24.06.2014
СТИХИ КОНСТАНТИНА СЮННЕРБЕРГА (предисловие)
Русский модернизм, все главные свершения которого пришлись на период между двумя войнами (японской и Первой мировой) поневоле заимствовал энергичные метафоры из господствующего лексикона эпохи. Один из самых боевитых символистских критиков, Эллис, ангажируя под свои знамена понятливого новобранца, писал военачальнику:
«Нужно оборвать хулиганов и необходимо привлечь к «Весам» армию из простых солдат. А то в Петербурге армия без вождей, а у нас в Москве вожди без армии. <…> Если не прикормить к «Весам» подобной армии (из которой 99 % могут казаться = 0), то откуда же как ни путем естественного отбора, явится 1 % будущих творцов и тружеников, тем более, что многие из «отцов символизма» становятся гнилыми мухоморами, проститутами, негодяями и изменниками. Нужно вспомнить о методах иезуитов»1.
Занимающая нас сегодня судьба одного из младших чинов символистского ополчения, Константина Александровича Сюннерберга (1871 – 1942), известного также под псевдонимом «Эрберг»2, весьма характерна для эпохи, а посмертная его безвестность – для иллюстрации работы демонов энтропии, специализирующихся на литературе.
Первоначальный очерк его автобиографии3, занимающий десять страниц машинописи, начинается исключительно бодро с ощутимым rallentando к концу: потомок знатного шведского рода родился в 1871 году в Орле, учился в Калужской классической гимназии, закончил училище Правоведения, занимался философией, путешествовал по Европе (Голландия, Италия, Франция); в 1897 поступил на службу в обширное ведомство путей сообщения. Два года проработал в Москве (обучаясь на историко-филологическом факультете университета), потом переехал в Петербург, где занял должность помощника делопроизводителя отдела по отчуждению имуществ Министерства путей сообщения. За следующие двадцать лет визитные карточки пришлось переделывать дважды – в 1909 году его повысили в чине, а еще спустя десятилетие министерство сделалось наркоматом.
Классический сюжет о бедолаге, изнемогающем среди приземленных сослуживцев в ожидании вечерней встречи с Музой, оказывается здесь не ко двору: окружение Сюннерберга было ему под стать: вот воспоминания одного из коллег из железнодорожного офиса:
«Одним из приятнейших воспоминаний, какие оставила во мне почти десятилетняя служба в Министерстве путей сообщения (в Отделе по отчуждению имуществ при Канцелярии министра), были часы, когда, оторвавшись от нудных, противных, вечно спешных «докладов», я отдохновенно вступал в беседу или дружеский спор с кем-нибудь из «нездешних», — с кем-нибудь из тех исключительных для данного места сослуживцев, кого я в совокупности называл всегда мысленно «нашей компанией».
«Нашу компанию», помню, составляли следующие лица: Н. Н. Вентцель, поэт-юморист (псевдоним Бенедикт) и критик «Нового времени» (псевдоним Юн); К. А. Сюннерберг (псевдоним Конст. Эрберг), автор книги «Цель творчества», бывший сначала сотрудником «Нового времени», «Нашей жизни», «Золотого руна» и других изданий; М. В. Луначарский, родной брат народного комиссара, оперный и концертный певец; А. П. Прокофьев, композитор; М. А. Вейконе, драматург, публицист, редактор «Театральных ведомостей» и известный переводчик; А. А. Офросимов, певец и художник; Зворыкин, уч<ащийся> класса теории композиции (Консерватории); я, «ваш покорный слуга»; и… краса всего Отдела по отчуждению имуществ - Мстислав Валерианович Добужинский» 4.
