ДОСТОЕВСКИЙ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
(Беседа русских философов на кухне)
Живя в загадочной отчизне
Из ночи в день десятки лет
Мы пьем за русский образ жизни,
Где образ есть, а жизни нет.
Игорь Губерман
1. СУЩНОСТЬ ФИЛОСОФИИ ДОСТОЕВСКОГО
С. Булгаков «В лице Достоевского мы имеем не только бесспорно гениального художника, великого гуманиста и народолюбца, но и выдающийся философский талант» «В романах Достоевского заключено больше подлинной философии, нежели во многих томах ее школьных представителей»
Н. Бердяев «Идеи играют огромную, центральную роль в творчестве Достоевского» . Литературные образы Достоевского – это идеи Платона, получившие воплощение, образ и жизнь. И этому есть метаисторические причины, о которых пишет Д. Андреев: «В XVIII веке становится явственным оскудение духовных рек, которыми питались корни православной праведности. Меньше становится крупных религиозных деятелей, перед глазами общества всё реже возникают фигуры чистых и высоких пастырей душ, высветливших собственное сердце и покоривших собственное естество. В XIX веке уже лишь несколько человек — преподобный Серафим Саровский, Феофан Затворник, Амвросий и Макарий Оптинские — уподобляются образам тех святых, которыми так богата была земля в предыдущие столетия. Наконец, в предреволюционную эпоху на церковном горизонте становится совсем пустынно. Но по мере того, как церковь утрачивала значение духовной водительницы общества, выдвигалась новая инстанция, на которую перелагался этот долг и которая, в лице крупнейших своих представителей, этот долг отчётливо осознавала. Инстанция эта - вестничество. Вестник — это тот, кто, будучи вдохновляем даймоном, даёт людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных. Пророчество и вестничество — понятия близкие, но не совпадающие. Вестник действует только через искусство; пророк может осуществлять свою миссию и другими путями — через устное проповедничество, через религиозную философию, даже через образ всей своей жизни».
Г. Флоровский «Прежде всего и более всего, Достоевский был гениальным мыслителем-философом и богословом. Творческие образы неугасимо кипели в его душе, и в них он созерцал и постигал тайны творения. Все творчество его есть гранидиозная мифологема. И в том и заключалось недосягаемое величие его художественного дара, что он смел себе позволить программную поэзию. Не всегда это удавалось даже Гете. В русской литературе на это сил недоставало даже у Толстого. Один Достоевский был достаточно велик, чтобы раскрывать философские теоремы в образах, и его образы не сохли, не мертвели, оставались яркими, живыми и естественными»
Н. Бердяев: «Достоевский потряс мою душу более чем кто-либо из писателей и мыслителей. Достоевский был не только великий художник, он был также великий мыслитель и великий духовидец. Он — гениальный диалектик, величайший русский метафизик»
Даниил Андреев в «Розе мира» говорит о мирах, где живут образы Евгения Онегина и Андрея Болконского, Печорина и Наташи Ростовой, называя их «детьми» создавших их авторов - «отцов». «Именно грандиозные масштабы заложенных в них потенций отличают «детей Достоевского», - пишет он.
Что это за идеи? В чем заключается философия Достоевского?
Н. Бердяев: «Идейная диалектика есть особый род его xyдoжecтвa. Oн xyдoжecтвoм cвoим пpoникaeт в пepвoocнoвы жизни идeй, и жизнь идeй пpoнизывaeт eгo xyдoжecтвo. Идeи живyт y нeгo opгaничecкoй жизнью; имeют cвoю нeoтвpaтимyю, жизнeннyю cyдьбy. Этa жизнь идeй — динамическая жизнь, в нeй нeт ничeгo cтaтичecкoгo, нeт ocтaнoвки и oкocтeнeния. И Дocтoeвcкий иccлeдyeт динaмичecкиe пpoцeccы в жизни идeй. У Дocтoeвcкoгo былo cвoe oткpoвeниe, и я xoчy пocтигнyть eгo. Mиpocoзepцaниe Дocтoeвcкoгo нe былo oтвлeчeннoй cиcтeмoй идeй, тaкoй cиcтeмы нeльзя иcкaть y xyдoжникa, дa и вpяд ли oнa вooбщe вoзмoжнa. Mиpocoзepцaниe Дocтoeвcкoгo ecть eгo гeниaльнaя интyиция чeлoвeчecкoй и миpoвoй cyдьбы. Этo интyиция xyдoжecтвeннaя, нo нe тoлькo xyдoжecтвeннaя, этo — тaкжe идeйнaя, пoзнaвaтeльнaя, филocoфcкaя интyиция, этo — гнoзиc. Дocтoeвcкий был в кaкoм-тo ocoбeннoм cмыcлe гностиком. Eгo твopчecтвo ecть знaниe, нayкa o дyxe»
Философской основой миросозерцания Достоевского является христианская теология, в то же время он не углубляется в бездны метафизики, его больше занимает этика, основывающаяся на этой метафизике. Достоевский не дает собственной трактовки священного писания, но видно, что он обдумывал эти вопросы очень долго и тщательно, иначе бы они не были поставлены в романах с такой остротой. Невозможно понять Достоевского, не будучи знакомым с христианским вероучением. У филологов даже есть выражение «пятикнижие Достоевского», по аналогии с Пятикнижием Моисея. В него входят «Подросток», «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы». В «пятикнижии» Достоевский рассматривает препятствия психологического характера, не позволяющие человечеству пребывать в «земле обетованной» и предлагает свое понимание путей достижения цели – «исхода из египетского плена», долгие блуждания в пустыне и, наконец, триумф духа.
Г. Флоровский: «Трудно подвести произведения Достоевского под какую-нибудь из обычных рубрик литературной классификации. Лучше всего назвать их религиозными легендами. Всюду, всегда здесь чувствуется два плана, - здешний и тамошний, земной и горний. В жизни Достоевский видит и подмечает не только внешние сцепления эмпирических причин и следствий, не только воздействия среды, окружающих людей, переживаемых случайностей на судьбы и мысли человеков, не только естественную игру страстей, он видит «как дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». И в эту таинственную, страшную тему неотступно всматривается, и как бы про себя шепчет в трепете и дрожи о том, что ему открывается»
Д. Мережковский: «Так называемая «психология» Достоевского напоминает огромную лабораторию с тончайшими и точнейшими приборами, машинами для измерения, исследования, испытывания душ человеческих. Легко себе представить, что непосвященным лаборатория эта должна казаться чем-то вроде «дьявольской кухни» средневековых алхимиков. Впрочем, некоторые из его научных опытов действительно могут быть и не совсем безопасны для самого исследователя. Нам по крайней мере иногда становится страшно за него. Ведь глаза его впервые видят то, что, казалось, не позволено видеть глазам человеческим. Он сходит в «глубины», в которые еще некогда никто не сходил. Вернется ли? Справится ли с теми силами, которые вызвал? Что, если они прорвут очерченный им заколдованный круг? Нам страшно за бесстрашного» .
Основной вопрос, который стоял перед Достоевским – это человеческое счастье. Он искал ответ на него так же, как Лев Толстой зеленую палочку. В своих поисках он прошел разные пути, в том числе путь социалиста-народника, и монастырь, и каторгу, и понял, что секрет счастья – как отдельного человека, так и всеобщий, кроется не во внешних изменениях формы общества, а в изменениии индивидуального сознания каждого из его членов. В «Подростке» Версилов говорит: «я не имею права других судить потому, что «страдать не умею», а чтобы стать судьей других, надо выстрадать себе право на суд».
Ницше в «Заратустре» пишет: «Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью - и ты узнаешь, что кровь есть дух», «В горах кратчайший путь - с вершины на вершину; но для этого надо иметь длинные ноги. Притчи должны быть вершинами: и те, к кому говорят они, - большими и рослыми» - каждое произведение Достоевского – это притча, написанная кровью, но многие ли из нас большие и рослые, чтобы понимать их?
С. Булгаков: «Достоевскому был дан страшный, истинно человеческий дар - дар страдания во имя любви к людям, дар страдания и крест страдания. Достоевского, который принял в свою душу и муки Раскольникова, и страдания Сони, и стыд Мармеладова, и горе Екатерины Ивановны, и слезы замученных детей, и тоску Карамазова, и «бедных людей», и «униженных и оскорбленных», и каторжников, и аристократов, Достоевского «жестокий талант», которого мучит этой своей мукой, исторгает слезы, жжет огнем, не в состоянии отвергнуть человек. В человеческой душе ему открыты были такие глубины содомского греха, от которых кружится голова, но зато он постигал и вершины святости; ведомы ему были и подполье, и притон, и тюрьма, и монастырь. Все это проходило через его собственную всеобъемлющую душу, откуда он мучительно извлекал эти образы»
Г. Флоровский: «Достоевский переживал жизнь как мучительную борьбу. Все действующие лица Достоевского – в горе, в несчастье, в позоре, в надрыве, в грехе и в борении. Все они срадают, все уязвлены и словно одержимы. То это – «бедные люди», «униженные и оскорбленные», забитые и придавленные судьбой, то это отверженные людьми преступники, то это «мучимые Богом» неудачные искатели, то это злодеи и мучители, уже утратившие не только образ и подобие Божие, но и облик человеческий, уже принявшие образ звериный. В каких-то зловещих корчах и судорогах изображает Достоевский человеческое существование. Одни уже пали, другим падение предстоит в неминуемом будущем. Мир лежит во зле, насыщен искушениями и соблазнами. Каждым образом своим Достоевский показывает, как трудно и тягостно жить, как жизнь жестока. Но из такого мрачного созерцания он не делает горестного и безотрадного вывода, - от разочарования он бесконечно далек. Наоборот, душа его переполнена веселия и радости, и в ней непрестнно зарождается и неумолчно звучит торжественная «осанна», трагический гимн Богу»
Н. Бердяев: «B нeм мyчитeльнocть pyccкoй литepaтypы дocтигaeт выcшeй тoчки нaпpяжeния. Бoль o cтpaдaльчecкoй cyдьбe чeлoвeкa и cyдьбe миpa дocтигaeт бeлoгo кaлeния. У нac никoгдa нe былo peнeccaнcнoгo дyxa и peнeccaнcнoгo твopчecтвa. Mы нe знaли paдocти cвoeгo вoзpoждeния. Taкoвa нaшa гopькaя cyдьбa. B нaчaлe XIX вeкa, в эпoxy Aлeкcaндpa I, быть мoжeт в caмyю кyльтypнyю вo вceй нaшeй иcтopии, нa мгнoвeниe блecнyлo чтo-тo пoxoжee нa вoзpoждeниe, былa явлeнa oпьяняющaя paдocть избытoчнoгo твopчecтвa в pyccкoй пoэзии. Taкoвo cвeтoзapнoe, пpeизбытoчнoe твopчeствo Пyшкинa. Ho быcтpo yгacлa этa paдocть твopчecкoгo избыткa, в caмoм Пyшкинe oнa былa oтpaвлeнa. Beликaя pyccкaя литepaтypa XIX вeкa нe былa пpoдoлжeниeм твopчecкoгo пyти Пyшкинa,— вcя oнa в мyкax и cтpaдaнии, в бoли o миpoвoм cпaceнии, в нeй тoчнo coвepшaeтcя иcкyплeниe кaкoй-тo вины. Cкopбный тpaгичecкий oбpaз Чaaдaeвa cтoит y caмoгo иcxoдa движeния coзpeвшeй pyccкoй мыcли XIX вeкa. Лepмoнтoв, Гoгoль, Tютчeв нe в твopчecкoй избыточнocти peнeccaнcнoгo дyxa твopят, oни твopят в мyкax и бoли. B Дocтoeвcкoм дocтигaeт вepшины pyccкaя литepaтypa, и в твopчecтвe eгo выявляeтcя этoт мyчитeльный и peлигиoзнo cepьeзный xapaктep pyccкoй литepaтypы. B Дocтoeвcкoм cгyщaeтcя вcя тьмa pycскoй жизни, pyccкoй cyдьбы, нo в тьмe этoй зacвeтил cвeт. Cкopбный пyть pyccкoй литературы должен был пpивecти к Достоевскому. Ho в Дocтoeвcкoм coвepшaeтcя yжe пpopыв в иныe миpы, видeн cвeт. Tpaгeдия Дocтoeвcкoгo, кaк и вcякaя иcтиннaя тpaгeдия, имeeт кaтapcиc, oчищeниe и ocвoбoждeниe» Происхождение добра и зла, соотношение греха и страдания, их причины и смысл, пути выхода из замкнутого круга несправедливости, тончайшая грань между действительным добром и желанием причинить добро, которое переходит в зло, - вот вопросы, которые интересуют Достоевского. Эти вопросы не являются спекулятивными философскими рассуждениями, каждый образ, каждый персонаж Достоевского символизирует какой-то отдельный вопрос или целый комплекс их, а кто-то – и ответ. Нас интересует не филологическое исследование характеров героев, а тот философский смысл, который они несут в себе. Действие произведений Достоевского происходит не только в середине 19 века, оно происходит постоянно в душах людей, и в наше время есть свои «Подростки», «Идиоты» и «Бесы».
В. Соловьев: «В трех речах о Достоевском я не занимаюсь ни его личной жизнью, ни литературной критикой его произведений. Я имею в виду только один вопрос: чему служил Достоевский, какая идея вдохновляла всю его деятельность? Окончательная оценка всей деятельности Достоевского зависит от того, как мы смотрим на одушевлявшую его идею, на то, во что он верил и что любил. А любил он прежде всего живую человеческую душу во всем и везде, и верил он, что мы все род Божий, верил в бесконечную силу человеческой души, торжествующую над всяким внешним насилием и над всяким внутренним падением. Мне кажется, что на Достоевского нельзя смотреть как на обыкновенного романиста, как на талантливого и умного литератора. В нем было нечто большее, и это большее составляет его отличительную особенность и объясняет его действие на других. В первобытные времена человечества поэты были пророками и жрецами, религиозная идея владела поэзией, искусство служило богам. Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение. Достоевский не подчинился влиянию господствовавших кругом него стремлений, не следовал покорно за фазисами общественного движения - он предугадывал повороты этого движения и заранее судил их. А судить он мог по праву, ибо имел у себя мерило суждения в своей вере, которая ставила его выше господствующих течений, позволяла ему видеть гораздо дальше этих течений и не увлекаться ими. В силу своей веры Достоевский верно предугадывал высшую, далекую цель всего движения, ясно видел его уклонения от этой цели, по праву судил и справедливо осуждал их. Это справедливое осуждение относилось только к неверным путям и дурным приемам общественного движения, а не к самому движению, необходимому и желанному; это осуждение относилось к низменному пониманию общественной правды, к ложному общественному идеалу, а не к исканию общественной правды, не к стремлению осуществить общественный идеал. Этот последний и для Достоевского был впереди: он верил не в прошедшее только, но и в грядущее Царство Божие и понимал необходимость труда и подвига для его осуществления. Кто знает истинную цель движения, тот может и должен судить уклонения от нее. А Достоевский тем более имел на это право, что он сам первоначально испытал те уклонения, сам стоял на той неверной дороге. Положительный религиозный идеал, так высоко поднявший Достоевского над господствующими течениями общественной мысли, этот положительный идеал не дался ему сразу, а был выстрадан им в тяжелой и долгой борьбе»
Н. Бердяев: «Bcякoe пoдлиннoe иcкyccтвo cимвoличнo — oнo ecть мocт мeждy двyмя миpaми, oнo oзнaмeнoвывaeт бoлee глyбoкyю дeйcтвитeльнocть, кoтopaя и ecть пoдлиннaя peaльнocть. Иcкyccтвo Дocтoeвcкoгo вce — o глyбoчaйшeй дyxoвнoй дeйcтвитeльнocти, o мeтaфизичecкoй peaльнocти, oнo мeнee вceгo зaнятo эмпиpичecким бытом. Koнcтpyкция poмaнoв Дocтoeвcкoгo мeнee вceгo нaпoминaeт тaк нaзывaeмый «peaлиcтичecкий» poмaн. Cквoзь внeшнюю фaбyлy, нaпoминaющyю нeпpaвдoпoдoбныe yгoлoвныe poмaны, пpocвeчивaeт инaя peaльнocть. Taинcтвeннaя cвязь cвязывaeт Mышкинa c Hacтacьeй Филиппoвнoй и Poгoжиным, Pacкoльникoвa co Cвидpигaйлoвым, Ивaнa Kapaмaзoвa co Cмepдякoвым, Cтaвpoгинa c Xpoмoнoжкoй и Шaтoвым. Bce пpикoвaны y Дocтoeвcкoгo дpyг к дpyгy кaкими-тo нeздeшними yзaми. Heт y нeгo cлyчaйныx вcтpeч и cлyчaйныx oтнoшeний. Bce oпpeдeляeтcя в инoм миpe, вce имeeт выcший cмыcл. Bce этo мaлo пoxoдит нa тaк нaзывaeмый «peaлиcтичecкий» poмaн. Ecли и мoжнo нaзвaть Дocтoeвcкoгo peaлиcтoм, тo peaлиcтoм мистическим. Дocтoeвcкий — xyдoжник пoдпoчвeннoгo движeния дyxa. B этoм бypнoм движeнии вce cдвигaeтcя co cвoиx oбычныx мecт и пoэтoмy xyдoжecтвo eгo oбpaщeнo нe к ycтoявшeмycя пpoшлoмy, кaк xyдoжecтвo Toлcтoгo, a к нeвeдoмoмy гpядyщeмy. Этo — пpopoчecкoe xyдoжecтвo. Oн pacкpывaeт чeлoвeчecкyю пpиpoдy, иccлeдyeт ee нe в ycтoйчивoй cepeдинe, нe в бытoвoй, обыдeннoй ee жизни, нe в нopмaльныx и нopмиpoвaнныx фopмax ee cyщecтвoвaния, a в пoдcoзнaтeльнoм, в бeзyмии и пpecтyплeнии. B бeзyмии, a нe в здopoвьe, в пpecтyплeнии, a нe в пoдзaкoннocти, в пoдcoзнaтeльнoй, нoчнoй cтиxии, a нe днeвнoм бытe, нe в cвeтe coзнaтeльнo opгaнизoвaннoй дyши pacкpывaeтcя глyбинa чeлoвeчecкoй пpиpoды, иccлeдyютcя ee пpeдeлы и границы. Tвopчecтвo Дocтoeвcкoгo — диoниcичecкoe твopчecтвo. Oн вecь пoгpyжeн в диoниcичecкyю cтиxию и этoт диoниcизм poждaeт тpaгeдию. Дocтoeвcкий — вeликий peвoлюциoнep дyxa. Oн вecь нaпpaвлeн пpoтив oкocтeнeния дyxa»
И это объясняет его влияние на Ницше, который считал его «своим великим учителем»: «Достоевский принадлежит к самым прекрасным и счастливым находкам моей жизни». Надо сказать, что Ницше, несмотря на своего «Антихристианина» – самый христианский из всех знаментиых западноевропейских философов, а его проповедь, где звучат боль и страдание, обида за людей (но не на людей, и не разочарование), направлена не против христианства как такового, а против догматизма, мещанства, пошлости и слюнявой сентиментальности, характерной для европейской цивилизации того периода. И Ницше вслед за Достоевским продолжает борьбу с «окостенением духа». «Ибо теперь маленькие люди стали господами: они все проповедуют покорность, скромность, благоразумие, старание, осторожность и нескончаемое «и так далее» маленьких добродетелей» - говорит Заратустра.
«Я ужас, летящий на крыльях ночи! Я Чёрный Плащ! Я блоха, от которой тебе не уснуть!»
Н. Бердяев: «Ницше вообще знают лишь по некоторым отрывочным афоризмам, пущенным в оборот и исполненным нечистыми прикосновениями; слишком мало в него вчитываются и вдумываются, не чувствуя его духа и его судьбы. Прусское юнкерство – стадо, толпа, ненавистная Ницше, чуждая ему, от которой он бежал в горы. Из Ницше ничего, решительно ничего нельзя извлечь для этой толпы. Он целиком обращен к творческой индивидуальности, к ее пути и ее судьбе. Заратустра – путь Человека и трагическая судьба Человека, духа человеческого в его горнем восхождении. Это – безблагодатный и героический путь, в котором на себя берет человек все бремя страдания и всю трудность прохождения по неоткрытым еще горным дорогам. В Заратустре есть захватывающая высота, есть горная суровость, жертвенность и своеобразный аскетизм».
Е. Рерих: «Формулу «Просите, и дастся вам...» превратили в подачки нищенствующему и пресмыкающемуся рабу. И просят: «Подай, Господи», как нищие на паперти, те, кого назвал сынами божиими. Именно как рабы, ждут либо подачек, либо наказаний. Кто научил этому ужасу? Царь природы – человек – пресмыкается во прахе, вымаливая милостей и подачек у Неба. И это тогда, когда может взять по праву. Но право надо осознать и от рабской психологии освободиться. Идет век свободы. Не надо рабов. Никаких: ни божиих, ни человеческих. Век рабства кончился во всех видах. Нужны не рабы, но сотрудники»
Ф. Ницше: «Не «покаяние», не «молитва о прощении» ведет к Богу, а одно лишь евангельское поведение. Поведение в каждый отдельный момент жизни, всякий инстинкт, любая оценка, становящаяся поступком, - все сегодня противоречит христианству, все – антихристианское; каким же лживым уродом должен быть современный человек, чтобы, несмотря на все это, не стыдиться называть себя христианином!», - пишет Ницше в «Антихристианине», и эти слова актуальны для нас сегодня еще больше, чем сто лет назад. «Уже слово христианство есть недоразумение, - в сущности был только один христианин, да и тот умер на кресте». Н. Бердяев в статье с выразительным названием «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан» пишет о том, что сами христиане компрометируют христианство.
В «Заратустре» с каждой страницы на вас смотрят образы героев Достоевского. Заратустра - это не антитеза Христа и не пародия на него, а его продолжение, его новое пришествие. Это как бы ответ «Великому инквизитору».
Д. Андреев: «Но ещё более велик Достоевский именно тем, что проводит нас, как Вергилий проводил Данте, по самым тёмным, сокровенно греховным, самым неозарённым кручам, не оставляя ни одного уголка — неосвещённым, ни одного беса — притаившимся и спрятавшимся. В этом и состояла главная особенность его миссии: в просветлении духовным анализом самых тёмных и жутких слоёв психики. В этом отношении он является не только великим, но, пожалуй, глубочайшим писателем всех времён. Дальше перед ним начиналось другое: пронизывание таким анализом и светлых слоёв, но на этой дороге он едва успел сделать первые шаги»
«В самом деле, что за странный писатель, с неутолимым любопытством «копающийся» только в болезнях, только в самых страшных и позорных язвах души человеческой, вечно бередящий эти язвы, как будто не может или не хочет он говорить о другом. И что за странные герои - эти «блаженненькие», кликуши, сладострастники, юродивые, бесноватые, идиоты, помешанные?»,- спрашивает Д. Мережковский в статье «Лев Толстой и Достоевский», – и сам же отвечает словами Евангелия: «Иисус же сказал им – не здоровые имеют нужду во враче, но больные».
2. ПРЕДПОСЫЛКИ ФОРМИРОВАНИЯ РУССКОГО МЕНТАЛИТЕТА
Для того чтобы понимать Достоевского, надо знать русскую философию, для того, чтобы понимать русскую философию, надо знать Достоевского. У Ленина есть статья «Лев Толстой как зеркало русской революции». Социалисты не любили и не читали Достоевского, в произведениях которого их образы выведены не в лучшем виде. Если бы Ленин лучше был знаком с творчеством Достоевского, он бы признал, что тот еще более, чем Толстой, является таким «зеркалом», в чьих романах отражен весь путь развития русской философии и российского революционного движения: как идея установления «Царства Божьего» на земле овладевала массами, спускаясь вниз от сословия к сословию и неизбежно вырождаясь, и как массы овладели идеей, окончательно исказив ее до неузнаваемости, что повлияло на всю дальнейшую историю России. Главное, что меняется в этом нисходящем процессе, - это ее идеалы, или, по словам Г. Федотова, ее «во имя».
История России начинается словами А.К. Толстого
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
В чем суть исторического развития России? Каким образом особенности исторического развития именно в России послужили причной успеха революционных идей? В чем видит Достоевский задачу России и пути выхода из затянувшегося революционного кризиса?
На формирование характера и менталитета этноса влияют два основных фактора: ландшафт и исторические условия возникновения и развития. Эзотерики считают, что пространство – это объективная сторона Творения, а время - субъективная, отражение внутренних процессов развития сознания. В «Тайной доктрине» Е.П. Блаватской под временем понимается последовательность смены состояний сознания. А. Бейли в «Трактате о белой магии» определяет время как длину мысли. В свою очередь и сознание тоже двойственно. Еще Платон истинное знание подразделял на «дианойю» — знание рассудочное, опосредованное, дискурсивное и «гнозис» — интуитивное, беспредпосылочное знание, чистое созерцание, усмотрение разумом мира идей непосредственным образом. По Платону, гнозис— высшая ступень познания истины, она доступна лишь мудрецам, прошедшим этапы посвящения. Культурные категории аполлонического и дионисийского начал восходят к древнегреческой мифологии и разработаны в раннем произведении Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». В дальнейшем о них писали многие философы – В.И. Иванов, А.Ф. Лосев, О. Шпенглер и др. Они символизируют собой не противоположные философские антиномии типа «дух-материя», а, скорее, различные стороны человеческой психики. Аполлон и Дионис -это разные миры: мир сновидения и мир опьянения. К аполлоническому началу относится все упорядоченное, рациональное. Это чувство меры, золотая средина, самообуздание чувств, эмоций, медитативный покой.
Дионисийское начало - все иррациональное, инстинктивное и трагико-героическое, первобытный хаос и ужас, вакхический восторг, трепет опьянения и экстаза, беспокойство, неудовлетворенность, уничтожение личности через мистическое единство. Дионисийское начало – это глубинные интуитивные прозрения сущности бытия, аполлоническое - это форма, в которую творец, художник облекает свои видения и прозрения. Аполлоническому «благоразумию» Ницше противопоставляет дионисийский восторг, иррациональность и экстаз, которые, как он считал, утратило рационализированное общество. «Знай, послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит, и без них, может быть, в нем совсем ничего бы и не произошло», - говорит Иван Карамазов брату. Способ мышления определяет образ жизни. Н. Лосский: «Вальтер Шубарт, прибалтийский немец, знающий русский язык и русскую культуру так интимно, как сами русские, написавший замечательную книгу «Европа и душа Востока», противопоставляет друг другу главным образом два типа человека: прометеевский, героический человек и иоанновский, мессианский человек, т.е. человек, следующий идеалу, данному в евангелии от Иоанна. Представителями иоанновского типа он считает славян, особенно русских. Прометеевский, героический человек видит в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой; он полон жаждой власти; он удаляется все дальше и дальше от Бога и все глубже уходит в мир вещей. Таковы романские и германские народы современности. Иоанновский, «мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок. Мессианского человека одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви. Он не разделяет, чтобы властвовать, но ищет разобщенное, чтобы его воссоединить. Он видит в мире не добычу, на которую нужно бросаться, а грубую материю, которую нужно осветить и освятить. Им движет чувство некой космической одержимости, он исходит из понятия целого, которое ощущает в себе и хочет восстановить в окружающем» . Интересно, что русские действительно сочетают в себе, в своем характере черты, присущие и Западу и Востоку:
Н. Лосский: «поскребите русского, и вы найдете татарина», - говорят французы. Леруа-Болье высказывает обратное положение: «Снимите налет татарского ига, и вы найдете в русском европейца» .
Д. Андреев в «Розе мира» высказывет мнение, что место рождения нации соответствует ее исторической задаче или национальной идее. Как в уме зодчего возникает образ архитектурного шедевра, основывающийся на соответствии формы предполагаемого сооружения условиям и особенностям местности, так и характер нации, обеспечивающий выполнение ею своей метаисторической миссии, вырабатывается в определенных природных условиях. Это тот первоначальный вызов, который побуждает развиваться те или иные качества в характере народа. Образовавшийся этнос постепенно начинает готовить себя к выполнению своей провиденциальной задачи, а исторические условия и внешние вызовы, какими бы они ни были тяжелыми и угрожающими, всегда служат импульсом для последовательного движения нации к цели. Таким образом и происходит изменение сознания народа, формирующее его готовность к выполнению своей общечеловеческой задачи.
«Представители одного и того же вида обществ, оказавшись в одинаковых условиях, совершенно по-разному реагируют на испытания – так называемый вызов истории. Одни сразу же погибают, другие выживают, н такой ценой, что после этого уже ни на что не способны; третьи столь удачно противостоят вызову, что выходят не только не ослабленными, но даже создав более благоприятные условия для преодоления испытаний. Вызов побуждает к росту. Ответом на вызов общество решает вставшую перед ним задачу, чем переводит себя в более высокое и более совершенное с точки зрения усложнения структуры состояние» .
Творение мира начинается с появления противоположностей: «В начале сотворил Бог небо и землю». Но это не взаимоисключающие, а взаимодополняющие явления, которые могут существовать только в неразрывном единстве, и бессмысленны друг без друга. Географическое положение России между Европой и Азией, несомненно, имело какую-то вполне определенную высшую цель. Впервые достаточно конкретно национальная идея России была сформулирована П.Я. Чаадаевым: «Между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, мы должны были бы сочетать в себе два великих начала духовной природы – воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара».
Н. Бердяев: «В судьбе русского народа огромное значение имели факторы географические, ее положение на земле, ее необъятные пространства. Географическое положение России таково, что русский народ принужден был к образованию огромного государства. На русских равнинах должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное государственное целое. Огромные пространства легко давались русскому народу, но не легко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире государство, поддержание и сохранение порядка в нем. На это ушла большая часть сил русского народа. Государственное овладение необъятными русскими пространствами сопровождалось страшной централизацией, подчинением всей жизни государственному интересу и подавлением свободных личных и общественных сил. Всегда было слабо у русских сознание личных прав и не развита была самодеятельность классов и групп. Нелегко было поддерживать величайшее в мире государство, да еще народу, не обладающему формальным организационным гением. Долгое время приходилось защищать Россию от наступавших со всех сторон врагов. Волны с Востока и Запада грозили затопить Россию. Россия пережила татарщину, пережила смутную эпоху и окончательно окрепла, выросла в государственного колосса. Но необъятные пространства России тяжелым гнетом легли на душу русского народа. В психологию его вошли и безграничность русского государства и безграничность русских полей. Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее. И вот духовная энергия русского человека вошла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обратиться к истории, всегда связанной с оформлением, с путем, в котором обозначены границы. Формы русского государства делали русского человека бесформенным. Смирение русского человека стало его самосохранением. Отказ от исторического и культурного творчества требовался русским государством, его сторожами и хранителями. Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, – не внешний, материальный, а внутренний, духовный фактор его жизни. Эти необъятные русские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть. Русский человек, человек земли, чувствует себя беспомощным овладеть этими пространствами и организовать их. Он слишком привык возлагать эту организацию на центральную власть, как бы трансцендентную для него. И в собственной душе чувствует он необъятность, с которой трудно ему справиться. Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля. Славянский хаос бушует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности, он расплывался в пространстве. И это было не внешней, а внутренней судьбой русского народа, ибо все внешнее есть лишь символ внутреннего. С внешней, позитивно-научной точки зрения огромные русские пространства представляются географическим фактором русской истории. Но с более глубокой, внутренней точки зрения сами эти пространства можно рассматривать как внутренний, духовный факт в русской судьбе. Это – география русской души. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности. Со всех сторон чувствовал себя русский человек окруженным огромными пространствами, и не страшно ему было в этих недрах России. Огромная русская земля, широкая и глубокая, всегда вывозит русского человека, спасает его. Всегда слишком возлагается он на русскую землю, на матушку Россию. Почти смешивает и отождествляет он свою мать-землю с Богородицей и полагается на ее заступничество» .
Поляризованность характера русского народа, которую подчеркивают все русские философы и писатели, обусловлена не только географией, но и традициями исторического развития и имеет целью объединение различных тенденций развития человеческого сознания. Причем это объединение должно быть не пассивным, а активно-творческим, и выражать себя вовне, в действии по преображению мира, по христианской терминологии, «обожению». Россия – это метания от одной крайности к другой, от полюса к полюсу, это вечный раскол, проходящий через все сферы бытия – религию, историю, социальные отношения, образование, сознание и характер.
Н. Бердяев: «Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей. Им можно очароваться и разочароваться, от него всегда можно ожидать неожиданностей, он в высшей степени способен внушать к себе сильную любовь и сильную ненависть. Это народ, вызывающий беспокойство народов Запада. И не случайно именно у этого народа мессианское сознание. Противоречивость и сложность русской души, может быть, связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное. Есть соответствие между необъятностью, бесконечностью русской земли и русской души, географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность, как в русской равнине»
О влиянии ландшафта на формирование менталитета этноса неоднократно писал Лев Гумилев.
В. Аксючиц: «Судя по всему, восточнославянские племена, способные освоить наиболее суровые на Евразийском материке пространства, изначально отличались характером динамичным и трудолюбивым, выносливым и упорным, храбрым и буйным. Но в результате русский человек давал адекватный ответ вызовам судьбы, ибо от природы талантливый народ веками оттачивал свой ум и смекалку в труднейшей борьбе за выживание. Именно поэтому русский долго запрягает, но быстро едет. По сравнению с европейцами русские более сдержанны в своих проявлениях, но и более постоянны в своих состояниях – как в спокойствии, так и в буйстве. Только народ с подобным характером мог приспособиться к суровым, неустойчивым климатическим и геополитическим циклам северо-востока Евразии, но в результате потерь и приобретений, усугубления некоторых трудностей характера слабости и болезненные качества компенсировались жизненным укладом: русский образ жизни является продолжением русского характера и наоборот. Но когда рушились традиции и связи с глубинными национальными ориентирами, русский человек терял себя, деградировал, отдавался ложным авторитетам или утопиям. Ощущение бессмысленности жизни для русского человека страшнее любых испытаний. Периоды смуты в русской жизни наступали с разрушением государственности и попранием традиционных устоев со стороны правящих сословий» .
Интересную мысль высказывает русский философ князь Евгений Трубецкой в статье «Два зверя»: «Равнинный, степной характер нашей страны наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая то ненависть ко всему, что прорастает плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим. Эта ненависть составляет злой рок нашей жизни. Она периодически сравнивала с землею все то, что над нею вырастало» «Плоскостное» мышление, накладываясь на общинный уклад жизни, сыграло с нацией злую шутку, воспитав в ней неприятие всего, что хоть как-то выбивается из среднего уровня, превосходит толпу своими достоинствами.
Как географически Россия объединяет два континента, так и в историческом развитии ее просматриваются две полярные традиции, повлиявшие на становление менталитета русского народа.
Н. Бердяев: «Россия – самая безгосударственная, самая анархичная страна в мире. И русский народ – самый аполитичный народ, никогда не умевший устраивать свою землю. И в то же время, Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю. С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и достигла размеров, потрясающих воображение народов всего мира. Силы народа, о котором не без основания думают, что он устремлен к внутренней духовной жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему все в свое орудие. Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Русская государственность занимала положение сторожевое и оборонительное. Она выковывалась в борьбе с татарщиной, в Смутную эпоху, в иноземные нашествия. И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функции народной жизни. Великие жертвы понес русский народ для создания русского государства, много крови пролил, но сам остался безвластным в своем необъятном государстве. Чужд русскому народу империализм в западном буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание империализма, в котором сердце его не было заинтересовано. Здесь скрывается тайна русской истории и русской души. Никакая философия истории не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал самую огромную и могущественную государственность, почему самый анархичный народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто не хочет свободной жизни?»
По мнению Н. Фоменко, «Не ту страну назвали Гондурасом». В прямом переводе с испанского honduras («онду;рас») означает «глубины». Согласно одной из легенд, название страны происходит от высказывания Христофора Колумба во время его плавания в Новый Свет в 1502 году. Его корабль попал в сильную бурю, и, когда ему удалось спастись, он произнёс: «Gracias a Dios que hemos salido de esas honduras!» («Благодарение Богу за то, что мы вышли из этих глубин!» Кто бы спорил, что в России мало глубин, так что название подходящее. Настоящая Россия – это именно глубинка.
Н. Бердяев приводит еще одну антитезу: «У русского народа есть государственный дар покорности, смирения личности перед коллективом. Русский народ не чувствует себя мужем, он все невестится, чувствует себя женщиной перед колоссом государственности. Огромной силе, силе национальной стихии, земли не противостоит мужественный, светоносный и твердый дух, который призван овладеть стихиями. Отсюда рождается опасность шовинизма, бахвальство снаружи и рабье смиренье внутри» .
Чаадаев пишет о высшем смысле исторических событий: «Есть великие народы, которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно объясняет верховная логика Провидения: таковы и мы… История всякого народа представляет собою не только вереницу следующих друг за другом фактов, но и цепь связанных друг с другом идей. Каждый факт должен выражаться идеей; чрез события должна нитью проходить мысль или принцип»
Россия начиналась с Новгорода с его демократической вечевой традицией. Киевская Русь восприняла свободлюбивые нормы и ценности Новгорода и тяготела к западному пути развития.
И вот пришли три брата,
Варяги средних лет,
Глядят — земля богата,
Порядка ж вовсе нет.
Князь Владимир принял православие в качестве государственной религии, что определило ее дальнейший путь.
Д.Андреев: «Акт крещения Руси был почти единовластным деянием князя Владимира, деянием полностью провиденциальным, сколь примитивны и сторонни ни были бы мотивы, активизировавшиеся в сознании реформатора» Принятие христианства было для Руси не чисто религиозным событием, а приобщением к цивилизованному миру, что возвышало ее в собственных глазах. Православно-аскетическая основа миросозерцания, особо ярко выраженная в исихазме, идеально наложилась на иррациональный дионисийский тип сознания.
В. Аксючиц: «На судьбе русского народа запечатлено метафизическое тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Это сказывалось и в философичности характера, и в наиболее натуральных, казалось бы, результатах: не мог народ освоить наибольшие в мировой истории и суровейшие пространства, если бы его не подвигал некий метафизический идеал преображения бытия. Метафизичность характера сказывалась и в некотором пренебрежении к обустройству натуральной жизни. Соборную характеристику православия народ принял как свое родное, многое в русской жизни определялось ею, в частности принцип созидания империи - через собирание земель, соборное сожитие множества племен и религий. Христианский универсализм наделил народ умением открыться Востоку и Западу, переплавлять множество культурных влияний, воспринимать наиболее широкий спектр проблем существования. Сверху антиномичность русского характера определялась религиозностью, снизу же противоречивость характера народа усиливалась уникально противоречивой судьбой его. Отсюда и склонность к крайностям при непрерывном тяготении к гармонии, и бесконечная русская вольница при сильнейшем государственном закрепощении, и сочетание жесткой централизации при обширном самоуправлении земель» .
«Перун уж очень гадок!
Когда его спихнём,
Увидите, порядок
Какой мы заведём!»
Послал он за попами
В Афины и Царьград.
Попы пришли толпами,
Крестятся и кадят,
Поют себе умильно
И полнят свой кисет;
Земля, как есть, обильна,
Порядка только нет.
Но язычество, древние народные верования, не окончательно умерли с приходом христианства, а причудливо смешались с ним.
А. Н. Афанасьев: «Результатом этого было странное, исполненное противоречий смешение естественной религии с откровенною: предания и мифы о древних богах переносятся на Спасителя, Богородицу и святых угодников; суеверные обряды и чары обставляются предметами, освященными в церкви, каковы: ладан, пепел кадила, св. вода, свечи страстная, богоявленская, сретенская и венчальная, верба, сбереженная от недели Ваий, соль «четверговая», которую, по свидетельству Стоглава, клали под престол, и проч.; заговоры сливаются с христианскими молитвами, и рядом с воззваниями к стихийным силам природы народ призывает ангелов, апостолов и Пречистую Деву; языческие празднества приурочиваются к христианскому календарю; священников заставляют кататься по нивам — на плодородие почвы, выдергивать хлебные заломы, принимать не установленные церковными правилами приношения. Старинные моралисты называли наших предков людьми двоеверными, и нельзя не признаться, что эпитет этот верно и метко обозначал самую существенную сторону их нравственного характера» .
Н. Бердяев: «То, что называли у нас двоеверием, то есть соединение православной веры с языческой мифологией и народной поэзией, объясняет многие противоречия в русском народе. В русской стихии всегда сохранялся и сохраняется и доныне дионисический, экстатический элемент»
Юго-восточные кочевые племена – печенеги, половцы, с которыми то воевали, то мирились киевляне, смешивались с ними, добавляя к рассудительности и спокойному мужеству и трудолюбию славян не только широту и безрассудную удаль Дикого поля, но и привычку к разгулу и своеволию и жажду легкой наживы. Исторические события, связанные с местоположением Киевской Руси, не позволяли ей расслабиться и заняться своими делами. Зажатая между католической Европой с одной стороны и азиатскими ордами с другой, она должна была прежде всего бороться за существование. В то же время, сразу после Ярослава Мудрого только-только собранные в единую Киевскую Русь славянские племена вновь начинают дробиться на удельные княжества, ослаблявшие себя постоянными междоусобными конфликтами.
Умре Владимир с горя,
Порядка не создав.
За ним княжить стал вскоре
Великий Ярослав.
Оно, пожалуй, с этим
Порядок бы и был;
Но из любви он к детям
Всю землю разделил.
Плоха была услуга,
А дети, видя то,
Давай тузить друг друга:
Кто как и чем во что!
В. Фортунатов: «Принято считать, что феодальная раздробленность имела некоторые положительные стороны. При этом почему-то редко говорится о тех больших людских и материальных потерях, к которым приводили непрерывные феодальные войны. Под одними и теми же иконами русские люди, в языковом, культурном и этническом отношении близкие друг другу, убивали друг друга во имя политических амбиций удельных князей. Крайне уязвимое геополитическое положение Древнерусского государства – между кочевым, ненасытным и безжалостным Востоком и оседлым, но агрессивным и не менее безжалостным Западом – требовало крепкого централизованного государства, а не той аморфной конфедерации древнерусских земель, в которую превратилась держава, созданная Олегом, Святославом, Владимиром Святым и Ярославом Мудрым. То, что для некоторых европейских государств оказывалось терпимым, для русских земель было смертельно опасно» .
Метаисторическая миссия, предназначенная этносу, предполагала близкие контакты с максимальным количеством культур. К сожалению, эти контакты начинались не с обмена культурными ценностями, и даже не с торговли, а с постоянных военных конфликтов. Тесные связи с Востоком начинались не со знакомства с древними культурами Китая или Индии, а с монголо-татарского нашествия.
Узнали то татары:
«Ну,— думают,— не трусь!»
Надели шаровары,
Приехали на Русь.
«От вашего, мол, спора
Земля пошла вверх дном,
Постойте ж, мы вам скоро
Порядок заведём».
Кричат: «Давайте дани!»
(Хоть вон святых неси.)
Тут много всякой дряни
Настало на Руси.
Что день, то брат на брата
В орду несёт извет;
Земля, кажись, богата —
Порядка ж вовсе нет.
Монголо-татарское нашествие поставило вопрос о создании крепкого централизованного государства ребром. Эта задача и была выполнена в период становления и развития Московской Руси. Политическая изолированность способствовала и духовному застою: с католическим Западом Россия находилась в постоянной конфронтации, особенно в период так называемых «славянских крестовых походов» в 12-15 веках. Восточные кочевые племена, находясь на более низкой стадии развития, не могли привнести ничего нового в культуру России.
Н. Лосский: «С 800 по 1247 год каждые четыре года происходило военное нападение на Русь; в 1240 – 1462 годах было 200 нашествий. С 1368 до 1893 года, т.е. в течение 525 лет, было 329 лет войны, значит два года войны и один год мира» . Именно это обстоятельство послужило причиной воникновения крепостного права на Руси. Для отражения нападений как с Востока, так и с Запада необходимо было содержать сильное войско. Но войско требует денег, а денег в казне не было. Оставался один вариант – рассчитываться землей, благо свободных земель в России хватало. Но земля сама по себе, без обрабатывающих ее людей, ценности не представляла. Так и возникла идея прикрепления к земле крестьян. Таким образом, весь процесс был не злоумышлением и произволом частных лиц, а требованием выживаемости государства в тех исторических условиях. «В этих условиях единственным рентабельным трудом в земледелии в течение многих столетий был крепостной (почти рабский) труд русских крестьян... Крепостное право в России было не результатом жадности и жестокости царя и помещиков, а своеобразным, хотя и жестоким, компенсационным механизмом выживания российского социума в целом», - пишет советский историк Л.В.Милов.
В. Новодворская: «Славянское общество - это закрытое общество. Оно закрыто, как наши леса. Оно закрыто, как наши городища, потому что ничто доброе снаружи не придет. Снаружи придет смерть. С копьем, с арканом и с факелом. И когда извне можно ждать только смерть, народ замыкается в самом себе. Народ начинает жить своими внутренними ресурсами. Он захлопывает все форточки, законопачивает все щели. Он чувствует, что живет в осажденном лагере. Это отложилось в национальном сознании, и люди перестали понимать, с кем они дерутся. Они дрались со всем миром. Они вменили свое горе в вину всему миру»
Как во смутной волости
Лютой, злой губернии
Выпадали молодцу
Всё шипы да тернии.
Он обиды зачерпнул,
зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну, а горе, что хлебнул, —
Не бывает горше.
Высоцкий
В период монголо-татарского нашествия необходимость создания сильного централизованного государства из массы мелких удельных княжеств формирует и вторую тенденцию развития, связанную с Золотой Ордой.
В. Новодворская: «Внешняя угроза предопределила автократическую формулу создания Руси. Внешняя угроза уничтожает демократические институты в зародыше. Внешняя угроза диктует формулу этатизма. Люди, испуганные рабством у чужих, становятся рабами своих же. Они не ушли от рабства, они просто поменяли хозяев. У нас есть уже Московская Орда, полностью тождественная Золотой Орде. Можно сказать, что и выбора между хозяевами у нас не было»
Иван явился Третий;
Он говорит: «Шалишь!
Уж мы теперь не дети!»
Послал татарам шиш.
И вот земля свободна
От всяких зол и бед
И очень хлебородна,
А всё ж порядка нет.
Н. С. Трубецкой: «Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Москвские цари, далеко не закончив еще «собирания русской земли», стали собирать земли западного улуса великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монголского хана. «Свержение татарского ига» свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву»
Г. Федотов: «Двухвековое татарское иго еще не было концом русской свободы. Свобода погибла лишь после освобождения от татар. Лишь московский царь, как преемник ханов, мог покончить со всеми общественными силами, ограничивающими самовластие. В самой московской земле вводятся татарские порядки в управлении, суде, сборе дани. Не извне, а изнутри татарская стихия овладевала душой России, проникала в ее плоть и кровь»
Пей отраву хоть залейся —
Благо денег не берут.
Сколь верёвочка ни вейся —
Всё равно совьёшься в кнут!
Москва очень многое восприняла от Орды. В первую очередь – менталитет, в соответствии с которым гораздо проще завоевать, обложить данью кого-либо, чем создавать материальные и культурные ценности самостоятельно, т.е. экстенсивный путь развития. При этом для достижения цели в выборе средств не стесняются. Второе – это абсолютизм власти.
Е.Н. Трубецкой: «Когда начала расти Киевская Русь, степь стала высылать против нее рать за ратью полчища диких кочевников; и они уравнивали, т. е. жгли, истребляли, резали; в конце концов, татары все уравняли, т. е. все превратили в развалины. И когда на южной равнине окончательно воцарилось всеобщее равенство смерти, над равнинами севера стала медленно подниматься из развалин Московская Русь. И в ней сказалась та же равнинная тенденция. Чтобы бороться против угрожающих извне уравнительных стремлений татар, царская власть сама должна была стать единственной возвышенностью в стране и превратить в плоскость все то, что под нею; она покорила и поглотила отдельные княжества, превратила бояр в холопов; чтобы они не зазнавались, Иоанн Грозный рубил им головы. Деспотизм стремился всех уравнять в общем ничтожестве рабства» .
Н. Бердяев: «Московский период был самым плохим периодом в русской истории, самым душным, наиболее азиатско-татарским по своему типу, в удушливой атмосфере которого угасла даже святость» Гиляровский в эпиграмме пишет:
«В России две напасти:
Внизу — власть тьмы,
А наверху — тьма власти»
В. Соловьев: «Я называю истинным, или положительным, всеединством такое, в котором единое существует не за счет всех или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подавляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается пустотою; истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них как полнота бытия»
Особенности исторического развития сформировали российскую ментальность в том виде, как она есть сейчас. Несмотря на то, что географически Киевская Русь принадлежала Европе, ее наследники – Московская Русь и Петровская империя - были восточными государствами.
