Дот

ДОТ. ДЕРЕВЕНСКОЕ ГОТСКОЕ

Дот в душе — настоящий гот. Слушает Лакримозу, Мэрилина Мэнсона, из наших — «Агату Кристи». Однажды Дот выкрасила волосы в цвет вороного крупа, густо обвела глаза чёрным маркером, губы тоже зачернила и пошла на улицу. Ей казалось, что вышло здорово: худая и высокая, бледная, с кожаными ремнями-браслетами, — красота. Это она себя такой представляет.

На самом деле: крепко сбитая, лицо и руки в конопушках, поступь — травы никнут. Коня на скаку — без проблем. Бабы ей говорят: «Дунь, тебе не идёт совсем». Так-то Дуня она, а имя «Дот» сама придумала, от «Авдотья». В общем, никто не понял, но она макияж всё равно не смыла. Попробуйте смыть перманентный маркер. Так и ходила на работу, коровы пугались. А потом отошло...

Дот работает техником-осеменатором, очень ответственная должность. Ветеринар один на три совхоза, поэтому Дот приходится многое делать из того, чему не учили в колледже. Это сейчас так модно — «колледж», по сути сельхозтехникум тот же самый, как ни назови. Дот нежно подходит к молодым тёлочкам и проводит осмотр матки, рукой глубоко залезая под хвосты. А в ушах беснуется Мэнсон, в жизни не видевший сосуда Дьюара с бычьим семенем. Посмотрел бы, как это семя добывается, другие песни запел бы.

Заходит Вася, раздолбай, как все Васи на селе. Ну, или большинство. По профессии скотник, по духу скотина редкая. «Дуня!» — орёт, — «Доброе утро, страна!» Тёлки шарахаются, пожилые коровы в знак приветствия поднимают хвосты и валят лепёшки. Хотели бы на Васю, но выходит только фигурально. Васю никто не любит, кроме Дот. Ей кажется, он похож на Глеба Самойлова из «Агаты Кристи». Немного и впрямь похож.

— Что, вампирша, губы отмыла? — стотысячный раз подкалывает он.
— Не про тебя мои губы, — привычно парирует Дот, но не удержавшись краснеет и злится. Это просто провал, готам краснеть нельзя. Белилами что ли лицо вымазать?
— А чего это не про меня? — Вася подходит к Дот и обнимает её крепкие бёдра. Полностью их обнять — рук не хватит.

Через четверть часа оба отряхиваясь выходят из подсобки. Коровы завистливо обнюхивают Дот. Вася поёт: «Я на тебе, как на войне…» и вот сейчас очень похож на Самойлова. На селе голосом Мэнсона орёт петух. Обстановка самая готская, маркера не нужно, чтобы это понять. Дот девятнадцать, она самый счастливый гот на всю округу. А почему бы и нет?


ДОТ. ГОТСКОЕ ГОРЕ

Дот за последние дни похудела чуть не вполовину, ветер её сносит. А ветер в их краях весной ого-го какой! Как теперь до коровника через всё поле ходить, похудевшей-то? Ну, как похудевшей. Сама Дот так хочет думать. Но бабуля пирогов напекла с горохом, так что ничего не есть не выходит. В общем, ветру слабо пока её сдуть.

Бледная вот стала, сама не своя — это да. Бледная, потому что пудру светлого оттенка в городе купила. Почти белую, если в два слоя класть. А сама не своя, — абсолютно точно, даже коровы замечать стали. Всё больше стоит Дот на пороге, смотрит в даль синюю, а в глазах тоска нечеловеческая. Коровья прямо тоска. Как у коровы, если её вовремя не подоить. Но это Васька-скотник так сказал, а кто его слушает, паразита?
Васька, он болтун, ничего больше. Если подумать, то сколько он добрых слов сказал своей Дот? Ласковых слов, нежных. А? Ни одного не вспоминается. Нет, однажды было, когда пьяный был и впервые зажал Дот в подсобке, то сопел под нос: «Лапушка, девочка моя хорошая». Этим и взял девчонку, подлец. Только она до сих пор сомневается, были или послышались те слова. Лапушка и Девочка — так двух молодых тёлок зовут, кстати...