Последнее знакомство оказалось провиденциальным для судьбы нашего героя: благодаря Добужинскому, его тяготение к литературе, очевидное еще с конца 1890-х годов (первые стихотворные наброски, первая опубликованная рецензия) вошло в уютное модернистское русло. Судя по сохранившимся отрывкам ювенилий («Нет ни образов, / ни песен, / Нет ни грез, ни снов, / Мне уж более не тесен / Этот мир оков») и разбросанным по дневнику младоницшеанским апофегмам («Лучше жить в постоянных мучениях из-за своей безнравственности, чем прозябать в вечном сознании своей безгрешности. 7 марта 1902» 5), Сюннернберг был подготовлен кругом чтения и складом характера к тому, чтобы стать плечом к плечу с теоретиками и практиками нового искусства. Произошло это около 1905 – 1906 года:
«Ближе чем с другими я скоро сошелся с Константином Александровичем Сюннербергом. Он был «чиновником особых поручений» и опять же как и многие в нашем «Отделе», он окончил Училище Правоведения. Он был на редкость образованный человек и настоящий «европеец» (по крови швед). В нем было привлекательно какое-то внутреннее изящество и аристократизм, по внешности же он мог казаться «сухарем» и «человеком в футляре». Он был худ, почти тощ, носил аккуратно подстриженную бородку, был чистоплотен до брезгливости и у него были удивительно красивые руки. Он был весь как бы «застегнутый», даже его очки с голубоватыми стеклами были точно его «щитом», и когда он их снимал, представлялся совсем другим человеком. Вскоре я понял, что ему не менее тяжко на службе и что у него та же двойственность жизни, и это нас еще больше сближало. С ним всегда было интересно беседовать, обоих нас интересовала современная поэзия (он сам писал стихи) и особенно увлекательны были наши беседы у него на дому, когда в них участвовал приезжавший из Ярославля его родственник Байков, профессор Демидовского Лицея. Он был неутомимый и задорный спорщик, и мы засиживались до поздней ночи. У Сюннерберга выработалась своя теория творчества, философски обоснованная, которую он развивал в своих критических статьях, а затем в своих книгах («Красота и свобода», «Цель творчества» и др.) Впоследствии для сборника его стихов «Плен» я нарисовал ему обложку. Я любил бывать в пустой, приготовленной на лето квартире моего приятеля: без ковров и портьер в комнатах делалось гулко и сами они казались больше, а в окна глядело перламутровое небо белой ночи. Меня все время притягивал широкий вид из окна этой квартиры на огороды с зеленеющими грядами, на черные штабели дров, какие-то задние дворы и бесконечные заборы и на стены далеких разноцветных домов с фабричными трубами позади. И я много раз рисовал этот вид и на этом фоне через несколько лет я сделал его большой поколенный портрет. Когда я сблизился с кругом «Мира Искусства», я свел Сюннерберга с моими новыми друзьями, но у Бенуа он бывал редко, он был там несколько чужим. Также я познакомил его с редакцией Московского журнала «Весы», в котором он и стал сотрудничать» 6.
144.07 КБ
(Отсюда)
Кстати сказать, не было, кажется, в России журнала условно модернистской направленности, с которым Сюннерберг не успел бы посотрудничать: «Весы», «Перевал»6a, «Искусство», «Золотое руно», «Аполлон» - в каждом из них появлялись его теоретические статьи, рецензии, а иногда (реже) стихи и прозаические миниатюры. Большая часть его упоминаний в эпистолярии современников приходится на обсуждение персоналий для стартапов: «В нашу театральную затею необходимо привлечь А. П. Нурока и К. А. Сюннерберга» 7, «Кстати: передай, если увидишь Сюннерберга, что статей его просим и просим» 8, «Пусть Сюннерберг в журнал присылает статьи» 9, «Сюннербергу никакого официальн<ого> письма не посылал я, ибо считаю его близким сотрудником» 10, «Пожалуйста, дорогой, пригласите Сюннерберга еще раз в сотрудники, он, любящий так искусство, будет отличным работником...» 11, «Сюннерберг Конст. Александрович. <…> Он человек мысли оригинальный, но как человек серьезный, умный и образованный – был бы очень ценным сотрудником» 12. Здесь дело не только в его безукоризненной отзывчивости и обязательности (вот типичный ответ: «В журнале Вами редактируемом готов я участвовать с удовольствием. Жену мою зовут Варв. Мих. и она просит Вас не трудиться писать ей особое письмо, так как его содержание ей уже известно. Если будет у нее подходящий по размерам рассказ, она пришлет его для «Голоса Жизни»» 13), но и в предсказуемом качестве, объеме14 и тематике текстов: тщательно и многословно сформулировав свою концепцию «иннормизма» («иннормализма»), Сюннерберг разными словами и по разным поводам мягко соотносил обсуждаемые явления с ее основными тезисами. Главный из последних незамысловат и, в общем, неоспорим: «Иннормизм борется прежде всего с нормою. В противоположность равномерно колеблющимся и ни на чем никогда не останавливающимся миросозерцаниям – скептицизму и адогматизму - иннормизм восстает не против догмы в принципе, но против ее обязательности; не догма ему ненавистна, но введенное в норму постоянство какой бы то ни было догмы, ненавистна заключающаяся в этом обстоятельстве принудительность» 15. Собственно, за исключением нескольких локальных стычек, быстро оканчивавшихся примирением16, случаев обширного противодействия сюннерберговским теориям не зафиксировано. Союзничеств же – более или менее продолжительных и пылких – было довольно много, центральное из которых – многолетняя дружба с Вячеславом Ивановым. Современникам она представлялась слегка односторонней: так, Э. Голлербах запомнил и воспроизвел колкую реплику Гумилева:
«<…> некоторые суждения Гумилева казались мне верными и меткими. Так, об одном аккуратнейшем, механическом человеке, проповедующем „иннормизм" и бунтарство, Гумилев сказал: „Служил он в каком-то учреждении исправно и старательно, вдруг захотелось ему бунтовать; он посоветовался с Вяч. Ивановым и тот благословил его на бунт; и вот стал К. А. бунтовать с 10-ти до 4-х, так же размеренно и безупречно, как служил в своей канцелярии. Он думает, что бунтует, а мне зевать хочется”»17.
