В последнее время он ощущал себя полой балкой между двумя опорами. Внутри этой балки что-то творилось непонятное? Давило многопудовым грузом прямо по серёдочке. Гнет с каждым днем становился всё тяжелее и тяжелее... Сегодня балка не выдержала - лопнула! Содержимое вывалилось наружу. Чуточку стало легче на душе...
- Ну, скажи мне, тетя Варя, скажи! - выпалил Виктор, раздеваясь. - Я сейчас не шел с работы, а бежал. Мне казалось, что всё сегодня движется смертельно тихо; и время, и автобус, и трамвай. Вся эта толкотня, будто завязла между домами.
Злобин тяжело опустил свое, порядком огрузневшее тело, на единственный стул в его комнате и зажал лицо руками. Грубые, слегка лоснящиеся, черные волосы растпырились в разные стороны, обнажив две верхушки, о которых мать говорила в детстве: "Одна - пчеловодом будешь, другая - пимокат, как дед. Всю округу обувать станешь". Но не тем и не другим он не стал. А стал токарем на машиностроительном заводе, после демобилизации из армии, съездив в деревню только на недельку.
Отец с матерью против такого решения сильно не возражали, но и не одобряли.
- Как хочешь, не крепостной. Оно бы, конечно, лучше при доме-то, да уж ладно... Пока дюжим, - говорил отец.
- Не могу я, папа, дома остаться. Мои сослуживцы целыми взводами едут в Сибирь, на новые стройки или остаются в городе, где служили. А я что, рыжий? Мода, папуля, мода.
Иван Петрович Злобин, проживший почти пятьдесят лет в деревне, понимал сына. Потому что оставаться в колхозе считается недостойным молодого парня и чуть ли не позором. Уж он-то слыхал, как пожилые бабки судачат о таком человеке.
- Видать, Степка-то Машкин не больно подковался. Как был никудышным, таким и остался, раз в город не уехал. Вон Ленька Тасин, говорят, уже начальником какой-то базы по машинам стал.
- Это пошто же, кума, на хорошего человека так наговариваешь. Он, может, по любви к земле остался.
- А што, неправда, скажешь? Кто сейчас после службы-то в колхозе оседает? Да никто, ежели он в своем уме. Твой-то где? В городе. Вот так-то, кумушка.
- Да разве их удержишь, супостатов.
- Вот то-то и оно. Их, окаянных, не состреножишь, как лошадок в ночном.
- А по мне так, пусть едут. Чай не на барина работают.
В Перми Виктору давали общежитие, но он отказался и через знакомых прописался у Степановых, которые жили в своем доме. Домишко не очень большой, но просторный и уютный. Были у них дети, но всех троих проглотила Война.. Поэтому старики были очень рады квартиранту. Виктор тоже полюбил этих добродушных стариков и жил здесь уже третий год.
Они оба на пенсии, но Петр Савельевич работал ещё в полную силу.
Год назад Савельевич погиб, а рабочая одежда до сих пор висит на самодельной вешалке, напоминая о его присутствии; будто он только что вышел во двор и сейчас вернется.
Время от времени тетя Варя чистила её большой полосатой щеткой. Затем снова вешала на первый крючок от входной двери.
Петр Савельевич дома всё время что-нибудь да делал. То копался в огороде, то пилил ножовкой, то выдергивал со скрипом старые ржавые гвозди, а потом забивал новые. Увлекшись делами, всегда на работу собирался суетливо.
- Старух, куды опять робу засунула?
- Давно ли глаза-то заослели, не видишь? - беззлобно спрашивала тетя Варя.
- Я, кажись, говорил вешай на первый крючок, а не мешай со своим тряпьём.
- Уж так и тряпьё? Вот у тебя взаправду ворона скоро в гнездо унесёт.
Он ещё что-то бормотал себе под нос, пока тетя Варя не говорила:
- Иди уж ты, чёрт старый, иди.
-Ладно, старух, пошел.
- С Богом!
Бывало Петр Савельевич выпьет немного в праздник и говорит Злобину:
- Ты, я гляжу, парень башковитый. Книг вон сколько! Скоро всю стену заставишь. Стишки пописываешь, но помни, жизнь она на добре замешена. Потому и человек человеком стал... Назлить завсегда можно. А вот добро сделать - другой табак. Тут черепком шевелить нужно, душу вкладывать...
Именно этим Виктор оправдывал смерть Петра Савельевича. Надо же было той девчушке перебегать дорогу перед идущим автобусом.
Только тетя Варя, успокаивая себя, говорила:
Такая уж доля наша. Что на роду написано, супротив не повернешь.
Виктор не очень соглашался со смиренческой логикой, но и не отвергал. По его мнению, судьбу надо делать самому, а не быть её рабом.
