, Анна? — окликнул Никитич сердито. — Вы чего не спите? Чего по ночам ползаете?
Но то были не дочери. Ночная тьма как-то внезапно рассеялась. Стало сумеречно, словно в солнечный день, когда закрытое со всех сторон помещение освещается тонкими лучами, проникающими снаружи через незаметные щели, и в этом сумраке Иван Никитич вдруг отчетливо увидел свою покойную жену. Он вздрогнул и изумленно остановился… Сердце его сильно ударило в ребра и вдруг замерло, а затем забилось часто и неровно… Холодный пот выступил на лбу…
— Марьюшка! — прошептал он. — Это ты, милая… Марьюшка!
Жена молчала. Она смотрела на него своими светлыми, так знакомыми ему добрыми глазами. Потом губы ее зашевелились, словно она что-то пыталась сказать, но слов не было… Тогда она заплакала… Лицо ее жалобно исказилось, по щекам потекли слезы… Она подняла руку в предостерегающем жесте, и… видение пропало.
Иван Никитич долго вглядывался в темноту, надеясь увидеть хотя бы проблеск света, но напрасно. Внезапно в его памяти всплыло слышанное когда-то поверье, что призрак не заговорит, пока его не попросят об этом, и он с досадой хлопнул себя по лбу…
Его нельзя было назвать суеверным, но неожиданное явление призрака покойной жены, ужасное отражение, мельком виденное им в зеркале настроили его на тревожный лад. Предчувствие чего-то недоброго и страшного зашевелилось в его душе… Хмурясь, он вошел в избу и тихонько отворил дверь в горенку к дочерям. Они спокойно спали на своей широкой кровати. В лунном свете белел узорчатый подзор, украшенные кружевами подушки, — покойная Марьюшка была рукодельницей. Он прикрыл дверь, сел на лавку и просидел так до утра. Когда стало светать, спустился во двор, прошелся по нему, заглянул на сеновал и оторопел: вчерашних гостей на месте не было…
Глава вторая
Рассвет занимался за дальним лесом, когда Андрейка, внук старого Нилыча, проснулся от утреннего холода и вылез из-под шубы, которой накрыл его ночью заботливый дед. Костер, слаженный по таежному, горел всю ночь, но к утру почти погас. Кони, которых пригнали с вечера в ночное, паслись рядом с большим Зориным логом. Недалеко, над речкой, вился легкий туман. Деда нигде не было. Андрейка огляделся, пересчитал коней, — пятнадцать были на месте. Шестнадцатый, Гнедко, баламут и хитрюга, опять куда-то удрал.
Андрейка подобрал кнут и, приметив дедов след на росистой траве, побрел по нему к логу, позевывая и потягиваясь.
Он дошел почти до края лога, когда почувствовал, что кроме него и коней, здесь есть еще кто-то. Это был не дед, не баламут Гнедко, — нет, тот, кто смотрел на него, невидимый, из-за кустов и высокой травы, был огромным, страшным и зловещим. От него веяло холодом и смертельной тоской. Парнишка понял это внезапно и сразу, и волосы зашевелились у него на голове.
— Деда! — позвал он дрогнувшим голосом. — Дед!
Никто не отозвался, но за ближним кустом раздался чуть слышный шорох. Андрейка повернулся туда, ожидая, что дед появится на его зов, но старик не выходил.
Мальчишка немного подождал и пошел к кустам на краю лога, неслышно ступая по примятой траве. Мысль, что со стариком могло случиться что-то недоброе, придала ему храбрости. Шорох повторился, когда он дошел до кустов и стал спускаться в лог, но он уже не останавливался. Неожиданно трава расступилась, и Андрейка в ужасе замер. Перед ним на вытоптанном пятачке лежал на боку Гнедко, вытянув вперед длинную тонкую шею. Голова его была мучительно запрокинута, в открытых мертвых глазах застыл ужас… За ним в траве виднелась кучка какого-то тряпья, из него торчали старенькие сапоги деда.
Мальчишка подбежал к старику. Тот был мертв. Руки его были прижаты к шее, словно он пытался остановить кровь, еще вытекающую из разорванной артерии. Андрейка упал на траву и заплакал в голос, мучительно кашляя и задыхаясь.
***
Когда Иван Никитич вернулся во двор и подошел к воротам, оказалось, что они заперты на засов. Он отодвинул его и выглянул на улицу. Она была пуста, даже бабы еще не выгоняли коров. Никитич закрыл ворота, повернулся, чтобы идти в дом и увидел, что пропавшие гости, Марко и Петр, не торопясь, спускаются с сеновала. В будке заворчала собака. Присутствие хозяина, похоже, придало псу храбрости. Когда Марко поравнялся с будкой, пес неожиданно выскочил и с рычаньем кинулся на него. Парень остановился и, словно защищаясь, протянул к нему руку. Собака как-то вмиг притихла и, припадая к земле, замахала хвостом. Марко нагнулся, гладя пса по голове.