Сам Иванов запечатлел начальную часть их отношений в стихотворном конспекте:
Как много мысленных борений
И сколько горестных досад —
Меж первых робких одобрений
И первых истинных отрад —
Иероглификою тайной
Сказал твой стертый карандаш,
Когда впервые, гость случайный,
Вошел ты в нищий мой шалаш
И развернул мой свиток песен,
И внял, один, вещанью рун,
И стал шатер мой вдруг не тесен,
И мил заочно стал вещун.
Ты видел утвари святые,
Сквозь щели — славу кормчих звезд.
И на лохмотья кочевые.
Склонившийся пурпурный грозд.
А ныне, друг и завсегдатай,
За чашей свой у очага,
Ты гладишь ласково звончатой
Кифары гордые рога etc. 18
В последнем из процитированных катренов говорится о собственных стихах Сюннерберга – наименее заметной стороне его творческого наследия. Писал он их всю жизнь (первые наброски датированы 1890-ми годами, последние – 1930-ми) в исчезающее малом количестве, крайне редко печатая их в дружественной периодике и время от времени читая их на поэтических вечерах (в основном – в гостях у Сологуба19). С нежеланием обнародовать свои лирические опыты связан характерный эпизод, рассказанный им в мемуарах:
«Время было предреволюционное. В каждом собрании люди делились на оборонцев и пораженцев и глядели друг на друга исподлобья, особенно первые на вторых. Чувствовалось назревание чего-то значительного. Было не до стихов, не до ссор. С Гумилевым я долго не виделся. Но раз попал я к В. И. Кривичу. Встретил там Гумилева, Зноско-Боровского и др. Читали стихи, причем "вождь" величественно восседал на единственном удобном кресле и ставил всем читавшим отметки: или снисходительно одобрял стихи, или отечески журил авторов за их погрешности. Когда очередь дошла до меня, я сказал, что стихов у меня нет и что вообще я никогда их вслух не читаю, так как не умею это делать, да и стихи-то мои не нахожу интересными: пишу их для себя. Это была правда. Хозяин некстати начал меня упрашивать: "Ну пожалуйста". — "В крайнем случае мы можем господину Сюннербергу заплатить", — сказал Гумилев. Это была провокационная выходка, но я, сохранив самообладание, спокойно ответил: "Нет, причина моего отказа читать стихи лежит в совсем другой области". Перешли к рядом стоящему» 20. Об этом же он говорит в автобиографии: «Не очень ценя свои стихи как таковые, я первоначально почти совсем их не печатал, но, с течением времени, когда в них все чаще стали воплощаться основные идеи моего мировоззрения и когда оказалась возможность объединять отдельные стихотворения, по содержащимся в них мыслям, в самостоятельные циклы, я стал давать их в печать, ради того, чтобы не оставить неиспользованным и поэтического способа убеждения читателя в моих верованиях. В настоящее время у меня готов сборник таких стихотворений. Он представляет, как я думаю, замкнутый круг идей, служащих пояснением, расширением и продолжением книги Цель творчества» 21.