О. Йегер: «На Востоке государство, организация и порядок идут, если можно так выразиться, сверху, вследствие чего создается некоторый механически правильный общественный строй, обычно приводящий к непомерному развитию власти того, кто в этом строе составляет главную основу и опору, т. е. царя. Права народа оказываются там совершенно ничтожными перед волей монарха, и самого понятия о законе, о государственном праве в западном значении этого слова там не существует.
На Западе другое: здесь сила, создающая государство, идет снизу, от единицы; единичное благо есть постоянная и главная цель, созидающая и связующая общество. Здесь только и могло сложиться понятие о личной свободе, которое и как понятие, и как слово, напрасно искать в древних языках и надписях Востока, или даже в самом Ветхом Завете. Эллинам впервые удалось сознательно провести это понятие в общественную жизнь и тем придать новую силу нравственной деятельности человека: в этом заключается их всемирно-историческая заслуга, в этом и вся сущность их истории» . В описании возникновения цивилизаций древнего Египта мы находим: «Отличительными особенностями этих государств являются: деспотизм и централизации верховной власти, жесткие классовые различия, развитая городская жизнь»
Историки выделяют следующие критерии для восточного типа государства:
преобладание коллективной, общинной собственности как основы личной несвободы людей;
верховная власть имеет деспотический, единовластный характер, управление осуществляется с помощью мощного государственного аппарата, преобладает принцип назначения сверху. Верховный правитель опирается на многочисленные вооруженные силы, личную гвардию, другие силовые структуры;
распространение традиций полного подчинения личности государству, формирование двойной морали, лицемерия, холопского менталитета.
Испытывая постоянное давление с Запада и Востока, российское государство с самого начала формировалось как военно-национальное», основной движущей силой развития которого была постоянная потребность в обороне и безопасности.
В. Соловьев: «Но отдаваясь всецело этой политической задаче, русский народ в московскую эпоху легко принимал необходимое средство (сильную государственность) за самую цель своей исторической жизни, а за этим неизбежно следовало потемнение и искажение религиозно-нравственного идеала, уклонение от христианского пути»
Русские люди в период становления культурного архетипа в период 14-17 вв. обнаружили удивительную способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям существования, вызванными и татаро-монгольским игом, и разгулом деспотизма во времена опричнины Ивана Грозного, и в период Смутного времени, и в эпоху беспрерывных войн 17-го столетия. Все трудности воспринимались русским человеком в то время как наказание за грехи, поэтому у него сложилось своего рода мистическое отношение к действительности, на основе которого складывалась психология исихазма, установка на катарсис, молчаливое «очищение сердца» слезами.
Пути христианства на Западе и в России также диаметрально противоположны. На Западе католичество само претендовало на высшую власть и упорно боролось за свои права со светскими правителями – «третье дьяволово искушение», по определению Достоевского. В России само принятие православия – государственный акт Владимира. Затем идет учреждение Московского патриархата, независимого от власти Константинополя, при Иване 3-м Великом, которое было получено хитростью. Самый акт установления независимой митрополии был вызван государственной необходимостью и был инициирован не церковью, а государством. Выбор патриарха в XVI—XVII веках в России был исключительно предоставлен усмотрению и воле правителя, церковный собор лишь подтверждал этот выбор. При Петре церковь входила в ведение Синода и выполняла одну из государственным функций. Патриаршество было восстановлено после 1917 года, но говорить о независимости послереволюционной церкви от государства просто смешно.
Традиции Новгорода и Орды отражаются и в духовной жизни страны: происходит раскол между нестяжателями, последователями святого Нила Сорского, одного из представителей русского исихазма, и иосифлянами, сторонниками Иосифа Волоцкого. Это противопоставление именно двух российских традиций: духовной свободы «нестяжателей» и строгого послушания и дисциплины «иосифлян», истинную духовность одних и обрядовое благочестие других. Предметом полемики служили вопросы о социальном служении и призвании церкви, путях духовного преображения личности, отношении к еретикам, проблемах царской власти и ее божественной природы. О нестяжателях говорили с нескрываемой симпатией, считая их более близкими к первоначальным идеалам христианства, а в иосифлянах видели сторонников внешней обрядовой веры, служивших верной опорой нарождавшегося русского самодержавия после ликвидации независимой Новгородской республики 11 августа 1471 года. По мнению Н. Бердяева победа иосифлян представлялась как трагическое событие в русской истории, приведшая в итоге к революции. Церковь стала «колесиком и винтиком» государства не при Петре, учредившим Святейший Синод, а при Иване 3-ем.
Н. Бердяев: «Иосиф Волоцкой и Нил Сорский являются символическими образами в истории русского христианства. Столкновение их связывают с монастырской собственностью. Иосиф Волоцкий был за собственность монастырей, Нил Сорский – за нестяжательство. Но различие их типов гораздо глубже. Иосиф Волоцкий - представитель православия, обосновавшего и освящавшего Московское царство, православия государственного, потом ставшего императорским православием. Он сторонник христианства жестокого, почти садического, властолюбивого, защитник розыска и казни еретиков, враг всякой свободы. Нил Сорский сторонник более духовного, мистического понимания христианства, защитник свободы по понятиям того времени, он не связывал христианство с властью, был противник преследования и истязания еретиков. Нил Сорский – предшественник вольнолюбивого течения русской интеллигенции. Иосиф Волоцкий – роковая фигура не только в истории православия, но и в истории русского царства. Вместе с Иоанном Грозным его нужно считать главным обоснователем русского самодержавия» .
Более мягкую оценку дал отец Георгий Флоровский, который видел в этих течениях «столкновения двух правд: правды общественного служения и правды внутреннего делания, совершенствования человеческой личности».
Г. Федотов: «Русская церковь раскололась между служителями царства божия и строителями московского царства. Торжество партии Иосифа Волоцкого над учениками Нила Сорского привело к окостенению духовной жизни. Победа опричнины, нового «демократического» служилого класса над родовой знатью означало варваризацию правящего слоя, рост холопского самосознания в его среде. «Прогресс» был на стороне рабства» Продолжением первого раскола и развитием обеих традиций в духовной сфере был церковный раскол середины 17-го века между патриархом Никоном и его сторонниками и старообрядчеством. Формально раскол произошел вследствие разницы в отношении к исправлению богослужебных книг и переводов Священного Писания. В сущности же, протест старообрядцев был направлен против обмирщения церковной жизни и культуры. Старообрядцы считали взгляды патриарха Никона о греческой традиции как об эталонной подобными так называемой «трёхъязычной ереси» — учению о возможности существования Святого Писания исключительно на языках, на которых была сделана надпись на кресте Христовом —древнееврейском, греческом и латинском. Это было совершенно чуждо русскому церковному сознанию, основанному на кирилло-мефодиевской традиции, в сущности которой было усвоение христианства с учётом национального перевода Святого Писания.
Л. Гумилев: «На Востоке, в Византии, где сохранялись традиции Великих Соборов 5-6 веков, и церковная служба проводилась на общепонятном греческом языке, основой культурного единства было убеждение, для которого необходимо понимание. Поэтому в греческих городах шли постоянные споры на темы догматики, этики, апологетики и прочих теологических дисциплин. Духовенство практически не отделяло себя от паствы, поэтому светски образованные люди иногда становились патриархами. Потому-то, проповедуя православие, Кирилл и Мефодий перевели для славян священные книги. В их представлении обращение было неразрывно с просвещением и обучением. Совершенно иной была христианская проповедь в Западной Европе при Каролингах. Там возникла идея, что христианское богословие – тайная наука, доступ к которой должен быть открыт только духовенству. По бытовавшей на Западе традиции, на родном языке разрешались лишь индивидуальная молитва и проповедь, а богослужение велось на одном из трех языков: еврейском, греческом и латинском. И понятно, что южные славяне – болгары и сербы, имея возможность выбора, предпочли веру греков, с которыми воевали, латинской вере, которую им выдавали, как неполноценным, в урезанном виде. Чехам было некуда деваться, а поляки были столь простодушны и доверчивы, что не заподозрили оскорбительности в принципе «трехъязычия». Зато русичи, жившие по Великому пути из варяг в греки и искушенные в торговле и дипломатии, отвергли исповедание, ограничивающее их свободу совести. Но это были «споры в небесах», а материализовывались они внизу, на нашей земле»
Интересно, что мнение старообрядцев о неаутентичности источников Никоновой «справы» подтвердилось более поздними исследованиями: заимствования производилось из новогреческих и униатских источников. В 1974 году на Третьем Всезарубежном Соборе РПЦ провозглашено, что древние богослужебные обычаи и обряды православные и спасительные; запрещения же и клятвы, наложенные в прошлом на содержащих эти обычаи считать «недействительными, отменёнными и яко не бывшими».
Парадоксально, но в сфере мышления эти традиции имеют прямо противоположное значение. Познание имеет два основных метода: логическое и интуитивное. Логический, рациональный способ более присущ Западу с его технической цивилизацией и «аполлонической» культурой, иррациональное внутреннее озарение ближе Востоку с его духовными практиками. Но что из них есть свобода, а что рабство? Надо признать, что на сегодняшний день нет ни одной философской системы, которая могла бы непротиворечиво объяснить возникновение и существование Вселенной. В этом смысле ближе к истине стоят религиозные учения, полученные путем откровения.
А. Мень: «Нужно помнить, что по самому своему характеру любые логические доказательства носят принудительный характер. Для силлогизмов не существует свободы, они – порождение интеллектуального рабства» Интуиция не исключает познания посредством ощущений или с помощью рационального мышления, но является более полным и глубинным восприятием реальности. Если первые два способа дают знание о каких-либо частностях мироздания, то интуиция дает познание его сущности в целом. Главная особенность интуитивного способа познания в том, что оно вызывает у познающего причастность к пульсу мирового бытия. Интуиция – единственный метод, связывающий напрямую познающего субъета с познаваемым объектом. Высший интегральный тип познания рождается только в результате сочетания в непосредственном опыте логического мышления и интуиции.
С. Радхакришнан: «Плоды интеллекта будут тупыми и пустыми, незаконченными и отрывочными, если отсутствует помощь интуиции, в то время как интуитивные провидения будут слепы и немы, темны и странны, если не будут подтверждаться интеллектом. Идеал интеллекта осуществляется в интуитивном опыте, ибо в высшем все противоречия примиряются»
Падение Византийской империи в 15 веке совпадает с периодом усиления Российской государственности, но концепция «Москва – третий Рим», выдвинутая в начале 16 века монахом Филофеем, принесла больше вреда, чем пользы. Главное, что Москва восприняла от Рима – принцип государственного управления. Как Рим жил за счет провинций, так и Москва существовала за счет покоренных княжеств, завоеванных и освоенных территорий. Замкнутый в северо-восточном углу Европы, русский народ оказался физически оторванным от остального христианского мира, и это способствовало его духовному обособлению. В середине 15 века с падением Византийской империи Русь осталась практически единственным хранителем православия, что развило в русском народе национальное самомнение, чувство исключительности и богоизбранности, перерастающее в национальное самодовольство, считающее все остальные народы язычниками, нехристями и еретиками, отрекаясь таким образом от самой сущности христианства. Русский философ К. Леонтьев выдвинул версию, что «два кита», на которых стоит Россия, - православие и самодержавие – переданы нам Византией. На формирование такого мировоззрения оказали влияние два памятника древнерусской литературы – «Повесть о Белом клобуке» и «Сказание о Вавилонском царстве». «Повесть» сообщает легенду о передаче символа духовной власти из Рима в Константинополь, а затем в Новгород, о чудесном появлении на Руси белого клобука, мистического символа «Третьего Рима». В «Сказании о Вавилонском царстве» образно представлена передача светской власти из Вавилона в Царьград и оттуда к русскому князю. Принятие Россией христианского учения от Византии бесспорно; восприятие самого принципа иерархизма, выраженного в самодержавии, соответствовало историческим условиям развития русского государства, поскольку самодержавная власть наиболее харакерна для любой империи в период ее становления. Недостатком концепции Леонтьева является то, что он, как и Великий инквизитор, старается заморозить, мумифицировать те формы, которые нуждаются в постоянном развитии. В то же время конфуцианство, являющееся официальной идеологией Китая практически с момента своего возникновения в 6 в. до н.э., существенно затормозило его историческое развитие в силу приверженности культу традиции. Догматическое богословие не сказало ничего нового за 1000 лет существования на Руси. Но любая религия, - хоть буддизм, хоть христианство – перестают быть живым учением, отрываясь от жизни и замыкаясь в мертвой букве закона. И счастье России, что двигателем исторического прогресса в ней являлось не церковь, а государство, которое со времен Петра, Александра 1-го, Екатерины 2-й вплоть до революции становилось все более либеральным, демократическим и человечным.
Н. Бердяев: «Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смиренный и есть самый великий, самый могущественный, единственный призванный. «Русское» и есть праведное, доброе, истинное, божественное. Россия – «святая Русь». Россия грешна, но и в грехе своем она остается святой страной – страной святых, живущей идеалами святости. Вл. Соловьев смеялся над уверенностью русского национального самомнения в том, что все святые говорили по-русски. Русское национальное самомнение всегда выражается в том, что Россия почитает себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире. Русская религиозность – женственная религиозность – религиозность коллективной биологической теплоты, переживаемой, как теплота мистическая. В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религиозности. Такая религиозность отказывается от мужественного, активного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества» .
Кириллов в «Бесах» говорит: «Народ — это тело божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою». Звучит вроде бы красиво, пафосно, но на самом деле это и есть формирование национальной исключительности, нацизм. Сам Достоевский называет это положение «самым спорным и самым щекотливым» . Далее он анализирует свою идею: «Я утверждаю, что так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и новейшими, что только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую, иметь, в свои сроки, огромное мировое влияние на судьбы человечества. Так, бесспорно, было с Древним Римом, так потом было с Римом в католическое время его существования. Когда католическую идею его унаследовала Франция, то то же самое сталось и с Францией, и, в продолжение почти двух веков, Франция, вплоть до самого недавнего погрома и уныния своего, всё время и бесспорно — считала себя во главе мира, по крайней мере нравственно, а временами и политически, предводительницей хода его и указательницей его будущего. Но о том же мечтала всегда и Германия, выставившая против мировой католической идеи и ее авторитета знаменем своим протестантизм и бесконечную свободу совести и исследования. Повторяю, то же бывает и со всеми великими нациями, более или менее, в зените развития их. Они (то есть французы, например) и есть голова всего единения, самые передовые, те самые, которым предназначено вести, а те только следуют за ними. Что они, положим, если и позаимствуют у тех народов что-нибудь, то всё же немножко; но зато те народы, напротив, возьмут у них всё, всё главнейшее, и только их духом и их идеей жить могут, да и не могут иначе сделать, как сопричаститься их духу в конце концов и слиться с ним рано или поздно». Он раскрывает нравственную сторону любой национальной идеи, которая дает силу жизни народу и служит обоснованием его существования: «Вера в то, что хочешь и можешь сказать последнее слово миру, что обновишь наконец его избытком живой силы своей, вера в святость своих идеалов, вера в силу своей любви и жажды служения человечеству, — нет, такая вера есть залог самой высшей жизни наций, и только ею они и принесут всю ту пользу человечеству, которую предназначено им принести, всю ту часть жизненной силы своей и органической идеи своей, которую предназначено им самой природой, при создании их, уделить в наследство грядущему человечеству. Только сильная такой верой нация и имеет право на высшую жизнь. Древний легендарный рыцарь верил, что пред ним падут все препятствия, все призраки и чудовища и что он победит всё и всех и всего достигнет, если только верно сохранит свой обет «справедливости, целомудрия и нищеты».
Только не надо путать слова «исключительность» и «уникальность». Каждый народ уникален и неповторим, но нет народов исключительных, потому что все они принадлежат к единому роду homo sapiens и единому человечеству. Обоснование исключительности превращается в спор, что важнее – мозг, сердце или задница, хотя они взаимозависимы и не могут функционировать друг без друга. Каждый народ выполняет свою собственную задачу в общечеловеческом деле. Германия использовала свою великую культуру в качестве аргумента для утверждения превосходства германской нации над всеми остальными. Великая российская история в наше время используется для идеологизации общества, насаждения национального превосходства.
Илья Кормильцев: «Будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего».
Н. Бердяев: «Мессианское сознание не есть националистическое сознание; оно глубоко противоположно национализму; это – универсальное сознание. Мессианское сознание – мировое и сверхнациональное. Но христианский мессианизм должен быть очищен от всего не христианского, от национальной гордости и самомнения, от сбивания на путь старого еврейского мессианизма, с одной стороны, и нового исключительного национализма – с другой. Христианское мессианское сознание не может быть утверждением того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один – христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы – низшие, не христианские и лишены религиозного призвания. В таком самомнении нет ничего христианского. Ничего христианского не было и в вечном припеве славянофилов о гниении Запада и отсутствии у него христианской жизни. Необходимо строго различать национализм и мессианизм. Мессианизм принадлежит к совершенно другому духовному порядку. Мессианизм относится к национализму, как второе рождение мистиков относится к первому природному рождению. Мессианская идея – вселенская идея. Она определяется силой жертвенного духа народа, его исключительной вдохновленностью царством не от мира сего, она не может притязать на внешнюю власть над миром и не может претендовать на то, чтобы даровать народу земное блаженство. Мессианизм не означает, что мы лучше других и на большее можем притязать, а означает, что мы больше должны сделать и от большего способны отречься. Но всякому мессианскому служению должна предшествовать положительная национальная работа, духовное и материальное очищение, укрепление и развитие нашего национального бытия» .
В. Соловьев: «Народ в своей самобытной особенности есть великая земная сила. Но чтобы быть силой творческой, чтобы принести плод свой, народность, как и всякая земная сила, должна быть оплодотворена воздействиями извне, и для этого она должна быть открыта таким воздействиям. Если же земная сила затворяется от внешних воздействий и обращается на саму себя, то она неизбежно остается бесплодной. Национальное самосознание есть великое дело, но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожания, тогда естественный венец для него есть самоуничтожение: басня о Нарциссе поучительна не для отдельных только лиц, но и для целых народов»
В. Соловьев: «Если при этом возбуждение национального чувства сопровождается беспредельным самомнением и самодовольством, тупым презрением и слепой враждой к чужому; если историческая рознь ставится как идеал и фактические разделения возводятся в прицип; если каждый народ смотрит на другие, как на извечных врагов и соперников, или же на ручьи, которые должны слиться в его море, если национальное чувство является только в образе национального эгоизма, - то оно есть отречение от вселенского христианства и возвращение к языческому и ветхозаветному партикуляризму»
Ф. Ницше: «Куда девались остатки чувства приличия, уважения самих себя, когда даже наши государственные люди, в других отношениях очень беззастенчивые и фактически насквозь антихристиане, еще и теперь называют себя христианами и идут к причастию? Государь во главе полков, являясь в своем великолепии выражением эгоизма и высокомерия своего народа, признает без всякого стыда себя христианином!» Интересно, что процесс расселения европейских народов шел с востока на запад, что спроецировалось и на социальный и духовный уровень – от рабства к свободе. Россия двигалась в обратном направлении – от Новгорода и Киевской Руси на восток – в Москву.
Г. Федотов: «Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству. Рабство диктовалось не капризом властителей, а новым национальным заданием: создания империи на скудном экономическом базисе. Только крайним и всеобщим напряжением, железной дисциплиной, страшными жертвами могло существовать это нищее, варварское, бесконечно разрастающееся государство. Есть основания думать, что народ в 16-17 веках лучше понимал нужды и общее положение государства, чем в 18-19. Сознательно или бессознательно он сделал свой выбор между национальным могуществом и свободой. Поэтому он несет ответственность за свою судьбу» Нация как соборная личность в своем развитии проходит те же самые этапы, что и отдельный человек:
А. Бейли: «1. Осознание низшего единства, представляющее собой единство природы формы. В этом единстве душа настолько полно отождествляется с материальным аспектом, что не видит ничего отличного от него и является формой, не зная себя как душу. Нередко это достигает своей кульминации в какой-либо жизни полного личностного выражения, когда душа всецело поглощена личностными реакциями. Сила и энергичность низшей жизни даёт в результате мощное материальное выражение» .
Д. Адрееев: «Миссия Иоанна IV, лишь малую часть которой он сумел осуществить, заключалась в подготовке, в создании условий именно для широких реформ, направленных ко внутреннему сближению с другими христианскими культурами. Но дело в том, что России не только не требовалось в этот период спешить с выходом на Запад, но именно заторможенность ее исторического движения в 16-17 веках могла иметь также и провиденциальный смысл. Если бы переворот петровской направленности был произведен еще в 16 столетии, то переворот этот мог бы жестоко исказить намечавшиеся пути России. Народ был еще слишком наивен духовно. Слишком ослаблен душевно татарским игом, слишком не закален в борьбе с инфрафизическими соблазнами. Европеизм, который хлынул бы внутрь Российской культурной зоны, мог бы затопить очаги национально-русской духовности, задушить под наносным илом чужеземной, более высокой материальной цивилизации слабые ростки самобытной русской культуры. Нужно было дать им окрепнуть, нужно было провести страну через горнило сатанинских искушений – поскольку они неизбежны все равно, - но заставить при этом искушающие силы ограничиться такими искушениями, с какими народ был в состоянии справиться, а не с такими, как соблазны высокоинтеллектуального и этически низкого католицизма эпохи инквизиции – с одной стороны, или как соблазны безрелигиозной эры, в которую уже готовилась вступить Западная Европа, - с другой стороны. Россия предназначалась для единственной и неповторимой роли, миссия мирового масштаба подготавливалась внутри нее и над ней. И осуществление этой миссии было бы заранее обречено, если бы неокрепшая культура, духовно незакаленный народ, неподготовленная страна оказались бы втянутыми в орбиту более зрелых культур Запада, то есть превратилась бы в одну из многих наций Католической или Северо-Западной культуры» .
Г. Федотов: «Москва не просто двухвековой эпизод русской истории. В эпоху своего весьма бурного существования Московское царство выработало необычайное единство культуры, отсуствовавшее и в Киеве, и в Петербурге. От царского дворца до последней курной избы Московская Русь жила одним и тем же культурным содержанием, одними идеалами. Вот это единство культуры и сообщает московскому типу его необычайную устойчивость. Для многих он кажется даже символом русскости»
Интересно, что Достоевский не противопоставляет, а синтезирует в своей философии две русские традиции: «Ведь уж чего бы кажется противуположнее, как Петербург с Москвой, если судить по теории, в принципе: Петербург-то и основался как бы в противуположность Москве и всей ее идее, а между тем эти два центра русской жизни, в сущности ведь составили один центр, и это тотчас же, с самого даже начала, с самого даже преобразования, и нисколько не взирая на разделявшие их некоторые характерности. Точь-в-точь то же, что зарождалось и развивалось в Петербурге, немедленно и точь-в-точь так же самостоятельно — зарождалось, укреплялось и развивалось в Москве, и обратно. Душа была единая и не только в этих двух городах, но в двух городах и во всей России вместе, так, что везде по всей России в каждом месте была вся Россия» .
В. Соловьев: «Ближайшая цель, ради которой России нужно было отойти от всемирно-исторического движения, была достигнута – единое сплочнное государство было создано. Само оно имело преимущественной целью сохранить национальные силы для всемирно-исторического действия. Дальнейшее пребывание в самодовольной замкнутости лишало эти силы всякого примеения. Все дело было в том, чтобы сломать стену, отделявшую Россию от человечества»
Петр Великий «своим историческим подвигом возвращал Россию на тот христианский путь, на который она впервые встала при св. Владимире. Меняя свое национальное идолопоклонство на всечеловеческую веру, Россия отреклась от языческого обособления и замкнутости, признавала себя частью единого человечества, приобщалась его всемирно-исторической судьбе» Не отрицая государственного подвига Петра и необходимости и своевременности реформы, Г. Флоровский говорит об искусственном и неоправданном форсировании ее темпов: «Петровская реформа была, по образному выражению Герцена, дерзновенною попыткой «сразу перевести Россию из второго месяца беременности в девятый», - попыткой не вырастить, а вдруг сделать Великую Россию, сразу и сверху перестроивши все наличные отношения по отвлеченному образцу, составленному по аналогии с чужеземными формами жизни. Переживание нами ее крушения есть именно конечный результат того, что она создалась, а не родилась. Вся ее история слагалась из противоречий, - и именно потому, что человеческая мысль и воля постоянно стремились утвердить себя вне связи и в прямом диссонансе с тенденциями естественного, органического роста»
Хотя силён уж очень
Был, может быть, приём;
А всё ж довольно прочен
Порядок стал при нём.
Но сон объял могильный
Петра во цвете лет,
Глядишь, земля обильна,
Порядка ж снова нет.
Д. Андреев: «Татарщина и вековая борьба за создание национального государства сталкивали русских лишь с народностями, по культурному уровню их не превышавшими, и притом сталкивали почти исключительно на поле битв. В итоге выработался огромный национальный эгоцентризм, переливавший всеми цветами радуги от религиозно-мистической гордыни до пошлой обывательской спеси. Современники Петра и их потомки по-новому осознали человечество свое место в нем. Эпоха Петра спасительно перевернула представление русских о человечестве: теперь оно начало слагаться не из двух, а уже из трех величин. Во-первых, великая Западная культура. Эта Западная культура была волшебно-притягивающей, глубокой, зрелой, многосторонней; культура, удивительная, между прочим, тем, что, становясь демократически-трудолюбивой, она оставалась аристократически-презрительной. Приходилось во многом идти к ней на выучку. Во-вторых – неопределенное туманище «диких» и «языческих» народов. И, наконец, собственный сверхнарод: это хоть и не мессия, но и по объему своему, и по размерам территории, и по ощущению затаенной в нем силы предназначен к чему-то великому, и вынужден торопливо нагонять упущенное. России суждена всемирная миссия, смысла которой императору не дано знать. Он должен быть уверен лишь в одном, - в ее мировом характере. Его персональная задача сводится к тому, чтобы повернуть сверхнарод на путь, ведущий из прозябания в национальной замкнутости на простор общечеловеческого становления. При этом русский народ надлежит ввести в круг передовых народов не в качестве чьего-либо сателлита или младшего исторического партнера, а в качестве великой державы, которую другие народы будут воспринимать всерьез с самого начала. Такой поворот возможен только при условии, если Россией будут восприняты объективно передовые начала соседней, старшей культуры, ибо эта культура – одна из двух, сумевших расторгнуть аристократическую сословную ограниченность внутри себя и локальную изолированность по отношению к остальному миру. Двести лет продолжалось у нас культурное паломничество на Запад. Оно было необходимо, неизбежно, глубоко осмысленно и оправданно. Но исключительность этой обращенности русского взора на Западную Европу лишила русских возможности сопоставлять облики и ценности культур; плоскостность и утилитаризм новейшей европейской цивилизации были восприняты широкими слоями как своего рода жизненная философия, как мироотошение, и удручающие последствия этого весьма далеки от своего изживания до сих пор. Культурное паломничество на Восток, к тысячелетним очагам духовности, ослабило бы воздействие этой стороны западноевропейского духа, уравновесило бы его тем идеализмом и той необходимой созерцательностью, без которых народная энергия оказывается обращенной на достижение только материальных благ, а ум – на постижение только рассудочно очевидных истин» . Перенесение столицы в Петербург символично – это шаг России настречу Западу, навстречу европейской культуре и свободе. Интересно, что и процесс возникновения гражданского общества в России противоположен западному образцу.
Н. Ульянов: «Государство в Европе, в полном смысле слова, было надстройкой над обществом; в России само общество – создание государства»
Реформа Петра положила начало процессу сближения европейской и русской культуры, вследствие чего возникла интеллигенция как самостоятельное сословие. Первая волна интеллигенции была преимущественно технической, что было вызвано утилитарной потребностью государства в инженерах, строителях, конструкторах, экономистах, то есть в тех специалистах, которые могли бы послужить на пользу укрепления обороноспособности страны и развития экономики.
А. Корнилов: «Петровская школа, несмотря на свой профессиональный характер, имела большое общекультурное значение: она была школой светской; она отреклась от прежнего страха ересей и новшеств и явилась главной воспитательницей и созидательницей первого поколения русской интеллигенции. Эта интеллигенция, надев европейское платье, отличалась от народа уже не только по внешности; в эту именно пору между интеллигенцией и народом начался тот нравственный раскол, который продолжается и до нашего времени. Эта только что народившаяся интеллигенция уже в 30-х годах XVIII столетия дает яркого выразителя новых общественных идей и взглядов в лице Татищева, историка, писателя и деятельного администратора. А в 40-х годах начинается славная деятельность великого русского ученого и преобразователя русского языка М.В. Ломоносова. Во второй половине XVIII в., в особенности после Семилетней войны, уже и общество само, в лице второго поколения интеллигенции, образовавшейся после Петра, обнаруживает самостоятельное стремление к просвещению и к выработке собственной идеологии» . Несмотря на несомненное огромное положительное значение реформы, она имела и обратную сторону, которую подчеркивает Г. Флоровский: «За наиболее вредную и опасную сторону петровской реформы следует считать именно ее прикладной характер, то узкотехническое отношение к культуре, которое лежало в ее основе. Пресловутое «окно в Европу» было прорублено не потому, что за ним брезжил свет просвещения, и не для того, чтобы расширить свой кругозор и подыскать новые культурные травы для посева на родной ниве. Оно было прорублено оттого, что на Западе был налицо в готовом виде культурно-бытовой «прибор», весьма сподручный с точки зрения государственной пользы. И именно по этой причине европеизация оказалась равнозначной денационализации. Спервоначалу задача была поставлена так, - должно было стать европейцами, точнее говоря, суррогатом европейцев, т.е. людьми, способными заменить европейских специалистов. Европа принималась как законченный факт, а не как живая ценность, - как готовый культурно-бытовой уклад, полезный – именно в его наличном виде – и для нас, а внутренний смысл этого житейского уклада и скрывавшаяся под ним духовная сложность совершенно опускались из виду. В итоге получилось нечто весьма неопределенное и расплывчатое – «культура» без осевого стержня и люди с децентрализованным сознанием. Лишь единицы подымались до творческого отношения к нему, - они воспринимали уже не европейский быт, а европейские «идеи», то вечное и вневременное, что воплотилось в исторических достижениях народов Запада. Но они никогда не образовывали сплоченной группы. Ключевский очень удачно определял управлявший Россией слой как «действующую вне общества и лишенную всякого социального облика кучу физических лиц разнообразного происхождения, объединенных только чинопроизводством». Нужно только к этому добавить - эта своеобразная группа была создана петровской реформой и за чинопроизводством стояла некоторая бытовая общность – принадлежность к петербургско-европейской культуре» Здесь мы наблюдаем еще одну российскую антиномию: европейски ориентированные учреждения и политические деятели управляют азиатской в сущности и по быту, и по менталитету страной.
В формировании мировоззрения интеллигенции мы наблюдаем опять же две тенденции: А. Корнилов: «Развитию подобных стремлений способствовало усилившееся общение с Западом, постоянное действие западных идей, которые в это время на западе развивались особенно быстро и притекали в Россию по двум руслам: с одной стороны, это были идеи французских энциклопедистов, материалистов и таких всесветных просветителей, как Вольтер, Монтескье, Руссо и Мабли, а с другой стороны, это были идеи немецких идеалистов. Такое развитие и сознательное стремление, возникшее среди общества, не только к просвещению вообще, но и к выработке самостоятельного мировоззрения, выразилось в том, что среди общественных кругов началась дифференциация. Она обусловливалась, с одной стороны, различием тех русл, по которым притекали западные идеи – французского, материалистического, и немецкого, идеалистического; а с другой стороны, – что еще более важно, – начавшимся сознательным отношением к своим сословным и общественным интересам. Момент этот является великим поворотным пунктом в развитии нашей страны. В ней начинается совершенно новый исторический процесс, который и дает содержание новейшей истории. Если до Петра включительно главнейшими лозунгами государственной власти были собирание старинных русских земель, охрана государственной территории и внешнее возвеличение России, то с царствования Екатерины начинают в сознании общества и самого правительства пробиваться иные тенденции. Главной целью государственной деятельности официально признается уже не расширение и охрана государственной территории, а «блаженство» подданных, благополучие граждан. Екатерина с самого воцарения своего определенно формулирует этот принцип. Стремясь заслужить любовь и преданность своих подданных, она в первых же своих обращениях к ним выставляет на первый план не внешнее возвеличение России, а свое желание посвятить все свои силы и средства заботам о благосостоянии граждан. Можно относиться как угодно критически к выполнению этих ее обещаний, – хотя едва ли возможно отрицать огромное культурное значение ее царствования, – но, во всяком случае, важно отметить поворот в самой формулировке основных задач государственной власти. Вместе с тем еще со второй четверти XVIII в. начинается постепенное раскрепощение сословий, закрепощенных в борьбе за территорию. Этот процесс раскрепощения происходит медленно и постепенно, осложняясь и затрудняясь массой сопутствующих ему явлений и обстоятельств, но начинается он тотчас же, как только является возможность ослабить то напряжение народных сил, которое вызывалось непрерывной борьбой за территорию. Затем наряду с раскрепощением сословий начинается исподволь и вообще освобождение населения от стеснений и гнета, созданных этим многовековым напряжением сил, и, наконец, ослабляется мало-помалу и то основание диктатуры государственной власти, которое создалось еще во времена московских царей опасностью этой борьбы.
Освобождение торговли и промышленности от излишних стеснений и регламентации и признание гражданских прав и гарантий за «людьми среднего рода» дает заметные плоды еще в царствование Екатерины. К концу ее царствования быт и общие тенденции дальнейшего развития Русского государства и его населения намечаются в довольно определенных чертах. Она сознает необходимость смягчения деспотизма верховной власти. Это смягчение она пытается и теоретически обосновать: она старается найти ясное отличие правомерной монархии от деспотической формы правления. Самодержавие Екатерина решительно отстаивает, мотивируя его необходимость обширностью российской монархии и разнородностью ее частей. Любопытно, однако, отметить, что внука своего Александра она воспитывает при помощи республиканца Лагарпа в принципах либерализма и сознательного признания прав человека и гражданина.
С Екатерины в деле распространения образования делается новый решительный шаг. Просвещение признается нужным само по себе, и целью просвещения является не государственная нужда в тех или иных работниках, а сам человек; прямо ставится задачей просвещения, в соответствии с идеями века, облагораживание человеческой природы и указывается, что истинное просвещение должно не только развивать ум, но и воспитывать «добронравие». С другой стороны, совершенно определенно и открыто нужда в просвещении признается нуждой всесословной» .
Н. Ульянов: «Единственным путем развития всех положительных сил русской нации, проявлением подлинной самобытности и залогом самостоятельного деятельного участия во всемирном ходе истории Соловьев считает прежде всего постоянное критическое отношение к своей общественной действительности. Петровские реформы представляются ему великим событием уже потому, что основаны на нравственно –религиозном акте национального самоосуждения» Реформа Петра зарождает новый раскол в обществе - в сфере сознания.
А. Корнилов: «В идейном отношении население распалось с начала XVIII в. на интеллигенцию и народные массы. Среди последних, выведенных церковным расколом из неподвижного состояния, началось сильное идейное брожение. Интеллигенция с самого же начала получила если не всесословный, то разносословный или бессословный состав и явилась в государстве наиболее активным, движущимся и сознательным элементом, в котором уже в XVIII в. начинают проявляться идеи необходимости ограничения правительственного самовластия и требование большей свободы» . Возрождается и новгородская традиция свободомыслия, которой жестко противостоит Ордынская традиция.
3. ВОЗНИКНОВЕНИЕ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
Специалисты считают, что философская и историософская мысль зародилась в России уже в 11 веке. Они просматриваются уже в «Повести временных лет, «Сказании о полку Игореве». Но мощный всплеск интереса культурного общества к философии и появление серьезных работ относится к времени после реформы Петра – конец 18 - начало 19 века. Особенностью русской философии является то, что она далеко не всегда выступала в чистом виде, т.е. в форме философских трактатов, зачастую философские идеи, этические, социальные, теологические концепции выражались в литературных и публицистических произведениях.
А. С. Волжский: «Русская художественная литература – вот истинная русская философия, самобытная, блестящая философия в красках слова, сияющая радугой мыслей, облеченная в плоть и кровь образов художественного творчества» В этом смысле можно сказать, что русская философия началась с оды Державина «Бог»:
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог!
Следующим российским интеллигентом был философ-вольнодумец Александр Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву», за которое и был сослан на 10 лет в Сибирь ввиду противостояния Ордынской традиции.
О влиянии русской художественной литературы на мировую философскую мысль говорит Б.П. Вышеславцев: «Русская литература философична, в русском романе, в русской поэзии поставлены все основные проблемы русской души. И если бы эти проблемы не были общечеловеческими и всемирными, то был бы непонятно всемирное понимание и всемирный интерес к Толстому и Достоевскому».
Практически с момента своего возникновения русская социальная мысль разделилась на западников и славянофилов, что является отражением тех же самых двух традиций – Новгородско-Киевской и Московско-Ордынской. Западники считали, что Россия должна идти по европейскому пути развития, славянофилы полагали, что у нее свой, некий исконно русский путь развития: православие, самодержавие, народность. Впервые доктрина «официальной народности» была высказана еще в царствование Николая 1-го министром просвещеня графом Уваровым. Ее идеологи считали, что период усвоения западной культуры закончился, и Россия не только может обойтись без Западной Европы, но и выше ее по здравым началам жизни (патриархальный мир, благочестие) и по материальному благосостоянию. Ядром теории были: идея ничем не ограниченного самодержавия как квинтэссенции самобытных русских начал, взгляд на государство как на единственную творческую силу в России, ортодоксальное православие. Позднее возникло евразийское направление, они также искали для России третий путь, отличный и от Запада, и от Востока. Сегодняшние евразийцы так и не понимают, в чем он заключается, некоторые же русские философы и сам Достоевский прозревали его, о чем разговор будет позднее. Г. Флоровский пишет о более глубокой сущности этого разъединения интеллигенции: «Для одних права «гражданина» настолько заслонили собой права «человека», что они не замечали стеснительных уз правопорядка; для других «человеческое» в человеке было настолько дорого и свято, что они просто-напросто позабывали о «выгодах» и «естественных» преимуществах «гражданского» общежития. Не в области общественно-исторического миросозерцания возник раздор; раскол совершился раньше, глубже – в сфере идеалов. Прежде, чем стать двумя антагонистическими идеологиями, «славянофильство» и «западничество» было двумя психологическими типами, двумя различными мироощущениями»
Д. Мережковский: «Тогда как западники могли указать на общеевропейскую культуру и на подвиг Петра, как на определенный и сознательный идеал, славянофилы обречены были оставаться в области романтических смутных сожалений о прошлом, или столь же романтических и смутных чаяний будущего, могли указать только на чересчур ясные, но неподвижные и омертвевшие, исторические формы, или на слишком неясные, бесплотные и туманные дали, на то, что умерло, или на то, что еще не родилось. И горе наше или счастье в том, что у нас действительно «две родины - наша Русь и Европа», и мы не можем отречься ни от одной из них: мы должны или погибнуть, или соединить в себе оба края бездны» .
Г. Флоровский более оптимистично смотрит на идеалы славянофилов: «Славянофильство есть, с одной стороны, явление русского народного духа, откровение умопостигаемой природы русского народа, оно вырастает из его недр и тесно связано с его историей и бытом, и с подземными основами его миросозерцания в нем раскрывается вековой религиозный опыт русского народа; и вместе с тем, это попытка национального самоопределения. Но, с другой стороны, славянофилы были первыми на Руси настоящими западниками; они усвоили те высшие результаты духовной культуры, до которых доработалась западная мысль, творчески их переработали и нашли в недрах народного духа, в недрах православноой церкви, основания и возможности преодолеть рационализм западной философии и возвести прочное здание новой системы конкретного идеализма, системы цельного знания, создать философию цельного духа. Но славянофильство было порождением и народного быта, и отрицательные стороны последнего на нем тоже сказались; в славянофильстве сочетались русская святыня с русским язычеством. И ему, как попытке национальной идеологии, не удалось избежать духа националистического самопревозношения»
Интеллигенцию необходимо отличать от интеллектуалов. Дворник может быть мыслителем, крупный чиновник или политик может не принадлежать к интеллигенции. Критерием принадлежности к интеллигенции является не только и не столько образование, сколько особое мировоззрение, включающее в себя какую-либо идею и соответствующий кодекс поведения. Ярким примером могут служить Сократ, Сенека, Христос, Джордано Бруно, Байрон, Николай Гумилев, которые не только декларировали свои философские, этические или социальные взгляды и ценности, но и подтверждали их всей своей жизнью и смертью.
Н. Бердяев: «Русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование. Интеллигенция была классом людей, целиком увлеченных идеями и готовых во имя своих идей идти в тюрьму, на каторгу и на казнь» Именно это обстоятельство сделало интеллигенцию движущим классом в России, в отличие от Европы, где историю творила буржуазия. В настоящее время у нас полным-полно интеллектуалов, но очень мало именно интеллигенции.
История России тоже мечется между двумя основными традициями – новгородской и ордынской, делая резкие переходы от либерализма к реакции. После «просвещенного абсолютизма» Екатерины Россия круто меняет курс при Павле, о начале царствования которого Карамзин писал: «К неизъяснимому удивлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды – прелесть, унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства. Заметим, – прибавляет Карамзин, – черту, любопытную для наблюдателя: в сие царствование ужаса, по мнению иноземцев, россияне даже боялись и мыслить; нет! говорили и смело, умолкая единственно от скуки и частого повторения, верили друг другу и не обманывались. Какой-то дух искреннего братства господствовал в столицах; общее бедствие сближало сердца и великодушное остервенение против злоупотребления власти заглушало голос личной осторожности».
За ней царить стал Павел,
Мальтийский кавалер,
Но не совсем он правил
На рыцарский манер.
А. Корнилов: «Следует, однако же, сказать, что «великодушное остервенение» отнюдь не переходило в действие. Общество даже не пыталось выразить свое отношение к Павлу каким-либо общественным протестом. Оно ненавидело молча» .
«Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически a la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы» «Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга с счастием — и общим, и частным для каждого порознь». «Незнакомые целовались друг с другом как в Пасху, да и действительно это было воскресение всей России к новой жизни»
Историк А. А. Корнилов, сотрудник журнала П.Б. Струве «Освобождение», автор «Курса истории России 19 века», приводит выдержки из письма будущего императора Александра 2-го: «Чтобы сказать одним словом, – писал Александр в этом письме, – благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами. Существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно передать все те безрассудства, которые совершались здесь. Прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чем, одним словом, мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России». При Александре 1-м маятник внутренней политики опять качнулся влево.
А. Корнилов: «После произвола и самовластия Павлова царствования мысль Александра поставить выше всего закон и обеспечить всем возможность знать этот закон являлась, несомненно, именно такой мыслью, которая могла всего более создать молодому государю популярность и обеспечить, ему сочувствие образованного слоя общества. Общество предалось необузданной радости: тотчас появились воспрещенные Павлом прически, шляпы, понеслись экипажи с запрещенной упряжью. Но это ребячество было вполне естественно: ведь и эти жалкие права были отняты при Павле. Более разумные и сознательные патриоты не только радовались тому, что кончилась эпоха террора, но и приветствовали наступление новой эпохи, с которой связывались самые розовые надежды. И на первых порах живым подтверждением и оправданием этих надежд явилась энергичная работа молодого царя, спешившего стереть и загладить все болезненные следы правления своего отца и отменить все изданные им стеснительные и ненавистные меры. Ко времени вступления на престол Александра процесс образования государственной территории вполне уже завершился, по крайней мере, в общих чертах. Борьба за территорию уже не составляет в это время насущной жизненной задачи Русского государства. Следовательно, заботы правительства могли, наконец, обратиться на внутренние нужды населения. При Екатерине в России стал уже складываться довольно значительный центр мыслящего общества, и в нем стали ясно высказываться стремления к выработке самостоятельного мировоззрения и даже известных политических идеалов. В конце Екатерининского царствования тогдашние либералы и демократы становятся уже в оппозицию правительству и терпят преследования. При Павле эти преследования и необузданный произвол власти достигли огромных, неимоверных размеров и впервые дали, всему русскому образованному обществу, в массе, почувствовать и сознать практическую важность гарантии против правительственного произвола. Но когда Павел был устранен, обществом овладела беззаботная радость и розовое, оптимистическое настроение. В нем не видно было еще никаких сколько-нибудь значительных и сознательных активных элементов. Он радуется фактическому освобождению от невыносимого гнета и с беззаботным доверием и оптимизмом смотрит на нового властелина, который действительно преисполнен был благих намерений и самых передовых мечтаний. Александр в тот момент, как мы видели, мечтал облагодетельствовать Россию дарованием ей прочных «законносвободных» учреждений и затем удалиться в частную жизнь. Первые годы царствования Александра могут быть признаны самым блестящим периодом в истории русского просвещения в XIX в.»
В то время очень сильно
Расцвёл России цвет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет.
Либеральные реформы Александра предполагали и уничтожение крепостного права, но при выработке механизма этой акции возникало множество затруднений.
А. Корнилов: «Отменить крепостное право считалось в то же время опасным – без просвещения; ввести же просвещение в народные массы при крепостном праве было нелегко, по общему признанию. Получался, таким образом, своего рода заколдованный круг. Выйти из него надеялись лишь путем длительных и упорных усилий.
Положение плательщиков налогов, в особенности помещиков, было и без того весьма незавидное. Это недовольство нелепым образом обращалось не на тех, кто причинил расстройство финансов, а на того, кто честно открыл обществу глаза на существующее положение дел, ничего не утаивая» .
Жизнь постепенно разбивает розовые надежды общества, но надо заметить, что вина в этом лежит не столько на правителе, сколько на самом обществе, не готовом к кардинальным реформам.
А. Корнилов: «Те потрясения, которые последовали за войнами 1805–1807 гг. и которые вывели общество из пассивно-оптимистического настроения, в каком оно находилось раньше, те экономические и материальные потрясения, которые обусловились Тильзитским миром и Отечественной войной, те огромные нравственные приобретения, которые сделало русское общество в бурную эпоху Наполеоновских войн, – послужили, как я думаю, более сильными факторами движения в том социально-политическом процессе, который развивался в XIX в. в России». Необходимость образования для общества вызываетсся в это время самой жизнью. Рассуждая о беспорядках в администрации на юге, император сказал: «Я знаю, что в управлении большая часть людей должна быть переменена, и ты справедлив, что зло происходит как от высших, так и от дурного выбора низших чиновников. Но где их взять? Я и 52 губернаторов выбрать не могу, а надо тысячи...» «Армия, гражданская часть – все не так, как я желаю, но как быть? Вдруг всего не сделаешь, помощников нет...» Удручающее состояние представляет собой не только интеллектуальный, но и нравственный уровень общества, в том числе и высших слоев: «Вообще, воровство и злоупотребления чиновников развились в это время до крайних пределов – по единодушному свидетельству всех современников. Все то же осталось в ней самодержавие наверху, крепостное право внизу и господство всякого произвола – административного и помещичьего. Народное же просвещение, сильно двинувшееся было вперед в начале царствования, теперь было подавлено, искажено и изуродовано обскурантскими и реакционными мерами клерикалов и изуверов-мистиков; печать была сведена к нулю, и, казалось, все легальные и мирные пути к свободному развитию общества были отрезаны...
Так кончилось это царствование Александра 1, вызывавшее вначале у всех такие розовые надежды. С начала царствования Александра накопилось много поднятых и неразрешенных вопросов, разрешения которых нетерпеливо ждала передовая часть общества, приучившаяся к оппозиционному отношению к правительству еще со времени Тильзитского мира и континентальной системы и успевшая, после близкого общения с Европой в 1813–1815 гг., выработать себе определенные политические идеалы. Идеалы эти шли совершенно вразрез с реакционным направлением правительства, выражавшимся к концу царствования Александра в самых обскурантских и нелепых формах. Все это, как мы видели, привело мало-помалу не только к острому недовольству и брожению среди передовой интеллигенции, но к образованию в среде ее прямого заговора, ставившего себе резко революционные цели.