— Хороший пес! — сказал он. — Будем друзьями!
Собака покорно лизала его руки.
— Ну, его все зверье слушается. Дело обычное, — усмехнулся Петр, подходя и здороваясь с хозяином.
— Как спалось дорогим гостям? — поинтересовался Иван Никитич у шурина, стараясь придать своему голосу радушие. Но, похоже, от Петра не укрылось, что хозяин встревожен и раздражен.
— Спали как убитые, — ответил тот, — не прогневайся, хотим сегодня на родительскую заимку идти. Тянет в родные места. Цела ли там изба?
— Изба цела, да уж много лет никто в ней не живет. Я кой-чего поправлял там время от времени. Печь добрая. Скотину дам кой-какую. Когда отец ваш помер, все нам с Марьюшкой перешло, как наследникам, но я тебя не обижу.
— Я знаю, ты мужик правильный, — улыбнулся Петр.
В избе послышались девичьи голоса. Дарья возилась у печи. Аннушка вышла доить корову. Марко взялся помогать Дарье с дровами. Старики поднялись в горницу. Вдруг с улицы донесся шум, женские крики и плачь. Иван Никитич поспешно вышел и нескоро вернулся.
— Что там стряслось? — спросил Петр, с каким-то странным интересом глядя на него своими сумрачными медвежьими глазами.
— Несчастье у соседей! — ответил хозяин. — Похоже, волки старика и лошадь загрызли в ночном. Мальчонка прибежал без памяти, перепуганный весь. Насилу бабы его водой отпоили. Совсем не в себе малец. Говорит, что чудище какое-то видел Ну, да у страха глаза велики. Но с чего бы волкам среди лета на человека нападать? Никогда такого не бывало!
— Чудеса и не такие бывают, — сказал гость и осклабился так, что Ивану Никитичу снова поблазнилось, что в его приоткрытом рту сверкнули вдруг длинные нечеловеческие зубы. Однако Никитич только сердито тряхнул головой, отгоняя морок.
После завтрака гости с Иваном Никитичем собрались ехать на заимку. Хозяин запряг в телегу крепкого вороного конька, положил изрядно съестных припасов, чтоб хватило Петру с Марко на первое время, пока обживутся. Мужики уселись на телегу, Марко предпочел идти пешком. Когда телега скрылась за околицей, Аннушка незаметно выскользнула из избы. Дарья, хватившись ее, напрасно гадала, куда скрылась несносная девка. Не найдя ее ни в избе, ни на усадьбе, она пошла к соседям.
Погибшего Нилыча уже привезли домой. Он лежал на столе, бледный и благообразный. Монашка в черном читала над ним, в головах покойника горели восковые свечи. Мужчин в доме не было. Невестка Нилыча, пожилая черноглазая баба, сидела на лавке. При виде Дарьи она неприязненно уставилась на нее. В горнице было еще несколько старых женщин. Они тоже неодобрительно покосились на девушку.
— Не надо ли чем помочь вам, тетка Марина? — спросила Дарья. — Вы скажите только.
— Сами управимся! — сухо проговорила хозяйка. — Вам-то наше горе — не горе. Рады, небось?
Дарья удивленно посмотрела на нее:
— А чего ж нам радоваться, тетка Марина? Мы вам не враги какие…
Одна из женщин незаметно тронула Марину за рукав. Та замолчала и отвернулась. Дарья постояла, слушая чтение монашки, перекрестилась на иконы и вышла.
— Ишь, крестится, ведьмаково отродье! — прошептала Марина. — Всем известно, что дед колдуном был!
— Не греши, Маринка! — одернула ее монашка. — Дарья — девка добрая. На богомолье к нам часто ходит. Она за дедов грех не ответчица.
— Зато младшая — еще та ведьма будет! Вся в материну родню! У, злыдня растет!
Марина даже сплюнула со злости.
— Ты злишься, а не дед ли ваш, покойничек, — сказала другая старуха, — поспособствовал, чтобы Петра, Марьи покойной брата, в рекруты взяли вместо твоего мужика? Если по-правде, не его ведь жребий был в солдаты идти. Откупил Нилыч своего сына, все это знают.
— Чего теперь старое поминать? Уж боле двадцати пяти годов минуло… А кто это к ним вчерась припожаловал, не знаете? Надо было у девки спросить…
Соседки сами терялись в догадках.
Монашка шикнула на разговорившихся баб и продолжила чтение.