26.98 КБ
Около 1912 года возник план издать книгу его стихотворений в домашнем издательстве Иванова «Оры» (Сюннербергу приходилось исполнять для него мелкие технические комиссии22). 18/5 января 1913 Иванов писал ему из Рима:
«Дорогой друг Константин Александрович,
Счастливого нового года желаю Вам и Варваре Михайловне. Ваш камень со мною путешествует и свои чары деет: помогает, как-то приближая Вас, примиряться с лишением которое испытываю, давно Вас не видя. В моей книжке «Нежная Тайна» Вы найдете стихотворный ответ на Вашу загадку; книжку высылаю23.
Вы были не прочь, помнится, издать, по моему предложению, свои стихи в «Орах». Я бы просил Вас прислать мне сюда это нетерпеливо ожидаемое мною собрание в рукописи, но тут смущает меня вещественная, а для меня лично скорее даже душевная трудность, заставляющая меня испытывать неловкое, неприятное чувство, смешанное со стыдом: у меня вовсе нет денег, здесь даже нелегко мне сводить в хозяйстве концы с концами, и если Вы не возьмете расходов по напечатанию книги (рублей 200) на себя, мне, увы, не справиться одному с привлекательным для меня делом.
Решайте! Крепко жму Вашу руку с дружеской преданностью
Вяч. Иванов» 24.
Сюннерберг на это отвечал:
«СПетербург, 25 янв<аря> 1913.
Глубокоуважаемый и дорогой Вячеслав Иванович!
На Ваше письмо отвечаю только теперь: болезнь и смерть одного из близких моей жены, спешная поездка в Москву да послужит мне оправданием.
Подлинную радость доставило мне письмо Ваше. И не столько содержанием своим (я ведь успел уже привыкнуть к мысли, что «Оры» благосклонны ко мне), сколько той теплотой, которая вновь приблизила меня к Вам, умеющему и привлекать, и отталкивать от себя людей.
Прежде чем посылать на Ваш суд мой небольшой сборник стихотворений, хочу еще раз критически его просмотреть. Сделаю это как только освобожусь от работы по книге статей, которая печатается теперь в Москве (в издании «Русской мысли»). Что касается условий издания моих стихов, то я и не предполагал иного положения, чем то, о котором пишете Вы, дорогой Вячеслав Иванович: честь быть изданным «Орами» заслоняет для меня все могущие при этом встретиться неудобства.
Прошу Вас передать наш искренний привет Вере Константиновне и всем близким Вашим.
Любящий Вас К. Сюннерберг.
Нетерпеливо жду книги» 25.
Двадцать дней спустя рукопись готовой книги отправилась в Рим с сопроводительным письмом:
«СПетербруг 15 февраля 1913
Дорогой Вячеслав Иванович!
Посылаю сборник своих стихотворений, число которых, после строгого просмотра, пришлось сократить до 38. Да и в этом числе есть такие, которые остались только ради того, чтобы не было провала в внешнем содержании книжки.
Для пояснения всего этого и оказалось необходимым обращение автора к читателю с предисловием (или с послесловием?).
Думаю, что время для издания сборника в этом сезоне миновало. Лучше издать осенью: к тому времени надеюсь я привезти с Кавказа еще несколько строф в добавление к моей малой книжке, которую все же посылаю на Ваш строгий суд, прося дать, где нужно, совет мастера и учителя.
Любящий Вас К. Сюннерберг.
Сердечный привет Вере Константиновне. Плохо здесь без Вас» 26.
Дело отложилось на несколько месяцев: Иванов на эти два письма не откликнулся, а Сюннерберг не напоминал о себе вплоть до сентября:
«СПб. 9 сент. 1913
Дорогой Вячеслав Иванович!
Я писал Вам в Рим в январе и феврале. Тогда же послал и свою предполагаемую книжечку стихов, а в апреле отправил «Цель Творчества». Но до сего времени не знаю дошли ли до Вас мои послания. Хотел бы иметь от Вас весть.
Любящий Вас К. Сюннерберг»27.
На это письмо ответа также не было (или он не сохранился) – и в следующий раз речь об издании сборника стихов зашла лишь во время свидания Иванова и Сюннерберга в Санкт-Петербурге в 20-х числах января 1914 года: Иванов приезжал по настоятельному приглашению Сологуба на большой диспут о символизме и несколько дней провел в городе. Конфигурация договоренностей, достигнутых с Сюннербергом, видна из письма последнего:
«6 февр. 1914.
Дорогой Вячеслав Иванович.