Ещё по имени пробовал. Зря затеял, имя своё Дот терпеть не может. За «Дунечку» фонарь Ваське поставила, а за «Авдотью» — коленкой ниже пояса заехала. Нефиг. Так даже коров не зовут, как мать её назвала. Всё из-за бабки. Не той, что пироги печет, а другой, прабабки. Счастливая она, видите ли, была, вот с именем и маленькой правнучке должно было счастье перейти. Хотя, что за счастье-то: вдова, восемь детей, из них четверо на войне сгинули. То ещё счастьечко...

Выходит, что только одно ласковое слово Дот от Васи слыхала. Это в прошлом месяце, когда Красавка взбрыкнула, попала копытом по колену Дот. Кровищи было! Васька аптечку притащил, помог забинтовать разбитую коленку и сказал: «Эх ты... жопля». Что же такое получается? Не любовь что ли ни фига? Целовать — целует, конечно, и не только целует... Дот краснеет, делает погромче «Агату Кристи», как раз песня про несчастную любовь. Скорее всего, готам не очень положено этой самой любви предаваться. Зато разбитое сердце — очень в тему. Потому что Васька позавчера бросил Дот.

Коровы облизывали солёные щёки девушки, пудры на них не напасёшься с этими слезами. Дот ещё никто не бросал, никогда. А Вася бросил. Она две ночи не спала. Ну, как не спала... Почти. После рабочего дня попробуй не поспи, утром не встанешь. А и не встанет она больше. Будет лежать и умирать. Только вот бабкины пироги на весь дом пахнут. И от председателя выговор может влететь...
Вася сволочь. Как у него только язык повернулся такое сказать: «Давай разбежимся»? Вообще-то он не совсем так сказал. Дот вздыхает, идёт умываться и пудриться. В зеркальце отражаются тугие конопатые щёки.
Или, говорит, давай жениться, или разбежимся уже. Так сказал, кажись. Что теперь, замуж за него идти? Восемь детей ему рожать? Ишь, разгубастился! Дот дожёвывает второй пирог (а они у бабки с лапоть размером) и отправляется через поле к коровнику.

В его дверях стоит Васька, курит и сплёвывает себе под ноги. Вот же гад бессердечный!


ДОТ. СНЕГУРОЧКА

Дот всегда хотела быть Снегурочкой, каждый Новый год. Но получилось два раза Снежинкой, один раз Матрёшкой и один раз Снежной бабой. Это в детском саду, а в школе не делали костюмов. Снегурочкой же неизменно была или самая стройная воспитательница или самая молодая учительница. Дот из дальнего угла смотрела на голубую шёлковую шубку, отороченную мишурой, и страдала от зависти.

А тут подвернулся случай. Смешно, конечно, но как упустить? Зашла в городе в секонд-хенд, надеясь на недорогой чёрный плащ (настоящим готам нельзя без плаща), а там на самой первой вешалке висит она... та самая, голубая, из детства... и размер на пару иксов больше, чем привычная одёжка Снегурочки. Ну, конечно, недавно прошли новогодние праздники, завтра Старый Новый год, все Снегурочки, даже размером XXL, уже взяли отпуск на год. Дот долго ходила кругами. Плаща в магазине не нашлось, разумеется, зато было это ярко-голубое пятно в зачернённой готскими буднями жизни. Густо краснея, примерила — сходится. И по деньгам сошлось, осталось как раз на мешочек чупа-чупсов.

Дот дождалась сумерек, переоделась в привокзальном туалете и пошла по улице. Детей навстречу попалось немного, в основном подростки, но неожиданная Снегурочка не замечала идиотского смеха и подколов, она «сбывала мечту». Чупа-чупсы потихоньку заканчивались, фонари горели всё ярче, темнота уже растворила последних детей, как вдруг Дот увидела в подворотне одного старого дома настоящую Снегурочку. Та стояла голенькими коленками на грязном снегу и плакала, уворачиваясь от ударов троих гогочущих парней.