***
Аннушка стояла под черемухой, ростущей на границе с соседским огородом. Рядом на траве сидел бледный, осунувшийся Андрюшка. Он убежал из избы, когда привезли деда, так страшно было ему взглянуть на старика. Теперь он немного отошел. Анна осторожно расспрашивала его о том, что случилось в ночном. Ее голос звучал мягко, успокаивающе.
— Ты расскажи, что видел, — говорила она. — Расскажешь — и легче станет. Волков ты, что ли, не видал? За речкой они зимой каждую ночь воют. Что ж ты так испугался?
— То не просто волки были. Там был еще кто-то… Было темно, и оно смотрело на меня, я это чувствовал.
— А кто там мог еще быть? Ты слышал что?
— Слышал, что-то шуршало, но я ничего не видел. И мне было страшно! Так страшно, что волосы шевелились…
— Чего ж ты боялся? Что оно схватит тебя?
— Не знаю… Я чувствовал, что там притаилось что-то огромное! Больше, чем самый крупный волк. От него пахло…
— Чем? Зверем?
— Чего ты пристала? Зверем? Смертью пахло от него! Оно деда убило и Гнедка, а я спал и ничего не слышал! Я деду не помог!
Мальчишка снова заплакал, шмыгая носом. Аннушка обняла его и прижала к себе.
— Ты не смог бы помочь, даже если бы не спал, потому, что это чудище было слишком огромным. Оно не тронуло тебя, ты ему был не нужен. Наверно, эта тварь, кто бы она не была, уже насытилась, — медленно проговорила она. — Ты не вини себя. Видно, деду вашему так на роду было написано.
— Отец взял ружье и пошел с мужиками искать ее. Собак тоже взяли…
— Ну, вот и не реви. Они найдут ее и застрелят.
— И пусть всех волков перестреляют, — не жалко!
— А, вот ты где! — раздался голос неслышно подошедшей Дарьи. — Обыскалась тебя! Иди в дом, у нас дел полно, а ты тут прохлаждаешься!
Пойдем с нами! — обратилась она к мальчишке. — Я тебе вкусненького дам, вчера дядька Петр принес на гостинцы.
— Я домой пойду, — ответил тот, вставая и вытирая слезы. — Нечего мне у вас делать!
Дарья и Аннушка вернулись в избу. На душе у них было тревожно, как если бы тень приближающейся грозы надвигалась, неся мрак и ожидание неотвратимой опасности.
Глава третья
Наступил вечер. К удивлению Дарьи, отец все не возвращался. Аннушке надоело сидеть дома, и она отпросилась к подружке. Проводив ее, встревоженная не на шутку Дарья несколько раз выходила на улицу, смотрела, не едет ли отец, но дорога была пуста. Наконец ей пришло в голову самой сбегать на заимку. Туда всего-то около трех верст, — а она и подальше хаживала. Недолго думая, девушка повязала голову платком, закрыла ворота на палку и быстро зашагала к околице.
— Далеко ли ты собралась, Дашенька? — окликнула ее старушка, сидящая под окошком крайней избы. — Темнеет нонче рано, не след тебе в потемках бегать. Слыхала, волки Нилыча загрызли намедни?
— Ничего. Я на заимку, до темноты успею вернуться.
— Постой, я те нож вынесу — все не так страшно. Мой Иван, царство небесное, с ним на медведя хаживал…
Старуха просеменила в избу и вернулась с охотничьим ножом в кожаных потертых ножнах. Дарья прикрепила его к поясу и, прикрыв передником, тронулась в путь. На сердце у нее было тревожно. Отец был человеком, которому она привыкла верить, он всегда выполнял обещанное… Что, если с ним случилось недоброе?
Небо между тем все больше хмурилось. Солнце быстро опускалось за вершины деревьев. Темнело на глазах. Видя это, Дарья заторопилась и решила идти напрямик, по лесу. Она сошла с тропинки и не заметила, как вскоре потеряла нужное направление. Знакомый с детства лес вдруг словно обернулся к ней другим лицом, таинственным и страшным. Казалось, за каждым кустом он таит опасность. Туман заклубился между деревьями, застилая даль, и в этом тумане Дарья окончательно потеряла представление о том, где находится. Только во второй раз вернувшись к приметной корявой березе с обломанной верхушкой, она поняла, что ходит по кругу.