Со времени Вашего отъезда я заболел, и на днях только получил возможность выходить. Те типографии, в которых я был, не могли определенно обещать отпечатать мою книжку к Пасхе. Это, а также и некоторые побочные обстоятельства приводят меня к решению выпустить книжку не нынче, а осенью. Такое решение, хочу я надеяться, ничуть не должно изменить наших предположений о предисловии. Право, так будет лучше во многих отношениях. И, в частности, Вам не придется ощущать на себе бремени срочной работы, которую Вы так дружески-великодушно на себя взяли.
Прошу Вас передать мой сердечный привет Вере Константиновне и всем Вашим.
Любящий Вас К. Сюннерберг»28.
Наиболее принципиальный здесь момент – явно прозвучавшее во время январской беседы согласие Иванова написать предисловие к сюннерберговскому сборнику. Честно сказать, это был лучший способ загубить все дело: от множества подобных обещаний, в разные годы розданных В. И., по большей части остались лишь черновые наброски и эмоционально насыщенная переписка. Вероятно, в этот момент предполагалось уже, что участие Иванова ограничится составлением предисловия и общим патронажем: печатать книгу должны были уже не «Оры». Автором этой идеи выступил давний приятель Сюннерберга критик Е. Лундберг29. Он был близок с Р. В. Ивановым-Разумником, который, в свою очередь, играл решающую роль в богатом книгоиздательстве «Сирин», принадлежащем украинскому сахарозаводчику М. Терещенко. 1 марта 1914 года Лундберг писал Сюннербергу: «Спешу сообщить Вам о результатах вчерашних переговоров с Раз. Вас. Ивановым. Он стоит целиком на Вашей стороне и на днях предложит Терещенко издать книгу Ваших «Стихотворений». «Решают Терещенко», - но, конечно, это только формальность. Итак, Вам следует как можно скорее прислать Р.В. рукопись «Плена»» 30. Меньше месяца спустя, впрочем, комбинация эта разладилась – и Сюннерберг вновь писал Иванову:
«СПб. 29 апр. 1914.
Дорогой Вячеслав Иванович.
Вернувшись из Москвы, застал я дома письмо, извещающее меня о том, что Иванову-Разумнику не удается устроить в «Сирин» сборник моих стихов. Сообщаю Вам об этом потому, что Вы выражали желание написать по этому поводу в «Сирин». Теперь, очевидно, писать не надо.
Итак «Плен» благосклонно издают «Оры», предпослав стихам Ваше предисловие, которое я буду ждать с весьма понятным нетерпением.
Любящий Вас
К. Сюннерберг.
Привет мой Вере Константиновне и всем домашним Вашим» 31.
Книгу удалось издать лишь спустя четыре года – сборник, с давно придуманным названием «Плен» (ср. коду ивановского мадригала: «Как ты я был пустынный лев; / Но стал молитвой и ребенком, / Свой хищный плен преодолев») вышел в 1918 году и был приветствован тем же Ивановым: «Гордое и вершинное «отшельничество духа», отпечатлевшееся в писаниях К. Эрберга, — один из острых и характерных случаев предреволюционной лихорадки больших и уединенных умов, яркий образчик тех отвлеченно-вольнолюбивых идеологий, которым суждено было стать как бы метафизическими пропилеями реальной революции. Автор глубокомысленного и по-старинному изящного ученого трактата о «Цели Творчества», патетический поэт «Плена» — мыслитель по преимуществу, и притом мыслитель единой мысли, она же — вся его воля, вся его страсть, все дыхание сознательной жизни» 32.
71.23 КБ 37.07 КБ
Нам трудно толковать о причинах сопоставительной известности того или иного поэта: все-таки филология – наука точная, а в построениях этого рода слишком много неизмеряемых величин. Общая закономерность – чем ближе автор к крупнейшим писателям и доминирующим школам эпохи, тем будет он знаменитее – в случае Сюннерберга не работает: он приятельствовал с большинством главных действующих лиц модернизма. Его место среди современников видно из фельетона 1906 года, глумливо описывающего декадентский пантеон: в центре – знаменитости: Мережковский, Гиппиус, Сологуб, Вяч. Иванов; чуть поодаль – менее известные лица: Блок, Белый, Сюннерберг33. Соблазнительно предположить, что место в итоговой иерархии коррелирует (наряду с десятками других факторов) с числом вошедших в обиход стихотворений автора – и, конечно, с силой стимулированной ими рефлексии. Таким образом, теоретик Сюннерберг, мало печатавший стихов при жизни, почти не задействовал соответствующий культурный механизм и не воспользовался его плодами в исторической перспективе. Другой упущенный им шанс оказаться в чести у Мнемозины – отсутствие особых примет, до которых охочи авторы воспоминаний. Внешность его была незапоминающейся, как у наемного соглядатая: «господин в визитке, чрезвычайно сдержанный и учтивый» 34, «скромнейший, милейший человек» 35, «отвлеченный человек» 36, «лицо интеллигентное» 37 и т.п. Его незаметность еще усугубилась в двадцатые годы («Видал я Сюннерберга, Иванова-Разумника — все какие-то бывшие люди» - мимоходом отметил Чуковский38) достигнув крайней своей степени в 1942-м, когда Сюннерберг умер в блокадном Ленинграде.