Это революционное движение завершилось, в силу случайных обстоятельств, преждевременным и неподготовленным взрывом 14 декабря 1825 г. – взрывом, помогшим правительству Николая быстро ликвидировать и подавить это движение жестокими репрессивными мерами. В результате страна лишилась лучших и наиболее живых и самостоятельных представителей передового мыслящего общества, остальная часть которого была запугана и терроризована мерами правительства, а правительство оказалось совершенно разобщенным в предстоявшей ему трудной работе с умственными силами страны на все время царствования Николая» .
Г. Федотов: «Вместе с культурой, с наукой, с новым бытом с Запада приходит и свобода. И при этом в двух формах: в виде фактического раскрепощения быта и в виде политического освободительного движения»
Первыми интеллигентами, ратующими за свободу, были декабристы. В нашей истории их принято изображать безвинными мучениками, но это не совсем так. На их мировоззрение наложились обе российские традициии – и Новгородская, и Ордынская. Свободолюбивой идеологии способствовало знакомство многих офицеров, участвовавших в Заграничном походе русской армии для разгрома Наполеона, с политической и общественной жизнью в государствах Западной Европы, а также влияние работ западных писателей эпохи Просвещения: Вольтера, Руссо, Монтескье. Под воздействием западных идей и впечатлений они считали самодержавие и крепостное право губительными для дальнейшего развития страны.
А. Корнилов: «Стремление к общественной деятельности, которое обнаружилось у многих молодых офицеров по возвращении их в Россию в 1813–1814 гг., не замедлило тотчас же проявиться в разнообразных формах, вроде, например, офицерской «артели», бывшей своеобразным клубом в Семеновском полку, затем в целом ряде масонских лож, которые размножались в России, просветительных и литературных кружков, вроде «Арзамаса», «Зеленой лампы» и т. п., значение которых в истории русской литературы общеизвестно; затем в виде кружков для саморазвития и чтения среди молодых офицеров, в которых иногда принимали участие и посторонние лица. Когда создались эти элементы движения, явились и инициаторы первых политических организаций» .
Создавались тайные общества, в которых наблюдалось весьма существенные программные отличия. Некоторые стояли на либеральной основе и мечтали о конституционной монархии, самое радикальное Южное общество требовало установления республики. Ордынская традиция проявлялась как в некоторых идеях, так и в средствах и методах. «Пестель, несомненно, был самой замечательной личностью по своему характеру, знаниям и уму среди членов тогдашних тайных обществ. Он обладал не только огромным умом – умом творческим, но и соответственным темпераментом; это был человек железной воли и колоссального честолюбия, которое, по-видимому, в значительной мере являлось в нем движущей пружиной наряду с искренними и сильными стремлениями к общему благу. Организацию общества Пестель заимствовал у тогдашних итальянских тайных обществ, так называемых карбонариев. Они представляли собой тип прямых заговорщицких организаций. Выбирая из этих двух типов, Пестель остановился на типе карбонариев, который более соответствовал его личному характеру и принципам.
Во главе общества должны были стоять «бояре» – руководители, которые остальным членам (в принципе) не были даже известны. Самый устав общества мог быть известен только «боярам» и следующему за ними разряду членов, которые назывались «мужами»; членам третьей категории, «братьям», т. е. рядовым членам, не был даже известен устав, они обязаны были лишь слепо повиноваться тайному правительству этого тайного общества. Наконец, был еще четвертый разряд (уже не членов, а лишь сочувствующих) – так называемые «друзья», которые вносились в списки как подходящий материал, из которого могли рекрутироваться действительные члены, но сами могли даже и не знать о своем внесении в эти списки и о своей прикосновенности к тайному обществу. Такого рода организация совершенно соответствовала якобинским взглядам Пестеля, которые он себе выработал в качестве поклонника эпохи Конвента и революционного правительства Франции 1793 г.
Михаил Муравьев прочитав устав, заявил, что этот устав годен разве для разбойников муромских лесов, но не для культурного общества с политическими целями.
Пестель постоянно ставил своим товарищам на вид необходимость не только цареубийства, но даже истребления всей царствующей фамилии, и этот вопрос постоянно приводил к спорам между ним и Муравьевым-Апостолом. Пестель думал, сокрушив при помощи военного переворота существующий строй и уничтожив царствующий дом, образовать военную диктатуру в виде временного правительства, которое путем энергической работы в течение примерно 8–10 лет подготовило бы возможность осуществления республиканского строя в России. Разумеется, это вело бы к военно-деспотическому режиму, так как осуществление этого плана потребовало бы, без сомнения, подавления целого ряда контрреволюционных восстаний. Впрочем, и сама республика, проектированная Пестелем, была ярко якобинского типа, с чрезвычайно сильной и централизованной административной властью. Все управление сосредоточивалось, по образцу французской директории, в руках пяти человек – директоров, которые должны были получить большую власть. При этом Пестель не только не желал допускать какой-нибудь автономии отдельных местностей, но, наоборот, желал совершенно, хотя бы и насильственно, объединить всю Россию в одно и однообразное политическое тело: он даже не признавал самостоятельности Финляндии и соглашался на отделение только Польши – под условием, впрочем, что Польша примет социально-политический строй, одинаковый с Россией; Финляндия же должна была быть совершенно инкорпорирована, причем Пестель не признавал даже местных языков. В вероисповедном вопросе он держался аналогичных взглядов, полагая, что православие в России должно быть господствующей религией»
Мятежники были убеждены, что если солдатам честно рассказать о целях восстания, то их никто не поддержит. Поэтому солдат просто обманули. Отсюда и идет анекдот из книги Астольфа де Кюстина, где он, описывая восстание декабристов, утверждает, что заговорщики убедили солдат кричать «Да здравствует конституция!» потому что «жена Константина, которого они хотели возвести на престол, их императрица, называется Конституцией». Можно упомянуть и о том, что генерал Милорадович, подвернувшийся под руку декабристам, был застрелен Каховским в спину, что было неприемлемо по дворянскому кодексу чести.
В. Новодворская: «Планы Пестеля были совершенно большевистскими планами. Он планировал не только республику, хотя невозможно сразу перейти к республике. Невозможность – это не урон чести. Уроном чести было другое – идея убийства не только монарха, но и всей царской семьи. Узнаете историю с Екатеринбургом и тем самым Ипатьевским подвалом? Вся эта история уже проигрывалась в пестелевском кружке. Убить всех, вплоть до грудных младенцев, извести под корень царский род. Они не успели договорить до конца, но безусловно, следом пришла бы мысль убить всех, кто не согласен. Люди были для Пестеля уже не главное. Главное было – изменить общественный строй. Я думаю, что они с Владимиром Ильичем поняли бы друг друга очень хорошо»
Следующим философом, попавшим в опалу, был Чаадаев. Его «Философические письма» вызвали резкое недовольство властей из-за выраженного в них горького негодования по поводу отлучённости России от «всемирного воспитания человеческого рода», «духовного застоя, препятствующего исполнению предначертанной свыше исторической миссии». Чаадаев был объявлен сумасшедшим.
А. Корнилов: «Через год Чаадаев написал – конечно, не для печати – свою «Апологию сумасшедшего», в которой проводил, в сущности, свои прежние взгляды, утверждая, однако, что никто больше его не любит свою родину, и доказывая, что глас народа далеко не всегда – глас Божий» .
Две традиции в формировании мировоззрения продолжают свое движение:
А. Корнилов: «Молодое поколение оказалось разделенным на те же два русла, по которым западные идеи проникали в Россию и прежде, начиная с Екатерины. И теперь явились, с одной стороны, лица, усвоившие себе главным образом идеи конца XVIII в., идеи французской революции, наследовавшие вместе с тем идеи декабристов, которые воспитывались в свое время на той же французской идеологии; с другой стороны, явились и последователи немецкой мысли, немецкого идеализма и послекантовской метафизики, которая проникала все глубже в русское мыслящее общество 20-х и 30-х годов» . Парадокс заключался в том, что за революционным пафосом французских просветителей на самом деле крылась ордынская традиции, а консервативный и религиозный идеализм вел к свободе.
40-е годы 19 века Бердяев назвал русским ренессансом. По выражению Достоевского, «это была эпоха, впервые сознательно на себя взглянувшая», то есть то время, когда Россия осознала саму себя. Это соответствует следующему этапу развития личности и нации:
А. Бейли: «2. Последующая болезненная дифференциация сознания до отчётливого понимания двойственности. В этом состоянии человек ясно сознаёт свою сущностную двойственность. Ему известно, что он есть дух-материя, форма-жизнь и душа в проявлении. На этой стадии, которая длится много жизней и ведёт человека по пути испытаний и ученичества до третьего посвящения, центр тяжести (назовём это так) неуклонно сдвигается от формы к душе. Растёт понимание того, что существует Реальность, которая включает в себя и, в то же время, устраняет двойственность. Не забывайте, что вся история эволюции – это история сознания и расширения принципа «роста осведомлённости», когда на смену микроскопическим интересам самосознательного человека приходит постепенно развивающаяся способность вмещения, в конце концов вводящая его в сознание космического Христа» .
Интеллигенция – это та часть нации, которая в силу своего образования и мыслительных способностей хотя бы примерно, на уровне интуитивного прозрения, понимающая, в каком направлении должно двигаться общество. Критическое отношение к действительности должно основываться на понимании, что конкретно вы критикуете, какие общественные институты вас не устраивают и в чем причина их несовершенства, что необходимо сделать, чтобы их исправить, найти хоть какой-то приемлемый путь для реализации своих идей.
К. Леонтьев: «Человечество стало теперь несравненно сознательнее против прошлого, и теории ему в наше время нужнее, чем когда-либо. И.С. Аксаков любил говорить, что «историческое сознание следует теперь по пятам за событиями». Эта неустранимая потребность сознательного отношния к жизни не может удовлетворяться только одними объяснениями прошедшего, но ей естественно нужны и реальные пророчества будущего, хотя бы и ближайшего. Без какого-нибудь, хотя бы и неясного, плана и в старину не действовали, тем более необходимы теперь эти планы, эти теории. Они должны быть в наше время даже много яснее прежнего, избегая только, с одной стороны, излишнего предрешения подробностей, а с другой – не забывая силы сроков»
Г. Федотов: «Стало давно трюизмом, что со времен Петра Россия жила в двух культурных этажах. Резкая грань отделяла тонкий верхний слой, живущий западной культурой, от народных масс, оставшихся духовно и социально в Московии. Одна культура представляла варваризированный пережиток Византии, другая ученическое усвоение европеизма. Выше классовой розни между дворянством и крестьянством была стена непонимания между интеллигенцией и народом. Но, признав это, сейчас же следует сказать: поразительна та легкость, с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение. Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Растрелли – Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота - блестящим развитием русской науки. Поразительно то, что в искусстве слова, в самом глубоком и интимном из созданий национального гения, Россия дала всю свою меру лишь в 19 веке. Погибни она, как нация, еще в эпоху наполеоновских войн, и мир никогда бы не узнал, что он потерял с Россией. Этот необычайный расцвет русской культуры в новое время оказался возможным лишь благодаря прививке к русскому дичку западной культуры. Но это само по себе показывает, что между Россией и Западом было известное сродство, иначе чуждая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь. Значит, за ориентализмом московского типа лежали нетронутые древние пласты киево-новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским Западом»
Достоевский: «Многое, очень многое из того, что мы взяли из Европы и пересадили к себе, мы не скопировали только, как рабы у господ, а привили к нашему организму, в нашу плоть и кровь; иное же пережили и даже выстрадали самостоятельно, точь-в-точь как те, там — на Западе, для которых всё это было свое родное. Вот этот-то процесс всего яснее и осязательнее можно выследить отчасти и на отношении нашем к литературам других народов. Ихние поэты нам, по крайней мере большинству развитых людей наших, точно так же родные, как и им, там у себя — на Западе. Я утверждаю и повторяю, что всякий европейский поэт, мыслитель, филантроп, кроме земли своей, из всего мира, наиболее и наироднее бывает понят и принят всегда в России» .
Новый виток истории, и новое качание маятника влево при вступлении на престол Александра 2-го: «Общество в этот момент отнеслось к этим первым проблескам либеральной политики совершенно так же, как общество начала царствования Александра I к его первым шагам. Настроение было совершенно оптимистическое, необыкновенно розовое и благодушное. Общество, в течение целого тридцатилетия испытывавшее страшный гнет и будучи еще ранее обессилено уничтожением своей лучшей части в лице декабристов, конечно, было очень принижено и не привыкло свободно выражать свои мысли. Господствующим чувством было чувство освобождения от гнета николаевского режима и то ожидание более либеральной политики, которое поддерживалось первыми мерами Александра 2-го»
В. Соловьев: «В царствование Александра II закончилось внешнее, природное образование России, образование ее тела, и начался в муках и болезнях процесс ее духовного рождения. Всякому новому рождению, всякому творческому процессу, который вводит существующие элементы в новые формы и сочетания, неизбежно предшествует брожение этих элементов»
В Европе уже закончился период господства и немецкой классической философии, и эпохи Просвещения и происходил переход к материалистическим и социальным учениям, когда русская философия только делала свои первые шаги.
Версилов, один из главных героев «Подростка», говорит: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их - мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!»
Достоевский считал, что «русское отношение к всемирной литературе есть явление почти неповторяющееся в других народах в такой степени во всю всемирную историю. Всякий поэт – новатор Европы, всякий пришедший там с новой мыслью и с новою силою не может миновать русской мысли, не стать почти русской силой». «Способность приветствовать все великое, где бы оно ни появилось, и принимать в свой духовный организм – одна из черт русской культуры», - говорит Н. Ульянов в статье «Русское и великорусское».
Надо отметить кардинальное отличие западноевропейской и русской философии.
В. Эрн: «Принцип философствования русских философов существенно отличен от принципа философствования западноевропейских мыслителей нового времени» . В Европе философия в свое время выделилась из богословия, свой метафизический фундамент она построила на учении Платона. Английский философ Уайтхед говорит, что «Наиболее правдоподобная общая характеристика европейской философской традиции состоит в том, что она представляет собой серию примечаний к Платону». С самого начала ее интересовали фундаментальные вопросы метафизики, из которой выводилась этика. Методологической основой своей она имела схоластику, основанную на логике Аристотеля, и пытавшейся объяснить божественные истины рациональными аргументами. Здесь можно вспомнить слова Пушкина о Сальери:
Ремесло
Поставил я подножием искусству:
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху.
Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп.
Поверил я алгеброй гармонию.
Схоластика логическим продолжением имеет Реформацию и протестантизм, более рационально относящийся к вере, чем православие и католицизм. Никто не оспаривает ценность познания; человек хочет иметь не просто слепую веру, а четко и ясно понимать, во что он верует. Но рациональное познание не должно считаться абсолютной истиной. Вера же как таковая есть не столько знание, сколько ощущение, по словам о. А. Меня, «состояние духа, рожденное переживанием реальности Высшего».
А. Мень: «Религиозный опыт можно в самых общих чертах определить как переживание, связанное с чувством реального присутствия в нашей жизни, в бытии всех людей и всей вселенной некоего высшего начала, которое направляет и делает осмысленным как существование вселенной, так и наше собственное существование»
Е. Рерих: «Вера есть форма неосознанного, предчувствуемого знания, предвосхищение, или то же осознание. А воля есть форма выражения знания» . В данном случае инсайт, интуитивный прорыв можно сравнить с аксиомой, а рациональное познание – с теоремой.
Между тем, утрируя принципы рационализма, европейская философия приходит к утилитаризму Бентама, позитивизму Конта и материализму Фейербаха. Спекулятивные рассуждения идеалистической философии об абстрактных вопросах отрывали ее от реального бытия, что привело к перегибу в другую сторону и привело к возникновению в качестве антитезиса атеистических и материалистических учений. Об утрате смысла понятия бытия и абсолютизации рационального мышления писал Мартин Хайдеггер. Но по сравнению с Кантом и Гегелем, Шеллингом и Шопенгауэром позитивизм Конта и материализм Фейербаха являются явным упадком философской мысли, отразившийся и на менталитете общества, что Освальд Шпенглер впоследствии назвал «Закатом Европы». Об отравляющем влиянии этих учений еще в 40-х годах 19 века писал русский поэт и философ Степан Петрович Шевырев: «Запад увлек нас роскошью своей образованности, он возит нас на своих окрылнных пароходах, катает по железным дорогам, угождает без нашег труда всем прихотям нашей чувственности, расточае перед нами остроумные мысли, наслаждения искусства. Мы рады, что попали на пир к такому богатому хозяину. Мы упоены, нам весело так дешево вкусить то, что так дорого стоило. Но мы не замечаем, что в этих яствах таится сок, которого не вынесет свежая природа наша; мы не предвидим, что пресыщенный хозяин, обольстив нас всеми прелестями великолепногоо пира, развратит ум и сердце наше, что мы выйдем от него опьяненные не по летам, с тяжелым впечатением от оргии, нам непонятной» .
«Отсюда и поеду, Алеша, - говорит Иван Карамазов. - И ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники; каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, - в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими».
Русская философия носила совершенно другой характер. Интересно, что она не выделилась из религии, а пришла к ней. Бердяев пишет, что «для истории русской мысли характерно, что первый русский философ Чаадаев был лейб-гусарский офицер, а первый оригинальный богослов и основоположник славянофильства Хомяков был конногвардейский офицер». Метафизическую основу в русской философии изначально составляло православие, поэтому решать эти вопросы казалось излишним.
В. Б. Вышеславцев: «Следует сказать об отношении руской философии к религии и теологии. Она постоянно привлекает их к решению философских проблем. И это потому, что сама религия была первой формой философии и переполнена философскими мыслями. В Индии, Вавилоне, Египте религия вообще была неотделима от философии. В Греции от Платона до Плотина философия всегда принимет во внимание мистерии» Но православие, в отличие от схоластики и протестантизма, делало упор не на рациональное понимание Бога, а на интуитивное прозрение, что наиболее отчетиво выражено в исихазме. Так же излишней была и разработка различных философских категорий и понятий, которые уже были досконально рассмотрены в классической немецкой философии.
Н. Бердяев: «Русские призваны создать религииозную философию, философию цельного духа. В России начинают философствовать не с того конца, с которого начинают философствовать в Германии. Мы начинаем философствовать с жизни и философствуем для жизни» . Можно сказать, что сам характер русской философии отразился в творчестве отца Сергия Булгакова, который оперировал категориями не «законов», т.е. безличных детерминант, а «идеалов», т.е. ценностно окрашенных целей. Самые насущные вопросы, интересовавшие философов, были проблемы нравственности, миссии России в мировом масштабе, так называемая «русская идея», а также возможные пути развития России. Проблемы бытийности в русском менталитете никогда не стояло, наверное, потому, что бытие перед русским этносом всегда стояло непосредственно как задача, как вызов, который требовал немедленного ответа. Это выработало в нас некую спонтанность, но особого рода. Если даосы призывали к спонтанности как к естественной реакции на что-либо, то они акцентировали внимание на том, чтобы личностно окрашенные понятия, представления не имели над нами власти и не являлись причиной наших чувств, мыслей и действий, поскольку все это причины внешние, а действие должно быть спонтанным, естественным, исходить из глубин нашего существа. «Немотивированность» или «спонтанность» понималась ими как непреднамеренная активность. Нет ни размышления, ни расчёта, ни желания. Между внутренней природой человека и действием его в мире нет вообще никаких промежуточных шагов. Действие происходит как естественная адекватная реакция на внешнее воздействие и достигает цели самым коротким путём, так как опирается на восприятие здесь и сейчас. Но поскольку мы не совсем Восток, а все-таки еще и Запад, то непосредственного восприятия Дао у нас нет, поэтому мы действуем спонтанно и непосредственно с личностной, рациональной точки зрения, а потом чешем репу и думаем, что же такое мы сделали, почему хотели как лучше, а получилось как всегда, и как теперь все это исправить. «Вы, может быть, еще одумаетесь, — apr;s le temps разумеется, как и все мы, русские люди», - говорит Верховенский в «Бесах», ибо, по выражению Кьеркегора, «мы живем вперед, а понимаем назад». В то же время, возможно, что именно такое течение событий имело основополагающую цель: выработать волю и сопротивление внешним обстоятельствам, признать их чем-то второстепенным и не имеющим определяющего значения по сравнению с вечными ценностями. Формирование воли и независимого мышления невозможны в условиях внешнего благополучия до тех пор, пока человек не научится самостоятельно проявлять инициативу в собственном совершенствовании, а до тех пор истории приходится ставить его в такие условия, в которых он будет вынужден развивать необходимые качества.
Е. Рерих: «Благополучие засасывает, как трясина, и пресекается путь духа. Целые народы топили дух свой в тумане благополучия и тем нарушали спираль эволюции. Многие шли вниз. Потому дается путь страдания как путь восхождения духа. Лишь сильный, закаленный дух может не бояться дракона благополучия и восходить, даже будучи окружен им» . Если России суждена великая миссия, то она должна быть интеллектуально и нравственно готова к ней. Сейчас Россия должна пройти форсированным маршем тот путь, который страны Западной Европы проходили века.
В царствование Екатерины один из первых деятелей российского Просвещения Н.И. Новиков писал: «Большая часть, странствуя мыслями по беспредельной обширности мира, ищут познания всех возможных вещей, а в своем собственном малом мире пребывают неизвестны и чужды. Многие науку познания самих себя не почитают за нужную и требующую великого прилежания». Следуя его завету, с самого начала своего возникновения, как говорит А.Ф.Лосев, «русская философия никогда не занималась ничем другим, помимо души, личности и внутреннего подвига»
Понятие «подвиг» у нас всегда связывалось со словом «подвижничество». Юрий Никитин в книге «Святой Грааль» пишет: «Это и есть подвиг в русском понимании. Подвижничество! Что побороть дракона! Вот себя побороть… Нет зверя лютее, сильнее, хитрее. Всегда берет верх: где хитростью, где лаской, где упрямством, где сладкими речами».
Е. Рерих: «Принесение личного в жертву Общему Благу есть путь Архата. Многие ли могут идти им? Но кто-то может, и кто-то идет, и путь этот называется путем подвига. Устремление, вырастая, достигает состояния, когда путь подвига становится неизбежным и выросшее сознание с радостью и добровольно избирает его. И бремя тяжкое, бремя невыносимое становится крыльями полета. Ибо Сказано: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко есть». Подвиг распятия не в мерах человеческих. Но ближайшие, не колеблясь, шли Путем Учителя. Для духа, восставшего и сбросившего цепи плоти, нет предела власти и победе над материей» .
Это исходная позиция и самого Достоевского, и именно эти проблемы и являются фундаментом его творчества.
4. ЭТАПЫ РУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ В ТВОРЧЕСТВЕ ДОСТОЕВСКОГО
Дворянство
Жизнь во всем ее разнообразии развивается циклично. Такую цикличность мы находим и в природе, и в истории общества. Сутки делятся на утро, день, вечер, ночь. Год состоит из весны, лета, осени и зимы. Принцип периодичности применим и к истории. Древние культуры применяли деление на Золотой, Серебряный, Бронзовый и Железный века. Английский историк Арнольд Тойнби в работе «Постижение истории» выделил в развитии цивилизаций стадии возникновения, роста, надлома и разложения. Историю России условно можно подразделить на период Киевской Руси, Московской Руси, Петровской империи и постреволюционной России, в которой мы живем. То же четырехчастное деление можно приложить как к великим эпохам, так и к меньшим историческим периодам. В самой истории развития революционной мысли в России тоже может быть выделено 4 этапа: дворянский, народнический, нигилистический и революционный.
Достоевский приводит интересную цитату из статьи по этому поводу: «Когда-то, 50 лет назад, субъектами политических преступлений в России были люди, выходившие из среды высшего, интеллигентного общества (декабристы); в 40 годах тип русского политического преступника значительно стал мельче («петрашевцы»); в начале 60 годов он уже измельчал до так называемого мыслящего пролетариата («чернышевцы»); в начале 70 годов он пал до неразвитых, школьных недоучек и низкопробных нигилистов («нечаевцы»). Такое постепенное мельчание лучшее доказательство, что преступная политическая пропаганда после всех либеральных реформ нынешнего царствования никак уже не может рассчитывать на увлечение ею со стороны сколько-нибудь развитых элементов общества»
Вполне естественно, что первыми, кто получил доступ к сокровищам античной и европейской культуры, был привилегированный класс – дворянство.
Г.Федотов: «Из дворянского ядра вырастает русская интеллигенция – до конца связанная с этим сословием своими добродетелями и пороками. Дворянин развивает в себе чувство личной чести, совершенно отличное от московского понятия родовой чести и восходящее к средневековому рыцарству»
Достоевский в понятие сословия вкладывает его идеальный смысл. Версилов в «Подростке» говорит сыну: «тут, например, уже были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Руси не только нет законченного, но даже нигде и не начато. Важнее именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый». Далее он определяет смысл существования дворянства: «Слово «честь» значит долг. Когда в государстве господствует главенствующее сословие, тогда крепка земля. Главенствующее сословие всегда имеет свою честь и свое исповедание чести, которое всегда почти служит связью и крепит землю; полезно нравственно, но более политически. Потерпят рабы, то есть все не принадлежащие к сословию. Чтоб не терпели - сравниваются в правах. Так у нас и сделано, и это прекрасно. Но по всем опытам, везде доселе (в Европе то есть) при уравнениях прав происходило понижение чувства чести, а стало быть, и долга. Эгоизм заменял собою прежнюю скрепляющую идею, и все распадалось на свободу лиц. Освобожденные, оставаясь без скрепляющей мысли, до того теряли под конец всякую высшую связь, что даже полученную свободу свою переставали отстаивать», - надо заметить, что предсказание Достоевского полностью сбылось после победы революции.
Далее он формулирует задачи сословия: «Но русский тип дворянства никогда не походил на европейский. Наше дворянство и теперь, потеряв права, могло бы оставаться высшим сословием, в виде хранителя чести, света, науки и высшей идеи и, что главное, не замыкаясь уже в отдельную касту, что было бы смертью идеи. Напротив, ворота в сословие отворены у нас уже слишком издавна; теперь же пришло время их отворить окончательно. Пусть всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собою обращается лишь в собрание лучших людей, в смысле буквальном и истинном, а не в прежнем смысле привилегированной касты», - по сути, это программа аристократизации общества, постепенного, целенаправленного и планомерного его развития до высшего идеального состояния. «Христианские ценности – аристократические ценности», - пишет Ницше в «Антихристианине». Но Ницше учит отделять истиную аристократию от ложой: «Ориентиром, выводящим на правильный путь, стал мне вопрос, что, собственно, означают в этимологическом отношении обозначения «хорошего» в различных языках: я обнаружил тут, что все они отсылают к одинаковому преобразованию понятия - что «знатный», «благородный» в сословном смысле всюду выступают основным понятием, из которого необходимым образом развивается «хороший» в смысле «душевно знатного», «благородного», «душевно породистого», «душевно привилегированного»: развитие, всегда идущее параллельно с тем другим, где «пошлое», «плебейское», «низменное» в конце концов переходит в понятие «плохое». Но процесс наименования связан также с типичным характерным признаком, и именно этот случай интересует нас здесь. Они называют себя, например, «истинными»; прежде всего греческая знать, выразителем которой был мегарский поэт Феогнид. Отчеканенное для этого слово по корню своему означает того, кто есть, кто обладает реальностью, кто действителен, кто истинен; затем, в субъективном обороте, истинного как правдивого: в этой фазе преобразования понятия оно становится лозунгом и девизом знати и без остатка переходит в смысл слова «знатный», отделяясь от лживого простолюдина, как его понимает и изображает Феогнид, - покуда наконец, с упадком знати, не сохраняется для обозначения душевного благородства. В слове [злой], как и в [низменный] плебей в противоположность [добрый]), подчеркнута трусость: это, по-видимому, служит намеком, в каком направлении следует искать этимологическое происхождение многозначно толкуемого [добрый]» .
Н. Бердяев: «Творчество духовной культуры, духовных ценностей, религиозных, познавательных, моральных и эстетических – аристократично и предполагает существование духовной аристократии. Духовная аристократия будет и в бесклассовом обществе. Ее исчезновение означало бы исчезновение качества. Качество – аристократично. Это не значит, что духовная культура существует лишь для немногих. Творчество великих творцов, напр., у нас Пушкина и Л. Толстого, имеет всенародное значение» .
«Нас таких в России, может быть, около тысячи человек; действительно, может быть, не больше, но ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее», - говорит Версилов.
Заратустра: «О братья мои, кто первенец, тот приносится всегда в жертву. А мы теперь первенцы».
Переведи меня через майдан, –
Он битвами, слезами, смехом дышит,
Порой меня и сам себя не слышит.
Переведи меня через майдан.
Переведи меня через майдан,
Где мной все песни сыграны и спеты,
Я в тишь войду и стихну – был и нету.
Переведи меня через майдан.
Дворянская интеллигенция была знакома с философией истории, умела анализировать, и на недавних примерах французской революции прекрасно понимала и причины, и следствия подобных движений. Не только русский бунт – бессмысленный и беспощадный, и не только история России – борьба невежества с несправедливостью. Эта тенденция мировая. Они предвидели и неизбежность перемен, и кровавый террор, и диктатуру, и новое рабство. Версилов анализирует революционные события во Франции 1871 года: «они только что сожгли тогда Тюильри... О, не беспокойся, я знаю, что это было «логично», и слишком понимаю неотразимость текущей идеи, но, как носитель высшей русской культурной мысли, я не мог допустить того, ибо высшая русская мысль есть всепримирение идей». Развитие и новых идей, и новых движений они наблюдали как бы со стороны, а со стороны, как в шахматах, всегда виднее, какой ход был оптимальный в данной ситуации, а какой ведет к поражению: «Там была брань и логика; там француз был всего только французом, а немец всего только немцем, и это с наибольшим напряжением, чем во всю их историю; стало быть, никогда француз не повредил столько Франции, а немец своей Германии, как в то именно время! Тогда во всей Европе не было ни одного европейца! Только я один, между всеми петролейщиками, мог сказать им в глаза, что их Тюильри - ошибка; и только я один, между всеми консерваторами-отмстителями, мог сказать отмстителям, что Тюильри - хоть и преступление, но все же логика. И это потому, мой мальчик, что один я, как русский, был тогда в Европе единственным европейцем. Я не про себя говорю - я про всю русскую мысль говорю». В словах Версилова звучит не квасной патриотизм, так распространенный в России во все времена, а истинная любовь к Родине, основанная на понимании национальной идеи и миссии России.
Образ Версилова содержит в себе самую суть российской аристократии духа: «Да, мальчик, повторю тебе, что я не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех. Это - тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек - может, более, может, менее, - но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут - мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, не мало». Если заняться подсчетами, то выяснится, что вся великая русская культура от Радищева до Высоцкого, от Чайковского до Свиридова, от Репина до Рериха, от Владимира Соловьева до Николая Ульянова, от Ломоносова до Капицы – действительно создана этой тысячей. Остальные 140 миллионов считают себя носителями русской культуры. Причем примазываются к великой русской истории и считают себя носителями русской культуры прежде всего два типа – те, кто приложил максимум усилий для ее уничтожения, и те, кто из всей великой русской культуры знакомы только с «Муму», не осилив ни «Войны и мира», ни «Доктора Живаго», не слушая ничего серьезнее «Руки вверх» и «Джага-джага». Россия, конечно, великая, - кто спорит, но великая не благодаря, а вопреки им.
К. Леонтьев: «Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела»
Достоевский: «Нет, видно правда, что истина покупается лишь мученичеством. Миллионы людей движутся и страдают и отходят бесследно, как бы предназначенные никогда не понять истину. Они живут чужою мыслию, ищут готового слова и примера, схватываются за подсказанное дело. Они кричат, что за них авторитеты, что за них Европа. Они свистят на несогласных с ними, на всех презирающих лакейство мысли и верящих в свою собственную и народа своего самостоятельность. И что же, на самом-то деле эти массы кричащих людей предназначены послужить собою лишь косным средством для того, чтоб разве единицы лишь из них приблизились сколько-нибудь к истине или по крайней мере получили бы о ней хоть предчувствие. Вот эти-то единицы и ведут потом всех за собою, овладевают движением, родят идею и оставляют ее в наследство этим мечущимся массам людей» .
Тургенев в повести «Призраки» поэтически описывает полет журавлей: «Не переставая победоносно рассекать пространство, журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с вожаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо самоуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном разговоре: «Мы долетим небось, хоть и трудно, - казалось, говорили они, ободряя друг друга. И тут мне пришло в голову, что таких людей, каковы были эти птицы, в России, - где в России, в целом свете не много». Н. Лосский: «И в самом деле, чтобы выработать такую аристократическую породистость, нужны многие поколения существ, способных к самоопределению, к победе над трусостью, вялостью, леностью, стоящих выше расслабляющей чувственности и ценящих свободу, мощь и гармонию жизни выше, чем самосохранение и удовлетворение отдельных физиологических потребностей»
Заратустра у Ницше говорит: «О братья мои, я жалую вас в новую знать: вы должны стать созидателями и воспитателями - сеятелями будущего, - поистине, не в ту знать, что могли бы купить вы, как торгаши, золотом торгашей: ибо мало ценности во всем том, что имеет свою цену». Версилов продолжает свою мысль: «Так хочет этого характер душ благородных: они ничего не желают иметь даром, всего менее жизнь. Кто из толпы, тот хочет жить даром; мы же другие, кому дана жизнь, - мы постоянно размышляем, что могли бы мы дать лучшего в обмен за нее!»
Е. Рерих: «Не может быть победы без борьбы и преодоления. Нет их – нет и победы. А так же и силы – без трудностей побежденных. Плоды победы хочет иметь каждый. Ну а как быть с платой? Надо же, наконец, понять, что по плате и достижение. Кто больше заплатит, больше и получит. Есть любители бесплатных получек, но нет среди них великих»
А. Корнилов приводит в качестве примера письмо дворян Тверской губернии к вопросу о сословных привилегиях: «Дворяне, в силу сословных преимуществ, избавлялись до сих пор от исполнения важнейших общественных повинностей. Государь, мы считаем кровным грехом жить и пользоваться благами общественного порядка на счет других сословий. Неправеден тот порядок вещей, при котором бедный платит рубль, а богатый не платит и копейки. Это могло быть терпимо только при крепостном праве, но теперь ставит нас в положение тунеядцев, совершенно бесполезных своей родине. Мы не желаем пользоваться таким позорным преимуществом и дальнейшее существование его не принимаем на свою ответственность. Мы всеподданнейше просим Ваше Императорское Величество разрешить нам принять на себя часть государственных податей и повинностей соответственно состоянию каждого. Кроме имущественных привилегий мы пользуемся исключительным правом поставлять людей для управления народа; в настоящее время мы считаем беззаконием исключительность этого права и просим распространить его на все сословия».
«Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые,- не мертвые спутники и не трупы, которых ношу я с собою, куда я хочу. Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой - и туда, куда я хочу. Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада! Сманить многих из стада - для этого пришел я. Негодовать будет на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов. У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя правоверными. Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих. Созидающих так же, как он, ищет созидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скрижалях. Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих вместе с ним ищет Заратустра: что стал бы он созидать со стадами, пастухами и трупами! К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться: радугу хочу я показать им и все ступени сверхчеловека».
По воле рока так случилось
Иль это нрав у нас таков -
Зачем троим, скажи на милость,
Такое множество врагов?
Но на судьбу не стоит дуться.
Там у других вдали - Бог весть,
А здесь у нас враги найдутся,
Была бы честь, была бы честь!
Может возникнуть вопрос: как же так, ведь Христос приходил ко всему человечеству, почему же спасутся только избранные и кто они? Действительно, Христос приходил ко всем, но все ли услышали его и следуют за ним?
Н. Лосский: «Усмотрение положительных ценностей и даже одобрение их вовсе не ведет за собой с принудительной необходимостью осуществление их» . Выбор делает сам человек, и сам за него отвечает. «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф 11:12)
В «Подростке» Достоевский пишет: «это был тип, отдающий все и становящийся провозвестником всемирного гражданства и главной русской мысли «всесоединения идей»: «Заметь себе, друг мой, странность: всякий француз может служить не только своей Франции, но даже и человечеству, единственно под тем лишь условием, что останется наиболее французом; равно - англичанин и немец. Один лишь русский, даже в наше время, то есть гораздо еще раньше, чем будет подведен всеобщий итог, получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. Это и есть самое существенное национальное различие наше от всех, и у нас на этот счет - как нигде. Я во Франции - француз, с немцем - немец, с древним греком - грек и тем самым наиболее русский. Тем самым я - настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль».
У английского поэта и критика 18 века Самуэля Джонсона есть известное высказывание: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя». Комментируя это высказывание, его собеседник Джеймс Босуэлл говорил: «Но полагаю, что он не подразумевал реальной и щедрой любви к нашей стране, но имел в виду тот патриотизм, который так многие, во все времена и во всех странах, делали прикрытием личных интересов». Джонсон предостерегает против «ложных внешних признаков» патриотизма, сравнивая «ложных патриотов» с фальшивыми монетами, которые блестят, как настоящие, но отличаются по весу. В заключение, он призывает нацию «выздороветь от своего заблуждения и объединиться в общем отвращении к тем, кто, обманывая доверчивых мнимым вредом, подчиняя слабых смелой ложью, апеллируя к суждениям невежества и льстя тщеславию посредственности, клевеща на честность и оскорбляя достоинство, присваивают себе имя патриотов»
Американский писатель Амброз Гвиннет Бирс усилил афоризм: «В знаменитом словаре д-ра Джонсона патриотизм определяется как последнее прибежище негодяев. Мы берём на себя смелость назвать это прибежище первым».
Американский философ Ральф Бартон Перри говорит: «Если патриотизм — последнее прибежище негодяев, это не только потому, что во имя патриотизма могут быть выполнены злые дела, но и потому, что патриотический пыл может уничтожить моральные различия вообще».
В «Дневнике писателя» (1876г.) Достоевский приводит слова маршала Мак-Магона и комментирует их»: «по его мнению, вся политика заключается для него лишь в слове: «Любовь к отечеству». Мнение это было изречено, когда вся Франция, так сказать, напрягалась в ожидании того, что он скажет. Мнение странное, бесспорно похвальное, но удивительно неопределенное, ибо тот же мэр мог бы возразить его превосходительству, что иною любовью можно и утопить отечество».
«Патриотизм обратился в дранье взяток с живого и с мертвого. Не бравшие взяток считались бунтовщиками, ибо нарушали гармонию», - пишет Достоевский в «Бесах».
В конце царствования Екатерины II екатеринославский губернатор Каховский написал в 1792 г., что «все зараженные иконоборством не заслуживают человеколюбия» именно потому, что ересь их особенно соблазнительна для окружающего населения, тем в особенности, что «образ жизни духоборцев основан на честнейших правилах, и важнейшее их попечение относится ко всеобщему благу, и спасение они чают от благих дел» . Применительно к России становится все более жизненным высказывание Салтыкова-Щедрина: «Когда в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли».
И на сегодняшний день этих хранителей «русской идеи» не намного больше, но они есть:
И вот опять нас мало, как в прошлые года,
И даже ещё меньше, причем, гораздо меньше,
Совсем-совсем немножко.
Вот, братцы, в чём беда .
В то же время Достоевский прекрасно сознает и недостатки и слабости дворянской интеллигенции, лучшие представители которой Версилов в «Подростке», Верховенский-старший в «Бесах» - это высокообразованные мечтатели, оторванные от реальности, безвольные и бездеятельные, и даже в какой-то мере психически нездоровые. Но сами эти психические отклонения являются следствием когнитивного диссонанса - разрыва между идеалами, мечтами, надеждами, и грубой действтельностью, и неумением изменить эту действительность. В определенной мере этот недостаток выработался вследствие политики государства, в 1762 году освободившей дворянство от обязательной военной или статской службы, введенной Петром. По словам Г. Федотова «дворяннин остался государем над своими рабами, перестав нести – сознавать на свои плечах – тяжесть империи. Именно отрыв части дворянства – как раз наиболее культурной – от государственного дела усиливает беспочвенность его культуры»
Рамта: «Многие люди могут обладать обширными философскими, теоретическими знаниями, но они не проживают их. Они нашли способ отделять себя от своих знаний. Они живут в своего рода психозе, а их разум устроен так, что то знание, которым они обладают, отделено от их жизни, а жизнь от знания. Почему вы знаете так много? Но так мало живете этим знанием?»
В «Подростке» главный герой спрашиает, оправдывая отца: «вы говорите: зачем он сам не таков, каким быть учит» - в его словах звучит намек на фарисеев, о которых говорил Иисус – «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают» (Мф 23:3)
Известный славянофил И. Аксаков пишет по этому поводу:
Клеймо домашнего позора
Мы носим, славные, извне...
В могучем крае нет отпора,
В пространном царстве нет простора,
В родимой душно стороне...
Ее в своем безумье яром
Гнетут усердные рабы...
А мы глядим, слабеем жаром
И с каждым днем сдаемся даром,
В бесплодность веруя борьбы...
И слово правды ослабело,
И реже шёпот смелых дум,
И сердце в нас одебелело;
Порывов нет, в забвенье дело,
Спугнули мысль, стал празден ум...
Версилов говорит: «О, мы тогда все кипели ревностью делать добро, служить гражданским целям, высшей идее; осуждали чины, родовые права наши, деревни и даже ломбард, по крайней мере некоторые из нас... Клянусь тебе. Нас было немного, но мы говорили хорошо и, уверяю тебя, даже поступали иногда хорошо».
Князь Сергей Сокольский в «Подростке» говорит главному герою: «нас с вами постигла обоюдная русская судьба, Аркадий Макарович: вы не знаете, что делать, и я не знаю, что делать. Выскочи русский человек чуть-чуть из казенной, узаконенной для него обычаем колеи - и он сейчас же не знает, что делать».
В «Подростке» же Достоевский пишет о таких людях: «Если б я мог, я бы что-нибудь сделал! Только я ничего уж теперь не могу, а только все мечтаю». Тришатов, один из персонажей, восклицает: «О, мы искренно хотим быть честными, уверяю вас, но только мы все откладываем», «Этот несчастный и даже великодушный человек в своем роде был в то же время в высшей степени ничтожным человеком». «Атония» -расслабленность духа и тела – становится сословным недугом дворянства, а Обломов –чуть ли не национальным героем.
Владимир Вишневский
О них писал Некрасов в стихотворнии с многозначительным названием «Рыцарь на час»
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно.
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...
Г. Флоровский: «В обыденном сознании с именем «человека сороковых годов» неразрывно ассоциировались образы «лишних людей», столь ярко и отчетиво выработанные русской литературной традицией. В памяти резко отпечатались черты этих тургеневских «отцов»: люди с мягким, отзывчивым, восприимчивым сердцем, люди тонкой, изящной, почти ажурной мысли, способные на всеохватывающие порывы, на бездонно глубокие прозрения; но, вместе с тем, люди с врожденным параличом воли, и потому способные на позу, но не на действие. Именно к этой эпохе «лишних людей» восходит происхождение всего того культурного запаса, которым русское общество жило десятилетия вплоть до современной русской «мглы» . Умные и образованные люди прекрасно понимали, что одним махом невозможно устранить несправедливость, царящую в обществе. Они искали объяснений, подсказок и в философии, и в религии, но не находили их. Проблема даже и для мыслящих и образованных людей состояла еще и в том, что догматическое христианство и буквальное понимание Библии не дает удовлетворительных ответов на кардинальные вопросы бытия. Розанов говорит, что «в так называемом «нравственном богословии» существует объяснение, но оно, действительно, совершенно неудовлетворительно».
Иван Карамазов объясняет Алеше свою позицию: «я от высшей гармонии совсем отказываюсь. Не стоит она слезенок хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезами своими к «Боженьке»! Не стоит, потому что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обняться хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены».
«Церкви, хотя и утверждают веру, дают надежду и провозглашают любовь, не могут дать людям того, что всегда предлагали древние мистерии, а именно – ясного и четкого философского истолкования жизни во Вселенной. Речь идет не о доказательствах, ибо не может быть исчерпывающего доказательства у конечных истин, но об интеллектуальном стимуле к изучению объектов духовной, а не чувственной природы. Общество все более склоняется к тем источникам информации, которые наиболее полно удовлетворяют его интеллектуальные и духовные запросы, тогда как церковь сейчас этим запросам явно не отвечает, предлагая лишь крохи в сравнении с тем, чего от нее в действительности требуют. Развивающийся человеческий интеллект перерос – не религиозные истины, но способ их изложения, который был вполне адекватен прошлым временам, но неприемлем в нынешних условиях, когда людям необходима более солидная пища для ума».
Большой интерес представляет одно из направлений мысли – толстовство, которое возникло как организованное общественное движение, объединяющее людей вокруг духовно-этических ценностей, изложенных в произведениях Л.Н.Толстого. Уже к началу XX века оно распространилось из Центральной России до Сибири и Кавказа. Эти колонии получили название «культурных скитов». Толстовство нашло последователей в Западной Европе, Японии, Индии. Сторонником толстовства был, в частности, Махатма Ганди.
Князь Сергей Сокольский в «Подростке» излагает свою идею: «Мой идеал поставлен твердо: несколько десятков десятин земли; затем полный, полнейший разрыв со светом и с карьерой; сельский дом, семья и сам - пахарь или вроде того. О, в нашем роде это - не новость: брат моего отца пахал собственноручно, дед тоже. Мы - всего только тысячелетние князья и благородны, как Роганы, но мы - нищие. И вот этому я бы и научил и моих детей: «Помни всегда всю жизнь, что ты - дворянин, что в жилах твоих течет святая кровь русских князей, но не стыдись того, что отец твой сам пахал землю: это он делал по-княжески».
П.И. Новгородцев: «Осуществление общественного идеала кажется тут легким и простым: вместо того, чтобы дожидаться, пока разовьются массы, пока просвещение проникнет повсюду, пока изменятся все люди, взять немногих счастливых избранников судьбы и примером их образцовой жизни показать, чего люди могут достигнуть, если они захотят следовать определенному плану жизни» . Сторонники этого учения исповедовали ненасильственный безгосударственный образ жизни, земледельческий труд, равноправие, свободу убеждений и верований. Главными принципами являлись непротивление злу насилием, всеобщая любовь и нравственное самосовершенствование личности, опрощение. Между тем, Д.С. Мережковский в статье «Лев Толстой и Достоевский» писал: «Кому нужно опроститься, тот еще не прост; кто хочет быть народом, тот еще не народ». Интересно, что Толстой постоянно подчеркивал свою личную непричастность к какому-либо объединению, связанному с его учением: «Говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов - большая и грубая ошибка. Никакого моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное, истинное для меня, для нас, особенно ясно выраженное в Евангелиях. Учение это призывает человека к признанию своей сыновности к Богу». Писатель считал себя членом великого «Божьего общества», к которому причастны все люди на земле, и главная цель которого - всемирное единение человечества на основе любви и разумности. Служить миру можно только находясь в состоянии постоянного духовного совершенствования. Рассуждая о возможности перехода от капиталистической к социалистической форме общественного устройства, Толстой писал в дневнике: «Пожалуй и приведет капитализм к социализму, но только к насильственному. Надо, чтобы люди работали свободно, сообща». «Сосредоточение на одном виде зла (эксплуатации) и безусловная борьба прежде всего с ним ведут к фанатической и примитивной односторонности: другие типы зла не уничтожаются, а даже возрастают. На месте старого зла вырастает новое, иногда не менее жестокое, чем старое. Так появляется феномен государственной эксплуатации. Надо учитывать, что зло никогда не бывает абсолютным и однозначным. Оно сопряжено с феноменами частичного добра. Так, старое зло капиталистической эксплуатации в России было связано с ростом частной инициативы, честолюбия, двигающих вперед социальную жизнь и науку. Не заменив эти мотивы на более высокие, можно было породить такие пороки, как лень, равнодушие, утеря веры в личный успех. Только всестороннее и медленное, упорное изничтожение зла может дать успешный результат, вот чего, по мнению Лосского, не понимали социалисты» .
Неверно видеть в толстовских земледельческих коммунах секту, отгороженную от других людей собственным мировоззрением, устройством жизни и быта. Коммунары старались «соединиться со всеми людьми»: «Мы не сторонники монастырей, ухода от жизни со всем ее злом и добром, страданиями и радостью. Именно среди потока жизни должны мы стремиться быть лучше, быть людьми, так что не лучшие условия совершенствования привлекают нас в коммуну», - писал один из членов коммуны. Нравственный максимализм, верность принципам, своей совести толстовцы пронесли через всю свою жизнь. В 1930-1940-х годах даже в лагерях, в условиях невыносимого труда, голода и издевательств они жертвенно проповедовали идеалы добра, человечности, верности толстовскому учению.