Растерянно остановившись, она огляделась и вдруг увидела невдалеке телегу отца с впряженной в нее лошадью. Лошадь стояла неподвижно, низко наклонив голову… отца не было видно… Дарья, обмирая от страха, побежала к телеге, но, приблизившись, увидела, что это только сломанная сосна да куча хвороста. Удивляясь, как могло ей такое поблазниться, она прислонилась к сосне и вдруг услышала приближающиеся… Не шаги! Скачки, прыжки? Да, кто-то большой прыжками передвигался по лесу… Шуршала трава, сучья трещали под ногами, слышалось тяжелое, шумное дыхание… Дарья спряталась за ветви растущей рядом ели и во все глаза уставилась в клубящийся туман…
Через несколько мгновений туманная пелена неожиданно раздалась, и перед ней обрисовалась странная и страшная фигура не зверя и не человека. Нечто — высокое, косматое, похожее на медведя, с огромной кудлатой головой и горящими в сумерках глазами, приближалось, двигаясь огромными прыжками… Вот еще прыжок, и существо замерло, принюхиваясь… Сверкающие звериные глаза оглядели все вокруг и вдруг остановились на ней. Оно ее увидело! Дарья, еще не осознав этого умом, закричала от ужаса и понеслась со всех ног по лесу, не разбирая дороги. Она бежала, задыхаясь, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди… То, что преследовало ее, не имело названия, кроме единственного — смерть…
Она бежала долго, а потом ее словно что-то толкнуло сзади, она упала, успела повернуться и увидела у своего лица страшные глаза неведомой твари. Вне себя от страха, она выхватила нож и взмахнула им. И в этот момент что-то сверкнуло. Мгновенная вспышка выхватила из мрака молодые лиственницы и стволы сосен, а между ними — фигуру какого-то человека. Перед глазами девушки все поплыло, закружилось, и она потеряла сознание. Когда Дарья пришла в себя, первое, что дошло до ее слуха — мужской голос, зовущий по имени. Кто-то помог ей подняться. В темноте она видела только неясные очертания человеческой фигуры, но голос показался знакомым, — это был голос Марко.
— Даша! Не бойся, Даша! — говорил он. — Все в порядке. Пойдем, заимка рядом. Я услышал шум в лесу, пошел поглядеть — а тут такое! Идти можешь?
Дарья поправила сбившийся платок и одежду. Ножа, висевшего на поясе, не было, и она стала его искать. Марко, словно догадавшись, нагнулся, пошарил в траве и подал ей нож.
— Ты это ищешь?
— Да, мне его старуха дала. Надо будет отдать.
Она вспомнила об отце и хотела спросить о нем, но Марко опередил ее:
— Дядька Иван у нас заночевать решил. Они с отцом выпили изрядно, теперь спят.
Дарья знала, что он называет отцом Петра, который взял его к себе чуть ли не младенцем. Она огляделась: чудовища, которое преследовало ее, нигде не было.
— Что это было? Куда оно делось? — проговорила она с дрожью в голосе.
— О ком ты? — осторожно спросил Марко. — Что-то напугало тебя, я так и подумал, когда услышал, как ты кричишь в лесу. Кого же ты видела?
— А ты разве никого не видел?
— Кроме тебя — никого! — засмеялся парень. — Трусиха! У страха глаза велики! Не надо в темноте по лесу ходить!
Он подхватил ее под руку и повел к заимке, которая оказалась совсем рядом. В избяном окошке горел свет. Они вошли и увидели Петра, сидящего у стола и не спеша заматывающего тряпицей кровоточащую руку. На тряпице обильно проступала кровь и капала на пол, образуя диковинный узор…
***
Утром отец разбудил Дарью ни свет, ни заря, и они благополучно добрались до дома. Там Иван Никитич первым делом отругал дочь за то, что прибежала на заимку, потом занялся делами по хозяйству. Аннушка, засидевшаяся у подружки до петухов, ходила сонная и ни о чем сестру не расспрашивала. Дарья подумала и не стала рассказывать о том, что случилось в лесу. Ей было не до них, — она думала о Марко.
Парень вчерашним вечером говорил с ней мало, но от нее не укрылось, что он исподтишка то и дело поглядывал на нее. В его глазах было что-то, от чего ее сердце замирало. Она сама, нет-нет, да бросала взгляды на Марко. Этот красивый парень был вовсе не похож на деревенских увальней, которые сватались к ней раньше.
Похоже, их переглядывания не остались не замеченными. Дядька Петр, посматривая на молодых людей, ухмылялся в усы и усиленно потчевал Дарью кушаньями, которые, по его словам, приготовил Марко. Дядька был заметно хмелен, жаловался, что поранил руку, точа нож… Нож, большой, ржавый, лежал тут же, на столе. Иван Никитич спал. Вскоре дядька Петр тоже улегся. Марко засыпал кровь на полу песком, вымел его, — на досках не осталось никаких следов, и ушел на сеновал. Дарья пристроилась на старом сундуке, укрывшись шалью покойной бабки, и уснула. Ночь пролетела быстро.