Ниже я печатаю некоторое количество его стихотворений, часть – по единственному прижизненному сборнику, а часть – по автографам из его архива (ИРЛИ). Два особенно вольных стихотворения (№ 7 и 18) изначально не предназначались для опубликования, но в той или иной степени представляются ныне небезразличными для характеристики автора и эпохи. Впрочем, если Вы – дитя, читать их не стоит.
1 ИМЛИ. Ф. 13. Оп. 2. Ед. хр. 51. Л. 2 об. Записка Эллиса Брюсову по поводу рецензии С. Я. Рубановича.
2 Лучшая биография Сюннерберга сопровождает публикацию его квазимемуаров: обширных примечаний к своей входящей корреспонденции, написанных при передаче ее в архив; см.: Эрберг К. (К. А. Сюннерберг). Воспоминаний. Публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // ЕРОПД на 1977 год. Л. 1979. С. 99 – 115); перепечатана: Гречишкин С. С. Лавров А. В. Символисты вблизи. Спб., 2004. С. 173 – 232. См. также: Белоус В.Г. Конст. Эрберг: философ — «иннормист»: (К портретам «вольфильцев») // Вопросы философии. 1994. №5. С.101-105; Заблоцкая А. Е. Конст. Эрберг в Научно-теоретической секции ТЕО Наркомпроса (1918-1919) // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 20. М.; Спб., 1996. С. 389-403 и др.
3 Прислан С. А. Венгерову (ИРЛИ. Ф, 377. Оп. 1. Ед. хр. 2672); копия оставлена в собственном архиве (ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 47. Л. 220 – 230); аннотирована: Русская интеллигенция. Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С. А. Венгерова. Т. 2. Спб. 2010. С. 419 – 420).
4 Евреинов Н. Н. Оригинал о портретистах. Сост., подгот. текстов и комм. Т. С. Джуровой, А. Ю. Зубкова и В. И. Максимова. М., 2005. С. 148.
5 ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 46. Л. 97.
6 Добужинский М. Воспоминания. М. 1987. С. 181 – 182. Портрет Сюннербрега работы Добужинского – знаменитый «Человек в очках» - представляется мне одним из важнейших и принципиальнейших портретов эпохи модернизма.
6a Ср.: «Многоуважаемый Сергей Алексеевич!
Элемент независимой общественности, притом в освещении не газетном и протокольном, но монографическом и художественном, - это то, чего не достает в наших новых журналах. Если «Перевал» хочет заполнить этот пробел и физиономия журнала мною верно понята, то я приветствую его появление. Что касается элемента литературного, то за его достоинства ручается имя редактора. Потому я с удовольствием готов принять участие в «Перевале».
Преданный Вам
Конст. Сюннерберг.
Не будете ли добры прислать проспект?...» (письмо к C. А. Соколову-Кречетову от 25 сентября 1906 года // РГБ. Ф. 499. Карт. 1. Ед. хр. 19. Л. 1 – 1 об.).
7 Письмо В. Мейерхольда С. Маковскому от 18 июня 1909 года // Мейерхольд В. Э. Переписка. 1896 – 1939. М. 1976. С. 126.
8 Письмо Белого к Блоку 26 ноября 1911 года // Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903 – 1919. Публикация, предисловие и комментарии А. В. Лаврова. М., 2001. С. 431.
9 Тот же корпус. Письмо начала декабря 1911 года // Там же. С. 433.
10 Письмо И. Грабаря М. Добужинскому от 2 декабря 1905 года // Грабарь И. Письма 1891 – 1917. М. 1974. С. 177.
11 Письмо Добужинского к Грабарю от 28—29 августа 1905 года // Там же. С. 381 (цитируется в комментариях).