Г. Федотов: «В смерти дворянства нет ничего страшного. Беда России в том, что умирающий класс не оставил после себя наследника. Его культурное знамя подхватили разночинцы, его государственной службы предать было некому»
Переведи...
Майдана океан
Качнулся, взял и вел его в тумане,
Когда упал он мертвым на майдане...
А поля не было, где кончился майдан.
Разночинцы, народники
Процесс аристократизации и повышения общего культурного уровня начался.
А. Корнилов: «Дворянство, привыкшее пользоваться услугами частных учителей-иностранцев, неохотно отдавало своих детей в общие казенные заведения, и поэтому тем легче принимали туда разночинцев, а иногда даже и детей крестьян, хотя это и противоречило тогдашним законам. В сущности, тот факт, что дворянство не пользовалось тогдашними учебными заведениями, факт, чрезвычайно огорчавший Министерство народного просвещения, сыграл, может быть, и благоприятную роль в деле распространения просвещения, так как благодаря ему просвещение свободнее распространялось среди других сословий» . Россия, кроме Китая, была единственной страной, где дворянство давалось образованием.
А. Корнилов: «Пробудившееся к новой жизни общество, не богатое умственными силами и образованными общественными деятелями, естественно, возлагало на университетскую молодежь большие надежды, и положение студентов в обществе того времени было чрезвычайно почетное. Молодежь быстро привыкала к этому новому своему положению, для нее столь лестному и приятному. У нее проявились стремления участвовать деятельно в общественной жизни, и такому участию ее в некоторых общественных предприятиях способствовали развивавшиеся и усиливавшиеся потребности общества, такие, как, например, воскресные школы, народные библиотеки и т. п. новые просветительные учреждения только что пробудившегося общества. Университет, как верный барометр, по остроумному выражению Пирогова, показывает то бурное настроение, которое накопилось к тому времени в обществе» Бытовая свобода, связанная с образованием, была привилегией, как везде в начальную пору свободы.
Г. Федотов: «То был остров петербургской России среди московского моря. Но этот остров беспрерывно расширялся, особенно после освобождения крестьян. Его населяли тысячи в 18 веке, миллионы в начале 20-го. В сущности, эта бытовая свобода была самым реальным и значительным культурным завоеванием Империи, и это завоевание было явным плодом европеизации. Оно совершалось при постоянном и упорном сопротивлении «темного царства», т.е. Московской Руси»
На смену либеральной дворянской интеллигенции пришли разночинцы, менее образованные, менее культурные, также оторванные от народа, но также мечтающие о социальной гармонии, сохраняющие веру в Бога и наивно-идеальную веру в народ, в то же время активные и готовые пожертвовать своей жизнью за идею – такие же прекраснодушные романтики, воспитанные на Шиллере и Гете. Именно Шиллера приводит в пример Достовский, говоря об отношении русских к мировой литературе: «А у нас он, вместе с Жуковским, в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил. Это русское отношение к всемирной литературе есть явление, почти не повторявшееся в других народах в такой степени, во всю всемирную историю, и это свойство есть действительно наша национальная русская особенность»
Философия славянофилов послужила ядром мировоззрения народничества. Еще в 30-40 годах 19 века Петр Киреевский сформулировал основную его идею: «правда-истина ни одним человеком не может быть добыта единолично; она есть продукт коллективной жизни народа в его пространственной и временной целости, она неотъемлемо присуща общенародной традиции и в ином виде не существует» В то же время, советский философ Мераб Мамардашвили говорил, что «Мышление - самое одинокое дело на свете». Истина не может быть добыта коллективно, большинством голосов. Истина постепенно проявляется в обществе по мере того, как отдельные его члены индивидуально приходят к ней. Ни одна великая религия, ни одно научное открытие не являются плодом коллективного творчества.
Народники считали, что интеллигенция потеряла свои корни, оторвавшись от народа, и искали сближения с ним, чтобы определить свое место в обществе. Это объясняется историческими условиями существования России: города были центрами культуры, где аккумулировались все научные и культурные учреждения – университеты, лицеи, библиотеки, музеи, - соответственно, и те, кто в них учился и работал. Они были и административными центрами с министерствами, земствами, банками. Постепенно складывавшееся капиталистическое производство также создавало вокруг себя города с зарождавшимися буржуазией и пролетариатом. Все вместе – дворянство, духовенство, купечество, мещанство, ремесленники – составляли максимум 10% населения. В то же время практически 90% населения страны составляло крестьянство, группирующееся вокруг помещичьих усадеб и пригодных для обработки земель. Естественно, что они были лишены тех преимуществ культуры, которые были доступны городскому населению.
А. Мень: «Город – символ изоляции человека от природы и одновременно символ его творческой активности. Пусть эта активность принимает иногда ложное направление, пусть город и вносит смрад и уродство в природу, но не следует забывать, что город помог человеку познать самого себя. Он способствовал высвобождению личности. Он – проклятие истории, и он же – ее благословение. Сократ и апостол Павел, Шекспир и Достоевский – дети города»
А. Мень: «Апостол Павел в своих посланиях чем-то напоминает Достоевского: известно, что Достоевский природу почти не чувствовал, и многие знавшие его говорили, что его больше интересует мир человека, что он дитя города. И в самом деле, если многие писатели, например, Толстой, Бунин, или Пастернак, уделяют огромное внимание природе как части повествования, то у Достоевского все происходит в человеческом мире, на мрачных, фантастических улицах Петербурга»
Н. Бердяев: «Необъятная величина России и особенности ее истории породили невиданные контрасты и противоположности. У нас почти нет того среднего и крепкого общественного слоя, который повсюду организует народную жизнь. Незрелость глухой провинции и гнилость государственного центра – вот полюсы русской жизни. И русская общественная жизнь слишком оттеснена к этим полюсам»
Н. Бердяев: «Народ не есть социальная категория, и социальные противоположения лишь мешают осознанию народности. Народничество – чисто интеллигентское направление. В самой глубине народной жизни, у лучших людей из народа никакого народничества нет, там есть жажда развития и восхождения, стремление к свету, а не к народности. Это совершенно так же, как на Западе нет западничества. Одной из коренных ошибок народничества было отождествление народа с простонародьем, с крестьянством, с трудящимися классами. Наш культурный и интеллигентный слой не имел силы сознать себя народом и с завистью и вожделением смотрел на народность простого народа. Но это – болезненное самочувствие. Люди культурных и интеллигентных центров слишком часто думают, что центр тяжести духовной и общественной народной жизни – в простонародье, где-то далеко в глубине России. Но центр народной жизни везде, он в глубине каждого русского человека и каждой пяди русской земли, его нет в каком-то особом месте. Народная жизнь есть национальная, общерусская жизнь, жизнь всей русской земли и всех русских людей, взятых не в поверхностном, а глубинном пласте. И каждый русский человек должен был бы чувствовать себя и сознавать себя народом и в глубине своей ощутить народную стихию и народную жизнь. Высококультурный человек, проживающий в центрах, должен и может чувствовать себя не менее народным человеком, чем мужик где-то в глубине России. И всего более народен – гений. Истинный центр всегда ведь может быть обретен лишь внутри человека, а не вне его. И вся народная русская земля есть лишь глубинный слой каждого русского человека, а не вне его и вдали лежащая обетованная земля. Истинный центр не в столице и не в провинции, не в верхнем и не в нижнем слое, а в глубине всякой личности. Народная жизнь не может быть монополией какого-нибудь слоя или класса» .
В начале 19-го века просвещение было признано важнейшим направлением государственной политики. Создается Министерство народного просвещения, открываются лицеи и университеты, земские и церковно-приходские школы. Во второй половине века начинается подъем естествознания в Российской империи. Однако даже начальных школ в России было еще ничтожно мало. Учебным заведениям отпускались незначительные средства. Это был только первый шаг к эволюции общественного сознания. Культурная прослойка нации была минимальной. Большая же часть общества, которую составляло крестьянство, находилась вне какого-либо воздействия просвещения. В России сохранилось помещичье землевладение и другие остатки феодализма, которые тормозили развитие страны, мешали культурному росту народов. Народ коснел в невежестве и нищете. Распространение грамотности среди крестьянского населения было настолько слабо и ничтожно, что давало еще возможность считать не решенным вопрос о том, нужна и полезна ли грамотность для крестьян, или же она излишня и даже вредна для них.
Г. Федотов: «Вся драма российской политической ситуации выражается в следующей формуле: политическая свобода в России может быть только привилигей дворянства и европеизированных слоев (интеллигенции). Народ в ней не нуждается, более того, он ее боится, ибо видит в самодержавии лучшую защиту от притеснений господ»
Конец царствования Александра 1 был и концом российского Просвещения, после которого воцарилась реакция. Изначально вопросами народного образования занималась церковь, которая к 1870-м годам открыо более 9000 церовно-приходских школ. Но затем светское общество оттеснило духовенство от вопросов просвещения, намереваясь взять руководство ими в свои руки, но так и не сделало этого. В результате этого конфликта количество школ к 80-м годам сократилось до 4000. По грамотности населения Россия занимала одно из последних мест в Европе. К концу 19–го века грамотные составляли лишь 28% всего населения. Невежество огромной массы крестьянства позволило большевикам в период революции легко манипулировать его сознанием, играя на самых низких его инстинктах – потребительской психологии и весьма своеобразном чувстве справедливости, основанном на уравнительной идеологии – следствиии общинного сознания и «плоскостного» мышления, не на равенстве возможностей, а на равенстве потребностей и распределения. Реформа 1861г. перевела крестьян из разряда крепостных не в разряд полноправных граждан, а в разряд так называемых податных сословий.
А. Корнилов: «Все передовое русское общество, тяготевшее к «Современнику» или «Колоколу» Герцена, смотрело очень пессимистически на будущность освобожденных крестьян. С самого начала 60-х годов или даже, можно сказать, параллельно разработке крестьянской реформы стала уже складываться и так называемая народническая школа в русской литературе. Уже в 1860–1861 гг. появляются первые произведения таких народников-беллетристов, как Николай Успенский, Наумов, Левитов, Решетников и целый ряд других, которые яркими красками описывали то тяжелое положение народа, в каком он выходил из крепостного права. Сделать это названным писателям было тем легче, что сами они по своему происхождению были близки к народу. Это были писатели-разночинцы, которые вошли тогда в русскую литературу, до тех пор созидавшуюся главным образом в среде людей дворянского происхождения. Недаром Чернышевский в статье «Не начало ли перемены?», посвященной Николаю Успенскому, указывал на это явление. Эти народники-беллетристы в своей горемычной жизни сами немало хлебнули того горя, что тяготело над народом. Они не только яркими чертами описали обществу истинное положение народных масс, но в значительной степени подействовали и на совесть общества, на совесть наиболее чутких умов и душ, в особенности молодого поколения. Благодаря им в значительной мере встал вопрос о долге интеллигенции перед народом, потому что для наиболее чутких умов ясно стало, что всякая интеллигенция получает возможность приобщиться к благам культуры – в особенности в такой некультурной стране, как Россия, – лишь на народный счет. Отсюда явился вопрос об уплате народу того долга, который лежал на интеллигенции в этом отношении. Это начинали сознавать, впрочем, не только представители разночинной интеллигенции, которые сами вышли из народа, как только что названные народники-беллетристы, но и многие представители дворянского сословия, которых немного лет спустя Н. К. Михайловский окрестил именем «кающихся дворян», – они также ставили теперь перед собой нередко этот вопрос об уплате долга народу.
Когда произошли в 1861 г. студенческие волнения, которые были связаны в значительной мере с вопросами, возникшими на почве освобождения крестьян, когда Путятин и Игнатьев раздули это событие и бестактно разгромили Петербургский университет и когда целые сотни молодых людей были исключены из университета и попали в казематы крепости и кронштадтские казармы, то Герцен в конце 1861 г. писал в «Колоколе», обращаясь к этим исключенным студентам, такие слова:
«Ну куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам: куда? – Прислушайтесь, – благо тьма не мешает слушать, – со всех сторон огромной родины нашей: с Дона и Урала, с Волги и Днепра растет стон, поднимается ропот, – это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки, покажите этим Бистромам, что из вас выйдут не подьячие, а воины, но не безродные наемники, а воины народа русского!» В «Дневнике писателя» Достоевский приводит и другие идеи по этому поводу. Он цитирует «сочинения г-на Стронина «Политика как наука». Это совет молодежи, идущей «в народ»: Вместо того чтоб идти в народ, пользуйтесь случаем, он сам придет к вам. У вас есть прислуга, есть кухарка, есть горничная, кучер, лакей, дворник. Если вам хочется быть демократом, посадите их с собою за свой стол, за свой чай, введите их в семейную жизнь вашу. Вместо того, чтобы говорить им, что нет Бога и что есть прокламация, как начинает поучать всякий глупый либерал, скажите им лучше, что есть сложение и вычитание, что есть грамота и азбука. А между тем будьте с вашими учениками честны, внимательны, серьезны и не фамильярны, и вообще подайте пример добрых или по крайней мере лучших нравов» .
А. Корнилов: «Этот клич (в народ! к народу!), брошенный тогда Герценом по частному случаю, был подхвачен народнической литературой и очень сильно отозвался в умах молодежи. В 1861 г. В Москве произошли беспорядки с выходом студентов на улицу. Но там полиция натравила на студентов простонародье, распустив слух, что это бунтуют господа, требующие будто бы восстановления крепостного права. Студенты были жестоко избиты, а затем многие арестованы и потом исключены из университета» - так продолжается Ордынская традиция против Новгородской. Середина 50-х годов 19 века ознаменовалась новшествами: «введение в устав о службе гражданской так называемого 3-го пункта, по которому начальству предоставлялось увольнять от службы чиновников, признанных неблагонадежными, без следствия и суда и даже без объяснения причин, причем не принимались и жалобы на такое увольнение» А. Корнилов приводит слова Екатерины 2-й: «Весьма дурная политика та, которая исправляет законами то, что должно исправить нравами».
Разночинная интеллигенция полагала, что именно «народ», связанный с землей, с природой, якобы хранит какую-то высшую истину, недоступную оторвавшимся от земли горожанам.
Н. Бердяев: «Эта темная русская стихия реакционна в самом глубоком смысле слова. В ней есть вечные мистические реакции против всякой культуры, против личного начала, против прав и достоинства личности, против всяких ценностей. Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее переживание не совместимы ни с какой культурой ценностей, ни с каким самосознанием личности. Тут антагонизм непримиримый. Всякое идеализирование природно-стихийной народной мистики враждебно культуре и развитию. Это реакционное идеализирование нередко у нас принимает форму упоенности русским бытом, теплом самой русской грязи и сопровождается враждой ко всякому восхождению. Для России представляет большую опасность увлечение органически-народными идеалами, идеализацией старой русской стихийности, старого русского уклада народной жизни, упоенного натуральными свойствами русского характера. Такая идеализация имеет фатальный уклон в сторону реакционного мракобесия. Мистике народной стихии должна быть противопоставлена мистика духа, проходящего через культуру. Пьяной и темной дикости в России должна быть противопоставлена воля к культуре, к самодисциплине, к оформлению стихии мужественным сознанием. Мистика должна войти в глубь духа, как то и было у всех великих мистиков. Подлинно есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному. А путь культуры – средний путь. И для судьбы России самый жизненный вопрос – сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа» . Середина в том смысле, о котором говорит Бердяев – это не посредственность, это именно золотая середина. «Благородный серединный путь» проповедовал Будда. Метания из крайности в крайность – это зигзаги, в то время как самый краткий путь к цели – прямая.
Г. Федотов: «Народничество заблуждалось, связывая свое верное ощущение моральных начал народной жизни с фактом земледельческого труда. Славянофилы точнее определяли их как хранение древней, религиозной и национальной культуры» Именно об этой стороне народного сознания пишет Достоевский: «Знаете, господа, надо ставить дело прямо: я прямо полагаю, что нам вовсе и нечему учить такой народ. Это софизм, разумеется, но он иногда приходит на ум. О, конечно, мы образованнее его, но чему мы, однако, научим его — вот беда! Я, разумеется, не про ремесла говорю, не про технику, не про математические знания, — этому и немцы заезжие по найму научат, если мы не научим, нет, а мы-то чему? Мы ведь русские, братья этому народу, а стало быть, обязаны просветить его. Нравственное-то, высшее-то что ему передадим, что разъясним и чем осветим эти «темные» души? Просвещение народа — это, господа, наше право и наша обязанность, право это в высшем христианском смысле: кто знает доброе, кто знает истинное слово жизни, тот должен, обязан сообщить его незнающему, блуждающему во тьме брату своему, так по Евангелию. Ну и что же мы сообщим блуждающему, чего бы он сам не знал лучше нашего? Прежде всего, конечно, что учение полезно и что надо учиться, так ли? Но народ еще прежде нашего сказал, что «ученье — свет, неученье — тьма». Уничтожению предрассудков, например, низвержению идолов? Но ведь в нас самих такая бездна предрассудков, а идолов мы столько себе наставили, что народ прямо скажет нам: «Врачу — исцелися сам». (А идолов наших он отлично умеет уже разглядывать!) Что же, самоуважению, собственному достоинству? Но народ наш, весь, в целом своем, гораздо более нашего уважает себя, гораздо глубже нашего чтит и понимает свое достоинство. В самом деле, мы самолюбивы ужасно, но ведь мы совсем не уважаем себя, и собственного достоинства в нас вовсе нет никакого и даже ни в чем. Ну нам ли, например, научить народ уважению к чужим убеждениям? Народ наш доказал еще с Петра Великого — уважение к чужим убеждениям, а мы и между собою не прощаем друг другу ни малейшего отклонения в убеждениях наших и чуть-чуть несогласных с нами считаем уже прямо за подлецов, забывая, что, кто так легко склонен терять уважение к другим, тот прежде всего не уважает себя. Ну нам ли учить народ вере в себя самого и в свои силы? Мы совсем и не верим в русские силы, да и неверие это считаем за высшее просвещение и чуть не за доблесть. Ну чему же, наконец, мы научить можем?» Достоевского трудно заподозрить в обскурантизме, к которому в конце жизни пришел Л. Толстой, но в данном случае он перегибает палку, невольно становясь на точку зрения народников и идеализирует народ, которому все-таки есть еще чему поучиться. Народ говорит: «Ученье - свет», но учиться не любит и не хочет; народ говорит: «исцелися сам», но постоянно ищет соломинку в чужом глазу, не видя бревна в своем; относительно уважения к чужому мнению и чужим убеждениям говорить просто смешно – не только сам народ, но и почти каждый его представитель считает собственную позицию непогрешимой, а всех остальных, кто ее не разделяет, не просто дураками, а врагами народа, подлежащими уничтожению. «Средняя мысль, мнящая себя интеллигентной, доходит до состояния полного бессмыслия» - эти слова Бердяева сейчас актуальны как никогда, - «Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит то религиозно, то морально, то социально, ищет спасения. Но есть и опасность, есть отвращение от путей познания, есть уклон к народнически обоснованному невежеству» . Примечательно, что образы «идеальных героев» в романах Достоевского не блещут образованием, - таковы князь Мышкин в «Идиоте», Алеша Карамазов. В то же время они наделены некой интуицией, духовной чуткостью, позволяющей прозревать истину во внешних явлениях или в человеческих душах. В «Братьях Карамазовых» мы видим разъединение пути познания и пути любви в образах Ивана и Алеши, причем симпатии Достоевского явно на стороне Алеши. К высокообразованным персонажам своих романов, например, к Версилову в «Подростке», Верховенскому –старшему в «Бесах», Евгению Павловичу в «Идиоте» отношение Достоевского несколько ироническое. Но синтеза этих путей у Достоевского нет, а между тем, сознание должно идти обоими путями, развивая как рациональное, логическое мышление, так и интуицию. Исключение одного из способов познания определяется Е. Рерих «попыткой ходить на одной ноге».
Н. Бердяев: «Познание заключает в себе элемент теургический. И потому человек может уготовлять царство Духа, а не только царство Кесаря» .
Но уже в «Бесах» есть резкая насмешка над теми людьми, которые «поклоняются народу только за то, что он народ, и ценят православие как атрибут русской народности» Здесь можно упомянуть незабвенного Васиссуалия Лоханкина:: «Ах, - сказал Лоханкин проникновенно, — ведь в конце концов кто знает! Может быть, так надо! Может быть, именно в этом великая сермяжная правда! - Сермяжная? - задумчиво повторил Бендер. - Она же посконная, домотканая и кондовая? Так, так. В общем, скажите, из какого класса гимназии вас вытурили за неуспешность? Из шестого?»
В «Заратустре» Ницше ядовито смеется над теми, кто из толпы делает своего рода Золотого тельца, рисуя картину, где так назваемые «высшие люди» поклоняются ослу:
«Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и сила Богу нашему, во веки веков!
- Осел же кричал на это И-А.
- Он несет тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда не говорит «нет»; и кто любит своего Бога, тот бичует его.
- Осел же кричал на это И-А».
В. Соловьев: «Когда же от нас требуют прежде всего, чтобы мы верили в свой народ, служили своему народу, то такое требование может иметь очень фальшивый смысл, совершенно противный истинному патриотизму. Для того чтобы народ был достойным предметом веры и служения, он сам должен верить и служить чему-нибудь высшему и безусловному: иначе верить в народ, служить народу, - значило бы верить в толпу людей, а это противно не только религии, но и простому чувству человеческого достоинства»
Разумихин в «Преступлении и наказании» рассуждает: «хоть они у меня там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же наконец и до правды, потому что на благородной дороге стоим».
Х.А. Маравалль: «Утопист стремится – и в этом его сила – разбудить способность человека размышлять о плачевном состоянии общества, способность смоделировать новое общество, разбудить веру в силу человеческих рук, воздвигающих его, в возможность общественного устройства, ведущего к совершенству»
«Что могло таиться в душе иного подростка тогдашнего смутного времени, - дознание, не совсем ничтожное, ибо из подростков созидаются поколения», - пишет Достоевский. Народник - это типичный русский Дон-Кихот.
В. Иванов: «Дон-Кихот не принимает мира, подобно Ивану Карамазову. Его Дульсинея существует воистину: что за дело, что Красота несет искаженную личину призрачного вещетва? Он осужден на рыцарство безнадежных поисков и безысходных странствий; но его рыцарство будет без страха и упрека»
О них говорит Иван Карамазов: «Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют, - иные то есть? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира - сорок лет опять не будут знать друг друга: ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну, те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, - так, ведь, это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца, И множество, множество самых оригинальных мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?
- Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца - конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо, - проговорил Алеша, все с тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата».
«Русская мысль всегда будет занята преобразованием действительности» - комментирует этот фрагмент Н. Бердяев «И так говорил Заратустра к народу: Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил росток высшей надежды своей».
Иван Карамазов утверждает, что в эту эпоху «Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься». По словам русского философа Зеньковского, «философия есть там, где есть искание единства духовной жизни на путях ее рационализации».
Дмитрий Карамазов говорит Ракитину: «Карамазовы не подлецы, а философы, потому что все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ, ты смерд».
Своей задачей народники считали просвещение народа, и шли в народ врачами, учителями, агрономами. Князь П. А. Кропоткин в своих «Записках революционера» описывает возникновение кружка так называемых «чайковцев», а вместе с тем и других подобных кружков того времени: «Во всех городах, во всех концах Петербурга возникали кружки саморазвития. Здесь тщательно изучались труды философов, экономистов и молодой школы русских историков. Чтение сопровождалось бесконечными спорами. Целью всех этих чтений и споров было – разрешить великий вопрос, стоявший перед молодежью: каким путем она может быть наиболее полезна народу! И постепенно она приходила к выводу, что существует лишь один путь: нужно идти в народ и жить его жизнью. Молодые люди отправлялись поэтому в деревню как врачи, фельдшера, народные учителя, волостные писаря. Чтобы еще ближе соприкоснуться с народом, многие пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки. Девушки сдавали экзамен на народных учительниц, фельдшериц, акушерок и сотнями шли в деревню, где беззаветно посвящали себя служению беднейшей части народа. У всех их не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни».
Степняк-Кравчинский писал: «Движение в народ было скорее каким-то крестовым походом, отличаясь вполне заразительным и всепоглощающим характером религиозных движений. Люди стремились не только к достижению определенных практических целей, но вместе с тем и удовлетворению потребности личного нравственного очищения».
А. Корнилов: «Прогресс в развитии общественной мысли за шесть лет – с 1855 по 1861 г. – был совершен неимоверный. Правда, в последующие затем годы под влиянием разгрома передовой интеллигенции, происшедшего в 1862 г., после знаменитых петербургских пожаров, под влиянием польского восстания, которое вызвало реакционное настроение, и всего более под влиянием того течения, которое под предводительством Писарева получило название нигилизма и которое ставило себе более эгоистические вопросы борьбы за индивидуальность, т. е. за освобождение своей собственной интеллигентской личности от тех религиозных, бытовых и других пут и предрассудков, которые опутывали общество, под влиянием этого течения и всех указанных обстоятельств только что разгромленная русская интеллигенция несколько уклонилась от народнических стремлений и от направления, начавшего было развиваться среди нее и в передовой литературе под влиянием крестьянской реформы» .
Нигилисты
Капитализм в Европе способствовал техническому прогрессу и развитию естественных наук, которые в России 1860-1870-х годов стали чрезвычайно популярными среди молодежи. На Западе за развитием точных наук последовало возникновение философских и социально-политических учений, основанных на естествознании – учения Фейербаха, позитивизм Огюста Конта, марксизм, которые также начали проникать в Россию наряду с классической немецкой философией и утопическим социализмом. Причины этого объясняет Г. Федотов в статье «Рождение свободы». Он пишет, что на рубеже 17-18 веков, после многочисленных европейских войн времен Реформации, того периода, который марксизм называет периодом буржуазных революций, «лучшие умы ищут спасения в науке. От фанатических страстей уходят в мир чистых истин математики и механической физики. Здесь нет обмана, нет произвола; здесь истина одна для всех. И разум, открывший новые миры умопостигаемых и все же реальных объектов, приходит к убеждению, что уже обладает абсолютным ключом к тайнам бытия. Весь мир и жизнь начинают мыслиться по образу математических величин и их материальных субстратов. Ньютоновская физика и все производное от нее естествознание – даже социология – до наших дней владели умами, и пытались утвердить себя в качестве религии разума».
Н. Бердяев: «Типичный русский интеллигент, воспринял европейскую науку слишком по-русски и поклонился ей по-восточному, а не по-западному, как никогда не поклоняется тот, кто создает науку. Но это еще детское состояние сознания, это радость первой встречи. Отрицание богочеловеческого познания Истины ведет к подмене Истины пользой, интересом, волей к могуществу» .
А. Чижевский пишет об этом периоде: «Для нас существенны парадоксы просвещенства, касающиеся сферы познания. В области познания выдвинулись на первый план сферы измеряемого и исчисляемого, видимого и осязаемого. «Резание лягушек» стало почему-то символом нового мировоззрения. В разум верят, но им не пользуются, да и к тому же считают мышление только какой-то составной формой «простейших элементов сознания», которые, в свою очередь, не что иное, как какие-то «рефлексы головного мозга».
А. Бейли: «Область знания есть лишь явление, или иллюзия, а само знание может быть препятствием, пока не превратится в мудрость»
Н. Бердяев: «Для нашей эпохи характерно соединение иррационального и рационального. Это может казаться противоречивым, но в действительности оно понятно. Происходит взрыв иррациональных сил, и человек утопает в образовавшемся хаосе. Он делает усилие спастись через рационализацию. Но рационализация есть лишь обратная сторона иррационального. Ситуация человека в мире делается абсурдной, бессмысленной. Он погружен в бессмысленность жизни, но не признает смысла, который только и может оправдать бессмысленность. Мир приходит к рационализированной тьме. Сама рационализация жизни происходит как раз тогда, когда вера в разум пошатнулась. Это делает весь процесс жизни противоречивым» .
Достоевский предостерегает против чрезмерного поклонения науке, творение из нее нового идола. «Красота спасет мир», - говорит он, подразумевая под красотой не только чисто эстетичское восприятие, но и выражение абсолютной гармонии, соверешенства, смысла бытия. «Красота - это страшная и ужасная вещь! - говорит Дмитрий Карамазов, - Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Слишком много загадок. Разгадывай, как знаешь, и вылезай сух из воды. Красота! Перенести притом не могу, что иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, воистину горит, как и в юные, беспорочные годы Ужасно то, что красота не только страшная, но таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей». Здесь ясно просматривается эволюционная идея развития эстетического сознания от безобразия к красоте, причем к красоте одухотворенной, от Содома к Мадонне.
Верховенский–старший в «Бесах» говорит: «Да знаете ли, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, — знаете ли вы про это, смеющиеся, — обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!.. Не уступлю!»
Н. Бердяев: «Революция в глубоком смысле слова, если она не есть только перемена одежды, как слишком часто бывает, есть целостное, интегральное изменение человека и человеческого общества. Нельзя осуществлять социальной правды без истины и красоты. Если жизнь, созданная после социальной революции, будет уродлива и будет находиться на очень низком уровне познания истины, то это будет показателем внутренней порчи. Уродство есть также ложь. Красота, как высшая ценность, нужна и для социальной реорганизации общества. Иначе исказится тип человека, не будет стиля и формы, образа и гармонии» . «Поистине, не в сытости должно смолкнуть и утонуть его желание, а в красоте!» - говорит Заратустра.
«В сущности... если всё целое взять — бога жалко.
— Вообрази себе: это там в нервах, в голове, то есть там в мозгу эти нервы (ну черт их возьми!)... есть такие этакие хвостики, у нервов этих хвостики, вот почему я и созерцаю, а потом мыслю... потому что хвостики, а вовсе не потому, что у меня душа и что я там какой-то образ и подобие, всё это глупости. Это, брат, мне Михаил еще вчера объяснял, и меня точно обожгло. Великолепна, Алеша, эта наука! Новый человек пойдет, это-то я понимаю... А все-таки бога жалко!», - говорит Дмитрий Карамазов.
Чижевский продолжает свою критику: «По существу просвещенство является своеобразным иллюзионизмом, который так же мало, как и прошлым, интересуется настоящим. И прошлое и настоящее заменены для просвещенства его собственными конструкциями. Действительность заменена вымыслами. Наиболее характерна для русского просвещенства именно эта жизнь в сфере вымысла, этот разрыв со всякой действительностью, в соединении с твердой верой в свой «реализм», в свою близость к действительности».
Н. Бердяев: «Интеллигенция претендует быть носительницей мысли и сознания, и ей труднее простить эту леность и вялость мысли, это рабство у привычного, навязанного, внешнего. Трудно жить реальностями. Для этого нужны самостоятельная работа духа, самостоятельный опыт, самостоятельная мысль. Легче жить фикциями, словами и покровами вещей. Огромная масса людей принимает на веру слова и категории, выработанные другими, вампирически живет чужим опытом» .
Это уже новое обоснование идеи, новое «во имя», кардинально отличающееся от первоначального.
В «Подростке» Достоевский проводит параллель между мировоззрением нигилистов и подростковым бунтом против авторитетов, так как категоричность мышления, связанная с нехваткой знаний и незрелостью ума, характерна именно для этого возраста:
Макар Иванович говорит: «Все есть тайна, друг, во всем тайна божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи - все одна эта тайна, одинаковая».
Ему возражает главный герой: «Все эти тайны давно открыты умом, а что еще не открыто, то будет открыто все, совершенно наверно и, может быть, в самый короткий срок. Ботаника совершенно знает, как растет дерево, физиолог и анатом знают даже, почему поет птица, или скоро узнают, а что до звезд, то они не только все сосчитаны, но всякое движение их вычислено с самою минутною точностью, так что можно предсказать, даже за тысячу лет вперед, минута в минуту, появление какой-нибудь кометы... а теперь так даже и состав отдаленнейших звезд стал известен. Вы возьмите микроскоп - это такое стекло увеличительное, что увеличивает предметы в мильон раз, - и рассмотрите в него каплю воды, и вы увидите там целый новый мир, целую жизнь живых существ, а между тем это тоже была тайна, а вот открыли же».
Е. Рерих: «И сколько тайн кругом. Ими наполнена жизнь. Они требуют познавания их человеком. Но величайшая из тайн – это сам человек – высочайшее явление Космоса. Не двуногий ублюдок, человекообразный млекопитающийся, но именно человек, носитель мировых тайн, в котором заключено все» .
А. Мень: «Искусственный мир городской цивилизации часто притупляет духовную чуткость человека, ставит множество помех в приближении к Запредельному. Кроме того, немалым препятствием служит балласт поверхностных знаний, почерпнутых из популярной литературы. Эта литература приучает к мысли, что все в мире устроено просто и поддается проверке здравым смыслом, а к области тайн относится лишь то, что еще не успело попасть под скальпель человеческого рассудка»
Г. Федотов: «Новая наука нуждается в свободе. Эта свобода есть «свобода исследования», свобода от догматических предпосылок, свобода выбора между возможными заключениями. Такая свобода необходима для ограниченного числа ученых. Но благодаря огромному, почти религиозному значению науки в новое время, идеалы ученых стали идеалами всего общества, то есть для всех образованных или полуобразованных слоев его. Свобода мысли сменила свободу веры. Свобода веры предполагает свободу неверия. Но когда свобода неверия (сомнения, исследования) становится центральной, меняется все человеческое содержание ее: из целостной, объемлющей все ценности и все стремления человека, она становится чисто интеллекуальной»
В. Розанов: «Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: «Ищите прежде Царствия Божия, и все остальное приложится вам» - европейское человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает называться христианским. Интересы государства, даже успехи наук и искусств, наконец, простое увеличение производительности - все это выдвигается вперед без какой-либо мысли о противодействии им; и все, что есть в жизни поверх этого, - религия, нравственность, человеческая совесть, - все это клонится, раздвигается, давится этими интересами, которые признаны высшими для человечества. Великие успехи Европы в сфере внешней культуры все объясняются этим изменением. Но слишком же понятно и другое, что с этим неразъединимо слилось: постепенное затемнение и, наконец, утрата высшего смысла жизни»
«Мария же, сестра ее, села у ног Иисуса и слушала слово Его». Измученная и раздраженная на нее, Марфа подошла к Учителю и сказала:
«Господи, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить?» И тогда произнес Он слова, в которых звучит смысл всей жизни и истории: «Ты заботишься о многом, Марфа, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее».
Отец Паисий в «Братьях Карамазовых объясняет: «мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний век особенно, всё, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего. Но разбирали они по частям, а целое просмотрели, и даже удивления достойно, до какой слепоты. Тогда как целое стоит пред их же глазами незыблемо, как и прежде, и врата адовы не одолеют его. Разве не жило оно девятнадцать веков, разве не живет и теперь, в движениях единичных душ и в движениях народных масс? Даже в движениях душ тех же самых, всё разрушивших атеистов живет оно, как прежде, незыблемо! Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их не в силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом. А что было попыток, то выходили одни лишь уродливости».
М. Холл: «Хотя современный мир может знать миллион секретов, древний мир знал только один –больший, чем весь миллион, потому что миллион секретов порождает смерть, несчастья, печаль, эгоизм, похоть, скупость, а один секрет – жизнь, свет и истину. Придет время, когда секрет мудрости опять будет преобладающей в мире религиозной и философской потребностью»
Для нигилистов характерна еще меньшая образованность, безрелигиозность, стремление выводить социальные идеи из естественных наук, превращая таким образом общество в некий социально-биологический механизм, и игнорируя индивидуальность каждого из членов общества. Атеистические, материалистические учения и основанные на них социальные теории восторжествовали, и Ницше провозглашает: «Бог умер!», хотя сам он, конечно, понимает, что умер не Бог, а чувство Бога в людях. «Бог задохнулся в богословии, нравственность — в морали», - констатирует он. Смерть Бога знаменует утрату доверия к сверхчувственным основаниям ценностных ориентиров, что и есть нигилизм.
Ницше выделяе три причины появления игилизма в Европе:
«1) Нет высшего вида человека, т.е. того, неисчерпаемая
плодотворность и мощь которого поддерживала бы в человечестве веру
в человека.
2) Низший вид («стадо», «масса», «общество») разучился скромности
и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей. Этим вся жизнь вульгаризируется: поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами.
Причины появления пессимизма:
3) то, что процветают только посредственности, вовсе не сознающие
этого конфликта, что более одаренные, напротив, вырождаются, и как
продукт вырождения восстанавливают против себя, — что, с другой
стороны, посредственность, выставляя себя как цель и смысл жизни,
вызывает негодование ( - что никто не может больше ответить на
вопрос: «зачем?») .
Ницше: «У кого есть причины облыжно самоустраняться от действительности? у того, кто от нее страдает. Но страдает от действительности – действительность несчастная, потерпевшая крах. Предпосылки жизни по восходящей линии – все крепкое, смелое, гордое, властное – изымаются из понятия бога, шаг за шагом он превращается в символ костыля для усталых людей, спасительного якоря для тонущих. Выродившись, бог стал возражением жизни вместо ее преображения»
И. Попович: «Европейская культура имеет своим основанием человека. Человеком исчерпывается ее программа и цель, ее средства и содержание. Гуманизм – ее главный архитектор. Вся она выстроена на софистическом фундаменте: человек есть мера всех вещей, видимых и невидимых, и этот человек – европейский человек. Он верховный созидатель и распределитель ценностей. Истина – это то, что он провозгласит смыслом жизни, добро и зло – то, что он провозгласит добром и злом. Кратко и откровенно: европейский человек провозгласил себя богом. Неужели не видно, как он неизмеримо любит жить, как бог, пусть и огнем и мечом, пусть и троглодитством и людоедством? Языком своей гуманистическо-позитивистской науки он объявил, что Бога нет. И из этого сделал смелый вывод: раз Бога нет, тогда бог – это я! Он, во что бы то ни стало, хочет овладеть природой, чтобы подчинить ее себе, для этого он организовал систематическое наступление на природу и назвал его культурой. В него он впряг свою философию и науку, свою религию и этику, свою политику и технику. Борясь с материей, человеку не удалось ее очеловечить, зато она сумела ограничить и обмелить человека, свести его к материи. И он обнесенный ею, как стеной, осознает себя только как материю. Так кто же победил? Ирония отняла победу, ибо культура сделала человека рабом материи, рабом вещей. Очевидна истина, что европейский человек – раб вещей, а не бог над ними. Самозваный бог рабски склоняется перед вещами, перед идолами, которых сам сотворил. В своем походе против всего сверхъестественного он достижениями своей культуры подменил все идеалы, все надматериальные стремления: подменил небо, душу, бессмертие, вечность, подменил Бога, живого и истинного. Несомненно, Европа страдает не от атеизма, но от политеизма, страдает не от отсутствия богов, но от переизбыка их. Потеряв истинного Бога, она восхотела насытить свою жажду Бога созданием многочисленных ложных богов, идолов. Она создала себе идолов из науки и ее гипотез, из философии и ее систем, из техники и ее открытий, из религии и ее представителей, из политик и ее партий, из моды и ее спутников. А посреди всех идолов на вселенский трон эгоизма усадила европейского человека. Разве европейская культура устами своей науки не провозгласила главным принципом жизни борьбу за существование? Что это как не призыв к людоедству? Не значит ли это: человек, борись за выживание всеми средствами? Главное – жить! Главное – сохранить свою жизнь! Как? Это не подчиняется контролю совести. Жизнь – это бойня, на которой сильный имеет право заколоть слабейшего. Поскольку же нет ни Бога, ни бессмертия, то человеку ради самосохранения все дозволено. Допустим грех, допустимо зло, допустимо преступление. Позитивистская наука объявила, что все происходящее происходит по естественным законам. В природе как верховный закон господствует закон необходимости. Он господствует и над людьми, и над всеми их мыслями, чувствами, стремлениями, поступками. Если люди грешат, то грешат по необходимости. А если Бога нет, тогда нет ни греха, ни зла, ни преступления. Когда нет ни вечного Бога, ни бессмертной души, тогда нет и ничего абсолютного, ничего всеценного, тогда все относительно, все преходяще, все смертно. И действительно, отвергнуты все абсолютные ценности и утверждены относительные. Результат поразителен: влюбленный в вещи, европейский человек и сам стал в конце концов вещью. Его личность обесценена и разорена. Цельного, бессмертного человека не осталось, лишь одни обломки человека, из которых изгнан бессмертный дух» - так характеризует типичное мещанское мышление конца 19 века богослов Иустин Попович.
В Европе отравляющее влияние атеистических и материалистических учений компенсировалось идеалистической философией Канта, Гегеля, Шеллинга и активной деятельностью церкви, как католической, так и протестантской, которые не могли принять ни механистической системы мира, ни утилитаризма, ни радикальных идей Руссо. В России в тот период времени философия только начинала развиваться, и своего расцвета достигла в начале 20-го века, когда, прямо скажем, уже было поздно. Про реакцию церкви пишет Н. Бердяев: «Апологеты наши не обладали чуткостью к умственным и духовным соблазнам своего времени. Они опровергали материализм, когда умами владело кантианство, опровергали кантианство, когда умами начала овладевать теософия и лжемистические течения, громили Л. Толстого, когда моральное сознание было пленено Ницше. Русское православие, охраняемое государством и окутанное плотью устойчивого быта, не отличалось большой отзывчивостью на умственные движения мира, не вело той борьбы, которую пришлось вести западному христианству. Не вырабатывалось вооружения, потому что не нужно было воевать» .
В «Братьях Карамазовых Достоевский иронизирует: «что там гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома, и не только у мальчиков, но, пожалуй, и у ихних профессоров, потому что и профессора русские весьма часто у нас теперь те же русские мальчики». «В эпоху, предшествовавшую Французской революции, философия энциклопедистов стала источником энтузиазма, очень близкого к религиозным переживаниям. Вера в человека, в скорое осуществление «свободы, равенства и братства», вера в науку, разум, пргресс – все это время от времени внушало людям благоговение и даже порождало своеобразные формы культа. И впоследствии эта «религия» создала свои непререкаемые авторитеты, догмы, писание, обряды и святых»
Достоевский: «Затем, в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму и приняли его, без малейших колебаний, за конечное разрешение всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей. Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько» .
«Братство Человека предполагает Отечество Бога – истина, которая содержит обратное предположение, что если Бог – отец человеческой семьи - изъят из рассмотрения, то не остается никакой возможности выковать цепь, способную связать людей на чисто человеческой основе. Единственным обществом, способным охватить все человечество, является Град Божий, а представление об обществе, которое обнимает все человечество, и ничего, кроме человечества, - академическая химера. Единство человечества не может быть установлено иначе, как в рамках единства сверхчеловеческого Целого, в котором человечество всего лишь часть» .
В «Бесах» Достоевский с сарказмом описывает одного из таких новообращенных: «Выбросил, например, из квартиры своей два хозяйские образа и один из них изрубил топором; в своей же комнате разложил на подставках, в виде трех налоев, сочинения Фохта, Молешотта и Бюхнера и пред каждым налоем зажигал восковые церковные свечки».
Верховенский-старший в «Бесах» говорит: «Энтузиазм современной юности так же чист и светел, как и наших времен. Произошло лишь одно: перемещение целей, замещение одной красоты другою! Все недоумение лишь в том, что прекраснее: Шекспир или сапоги, Рафаэль или петролей?»
«Всё зависит, в какой обстановке и в какой среде человек. Всё от среды, а сам человек есть ничто», – говорит Лебезятников в «Преступлении и наказании», пропагандируя механистическую теорию, по которой человек представляется амебой, способной всего лишь воспринимать и реагировать на внешние раздражители, но не является личностью с собственным сознанием. «Выходит, что преступление как бы не признается преступлением вовсе; обществу, напротив, как бы возвещается, да еще судом же, что совсем, дескать, и нет преступления, что преступление, видите ли, есть только болезнь, происходящая от ненормального состояния общества, — мысль до гениальности верная в иных частных применениях и в известных разрядах явлений, но совершенно ошибочная в применении к целому и общему, ибо тут есть некоторая черта, которую невозможно переступить, иначе пришлось бы совершенно обезличить человека, отнять у него всякую самость и жизнь, приравнять его к пушинке, зависящей от первого ветра, одним словом, возвестить как бы какую-то новую природу человека, теперь только что открытую какой-то новой наукой» , - пишет Достоевский. В одной и той же среде в одно и то же время жили и воспитывались Ремарк и Гитлер, Торквемада и Савонарола, и, однако, пришли к совершенно различному пониманию истории и христинского учения.
«Ведь этак мало-помалу придем к заключению, что и вовсе нет преступлений, а во всем «среда виновата». Дойдем до того, по клубку, что преступление сочтем даже долгом, благородным протестом против «среды». «Так как общество гадко устроено, то в таком обществе нельзя ужиться без протеста и без преступлений». «Так как общество гадко устроено, то нельзя из него выбиться без ножа в руках». Ведь вот что говорит учение о среде в противуположность христианству, которое, вполне признавая давление среды и провозгласивши милосердие к согрешившему, ставит, однако же, нравственным долгом человеку борьбу со средой, ставит предел тому, где среда кончается, а долг начинается.
Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить», - возражает сам Достоевский своему персонажу .
Н. Бердяев: «Позитивизм и материализм отрицают ответственность, свободу, творческую волю, отрицают человека и строят безвольную теорию социальной среды и власти необходимости, могущества внешних обстоятельств. Религиозное же сознание должно бороться с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во имя творческой активности человека, во имя его высшей свободы, во имя высшего смысла жизни. В России эти материалистические теории заедающей социальной среды, эти принижающие учения о необходимости всего совершающегося лишь потворствуют восточной лени, слабоволию, безответственности. Вера в человека, в его творческую свободу и творческую мощь возможна лишь для религиозного сознания, а никогда не для позитивистического сознания, которое смотрит на человека, как на рефлекс материальной среды, природной и социальной. М. Горький обвиняет русское «богоискательство» в желании найти центр вне себя и снять с себя ответственность за бессмысленную жизнь. Он даже считает возможным утверждать, что именно религиозные люди отрицают смысл жизни. Вот изумительный пример ослепленности! Именно те, кого Горький называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь человека, в его глубину, и возложить на личность человеческую огромную ответственность за жизнь. Они-то и борются с безответственностью, с возложением ответственности на силы, вне человека находящиеся» .
«Всё, что полезно человечеству, то и благородно! Я понимаю только одно слово: полезное!» – понимание полезного у Лебезятникова и вообще у социалистов любого толка слишком утилитарное и прагматическое, слишком «земное».
А. Чижевский пишет: «Вместо добродетели и добра говорили о пользе. Суждения с точки зрения пользы неопровержимы: конечно, можно обсуждать искусство, философию, науку с точки зрения им вовсе чуждой и внешней. Ошибка лежала именно в принятии этого одного критерия, в полном забвении обо всех иных возможных точках зрения, в однопланном, одноэтажном понимании действительности».
В. Эрн: «Полезность столь же спорная вещь как и истинность. Есть «полезности» и невидимые, неосязаемые, которые в одних вызывают восторг и жизненный подъям, а других оставляют равнодушными. Таковы ценности эстетические, моральные, религиозные» .
Н. Бердяев: «Но в нашем мире иерархия ценностей опрокинута, низшее стало высшим, высшее задавлено. Иерархия ценностей определяется по принципу пользы, при совершенном равнодушии к истине. Духовная культура задавлена. Ставится вопрос даже не о ценностях, творимых человеком, а о ценности самого человека. Цели человеческой жизни померкли. Человек перестал понимать, для чего он живет, и не имеет времени задуматься над смыслом жизни. Жизнь человека заполнена средствами к жизни, которые стали самоцелью. Подмена целей жизни средствами есть очень характерный процесс человеческой жизни, которым многое объясняется. Ярким примером является определяющая роль экономики, поразившая Маркса. Но экономика бесспорно относится к средствам, а не к целям жизни» .
Н. Бердяев: «Есть два типа философии: философия ценностей и философия блага или пользы. Ценность есть качество, господствует же философия количества. Марксизм есть философия блага, а не ценностей. С марксистами нельзя даже говорить об иерархии ценностей, ибо они не принимают самой постановки вопроса о ценности, для них существует только необходимость, польза, благо. В противоположность философии марксизма, философия Ницше есть философия ценностей. Человек для него есть прежде всего творец ценностей» .
С точки же зрения высшего разума польза состоит не в изменении внешних условий существования, а в изменении сознания человечества, а перемена внешних условий является всего лишь необходимым следствием такого изменения.