Днем, работая по хозяйству, Дарья вспоминала Марко. Ей до смерти хотелось увидеть его. Она понимала, что первой делать шаг навстречу парню — неприлично для девушки. Как же быть? Поделиться с сестрой? Но эта сорока, Аннушка, растрезвонит ее тайну по всему свету! К вечеру она вспомнила про нож, который дала ей вчера старушка, и решила отнести его. Она шла в тайной надежде, что та чем-нибудь, хотя бы советом, да поможет ей. Старуха заулыбалась при виде Дарьи и пригласила ее в избу. Девушка вошла.
— Что-то на похоронах Нилыча не видала ни тебя, ни твоего батюшку, — начала старуха. — Не ходили, что ли?
— Не ходили. Они с чего-то сердятся на нас. Тятя не пошел и нам не велел.
— Ну, бог с ними. У вашей семьи с Нилычем старые счеты, но уж столько годов минуло, что можно бы и забыть! Ан нет! Видно, не забывается… Нож-от не пригодился вчера?
Дарья отрицательно мотнула головой. Старуха взяла нож и вытащила его из ножен, — на железе чернела запекшаяся кровь.
— А кровь откуда? А ну, рассказывай, что вчера стряслось!
Дарья рассказала обо всем, начиная с того, как заблудилась, и до того, как Марко привел ее на заимку.
Старуха молча выслушала, потом, пожевав губами, полезла в сундук, достала толстую, почерневшую от времени книгу, раскрыла ее и жестом подозвала Дарью.
Со страницы на них смотрело нечто страшное — не человек и не зверь. Злобно-клыкастое, уродливое, существо внушало ужас.
— Этого ты видела в лесу?
— Я не знаю… Туман был и почти стемнело. Я помню только глаза. Они горели, как у волка. И он не шел — скакал!
— Это еретник был! Они не могут ходить, из гроба вставши. Они скачут! Смотри, он еще явится! Ты ножом его ударила, кровь его черную пролила… Он тебя со света сживет, если его не убьют!
— Что значит — еретник? — с трудом проговорила Дарья дрожащими губами.
— Мертвец, который при жизни был колдуном! Земля не приимет его, ни в ад, ни в рай ему нет пути, вот он и шастает, ищет, кого бы сожрать, сам не свой от злости! Зубы у него железные, глаза оловянные, а во рту — огнь пылающий!
Старуха говорила свистящим шепотом, глаза ее сверкали, на губах показалась пена. Дарья с ужасом глядела на нее.
— Я слышала, мой дед был колдуном. Думаешь, это он?
— Откуда мне знать? Это ведь ты его вчера видела, не я.
— Что же делать? Я боюсь!
— Не выходи, как стемнеет, из дома, пока петухи не запоют, — снова зашептала старуха. — Окна, двери закрывай. Страстной свечой кресты нарисуй над окнами и дверьми. Если увидишь ЕГО, пройди и не оглядывайся — тогда он не тронет. Вот тебе трава-чертогон, вот еще трава — Петров крест называется. В кармане носи, ни на миг с ней не расставайся! Говорят, есть еще травка Царевы очи, в дому ее держать надо, но ее я не знаю… Да гляди! Он ведь может человеком прикинуться! Ничем от живого не отличишь. Только ребенок маленький, до семи годков, может его распознать, если поставить дитя в красный угол…
— Тятеньке сказать надо…
— Что ж, без мужиков здесь не обойтись. Они, поди, сообразят, что делать… Смотри-ка, на дворе темнеет, беги домой, поспешай!
Дарья выскочила от старухи и почти бегом понеслась к своей избе. Войдя во двор, она увидела, что отец воском страстной свечи выводит торопливо кресты над входной дверью…
— Где ты была, Дарья? — неприветливо встретил дочь Иван Никитич, не прекращая своего занятия, хотя над дверью уже было несколько крестов мелом, которые он нарисовал перед Рождеством.
— К старушке Сергеевне бегала… Зачем ты ставишь еще кресты, тятенька? — спросила Дарья. — Случилось что?
Отец хмуро посмотрел на нее. Бледная, запыхавшаяся, она была все-таки очень красива и живо напомнила ему покойницу-жену. Краше всех деревенских девок была Марья, дочь однодворца Егора, слывшего колдуном. Против воли всей семьи женился на ней Иван, и жили они душа в душу, пока не унесла ее смерть. Дочери да редкостное рукоделие жены — вот все, что осталось на память о ней. Деревенские вдовушки поглядывали на еще крепкого, справного мужика, но ни одна не была ему по сердцу.
— Заговорила его, не иначе, ведьмакова дочь! — шептались бабы.
— Чего ты бледная такая, не заболела? — спросил Иван Никитич, помягчев голосом. — Перепужал я тебя вчера. Так ты прости, не гневайся…
— Что ты, тятенька! Здорова я!
— Ну, так иди в избу. Я тут повожусь маненько… Так, на всякий случай.