Дот бросилась в подворотню. Парни опешили, увидав нежданную подмогу в виде рассвирепевшей здоровенной Снегурки, а получив по паре тяжёлых тумаков, ретировались во двор. Дот помогла Снегурочке подняться с колен. Вдвоём они смотрелись комично, но смеяться почему-то не хотелось. «Спасибо» — сказала настоящая Снегурочка, — «Здорово ты их». Дот только плечами пожала. Ей приходилось и не в таких драках участвовать. Люди — это ерунда, а вот разгонять дерущихся бычков! Не руками, конечно, но за такое не всякий мужик взялся бы...

Шубка была испорчена. Спасительница пила чай на кухне у спасенной Снегурочки. Та, морщась, прикладывала лёд в полотенце к разбитому лицу.

— За что они тебя?
— Вышла на чужую территорию.
— В смысле?
— Ну, работала в их районе, чего тут непонятного?
— Проститутка что ли?
— Не без этого, — с какой-то гордостью ответила Снегурка. — Я Вика, кстати.
— Дот.
— Крутецкое имечко! Ты откуда взялась, Снегурища?

Дот не обиделась. Тоненькая Вика имела право на подколы. В чашке чая таял ананасовый чупа-чупс (сахара в Викиной «хате» не оказалось), а Дот всё говорила, сбивчиво и словно извиняясь. Про мечту, про папку, про сосну на краю села, про колледж, коров и Васю-скотника... Лёд в Викином полотенце растаял и капал на пол, и сама она плакала тихонько, слушая честные смешные и страшные рассказы гостьи. А про Васю сказала: «Лучше никакого мужика, чем такое чмо».

— А как без мужика-то? — не поняла Дот.
— А вот так, — Вика обвила фарфоровыми (с синяками на тонких запястьях) ручками шею Дот и крепко поцеловала её.
— Да иди ты! Хрень всё это.
— Хрень, — согласилась Вика, — Я пошутила, не думай. Давай просто спать.

Обе Снегурочки внезапно ощутили ужасную усталость и еле добрались до дивана в комнате. Спали не раздеваясь, и всё равно всю ночь Дот просыпалась, ощущая раскаленной кожей холодные прикосновения маленькой фарфоровой Снегурки-Вики. Просыпалась, слушала тихое, с редкими всхлипами, дыхание девушки. Так мать просыпается рядом с болеющей дочерью, но откуда Дот было об этом знать?

Просто в такие мгновения ей хотелось умереть, отдать все свои силы Вике, только пусть бы она жила. И пусть бы её никогда не ударил и не обидел ни один гад... Но дурацкие силы не хотели отдаваться, они просили отдыха, и ещё поесть (чай с чупа-чупсом — это не ужин), и ещё немножко в туалет (можно потерпеть, чтобы не будить Вику). И ещё чего-то невнятного, и, кажется, стыдного просили эти силы. Совершенно не сказочные. Не снегурочковые совсем...


ДОТ. ДУНЮШКА

Дот не всегда была готом, раньше она была маленькой и звалась Дунькой. Это имя даже для их краев — редкость, но маленькая Дуня об этом не задумывалась. А что? Если кто дразниться вздумал бы, — живо того отдубасит. Дунька росла пацанкой, крепкой, дикой и жизнерадостной. Вместе с мальчишками залезала на деревья, заборы, в чужие огороды. Почему-то в чужих огородах всё вкуснее, чем на своём.

Тогда в их поселке ещё садик был. И школа начальная, с продлёнкой. Дуню отводили туда с утра, а вечером забирали одной из последних, иногда прямо из дома воспитателки забирали, если мать не успевала. Отец за дочкой никогда не приходил, ни в садик, ни в школу. А когда Дунька во второй класс пошла, папка и вовсе пропал. Был — и не стало. Мамка не велела спрашивать, а бабка только и говорила: «Сбёг твой папка, к шалаве городской сбёг, у ей передок слаще, видать». Что, к чему — не понять было маленькой Дуне.
Тогда детство у неё и закончилось.