12 Письмо Д. В. Философова к Ф. Д. Батюшкову от 11 ноября 1913 года // РНБ. Ф. 51. Ед. хр. 24. Л. 1-2.
13 Письмо Сюннерберга к Д. В. Философову от 3 января 1915 года // РНБ. Ф. 814. Ед. хр. 88. Л. 1. Заключая общую характеристику Сюннерберга и В. Гиппиуса, Философов присовокупляет: «Если Вы признаете полезным с ними поговорить, то уполномачиваю Вас сослаться на меня. С обоими я в хороших отношениях, хотя и вижусь крайне редко».
14 Бывали, впрочем, и исключения; ср. искреннее недоумение Белого, получившего заказанную статью для «Трудов и дней»: «Кстати о Сюннерберге: безумно длинна его статья; я бы за нее не прочь (не ах какая, но почтенная, вдумчивая), но подумай: ведь у нас же тип карликового, лапидарного журнала, лапидарного и в интимном, и в официальном отделе. В статье же Сюннерберга чуть не 40 страниц» (письмо к Блоку 17 или 18 января 1912 года // Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903 – 1919. Публикация, предисловие и комментарии А. В. Лаврова. М., 2001. С. 436). Сложные внутриредакционные маршруты статьи отчасти проясняются из письма Сюннерберга к Э. Метнеру:
«Многоуважаемый Эмилий Карлович.
В мае получил я от Вас извещение, что моя статья «Об импровизации» не пригодилась для «Логоса» и что о принятии статьи «Искусство – вожатый» в «Труды и дни» должен высказать решение Б. Н. Бугаев. Потому я и обратился к нему, прося сообщить, пригодятся ли эти мои статьи для «Трудов и дней», причем, не зная заграничного адреса Б.Н., письмо послал через «Мусагет».
До сего времени не имел никакого ответа. (Быть может письмо мое все ждет возвращения Б.Н.?...)
Между тем мне необходимо так или иначе подвинуть это дело (одна рукопись находится в «Мусагете» с декабря прошлого года, другая – с весны).
Потому я обращаюсь к Вам, многоуважаемый Эмилий Карлович, с просьбою: не откажите сообщить мне что-нибудь хотя бы даже и очень лаконичное, но определенное о моих рукописях*.
Преданный Вам
К. Сюннерберг
--
* Не разгневайтесь, если попрошу снова: поскорее!» (письмо от 3 сентября 1912 года // РГБ. Ф. 167. Карт. 14. Ед. хр. 46. Л. 3 – 3 об.).
15 Эрберг К. Плен. Цель творчества. Томск. 1997. С. 68.
16 Первейшая среди которых – конфликт с Мережковскими: «Вот здешние новости, которые не мешает Вам знать. Троица Мережковских в ближайшем будущем вновь собирается в поход против адогматизма., мистического анархизма, нигилизма и прочих «хулиганских теорий». Философов готовит публичную лекцию «Адогматизм в современной литературе», где полемизирует, между прочим, и со мною. – «Мы, - говорит он мне, - будем с вами воевать!». – Что ж: будем. – Театром военных действий предположены страницы «Русской мысли». Попробую. Если же эта позиция в чужих укрепления окажется для меня невыносимой, то думаю, что «Золотое Руно», в случае надобности, предоставит для моих пушек свою крепость. Как смотрите на это Вы? Что думает «Золотое Руно»?» (письмо Сюннерберга Г. И. Чулкову от 12 ноября 1908 года // РГАЛИ. Ф. 548. Оп. 1. Ед. хр. 389. Л. 1). Сражение это, по сути, окончилось, не начавшись; ср., кстати, окаймляющие это письмо приглашения Сюннерберга в издания, контролируемые Мережковскими – «Образование» и «Утро» («Итак, я считаю себя вправе числить Вас, многоуважаемый Константин Александрович, в числе сотрудников и «Утра» и «Образования»». – Письмо Д. Философова от 17 сентября 1908 года (п.ш.) // ИРЛИ. Ф, 474. Ед. хр. 271. Л. 1) и «Голос жизни»: «Вы числились сотрудником «Голоса жизни». Ныне я взял на себя редактирование этого журнала и надеюсь, что Вы не только будете числиться, но и фактически примете участие» (тот же корпус, 2 января 1915 года // Там же. Л. 7). Из первого проекта, как известно, ничего не вышло по независящим от договаривающихся сторон причинам.
