Во поле береза стояла

Виктор Гранин
  Сейчас стало как-то особенно напрягать - вообще-то и раньше распространённое  явление. Такое, что мои соотечественники  ведут себя ментально не вполне приглядно. Как будто-бы мелки они перед другими народами, и эту особенность в себе странно осознают практически неустранимой до уровня устойчивого комплекса неполноценности. А кому понравится с этим жить? Вот и найден ими способ его нейтрализации  - непомерной героизации  всего своего до такой степени, что на взгляд непредвзятый, выглядит это карикатурно.

              А ведь казалось бы чего уж проще: живи достойно, со спокойной уверенностью в своих возможностях, своей способности обустраивать родную землю так, что каждый, да даже и пусть это и будет  иноземец, скажет – вот как надо жить-то; да от таких не жди какой-нибудь каверзы. И откуда бы ей взяться, когда земля их обширна, богата, щедра на отзывчивость к доброму отношению и к себе, и другим людям, и к земле вообще. Всё у них есть для достойной жизни.

              Но всё совершается у нас с такой поразительной точностью до наоборот, что само перечисление несуразностей способно повергнуть  впечатлительного человека либо в уныние, либо в агрессию.

             Не будем выискивать, да выглядывать что здесь и как, когда достаточно бросить беглого взгляда из своего окна да на улицу. А там соотечественник, человек щедрой души, ведёт своего домашнего питомца на прогулку. Ведёт подальше от своего дома, чтобы под окнами незнакомца, собака его могла, наконец-то, нагадить. Куда уж дальше-то рассматривать такого гражданина, Да они все исподволь, но обыденно так «украшают» землю цветами скверны что неловко об этом и говорить.

            А скажем же о том, что этот гражданин, возвратившись в родное гнёздышко, предастся размышлениям о величии Отечества, о красоте родной земли, где и простая берёзка краше любого заграничного дерева. Да много о чём возвышенном ещё подумает этот человек.
           Может быть ему из детства школьного - почти заменившего ему и отца, и мать -  да вспомнятся такие задушевные слова:
Во поле береза стояла,
Во поле кудрявая стояла,

Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати

Я ж пойду погуляю,
Белую березу заломаю,

Люли-люли, заломаю.

          Да так остро вспомнятся, что слеза умильная вскипит в его душе, да запросится через глазницы на волю.
          И может статься что человек этот чувствительный окажется интеллектуалом настолько, что мелодия из русского классического репертуара взыграет в его сознании. И он возвысится ещё более значимым для его тем чувством гордости  за то, что родная земля способна рождать шедевры таких великих своих авторов.

         Пусть бы это будет симфония № 4 фа минор ор. 36  Петра Ильича Чайковского.
 
          Да спроси у нас любого и каждый скажет, что это гордость нашей национальной культуры. И Глинка, и Бородин, и Мусоргский… Да множествен этот ряд музыкальных творцов.
       Ну и что? Чем же они выделяются из мощного потока тысячелетней истории музыки? Может быть виртуозностью темы сопелки, рожка да балалайки? Так что Гайдн, Моцарт, Бах, Бетховен, Верди, Дворжак  и многие другие детища европейской музыкальной семьи – отдыхают в сторонке, стыдясь своей творческой ограниченности.
        Так о стыде здесь может говорить только изощрённый сатир, да и то с предельным сарказмом. На самом же деле в мире истинного творчества нет границ и национальные особенности лишь только обогащают общеевропейскую культуру.

        Так что же четвёртая симфония?
        А там через всё её полотно проходит тема русской народной песни про берёзку, что во поле стояла.
      
        Но вот что об этом говорит сам композитор первой в истории русской музыки симфонии — психологической драмы, сопоставимой по силе с симфониями Бетховена.

1.
«Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, которая ревниво стережет, чтобы благополучие и покой не были полны и безоблачны, которая, как Дамоклов меч, висит над головой и неуклонно, постоянно отравляет душу. Она непобедима, и её никогда не осилишь. Остается смириться и бесплодно тосковать.»

2.
«Вторая часть симфонии выражает другой фазис тоски. Это то меланхолическое чувство, которое является вечерком, когда сидишь один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук. Явились целым роем воспоминания. И грустно, что так много уж было, и приятно вспомнить молодость. И жаль прошлого, и нет охоты начинать жизнь сызнова. Жизнь утомила.»

3.
«Третья часть не выражает определенного ощущения. Это капризные арабески, неуловимые образы, которые проносятся в воображении, когда выпьешь немножко вина и испытываешь первый фазис опьянения. На душе не весело, но и не грустно. Ни о чем не думаешь; даешь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки… Среди вдруг вспомнилась картинка подкутивших мужичков и уличная песенка… Потом где-то вдали прошла военная процессия. Это те совершенно несвязные образы, которые проносятся в голове, когда засыпаешь.» Они не имеют ничего общего с действительностью: они странны, дики и несвязны.

4.
«Четвертая часть. Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ. Смотри, как он умеет веселиться, отдаваясь безраздельно радостным чувствам. Картина праздничного народного веселья. Едва ты успел забыть себя и увлечься зрелищем чужих радостей, как неугомонный фатум опять является и напоминает о себе. Но другим до тебя нет дела. Они даже не обернулись на тебя и не заметили, что ты одинок и грустен. О, как им весело! Как они счастливы, что в них все чувства непосредственны и просты. Пеняй на себя и не говори, что все на свете грустно. Есть простые, но сильные радости. Веселись чужим весельем. Жить все-таки можно.»

            Хорошо композитору – у него нашелся источник радости. Это народ. Та таинственная для изощрённых её умов субстанция, к которой они прибегают «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах своей родины». Но от которой они инстинктивно отделяют себя, ибо видят, как пытаются выжить простые человеческие ценности там, в горниле странном, амбициозном и по сути своей антинародном - плавильного котла верноподданнического рабства многотысячелетнего происхождения.

         Как  выразился ещё один светоч нашей культуры:
«Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.»

         Если бы только пьяных.

26.03.2023 20:49