Раньше мать, бывало «Дунюшкой» называла, теперь же больше лентяйкой и тупицей. Утром рано будили Дуньку — скотине корм задать. После школы нужно было домой бечь, помогать бабке по дому, по огороду. Дел невпроворот, учеба побоку, гулянья вовсе прекратились. Редко-редко удавалось Дуньке сбежать на край леса, забраться с книжкой на верхушку знакомой сосны, сесть на крепком суку, почитать и подумать: отчего да почему жизнь такая несладкая.

И думалось Дуньке, что прежде была у неё сестра-близняшка, Дунюшка. Милая добрая девочка, которую все любили и холили. А потом упала та Дунюшка с высокой сосны и убилась насмерть. А виновата в том она сама, Дунька, нелюбимая дочь. И теперь её за это никто видеть не хочет, слова доброго не скажут, только «Дунька-замарашка», да «куда жрёшь, прорва». Куском попрекают. И то, за дело — зачем сама не убилась? Зачем место на этом свете проживаешь, глаза мозолишь?

Как в колледже стали набирать на подготовительный по зоотехнике, Дуня одной из первых записалась. Там хорошо, общага, город близко, а дом далеко. Пару курсов проучилась, тут председатель дёрнул её: давай, мол, на заочное, а мы тебе сразу — ответственную должность и оклад. Чтобы у матери на шее не сидела, да и стаж пойдёт. А что? Дот (к тому времени она имя уже поменяла) работы не боится. Опять же, коровы — не люди, они про Дунюшку ничего не знают, не осудят ни за что.

А готство — это так... Просто нравится ей представлять себя принцессой заколдованной, в высоком чёрном замке. Вокруг колючие кусты и злые звери бродят. Только настоящий сильномогучий рыцарь, а лучше принц, расколдовать её сумеет. Смотрит Дот на себя в зеркало и думает: это всё уйдёт, станет принцесса прекрасной... Сама не знает, насколько она права.

Одна беда: нету в округе рыцарей, не водятся. Дракон их поел что ли? То ли заколдованная принцесса, то ли вдова в зеркале отражается...


ДОТ. ЛЮБОВЬ

Когда нужно подумать о чём-то, Дот уходила к реке. Правда, там слепней полно, особенно, если мимо стадо гнали, но зато тихо. И вода успокаивает. Дот умела хорошо плавать, только стеснялась этого. Взрослым вроде как не положено — плавать, нырять и прочую чепуху. Когда никто не видел, Дот прямо в футболке и трусах заплывала в камыши, ныряла там с открытыми глазами. Внизу шла такая особенная жизнь: водоросли качались, рыбки полосатые плавали, вода мягко давила на уши, шумела в голове. Хорошо...

Но сейчас Дот шла к реке не нырять. Ей очень нужно было понять, любит ли она кого-нибудь. Что её саму никто не любит, это было понятно безо всяких раздумий. Кого там любить? Вымахала тумба из племени юмба. Как-то недавно мать накричала на неё за съеденную картошку. Дот пришла с работы, включила телевизор, задумалась и съела всю картошку, что оставалась на ужин. Между прочим, Дот тоже кормит семью, всю зарплату матери отдаёт. И вообще. Дот долго кричала, а потом ушла к бабке плакать. О том, что она никому не нужна, что её никто не любит. Тут бабка и спросила: «А сама ты, Дунь, любишь кого аль нет?» Дот не нашлась с ответом.