Дарья вошла в избу и наткнулась на заплаканную, сердитую Аннушку.
— Чего ты, Анюта, плачешь?
— Да, — отвечала та, кривя румяные губы и жалобно глядя на сестру своими светлыми, русалочьими глазами, — тятенька совсем лютый сделался! Никуда меня не пускает. Темнеет, дескать, дома сиди! По над всеми окошками кресты нарисовал, как от нечистой силы. Чего это он?…
— Ну, и посиди, раз отец говорит. Он зря ничего не делает!
— Ага! А сама куда вчера на ночь глядя убежала? Я ведь знаю, зачем ты на заимку бегала!
— Зачем? Да я за тятю беспокоилась, потому и бегала…
— Не ври! Я все твои мысли читаю: Марко ты хотела видеть, вот! Что, понравился он тебе? А тятя тебя за него и не выдаст!
— Так он еще и не сватается…
— Посватается, куда денется! Видела я, как он на тебя смотрел… Дашенька! Ну, скажи тяте, пусть меня отпустит! Мы вчера сговорились с Танькой, я ей платье кроить хотела…
— Вот еще нашлась мастерица! Сукно испортить хочешь? Не буду я просить. Я ведь тоже чувствую, не за тем ты просишься!
— У, ведьма!
— Сама такая!
Сестры надулись друг на друга и расселись по разным углам…
Немного погодя, вошел Иван Никитич и приказал накрывать стол к ужину. Поели, и отец улегся спать, не забыв напомнить Анне о запрете на гулянье:
— Уйдешь, вожжами отхлещу, не погляжу, что большая выросла!
Та недовольно фыркнула, но промолчала. Девицы споро убрали посуду, улеглись в своей горенке, и скоро все в доме затихло.
***
Среди ночи всех разбудил бешеный лай собаки, оборвавшийся жалобным визгом. По двору простучали чьи-то тяжелые шаги, и входная дверь затрещала под сильными ударами.
Иван Никитич скатился с полатей и вооружился топором, предусмотрительно оставленным у печи. Дарья хотела засветить лампу, но он не позволил. Приказав дочерям не высовываться, он подошел к окну.
Какая-то зыбкая, невнятная фигура темнела перед входной дверью. Запертую на легкий крючок, ее ничего не стоило бы отворить мужику, но вместо того, чтобы тянуть дверь на себя, незнакомец толкал ее внутрь. Он бился в дверь с такой силой, что доски трещали и прогибались.
— Кто это, тятенька? — дрожащим голосом прошептала Дарья.
— Не смотрите ему в глаза, не заговаривайте с ним! Постучит и уйдет, — прошептал отец. — Вурдалак это, не иначе! Сними ружье со стены, дай мне!
Темная фигура отошла от двери и приблизилась к окну. Окна избы были высоко, и ночной гость мог дотянуться до них только кончиками пальцев. Длинными, загнутыми, как когти, ногтями он долго скреб и стучал по наличнику, и этот стук отдавался в головах обитателей дома острой болью. Потом ему удалось встать на что-то, скорее всего, на камень, который лежал под стеной, и страшное белое лицо поднялось и приникло к стеклу. И тут Иван Никитич выстрелил. Выстрел попал в цель. Полетели осколки, брызнуло что-то черное, заливая подоконник. Темная фигура отпрянула и пропала в ночи.
Стало тихо, только жалобно, чуть слышно скулила собака. Дарья засветила лампу.
— Пойду, посмотрю, что с псом! — сказал Иван Никитич. — Поди, порвал его вурдалак.
— Не ходи, тятенька! — взмолилась Аннушка, обнимая отца. — Он и тебя заест. Вдруг он там притаился?
— Не ходи! — присоединилась к сестре Дарья, но отец не хотел слушать их. Взяв топор, он вышел в сени и направился к лестнице. Но навстречу из темноты выступила призрачная белая фигура и, раскинув руки, преградила ему дорогу.
Он замер, вглядываясь в нее, пошатнулся и тяжело осел на пол. Выскочившие за ним Дарья и Анна с трудом затащили отца в дом и уложили на лавку. Через некоторое время он очнулся, сел и приказал дочерям ложиться спать. Они ушли к себе, а он до света сидел под иконами, в переднем углу, и вслушивался в ночь.
***
На рассвете Дарья с отцом спустились во двор. Собака лежала мертвая перед своей будкой. На шее пса запеклась кровь, глаза уже остекленели и помутнели. Дарья всхлипнула.
— Не реви, — сказал отец, — счастье, что он до нас не добрался.
С улицы донесся людской говор и плач, закричали женщины…
Анна выскочила на улицу и через пару минут вернулась бледная, как смерть.