Е. Рерих: «Внешние условия даются для преодоления не вовне, но внутри себя. Бесполезно менять внешнее, если внутреннее не преодолено. Что сделали вы, чтобы преодолеть в себе ветхого человека? Мысль новая, высшая, не преодолевшая старой, есть мысль, не принесшая плода» .
Критика подобного мышления высказана Достоевским в «Подростке»: «Один умный человек выразился на днях, что во всем этом прогрессивном движении нашем за последние двадцать лет мы прежде всего доказали, что грязно необразованны».
Многие персонажи романов Достоевского начинают строить собственные теории на песке, не имея какой-либо серьезной теоретической базы. Подросток только-только закончил гимназический курс, Раскольников учится на первых курсах университета, вся революционно настроенная молодежь в «Идиоте» – все эти Ипполиты, Бурдовские и Келлеры - не имеет никакого образования. Очень мало людей, буквально считаные единицы, сознательно идут по пути зла. Огромное же большинство совершают злые дела, грешат по глупости, как говорит Иисус «прости им Господи, ибо не ведают, что творят». Но закон кармы, как и Уголовный кодекс, гласит: «незнание закона не освобождает от ответственности». Невежество - самый большой грех, потому что именно из него проистекают все остальные. Невежество – это субъективное состояние сознания, поступки же являются всего лишь объективацией ложной идеи, следствием неправильных умозаключений, выводов, основанных либо на недостатке информации, либо на неправильной ее оценке, либо на игнорировании объективных фактов, не укладывающихся в простенькую жесткую конструкцию личного мировоззрения. Причем за подобное состояние сознания отвечает сам человек, поскольку именно от него зависит изменять или не изменять свое сознание, учиться, совершенствоваться и расти, или пребывать в самодовольстве, считая себя и так достаточно умным. Глупость заключается именно в нежелании ломать привычную схему, даже если она явно не соответствует действительности. Такое мышление начинает подгонять факты и явления реального мира под собственную примитивную концепцию, а те факты, которые в нее не укладываются, забиваются туда сапогом. Именно такую схему представляет из себя так называемый «научный коммунизм». Разностороннее просвещение как раз и необходимо, чтобы раздвинуть горизонты, предоставить максимум информации и научить самостоятельному мышлению, не связанному догмами и авторитетами.
Народничество (продолжение)
Народничество не исчезло с появлением нигилизма, а существовало параллельно, а иногда одно направление смешивалось с другим.
А. Корнилов: «Во второй половине 60-х годов опять на сцену является именно это народническое направление. В значительной степени тут сыграло роль новое обстоятельство. После издания университетских правил новым министром Толстым в мае 1867 г., стеснивших чрезвычайно университетскую жизнь, молодежь, очень этим придавленная, оскорбленная и сбитая с того почетного места, на которое ее поставили Добролюбов, Писарев и другие литературные вожди молодого поколения, чувствовала себя чрезвычайно стесненной и раздраженной, и перед нею, вместо задач внутренней борьбы за индивидуальность и освобождение своей личности, невольно возникал вопрос о завоевании прежде всего более сносных внешних условий, и мысль ее направлялась опять к общественным задачам, общественным целям»
В. Новодворская: «Что такое народничество, если разложить его на составные части? Это сильнейший импульс против власти, сильнейший импульс против Запада, и сильнейший порыв на помощь народу. Попытка восхититься народом. Попытка законсервировать плачевное состояние народа. Попытка восхититься стариной. Попытка проникнуться этой стариной»
Н. Бердяев: «Но судьба народников 70-х была трагична потому, что они не только встречали преследования со стороны власти, но и не были приняты самим народом, который имел другое миросозерцание, чем интеллигенция, другие верования. Крестьяне иногда выдавали представителям власти народников-интеллигентов, которые готовы были отдать свою жизнь народу»
Г. Федотов: «Крестьянин видел пред собой непонятное, беспомощное существо, которое претендовало учить его, но вызывало его презрение. Оно было одето по-господски, говорило барским языком. Ителлигент всегда был для мужика барином, пока не был перекрещен в буржуя»
Заратустра говорит: «Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой человеком. Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я еще середина между безумцем и трупом».
Но чем же народники не угодили властям? Среди народников, поселившихся в деревне, были две резко отличные друг от друга группы: «бакунинцы-бунтари» и «лавристы». Последователи Лаврова не были бунтарями, они старались поднять культурный уровень крестьянства и занимались мирной пропагандой социализма.
А. Корнилов: «Лавров формулировал те общие задачи, которые, по его мнению, ставились перед русской интеллигенцией, причем очень удачно связал внутренние задачи борьбы за индивидуальность и освобождение своей собственной личности с задачами общественными. Он писал: «Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости – вот краткая формула, обнимающая все, что можно считать прогрессом». «Всякое цивилизованное меньшинство, – писал он, – которое не хотело стать цивилизующим в самом обширном смысле этого слова, несет ответственность за все страдания современников, которые оно могло бы устранить, если бы не ограничилось ролью представителя и хранителя цивилизации, а взяло бы на себя и роль ее двигателя». «Воплощение в общественных формах истины и справедливости» могло достигаться разными путями, и поэтому к этой формуле могли присоединиться как революционно настроенные люди, так и мирно народнически и демократически настроенные круги молодежи, которые могли под эту формулу подставлять работу на поприще простого культурного развития страны и в особенности деревни» .
Последователи Бакунина подстрекали крестьян к бунтам, надеясь таким образом вызвать всенародный бунт и свержение правительства.
А. Корнилов: «В первом пункте ставилась задача освобождения личности от всяких пут, но при этом совершенно определенно указывалось, что освобожденной может считаться только та личность, которая освободилась и от религиозных верований, в которых она воспитывалась, и стала атеистической, так что атеизм ставился во главу угла личного развития. Что касается второго пункта программы, то здесь, как и у Лаврова, ставилась задача «воплощения в общественных формах истины и справедливости», но при этом раскрывались скобки и определенно указывалось, что под истиной и справедливостью подразумевается определенный общественный строй, в котором не только должно быть достигнуто социальное и экономическое освобождение народа, выражающееся в упразднении всякой наследственной собственности, в передаче земли общинам земледельцев, а фабрик, капиталов и прочих орудий производства – рабочим ассоциациям, в уравнении прав женщин с мужчинами, упразднении брака и семьи и, наконец, в общественном воспитании детей, – этого мало: все это представлялось Бакунину достижимым только в том случае, если дело будет начато с полного разрушения государства. Именно типической чертой бакунинской программы являлся анархизм. Бакунин доказывал, что пока человечество будет жить и развиваться в государственных формах, до тех пор действительное экономическое и социальное освобождение является невозможным, потому что, как говорил он, каковы бы ни были государственные формы, будь это ограниченная конституционная монархия или даже демократическая республика, во всяком случае сам по себе государственный организм всегда основан на принуждении и потому неминуемо ведет к неравенству и господству одной социальной группы или класса над другими.
Бакунин ставил дело чрезвычайно резко и непримиримо революционно, а при том обостренном настроении, которое в это время охватывало молодежь, самая эта резкость и непримиримость особенно нравились, и формула его представлялась для многих гораздо более подходящей, чем неопределенная и отвлеченная формула Лаврова, которая на первых порах производила такое благоприятное впечатление. Всякое учение, всякая наука в данное время есть только трата народных средств, что собственно передача знаний и культуры народу невозможна до тех пор, пока народ не будет освобожден, в бакунинском смысле слова, а пока этого нет, до тех пор не стоит и учиться. Поэтому Бакунин рекомендовал бросать университеты и идти в народ и подымать его, не в смысле сообщения ему знаний и идей, а прямо в смысле бунта против существующего порядка вещей, потому что пока этот порядок не будет опрокинут и сброшен, до тех пор, по его мнению, невозможно никакое правильное общественное развитие» .
П. Б. Струве писал: «Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему. Для интеллигентского отщепенства характерны не только его противогосударственный характер, но и его безрелигиозность. Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию».
В. Новодворская: «С чем же они идут в народ? Они не пытаются дотянуть народ до европейского уровня. Они не объясняют народу, сколь он отстал, и как важно создать культурное фермерское хозяйство, учиться в школах, кончать, может быть, даже и университеты, зубы чистить, руки мыть, не ругаться матом, не пить водку. Вместо этого они объясняют народу вещи совершенно дикие. Что он, народ, - богоносец. Что этот самый народ, дикий, темный, все знает, все умеет. Народники – это законченные социалисты, и они объясняют народу только одно: он, народ, хороший, а власть – плохая, что для того, чтобы все стало хорошо, власть надо свергнуть, и надо все имущество взять и поделить. И самое ужасное, что люди, которые все это объясняют, - это идейные люди, это честные люди, это пламенные люди, это идеалисты» Сейчас это проявляется в виде задорновщины, когда дикость, невежество и бескультурье возводятся в ранг национальных достоинств.
К. Леонтьев: «Народ-богоносец» это совсем не то, что «la sainte canaille» (святая сволочь, святая толпа) французских демагогов; у них уличная толпа свята по тому самому, что она уличная толпа, бедная, угнетенная и всегда будто бы правая. У Достоевского народ хорош не потому только, что он простой народ и бедный народ, потому, что он народ верующий, православный»
В «Дневнике писателя» Достоевский описывает свое знакомство с практикой суда присяжных в деревнях. В одном эпизоде он говорит о матери, которая, желая заставить замолчать своего плачущего младенца, поднесла его ручку к струе пара из самовара и так держала ее секунд 10. В другом эпизоде говорится о мужике, который ежедневно избивал свою безответную жену. Бил руками, вожжами, палкой, подвешивал за ноги, не позволял есть по нескольку дней, говоря: «Это мой хлеб!». Когда она повесилась, маленькая дочка подошла к ней и спрашивала: «Мама, что ты давишься?», а потом сидела и смотрела на нее весь вечер до прихода отца.
Н. Бердяев: «Русская вера в «народ» была идолопоклонством, сотворением кумира из внешней массы. Вера в народ как простонародье, как крестьян и рабочих, была верой в эмпирическое количество. Идея народа, определяемого по социально-классовым признакам, есть фальсификация идеи нации, объемлющей все классы, все группы и все поколения, прошедшие и будущие».
Достоевский: «Я думаю так: вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтоб могли поставить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтоб он стал непременно таким же, как мы. Не дивитесь вопросу, поставленному таким нелепым углом. Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: «Что лучше — мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?» — вот что теперь все говорят, из тех, кто хоть капельку не лишен мысли в голове и заботы по общему делу в сердце. А потому и я отвечу искренно: напротив, это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться пред правдой народной и признать ее за правду, даже и в том ужасном случае, если она вышла бы отчасти и из Четьи-Минеи. Одним словом, мы должны склониться, как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся, однако же, все-таки русскими, в чем, впрочем, великая наша заслуга. Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием, и это sine qua non: чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой. Не можем же мы совсем перед ним уничтожиться, и даже перед какой бы то ни было его правдой; наше пусть остается при нас, и мы не отдадим его ни за что на свете, даже, в крайнем случае, и за счастье соединения с народом. В противном случае пусть уж мы оба погибаем врознь. Да противного случая и не будет вовсе; я же совершенно убежден, что это нечто, что мы принесли с собой, существует действительно, — не мираж, а имеет и образ, и форму, и вес. Тем не менее, опять повторяю, многое впереди загадка и до того, что даже страшно и ждать» .
«Потом я узнал, Соня, что если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет... Потом я еще узнал, что никогда этого и не будет, что не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить!»
За время своего «хождения по мукам» народники устали, увидев, что просветительской работы здесь не на десятилетия, а на века. Они стали все безнадежнее убеждаться в «полной неподготовленности народа к восприятию их идей и в невозможности достигнуть успеха своего дела при данном уровне народного развития. Оставалось, следовательно: или, отложив в сторону всякие революционные планы и помыслы, обратиться чуть не на всю жизнь в мирных культуртрегеров, или уходить из деревни, махнув на нее рукой, и приниматься за дело «с другого конца». Трудности, которые приходилось им переживать, грубые преследования и гонения, которым подвергало их правительство, и растущее раздражение против этих репрессий и ничем не стесняемого произвола полицейских и административных властей, – все это неизбежно должно было склонить их ко второму выходу, причем перед ними все яснее ставилась задача – прежде чем вести бесплодную, при данных условиях, пропаганду в деревне, завоевать себе те элементарные условия общественной жизни, при которых свободное общение с народом, свободная и широкая пропаганда в нем своих идей сделается для них возможной и плодотворной» .
В то же время в какой-то момент народ начинает им доверять и прислушиваться, после чего власть несколько забеспокоилась и допустила крупную ошибку – вместо какого-либо идейного противостояния или поддержки она начала просто сажать. Это вызывает ответную волну, и народники от мирной проповеди переходят к террористическим акциям. Начинается время «Народной воли».
А. Корнилов: «Явились народники, пришедшие к мысли, что конституция необходима, и что ее можно вынудить у правительства террором, особенно путем цареубийства. Против этого возражал Плеханов, который остроумно доказывал, что следствием политического террора будет только «вставка трех палочек вместо двух при имени Александр». Маятник внутренней политики снова качнулся вправо, но виноваты в этом были сами революционно настроенные народники. «Радикальная часть общества и радикальная печать были в это время, как мы видели, в полном расстройстве; однако же, отчасти под влиянием практических идеалов, указанных в известном романе Чернышевского «Что делать?», среди молодежи стали возникать различные кружки и артели, ставившие себе задачей осуществление идей, указанных в этом романе. Один более предприимчивый московский кружок Ишутина стал даже готовиться к более или менее широкой и определенной пропаганде коммунистических идеалов, но прежде чем он успел приступить к осуществлению своих планов, один из его членов, двоюродный брат Ишутина Каракозов, человек неуравновешенный и, по-видимому, даже ненормальный, решился, вопреки убеждениям своих товарищей, произвести покушение на жизнь Александра II. Для осуществления своего намерения он отправился в Петербург и выстрелил в императора Александра из пистолета в то время, когда государь после прогулки с дочерью по Летнему саду садился в экипаж. Выстрел не попал в цель, так как Каракозова ударил по руке случайно стоявший с ним рядом мещанин Комиссаров.
Однако же это событие и на общество, и на самого Александра произвело неизгладимое впечатление. Этим впечатлением воспользовались очень ловко реакционеры и враги демократических преобразований. Эпоха реформ кончилась, прежде чем были осуществлены некоторые из задуманных преобразований, Значение великих преобразований эпохи реформ было таково, что черта, проведенная ими в русской жизни между дореформенной и пореформенной эпохами, стала непереходима и неизгладима; никакая реакция в правительственных и даже в некоторых общественных кругах не могла уже вернуть Россию к ее прежнему, дореформенному положению. Реакция, наступившая в 1866 г., сделала нашей стране много зла: она нарушила мирный ход развития общества и народа; забив в подполье всякую оппозицию, она вызвала подпольное революционное движение, которое принимало все более и более непримиримый и террористический характер, но возвратить Россию к прежнему быту она была бессильна, ибо быт этот был с отменой крепостного права и с развитием в обществе демократических начал разрушен безвозвратно; короче говоря, она могла исказить и искалечить новый строй, но не могла вернуть старый. После этого последние признаки общественного движения совершенно потухли, и мы видим, что общество, утомленное борьбой и разочаровавшееся в своих попытках, начинает коснеть в какой-то прострации, которая продолжается до второй половины 70-х годов» .
Г. Федотов: «60-е годы, сделавшие так много для раскрепощения России, нанесли политическому освободительному движению тяжелый удар. Они направили значительную, и самую энергичную часть его – все революционное движение – по антилиберальному руслу. Разночинцы, которые начинают вливаться широкой волной в дворянскую интеллигенцию, не находят политическую свободу привлекательным идеалом. Они желают революции, которая немедленно осуществила бы в России всеобщее равенство – хотя бы ценой уничтожения привелигированных классов. Народничество 60-70-х годов считает даже вредной конституцию в России, как укрепляющую позиции буржуазных классов»
Начало 1870-х годов запомнилось обществу судебным процессом против организации «Народная расправа» под руководством Сергея Нечаев, автора «Катехизиса революционера».
А. Корнилов: «Надо сказать, что этот эпизод русского революционного движения чрезвычайно пагубно отразился на репутации и развитии революционных идей вообще, и мы видим, что уже в 1872 г., через год после процесса «нечаевцев», великий русский писатель, сам бывший революционер, – Достоевский, – написал целый роман «Бесы», в основу которого положена была история «нечаевщины» . Личность Нечаева послужила прототипом для двух главных героев произведения – Николая Ставрогина и Петра Верховенского. Ставрогин - сильная, но крайне эгоистическая и безнравственная личность, некое подобие Печорина, но без печоринского благородства и ореола романтики. Он говорит: «Я пробовал везде мою силу. Вы мне советовали это, «чтоб узнать себя». На пробах для себя и для показу, как и прежде во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельною. На ваших глазах я снес пощечину от вашего брата; я признался в браке публично. Но к чему приложить эту силу — вот чего никогда не видел, не вижу и теперь, Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие». А. Корнилов описывает Нечаева: «На молодежь Нечаев производил чрезвычайное впечатление, прямо гипнотизируя ее, а благодаря своему чрезвычайному властолюбию он желал вполне захватить в свои руки все движение, и так как настоящих идейных данных у него для этого не было, то он попробовал сделать это внешними средствами, пустив в ход мистификации и целый ряд самых бессовестных обманов, которые в значительной степени ему удавались. Так, чтобы создать себе большой ореол, он распустил слух, что был арестован и бежал самым романтическим образом из крепости. В основу системы, которую развивал Нечаев, был положен принцип крайнего политического иезуитизма. Нечаев считал, что революционер имеет право для своих целей наплевать на все нравственные принципы, имеет право всех обманывать, убивать и обворовывать, что ему не заказаны никакие пути, лишь бы они вели к его цели; при этом он считал выгодным и желательным в интересах прочности своей «организации» обеспечить себе возможность во всякое время компрометировать близких, окружающих его лиц. С этой целью он считал возможным выкрадывать их письма, записки, компрометирующие их документы в особенности, чтобы держать в руках даже таких лиц, которые в нем разочаровались» . Старец Тихон в «Бесах говорит Ставрогину: «Я пред вами ничего не утаю: меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость».
Петр Верховенский – приспешник Ставрогина, с одной стороны, слепо преданный ему: «Разве я не буду целовать следов ваших ног, когда вы уйдете? Я не могу вас вырвать из моего сердца, Николай Ставрогин!» «Не сотвори себе кумира», - написано в Библии.
А. Мень: «Если люди уходят от Бога, они неизбежно приходят к идолам» С другой стороны, Верховенский хочет использовать ум, силу и энергию Ставрогина в своих целях: «и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?— Кого?— Ивана-Царевича.— Кого-о?— Ивана-Царевича; вас, вас! Ставрогин подумал с минуту.— Самозванца? — вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. — Э! так вот наконец ваш план.— Мы скажем, что он «скрывается», — тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. — Знаете ли вы, что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше, чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное — новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Ну что в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всё подымется!»
В уста Верховенского Достоевский вложил программу Нечаева:
А. Корнилов: «Совершенно соответствовал этому и строй его организации, который он заимствовал у Бабефа и бабувистов. Это строй замкнутых «пятерок», которые образовывались таким образом, что каждая пятерка знала одно лицо, стоявшее выше ее; эти высшие лица опять должны были принадлежать к какой-нибудь высшей «пятерке», которая построена была по тому же принципу, и таким образом организация восходила до верху, а вверху был таинственный «комитет», которого на самом деле не существовало, но которому, т. е. в сущности Нечаеву, «пятерки» должны были беспрекословно повиноваться». «Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык» - говорит Верховенский.
Сюжет «Бесов» соответствует реальным обстоятельствам: «Нечаев заметил, что один из членов этой «пятерки», студент Иванов, начинает критически к нему относиться. Тогда он, не колеблясь, приказал остальным членам «пятерки» немедленно убить Иванова как якобы шпиона, совершенно сознательно рассчитывая, что, раз совершенное, преступление это подчинит ему в полное рабство всех его участников. И Нечаев добился своего: студент Иванов был убит. Но дело вскоре раскрылось, и процесс этой «пятерки» явился процессом «нечаевщины» вообще, привлекшим 87 человек на скамью подсудимых, причем 33 человека было присуждено к разным наказаниям, а остальные хотя и оправданы, но многие из них попали затем в ссылку административным порядком» .
В «Бесах» Достоевский ставит вопрос о допустимых методах: «Если бы каждый из нас знал о замышленном политическом убийстве, то пошел ли бы он донести, предвидя все последствия, или остался бы дома, ожидая событий?
Не донесу-с.— Ну, а если бы вы знали, что кто-нибудь хочет убить и ограбить другого, обыкновенного смертного, ведь вы бы донесли, предуведомили?— Конечно-с, но ведь это гражданский случай, а тут донос политический.
Я вам давеча сказал, для чего вам Шатова кровь нужна, — засверкал глазами Ставрогин. — Вы этою мазью ваши кучки слепить хотите. Сейчас вы отлично выгнали Шатова: вы слишком знали, что он не сказал бы: «не донесу», а солгать пред вами почел бы низостью».
Цель этих «бесов» ясна – им надо повязать весь народ кровью, сделать каждого участником преступления, чтобы отрезать все пути, поскольку убийство – всегда убийство, по политическим оно мотивам совершено или из-за корыстных побуждений. В революции же эти мотивы сливаются – политические цели вызваны корыстными мотивами, преступниками же становится не один человек, а весь народ.
«Зло скверно, а добро прекрасно, но я знаю, почему ощущение этого различия стирается и теряется у таких господ, как Ставрогины», - пишет Достоевский в «Бесах». «Фашизм — это сознательный отказ от совести и сознательное наслаждение от греха», - говорит Дм. Быков.
А. Корнилов: «Таково положение русского общества. Не обладая чувством, заставляющим подчиняться закону, не имея общественного мнения, обуздывающего всякие личные, несогласные с общественными интересами стремления, лишенное свободы критики возникающих среди него идей, – русское общество представляет разобщенную, инертную массу, способную поглощать все, но неспособную к борьбе. С одной стороны, революционеры, убежденные в своем ослеплении, что удачное покушение на жизнь царя послужит сигналом для народной революции, которая коренным образом изменит все условия политической и социальной жизни в России, – причем выбить их из этого ослепления было совершенно невозможно никакими доводами рассудка, а с другой стороны, растерявшееся правительство, не сумевшее найти для себя какой-либо точки опоры в населении, с нуждами и правами которого оно не привыкло считаться, судорожно принимавшее различные репрессивные меры, которые только обостряли борьбу не на жизнь, а на смерть с революционерами и ставили в то же время в нестерпимое положение жизнь мирных обывателей, испытывавших на себе всю тяжесть осадного положения и произвола грубых и бесцеремонных сатрапов и полицейских агентов, – таково было незавидное положение России и русского общества в эти поистине трудные годы» .
Народовольцы убили государя Александра 2-го и дали России не только «три палочки Александра 3-го, но еще и вызвали вместо приближающейся конституции длительную, тягостную политическую реакцию»
В. Новодворская: «Народничество – это стихия бессознательного. Это чистый фрейдизм, когда протест против Князя мира сего преобразуется в героические, но неосмысленные действия, которые ведут к своей абсолютной противоположности»
Е. Н. Трубецкой: «Для русского освободительного движения характерно то, что оно дорожит равенством более, нежели самой свободой. Оно готово предпочесть рабство частичному освобождению: между всеобщим равенством рабства и всеобщим равенством свободы оно не допускает середины. Оно не может мыслить иначе как в форме всеобщности. Черта эта составляет одно из проявлений того универсализма русского гения, который столько раз отмечался великими русскими писателями, в особенности Достоевским» .
Заратустра говорит: «Но толпа моргает: «Мы все равны».
«Вы, высшие люди, - так моргает толпа, - не существует высших людей, мы все равны, человек есть человек, перед Богом - мы все равны!»
Перед Богом! - Но теперь умер этот Бог. Но перед толпою мы не хотим быть равны. Вы, высшие люди, уходите с базара!»
Относительно собственного понимания сущности равенства Достоевский пишет: «что такое в нынешнем образованном мире равенство? Ревнивое наблюдение друг за другом, чванство и зависть: «Он умен, он Шекспир, он тщеславится своим талантом; унизить его, истребить его». Между тем настоящее равенство говорит: «Какое мне дело, что ты талантливее меня, умнее меня, красивее меня? Напротив, я этому радуюсь, потому что люблю тебя. Но хоть я и ничтожнее тебя, но как человека я уважаю себя, и ты знаешь это, и сам уважаешь меня, а твоим уважением я счастлив. Если ты, по твоим способностям, приносишь в сто раз больше пользы мне и всем, чем я тебе, то я за это благословляю тебя, дивлюсь тебе и благодарю тебя, и вовсе не ставлю моего удивления к тебе себе в стыд; напротив, счастлив тем, что тебе благодарен, и если работаю на тебя и на всех, по мере моих слабых способностей, то вовсе не для того, чтоб сквитаться с тобой, а потому, что люблю вас всех». Если так будут говорить все люди, то, уж конечно, они станут и братьями, и не из одной только экономической пользы, а от полноты радостной жизни, от полноты любви» .
Эту же мысль Достоевский устами старца Зосимы повторяет в «Братьях Карамазовых»: «Ты знатен, ты богат, ты умен и талантлив – и пусть, благослови тебя Бог. Чту тебя, но знаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство мое являю перед тобой человеческое. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас».
Фома Кемпийский: «8. [386]. Обольщаются часто в суждении чувства человеческие; обольщаются и любители здешнего века, когда к одному видимому привязываются. И разве лучше станет от того человек, что другой человек почитает его больше себя? Лживый лживого, суетный суетного, слепой слепого, больной больного обманывает, когда друг друга превозносят; и кто кого по пустому выхваляет, тот тому по правде еще более наносит стыда» .
Но народники еще не знали, что всеобщее равенство может быть еще страшнее, чем всеобщее неравенство.
История – это процесс развития сознания, и Россия должна была пройти стадию капитализма не как экономической формации, а именно как этапа изменения сознания общества. Русский народ был связан общинным, групповым сознанием. Капитализм с точки зрения психологии и социологии – это период максимальной индивидуализации сознания, когда каждый отдельный человек должен осознать себя как самостоятельную личность и так или иначе проявить свою индивидуальность. Эти самостоятельные личности в борьбе и конкуренции должны научиться уживаться друг с другом, уважать права друг друга и взаимодействовать, создавая «культуру правил», чтобы в конечном итоге объединиться в более высокоразвитое общество, «культуру согласия», но уже не с безликим групповым сознанием, а с полным осознанием собственной индивидуальности, и сплоченные не внешними признаками национальности или сословности, а внутренним осознанием своего единства. Индивидуализация в конечном итоге приводит к Посвящению. Капитализм как этап развития сознания необходим для преодоления стадной психологии, особо укоренившейся в России в силу существования сельской общины как основной формы объединения крестьян, поддерживавшейся тысячелетней традицией, и воспитания чувства личной ответственности. Основным догматом традиционного русского стиля мышления являлось представление о том, что все таково, каким оно есть и было всегда и, следовательно, по-другому быть и не может. Главная задача мышления в этом случае – не спорить, а находить способы выживания при существующим положением вещей. Общинный традиционализм выражался в растворении личности в обществе. Для каждого в этом обществе доминирует стремление «быть как все». В традиционном обществе существует такой тип социальных связей и мышления, при которых человек осознает себя не личностью, а частицей целого, и поэтому люди не могут попросту жить вне этого общества. Общество определяет социальную роль каждого человека, который превращается в функцию общества, поэтому для людей традиционного общества чужды идеи изначального равенства и неотъемлемых прав человека. Сила традиционного общества – не в личности, а в толпе. Его единство заключается в том, что у людей нет иного выбора, кроме как принадлежать этому обществу и выполнять предписанные им роли. При этом подразумевается, что у человека нет никаких желаний, кроме стремления принадлежать этому обществу, поскольку свои интересы он не отделяет от его интересов, а интересы общества делает своими. Нравственные императивы, нормы социального поведения человека в традиционном обществе определяются в соответствии не с общечеловеческими, а корпоративно-общинными ценностями. Стремление «быть как все» приводит к замещению внутреннего нравственного императива внешними стандартами поведения. Эта потребность актуализирует у русского человека стремление переложить ответственность за результаты своей деятельности, а в целом и за судьбу и жизнь на социум, государство.
Н. Бердяев: «Россию почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна, так ленива, так погружена в материю, так покорно мирится со своей жизнью. Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, – все не хотят и не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть «как все». Везде личность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сделают» .
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною -
Перед солоно - да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
В. Высоцкий
Община - палка о двух концах. Она похожа на русскую равнину, и она есть результат того «плоскостного мышления», о котором говорил кн. Е. Трубецкой. С одной стороны, она не дает слабому человеку совершенно опуститься, поддерживая и заставляя работать лентяев, пьяниц и просто безинициативных людей, с другой стороны, препятствует росту сильных и умелых, умных и трудолюбивых. Столыпинская реформа как раз и давала возможность таким энергичным труженикам проявить себя. Сталинская же коллективизация опять загнала все крестьянство в систему круговой поруки.
В. Новодворская: «Свободная жизнь и свободный образ мыслей должны сочетаться. Невозможно раба заставить жить свободно. Без соответствующего образа мыслей, без соответствующего менталитета у народа начать новую жизнь просто нельзя. Нельзя заставить силой быть свободными. Добровольная форма организации общества – это форма, продиктованная условиями жизни. Общины образуются у древних славян в силу обстоятельств. А то, что образовано на добровольном уровне, к сожалению, сохраняется очень долго»
«Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!» - говорит Заратустра.
Вивекананда: «Будьте смелы, будьте сильны! Берите ответственность за свою жизнь на собственные плечи. Знайте, что вы сами создаете вашу судьбу. Вся сила и вся помощь, в которой вы нуждаетесь, внутри вас. Поэтому устраивайте сами свою будущность. Перед вами целая вечность. Помните всегда, что каждое ваше дело, каждый поступок, каждая мысль не пропадают бесследно и что как дурные дела и дурные мысли при первом удобном случае набросятся на вас, подобно тиграм, так же точно добрые дела и хорошие мысли готовы с силой сотен тысяч ангелов защищать вас всегда и вовеки. Вы сами – создатели своей судьбы. Вы сами позволяете себе испытывать и добро и зло сами заставляете себя страдать. Вы собственными руками закрываете себе глаза, а потом говорите, что вам темно. Уберите руки и увидите свет!» .
Народничество стояло на платформе славянофилов, рассчитывая на крестьянскую общину и мирское самоуправление как на ячейку социализма. В статье «Ignoratia est» («невежество») Н. Ульянов пишет: «Герцен и его круг возлюбили русский народ после выхода в свет книги барона Гакстгаузена, открывшего у нас поземельную самоуправляющуюся общину, поняую ими как тот самый социализм, во имя которого и истекала кровью Западная Европа. Книга открыла, что социализм – не на родине прославленных Вейтлингов, Прудонов, Луи Бланов, а в стране Бакуниных, Чернышевских; не красочные герои парижских баррикад, а серые пермские мужики оказались тем коленом левитовым, которое сохранит и принесет миру правую социалистическую веру. Мужик русский неожиданно выступил в роли носителя мировой «бациллы социализма». Только за это, а вовсе не самого по себе, его полюбили».
Достоевский: «Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные — индифферентными. К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, — каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года. Тогда это был самый пленительный идеал народа. Разумеется, Герцен должен был стать социалистом, и именно как русский барич, то есть безо всякой нужды и цели, а из одного только «логического течения идей» и от сердечной пустоты на родине» .
Достоевский: «Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается всё наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь. И однако же, народ для нас всех — всё еще теория и продолжает стоять загадкой. Все мы, любители народа, смотрим на него как на теорию, и, кажется, ровно никто из нас не любит его таким, каким он есть в самом деле, а лишь таким, каким мы его каждый себе представили. И даже так, что если б народ русский оказался впоследствии не таким, каким мы каждый его представили, то, кажется, все мы, несмотря на всю любовь нашу к нему, тотчас бы отступились от него без всякого сожаления»
В работе «Консервативный либерализм» П. Б. Струве дает свое определение: «Народничество — это идеализация натурального земледельческого хозяйства и первобытного равенства, отживающий экономический строй, возведённый в целую социально-политическую систему». Эта система и возобладала после революции, причем именно как система насаждения массового сознания, «муравейника», которая не закончилась и до сих пор. Каждый свободномыслящий человек, имеющий смелость иметь собственное мнение, отличное от господствующей идеологии, автоматически становится «врагом народа» именно в силу господства группового сознания. В. Новодворская пишет о том, что фашизм присущ любому примитивному сознанию, именно поэтому различные фашистские идеи легко овладевают невежественными массами. Как во времена первых христиан, так и сейчас и власть, и толпа преследует всех, кто смеет иметь собственные убеждения, отличные от господствующих.
А. Мень: «Среди мучеников были не только люди , которые покорно принимали смерть, но и те, которые сопротивлялись. Сопротивление было идейным, духовным. Началась эпоха «открытых писем». Целый ряд христианских пистаелей начинает обращаться с открытыми письмами к власти. Они пишут апологии к власти, обвиняя ее в том, что она преследует людей только за их убеждения»
Достоевский указывает на отсутствие у этого поколения самостоятельного мышления и стремление воспользоваться готовыми формулами.
Разумихин иронизирует по этому поводу: «Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего еще в первом предуготовительном классе гимназии сидим! Понравилось чужим умом пробавляться— въелись!», «мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему - ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица!»
Заратустра «Лучше ничего не знать, чем знать многое наполовину! Лучше быть глупцом на свой риск, чем мудрецом на основании чужих мнений! Я - доискиваюсь основы». Это не призыв к пребыванию в невежестве, ведь для того, чтобы познать какую-то тему если не полностью, то хотя бы приближаясь к этому, надо сначала освоить материал на четверть, потом – наполовину. Но часто бывает, что человек краем уха услышал какую-то информацию, и, не удосужившись проверить ее достоверность, не понимая того, что это всего лишь крохотная часть того, что необходимо узнать обо всем вопросе, начинает считать себя специалистом в этой области. Ницше призывает не останавливаться на достигнутом, потому что познание бесконечно - чем больше человек узнает, тем больше точек соприкосновения с неизвестным возникает. Качество, присущее невежеству, -абсолютная уверенность в своей правоте, не допускающая существования других мнений, и категоричность суждений. Мало кто в наше время доискивается основы, довольствуясь бедумным повторением чужих слов, не задумываясь даже, содержится в них истина или ложь, маскирующая свои корыстные интересы и декорированная под правду. «Главное, убегайте лжи, всякой лжи, лжи себе самой в особенности. Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в нее каждый час, каждую минуту. Страха тоже убегайте, хотя страх есть лишь последствие всякой лжи», - говорит Зосима в «Братьях Карамазовых».
С. Булгаков: «Русский атеизм отнюдь не является сознательным отрицанием, плодом сложной, мучительной и продолжительной работы ума, сердца и воли, итогом личной жизни. Нет, он берется чаще всего на веру и сохраняет эти черты наивной религиозной веры, только наизнанку, и это не изменяется вследствие того, что он принимает воинствующие, догматические, наукообразные формы. Эта вера берет в основу ряд некритических, непроверенных и в своей догматической форме, конечно, неправильных утверждений, именно, что наука компетентна окончательно разрешить и вопросы религии, и притом разрешает их в отрицательном смысле; к этому присоединяется еще подозрительное отношение к философии, особенно метафизике, тоже заранее отвергнутой и осужденной» .
Г. Федотов: «Со времен декабристов освободительные идеи усваиваются и развиваются людьми, оттиснутыми или добровольно отошедшими от государственной деятельности. Это совершенно меняет их характер: из практических программ они становятся идеологиями. С 30-х годов они выращиваются в теплицах немецкой философии, потом естественных и экономических наук. Но источник их неизменно западный» Это, отчасти, вызывается еще и свойственной молодости нетерпеливостью: «молодые люди текущего поколения набрасываются большею частию на идеи не выдуманные, а предварительно данные, и запас их весьма невелик, а часто и опасен». «Нетерпелива немного она, теперешняя молодежь, кроме, разумеется, и малого понимания действительности, которое хоть и свойственно всякой молодежи во всякое время, но нынешней как-то особенно» - пишет Достоевский в «Подростке».
П.Б. Струве: «Революционизм есть миросозерцание грубо-утопическое. Это миросозерцание, с одной стороны, грубо упрощает сложную и тонкую действительность человеческой общественности, многообразную и многогранную социальную психологию. А, с другой стороны, революционизм утопически верит в физическую силу толпы. Он утопичен потому, что он нетерпелив, а нетерпелив он потому, что не понимает того, что общественая эволюция как процес воспитания не знает чудес, чудесных превращений, по существу своему работает медленно и постепенно»
И в то же время и они были необходимы как некий огонь, разрушающий старое и отжившее и очищающий место для нового. Заратустра призывает: «И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его ратниками. Они спутники и предвестники этого подвижничества». «Ты еще не свободен, ты ищешь еще свободы. Бодрствующим сделало тебя твое искание и лишило тебя сна. В свободную высь стремишься ты, звезд жаждет твоя душа. Но твои дурные инстинкты также жаждут свободы. Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своем погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы. По-моему, ты еще заключенный в тюрьме, мечтающий о свободе; ах, мудрой становится душа у таких заключенных, но также лукавой и дурной. Очиститься должен еще освободившийся дух. В нем еще много от тюрьмы и от затхлости: чистым должен еще стать его взор».
В «Подростке» Достоевский характеризует представителей этого направления: «Это - человек необразованный; множество идей и явлений ему не по силам, а между тем он на них бросается». Макар Иванович говорит: «не всякому и наука впрок, читают и толкуют весь свой век, насытившись сладости книжной, а сами все в недоумении пребывают и ничего разрешить не могут».
«Старый серый ослик Иа-Иа стоял один-одинешенек в заросшем чертополохом уголке леса, широко расставив передние ноги и свесив голову набок, и думал о Серьезных Вещах. Иногда он грустно думал: «Почему?», а иногда: «По какой причине?», а иногда он думал даже так: «Какой же отсюда следует вывод?» И неудивительно, что порой он вообще переставал понимать, о чем же он, собственно, думает» .
И народники, и нигилисты искали в первую очередь «идею», под чьи знамена могли бы встать. «Русскому мальчику» нужна идея, как ишику морковка перед носом. Очень ччасто она оказывается даже не морковокой, а муляжом. Дразня им, «мальчиков» можно заманить в такие дебри, что они ужаснулись бы, если бы поняли, куда зашли.
«Зачем ему жить? Что иметь в виду? К чему стремиться? Жить, чтобы существовать? Но он тысячу раз и прежде готов был отдать свое существование за идею, за надежду, даже за фантазию. Одного существования всегда было мало ему; он всегда хотел большего» - пишет про Раскольникова Достоевский.
«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!», - говорит Заратустра, - «Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные – богатству своему. Для этого я должен спуститься вниз».
Проблема в том, что недостаток и образования, и нравственного развития, и жизненного опыта наталкивали их далеко не на самые лучшие идеи, и к истине им приходилось добираться не путем изучения теории, а окольными путями - через страдания и собственный опыт.
Г. Федотов: Интеллигенция «вышла на политический путь из дворянских усадеб и иерейских домов – без всякого политического опыта, без всякой связи с государственным делом и даже с русской действительностью. Привыкнув дышать разреженным воздухом идей, она с ужасом и отвращением взирала на мир действительности. Он казался ей то пошлым, то жутким; устав смеяться над ним и обличать его, она хотела разрушить его – с корнем, без пощады, с той прямолинейностью, которая почиталась долгом совести в царстве отвлеченной мысли. Отсюда пресловутый максимализм ее программ, радикализм – тактики. Ибо самое отношение интеллигенции к политике было не политическим отношением, а бессознательно религиозным. Так называемая политическая деятельность интеллигенции зачастую была по существу сектантской борьбой с царством зверя-государства, - борьбой, где мученичество было само по себе завидной целью»
Он переделать мир хотел
Чтоб был счастливым каждый
А сам на ниточке висел
Ведь был солдат бумажный
Б. Окуджава
Декларируемая христианством, но неразвитая и не осознанная в себе божественность человеческой души, отсутствие собственной мировоззренческой платформы, связанное с недообразованностью, провоцирует психологический раскол между личностью и душой. Этот раскол приводит к непониманию разницы между индивидуальными и групповыми целями, между общественной и антиобщественной направленностью.
А. Бейли: «Конфликт начался и впереди две возможности: а. Он полностью пасует и кончает жизнь ощущением пустоты, глубокой депрессией и фрустрацией, широко варьирующихся от покорности обстоятельствам до многочисленных способов бегства, которые выталкивают человека в мир грёз, в страну иллюзий, в нигилизм и даже за рубеж смерти через саморазрушение. б. Яростный конфликт из-за отказа смиряться с давлением обстоятельств или окружения. Человек либо добивается успеха и достигает желаемого, либо перемалывается жерновом жизни, физически или ментально. Человек оказывается неспособным использовать данный ему Богом интеллект и потому не может отличить существенное от несущественного, правильное направление от ложных целей. Кризис – это прогресс и возможность, а не несчастье и неудача. Надо понимать, что своего нынешнего эволюционного уровня раса достигала именно через такие кризисы. Так же прогрессирует и индивидуальная человеческая единица. В конце концов, психологические кризисы указывают на прогрессивное движение по Пути, заставляя совершать усилия и в то же время давая ощущение обретения и свободы после их преодоления, разрешения и устранения» .
Достоевский описывает переворот в сознании Дмитрия Карамазова: «И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским. И вот загорелось всё сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти в какой-то путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас!»
Знаменательно, что эти идеи относятся у героев Достоевского уже к области психопатологии, превращаясь в навязчивую идею-фикс, манию, затмевающую собой реальную жизнь и подчиняющую ее себе.
А он судьбу свою кляня
Не тихой жизни жаждал
И всё просил: огня, огня
Забыв, что он бумажный
В «Бесах» Достоевский описывает такой психологический тип: «За границей Шатов радикально изменил некоторые из прежних социалистических своих убеждений и перескочил в противоположную крайность. Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем».
В «Подростке» главный герой говорит: «я прямо вывожу, что, имея в уме нечто неподвижное, всегдашнее, сильное, которым страшно занят, - как бы удаляешься тем самым от всего мира в пустыню, и все, что случается, проходит лишь вскользь, мимо главного. Даже впечатления принимаются неправильно. И, кроме того, главное в том, что имеешь всегда отговорку». Эта идея переворачивает идеалы, изменяет ценности, формируя извращенное мироощущение и миропонимание, о чем говорит Свидригайлов в «Преступлении и наказании»: «Вор ворует, зато уж он про себя и знает, что он подлец; а вот я слышал про одного благородного человека, что почту разбил; так кто его знает, может, он и в самом деле думал, что порядочное дело сделал!»
О выработке «героического менталитета» у «русских мальчиков» пишет С. Булгаков в статье «Героизм и подвижничество, где говорит о двойственном отношении русского интеллигента к народу – с одной стороны, поклонение, с другой – аристократическое высокомерие, что и порождает стремление к спасению его: «Превращение русского юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по внутренней работе, требующейся для этого, есть несложный, большею частью кратковременный процесс усвоения некоторых догматов религии человекобожества и quasi-научной «программы» какой-либо партии и затем соответствующая перемена собственного самочувствия, после которой сами собой вырастают героические котурны. В дальнейшем развитии страдания, озлобление вследствие жестокости властей, тяжелые жертвы, потери довершают выработку этого типа, которому тогда может быть свойственно что угодно, только уже не сомнения в своей миссии. Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта - быть спасителем человечества или по крайней мере русского народа. Для него необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический максимум. Максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма, с такой поразительной ясностью обнаружившаяся в годину русской революции. Это - не принадлежность какой-либо одной партии, нет - это самая душа героизма, ибо герой вообще не мирится на малом. Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда ее не увидит, в мыслях он занят только им. Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор лишь в светлую точку на самом краю исторического горизонта. Такой максимализм имеет признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает фанатизм, глухой к голосу жизни. Этим дается ответ и на тот исторический вопрос, почему в революции торжествовали самые крайние направления».
Д. Мережковский: «Беспощадный аристократизм, положенный Раскольниковым в основу своей теории - разделение человечества на толпу и героев, на бездейственный «материал», вещество и на творческих гениев, высекающих, как ваятели, из этого вещества новый образ, новый лик истории, - может быть, взгляд слишком односторонний, крайний и потому умерщвляющий, но во всяком случае не мертвый; - внежизненный, но не безжизненный. Если учение это и похоже на «механику», то все же не «из каучука» она сделана, а из самой твердой стали, и, как режущая сталь, хотя и убивает, но испытывает, пронизывает живую плоть, живой дух истории» . Русский народ в силу своей дремотности, инертности, действительно, больше похож на пассивную материю, чем на активную самосознающую сущность, и готов поддаться любому скульптору, не вникая, плох он или хорош.
Булгакову вторит Н. Ульянов в статье «Басманный философ»: «Философствующее юношество того времени представляло редкий психологический тип, усвоивший исключительно высокий взгляд на свою персону. Каждый сознавал себя сосудом избранным, приносящим в мир откровение, каждый мнил себя в числе гениев человечества». Далее он пишет: «Передавалось волнующее чувство причастности к мировому разуму. Отныне какие бы истины человек ни познавал, они могли быть только абсолютными. И слишком отравлен был организм ядом сознания своей высокой миссии. Понимать ее могли в разное время по-разному, но не видеть в себе существ исключительных уже не могли. Не было иного взгляда на народ, на окружающую среду, кроме как на глину, из которой надлежит лепить статую свободы».
Они чувствуют себя Заратустрой: «Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!»
Порфирий Петрович на это возражает Раскольникову: «Что ж, что вас, может быть, слишком долго никто не увидит? Не во времени дело, а в вас самом. Станьте солнцем, вас все и увидят. Солнцу прежде всего надо быть солнцем».
Т. Карлейль: «Надо жить, а не прозябать. Да, подумай о том, что надо жить! Жизнь твоя, хотя бы ты был самый жалкий из смертных, - не праздная греза, а действительность, полная высокого смысла! Твоя жизнь – твое достояние; это все, с чем ты можешь пойти навстречу вечности. Действуй поэтому подобно звездам, «не торопясь, но и не зная отдыха» .
Н. Бердяев: «Поистине судьба Ницше после смерти еще более трагична и несчастна, чем при жизни. Одно время всякие пошляки возомнили себя вдруг Заратустрами и сверхчеловеками, и память Ницше была оскорблена популярностью в стаде. Стадами начали ходить одинокие сверхчеловеки, вообразившие, что им все дозволено. Гордый, героический, суровый и трудный дух Заратустры был предан поруганию. Расслабленные упадочники, утерявшие свое высшее «я» и потакающие своему низшему «я», примазались к Ницше и стали именовать себя ницшеанцами» .
Но становиться солнцем, дарящим свет и обогревающем всех, для мечтателей –долго и утомительно, зато можно стать ветром, сметающим все на своем пути. Версилов призывает в «Подростке»: «Но все-таки нельзя же не подумать и о мере, потому что тебе теперь именно хочется звонкой жизни, что-нибудь зажечь, что-нибудь раздробить, стать выше всей России, пронестись громовою тучей и оставить всех в страхе и в восхищении, а самому скрыться в Северо-Американские Штаты».
На вопрос, что послужило основой для выработки такого мировоззрения, отвечает Н. Ульянов в работе «Ignoratia est»: «Окончательная полировка духовного аристократизма мечтателей произошла благодаря Фихте. (представитель субъективного идеализма, крайнего его направления – солипсизма, признавашего собственное индивидуальное сознание в качестве единственной и несомненной реальности и отрицавший объективную реальность окружающего мира). Это учение о «внутренней жизни», о «жизни в духе». Оно уводило умы из реального мира – низменного, ложного, оскверненного книжной моралью, прописными истинами. В нем нет абсолютных этических принципов и свободной действительности духа, творящего свой мир из себя. Белинский благодарил Бакунина за то, что он приобщил его к философии Фихте и уничтожил в его понятии цену опыта и действительности, убедил, что идеальная жизнь есть именно жизнь действительная, а так называемая действительная жизнь есть отрицание, призрак, ничтожество, пустота. Не трудно представить уничтожающий взгляд на окружающее и ту гордыню, которая зажжена этим учением».