Первый год работать на заводе Виктору нравилось. Нравилось размеренное, четкое время рабочей смены. Длинные ряды токарных станков, выстроенных, словно на параде. Множество колонн, используемых под броские плакаты, стенды, панно. Большие окна из стекла и металла, как во Дворце культуры. Нравился коллектив смены, умело руководимый потомственным рабочим Василием Абрамовичем Путиловым.
Ему уже около шестидесяти лет, небольшого роста, в меру полный, с одутловатым лицом. Седая голова всю смену мелькает между станков. Казалось, что он никогда не сидел в своей коморке.
С первых же дней Василий Абрамович заметил трудолюбие Злобина и никогда не оставлял его без внимания.
- Ну, как, солдат, движется? - спрашивал он несколько раз в смену.
- Тихонько дела идут,- улыбался Виктор в ответ, показывая выточенные детали.
Мастер внимательно осмотрит их, взглянет на Виктора и сдержанно похвалит.
- Мо-ло-ток!
Что на его языке означает - хорошо с плюсом.
Заканчивалась смена. Рабочие шумной толпой вываливались за проходную.
После первого отпуска, проведённого в деревне, Виктор снова с жадностью взялся за работу. Через несколько месяцев его фотография висела на заводской Доске почета и на стенде "Лучшие рационализаторы цеха".
Злобин гордился этим, но всё сильнее душу тревожило какое-то сомнение. Оно, как короед дерево, глодало его сердце. Он чаще стал вступать в спор с товарищами о том, что в деревне интереснее работать. После этих споров ранее одухотворенные детали в его руках были холодными, мертвыми железками. Однообразная работа стала походить на неведомую ему тюремную жизнь. Колонны в цехе давили, сжимали, как будто не давая ему развернуться, и он то и дело натыкался на них.
Василий Абрамович замечал, что с парнем творится неладное. Стал чаще подходить к его станку и выпытывать причину.
- Едрит твою корни, скажи ты, наконец, что случилось?
- Ничего, Василий Абрамович, ничего. Просто временное затмение мозгов.
- Смотри, не забудь во время чистку сделать.
Так продолжалось около года. Сегодня его взорвало. Виктор переругался со всеми ребятами смены. И всё началось опять с деревни...
Злобин сидел всё в той же позе, когда тетя Варя, разогрев ужин, пришла за ним.
- Что с тобой, Витенька, стряслось? - поглаживая по голове, спросила она ласково. - Пойдем за стол. Там, глядишь, и потолкуем, как положено.
Виктор встал. На смуглом его лице, с темными бровями и аккуратным носом, обозначались пальцы. Белая рассечина на лбу, память детства, порозовела. В темно-карих глазах угадывалась отчаянность.
- Варвара Михайловна, дорогая моя тетя Варя! Я, кажется, схожу с ума. Да, да, не пугайтесь, это так и есть...Мне нужно ехать домой. В деревню. Насовсем. Навсегда, тетя Варя, понимаешь, на-все-гда. - повторил Злобин громко.
Варвара Михайловна в миг побледнела, безмолвно таращила глаза на своего квартиранта. Только сейчас она стояла равная на равных, а теперь она ощущала, чуть ли не физическое лилипутство перед этим большим, плотным человеком с большими ручищами.
- И это правда, Витенька? - спросила она тихо.
- Правда, Варвара Михайловна, правда, - беря её за плечи, также тихо повторил он.
- Да, да, - опустив седеющую голову, как бы повторила тетя Варя, и пошла на кухню. - дух Земли одолел!
Варвара Михайловна Степанова по годам хотя и пожилая женщина, но для её лет выглядела вполне прилично. Даже смерть Петра Савельевича не очень-то состарила её. Разве только что появилось несколько морщин на её лице, да прибавилось седых волос.
Ей никогда почему-то не приходило в голову, что Виктора, может не быть, и за эти годы не готовила себя к этому. Так уж крепко прикипела она к нему, особенно после смерти мужа.
На будущий год ей обещали дать квартиру, потому что дом был под снос. Думала взять квартиранта с собой, пусть хотя и женится. А там и до смерти не далеко. Но всё рухнуло в один миг. Хотелось воспротивиться, но не было сил, да стоит ли мешать молодому парню. Поэтому на кухне она быстро справилась с этим ударом и старалась быть такой, как всегда.
Виктор ел не охотно и молча, стараясь не смотреть на Варвару Михайловну, сидящую напротив, но вполоборота к нему и пила чай из большой фарфоровой кружки.
- Витя, а не спешка ли это? - допивая чай и не поворачивая головы, осторожно спросила Варвара Михайловна.
- Нет, тетя Варя. С этой мыслью я ношусь уже около года, может быть, даже поздно.
Виктор отодвинул тарелку и принялся пить чай маленькими глотками.