— Тятенька! Соседка, тетка Марина, померла! Ночью вышла во двор, а утром ее там мертвую нашли! Андрейка ревет, все ревут. Кто это сделал, тятенька?
— Вурдалак, кто же еще…
Иван Никитич взял палку и, тяжело опираясь на нее, пошел к соседям. Дарья посмотрела на него и охнула: за ночь отец стал седым, как лунь.
Весь следующий день в деревне было страшно. Иван Никитич настрого наказал дочерям не выходить за ворота. До них доносился приглушенный плач из соседнего двора, где провожали в последний путь Марину, озабоченный говор мужиков, тенорок попа, приглашенного из большого села в десяти верстах: он отпевал соседку. Потом ее повезли на кладбище, и деревня затихла. Аннушка с Дарьей сидели в передней горнице, когда кто-то постучал в окно. Это был Марко.
— Чего у вас случилось? — спросил он.– Войти-то можно?
— Можно, заходи! — сказала Дарья, хотя Аннушка дергала ее за рукав и шептала, что парня не надо впускать. Ворота заскрипели, Марко вошел во двор. Дарья взглянула на сестру, — в глазах той был страх, лицо побледнело, она вся дрожала.
— Что ты так перепугалась? Иди в нашу горенку, если страшно, дурочка!
Анна поспешила уйти, но столкнулась с входящим в избу Марко. Он глянул на нее, чуть усмехнувшись, прошел в горницу и поклонился Дарье.
— Чего лоб не крестишь? — сердито сказала она. — Дядька Петр не научил, как в дом входить надо?
Парень перекрестился, но как-то странно, не по-русски, и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, открытая.
— Чего у вас тут стряслось? Деревня как повымерла… А собака ваша где? На охоту, что ль, снова все отправились, волков бить?
— У нас тут звери пострашнее волков ходят…
И Дарья рассказала парню обо всем, что случилось: об ужасном ночном госте, смерти соседки, о том страшном, что делают сейчас мужики на деревенском кладбище…
Лицо Марко помрачнело, он хотел что-то сказать, но из своей горенки вдруг выбежала бледная, сама не своя, Аннушка.
— Сестрица, — закричала она, — гони его! Он — такой же! Зубы у него железные!
Подскочив к Марко, она замахнулась на него своей тоненькой рукой, из глаз ее градом покатились слезы.
Дарья с силой обхватила ее и оттащила от парня.
Марко захохотал, сверкая белыми молодыми зубами.
— Смотри, разве они железные? Р-р-р-ы-ы-ы! — словно в шутку, прорычал он, скалясь.
— Что ты ее пугаешь? Она с ночи сама не своя!
Она увела сестру в спаленку, хотела уложить в постель, но та оттолкнула ее, упала на колени перед образом богоматери, стоящем в углу на божничке, и начала читать молитву Пресвятой Богородице.
Дарья вернулась в горницу. Марко вопросительно взглянул на нее.
— Испугалась она сильно, не гневайся на нее. — тихо проговорила Дарья.
— Да я — что? Я понимаю, — пробормотал Марко и вдруг схватил Дарью за руки и притянул к себе:
— Люба ты мне, Дашенька! — горячо зашептал он. — Места себе не нахожу, все о тебе думаю!
Дарья молча отстранилась и потупилась, лицо ее зарделось…
— Как там дядька Петр? — попыталась она перевести разговор. — Рука не болит?
— На нем все быстро заживает… Уже и не жалуется, — ответил Марко.
Он прошелся по горнице, помолчал и вновь обернулся к Дарье:
— Даша! Пойдешь за меня?
— Какой ты быстрый! — сказала смутившаяся Дарья. — Это как тятенька решит, — и подняла глаза на парня.
«Я за тобой на край света пойду», — прочел он в прекрасных глазах девушки.
Радостно улыбнувшись, он поклонился ей низко и выбежал из избы.
Дарья, улыбаясь, пошла в горенку. Анна все еще молилась. Дарья села рядом и обняла сестру…
***
Ближе к вечеру вернулся отец. Он был усталый и хмурый. Ничего не говоря, поел и улегся на своих полатях. Анна к тому времени перестала плакать, немного успокоилась и уснула. Дарья, улучив момент, побежала к старушке-соседке. Та сидела у окна и, похоже, обрадовалась девушке.
— Бабушка, расскажи, что там было, на кладбище-то? Была ты там?