Д. Мережковский: «Мы привыкли думать, что мысль чем отвлеченнее, тем холоднее, бесстрастнее. Но это не так, или по крайней мере уже для нас не так. На героях Достоевского видно, как отвлеченные мысли могут быть страстными, как метафизические посылки и выводы коренятся не только в нашем разуме, но и в сердце, чувстве, воле. Существуют мысли, которые подливают масла в огонь страстей, зажигают человеческую плоть и кровь сильнее, чем самые неудержимые похоти. Существует логика страстей; но существуют и страсти логики»
С. Булгаков: «С интеллигентским движением происходит нечто вроде самоотравления. Из самого существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект воздействия - спасаемый народ или человечество, между тем герой - личный или коллективный - мыслится всегда лишь в единственном числе. Вследствие своего максимализма интеллигенция остается малодоступна и доводам исторического реализма, и научного знания. Самый социализм остается для нее не собирательным понятием, обозначающим постепенное социально-экономическое преобразование, которое слагается из ряда частных и вполне конкретных реформ, не «историческим движением», но над-исторической «конечною целью», до которой надо совершить исторический прыжок актом интеллигентского героизма. Отсюда недостаток чувства исторической действительности и геометрическая прямолинейность суждений и оценок, пресловутая их «принципиальность». Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний»
Манифест подобного мировоззрения отражен в стихотворении Брюсова:
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Истоки такого менталитета лежат опять же в двух исторических традициях России. В «русских мальчиках» были смешаны обе традиции: новгородское свободолюбие призывало их к протесту, смешанная московско-ордынская традиция абсолютизма, с одной стороны, и удали Дикого поля, с другой стороны, требовала противостояния злу героя-одиночки.
Вечный покой, сердце вряд ли обрадует
Вечный покой, для седых пирамид
А для звезды, что сорвалась и падает
Есть только миг, ослепительный миг
Достоевский: «Юношество наше ищет подвигов и жертв. Современный юноша, о котором так много говорят в разном смысле, часто обожает самый простодушный парадокс и жертвует для него всем на свете, судьбою и жизнью; но ведь всё это единственно потому, что считает свой парадокс за истину. Тут лишь непросвещение: подоспеет свет, и сами собою явятся другие точки зрения, а парадоксы исчезнут, но зато не исчезнет в нем чистота сердца, жажда жертв и подвигов, которая в нем так светится теперь — а вот это-то и всего лучше» .
Есть и еще один аспект, объясняемый эзотериками: на человечество оказывают постоянное влияние так называемые Лучи, которые можно определить как различные качества или состояния Высшего Сознания. В то же время действие лучей неравномерно – в разные периоды наблюдается активизация того или иного луча. Эзотерики говорят о преобладающем влиянии в последний период луча идеализма, преданности и любви, характериующееся искренностью, приверженностью одной идее, стремлением к отстаиванию своей позиции. Человек шестого луча полон религиозного пыла. Все ему видится либо совершенным, либо невыносимым. Людям этого типа необходимо иметь личностного бога, а лучше всего – земную инкарнацию божества, чтобы поклоняться и всецело посвятить себя ему.
А. Бейли: «Преданность - это характерная особенность притягательного взаимодействия между домашними животными и человеком. Те, кто предан личностям, гораздо быстрее обратили бы преданность в её высшее соответствие – любовь к принципам, – осознай они, что демонстрируют только разновидность животной эманации» К негативным проявлениям качеств этого луча относятся неистовство, фанатизм, упрямая приверженность даже ложному идеалу, воинственность и тенденция к конфликтам с другими людьми и группами, склонность к неприятию иных мнений, кроме собственного, быстрый отклик на наваждение и иллюзию, эмоциональная преданность и путаный идеализм. Высшие типы представителей этого луча становятся святыми. Низшие типы, ориентированные на личное, становятся отвратительными изуверами и фанатиками.
Фанатизм, не допускающий существования других мнений, кроме своих собственных, может извратить и превратить в орудие зла самые лучшие идеи и учения. Само христианство не свободно от этого греха, но в этом вина не самого учения, а тех, кто искажает его в силу своего невежества: в первые века фанатики-христиане, борясь с язычеством, разбивали прекрасные античные статуи, уничтожали библиотеки с драгоценными текстами Платона, Аристотеля, Гомера, Гесиода. В 415 году была убита разъяренной толпой фанатиков Гипа;тия Александри;йская , — философ-неоплатоник, математик, астроном и механик. В Средние века процветала инквизиция – учреждение, вряд ли соответствующее духу христианства. Любая охота на ведьм, в чем бы она ни заключалась, всегда поддерживается невежественной толпой.
Заратустра поднимает очень интересную тему о соответствии того, кто говорит, тому, что говорится: «Но твое шутовское слово вредит мне даже там, где ты прав! И если бы слово Заратустры было даже сто раз право, - ты все-таки вредил бы мне – моим словом!» - многочисленные обезьяны Бога искажают и опошляют его слово. И если Христос и говорил, что Царство Божие силой берется, то он никогда не говорил о том, что в него надо силком загонять всех, кто хочет и не хочет этого.
А. Бейли: «Работой, болью и тяжким трудом достигается цель. Так гласит символ. Нетрудно убедиться, что ставя эту цель в отношении самого себя, человек приближает собственное освобождение. Если же он ставит её в отношении другого человека, получается скорбная и ужасная история жестокости человека к человеку» Но луч теряет свою силу и вместе с ним уйдут и те, кто слепо предан кому-то или чему-то - они обречены. А вот активность Луча Активного Интеллекта пока недостаточная.
Н. Ульянов: «Не философия сама по себе, а вызванный ею душевный климат создал ту породу людей, которой нет ни в одной стране, кроме России. Эмигрантские колонии в Лондоне и в Швейцарии, шестидесятничество, студенческие забастовки, хождение в народ, народовольческое, потом эсеровское подполье, нечаевщина, ленинское сектантство, все сколько-нибудь значительные проявления интеллигентской активности, все они отличались той взвинченностью, одержимостью, беснованием, которые впервые появились в русском обществе в 30-х годах. Студенты и сейчас изучают немецкую философию, но делают это без романтической бледности чела. На Западе занимались ею не меньше, чем на берегах Неглинной, но там время тратили на упорный труд, на чтение и обдумывание, а не на душевные излияния и восторженные речи, мало касающиеся собственно философии. Это одно из проявлений хаоса русской натуры, но хаоса не с большой, а с малой буквы – признак отсутствия умственной дисциплины. Подавляющее число бесновавшихся осталось дилетантами и невеждами. Присмотревшись ближе, можно установить, что как раз они-то и бесновались больше всех. Один Белинский чего стоит. Специальными исследованиями установлено не просто плохое его знакомство с философами, о которых он писал и говорил с таким пылом, но самое настоящее незнакомство. Между тем, кто как не он готов был спалить народы, царства и царей за единый аз непонятого учения? В России, жившей отраженным светом Запада, пример Белинского означает бег с высунутым языком за колесницей чужой мысли. Все «самостоятельное творчество» основано было на ученических ошибках, а не на истине»
Заратустра говорит: «Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником».
Русские философы говорят о формировании самого типа мышления молодежи, но были у нас и другие герои:
Достоевский: «Герои, — вы, господа романисты, всё ищете героев, — сказал мне на днях один видавший виды человек, — и, не находя у нас героев, сердитесь и брюзжите на всю Россию, а вот я вам расскажу один анекдот: жил-был один чиновник, давно уже, в царствование покойного государя, сперва служил в Петербурге, а потом, кажется, в Киеве, там и умер, — вот, по-видимому, и вся его биография. А между тем, что бы вы думали: этот скромный и молчаливый человечек до того страдал душой всю жизнь свою о крепостном состоянии людей, о том, что у нас человек, образ и подобие Божие, так рабски зависит от такого же, как сам, человека, что стал копить из скромнейшего своего жалованья, отказывая себе, жене и детям почти в необходимом, и по мере накопления выкупал на волю какого-нибудь крепостного у помещика, — в десять лет по одному, разумеется. Во всю жизнь свою он выкупил таким образом трех-четырех человек и, когда помер, семье ничего не оставил. Всё это произошло безвестно, тихо, глухо. Конечно, какой это герой: это «идеалист сороковых годов» и только, даже, может быть, смешной, неумелый, ибо думал, что одним мельчайшим частным случаем может побороть всю беду»
Непонятно, как совмещались в голове у новоявленных философов материализм Фейербаха с субъективизмом Фихте, но плохо переваренный компот диаметрально противоположных идей приводил к неожиданным выводам:
Кириллов в «Бесах вдохновенно пропагандирует свою мысль: «Слушай большую идею: был на земле один день, и в средине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: «Будешь сегодня со мною в раю». Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдывалось сказанное. Слушай: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека — одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после Ему такого же, и никогда, даже до чуда. В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и Этого, даже чудо свое же не пожалели, а заставили и Его жить среди лжи и умереть за ложь, то, стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты ложь и диаволов водевиль. Для чего же жить, отвечай, если ты человек?»
В «Дневнике писателя» Достоевский приводит письмо одного самоубийцы: «Кстати, вот одно рассуждение одного самоубийцы от скуки, разумеется матерьялиста.
...В самом деле: какое право имела эта природа производить меня на свет, вследствие каких-то там своих вечных законов? Я создан с сознанием и эту природу сознал: какое право она имела производить меня, без моей воли на то, сознающего? Сознающего, стало быть, страдающего, но я не хочу страдать — ибо для чего бы я согласился страдать? Природа, чрез сознание мое, возвещает мне о какой-то гармонии в целом. Человеческое сознание наделало из этого возвещения религий. Она говорит мне, что я, — хоть и знаю вполне, что в «гармонии целого» участвовать не могу и никогда не буду, да и не пойму ее вовсе, что она такое значит, — но что я все-таки должен подчиниться этому возвещению, должен смириться, принять страдание в виду гармонии в целом и согласиться жить. Но если выбирать сознательно, то, уж разумеется, я скорее пожелаю быть счастливым лишь в то мгновение, пока я существую, а до целого и его гармонии мне ровно нет никакого дела после того, как я уничтожусь, — останется ли это целое с гармонией на свете после меня или уничтожится сейчас же вместе со мною. И для чего бы я должен был так заботиться о его сохранении после меня — вот вопрос? Пусть уж лучше я был бы создан как все животные, то есть живущим, но не сознающим себя разумно; сознание же мое есть именно не гармония, а, напротив, дисгармония, потому что я с ним несчастлив. Посмотрите, кто счастлив на свете и какие люди соглашаются жить? Как раз те, которые похожи на животных и ближе подходят под их тип по малому развитию их сознания. Они соглашаются жить охотно, но именно под условием жить как животные, то есть есть, пить, спать, устраивать гнездо и выводить детей. Есть, пить и спать по-человеческому значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу грабить. Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне. Пусть, а я спрошу: для чего? Для чего устроиваться и употреблять столько стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно? На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа. Всё, что мне могли бы ответить, это: «чтоб получить наслаждение». Да, если б я был цветок или корова, я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же всё это будет уничтожено: и я, и всё счастье это, и вся любовь, и всё человечество — обратимся в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, — не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля. Это — чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. Ну, пусть бы я умер, а только человечество оставалось бы вместо меня вечно, тогда, может быть, я всё же был бы утешен. Но ведь планета наша невечна, и человечеству срок — такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось на земле человечество, — всё это тоже приравняется завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого.
И наконец, если б даже предположить эту сказку об устроенном наконец-то на земле человеке на разумных и научных основаниях — возможною и поверить ей, поверить грядущему наконец-то счастью людей, — то уж одна мысль о том, что природе необходимо было, по каким-то там косным законам ее, истязать человека тысячелетия, прежде чем довести его до этого счастья, одна мысль об этом уже невыносимо возмутительна. Теперь прибавьте к тому, что той же природе, допустившей человека наконец-то до счастья, почему-то необходимо обратить всё это завтра в нуль, несмотря на всё страдание, которым заплатило человечество за это счастье, и, главное, нисколько не скрывая этого от меня и моего сознанья, как скрыла она от коровы, — то невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль: «ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет?» Грусть этой мысли, главное — в том, что опять-таки нет виноватого, никто пробы не делал, некого проклясть, а просто всё произошло по мертвым законам природы, мне совсем непонятным, с которыми сознанию моему никак нельзя согласиться. Ergo:
Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю, и очевидно для меня, и понять никогда не в силах —
Так как природа не только не признает за мной права спрашивать у нее отчета, но даже и не отвечает мне вовсе — и не потому, что не хочет, а потому, что и не может ответить —
Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои вопросы, предназначила мне (бессознательно) меня же самого и отвечает мне моим же сознанием (потому что я сам это всё говорю себе) —
Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным —
То, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, — вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого.
N. N».
Н. Бердяев: «Человек не может быть самодостаточен, это означало бы, что его нет. В этом тайна человеческого существования: оно доказывает существование высшего, чем человек, и в этом достоинство человека. Человек есть существо, преодолевающее свою ограниченность, трансцендирующее к высшему. Если нет Бога, как Истины и Смысла, нет высшей Правды, все делается плоским, нет к чему и к кому подыматься. Если же человек есть Бог, то это есть самое безнадежное, самое плоское и ничтожное. Всякая качественная ценность уже показывает, что в человеческом пути есть то, что выше человека. И то, что выше человека, т. е. божественное, не есть сила внешняя, над ним стоящая и им господствующая, а то, что в нем самом делает его вполне человеком, есть его высшая свобода. Бог есть свобода, а не необходимость, не власть над человеком и миром, не верховная причинность, действующая в мире. То, что теологи называют благодатью, сопоставляя ее с человеческой свободой, есть действие в человеке божественной свободы. Можно сказать, что существование Бога есть хартия вольностей человека, есть внутреннее его оправдание в борьбе с природой и обществом за свободу. Достоинство человека в том, чтобы не подчиняться тому, что ниже его. Но для этого должно быть то, что выше его, хотя и не вне его и не над ним. Ошибка гуманизма была совсем не в том, что он утверждал высшую ценность человека и его творческое призвание, а в том, что он склонялся к самодостаточности человека и потому слишком низко думал о человеке, считая его исключительно природным существом, не видел в нем духовного существа. Христос учил о человеке, как образе и подобии Божьем, и этим утверждалось достоинство человека, как свободного духовного существа, человек не был рабом природной необходимости. Свобода возможна лишь в том случае, если кроме царства Кесаря существует еще царство Духа, т. е. царство Божье» .
Н. Бердяев: «Дocтoeвcкий иccлeдyeт дo глyбины pyccкий нигилизм. Aнтинoмичecкaя пoляpнocть pyccкoй дyши coвмeщaeт нигилизм c peлигиoзнoй ycтpeмлeннocтью к кoнцy миpa, к нoвoмy oткpoвeнию, нoвoй зeмлe и нoвoмy нeбy. Pyccкий нигилизм ecть извpaщeннaя pyccкaя aпoкaлиптичнocть. Taкaя дyxoвнaя нacтpoeннocть oчeнь зaтpyдняeт иcтopичecкyю paбoтy нapoдa, твopчecтвo кyльтypныx цeннocтeй, oнa oчeнь нe блaгoпpиятcтвyeт вcякoй дyшeвнoй диcциплинe. Этo имeл в видy K.Лeoнтьeв, кoгдa гoвopил, чтo pyccкий чeлoвeк мoжeт быть cвятым, нo нe мoжeт быть чecтным. Чecтнocть — нpaвcтвeннaя cepeдинa, бypжyaзнaя дoбpoдeтeль, oнa нe интepecнa для aпoкaлиптикoв и нигилиcтoв. И это cвoйcтвo oкaзaлocь poкoвым для pyccкoгo нapoдa, пoтoмy чтo cвятыми бывaют лишь нeмнoгиe избpaнники, бoльшинcтвo жe oбpeкaeтcя нa бecчecтнocть. Heмнoгиe лишь дocтигaют выcшeй дyxoвнoй жизни, бoльшинcтвo жe oкaзывaeтcя нижe cpeднeй кyльтypнoй жизни. Пoэтoмy в Poccии тaк paзитeлeн кoнтpacт мeждy oчeнь нeмнoгoчиcлeнным выcшим кyльтypным cлoeм, мeждy пoдлиннo дyxoвными людьми и oгpoмнoй нeкyльтypнoй мaccoй. B Poccии нeт кyльтypнoй cpeды, кyльтypнoй cepeдины и пoчти нeт кyльтypнoй тpaдиции» В «Братьях Карамазовых» Достоевский иронически излагает господствующие в обществе настроения: «О, и мы бываем хороши и прекрасны, но только тогда, когда нам самим хорошо и прекрасно. Напротив, мы даже обуреваемы — именно обуреваемы — благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались сами собою, упадали бы к нам на стол с неба и, главное, чтобы даром, даром, чтобы за них ничего не платить. Платить мы ужасно не любим, зато получать очень любим, и это во всем. О, дайте, дайте нам всевозможные блага жизни (именно всевозможные, дешевле не помиримся) и особенно не препятствуйте нашему нраву ни в чем, и тогда и мы докажем, что можем быть хороши и прекрасны».
Об этом Достоевский говорит и в «Бесах», где описывается: «невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора бог знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил как в свое собственное существование. И это там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился и взял за женой деньжонки, где, может быть, на сто верст кругом не было ни одного человека, начиная с него первого, хоть бы с виду только похожего на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии». С юмором описывает Достоевский свое впечатление о Герцене: «Он отрекся от основ прежнего общества, отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции и подстрекал к ним других и в то же время любил комфорт и семейный покой» .
В «Подростке» звучит та же самая идея, но уже более утрированно: «Уже не сор прирастает к высшему слою людей, а напротив, от красивого типа отрываются, с веселою торопливостью, куски и комки и сбиваются в одну кучу с беспорядствующими и завидующими. И далеко не единичный случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств смеются уже над тем, во что, может быть, еще хотели бы верить их дети. Мало того, с увлечением не скрывают от детей своих свою алчную радость о внезапном праве на бесчестье, которое они вдруг из чего-то вывели целою массой. Не про истинных прогрессистов я говорю, а про тот лишь сброд, оказавшийся бесчисленным».
В «Братьях Карамазовых» Достоевский повторяет портрет такого «социалиста»: «Сердце он имел весьма беспокойное и завистливое. Значительные свои способности он совершенно в себе сознавал, но нервно преувеличивал их в своем самомнении. Он знал наверно, что будет в своем роде деятелем, но Алешу, который был к нему очень привязан, мучило то, что его друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно считал себя человеком высшей честности». Иван Карамазов, отзываясь о нем, «Изволил выразить мысль, что если я-де не соглашусь на карьеру архимандрита в весьма недалеком будущем и не решусь постричься, то непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать лет десяток и в конце концов переведу журнал на себя. Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком, с маленьким даже лоском социализма, но держа ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам. Конец карьеры моей, по толкованию твоего братца, в том, что оттенок социализма не помешает мне откладывать на текущий счет подписные денежки и пускать их при случае в оборот, под руководством какого-нибудь жидишки, до тех пор, пока не выстрою капитальный дом в Петербурге, с тем чтобы перевесть в него и редакцию, а в остальные этажи напустить жильцов. Даже место дому назначил: у Нового Каменного моста через Неву, который проектируется, говорят, в Петербурге, с Литейной на Выборгскую...— Ах, Миша, ведь это, пожалуй, как есть всё и сбудется, до последнего даже слова! — вскричал вдруг Алеша, не удержавшись и весело усмехаясь». Но и атеизм, и нигилизм на русской почве приобрели собственную нравственную базу, и под покровом рационалистических идей в них живет совсем иное содержание: «Нигилизм типично русское явление, и он родился на духовной почве православия, в нем есть переживание сильного элемента православной аскезы. Русский нигилизм был нравственной рефлексией над культурой, созданной привилегированным слоем и для него лишь предназначенной»
А. Мень: «Даже атеистов нельзя считать людьми по-настоящему неверующими. В их воззрениях проявляется смутное религиозное чувство, хотя и направленное на земные объекты, личности и идеи. Антирелигиозные доктрины нередко бывают связаны с внутренними порывами мистического характера; идеологические мифы, принимаемые на веру, есть, по существу, перелицованная религиия»
«Наш русский либеральный дилетантизм, часто и давно уже смешивает конечные результаты социализма с христианскими. Этот дикий вывод — конечно, характерная черта», - пишет Достоевский в «Братьх Карамазовых».
Трактовка Аглаей в «Идиоте» стихотворения Пушкина «Бедный рыцарь» вполне может быть отнесена к «русским мальчикам», которые исповедовали совершенно различные идеи, но отдавались им со всей душой. «В стихах этих прямо изображен человек, способный иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе идеал, поверить ему, а поверив, слепо отдать ему всю свою жизнь. Это не всегда в нашем веке случается. В «рыцаре же бедном» это чувство дошло уже до последней степени, до аскетизма; надо признаться, что способность к такому чувству много обозначает, и что такие чувства составляют по себе черту глубокую. «Рыцарь бедный» тот же Дон-Кихот, но только серьезный, а не комический».
Как вечна на небе солнца позолота,
Так прочна любовь и верность Дон-Кихота.
Православно-аскетическая основа мировоззрения социалистов вызывает у них отрицание западного капиталистического пути развития, который для них ассоциируется с мещанством, а мещанство, равнодушие, безразличие к идеалам для них являются смертными грехами: «О, если бы ты был холоден или горяч», - восклицают они вслед за апостолом.
Ф. Раневская «Есть люди, в которых живёт Бог, есть люди, в которых живёт дьявол, а есть люди, в которых живут только глисты».
Н. Бердяев: «Социалисты более всего не хотят западного пути развития для России, хотят во что бы то ни стало избежать капиталистической стадии» . Надо сказать, что и сам Запад отнюдь не закрывал на это глаза: Шпенглер пишет свой «Закат Европы», Ницше в своем «Антихристианине» и «Заратустре» борется с тем лицемерным, расслабляющим, безжизненным христианством, которое в то время господствовало в обществе. Не с Христом, а с вырождающейся церковью, исказившей учение Христа, не с человечеством, а с мещанским обществом, извратившим понятия добра и зла, борется Ницше, с тем «духом тяжести», который не дает человеку оторваться от земли: «Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она еще тяжело прячет голову в тяжелую землю; так и человек, не умеющий еще летать. Тяжелой кажется ему земля и жизнь; так хочет дух тяжести! Кто научит однажды людей летать, сдвинет с места все пограничные камни; все пограничные камни сами взлетят у него на воздух, землю вновь окрестит он - именем «легкая». Но не только небо, но и землю учит любить Заратустра, потому что она является необходимой ступенью к небу. «Я - перила моста на стремительном потоке: держись за меня, кто может за меня держаться. Но вашим костылем не служу я. Так говорил Заратустра».
П. Флоренский: «Человек мыслящий уже понял, что на этом берегу у него нет ничего. Но ведь вступить на мост и пойти по нему! Нужно усилие, нужна затрата сил. А вдруг эта затрата ни к чему? Не лучше ли быть в предсмертных корчах тут же, у моста? Или идти по мосту – может быть, идти всю жизнь, вечно ожидая другого края? Что лучше: вечно умирать, в виду, быть может, обетованной страны замерзать в ледяном холоде абсолютного ничто… или истощать усилия, последние, быть может. Ради химеры, ради миража, который будет удаляться помере того, как путник делает усилия приблизиться?» Отсюда и берет миф о «загнивающем Западе», на который наложился другой миф – марксистский – о загнивающем капитализме. Те, кто пропагандирует его, в своем сознании и представлениях о Европе находятся все еще в конце 19-го – начале 20-го века, не понимая, что Европа давно уже переросла устаревшие оценки Шпенглера и Данилевского и далеко опередила Россию на пути социально-политического развития. Зависть к достижениям Запада рождает и миф о его бездуховности, «о том, что если у вас моют тротуары с шампунем, значит, вы уже не можете иметь высокое духовное развитие. Оно присуще только тем, кто сидит с голой задницей на свалке, желательно при этом сопливый, немытый, оборванный, ковыряя в носу, и моет голову примерно раз в год. При этом он от духовности просто светится»
Некое безвременье, апатия – временные состояния, характерны для любого общества, и не только для Европы, но и для России. Крафт в «Подростке» говорит: «Нынешнее время, - это время золотой средины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало».
«Час, когда вы говорите: «В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он - бедность и грязь и жалкое довольство собою!» Час, когда вы говорите: «В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый – это пламень и уголь!» Час, когда вы говорите: «В чем моя жалость! Разве жалость - не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие». «Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует? Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?»
Слова «буржуазия», «бюргеры», вообще-то просто «горожане», происходящие от «бург» - город, - ассоциировались у социалистов с мещанством. Но от слова «горожанин» происходит и «гражданин». Они не понимают, что мещанство – не внешний образ жизни, это не герань на подоконнике, не ситцевые занавески и не слоники на комоде. Мещанство – это образ мышления, который не зависит от социально-экономической формации или политической формы правления. Причем сам социализм и попадает в эту ловушку мещанства, которой хотел избежать:
С. Булгаков: «Мещанство есть духовная опасность, которая всегда подстерегает всякую душу на пути ее религиозной жизни, оно есть болезнь духа, его расслабление и отяжеление. В социализме же мещанство приобретает, можно сказать, воинствующий характер. Здесь борьба за свои экономические интересы, личные и классовые, проповедуется как основное, руководящее начало жизни. Удивительно ли, что когда социализм показывает свое подлинное лицо, как теперь в России, где все обезумели в какой-то оргии хищничества, то лицо это выглядит мещанским до отвратительности, в нем обнажаются самые низкие, животные инстинкты человеческой природы» . В полной мере этот разгул мещанства проявился в России после 90-х годов, когда узда была скинута. Россия вернулась к периоду первоначального накопления капитала, и воскрес лозунг НЭПА «Обогащайтесь!» Дионисический элемент, хаос революции 1917 года сменился хаосом всеобщего воровства.
В. Одоевский: «Все понятия в обществе перемешались; слова переменили значение; самая общая польза казалась уже мечтою; эгоизм был единственным святым правилом жизни; безумцы обвиняи своих правителей в ужаснейшем преступлении – в поэзии. «Зачем нам эти философические толковнаия о добродетели, о самоотвержении, о гражданской доблести? Какие они приносят проценты? Помогите нашим существенным, положительным нуждам!» - кричали несчастные, не зная, что существенное зло было в их собственном сердце. «Зачем, - говорили купцы, - нам эти ученые и философы? Им ли править городом? Мы занимаемся настоящим делом, мы платим, мы покупаем произведения земли, мы продаем их, мы приносим существенную пользу, мы должны быть правителями!» И все, в ком нашлась хотя бы искра божественного огня, были, как вредные мечтатели, изгнаны из города. Купцы сделались правителями, и правление превратилось в компанию на акциях. Исчезли все великие предприятия, которыее не могли непосредственно принести какую-либо выгоду или цель кторых неясно представлялась ограниченному, корыстному взгляду торговца. Государственная проницательность мудрое предвидение, исправление нравов – все, что не было направлено прямо к коммерческой цели, было названо – мечтами. Банкирский феодализм торжествовал. Науки и искусства замолкли совершенно; не являлось новых открытий, изобретений, усовершенствований. Умножившееся население требовало новых сил промышленности, а промышленность тянулась по старинной, избитой колее и не отвечала возрастающим нуждам. Обман, подлоги, умышленное банкротство, полное презрение к достоинству человека, боготворение злата, угождение самым грубым требованиям плои – стали делом явным, позволенным, необходимым. Религия сделалась предметом совершенно посторонним; нравственность заключалась в подведении исправных итогов; умственные занятия – изысканием средств обманывать без потери кредита; поэзия – баланс приходно-расходной книги; музыка – однообразная стукотня машин; живопись – черчение моделей. Нечему было подкрепить, возбудить, утешить человека. Таинственные источники души иссякли. Общие страдания увеличились» .
С. Булгаков: «Каждому из непосредственного опыта известно, что в человеке непрестанно борются два начала, из которых одно влечет его к активной деятельности духа, а другое стремится парализовать эту деятельность, заглушить высшие потребности духа, сделать существование плотским, скудным и низменным. Это второе начало и есть истинное мещанство; мещанин сидит в каждом человек, всегда готовый наложить на него свою омертвляющую руку. Мещанство самой свободной и демократической республики Греции казнило Сократа за то, что он хотел быть оводом, жалившим афинский народ, как ленивого коня; а еврейское мещанство устроило Голгофу за то, что услышало проповедь освобождения внутреннего духовного человека от мещанина. Сатанинское начало мира, князь мира сего, есть именно олицетворенное мещанство, и иронический черт Ивана Карамазова недаром является в облике мещанина» : «Воистину ты злишься на меня за то, что я не явился к тебе в каком-нибудь красном сиянии, «гремя и блистая», с опаленными крыльями, а предстал в таком скромном виде. Ты оскорблен во-первых, в эстетических чувствах своих, а во-вторых, в гордости: как, дескать, к такому великому человеку мог войти такой пошлый черт? – не Люцифер, не Прометей».
«Вижу я: одному недостает глаза, другому - уха, третьему - ноги; но есть и такие, что утратили язык, или нос, или голову. Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всем хотелось бы говорить, а об ином хотелось бы даже умолчать: например, о людях, которым недостает всего, кроме избытка их, - о людях, которые не что иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще одно что-нибудь большое, - калеками наизнанку называю я их. И когда я шел из своего уединения и впервые проходил по этому мосту, я не верил своим глазам, непрестанно смотрел и наконец сказал: «Это - ухо! Ухо величиною с человека!» Я посмотрел еще пристальнее: и действительно, за ухом двигалось еще нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле - и этим стеблем был человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое личико, а также отечную душонку, которая качалась на стебле этом. Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они измельчали и все еще мельчают - и делает это их учение о счастье и добродетели», - говорит Заратустра.
Толкуя Апокалипсис, Лебедев пророчествует: «Мы при третьем коне вороном, и при всадннке, имеющем меру в руке своей, так как все в нынешний век на мере и на договоре, и все люди своего только права и ищут: «мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий»… да еще дух свободный и сердце чистое, и тело здравое, и все дары божии при этом сохранить хотят. Но на едином праве не сохранят, и за ним последует конь бледный и тот, коему имя Смерть, а за ним уже ад»
Д. Мережковский: «Это-то и есть по преимуществу наш современный и будущий, западно-европейский и русский, всемирный демон – «отец» нашей «лжи», нашей середины, нашего мещанства, нашей «позитивной», либерально-консервативной, смердяковской, толстовской и ницшеанской пошлости - самый «маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся» - и в то же время самый сильный, самый великий, с каждым днем растущий, наполняющий собою мир и, однако, все еще никем не узнанный, не видимый бес» .
«Стало быть, была же мысль сильнейшая всех несчастий, неурожаев, истязаний, чумы, проказы и всего того ада, которого бы и не вынесло то человечество без той связующей, направляющей сердце и оплодотворяющей источники жизни мысли! Покажите же вы мне что-нибудь подобное такой силе в наш век пороков и железных дорог. Покажите мне связующую настоящее человечество мысль хоть в половину такой силы, как в тех столетиях. И осмельтесь сказать, что не ослабели, не помутились источники жизни под этою «звездой», под этой сетью, опутавшей людей. И не пугайте меня вашим благосостоянием, вашими богатствами, редкостью голода и быстротой путей сообщения! Богатства больше, но силы меньше, связующей мысли не стало, все размягчилось, все упрело и все упрели!» - говорит Лебедев в «Идиоте».
«Не ваш грех – ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!» - говорит Заратустра, - «У них есть нечто, чем гордятся они. Они называют это культурой, она отличает их от козопасов. Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. «Счастье найдено нами», - говорят последние люди и моргают».
Интересно, что именно русская религиозная философия пыталась противостоять марксизму и вести активную деятельность не только в абстрактном мире философских концепций, но и в мире. В Москве в 1905-1908 годах было создано Христианское братство борьбы, которое в условиях политического противостояния собственными этическими усилиями пыталось осуществить духовное преображение народа. Мировоззренческой основой для них служила философия В. Соловьева. Основатели организации Валентин Свенцицкий и Владимир Эрн хотели создать такую организацию, члены которой, оставаясь православными, приняли бы участие в радикальном преобразовании общества на основе христианского понимания достоинства человеческой личности. Организации сочувствовали и помогали Павел Флоренский, Е.Н. Трубецкой, о. С. Булгаков.
История рассматривалась ими как поступательное движение богочеловечества, где равнозначны действия Бога и человека: «Из действительной веры во Христа, вочеловечившегося и пришедшего во плоти, неизбежно вытекает обязанность каждого христианина принимать самое деятельное участие в общественной и политической жизни страны. В той самой области жизни, от которой с брезгливостью и ужасом отворачивалось историческое христианство, необходимо действенно и самоотверженно осуществлять вселенскую правду Богочеловечества, отдавая, если потребуется, жизнь «за други своя».
В своем обращении к обществу они призывали каяться в «любви к кесарю (государству), превысившей любовь к Богу, в поглощении церкви государством. Под «борьбой» в названии Братства подразумевалась борьба за фактическое отделение Православной Церкви от самодержавной власти и выведение церковных сил на поле борьбы свободной общественности за новый конституционно-демократический строй в России. При этом подразумевалось завоевание высоких и властных позиций для Православной Церкви для выявления ее независимого, свободного, евангельского голоса в важнейших вопросах современности: культурных, социальных, политических.
Революционеры
Шри Ауробиндо: «[356] Вначале правил брамин с помощью священных книг и ритуала, на смену ему пришел кшатрий с щитом и мечом; ныне нами управляет вайшья посредством доллара и механизации общества, а на пороге уже стоит шудра, освобожденный рабочий, со своей доктриной коллективного труда. Но ни жрец, ни князь, ни торговец, ни рабочий не являются истинными правителями человечества; диктатура серпа и молота обречена на крушение, подобно всем предшествовавшим формам деспотизма. Лишь со смертью эгоизма, когда Бог в человеке примет управление человеческой природой во всей ее универсальности, эта Земля сможет дать рождение радостной и счастливой расе новых существ» .
Метафизический процесс инволюции, материализации духа и его постепенное огрубение по мере нисхождения от плана к плану, в истории отражается в переходе власти к все более социально низким и культурно менее развитым слоям населения. Интересно, что этот паттерн отображается и в языке. Например, в индийской мифологии существовали братья Ашвины, символизирующие космологические принципы. Они первыми появлялись на утреннем небе, на рассвете, предшествуя утренней заре и принося людям первые лучи света, кроме того, оии были олицетворением функции плодородия и благополучия. A;vin (от a;va — лошадь) – «всадник». В дальнейшем корень ;va участвовал в образовании слова шевалье, обозначавшего уже не космический принцип, а дворянский титул. В России аналогичные слова кавалер и кавалерист, несущие несколько различную смысловую нагрузку, так как кавалер может гарцевать и без лошади. В период Отечественной войны 1812 года возникло слово «шваль» – русская транскрипция «шевалье». Во время отступления французам пришлось из-за голода есть павших лошадей и мародерствовать в поисках еды и крова. В народе их прозвали швалью, а впоследствии пренебрежительное название закрепилось за всеми дрянными, никчемными людишками. Ницше: «Социализм — как до конца продуманная тирания ничтожнейших
глупейших, т.е. поверхностных, завистливых, на три четверти актеров —
действительное является конечным выводом из «современных идей» и
их скрытого анархизма, но в тепловатой атмосфере демократического
благополучия слабеет способность делать выводы, да вообще
приходить к какому-либо определенному концу. Люди плывут по
течению, но не выводят заключений. Поэтому в общем социализм
представляется кисловатой и безнадежной вещью; и трудно найти более
забавное зрелище, чем созерцание противоречия между ядовитыми и
мрачными физиономиями современных социалистов и безмятежным
бараньим счастьем их надежд и пожеланий. В учение социализма плохо
спрятана «воля к отрицанию жизни»: подобное учение могли выдумать
только неудавшиеся люди и расы»
Уже говорилось о том, что Д. Андреев утверждает, что функция пророка в период 18-19 веков перешла от представителей духовенства (Сергия Радонежского, Серафима Саровского и др.) к «другой инстанции», которую он называет «вестничество». «Вестник – это тот, кто дает людям почувствовать сквозь образы искусства высшую природу и свет, льющиеся из миров иных»
Революцию в России первым предсказал М. Ю. Лермонтов в стихотворении, которое так и называлось - «Предсказание»:
«Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пищей многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон»
Следующим был Салтыков-Щедрин. По иронии судьбы он пишет «Историю одного города» в 1870г., когда родился Ленин. По той же иронии судьбы в этом же году Ф. М. Достоевский начал писать свой роман «Бесы».
«Дocтoeвcкий дo глyбины иccлeдoвaл aпoкaлипcиc и нигилизм pyccкoгo дyxa. Oн oткpыл кaкyю-тo мeтaфизичecкyю иcтopию pyccкoй дyши, ee иcключитeльнyю cклoннocть к oдepжимocти и бecнoвaнию. Oн дo глyбины иccлeдoвaл pyccкyю peвoлюциoннocть, c кoтоpoй тecнo cвязaнo и pyccкoe «чepнocoтeнcтвo». И pyccкaя иcтopичecкaя cyдьбa oпpaвдaлa пpoзpeния Дocтoeвcкoгo. Pyccкaя peвoлюция coвepшилacь в знaчитeльнoй cтeпeни пo Дocтoeвcкoмy»
В России кроме дураков и дорог есть еще одна беда — дураки, указывающие какой дорогой надо идти.
В середине 19-го века, когда вся Европа уже в течение трех веков осваивала и развивала капиталистические отношения, и не только в сфере экономики, но и в социально-политической области, Россия все еще находилась в стадии феодализма. После отмены крепостного права крестьяне обрели личную независимость, но само сознание и помещиков, и крестьян-общинников оставалось феодальным. Все области общественной жизни требовали реформирования –система хозяйствования, системы управления и самоуправления. И, надо сказать, развитие капиталистических отношений происходило достаточно быстро: строилась масса новых заводов, фабрик, прокладывались железные дороги, развивались наука и образование. Но русским социалистам, любившим быстро ездить, темпы реформирования и развития казались слишком медленными. «Какой русский не любит быстрой езды» - восклицал Гоголь, но если в птицу-тройку впрячь Собакевичей, Ноздревых и Чичиковых с пьяным кучером Селифаном, из которых и состоит в большой части Россия, то далеко не уедешь.
В «Бесах» Достоевский пишет: «Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые все-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было, кто у кого в руках». В «Братьях Карамазовых» он характеризует «гегемона» словами Ивана Карамазова о Смердякове: «Лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит.— Передовое?— Будут другие и получше, но будут и такие. Сперва будут такие, а за ними получше.— А когда срок наступит?— Загорится ракета, да и не догорит, может быть».
Н. Бердяев: «В русской революции очень быстро начался процесс разложения и гниения. Нравственный облик ее делается все более отталкивающим. Революция не одухотворена никакими творческими и оригинальным идеями. Господствуют отбросы давно уже разложившихся социалистических идей. Эти охлажденные идеи потеряли всякую этическую окраску и разогреты лишь разнузданием корыстных интересов и страстей. Привели эти идеи Россию к позору и унижению, ввергли ее в хаос. Не новая жизнь раскрывается и расцветает, а старая жизнь, окончательно распустившаяся, гниет. Революция вдохновлена нигилистическими идеями, она прежде всего направлена на разрушение иерархии ценностей, иерархии качества, на которой основан божественный миропорядок эта революционно-нигилистическая вражда к всякому иерархизму имеет прежде всего природу духовную, а не политическую и экономическую, это есть психология масс и нравственная их настроенность. В основе этой психологии лежит чувство зависти ко всему, что выше. Но никогда еще творчество не проистекало из этого источника. Русский нигилистический социализм одержим жаждой равенства во что бы то ни стало. Этот соблазн абсолютного равенства ведет к истреблению всех качеств и ценностей, в нем – дух небытия. В земное всеблаженство, в фабричный рай поверили потому, что перестали верить во что бы то ни было высшее» .
В «Братьях Карамазовых» Достоевский рисует картину русского общества второй половины 19 века, где отразились все эти настроения и где каждый член семьи, иногда даже утрированно, олицетворяет то или иное сословие. Глава семейства Федор Карамазов символизирует концентрированное собрание пороков общества, худшие черты его, самые низкие и уродливые проявления. Его описание – пародия на сегодняшнюю нашу элиту, нуворишей: «это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти. Тут не глупость, большинство этих сумасбродов довольно умно и хитро, а именно бестолковость, да ее какая-то особенная, национальная». «О, дурные людишки успевают и у нас обделывать свои дела, даже в самом противуположном смысле, и, кажется, в наше время даже несравненно больше, чем когда-либо прежде; но зато эти дрянные людишки никогда у нас не владеют мнением и не предводительствуют, а, напротив, даже будучи наверху честей, бывали не раз принуждаемы рабски подлаживаться под тон людей идеальных, молодых, отвлеченных, смешных для них и бедных»
И, однако, это общество способно порождать такие типы как Дмитрий, Иван и Алеша Карамазовы. Это «земляная карамазовская сила» - непробужденная и непросветленная.
С. Булгаков: «В глазах Достоевского символически братья Карамазовы изображали все русское общество» . Образы братьев – это архетипические портреты различных слоев русского общества: Иван символизирует интеллигенцию, Дмитрий - служилое дворянство, Алексей – духовенство в лице лучших его представителей. Кроме того, братья символизируют и различные аспекты личности: Иван – интеллект, Дмитрий – эмоции, Алеша – духовность.
Четвертый сын Федора Карамазова, Павел Смердяков, не является членом семьи. В символике данной структуры общества Достоевский выводит его как незаконнорожденного сына от дурочки Аграфены. Он не принадлежит ни к пролетариату, ни к крестьянству, ни к дворянству. Интересно, что Достоевский никогда не упоминает о нем как о человеке, личности, всегда именуя «существом». Это лакейская душонка, люмпен, маргинал, оставивший свою социальную стихию, и не вошедший в более высокую. «Смердяков, это незаконное порождение Федора Павловича и Лизаветы «Смердящей», какой-то обрывок человеческого существа, духовное Квазимодо, синтез всего лакейского, что есть в человеческом уме и в человеческом сердце», - аттестовывает его Розанов.
«В детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией. Он надевал для этого простыню, что составляло вроде как бы ризы, и пел и махал чем-нибудь над мертвою кошкой, как будто кадил». «Он никого не любил, кроме себя, уважал же себя до странности высоко. Просвещение видел в хорошем платье, в чистых манишках и в вычищенных сапогах», - характризует его Достоевский. По определению Розанова, «Существо это решительно злобное, непомерно честолюбивое, мстительное и знойно завистливое». Он сконцентрировал в себе самые худшие пороки всех классов – зависть, жадность, невежество, жестокость, подлость. Он напялил костюм приличного человека, но не усвоил ни его культуры, ни его добродетелей. Получив минимальные зачатки образования, он преисполняется презрения ко всей лапотной России, в то же время более высокая культура, например, театр, «не помещаются ему в голову». Он в состоянии воспринять чужие не слишком сложные мысли, но самостоятельно думать он не умеет. В нем «начало выказываться и обличаться самолюбие необъятное, и притом самолюбие оскорбленное», - пишет Достоевский. Н. Лосский пишет о нем: «Безмерное самолюбие при полном ничтожестве». В некотором смысле он напоминает Иуду, предавшего все самое высокое. И, так же как Иуда, он «пошел и удавился».
В.Розанов: «Атмосфера, окружающая преступника, как-то еще удушливее и теснее, нежели та, которую мы ощущаем около Раскольникова. Вот почему последний не наложил на себя рук; ему еще было чем жить, и через несколько лет искупления, он вышел же из своей атмосферы к свету и солнцу. Смердякову нечем было жить; и хотя и для него, может быть, было где-нибудь солнце и свет, но совершенно ясно, что он не мог дойти до них и упал при первых же шагах задушенный. Последнее его прощание с Иваном, отдача ему денег, из-за которых совершилось убийство, слова о Провидении - все это вводит нас в душу человека в последние часы перед самоубийством: тайна, еще никем не изображенная, никому из живых не переданная» . Смерть его показывает, что подобного рода людям, составляющим достаточно большую часть населения, нет места в общественной жизни, они должны или исчезнуть, или измениться.
Г. Флоровский: «Долгие годы «революция» была русским идеалом. Образ «революционера» казался общественному сознанию высшим типом патриота, совмещавшим в себе возвышенность стремлений, любовь к народу, к обездоленным и страждущим, и готовность жертвенного самозаклания на алтаре всеобщего счастья. Какое бы разное – от монархического до анархического, - содержание ни вкладывали разные люди в эти понятия, - все они сходились в одном – в вере в то, что организованная ли общественность, здравый ли смысл народа, беззаветная ли отвага «умирающих за великое дело любви» в силах и смогут напряжением своей воли разорвать петли опутавшего Россию социального и политического зла, и утвердить высшую и совершенную форму культурно-общественного бытия. И верилось, что «крест и меч – одно», что за обнажением звериных стихий человеческой жизни магически наступит их просветление. Люди сами сделают себя настолько совершенными, чтобы было возможно перековать мечи на орала. И за эту манящую мечту люди радостно шли – убивать и умирать. Во имя ее звучали восторженные гимны «великодушной и милосердной революции». И когда из-за ее знакомого по легенде и дорогого по преданию «бескровного» образа стали нагло вычерчиваться среди угарно-черных и блуждающих клубов разгоравшейся катастрофы бесовские черты нарастающего развала, когда под розовеющей дымкой воочию стал «хаос шевелиться» - недоумевающая мысль заговорила о чьих-то ошибках и просчетах, о преждевременности, об опоздании, о смутности идей, о невежестве масс, не теряя веры в то, что исправление легко и возможно. Мы узрели Россию стоящей
У перепутного креста,
Ни зверя скипетр нести не смея,
Ни иго легкое Христа.
В революции все неотвратимо, все запечатлено знамением Рока. Но из чего выросла она: из благих ли, священных вечных стихий нашего народа, из его «идеи», из того, что о нем Бог думал в вечности», или из духовной лжи, искривленности, положенной в основу нашего исторического существования волею человеческой?» .
Незаменимых нет, и пропоем
Заупокой ушедшим — будь им пусто.
«Пророков нет в отечестве своем,
Да и в других отечествах — не густо…»
В. Высоцкий
Одним из критериев фашизма является культ смерти, извращающий даже саму суть героизма «русских мальчиков».
Умберто Эко: «Герой фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою фашизма умереть невтерпеж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других» .
А перед нами все цветет,
За нами –все горит.
Не надо думать, с нами тот,
Кто все за нас решит.
В последнее время в России начали звучать апокалипические лозунги о «необходимости взять в свои руки движение ко всеобщему Апокалипсису», о «слиянии с Абсолютом», о том, что «необходимость жизни на земле никем не доказана, раз на эту тему нет диссертаций и научных трудов» и т.д. Это проявление «полунауки» - необходимой принадлежности фашизма. В чем это заключается? Собственная глупость и невежество вредят, как правило, в первую очередь самому человку. Но если он свою глупость начнет пропагандировать, привлекать таких же невежественных сторонников, то его личная проблема превратится в опасность для всего общества. Ты стремишься к немедленному воссоединению с Абсолютом? – чего проще – выйди на балкон и попробуй полетать, но не надо заставлять делать то же самое других, в том числе и тех, кто об этом совсем не мечтает.
Вот так и ведется на нашем веку:
На каждый прилив – по отливу,
На каждого умного – по дураку,
Все поровну, все справедливо.
Но принцип такой дупакам не с руки,
С любых расстояний их видно.
Кричат дуракам: «Дураки, дураки!»
А им это очень обидно
Окуджава
Н. Бердяев: «Вот в чем мое радикальное различие от нынешних экзистенциалистов. Они считают, что достоинство человека в бесстрашном принятии смерти, как последней истины. Человек живет, чтобы умереть, его жизнь есть путь к смерти. Человек есть конечное существо, в нем не раскрывается бесконечность, и смерть принадлежит к его структуре. Мне представляется эта современная направленность поражением духа, упадочностью, смертобожничеством. Бесспорно достоинство человека в бесстрашии перед смертью, в свободном принятии смерти в этом мире, но для окончательной победы над смертью, для борьбы против торжества смерти. Все религии боролись против смерти. Христианство же есть религия воскресения по преимуществу» .