- Пойми меня, Варвара Михайловна, правильно. Всё, что нужно мне было от города, я взял. Так сказать, наполнился под завязку. Дальше я уже не могу оставаться здесь. Нет никакого резона. Просто обманываю себя. На работе стараюсь показать, что занимаюсь делом, а на самом деле иначе. Правда, сначала был интерес, но сухой, не душевный. Пусть я и передовик, как считают, почетных грамот куча, полезная отдача от меня есть, а взамен что получаю? Зарплату. А для души что? Мало этого, понимаешь, тетя Варя, мало. Раньше хватало. В деревне сейчас не последний кусок без соли доедают. Всё есть! Все городские привилегии. По правде сказать, я и не жил без деревни. Почти каждую ночь во сне вижу. Деда вижу. Я ещё в школу бегал, он всё мне говорил: "Смотри, Витюха, не изменяй земле. Она редко прощает. Первоначало наше в земле и все мы сыны её кровные. Не запамятуй и ты тож" А я вот запамятовал и придется кланяться ей, прощения выпрашивать.
Виктор допил чай. Поблагодарил Варвару Михайловну и хотел было вставать, но тетя Варя встрепенулась, виновато посмотрела на него серыми глазами и захлопала по коленкам.
- Вот ведь, старая, совсем забыла. Тебе же письмо есть! - она быстро сбегала в зал и подала Виктору белый конверт с розовым цветком на лицевой стороне.
Злобин ушел в свою комнату. Не раздеваясь, лег на заправленную койку и торопливо разорвал конверт, из которого выпал пшеничный колосок Он удивился, но отложив его и начал читать письмо Бориса.
" Здравствуй, брат Витя! Сегодня ходил к папе за вышку покататься на комбайне. Накатался до отвала, даже немного порулил. Он уже вторую ночь дома не ночует. Мама говорит, что спешат рожь дожать. Обратно шел по Катиной дороге и сорвал вот этот колосок с краю, поэтому не очень большой. Хотел зайти в глубь за большим, но пшениц а очень густая и топтать жалко. Мамы тоже нет дома, еще на работе, а я вот смотрю телик и пишу письмо.
Брат Витя, скоро ли ты приедешь в отпуск? Соскучился по тебе. Ремень и фуражку твою не потерял, храню. Зимой опять пригодится выступать в школе. Если скоро поедешь в отпуск, то привези нам водопроводных кранов. Хочут проводить воду в дома и здесь из-за них целая война. Говорят, даже в "Сельхозтехнике" нет, а в город ехать некогда..."
Читая письмо, Виктор видел себя бежавшим за матерью ранним утром. Солнце только всходит. Оно, казалось, ночевало за лесом и, умывшись, несмело выкатывалось, подслеповато светясь в каждой капельке росы. Росы он не боялся, наоборот, старался идти по траве, где гуще и больше росы, испытывая при этом приятную свежесть летнего утра.
Видел Виктор и отца. Он ниже его ростом почти на голову и сейчас, наверное, стоя ведет комбайн, посматривая на золотой поток ржи, пожираемого барабанами. Сзади остается, пахнувшая солнцем, копны соломы, как вытащенные с пода караваи еще дышащие теплом. С высоты ряды копен кажутся табуном резвящимся коней.
Злобин завидовал отцу. Ведь он тоже тракторист высокого класса, поработавшего до армии больше года. До сих пор он ощущает теплоту развороченной земли, острый запах солярки, рокот мотора и карканье ворон, кружившихся вокруг плуга. Ему чертовски нравилось, ведя трактор, будить по утрам уснувшую землю.
А разве забудешь веселую, неповторимую сенокосную пору. Обидно было только то, что лето заметывалось в зароды. Как-то шли они с отцом из леса и остановились у метальщиков перекурить. Витька подбежал к дяде Мише, который бросал огромный навильник на зарод и попросил:
- Дядя Миша, не закрывай лето!
Зато, какое удовольствие раскрыть стог среди зимы и глотать духмянный запах цветов. При этом наплывает печаль; почувствуешь, что зима тянется так долго и не думает уходить.
Рассматривая колосок, Виктор сосчитал, сколько было бы в нем зернышек. Примерно прикинул урожайность. Если колосок на половину сантиметра будет длиннее, то урожайность на пять центнеров больше. По его подсчетам с этого поля соберут минимум тридцать центнеров с гектара.
На улице стало темно от повисшей над городом черной огромной тучи.
В открытую форточку врывался, после долгого ведра, запах дождя. Закрыв глаза, Виктор видел шаловливое деревенское солнце. Золотые его длинные пряди. Оно безо всякого якова забиралось смело в бункер комбайна. Азартно бегал по опушке, как на высоченных ходулях, то скроется в лесу и играет со стволами в прядки.