Вот теперь есть время подумать. Стадо далеко, на том берегу пасется, не видать, рыбаки уже разошлись, на реке пусто... Дот решила про родных позже подумать, а пока про Васю. Вон, вроде свадьба намечается у них. А как же любовь? Дот ценила в Васе мужчину, хозяина. Ей порой казалось, что сама она — зверушка бездомная, собака или кошка, например. Нет, лучше лошадь. Лошади большие, сильные, а ласку любят не хуже тех же кошек. Ну вот. А Вася как бы подобрал её, Дот то есть, пригрел. Дот просто таяла в его руках, особенно когда он крепко обхватывал ладонью её затылок и целовал так, что зубы начинали болеть. Или гладил по голове: рука тяжелая, шершавая, сильная. В такие моменты Дот становилась маленькой-маленькой, совсем крошечной. Вот что это, любовь?

Слепни лезли в лицо, зла на них нет. Дот легла на траву, закрылась рукавом и стала слушать, как гудит земля. Земля — если брать в сравнении с огромным космосом — тоже маленькая, точка в черном небе. Интересно, ей так же хотелось бы, чтоб её погладил кто-нибудь? Взял большой царапучей ладонью, обхватил и крепко прижал к себе. Сколько можно крутиться так, одной? Дот попробовала обнять землю, но получилось не очень. Слишком она большая, земля эта самая...

Когда на реку пришёл Вася, он увидел спящую на траве Дуню. «Уморилась девка», — с неожиданной для себя нежностью подумал он. Накрыл её своей рубахой, а сам с плеском нырнул в зеленоватую воду. Рыбкой нырнул, жаль никто не видал, — вышло красиво, даже брюхо не отшиб.

О любви Вася не думал, пусть учёные думают, им за это деньги платят.


ДОТ. МОРЕ

А больше ничего не будет. Так даже легче — отрезать сразу всё и всех, мысли о них тоже. Ну, не справятся с птицей, пусть рубят или продают, тоже дефицит нашли, сейчас всё продаётся. И совхоз без неё обойдётся, раньше же обходились как-то, а то взяли моду: чуть что, «Дуня сделает». Нечего! И Вася пусть обломается. Ни-че-го. Больше не будет ничего. Если Вика попросит съехать, можно квартиру найти, а то и комнату. Куда Дот целая квартира? Работа есть, на первое время, там и другое дело найдётся, Арам обещал. Если подумать, Арам нормальный мужик.

Дот перевела дух и опять принялась за ящики. После закрытия рынка товар нужно перебрать, уложить в павильон, работы часа на два, не меньше. Это время Дот не оплачивают, но разве можно бросать дело? Она уходит каждый день последней. Сперва домой, то есть в Викину квартиру: помыться, переодеться, перекусить. Ванна — это праздник каждый день, в воде Дот воскресает. А потом пойти на реку. Дот сама себе не признается, что скучает по своей зелёной речушке. Ничуть не скучает, вот так. Ручей там, а не река. Слепни, а не люди. Каторга, а не работа. Ваське хорошо, он летом пастушит, ему делать почти ничего не надо... Тьфу, опять он в голову лезет!

Дот втыкает орешки наушников, даже вдавливает, до боли вминает в ушные раковины, врубает музыку погромче. Всё в прошлом, у неё другая жизнь. Заработает денег — и на море. А что? Вика вон уехала на целый месяц, загорает там. Дот представляет горячий песок, огромную синюю воду... Моря она никогда не видела. И море никогда не видело Дот...

Кто мог подумать, что Арам через месяц уедет к себе домой, а его брат... Вспоминать противно. Дот и не помнит тот день. Пришла в себя она только тут.
Трещины на стене что-то обязательно должны означать. Дот пробует подобрать ключ к шифру, но пока ничего не выходит. «Смерть» не складывается, как и «жизнь», один хаос из чёрточек. А за спиной звучат голоса:
— Я Надя, здесь вот Вера лежит, а эта, у стены, не разговаривает. Воспаление лёгких у всех, антибиотики проколем, — и по домам. Только эта ещё останется, у неё с головой что-то. Вчера невролога вызывали, а она молчит. И не ест ничего. Таких вообще-то в психушку надо, а не с нормальными людьми в больницу!