17 Голлербах Э. Встречи и впечатления. Спб. 1998. С. 125. Подробный комментарий к этому эпизоду см.: Лавров А. В. Гумилев в мемуарных заметках Конст. Эрберга // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов. Спб. 1996. С. 264 – 272.
18 Надпись на исчерченной книге («Как много мысленных борений...»). Исключительно любопытная история отношений В. И. и К.С. могла бы составить отдельный сюжет.
19 Достоверно известно о чтениях 19 марта 1906 года, 14 апреля 1907 года (сведения из журнала посещений, который вел Сологуб: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81; Сюннерберг, кстати, один из самых частых его посетителей); 14 декабря 1914 года (запись в дневнике Сомова на следующий день: «Скверно работал (...) Вечером поехал к пригласившей Насте <Чеботаревской>. У них полон дом народу. Скука ужасная. Чтение поэтов без конца; выступали: одиноко Сологуб, Сюннерберг (читал Сологуб), Потемкин [тождественное?] стихотворение в былинном тоне на тему войны, очень глупое стихотворение, Северянин, Ивнев, Ахматова (себя и Гумилева), Теффи (сентиментальный стих про трех дев и Божью матерь). Большинство стихов на современную тему войны. Все стихи скверные, фальшиво звучащие, банально патриотические. Сологуб ужасно глуп и наивен и безвкусен. Недурны два стиха против войны Игоря Северянина, несмотря на его обычную хвастливость и гостинодворский парфюмированный шик. По крайней мере, в нем есть натиск молодого жеребца» (Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 137—138). Среди крайне немногочисленных упоминаний стихов Сюннерберга в печати выделяется обширная цитата, включенная в статью Анч. Чеботаревской «Верная семья» (Биржевые ведомости. 1915. № 15294. 29 декабря. С. 2 (подп.: «Ф. Сологуб»)).
20 Лавров А. В. Гумилев в мемуарных заметках Конст. Эрберга // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов. Спб. 1996. С. 270.
21 ЦГА Спб. Ф. Р-2995. Оп. 1. Ед. хр. 116. Л. 61 (выписка предоставлена П. А. Дружининым).
22 См. письмо Зиновьевой-Аннибал к нему от 14 сентября 1907 года // ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 140. Л. 8 – 9 об.
23 О сюжете с камнем: Гречишкин С. С. Лавров А. В. Символисты вблизи. Спб., 2004. С. 224 – 225, 227.
24 ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 144. Л. 11 – 12 об.
25 РГБ. Ф. 109. Карт. 35. Ед. хр. 13. Л. 4 – 5.
26 Там же. Л. 6 – 6 об. Примечательно, что петербургский штамп на письме – 20 февраля, то есть он пять дней не отправлял письмо – отчего? Перебелял рукопись?
27 Там же. Л. 8 – 8 об.
28 Там же. Л. 10 – 10 об.
29 Печатный отзыв Лундберга о Сюннерберге см.: Лундберг Евгений. От вечного к временному // Современник. 1914. Кн. 7. Апрель. С. 114.
30 ИРЛИ. Ф. 474. Ед. хр. 183. Л.18.
31 Письмо Сюннерберга к Вяч. Иванову от 29 апреля 1914 года // // РГБ. Ф. 109. Карт. 35. Ед. хр. 13. Л. 12 – 12 об. На это письмо ответа он вновь не дождался и два месяца спустя послал по московскому адресу Иванова горестную открытку:
«СПб. 23 июня 1914
Не может ли кто-нибудь сообщить адрес Вячеслава Ивановича? Просит К. А. Сюннерберг (Царское Село. Колпинская ул. 50.)
К. Сюннерберг» (Там же. Л. 14).
32 Жизнь искусства. № 529. 13 августа 1920. С. 1.
33 Галич Л. Дионисово соборное действо и мистический театр «факелы» // Театр и искусство. 1906. № 8. С. 127
34 Веригина В. П. Воспоминания. Л. 1974. С. 108.
35 Письмо Анс. Чеботаревской к А. А. Измайлову от 23 августа (5 сентября) 1912 года // Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым / Публ. М. М. Павловой // ЕРОПД на 1995. Спб., 1999. С. 228.
36 Письмо Блока к К. Чуковскому от 18 декабря 1919 года // ЛН. Т. 92. Кн. 2. С. 240.
37 Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Изд. подготовил К. Азадовский. М. 2008. С. 511.
38 Чуковский К. Дневник. 1901 – 1921. М. 2011. С. 268.
(Материал из Интернет-сайта)