— А как же, милая! Чего бы там мужики, без нас, старух, делали? Они ведь в таких делах не больно смышленые! Можешь не бояться теперь! Все сделали, как положено. Не гневайся, деда вашего могилку тоже раскопали. Но можно было и не копать. Отец твой по смерти старика сделал все, как надо, кол крепкий ему между плеч вбил. Спокойно дед ваш в земельке лежит, уж истлел, одни косточки остались… А вот Нилыч, не к ночи будь помянут.., ой, голубка, напугала я, дура, тебя! Белее полотна ты сделалась! — старуха с причитаниями захлопотала вокруг Дарьи…
***
Вечером отец, проснувшись, сказал, что теперь можно бы и не бояться. Старик Нилыч и Марина не смогут никому вредить, потому что приняты все полагающиеся в таких случаях меры. Какие — он говорить отказался, дескать, не девичье это дело. Но Аннушка на следующий день узнала у вездесущих мальчишек, что сельчане, раскопав могилу Нилыча, увидели, будто старик лежит на боку, губы его в крови, и рот полон крови… Осиновых кольев по кладбищу было вбито предостаточно. Почтили ими кого надо и не надо, несмотря на возражения батюшки-священника. Ему-то что — он в десяти верстах живет, может и не бояться! А еще накануне мужики перебили всех волков, каких смогли найти, и разорили несколько волчьих логовищ.
Анна слушала это все, но покой не возвращался в ее сердце: Дарья ходила и улыбалась сама с собой, как порченная, отец все больше задумывался… Тревога прочно поселилась в их доме.
Глава четвертая
Худо ли, бедно ли, время шло… Петр и Марко с помощью Ивана Никитича обжились на заимке. Даже избу новую там поставили. Деньги у Петра, видно, водились, так что зажили они справно. Не часто, но заходили иной раз к родне. Иван Никитич в душе этому не радовался, сам не зная, почему. Аннушка все дичилась, зато Дарья лучилась улыбками, — она ждала, что Марко посватается к ней. И дождалась!
Однажды воскресным днем заявились Петр и Марко в новой двуколке, на доброй, купленной недавно лошадке, принаряженные и торжественные:
— У вас — товар, у нас — купец…
Иван Никитич, глядя на светящееся счастьем лицо дочери, скрепя сердце, дал согласие на брак. На мясоед сыграли свадьбу, и Дарья перебралась к мужу. В доме без нее сделалось еще тоскливее. Аннушка часто убегала к подружкам. Никитич, справив дела по хозяйству, сидел за каким-нибудь мелким делом в избе: то сбрую чинил, то валенки старые подшивал. Покойная жена ему больше не блазнилась. Зиму прожили, слава Богу.
По весне, когда зацвела черемуха и запели птицы, отпросилась Аннушка погостить у сестры. На заимке в эту пору славно было. Иван Никитич отпустил ее. Рад даже был, что повеселела девка. Она за зиму дивно похорошела. Парни заглядывались на нее, и отец думал, что по осени и эта пташка вылетит из его гнезда. Но вышло все не так.
Однажды утром прибежала с заимки, сама не своя, Дарья. Удивленный и встревоженный, Иван Никитич провел ее в дом. Дарья села на лавку и расплакалась.
— Случилось что, доченька? — со страхом начал отец. — Все ли здоровы? Аннушка как?
— Забери ты ее от нас, тятенька, ради бога, забери!
— Да ты бы ее домой-то и привела!
— Какое! Ее палкой не выгонишь! Так и вьется возле Марко, так и крутится! Того гляди, до греха дело дойдет!
— А он-то чего?
Дарья еще больше расплакалась:
— Замуж ее выдавай! Уж давно пора — заневестилась!
— Так пока женихов не случилось…
Иван Никитич сам дивился, что до сих пор к Аннушке никто не сватался. Не ведал он, что на селе старые бабы говорят о ней, будто девка вся в дедову породу пошла… Старого колдуна-травника сельчане хорошо помнили, хоть и умер уж давненько. В самом деле, не походила Анна на деревенских девок. Высокая, тоненькая, как тростинка, с огромными светлыми глазами, пышноволосая и белокожая, она смахивала, скорее, на пригожую городскую барышню.
— С такой — намаешься! — шипели бабы. — Не работница! Ишь, глазищами так и смотрит, так и смотрит! У-у! Ведьма!
Делать нечего, как мог, успокоил Иван Никитич дочь и поехал за Анной. На заимке тайно поговорил с Петром, чтобы вразумил тот своего приемыша, а с дочерью хотел сам разобраться.
Дома, доставши вожжи, хотел было отхлестать ее от души, но хитрая девка на шею отцу кинулась:
— Тятенька, тятенька, прости, не виновата я вовсе! Это все Дашка — она ревновать вздумала! Уж больно своего мужа любит, вот ей и мерещится незнамо что!
— Не виновата? А чего ж прощения-то просишь?
Но Аннушка так умильно глядела на старика своими русалочьими глазами, что он только погрозил ей и велел жениха присматривать...
***
Продолжение повести вы сможете найти на странице автора на Яндекс Дзен, см. ссылку на авторской странице!