Главное, что все эти вопросы давным-давно разрешены, о чем, видимо, не подозревают «полуученые». Для примера можно привести спор главного героя цикла «Хроники Амбера» Корвина с Хуги. Сам образ Хуги взят из эпоса «Старшая Эдда», где Хугин – это один из воронов Одина. На древнеисландском Huginn означает «мыслящий» и олицетворяет умственные силы верховного бога германо-скандинавской мифологии. В ответ на теорию Хуги о скорейшем воссоединении с Абсолютом Корвин возражает ему: «Эго, как я вижу, существует на грани рациональности и рефлекторного бытия. Стереть его, уничтожить – значит сделать шаг назад. Если ты вышел из этого Абсолюта – чего же тогда, спрашивается, спешить назад? Ты что, настолько презираешь себя, что боишься взглянуть в зеркало? Вышел – так почему бы не прогуляться с умом? Развивайся. Учись. Живи. Если тебя послали в поездку, зачем прыгать на ходу с поезда и бежать назад, к станции отправления? А может, этот самый Абсолют попросту ошибся, поручив дело существу такого калибра?»
Многие учения говорят о необходимости возвращения к Богу, Абсолюту как о цели человеческого бытия. Но в самой терминологии уже содержится лингвистическая ошибка, которую подчеркивает и объясняет Желязны. Глаголы «вернуться», «возвратиться» имеют явно выраженный смысл движения вспять, обратно по уже пройденному пути. Но тогда это деградация. Действительно, зачем же ты выходил? Ни с чем вышел, ни с чем вернулся – а зачем ты нужен Абсолюту с пустыми руками и мозгами? Любой индивидуализированный центр сознания, выделенный Логосом, направляется в мир действия за получением знания, опыта, для развития сознания. И если в дочеловеческой природе возможности сознания и развития существенно ограничены, то человек в состоянии сознательно и целенаправленно развивать свои способности и возможности с максимальной эффективностью. Человек должен вновь прийти к Абсолюту, но должен прийти новой дорогой, своей собственной, обогащенный мудростью и пониманием. Если бы цель была просто в конечном воссоединении с Единым, то мир не стоило бы и творить, и Творение не имело бы никакого внуреннего смысла, значит, важен именно сам этот путь, поднимающий нас на все более высокие ступени сознания, благодаря чему мы можем прийти к единству уже в новом качестве.
Е. Рерих: «Отказаться от опыта материальной жизни и проявить малодушие – значит отказаться от возможности восхождения. Успокоиться на достигнутом – значит замкнуть себя в круг безысходности и застоя. Иного выхода нет. Через жизнь надо идти, собирая сок опыта. Чем труднее и тяжелее жизнь, чем больше в ней болей и страданий, тем богаче опыт и быстрее восхождение. Кровью сердца записываются страницы Книги Жизни. Где и когда восходил дух без страдания и боли? Таковы условия Земли, тягчайшей и плодоноснейшей из планет» . Апокалипсис не значит уничтожение, растворение, в точном переводе это – Откровение. Откровение о чем? Проповедники немедленного слияния с Абсолютом забывают о самых главных словах Откровения: «И увидел я новое небо и новую землю». Но проблема в том, что ветхий Адам, каким все еще является человечество, не может увидеть ничего нового в силу низкого уровня свого сознания. Смешно думать, что Абсолют с распростертыми объятиями ждет подлецов, психопатов, воров и убийц. Что они будут делать на этой «новой земле»? – так же воровать, убивать, толкать свои бредовые идеи? Но тогда что же в ней нового и чем она отличается от старой? Принудительное слияние с Абсолютом, понимаемое просто как лишение человечества его физической оболочки, не приведет ни к новому небу, ни к новой земле по той простой причине, что человечество еще не достигло необходимого для осуществления перехода уровня сознания. И насильственный Апокалипсис приведет к тому, что нам придется вновь проходить весь путь с самого начала.
Кириллов в «Бесах» говорит: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту. Они нехороши, — начал он вдруг опять, — потому что не знают, что они хороши. Надо им узнать, что они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого».
Умирающий брат Зосимы говорит: «Мама, не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай».
Вслед за ним и сам Зосима говорит: «Для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы».
Барьер между Богом и человеком устанавлявается самим сознанием человека, ограничивающего себя рамками своего «я», и тоько сам человек способен его разрушить. Расширение сознания, осознание всеобщего единства даст возможность человеку понять, что никаких барьеров и не существует.
«Ибо много званых, а мало избранных», - говорит Иисус. Задача человечества – изменение сознания именно в условиях феноменального мира, которое влечет за собой изменение и сознания, и тела, обожение, переход на новый уровень бытия. Здесь имеется еще один нюанс. Эсхатология, по словам Г. Флоровского, «живет мыслью о другом мире и о предстоящем уходе из этого». Это не совсем верное понимание Апокалипсиса или не совсем точная терминология. Апокалипсис не есть уничтожение, это некая точка бифуркации, качественного перехода от нишего уровня к высшему. С одной стороны, он происходит скачкообрано, с другой – он подготовлен всем ходом предыдущего развития, так же, как переход от обезьяны к человеку. Чтобы начался новый цикл, необходимо завершить старый. «Трудно открыть человека, а самого себя всего труднее. Когда я пришел к людям, я нашел их застывшими в старом самомнении: всем им мнилось, что они давно уже знают, что для человека добро и что для него зло. Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает еще, что есть добро и что зло, - если сам он не есть созидающий! Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа создавали до сих пор что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!»
П. Успенский: «Сверхчеловек есть одна из возможностей, лежащих в глубине человека. От самого человека зависит приблизить ему эту идею или отдалить. Близость или дальность сверхчеловека лежит не во времени, а в отношении человека к этой идее, и в отношении не только умственном, но и деятельном, практическом. Человека отделяет от сверхчеловека не время, а неподготовленность к принятию сверхчеловека» .
Г. Флоровский: «Подвиг есть становление личности, раскрытие и осуществление ее подлинного, «лучшего я». Человек должен стать тем, что «в существе» своем он уже есть. Но вместе с тем вся сила, смысл и суть подвига в скачке – через реальную бездну» . Мы не «уходим» из этого мира, и сам мир не разрушается, мы в первую очередь принципиально меняем свое сознание, что дает возможность взгянуть на мир по-новому. Новый взгляд на мир и будет «новым небом и новой землей». Расширение сознания откроет новые перспективы и новые, ранее недоступные сферы этого мира, который станет для нашего восприятия и сложнее, и многообразнее.
Е. Рерих: «Построение Нового Мира в сознании совершается мыслью. Преображенное сознание творит Новую Землю вместе и заодно с Велением Космоса, то есть с преображением и переменой космических лучей. Но сознание должно быть подготовлено к принятию даров Нового Неба, ибо без готовности сосудов для их принятия не окажется к Часу Прихода. И только тогда человеческое и космическое, соединившись, дадут плод. Но где они, приемлющие Свет?» . Мир многопланов и мы не до конца познали даже самую низшую его часть – материальную. Процесс преображения мира подобен человеческому просветлению, которое изменяет не внешний облик человека, а его сознание и отношение к миру. Смысл происходящих изменений лучше всего иллюстрирует одна дзэнская притча:
Монаха спросили:
- Что вы делали до просветления?
- Колол дрова, носил воду, подметал двор.
- Что вы делаете после просветления?
- Колю дрова, ношу воду, подметаю двор.
- Что изменилось в вашей жизни?
- Все!
Д. Судзуки: «Сатори в дзэне должно быть связано с самой жизнью в целом, так как то, что предлагает дзэн, есть революция, а также переоценка себя в плане духовного единства. Достижение сатори – это перестройка самой жизни. Когда оно действительно имеет место, оно коренным образом изменяет моральную и духовную жизнь человека, обогащая и внося порядок в нее» .
«Там же поднял я на дороге слово «сверхчеловек» и что человек есть нечто, что должно преодолеть, - что человек есть мост, а не цель; что он радуется своему полдню и вечеру как пути, ведущему к новым утренним зорям. Существует много путей и способов преодоления - ищи их сам! Но только скоморох думает: «Через человека можно перепрыгнуть».
«Немалую роль в апологии небытия играет и смутная боязнь ответственности, которая беспокоит людей, знакомых с религиозными учениями о посмерном воздаянии. Отрицая их, человек чувствует себя «освобожденным» и может утвердиться в мысли, что «все дозволено», - пишет А. Мень
В «Братьях Карамазовых» Достоевский пишет: «развратнейший и в сладострастии своем часто жестокий, как злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся в душе его. «Душа у меня точно в горле трепещется в эти разы», — говаривал он иногда. Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который хотя бы всё это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но всё же из преданности допускал бы это всё, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого? От кого-то неизвестного, но страшного и опасного».
Новое «во имя» не несло за собой никакого положительного внутреннего содержания, почему и не могло быть долговечным.
Д. Мережковский: «Люди могут вступать в прочный внутренний союз только во имя какого-нибудь утверждения, во имя какого-нибудь «да»; но союз во имя одного отрицания, без всякого утверждения - всегда внешний, случайный и временный: из ничего ничего не выходит. Из какого-нибудь общего «да» возникает и общее «нет»; но из «нет» не может возникнуть общего «да» .
«Нигилисты все-таки иногда народ сведущий, даже ученый, а эти – дальше пошли, потому что прежде всего деловые. Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо на деле. Теперь уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы и пришлось укокошить при этом восемь персон», - пишет Достоевский в «Идиоте».
«Все, что вы изложили сейчас, сводится к теории восторжествования права, прежде всего и мимо всего, и даже с исключением всего прочего, и даже прежде исследования в чем и право-то состоит? От этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на свете», - объясняет в «Идиоте» Евгений Павлович логическую ошибку в построениях революционно настроенной молодежи.
Анализ психологических факторов революционной ситуации Достоевский вкладывает в уста старца Зосимы: «Сначала должен заключиться период человеческого уединения. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели». Достоевский объясняет, что он понимает под «уединением»: «Жестокость же родит усиленную, слишком трусливую заботу о самообеспечении. Эта трусливая забота о самообеспечении всегда, в долгий мир, под конец обращается в какой-то панический страх за себя, сообщается всем слоям общества, родит страшную жажду накопления и приобретения денег. Теряется вера в солидарность людей, в братство их, в помощь общества, провозглашается громко тезис: «Всякий за себя и для себя»; бедняк слишком видит, что такое богач и какой он ему брат, и вот — все уединяются и обособляются» .
Зосима продолжает: «Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. У бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут.
Не то у высших. Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога, то какое же тогда преступление? В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но «проклят гнев их, ибо жесток». А Россию спасет господь, как спасал уже много раз.
А насмешников вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом».
А. Мень: «Первородный грех есть крушение духа, утверждающего себя не в Боге, а в самом себе»
Революция – это отражение на социальном уровне того разрыва между интеллигенцией и народом, который первоначально совершился на интеллектуальном уровне во времена Петра. «Своеобразная трагедия русской революции – в развержении зияющей бездны, разделяющей и противополагающей мир труда духовного, умственного, творческого, мир создателей ценностей культуры и благ государства и мир труда материального, бескачественного, мир, варварски враждебный всякой культуре и всякому государству. В России столкнулось огромное по объему варварство с очень небольшой по объему культурой. Революция не пробудила в народе жажды света, движения вверх. Наоборот, темная стихия народная тянет верхи культурные вниз, требуя понижения их качественного уровня. Труд материальный заявляет исключительное притязание господствовать над трудом духовным. Вся умственная и духовная работа многих поколений, выковавших все ценности и блага цивилизационного существования, объявляется буржуазной и ненужной. Конфликт количественного и качественного начал, в котором жертвой падает начало качественное, - вот что оказалось роковым в русской революции. Острие русской революции оказалось убийственно направленным против культуры и ее служителей. Массы жаждут раздела, но не хотят подниматься к более высокой жизни, всегда основанной на творческом труде. Революция оказалась непрогрессивной и не творческой, а реакционной, дающей явное преобладание элементам тьмы над элементами света. Восстание мира «социалистического» против мира «буржуазного» в русской революции совсем не означает борьбу организующего труда против исключительного господства капитала, против власть имущих. Это – момент второстепенный. Солдатская масса, делающая революцию, не способна к положительной организации труда, она дезорганизует труд и создает царство лени и безделья. Существенно и характерно в русской революции восстание необразованных против образованных, некультурных против культурных, невежественных против знающих, количественного, материального труда против труда же, но качественного, духовного. И характерно, что психология восставших не трудовая, а потребительская. Воля восставших масс направлена не на организацию труда, а на захваты и потребление» .
Интересно, что труд как таковой тоже развивается в соответствии с эволюцией сознания человечества. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» выделил три великих разделения труда: 1. отделение земледелия от скотоводства, где средством производства служит сама земля; 2. отделение ремесла от земледелия, при котором появляются инструменты, приспособления, затем станки и механизмы, т.е. артефакты; 3. отделение торговли от ремесла. Представляется, что можно продолжить это разделение или развитие качества труда. В период рабовладения подневольный труд одних высвободил свободное время для других, которое они могли посвятить интеллектуальной или творческой деятельности. Это период возникновения античного искусства, науки и философии. Результатом труда здесь становится чистая мысль, выраженная в той или иной форме. Мы наблюдаем процесс все большего освобождения труда от внешних обусловливающих факторов. Период буржуазных революций имел ярко выраженное повышение качества труда, проявившееся в научно-технической революции и ее следствиях: массовом возникновении фабрик, мастерских, основанных не на ручном труде, а на машинном производстве. Социалистическая революция в России имела противоположное значение – качество труда резко упало. Преобладал механический ручной труд над умственным, причем от деятелей науки и искусства целенаправленно избавлялись.
Чижевский горько иронизирует: «Развитие не завершилось, но было оборвано. Радикальный Угрюм-Бурчеев «въехал в город на белом коне, сжег гиманизию и упразднил науки».
Потом тех же ученых и технических специалистов приходилось за валюту нанимать за рубежом, пока не додумались использовать еще не добитую русскую интеллигенцию в шарашках, благодаря которым и развивалась наша наука. Следующим этапом развития качества труда и его полного освобождения должно стать единство воли-сознания, которое позволит творить мыслью. Но сначала надо, чтобы изменилось само отношние к труду.
Т. Крлейль: «В сущности говоря, всякий истинный труд – религия. Во многих отношениях истинный труд на деле оказывается настоящей молитвой. Тот, кто работает, в чем бы ни состояла работа его, придает форму невидимым вещам, воплощает их, и каждый работник – маленький поэт. Все творения, каждое в своем роде – превращение безумия в нечто осмысленное; это, несомненно, религиозное дело, немыслимое без участия религии» .
Заратустра говорит: «О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!» Но и толкнуть можно по-разному. Первые народники предполагали толкать общество путем просвещения народа, но их не поняли и не оценили ни власти, ни сам народ. Революционеры же толкают Россию, уже стоящую на краю пропасти.
С. Франк: «И трогательный вступительный вопрос: «разве я жесток?», и самый оборот речи в знаменитой фразе («что падает», а не «кто»), и весь контекст, вместе взятый, — все это ясно указывает, что здесь дело идет не о чисто личных отношениях, в которых будто бы рекомендуется толкать падающего, а о падении эпох, нравственных укладов жизни, поколений. Такое падение Ницше-Заратустра учит ускорять. Мысль Ницше высказывает лишь ту аксиому всякой прогрессивной политики, что нужно поддерживать и развивать все жизнеспособное и в интересах его преуспеяния ускорять гибель всего отживающего. Если в таком образе действия и остается элемент жестокости по отношению к погибающему, то это — жестокость не только необходимая, но и нравственно ценная» .
«Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», - говорит Иисус.
Историк, социолог, юрист и философ Петр Бернгардович Струве, один из лучших умов России, писал: «эволюционизм понимает политику как воспитание, революционизм понимает политику как принуждение. Революционизм основан на идее, что в политике решающим фактором является состязание физических сил. Эволюционизм основан на идее, что таким фактором является духовное перевоспитание людей. Таким образом, революционизм как таковой по существу своему есть полицейская идея с противоположным знаком».
Н. Бердяев: «Свобода – божественная ценность, высшая цель, мечта многих поколений лучших русских людей. Революция же сама по себе не божественна по натуре, она - лишь неизбежна. Революция и свобода совсем не тождественны. Революция освобождает скованные силы, но она же слишком часто являет собой и величайшее надругательство над свободой и истребление свободы. Силы, освобожденные, но не преображенные, направляются против свободы, не любят свободы, не дают дышать воздухом свободы» .
«У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит всё человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» — и всё одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, — зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное — думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!» - негодует Разумихин.
Н. Бердяев: «Сознание нашей интеллигенции не хотело знать истории, как конкретной метафизической реальности и ценности. Оно всегда оперировало отвлеченными категориями социологии, этики или догматики, подчиняло историческую конкретность отвлеченно-социологическим, моральным или догматическим схемам. Для такого сознания не существовало национальности и расы, исторической судьбы и исторического многообразия и сложности, для него существовали лишь социологические классы или отвлеченные идеи добра и справедливости» .
Не знакомые ни с историей, ни, тем более, с философией истории, русские мальчики, революционеры, народники, нигилисты и социалисты разного разлива, без образования, без знаний, без опыта, не зная, в какой стороне этот новый свет, и в чем он заключается – но с чувством долга перед народом – немедленно, здесь и сейчас, хотят установить социальную справедливость и ищут для этого архимедов рычаг. «Русские мальчики» готовы идти в тюрьму, на каторгу не за свободу предпринимательства и не за свободу научного исследования, а за «свободу вообще», за «новую землю» и «новое небо», новое человечество, за новую утопию. «Существуют две социальные концепции, которые могут быть выражены только в мифологической форме. Первая представляет собой объяснение истоков и происхождения общества. Вторая – это утопия, дающая нам представление о конечной, наиболее совершенной форме общественного устройства, к созданию которой должны быть направлены все силы общественной жизни» .
Все вышли в ИСКПЕДИЦИЮ
(Считая и меня).
Сова, и Ру, и Кролик,
И вся его родня!
Вся наша ИСКПЕДИЦИЯ
Весь день бродила по лесу,
Искала ИСКПЕДИЦИЯ
Везде дорогу к Полюсу.
И каждый в ИСКПЕДИЦИИ
Ужасно был бы рад
Узнать, что значит Полюс
И с чем его едят!
П.И. Новгородцев: «Стремясь к отысканию абсолютного идеала, утопии земного рая полагали, что он может быть не только безусловной целью прогресса, но также и практической действительностью. Рисуя светлые образы идеальной гармонии, они хотели видеть их воплощенными в жизни, они верили в то, что обетованная земля всеобщего блаженства должна стать достоянием человечества. От несовершенных общественных форм предполагается перейти к безусловной гармонии нового мира. Как разрешить эту задачу? Где найти средства совершить эту величайшую из реформ? В самом деле, ожидаемый переход к абсолютной гармонии будущего блаженства имеет в виду не временное и частичное улучшение существующих условий, а коренное и всецелое их преобразование, после которого возврат назад становится немыслимым это – последняя и окончательная ступень совершенства, далее которой идти некуда. Здесь разумеется состояние абсолютной гармонии, приобретенное ранее совершенными заслугами, продолжающееся в результате этих заслуг и не требующее далее никакого прогресса. Но очевидно, что мысль о таком последнем состоянии резко расходится со всеми нашими представлениями об историческом прогрессе. Такое состояние не столько завершает, сколько прерывает историю, прерывает трудный и сложный процесс культуры с ее страстями, борьбой, трудом, изменчивым счастьем, случайными поворотами судьбы. Вдумываясь в понятие абсолютно осуществленного идеала, мы должны сказать, что оно становится ясным лишь тогда, когда сочетается с верой в чудо всеобщего преображения. Поскольку речь идет о целостном осуществлении идеала, очевидно имеется в виду выход из естественных условий в сверхъестественные, когда действительно откроются «новое небо и новая земля» .
Все социальные теории, в том числе и марксизм, берут свое начало в утопическом социализме. Загадка человеческого счастья – вот движущая сила интереса к утопии.
М. Ласки: «Я вычитал историю о зеленой палочке, закопанной где-то у дороги на краю оврага. На этой зеленой палочке, как поведал в детстве Толстому его брат Николай, записана величайшая из всех тайн: как сделать всех людей счастливыми, чтобы в один прекрасный день исчезли все болезни, все горести, чтоб никто ни на кого не сердился и все любили друг друга. Всю свою жизнь Толстой верил в существование такой зеленой палочки, которая содержала бы рекомендации, как уничтожить зло в людях и дать им великое благо» .
Сама идея построить идеальное общество вовсе не плоха. Плохо, когда в жертву идее, какой бы прекрасной она ни была, приносятся живые люди. О ней мечтали с древнейших времен китайские философы, Платон и Аристотель, Томас Мор, Кампанелла, Фрэнсис Бэкон. Значительный вклад в развитие учения об утопическом социализме внесла уравнительная социальная идеология раннего христианства, несущая в общество проповедь братства, всеобщего равенства и потребительского коммунизма. Воздействие этих идей сохранило свою силу вплоть до ХIX века, когда легло в основу теории христианского социализма. Американский мыслитель Мелвин Ласки в работе «Утопия и революция» писал: «Утопии создаются одновременно и от отчаяния, и от надежды. Утопическая мечта о будущем, с ее источниками в фантазии и отчуждении, предполагает наличие кошмара настоящего».
П. Новгородцев: «Быть может, противоречия и антагонизмы современных обществ представляют собой явление случайное и временное? Если современное государство не сумело их преодолеть, быть может, это окажется достижимым для иных, более совершенных форм жизни? Те, кто хочет наделить человечество гармонией и счастьем, сами ожесточенно спорят о путях спасения. Представители весьма различных и частью противоположных направлений. – все они сходились в общем ожидании грядущего земного рая. Они были убеждены:
1. что человечество приближается к заключительной и блаженной поре своего существования;
2. и что они знают то разрешительное слово, ту спасительную истину, которая приведет людей к этому высшему и последнему пределу истории.
Ответ на это может быть только один: те поколения, которые связывали с политическими переменами такие безграничные надежды, верили в близкое наступление царства правды, равенства и свободы; они уже видели себя вступающими в обетованную землю общественного идеала. Как далеко ушло наше время от этих ожиданий, можно судить по грустному заявлению юриста Дайси, что опыт истекшего столетия обнаружил невозможность «для добросовестного мыслителя думать, что в мире воображаемом или действительном можно открыть какую-либо совершенную конституцию, способную служить образцом для исправления недостатков существующих государственных форм». В политике нельзя избавиться от затруднений. На месте старых несовершенств вырастают новые, в будущем, как и в прошлом, предстоят те же искания и усилия. Обнаруживающиеся недостатки парламентаризма, всеобщего избирательного права, референдума, выяснившаяся беспредельность социальных реформ и задач социального воспитания, - все это постепенно разрушало веру в безусловную силу политических средств. Значительность и глубина пережитых испытаний заключается в том, что здесь потерпели крушение не столько отдельные политические средства, сколько те конечные цели, которые связывались с ними. И парламентаризм, и референдум, и социальные реформы, и социальное воспитание с точки зрения условной и практической оправдали себя, но опыт их применения показал, что каждое из этих средств имеет значение лишь относительное, что в действительности оно сочетается с неизбежными затруднениями и недостатками. Потерпели крушение не временные политические средства, а утопические надежды найти безусловную форму общественного устройства. Нет такого средства в политике, чтобы оно раз и навсегда обеспечило людям неизменное совершенство жизни» .
Первой известной нам реально осуществленной утопией стала школа Пифагора:
Э. Шюре: «Пифагор, государственный идеал которого состоял в порядке и гармонии, был одинаково чужд и гнету олигархии, и хаосу демагогии. Принимая дорическую конституцию как таковую, он стремился внести в нее новое устройство. Мысль его была очень смелая: создать поверх политической власти – власть науки с совещательным и решающим голосом во всех коренных вопросах, власть, которая представляла бы высший регулятор государственной жизни. Над Советом Тысячи он поставил Совет Трехсот, избиравшийся первым советом, но пополнявшийся исключительно из числа посвященных. Порфирий рассказывает, что две тысячи кротонских граждан отреклись от обыкновенной жизни, от права собственности и соединились в одну общину. Таким образом Пифагор поставил во главе государства правителей, опирающихся на высшее знание и поставленных так же высоко, как древнеегипетское жречество. То, что ему удалось осуществить на короткое время, осталось мечтой всех посвященных, имевших соприкосновение с политикой: внести начало посвящения и соответствующих экзаменов для правителей государства, соединив в этом высшем синтезе и выборное демократическое начало, и управление общественными делами, предоставленное наиболее умным и добродетельным. Совет Трехсот образовал, таким образом, нечто вроде научного, политического и религиозного ордена, главой которого признан был сам Пифагор» . «На исходе средневековья рай из области мечты превратился в непосредственный стимул для отчаянных и опасных земных деяний. Верующие не хотели больше терпеливо ждать блаженства в другом мире и торопили время, требуя немедленного установления славного царства» . Во время господства феодальных хозяйственных отношений взгляды, близкие к утопистско-социалистическим, формировались прежде всего на религиозной почве и выливались в виде многочисленных ересей — вальденсов, бегардов, таборитов, катаров, лоллардов, апостольских братьев, анабаптистов и других, объяснявших возникновение социального и имущественного неравенства в первую очередь отступничеством церкви и правящих классов от истинных идеалов раннего христианства. В некоторых из этих сект воскрешались идеалы евангельского учения и создавались самоуправляемые общины с аскетической уравнительностью в потреблении и совместным ведением хозяйства. В начале 15 века в период гуситских войн были выдвинуты следующие постулаты:
- Власть, нарушающая заповеди Бога, не может быть Им признана.
- Собственность должна принадлежать справедливым. Несправедливый богач есть вор.
- Каждый христианин должен искать правду, даже рискуя благополучием, спокойствием и жизнью.
Л. Гумилев: «Под идеалом я понимаю далекий прогноз. Так вот, человек, наделенный высшей степенью пассионарности, устремлен и действует, осуществляя далекий прогноз, ничего не требуя для себя. такие, как Жанна д,Арк – лотарингская пастушка, немочка, плохо говорившая по-французски, отдает свою жизнь за величие Франции. Ян Гус выступает за величие Церкви и гибнет на костре, зажженном ее служителями-холуями, так как все хотели брать взятки и пользоваться всякими благами, не неся никакой ответственности… А высшая степень пассионарности, которой может обладать человек, - это быть самим собой, неповторимой личностью, полностью отдающей себя своему делу, как, например, Исаак Ньютон посвятил свою жизнь науке- все остальное ему было просто неинтересно.. а с людьми происходит вот что. Они становятся всего лишь простым генералами, желающими карьеры, и более ничего. Потом – художниками, желающими только заработка. Еще ниже –чиновниками правительства, сначала добросовестными и грамотными, а потом заблатованными и безграмотными. Но уцелевает какая-то толпка здоровой части населения, ранее занимавшаяся просто земледелием, ремеслом, торговлей, военным делом. Они вылезают из своих повседневных дел и говорят: нет, такого безобразия, в которое привели нашу страну, терпеть больше нельзя. Мы устали от великих, от тех, которые претендуют на величие, а сами ничего не стоят и не могут. Давайте выберем себе идеал, и выбирают. В Риме был выбран Цезарь. Но в качестве идеала может быть выбрана не только личность. Так, в Англии был выбран идеал джентльмена, идеал святого – в Византии, богатыря – в Монголии, мыслителя – в Китае» .
У России тоже была своя собственная утопия, сложившаяся в период татаро-монгольского нашествия, но ставшая известной благодаря русскому писателю Мельникову-Печерскому, - «Сказание о граде Китеже», которое он поместил в свой роман «В лесах». Китеж, ушедший под воду, напоминает и осторов Авалон, где был похоронен король Артур, и Монсальват – замок Святого Грааля. Только праведники и святые могут увидеть этот город и достойны слышать перезвон его колоколов. Согласно легенде, он должен «проявиться» в день Страшного Суда. Но увидеть его и даже достичь можно уже сейчас. Человек, в котором нет греха, различит отражение церковных маковок и белокаменных стен в водах озера Светлояр. В то же время сквозь чистую мечту просвечивает та же женственность, о которой говорит Бердяев, толстовское непротивление злу насилием. Китеж просто ушел от борьбы, а вернется, когда все беды минут и на земле воплотится Царство Божие, но зачем он тогда будет нужен?
Утописты помещали свои «идеальные общества» на уединенные острова, а Сирано де Бержерак – даже на Луне; Маркс шел по стопам своих предшественников-утопистов:
П.И. Новгородцев: «Он оторвал это движение от всего остального потока исторической жизни, он замкнул его в себе и в этой замкнутости и обособленности он объявил всеобъемлющим и всемогущим»
М.И. Туган-Барановский: «На самом деле, утопический социализм гораздо научнее, чем допускал Энгельс, а в так называемом научном социализме гораздо больше утопии, чем думал автор «Капитала». Противопоставление науки утопии несостоятельно в том отношении, что наука и утопия отнюдь не являются противоречащими понятиями. Утопия не есть вздор или нелепость. Утопия - это идеал. Всякий идеал содержит в себе нечто неосуществимое, бесконечно далекое и недоступное, мечту, некоторое присущее нашей духовной природе стремление выйти из пределов возможного, подняться над миром явлений. Осуществленный, или, что то же, осуществимый, идеал потерял бы всю свою красоту, всю свою особую и чарующую притягательную силу. Идеал недостижим, ибо в противном случае это не был бы идеал, а простое эмпирическое понятие. Идеал принадлежит к числу таких идей нашего разума, как идеи бесконечности, свободы, долга, которые выходят за пределы опытного познания или ближайшей пользы и назначение которых заключается в указании направления, пути, следуя которым наш разум достигает своих высших целей - приведения к верховному единству нашего опытного познания и практического дела. Идеал играет роль звезды, по которой в ночную пору заблудившийся путник выбирает дорогу; сколько бы ни шел путник, он никогда не приблизится к едва мерцающему, удаленному на неизмеримые расстояния светилу. Но далекая, прекрасная звезда верно указывает путь, и ее не заменит прозаический и вполне доступный фонарь под руками.
Если идеал можно сравнить со звездой, то наука играет роль фонаря. С одним фонарем, не зная куда идти, не выйдешь на истинную дорогу; но и без фонаря ночью рискуешь сломать себе шею. И идеал и наука в равной мере необходимы для жизни. Идеал дает нам верховные цели нашей деятельности; наука указывает средства для осуществления этих целей и снабжает нас верным критерием для определения, что в наших целях и в какой мере, в какое время осуществимо» .
Все утопические общества оказались нежизнеспособными в этом мире. Поводом для уничтожения школы Пифагора по легенде послужил его отказ принять некого богатого, но недостойного гражданина, а тот из мести спровоцировал бунт. Крушение пифагорейского ордена под ударами злобной разъяренной толпы, подстрекаемой завистниками Пифагора, еще раз показывает, что самые прекрасные реформы невозможны до тех пор, пока все общество не будет к ним готово. Многочисленные общины вальденсов, несмотря на свои евангелические правила, чистоту нравов и жизнь, основанную преимущественно на Нагорной проповеди, вплоть до XVIII века повсюду подвергались жестоким гонениям. Папа Сикст IV даже объявил крестовый поход против них, в ходе которого было убито несколько тысяч последователей учения. Движение катаров было разгромлено католической церковью после знаменитой осады Монсегюра, где инквизицией были сожжены более 200 человек. Толстовские коммуны были разгромлены НКВД в 20-30-х годах.
Н. Бердяев: «Всегда рождались мечты и утопии, которые потом беспощадно разбивались жизнью. Зло в этом мире всегда оказывается сильнее добра, и это зло обнаруживается как у тех, которые стремятся к социальному раю, так и у тех, которые им противодействуют. И в прежние времена бывали такие попытки, разгоряченные мечты о социальном рае не раз владели народными массами. И всегда это кончалось тем, что от насильственного водворения социального рая народ получал не больше, а меньше, - он отбрасывался назад. Эти опыты никогда не ведут к братству людей. Они вносят разделение, злобу и ненависть. Хлеб дает социальная организация, увеличение производительности труда, социальные реформы. К братству же ведет нравственное и духовное возрождение людей, изменение самого человека. В эпоху Реформации в Германии во время крестьянских войн были попытки насильственными революционными путями водворить царство социальной справедливости. Иоганн Лейденский создал принудительное братство, царство Сиона. Лютер чувствовал, что это движение ложное, что оно не приведет к добру, и противился ему, хотя и не совсем хорошими способами. Социалист Лассаль даже признавал крестьянские войны с их социальными требованиями не соответствующими реальному соотношению сил и историческим задачам того времени, скорее реакционными, чем прогрессивными. Братство, царство Божье на земле не может быть добыто революционным переворотом. Царство Божье приходит неприметно. И вот еще раз, в атмосфере революционного опьянения, запоздалую политическую революцию хотят превратить в революцию социальную, в социалистическую революцию, хотят сразу, мгновенно перескочить через длинный ряд ступеней, пройденных народами Западной Европы, и осуществить самые крайние социальные цели, осуществить царство окончательной социальной справедливости и правды» .
На гербе Утопии Т. Мора символы плодотворного труда: серп, молот, колосья. Сравните с гербом СССР. Утопическая мечта, даже если ее обозвать умным словом «научный коммунизм», не воплотилась и не воплотится до тех пор, пока не просто часть народа, а весь народ полностью не будет готов морально, психологически жить не только для себя, но и для всего человечества, не ощутит себя необходимой, неотъемлемой частью целого.
Н. Бердяев: «Утопии играют огромную роль в истории. Утопии могут быть движущей силой и могут оказаться более реальными, чем более разумные и умеренные направления. Большевизм считали утопией, но он оказался реальнее, чем капиталистическая и либеральная демократия. Обыкновенно утопией называют неосуществимое. Это ошибочно. Утопии могут осуществляться и даже в большинстве случаев осуществлялись. Утопии осуществимы, но под обязательным условием их искажения. Но утопии глубоко присущи человеческой природе, она не может даже обойтись без них. Человек, раненный злом окружающего мира, имеет потребность вообразить, вызвать образ совершенного, гармонического строя общественной жизни» . Плеханов определяет утопизм как неумение свести концы с концами в понимании связи бытия и сознания.
Рычаг социалисты находят в учении Маркса о революции и диктатуре пролетариата, мечтая одним ударом разрешить все извечные проблемы социальной несправедливости. Вопреки всем историческим законам они мечтают из феодализма сразу же прыгнуть в Царство Божие, каким им представляется социализм, то есть перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Заратустра говорит: «Я меняюсь слишком быстро: мое сегодня опровергает мое вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, - этого не прощает мне ни одна ступень».
Н. Ульянов в статье «Ignoratia est» говорит об отличительной черте русской радикальной интеллигенции: «Перепрыгивание через непройденные этапы – ее конституциональная особенность. Утопичность мышления, оторванность от реальной действительности, самообожествление и самовнушаемость – одинаковы для любомудров начала 19-го века и для Ленина. Может ли быть иначе, если интеллигенция – есть функция непрерывная? Главное в этой непрерывности – не мистические или религиозные корни русской души, а «умственные беснования», умственная взлохмаченность, безответственность мысли». Образ Манилова доселе витает над этой душой. Очень правильно у Ульянова выбрано название статьи – «невежество» – это не просто незнание, неинформированность, а игнорирование реальных фактов в угоду какой-либо идее.
А. Мень: «Проповедь нового учения вторгается в исторический процесс как нечто зародившееся в глубинах духа, и хотя успех ее во многом зависти от общественных условий, не сами эти условия ее создают. Бессмысленно было бы выводить тайну буддистской нирваны из классовых отношений Индии 6-го века до н.э. или объяснять теософию Якоба Бёме возникновением капитализма в Германии 17-го века. Такое объяснение было бы подобно тому, как если бы музыкальный критик сообщил нам о Бетховене, что он был мелкий буржуа и в этом весь секрет его Девятой симфонии».
Достоевский: «Не имея инстинкта животных, по которому те живут и устраивают жизнь свою безошибочно, люди гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как создать общество, наука еще всё равно что в пеленках. Явились мечтания. Будущая Вавилонская башня стала идеалом и, с другой стороны, страхом всего человечества. Но за мечтателями явились вскоре уже другие учения, простые и понятные всем, вроде: «Ограбить богатых, залить мир кровью, а там как-нибудь само собою всё вновь устроится» .
Н. Бердяев: «Прямолинейная демократическая метафизика как будто бы не требует перевоспитания личного и национального, выработки характера, дисциплины воли личной и общественной, внутренней духовной работы. На этой почве вырабатывалась мораль притязаний, обращенных к общественной среде, мораль ожиданий, что всякое богатство жизни придет извне. Вся жизнь оказывалась ориентированной внешне, а не внутренне. Такого типа демократическая метафизика придает большее значение взвинчиванию масс, агитации, внешним выступлениям без внутреннего, существенного изменения человеческого материала общественности. Так создаются призрачные и совершенно внешние общественные изменения. Это – точка зрения использования, ни на что не смотрящая по существу. Важно не человеческое развитие рабочих или крестьян, не повышение их человеческого достоинства и качественности, не рост их силы, которая всегда ведь есть духовная сила, а постановка их в такие условия, утилитарно нужные. Это и есть путь морального вырождения демократии. И он дал уже свои печальные плоды»
Д. Мережковский: «На всех явлениях нашего нового духа - от выродившегося, одичалого, ретроградного славянофильства до марксизма (этого «визга щенят, валяющихся на солнце», по выражению Достоевского), от декадентства до народничества - какая печать философского религиозного бессилия, бесплодия, не русской и не европейской, а только петербургской, смердяковской пошлости. Какая призрачная отвлеченность, отъединенность, оторванность от всех живых корней народного духа. - Да, есть от чего прийти в отчаяние» .
Интересная метафора есть у Новодворской. Она пишет, что народничество происходит от «нежелания терпеть, нежелания расти, нежелания взрослеть, нежелания ждать и создавать более культурное государство, более образованное общество, когда сразу нужно, чтобы ребенок стал взрослым, родился и тут же заговорил, причем заговорил гекзаметром, как у Гомера, как у Платона, на чистом древнегреческом языке» .
Достоевский: «Не ушла ли огромная часть молодых, свежих и драгоценных сил в какую-то странную сторону, в обособление с глумлением и угрозой, и именно опять-таки из-за того, чтоб вместо первых девяти шагов ступить прямо десятый, забывая притом, что десятый-то шаг, без предшествовавших девяти, уж во всяком сяучае обратится в фантазию, даже если б он и значил что-нибудь сам по себе. Всего обиднее, что понимает что-нибудь в этом десятом шаге, может быть, всего только один из тысячи отщепенцев, а остальные слышали, как в колокола звонят. В результате пусто: курица болтуна снесла. Видали ль вы в знойное лето лесной пожар? Как жалко смотреть и какая тоска! сколько напрасно гибнет ценного материала, сколько сил, огня и тепла уходит даром, бесследно и бесполезно» .
Е. Рерих: «Как будете летать, если крылья связаны иллюзиями материи и дух привязан к Земле?»
Заратустра советует: «Ибо в том мое учение: кто хочет научиться летать, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать, - нельзя сразу научиться летать! Никто не знает еще, что добро и что зло, - если сам он не есть созидающий! - Но созидающий - это тот, кто создает цель для человека и дает земле ее смысл и ее будущее: он впервые создает добро и зло для всех вещей».
Катастрофой для России обернулось невежество Маркса в выборе им метафизической основы своего учения. Атеизм и материализм Фейербаха привели к кардинально ошибочному выводу: бытие определяет сознание. Из этого тезиса как раз и следовала возможность изменения сознания общества путем преобразования внешних форм бытия, в частности, экономической формации. Но внешняя форма бытия – она и есть только форма, не способная изменить содержание, в то время как именно содержание в силу своей творческой сущности определяет форму. Марксистам не приходило в голову, что если папуаса поселить во дворце, то он все равно сохранит свои привычки, и будет вести себя как в родном лесу: мочиться под кустиком в оранжерее, охотиться на придворных из засады, чтобы потом их кай-кай. Не внешние формы бытия изменяют сознание, а рост сознания как причина имеет следствием изменение внешних форм. Мы сами творим окружающую действительность своим собственным сознанием, - и в этом прав субъективный идеализм. Внешняя свобода общества прямо пропорциональна внутренней свободе каждого отдельного члена этого общества. После революции эта невежественная идеология процветала во всех сферах: в философии царил диалектический материализм; в истории – исторический материализм; в экономике – плановое хозяйство, которое вкупе с помощью коммунистичческим странам довело страну до идеологического, политического и экономического банкротства; в теории государства и права – права народа были только декларированы, в действительности же власть принадлежала кучке «вождей».
Словами Раскольникова Достоевский дает саркастичский ответ на роман Чернышевского «Что делать?»: «Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!»
А.В. Соболев в предисловии к «Общественному идеалу» Новгородцева пишет: «Если Н. Бердяев, С. Булгаков и позднее Ф. Степун, говоря о марксизме, отмечали прежде всего его нравственную порочность, то Новгородцев делает акцент на его научной несостоятельности. Вслед за П.Струве Новгородцев вскрывает явное противоречие между присутствующими в марксовой теории общества элементами научности и его революционной программой. Научный анализ, проведенный Марксом, с точки зрения Новгородцева, не играет решающей роли в его системе, а лишь придает ей респектабельный облик и психологическую убедительность. Новгородцев приходит к выводу о явной зависимости синтеза Маркса «от субъективной веры в близость и неотвратимость революции». «Непременным условием веры в научную обоснованность марксизма является ослепление возможностью победы», - пишет С.Н. Булгаков в статье «Два града». В статье «Карл Маркс как религиозный тип» он развивает свою мысль: «Вся доктрина Маркса могла действовать только в одном направлении, чтобы огрубить, придать более прозаический и экономический характер социалистичскому движению, сделать в нем слышнее ноты классовой ненависти, чем ноты всечеловеческой любви».
«Совершенно необходимо обратить внимание на внутреннюю противоречивость этого учения, на разрыв между его идеалами и его методами. Экономическая сторона его, глубоко обоснованная теоретически и оправданная морально, вследствие этого разрыва претерпела серьезнейшие искажения, как только явилась возможность к е практическому осуществлению. Философская же доктрина, надстроенная над этой экономической программой, была порождена умами, страдавшими всей ограниченностью 19 века. Была ли эта ложь осознанной? Быть может, ущерб духовности ни в чем не сказался так ярко, как именно в утверждении, будто бы единственный путь к претворению этих идеалов в жизнь лежит через вооруженную борьбу, насильственный захват власти, беспощадное уничтожение врагов и диктатуру одного класса – вернее, его организованной части – над всеми остальными группами населения» .
Оторванность от реальной действительности – характерная черта русского мышления вообще, а не только интеллигенции, и вызвана она историческими условиями, в которых формироваась нация.
В. Новодворская: «Что такое традиция Дикого поля? Это традиция абсолютного пренебрежения к жизни и к труду. Это беспечная традиция дикой, ничем не ограниченной воли, когда проще отнять, чем заработать. Это традиция просто исключает какие-либо целенаправленные трудовые усилия. Это традиция вечной степной тоски, вечного горизонта, к которому ты идешь. Это очень поэтичная традиция, она красива. Ее много в нашей поэзии. Без этой традиции у нас не было бы Блока, без этой традиции у нас не было бы Пастернака, вообще у нас не было бы нашей литературы. Эта традиция есть и в Достоевском. Она дает нам наше великое искусство. Но она не дает нам возможности цивилизованно жить. И вот эти традиции создают очень опасный тип национального характера, когда человек не живет, а грезит о жизни. Потому что реальная жизнь не благоприятствует ему, и он живет в состоянии постоянного наркотического опьянения»
Но традиция Дикого поля, разгульной удали создает не только деспотию, но и ее противника – русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Бунты в России происходят постоянно:
Восстание Болотникова – начало 17 века
Соляной и Медный бунты – середина 17-го века
Восстание Разина – втроая половина 17 века
Восстание Булавина - начало 18 века
Восстание Пугачева – вторая половина 18 века
Картофельный бунт - середина 19-го века
Последний крупный бунт – революция 1917г. увенчался успехом восставших, что, в сущности, не изменило положения народа.
Астольф де Кюстин: «Эти инстинкты проявляются иногда в диких, чудовищных формах. Рабское восторженное поклонение, безмерный фимиам, становящийся наконец невтерпеж божественному идолу, — весь этот культ обожествления своего монарха прерывается вдруг страшными, кровавыми антрактами. Русский образ правления — это абсолютная монархия, умеряемая убийством». Это продолжение концепции «Москва –третий Рим». Россия восприняла от Византии цезарепапизм – политическую систему, при которой глава государства считался также и главой церкви. Так же, как и Папа Римский, глава государства счиается непогрешимым – но только до своей смерти, после которой очень часто выясняется, что он далеко не гений, а все его реформы и преобразования только уводят Россию от правильного пути. Та ничтожная часть умных людей, которая еще при жизни правителя указывала на имеющиеся недостатки и промахи, как правило, уже уничтожена, и остается только возводить монументы в их честь. «47 Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши»
А. Мень: «Юстииан издал свой свод законов. Но это был все тот же древний римский языческий закон. В империи сохранялось рабство. Нищета огромных слоев населения была колоссальна. Безумство среди обеспеченых слоев стало легендарным. В 532 году с возгласами «Ника», что значит «побеждай», жители Константинополя вышли на улицы, выступив против чиновничьего произвола и непосильных налогов. Начались уличные беспорядки, и тогда вооруженные войска императора жестоко расправились с бунтовщиками. Византийские нравы после Юстиниана сохранялись на протяжении веков. При этом ни один император не обошел горькой судьбы. Либо их убивали, либо он убивал или отравлял каких-то своих родственников, то есть вся законность была разрушена полностью».
Любопытно, что слово «Союз» - имется в виду СССР, звучит по-немецки как «Bund» и созвучно русским бунту и банде.
Е. Трубецкой: «Стенька Разин хотел упразднить различие между богатыми и бедными и перестроить управление государством на начале всеобщих выборов. По–своему он «всех уравнивал», т. е. жег, грабил, вешал всех вообще дворян и богатых. Когда же сам он стал слишком заметною возвышенностью, его в свою очередь «уравняли» московские палачи. В XVIII столетии Пугачев теми же способами делал то же дело и в заключение подвергся той же участи. Перенесемся в нашу эпоху, и мы увидим повторение того же самого. Опять наша равнина освещена ярким заревом пожара: огонь грозит поглотить всю ту скромную культуру, которая над нею выросла. В нашей народной душе еще жив дух Стеньки Разина — об этом свидетельствуют погромы, аграрные движения, междоусобная война, происходящая в разных местах России. И самые способы уравнения теперь — те же, что и в дни Разина: поджог, грабеж, насилие над личностью. Наконец, теперь мы видим то же распределение ролей между «уравнителями»; сначала стали уравнивать преемники Разина; теперь их самих уравнивают преемники московских палачей. Если мы расширим круг наших наблюдений, мы увидим, что теперь разрушается не одно только народное богатство, но и самая духовная культура: гибнет университет, рушится средняя школа; стихийное массовое движение грозит смести с лица земли самое образование. И если до этого дойдет, то отрицательная всеобщность и равенство осуществятся у нас в виде совершенно прямой и ровной поверхности: то будет равенство всеобщей нищеты, невежества и дикости в связи с свободой умирать с голода»
В. Новодворская: «Византийская традиция время от времени разряжалась традицией Дикого поля – и тогда все уничтожалось. Пароксизм деспотизма – и второй полюс – пароксизм нигилизма»
Г. Федотов: «Пятидесятилетие, протекшее со времени освобождения, изменило весь лик России. Интеллигенция выросла в десятки, в сотни раз. Еще 50 лет, и окончательная европеизация России – вплоть до самых глубоких слоев ее – стала бы фактом. Только этих 50 лет России было не дано. В этой перспективе все новейшее развитие России представляется опасным бегом на скорость: что упредит – освободительная евпропеизация или московский бунт, который затопит и смоет молодую свободу волной народного гнева?»
Н. Лосский: «Не будь войны 1914 года и большевистской революции, Россия, благодаря сочетанию бытовой демократии с политической, выработала бы режим правового государства с большей свободой, чем в Западной Европе»
Очень символично, что большевики перенесли столицу обратно в Москву. Ордынская традиция существует и крепнет на протяжении всего послереволюционного периода.
Г. Федотов: «Бунт есть необходимый политический катарсис для московского самодержавия, исток застоявшихся, не поддающихся дисциплинированию сил и страстей. Московский народ раз в столетие справляет свой праздник «дикой воли», после которой возвращается, покорный, в свою тюрьму»
Мифологическое сознание появилось как необходимость объяснения сложных вещей простыми словами.