Дот молчит. Жизнь кончилась, один пепел остался, ради чего есть и выздоравливать? «Эй, молчунья, к тебе тут брат приехал!» Дот не поворачивается, у неё никогда не было брата.

— Дунь... это, как тебя, Дот. Ты чего вообще здесь? Ты поправляйся давай. Мать как узнала, что ты в больнице, вот тебе бульон сварила, меня отвезти просила. Ты это... возвращайся, Дунь.
Пашка, сосед. Дот молчит. Банка с жирным бульоном звякает об тумбочку. «Ох, деревенские, чудные вы люди, гуся-то зачем братец твой доктору приволок? Ему деньгами надо», — это уборщица ворчит. Денег у Дот нет, ей не заплатили, и Арама нет, и гусей мамка забила, видать...

Мысли Дот путаются, хотя жар давно уже спал. Она открывает банку с остывшим куриным бульоном и выпивает махом. Теперь силы нужны. Чтобы сбежать из больницы, раз её здесь нашли. Просить прощения она не будет, возвращаться тоже, это стыдно.

Чёрточки на стене шевельнулись и сложились в слово «Вася». Ну, уж нет, предавать, так до конца! Дот поворачивается к потолку, на котором зависли жёлтые облезлые облака. А возле дальней стены серое море. И вовсе оно не синее.


ДОТ. ПРАВО ГОЛОСА

У кузнечиков нет права голоса. Только они не огорчаются этим, а продолжают строчить торопливо и сбивчиво, боятся не успеть. Лето кончается...

Дот заранее складывает этот вечер в альбомчик памяти, вбирает в себя до мелочей: крыльцо, мальвы-переростки у забора, свежие комариные сумерки, Васькину руку на своём плече. Их бёдра соприкасаются, по-братски или по-семейному, без жара, с тихим теплом. Вася курит, отгоняя комаров, тем же дым нипочём. У комаров тоже нет права голоса, впрочем, они об этом не знают.

Комары не выбирают, летать им или не летать, кузнечики не выбирают, стрекотать им или молчать. Это человек может выбирать, как ему жить дальше, у него есть право голоса. И у Дот право голоса есть. Этим голосом она тихонько заводит старую-старую песню, ещё прабабкой певаемую, про ветку, про молодца, про могилу... Мэрилин Мэнсон спит где-то на другом конце земли, ему так никогда не спеть, как Дот поёт. И в самом деле, какая она Дот? Ну, влюбилась когда-то в парня из общаги, вот он как раз готом был. И что из той любви вышло, да и было ли то любовью?

Вася кладёт Дунину мягкую ладонь на свою колючую щёку, щекочет щетиной, фыркает как конь. Песня на минутку замирает над крыльцом, повисает серебряной лентой и обрывается.

— Дунь, когда?
— Что ты пристал. Осенью, наверное.
— Мы тебе платье купим, Дунька, самая красивая у меня будешь.
Теперь её черёд фыркать. Комары на всякий случай отлетают подальше и прислушиваются.
— Вась...
— А?
— Чего тебя все ругают?
— Да я дурак был, после армии покуролесил. Только всё, Дунь, завязал я со всей этой ерундой. Хочешь, курить брошу? Только скажи, и я — вот хоть сейчас, а?
— Да ну, зачем.
— А для ребёночка, Дунь. Ты же мне родишь, да?
— Восьмерых рожу.

Вася ужасается, Дуня хохочет, вся колышется. И небо над ними смеётся, колышется, роняет звёзды в кузнечиковые травы.

Всё уже спит, кроме звёзд и кузнечиков. Спят коровы и видят во сне большого красного быка. Спит снегурочка Вика в многоэтажном доме на окраине города. Спит река, и дремлют в ней караси, качаясь среди зелёных лент подводных трав. Спит, давно спит после дневных трудов село, а в нём нечаянно заснула смешная Дот, Дунюшка, маленькая сейчас, как в детстве. Вася баюкает её голову на своих коленях и пускает дым поверху, в комаров. А то чего они лезут?