А. Лосев: «Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми её надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей её реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью»
Мифологическое сознание, в отличие от рационального мышления, находит не вопросы, а ответы на них. Для мифологического сознания мир не имеет противоречий, миф естественен, он не отбрасывает даже несовместимые варианты. Языческий миф совместился в русском сознании с христианским, революционеры заменили его марксистким мифом.
Наивные мечтания революционного мировоззрения и энтузиазма Достоевский сатирически описывает в «Бесах»: «Между утесами бродит один цивилизованный молодой человек, который срывает и сосет какие-то травы, и на вопрос феи: зачем он сосет эти травы? - ответствует, что он, чувствуя в себе избыток жизни, ищет забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его — поскорее потерять ум (желание, может быть, и излишнее).
Затем вдруг въезжает неописанной красоты юноша на черном коне, и за ним следует ужасное множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все народы ее жаждут. И, наконец, уже в самой последней сцене вдруг появляется Вавилонская башня, и какие-то атлеты ее наконец достраивают с песней новой надежды, и когда уже достраивают до самого верху, то обладатель, положим хоть Олимпа, убегает в комическом виде, и догадавшееся человечество, завладев его местом, тотчас же начинает новую жизнь с новым проникновением вещей». Революционно настроенные элементы были по своему составу весьма разнородны – здесь были и наивные прекраснодушные идеалисты, и откровенные подлецы, и нечто среднее между ними.
Порфирий Петрович говорит Раскольникову: «Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния».
В «Подростке» Достоевский пишет: «Но это желание беспорядка - и даже чаще всего - происходит, может быть, от затаенной жажды порядка и «благообразия»? Юность чиста уже потому, что она - юность. Может быть, в этих, столь ранних, порывах безумия заключается именно эта жажда порядка и это искание истины, и кто ж виноват, что некоторые современные молодые люди видят эту истину и этот порядок в таких глупеньких и смешных вещах, что не понимаешь даже, как могли они им поверить!»
Проблема в том, что юность и искренность не оправдывают глупости. Искренне можно верить и в абсолютно ложные ценности – ведь и нацисты были искренними. Так же искренни (и глупы) и современные фашисты.
П. Коэльо: «Да, жизнь — это безумие. Но великая мудрость воина заключается в том, чтобы верно выбрать себе безумие» .
Алеша Карамазов говорит: «я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника».
Черчилль говорил: «Кто в молодости не был революционером, тот лишён сердца, кто в зрелости не стал консерватором, тот лишён ума».
Г. Федотов: «В сознании своем интеллигенция боялась власти, презирала ее - и в странной непоследовательности – мечтала о власти для народа. Во власти интеллигенции всегда чуялось нечто грязное и грешное. В политику она вкладывала моральный пафос, видя в ней необходимую форму для реализации справедливости. Да и в политике ее пленяла, скорее, сама борьба, а не реализация, - жертва, а не победа. И все же: интеллигенция была охвачена политической страстью, политическим безумием. Отныне исход революции и вместе с ним судьба России определяются степенью способности интеллигенции к власти»
Мы не сделали скандала
Нам вождя недоставало
Настоящих буйных мало
Вот и нету вожаков
Н. Бердяев: «Русская интеллигенция, хотя и зараженная поверхностными позитивистическими идеями, была чисто русской в своей безгосударственности. В лучшей, героической своей части она стремилась к абсолютной свободе и правде, не вместимой ни в какую государственность. Наше народничество – явление характерно-русское, незнакомое Западной Европе, – есть явление безгосударственного духа. И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты. Наша православная идеология самодержавия – такое же явление безгосударственного духа, отказ народа и общества создавать государственную жизнь. Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история. В русском человеке есть мягкотелость, в русском лице нет вырезанного и выточенного профиля. Платон Каратаев у Толстого – круглый. Русский анархизм – женственный, а не мужественный, пассивный, а не активный. И бунт Бакунина есть погружение в хаотическую русскую стихию. Русская безгосударственность – не завоевание себе свободы, а отдание себя, свобода от активности» .
Раскольников объясняет свою позицию: «Я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании «всеобщего счастия». В этой нетерпеливости есть своя правда. Честный человек, видя несправедливость, хочет сразу же устранить ее. Человек, мыслящий глобально, хочет устранить ее в мировом масштабе.
Заратустра говорит: «Ах, где в мире совершалось больше безумия, как не среди сострадательных? И что в мире причиняло больше страдания, как не безумие сострадательных? Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их! Так говорил однажды мне дьявол: «Даже у Бога есть свой ад - это любовь его к людям». Глобальное мышление должно сопровождаться такой же масштабной эрудицией, сопряженной с пониманием, и все вместе должно объединяться нравственностью. С первым у нового поколения интеллигенции было совсем плохо, со вторым – еще хуже. Эрудиция – это объем информации в различных сферах науки и культуры. Но владение даже очень большим количеством каких-либо сведений еще не гарантирует, что их владелец – обязательно умный человек. За объем знаний отвечает память, а разум, интеллект – это умение правильно оценивать и распоряжаться полученной информацией. Совершенно не обязательно знать, в каком году Александр Македонский перешел Граник, намного важнее понимать, какие исторические процессы скрывались за всеми походами Александра, Чингисхана, Наполеона. По словам Платона, миром правят идеи, поэтому выдвигать идею, претендующую на роль двигателя истории – весьма опасное и ответственное дело. Непонимание основных принципов бытия, их непосредственной связи с этикой, неразрывной взаимосвязи всего сущего ведет к катастрофическим последствиям. Разница бывает только в масштабах – от отдельного человека до всего мира. Неправильное понимание тех или иных учений – явление постоянное. Учение Ницше о сверхчеловеке было неправильно понято и извращено в угоду нацизму, сделавшему его философию своим идеологическим оружием.
П. Успенский: «Полная свобода от любых нравственных ограничений считается сверхчеловеческим. «Сверхчеловек» в вульгарном и фальсифицированном смысле этого слова значит – «все дозволено». Этот предполагаемый аморализм связывают с именем Ницше, в чем Ницше совершенно неповинен. Наоборот, возможно никто не вкладывал в идею сверхчеловека так много жажды истинной морали и истинной любви. Он разрушал только старую окаменевшую мораль, которая давно уже стала антиморальной. Непонимание Ницше – один из примеров почти преднамеренного непонимания». «Спокойна глубина моего моря; кто бы угадал, что она скрывает шутливых чудовищ!», - пишет Ницше .
Само христианство служило предлогом для крестовых походов, инквизиции, индульгенций, имперских амбиций римских пап. И Достоевского сейчас цитируют многие из тех «бесов», которых он изображал, вкладывая в цитаты совершенно другой смысл. «Они крадут произведения изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они свою кражу - и все обращается у них в болезнь и беду!» - говорит Заратустра.
Не слишком умный человек, мыслящий глобально, ищет быстрых путей и способов разрешения проблемы, не понимая, что если какая-либо социальная проблема складывалась веками, и наложила отпечаток на сознание людей, то необходимо менять в первую очередь именно сознание, тогда проблема исчезнет сама собой. Но изменение внешних условий существования без изменения сознания ни к чему не приведет. Семен Франк в статье «Из размышлений о русской революции» пишет, что «существует общий закон исторической инерции, согласно которому вековой душевный опыт народа продолжает жить еще долго после устранения условий, его порождавших».
Интересно, что реформы Петра были в первую очередь направлены именно на изменение сознания. Вначале – естественно, дворянства, его приближенных и сподвижников, поскольку ему необходимы были образованные, культурные, инициативные люди для реализации своих планов преобразования России. Революционеры, так же, как и Петр 1-й, рассчитывали провести реформы «сверху», предварительно захватив власть. Но разница между реформами Петра и Ленина со товарищи очевидна.
«Петр Великий действительно любил Россию, т.е. сострадал ее действительным нуждам и бедствиям, происходящим от невежества и дикости. Против этих действительных нужд он обратился к действительным средствам – европейской цивилизации. Он не стал ждать, чтобы помощь явилась сама собою. Чтобы Россия, погрязшая в невежестве, вдруг сама собой из недр своего духа породила новую самобытную культуру, свое особое просвещение. И для Петра Великого цель реформы была не в порабощении нас чуждой культуре, а в усвоении нами ее общечеловеческих начал для успешного исполнения нашей задачи во всемироной истории» .
К. Леонтьев: «Деспотизм Петра был был прогрессивный и аристократический. Либерализм Екатерины имел решительно то же характер. Она вела Россию к цвету, творчеству и росту»
Реформы Петра проводились очень жесткими методами. И жертв там было немало. Но если эти жертвы были принесены для того, чтобы двинуться вперед по пути развития, то революция принесла в жертву всю Россию, чтобы сделать «два шага назад».
И у черта, и у Бога
На одном, видать, счету
Ты, российская дорога,
Семь загибов на версту!
Нет ухаба - значит, будет яма.
Рытвина правей, левей - кювет.
Ух, дорога, ты скажи нам прямо -
По тебе ли ездят на тот свет?
Если Петр расссчитывал на благое действие европейской культуры, прорубив «окно в Европу», то он не ошибся.
С. Булгаков: «Душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности. Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающе огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!»
Меньше, чем через столетие после Петра возникает русская интеллигенция как особый слой населения. Можно сказать, что вся великая русская культура была следствием реформ Петра. Уже в конце 18-го века в литературе появляются имена Тредиаковского, Жуковского, Державина, Кантемира, Фонвизина, Ломоносова. Начало 19-го века ознаменовалось «золотым веком руской поэзии» с Пушкиным и Лермонтовым, Баратынским и Гоголем, Грибоедовым. Карамзин пишет «Историю государства Российского», где излагает свои гражданские взгляды: «на роль самодержавного монарха он смотрел, как на своего рода священную миссию, как на постоянное служение России, отнюдь не освобождая монарха от обязанностей, и строго осуждая такие действия государей, которые, не соответствуя пользам и интересам России, основывались на личном произволе, капризе или даже на идеологических мечтаниях (как у Александра). Роль подданного в самодержавном государстве рисовалась Карамзину не в виде бессловесного рабства, а как роль мужественного гражданина, обязанного безусловным повиновением монарху, но в то же время долженствующего свободно и искренне заявлять ему свои мнения и взгляды, касающиеся государственных дел» . Основные направления русской философии начинают формировать Аксаков, Чаадаев, Хомяков, Киреевский. Н.Данилевский пишет свой труд «Россия и Европа», где обосновывает теорию культурно-исторических типов ранее Шпенглера и Тойнби. Далее следует целое созвездие писателей с мировой изестностью: Тютчев, Тургенев, Лесков, Некрасов, Гончаров, Толстой, Достоевский, Чехов. Не меньше имен можно найти в музыке и живописи. Конец 19-го –начало 20-го века – «золотой век» русской философии – Владимир Соловьев, Сергей Булгаков, Николай Бердяев, князья Сергей и Николай Трубецкие, Иван Ильин, Константин Леонтьев, Георгий Федотов и Георгий Флоровский, Николай Лосский и Алексей Лосев и многие другие. Это Серебряный век русской поэзии с именами Гумилева и Ахматовой, Цветаевой и Волошина, Бальмонта и Блока.
В. Фортунатов: «В «золотой» и «серебряный» века русской культуры российская наука вышла на мировой уровень Булатная сталь П.П.Аносова, неэвклидова геометрия Н.И. Лобачевского, обоснование теории химического строения веществ А.М. Бутлеровым, периодическая таблица химических элементов Д.И. Менделеева, учение о высшей нервной деятельности И.П. Павлова, фагоцитарная теория иммунитета И.И. Мечникова, кругосветное путешествие И.Ф. Крузенштерна, открытие Антарктиды экспедицией Ф.Ф. Беллинсгаузена и М.П. Лазарева, северная экспедиция Ф.П. Врангеля, изобретение радио А.С. Поповым и многие другие открытия, изобретения, перспективные новации создали мощный фундамент для развития производительных сил» .
Следствием же революционных реформ Ленина и Сталина было беспрецедентное понижение уровня культуры и нравственности всего общества, ощущаемое до сих пор. Все сколько-нибудь заметные деятели культуры и науки были высланы на философских пароходах, расстреляны или замучены в ГУЛАГе.
Э. Леви: «Основной закон природы – закон посвящения усилием и закон воли и утомительного прогресса – был фатальным образом неправильно истолкован. Что это означает? А то, что стали проповедовать равенство тем, кто внизу, без того, чтобы научить их как подняться выше. Не означает ли это то, что, в конечном итоге, не они поднимутся, а мы опустимся?» .
Н. Бердяев: «Поистине русская революция имеет какую-то большую миссию, но миссию не творческую, а отрицательную – она должна изобличить ложь и пустоту какой-то идеи. Идея эта была заимствована из западных учений, но она своеобразно преломилась в восточной русской стихии и доведена до небывалой крайности. Поистине, на Западе много «буржуазности», но дурная «буржуазность» всегда есть разрушение иерархизма, всегда есть восстание и преобладание недостойных, неблагородных, худших. И русское восстание против всякого иерархизма ведет к господству худших, недостойных, неблагородных, русское отрицание «буржуазности» легко превращается в самую худшую, самую хамскую «буржуазность». Низы народные, несознательные, некультурные и изменившие вере отцов, поняли демократию как низвержение всякого иерархического соподчинения, всякого качественного подбора, как торжество восставшего механического количества. Каждый самый ничтожный, самый низкий по своей духовной культуре, по своей одаренности, по своему моральному обличью почувствовал себя царем и самодержцем» .
Достоевский рисует портртет Лебезятникова: «Это был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить всё, чему они же иногда самым искренним образом служат». «Вы буквально мараете все, к чему ни прикоснетесь», - говорит Федору Карамазову Миусов.
В. Соловьев: «Между тем во всяком человеческом деле, большом и малом, физическом и духовном, одинаково важны оба вопроса: что делать и кто делает? Плохой или неприготовленный работник может только испортить самое лучшее дело. С одной стороны, выступает образ идеального строя жизни, установляется некоторый определенный «общественный идеал». Но этот идеал принимается независимо ни от какой внутренней работы самого человека - он состоит только в некотором, заранее определенном и извне принудительном экономическом и социальном строе жизни; поэтому все, что может человек сделать для достижения этого внешнего идеала, сводится к устранению внешних же препятствий к нему. Таким образом, сам идеал является исключительно только в будущем, а в настоящем человек имеет дело только с тем, что противоречит этому идеалу, и вся его деятельность от несуществующего идеала обращается всецело на разрушение существующего, а так как это последнее держится людьми и обществом, то все это дело обращается в насилие над людьми и целым обществом. Незаметным образом общественный идеал подменивается противообщественною деятельностью. На вопрос: что делать? - получается ясный и определенный ответ: убивать всех противников будущего идеального строя, т. е. всех защитников настоящего.
При таком решении дела вопрос: готовы ли делатели? - действительно является излишним. Для такого служения общественному идеалу человеческая природа в теперешнем своем состоянии и с самых худших своих сторон является вполне готовой и пригодной. В достижении общественного идеала путем разрушения все дурные страсти, все злые и безумные стихии человечества найдут себе место и назначение: такой общественный идеал стоит всецело на почве господствующего в мире зла. Он не предъявляет своим служителям никаких нравственных условий, ему нужны не духовные силы, а физическое насилие, он требует от человечества не внутреннего обращения, а внешнего переворота.
Пред появлением христианства Иудейский народ ждал пришествия царствия Божия, и большинство разумело под этим царствием внешний насильственный переворот, который должен был дать господство избранному народу и истребить его врагов. Только немногие в Израиле разумели под грядущим царствием нечто более глубокое и более радикальное, знали другого врага, более страшного и более таинственного врага, чем римляне, и искали другой, еще более трудной, но зато и более плодотворной победы. Для этих людей на вопрос: что делать? - был только один загадочный и неопределенный ответ, которого не могли вместить учители Израиля: «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может видеть царствия Божия». Немногие люди, не смутившиеся этим странным и темным ответом, принявшие новое рождение и поверившие в духовное царствие Божие, - эти люди победили римлян и покорили мир. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления. Человек, который на своем нравственном недуге, на своей злобе и безумии основывает свое право действовать и переделывать мир по-своему, такой человек, каковы бы ни были его внешняя судьба и дела, по самому существу своему есть убийца; он неизбежно будет насиловать и губить других и сам неизбежно погибнет от насилия. - Он считает себя сильным, но он во власти чужих сил; он гордится своею свободою, но он раб внешности и случайности»
Л. Гумилев: «Третий возможный и реально существующий вариант отношения ко времени и к миру – это игнорирование не только прошлого, но и настоящего ради будущего. Прошлое отвергается как исчезнувшее, настоящее – как неприемлемое, реальной признается только мечта. Наиболее яркими примерами этого миросозерцания являются идеализм Платона в Элладе, иудейский хилиазм в Римской империи, сектантские движения манихейского толка. Однако в Древнем Китае футуристическое восприятия времени, проявившееся в 3 веке, привело народ к крестьянскому восстанию «желтых повязок». Футуристическое мировосприятие опасно для окружающих только в чистых формах и в высоких концентрациях» .
Сам Достоевский по этому поводу говорит: «Но если б даже и существовали такие порядки и принципы, чтобы безошибочно устроить общество, и если б даже и можно было их добиться прежде практики, так, a priori, из одних мечтаний сердца и «научных» цифр, взятых притом из прежнего строя общества, — то с не готовыми, с не выделанными к тому людьми никакие правила не удержатся и не осуществятся, а, напротив, станут лишь в тягость. Я же безгранично верую в наших будущих и уже начинающихся людей, вот об которых я уже говорил выше, что они пока еще не спелись, что они страшно как разбиты на кучки и лагери в своих убеждениях, но зато все ищут правды прежде всего, и если б только узнали, где она, то для достижения ее готовы пожертвовать всем, и даже жизнью. Поверьте, что если они вступят на путь истинный, найдут его наконец, то увлекут за собою и всех, и не насилием, а свободно»
К таким проповедникам новых социальных учений относится язвительная характеристика Заратустры: «Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир - незримо вращается он. Но вокруг комедиантов вращается народ и слава - таков порядок мира. У комедианта есть дух, но мало совести духа. Завтра у него новая вера, а послезавтра - еще более новая. Опрокинуть - называется у него: доказать. Сделать сумасшедшим - называется у него: убедить. А кровь для него - лучшее из всех оснований. Увешанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей, и богатый разодранными одеждами; также много шипов висело на нем - но я не видел еще ни одной розы».
Кириллов в «Бесах» говорит: «Никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, неизвестный до нынешнего столетия. Полунаука — это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым всё преклонилось с любовью и с суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему». «Полунаука» бешено сражается за свое место под солнцем:
А. Корнилов: «Второй указ, в видах улучшения служебного персонала, требовал, чтобы чины коллежского асессора и статского советника давались лишь по выдержании определенного экзамена или по предъявлении университетского диплома.
Оба эти указа вызвали негодование в придворной и чиновничьей среде против Сперанского; начались всякие подкопы и интриги, при помощи которых в конце концов врагам Сперанского и удалось свалить этого замечательного государственного человека» Проводил эту политику Магницкий, бывший сотрудник и сторонник Сперанского. Поскольку в правительственных сферах господствовали тогда реакционные течения, Магницкий быстро сделался крайним обскурантом и поборником «акта Священного Союза», на началах которого и построил свою деятельность в деле народного образования. Сущность преобразований Магницкого заключалась в искоренении вольнодумства и основании преподавания всех наук на благочестии. Университет потерял даже тень самостоятельности и был всецело подчинён попечителю, старавшемуся сделать из высшего учебного заведения что-то похожее на монастырь. Профессора всех факультетов и кафедр, не исключая и медицинских, были обязаны проповедовать преимущество святого Писания над наукой. Политическую экономию предлагалось преподавать по Библии, кроме того, он предлагал совершенно уничтожить преподавание философских наук в университетах.
К «полунауке» принадлежат практически все революционеры вне зависимости от их происхождения и сословной принадлежности: не получили образования Троцкий, Сталин, Дзержинский, Ленин не учился в университете, а сдал экзамены экстерном. О его квалификации как юриста говорят сами за себя воспоминания его сестры Марии Ульяновой: «Он с большим юмором принялся рассказывать нам о своей недолгой юридической практике в Самаре, о том, что из всех дел, которые ему приходилось вести по назначению (а он только по назначению их и вёл), он не выиграл ни одного и только один его клиент получил более мягкий приговор, чем тот, на котором настаивал прокурор». Н. Валентинов в книге «Встречи с Лениным» рассказывает об ожесточеном споре автора с будущим диктатором по поводу сочинений Маха и Авенариуса. Пикантность спора заключалась в том, что Ильич ухитрился вести его, не прочитав ни строчки ни из Маха, ни из Авенариуса»
К «полунауке» относится и сам Карл Маркс, который, по утверждению С. Булгакова, получая образование на юридическом факультете, умудрился не прослушать курс лекций по истории, что, по всей видимости, и объясняет такое одностороннее ее понимание и вольное обращение. Отношение к «полунауке» определяется не наличием или отсутствием корочек, а пониманием принципов, систем и взаимосвязей в тех сферах, к которым относят себя эти деятели. По определению русского писателя А. В. Амфитеатрова «Подавляющий процент ее состава, ; то, что вы называете ; полуинтеллигенты: люди не с образованием, но и не без образования; дикари, хватившие верхушки культуры, и ; увы, как всегда почти бывает, верхушки не добродетелей её, но пороков». Основная отличительная черта в них не уровень образования, а нравственный уровень. «Глупость – отсутствие стыда», - говорил Зигмунд Фрейд. Интеллект и нравственность должны быть взаимосвязаны, иначе разум при отсутствии нравственного совершенства может не только узурпировать мир, как Антихрист в «Трех разговорах» Соловьева, но и уничтожить его.
«Все это время Пух говорил себе: «Эх, эх, если бы только я умел думать!» Винни в глубине души был уверен, что поймать Слонопотама можно, надо только, чтобы у охотника в голове был настоящий ум, а не опилки»
Можно сказать, что образы Раскольникова, Ивана Карамазова. Долгорукого символизируют интеллект, заблудившийся в поисках истины без нравственности.
В «Подростке» Достоевский пишет: «Глупость и дерзость, соединясь вместе, - великая сила». «То-то вот реформы-то на неприготовленную-то почву, да еще списанные с чужих учреждений, — один только вред!» - говорит черт Ивана Карамазова.
Про глупость социалистов Достоевский говорит и в «Бесах»: «Вся тайна их эффекта — в их глупости! Да, господа, будь это глупость умышленная, подделанная из расчета, — о, это было бы даже гениально! Но надо отдать им полную справедливость: они ничего не подделали. Это самая обнаженная, самая простодушная, самая коротенькая глупость. Будь это хоть каплю умнее высказано, и всяк увидал бы тотчас всю нищету этой коротенькой глупости. Но теперь все останавливаются в недоумении: никто не верит, чтоб это было так первоначально глупо. «Не может быть, чтоб тут ничего больше не было», — говорит себе всякий и ищет секрета, видит тайну, хочет прочесть между строчками — эффект достигнут!»
«Прежде, например, слова «я ничего не понимаю» означали только глупость произносившего их; теперь же приносят великую честь. Стоит лишь произнести с открытым видом и с гордостью: «Я не понимаю религии, я ничего не понимаю в России, я ровно ничего не понимаю в искусстве» — и вы тотчас же ставите себя на отменную высоту. И это особенно выгодно, если вы в самом деле ничего не понимаете», - пишет Достоевский «Дневнике писателя» 1873.
В 1876 г. он продолжает свою мысль: «Справедливое замечание, сделанное одним писателем еще несколько лет тому назад, что признаваться в непонимании некоторого рода вещей считалось прежде за стыд, потому что прямо свидетельствовало о тупости признающегося, о невежестве его, о скудном развитии его ума и сердца, о слабости умственных способностей. Теперь же, напротив, весьма часто фраза «Я не понимаю этого» выговаривается почти с гордостью, по меньшей мере с важностью. Человек тотчас же как бы ставится этой фразой на пьедестал в глазах слушателей и, что еще комичнее, в своих собственных, нимало не стыдясь при этом дешевизны приобретенного пьедестала. Ныне слова «Я ничего не понимаю в Рафаэле» или «Я нарочно прочел всего Шекспира и, признаюсь, ровно ничего не нашел в нем особенного» — слова эти ныне могут быть даже приняты не только за признак глубокого ума, но даже за что-то доблестное, почти за нравственный подвиг. Да Шекспир ли один, Рафаэль ли один подвержены теперь такому суду и сомнению?
Это замечание о гордых невеждах, которое я передал здесь своими словами, довольно верно. Действительно, гордость невежд началась непомерная. Люди мало развитые и тупые нисколько не стыдятся этих несчастных своих качеств, а, напротив, как-то так сделалось, что это-то им и «духу придает». Замечал я тоже нередко, что в литературе и в частной жизни наступали великие обособления и исчезала многосторонность знания: люди, до пены у рта оспаривавшие своих противников, по десятку лет не читали иногда ни строчки из написанного их противниками: «Я, дескать, не тех убеждений и не стану читать глупостей». Подлинно, на грош амуниции, а на рубль амбиции. Такая крайняя односторонность и замкнутость, обособленность и нетерпимость явились лишь в наше время, то есть в последние двадцать лет преимущественно. Явилась при этом у очень многих какая-то беззастенчивая смелость: люди познаний ничтожных смеялись, и даже в глаза, людям, в десять раз их более знающим и понимающим. Но хуже всего, что чем дальше, тем больше воцаряется «прямолинейность»: стало, например, заметно теряться чутье к применению, к иносказанию, к аллегории. Заметно перестали (вообще говоря) понимать шутку, юмор, а уж это, по замечанию одного германского мыслителя, — один из самых ярких признаков умственного и нравственного понижения эпохи. Напротив, народились мрачные тупицы, лбы нахмурились и заострились, — и всё прямо и прямо, всё в прямой линии и в одну точку» .
Владимир Вишневский
«Лишние люди», «потерянные поколения» были всегда – кто-то искал идеалы и не мог найти, у кого-то идеалы разбивались жизнью, кто-то, опередив свое время, находил идеалы, но осознавал их неприменимость в жизни в тот период. Нынешнее «поколение Гугл» - тоже потерянное, но по другой причине. Оно уже не ищет ни идеалов, ни тем более, истины. Они не умеют спорить, потому что дискуссия превращается не в совместный поиск истины, а в конкурс, кто кого перекричит. Между тем, чтобы аргументированно ответить, необходимо сначала выслушать оппонента. «Юное поколение наше гораздо лучше умеет спорить, чем старики, то есть собственно в манере спора: они выслушивают и дают говорить — и это именно оттого, что для них разъяснение дела дороже их самолюбия», - замечает Достоевский В наше же время считается гораздо важнее отстоять свою точку зрения, даже если она и неправильна, только потому, что она своя. Они не читают художественной литературы, где есть аллегории, символы, где есть недоговоренности, которые надо додумывать самостоятельно. Для них все ясно и понятно, а что не ясно, то можно загуглить и моментально получить ответ. Интернет как и все в мире – палка о двух концах – он может объяснить, он же может запутать и извратить информацию – особенно этим грешат соц. сети. Интернет может соединять людей с разных концов земли, он же может разъединить людей, живущих в одном доме. Люди завалены информацией, но не умеют ее критически оценивать. Достаточно многие не могут определить качества ресурса – где излагается объективная информация, а где публикуются фейки, поскольку отличить одно от другого не хватает ума, а порыться в поисках первоисточника информации – лень. Что говорить об общей массе, когда даже политики всерьез обсуждают фейковые новости и выстраивают на них внешнюю и внутреннюю политику страны.
Но привычка мыслить шаблонами, основываться на недостоверной или устаревшей на 100 лет информации, приводит к неправильным, а зачастую гибельным решениям.
Русский литературовед Овсянико-Куликовский, автор «Истории русской интеллигенции», называл революционный период «эпохой упрощения с его кажущейся правильностью, с его фиктивною доказательностью, с обманчивою и «прозрачною ясностью».
Достоевский: «Реакция из всех сил и всеми путями стремится прежде всего к упрощению... А между тем от этой чрезмерной упрощенности воззрений на иные явления иногда ведь проигрывается собственное дело. В иных случаях простота вредит самим упростителям. Простота не меняется, простота «прямолинейна» и сверх того — высокомерна. Простота - враг анализа. Очень часто кончается ведь тем, что в простоте своей вы начинаете не понимать предмета, даже не видите его вовсе, так что происходит уже обратное, то есть ваш же взгляд из простого сам собою и невольно переходит в фантастический»
Для распространения идей существует закон, сформулированный Достоевским в «Подростке»: «идеи пошлые, скорые - понимаются необыкновенно быстро, и непременно толпой, непременно всей улицей; мало того, считаются величайшими и гениальнейшими, но - лишь в день своего появления. Дешевое не прочно. Быстрое понимание - лишь признак пошлости понимаемого». «Чтобы достичь совершенства, надо прежде много не понимать! А слишком скоро поймем, так, пожалуй, и не хорошо поймем», - говорит князь Мышкин.
Н. Бердяев: «Масса вообще очень легко поддается внушению и приходит в состояние коллективной одержимости. Массы бывают одержимы лишь идеями, которые допускают простую и элементарную символику. Искание вождя, который поведет их за собой и даст избавление, разрешит все вопросы. Означает, что все классические авторитеты власти пали и необходима замена их новыми авторитетами, порожденными коллективной одержимостью масс» . Достоевский говорит о двух сторонах одной проблемы – невежестве и глупости. Невежество, (объективная сторона) – от не –ведение, - отсутствие или недостаток информированности по какому-либо вопросу. Само по себе это еще не так страшно – гениальный писатель может быть абсолютным профаном в физике или химии, гениальный физик может не разбираться в классической музыке – для них в этом нет необходимости, поскольку выходит за границы их сферы деятельности. Но профессионалы никогда и не пытаются изрекать псевдоистины в чужой им области знания, - на то они и профессионалы. Проблемой, представляющей опасность, невежество становится, когда профан начинает высказывать свои мысли относительно той области, в которой он не разбирается, и не только высказывает, но и навязывает их еще более невежественной толпе.
Достоевский: «Что есть дураки и болтуны, — конечно, тому нечего удивляться; но господин этот, очевидно, был не дурак. Наверно тоже не негодяй, не мошенник; даже очень может быть, что честный человек и хороший отец. Он только ровно ничего не понимал в тех вопросах, которые взялся разрешить. Неужто ему не придет в голову через час, через день, через месяц: «Друг мой, Иван Васильевич (или там кто бы ни было), вот ты спорил, а ведь ты ровно ничего не понимаешь в том, об чем трактовал. Ведь ты это лучше всех знаешь. Ты вот ссылался на естественные науки и математику — а ведь тебе лучше всех известно, что ты свою скудную математику, из твоей специальной школы, давно забыл, да и там-то нетвердо знал, а в естественных науках никогда не имел никакого понятия. Как же ты говорил? Как же ты учил? Ведь ты же понимаешь, что только врал, а между тем до сих пор гордишься собою; и не стыдно это тебе?» Я убежден, что он мог задать себе все эти вопросы, несмотря на то что, может быть, занят «делом» и нет у него времени на праздные вопросы. Я даже несомненно убежден, что они, хоть вскользь, а побывали в его голове. Но ему не было стыдно, ему не было совестно! Вот эта-то известного рода бессовестность русского интеллигентного человека — решительный для меня феномен. Что в том, что она у нас так сплошь да рядом обыкновенна и все к ней привыкли и пригляделись; она все-таки остается фактом удивительным и чудесным. Она свидетельствует о таком равнодушии к суду над собой своей собственной совести или, что то же самое, о таком необыкновенном собственном неуважении к себе, что придешь в отчаяние и потеряешь всякую надежду на что-нибудь самостоятельное и спасительное для нации, даже в будущем, от таких людей и такого общества» .
Антон Палыч Чехов однажды заметил,
что умный любит учиться, а дурак - учить.
Скольких дураков в своей жизни я встретил -
мне давно пора уже орден получить.
Недостаток информации либо ее неправильная трактовка приводит к неверной оценке ситуации, следовательно, и к выбору ложных путей и средств для разрешения каких-либо вопросов и далее - к утрате первоначального, подлинного смысла его стремлений.
Н. Ульянов: «Вся история радикальной русской интеллигенции есть сплошное принесение реально данных вопросов своего времени в жертву вопросам нереальным»
Ульянова поддерживает А.И. Чижевский: «Внешняя форма, которую приняло русское просвещенство, был политический и еще более глубокий социальный радикализм. Просвещенство настойчиво пыталось подменить реально данные вопросы нереальными: освобождение крестьян –социализмом, политическую реформу – «социальной республикой» или «анархией», решение национальных вопросов –преодолением национальной узости, «свободу совести» -атеизмом».
Субъективной стороной проблемы является глупость, для которой характерна неспособность к самостоятельному мышлению, неумение анализировать и критически оценивать полученную информацию и отрицание фактов, которые не укладываются в привычную ему картину, нежелание их осознать, либо их трактовка не с позиций объективной истины в соотношении их с другими фактами, а с точки зрения собственной картины мира, выдуманной их тупым сознанием, - то есть то, что относится к индивидуальным способностям человека.
Достоевский: «В самом деле, нет ничего досаднее, как быть, например, богатым, порядочной фамилии, приличной наружности, недурно образованным, не глупым, даже добрым, и в то же время не иметь никакого таланта, никакой особенности, никакого даже чудачества, ни одной своей собственной идеи, быть решительно «как и все». Богатство есть, но не Ротшильдово; фамилия честная, но ничем никогда себя не ознаменовавшая; наружность приличная, но очень мало выражающая; образование порядочное, но не знаешь, на что его употребить; ум есть, но без своих идей; сердце есть, но без великодушия, и т. д., и т. д. во всех отношениях. Таких людей на свете чрезвычайное множество и даже гораздо более, чем кажется; они разделяются, как и все люди, на два главные разряда: одни ограниченные, другие «гораздо поумнее». Первые счастливее. Ограниченному «обыкновенному» человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний. Стоило некоторым из наших барышень остричь себе волосы, надеть синие очки и наименоваться нигилистками, чтобы тотчас же убедиться, что, надев очки, они немедленно стали иметь свои собственные «убеждения». Стоило иному только капельку почувствовать в сердце своем что-нибудь из какого-нибудь общечеловеческого и доброго ощущения, чтобы немедленно убедиться, что уж никто так не чувствует, как он, что он передовой в общем развитии. Стоило иному на слово принять какую-нибудь мысль или прочитать страничку чего-нибудь без начала и конца, чтобы тотчас поверить, что это «свои собственные мысли» и в его собственном мозгу зародились. Наглость наивности, если можно так выразиться, в таких случаях доходит до удивительного; всё это невероятно, но встречается поминутно. Эта наглость наивности, эта несомневаемость глупого человека в себе и в своем таланте, превосходно выставлена Гоголем в удивительном типе поручика Пирогова. Пирогов даже и не сомневается в том, что он гений, даже выше всякого гения; до того не сомневается, что даже и вопроса себе об этом ни разу не задает; впрочем, вопросов для него и не существует. Великий писатель принужден был его наконец высечь для удовлетворения оскорбленного нравственного чувства своего читателя, но, увидев, что великий человек только встряхнулся и для подкрепления сил после истязания съел слоеный пирожок, развел в удивлении руки и так оставил своих читателей», - иронизирует Достоевский в «Идиоте».
«Нет ничего плохого в том, что умный человек иногда тупит, хуже когда тупой постоянно умничает», - говорил римский поэт Публий Сир. Еще хуже, когда воинствующее невежество начинает агрессивно навязывать всему миру свое мировоззрение. Прочитав одну из революционных прокламаций, Достоевский пишет: «Тут подавлял один факт: уровень образования, развития и хоть какого-нибудь понимания действительности подавлял ужасно. Несмотря на то, что я уже три года жил в Петербурге и присматривался к иным явлениям, — эта прокламация в то утро как бы ошеломила меня, явилась для меня совсем как бы новым неожиданным откровением: никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества! Пугала именно степень этого ничтожества» .
«Глупость все ценности превращает в карикатуры: вместо гордости у неё — наглость, вместо общественности — стадность, вместо искусства — любительство, вместо любви — флирт, вместо славы — успех», – говорил русский поэт Саша Черный.
В психопатологии выделяют «салонное слабоумие», при котором внешне образованная, но построенная на шаблонах речь и усвоенные манеры маскируют низкий интеллектуальный уровень. Невежество и глупость могут быть искренними и честными, но присущая им пассионарность, «дерзость», выливается в агрессию и стремление заставить весь мир жить по их правилам.
Д. Мережковский: «Тут преступление так же бескорыстно, так же «не для себя» и, следовательно, с точки зрения всей громады и ее «песчинки», так же свято, как величайшее геройство. Тут уже какое-то новое неведомое «добро» и «зло»; «переоценка всех цен»: «злое» сделается «добрым», если так прикажет этот «нечеловеческий голос», темное - светлым, если упадет на него луч этого «солнца»
Революционные массы подпадают под классическое определение толпы и массового сознания. Ведомая толпа имеет лидера — конкретное физическое лицо, — которое координирует её действия, регулирует настроение и мотивацию толпы.
Сознание каждой отдельной частицы этой толпы, т.е. отдельной личности, харакеризуется повышением внушаемости и уменьшением степени критического отношения к самому себе и способности рациональной обработки воспринимаемой информации. Толпа обладает «умственной однородностью», эмоциональностью, иррациональностью.
Два механизма предположительно объясняют эмоциональный и иррациональный характер толпы: утрата ответственности вследствие анонимности и впечатление всеобщности.
Ф. Мориак: «Страх погибнуть в одиночестве глубоко владеет плотскими людьми. Несметные толпы их теснятся и толкаются на широкой дороге погибели, и нет в них случайных людей: все искали и нашли друг друга. Соучастники преступлений и блуда нуждаются друг в друге для своей же погибели. Подобно животным, объединяющимся по видовому признаку, собираются они в группы по своим порокам. Каждый отдельный порок поднимает свое знамя над группой своих приверженцев.
День Суда застигнет их вместе, и не придется созывать их звуками трубы со всех концов земли: эти темные гроздья уже совсем созрели, черному ангелу останется лишь собрать урожай» .
Дураки обожают собираться в стаю.
Впереди их главный во всей красе.
В детстве я думал, что однажды встану,
а дураков нету - улетели все.
Окуджава
Дерзость – от санскритского корня dher – держать, родственно «дхарма» - закон, долг. Но если пассионарии дерзают сами, своими усилиями создают что-то – совершают географические открытия, осваивают новые земли, создают шедевры искусства, тем самым выполняя свой долг, свою задачу в жизни, то субпассионарии действуют чужими руками и распоряжаются не своей, а чужими жизнями. Удобно, попивая кофе в Польше или Финляндии, натравливать друг на друга две части народа, выжидая удобный момент, чтобы вцепиться России в задницу.
«Вы виновны во всем-с, ибо про убивство вы знали-с и мне убить поручили-с, а сами, всё знамши, уехали. Потому и хочу вам в сей вечер это в глаза доказать, что главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и есть!», - говорит Смердяков Ивану.
В «Преступлении и наказании» Раскольников сам вынашивает идею, сам же и приводит ее в исполнение, сам несет ответственность за нее; в «Братьях Карамазовых Иван рождает идею, Смердяков осуществляет ее: «Вы убили, - говорит Смердяков Ивану, - вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил». Ответственность именно за мысли, а не за поступки подчеркивается в Евангелии: «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной».
Е. Рерих: «Мысли творят окружение человека по сущности своей и пребывают с создателем своим, пока на нем же самом не исчерпают энергии своей, им самим в них вложенной. Не уйти от своих порождений, и дурных, и хороших» . Настоящими «убивцами» явлются не те, кто стреляет, а те, кто развязывает межгосударственные, межнациональные или гражданские войны.
Э.Леви: «Мысль, выраженная словами и подтверждаемая делами, составляет доброе дело или преступление, следовательно, нет слова, за которое мы не были бы ответственны; в особенности, нет безразличных поступков. Проклятия и благословения всегда производят свое действие, и всякий поступок, каков бы он ни был, внушенный любовью или ненавистью, производит следствия, аналогичные его мотиву, значению и направлению» .
Н. Бердяев: «Физическое насилие, завершающееся убийством, не есть что-то само по себе существующее, как самостоятельная реальность, – оно есть знак духовного насилия, совершившегося в духовной действительности зла. В глубине духовной действительности давно уже началась мировая война, мировая вражда, ненависть и взаимоистребление. И та война, которая началась в конце июля 1914 года, есть лишь материальный знак совершающейся в глубине духовной войны и тяжелого духовного недуга человечества. В этом духовном недуге и духовной войне есть круговая порука всех, и никто не в силах отклонить от себя последствия внутреннего зла, внутреннего убийства, в котором все мы жили. Война не создала зла, она лишь выявила зло. Все современное человечество жило ненавистью и враждой. В Евангелии сказано, что нужно больше бояться убивающих душу, чем убивающих тело. Физическая смерть менее страшна, чем смерть духовная. А до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать ужас этого убийства. Война лишь проявляет зло, она выбрасывает его наружу. Внешний факт физического насилия и физического убийства нельзя рассматривать, как самостоятельное зло, как источник зла. Глубже лежат духовное насилие и духовное убийство. А способы духовного насилия очень тонки и с трудом уловимы. Иные душевные движения и токи, иные слова, иные чувства и действия, не имеющие признаков физического насилия, более убийственны и смертоносны, чем грубое физическое насилие и разрушение. Ответственность человека должна быть расширена и углублена. И, поистине, человек чаще бывает насильником и убийцей, чем он сам это подозревает и чем подозревают это о нем» .
Биограф Ленина Николай Валентинов пишет: «Наплевать на Россию, принести ее с легким сердцем в жертву безумному эксперименту, воспользоваться помощью воевавшего с Россией государства – ничего ему не стоило. Он еще в детстве, играя в солдатики, любил представлять эту игру, как битву русских с англичанами. Всегда стоял на стороне англичан и с удовольствием бил русских»
«Злоба эта была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная, стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть», - пишет Достоевский в «Бесах».
Отношение революционеров к самой России и ее народу хорошо видно при подписании Брестского мирного договора. Германия выставила дополнительные требования, по которым от Советской России была отторгнута территория площадью 780 тыс. км; с населением 56 млн человек (треть населения Российской империи). ЦК РСДРП(б), которому Ленин угрожал собственной отставкой, проголосовал за согласие на «похабный мир».
«Ибо настоящее, кровное их чувство – ненависть к интеллигенции: зависть к тем, кто пишет без орфографических ошибок и знает иностранные языки. Зависть, рождающаяся из сознания умственного неравенства, сильнее всякой социальной злобы. Социалисты – они кричат о засильи в партии интеллигентов, литераторы – протестуют против редакторской корзины. Художники –мечтают о сожжении Эрмиажа. Футуризм был отражением завоевательных стремлений именно этой группы» .
Н. Лосский: «Многие лица, слушая в обществе чьи-либо рассуждения, особенно если они содержательны и остроумны, напрягают все свои силы не для того, чтобы вдуматься в чужую мысль и понять ее, а для того, чтобы найти в ней слабое место или хотя бы внешним образом подорвать ее. Проявление ума, таланта, образованности других лиц воспринимается ими как что-то унижающее их, подрывающее их достоинство. Такое соперничество со всеми людьми часто бывает следствием комплекса малоценности, в основе которого лежит неудовлетворенная гордость, тщеславие, самолюбие»
«Главное, его всё мучит роковая забота отыскивать всегда и везде как можно больше людей хуже себя. О, он бы и понять никогда не мог, как это можно радоваться тому, что есть и лучше его!», - говорит Достоевский
«Толпа, - говорит Пушкин, - в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы!».
Ненависть к интеллигенции обусловлена в том числе и пережитками общинного сознания, поскольку любой интеллектальный труд - это труд одиночки, он максимально индивиуален и несовместим со стадностью. Вот эти-то деятели полунауки и увлекли Россию на тот путь, от последствий которого она не может избавиться до сих пор. И в течение всего послереволюционного периода вплоть до сегодняшнего дня полунаука руководит всем нашим общественно-политическим развитием, манипулируя с помощью пропаганды неразвитым сознанием, рождая фанатиков, создавая зомби из хороших и честных, но не слишком умных людей, не умеющих увидеть ложь за высокими словами.
Е. Рерих: «Но дальше так продолжаться не может. Ведь должен же наступить конец тьме и торжеству невежества. Пока царствуют они, невежды, но сочтены дни их» .
Средства и методы, которые они избирали, так же низки, как и их цели, и вполне характеризуют их нравственную сущность.
Достоевский приводит любопытную басню об используемых для победы средствах: «Говорят, что басня древняя, чуть не индийского происхождения, что весьма утешительно.
Однажды свинья поспорила со львом и вызвала его на дуэль. Воротясь домой, одумалась и струсила. Собралось всё стадо, подумали и решили так:
— Видишь, свинья, тут у нас поблизости есть одна яма; поди вываляйся в ней хорошенько и явись так на место. Увидишь.
Свинья так и сделала. Лев пришел, понюхал, поморщился и пошел прочь. Долго еще потом свинья хвалилась, что лев струсил и убежал с поля битвы».
Оправдывая клеветнический пасквиль на князя Мышкина, автор статьи, Келлер, говорит: «Резко, хотите сказать? Но ведь тут, так сказать, польза обществу, согласитесь сами, и, наконец, возможно ли пропустить вызывающий случай? Тем хуже виновным, но польза обществу прежде всего. Что же касается до некоторых неточностей, так сказать гипербол, то согласитесь и в том, что прежде всего инициатива важна, прежде всего цель и намерение».
Н. Бердяев: «Революционность в социальной борьбе за новое общество определяется обычно не по социальному идеалу и не по духовному и моральному изменению людей, создающих новое общество, а по средствам, которые применяются в борьбе, по степени применения насилия. Ганди был более революционным, чем коммунисты, но его убили именно за эту духовную революционность. Характерно, что никто не выставляет прямо злых целей, зло всегда прикрывается добром. Зло видно лишь в применяемых средствах. Средства вообще всегда свидетельствуют о духе людей, о духе свободы или рабства, любви или ненависти. Есть опасность в осуществлении какой-либо цели во что бы то ни стало. Если для осуществления совершенно справедливого социального строя и счастья людей нужно замучить и убить несколько миллионов людей, то главный вопрос совсем не в цели, а в применяемых средствах, цель уходит в отвлеченную даль, средства же являются непосредственной реальностью. Принцип «цель оправдывает средства» не вчера выдуман. Когда-то его приписывали иезуитам, применяли же его слишком многие. Главное даже не то, что средства аморальны, жестоки, не похожи на высокие цели. Главное то, что когда применяют злые, противоположные целям средства, то до цели никогда не доходят, все заменяют средствами и о целях забывают, или они превращаются в чистую риторику. Дурные средства формируют душу, добрые же цели перестают быть жизненной силой. Ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду – при помощи лжи, красоту – при помощи уродства, свободу – при помощи насилия. Организация более справедливого общества не есть цель, есть лишь средство для достойного человеческого существования. Цели человеческой жизни духовные, а не социальные, социальное относится лишь к средствам. Целью человечества остаются высшие ценности, которые предполагают и очеловечивание средств»
Н. Лосский: «В Царстве Божием всякое средство есть вместе с тем и абсолютно ценная цель, а в нашей области бытия сплошь и рядом средства ценны для нас лишь как необходимое звено на пути к цели и даже очень часто они сами по себе имеют отрицательную ценность»
Дмитрий Карамазов говорит Алеше про Ракитина: «А не любит бога Ракитин, ух не любит! Это у них самое больное место у всех! Но скрывают. Лгут. Представляются. Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь всё позволено, всё можно делать?» «А ты и не знал?» — говорит. Смеется. И такая у него скверная сладострастная слюна на губах, — не на Хохлакову слюна, а на полтораста эти тысяч. «Забрав капитал у дурищи, гражданскую пользу потом принести могу». У них ведь всякой мерзости гражданское оправдание есть!»
Верховенский-младший в «Бесах» «На вопрос: для чего сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? — он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться». Для своего рессентимента они подводят научную базу: «Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности», – говорит Ницше в «Генеалогии морали».
И. Ильин: «Зависть, конечно, не новое явление в истории. С акта зависти начинается Библия (Каин и Авель); о первозданном акте зависти повествует египетский миф (злой и коварный Сет убивает благостного Осириса). В мире всегда были завистники, ожесточавшиеся от всякого чужого преимущества. Но никогда еще в истории зависть не становилась главным движущим фактором, руководящей лжеидеей мирового кризиса. А в наши дни зависть не только осознала себя, но и выговорила себя как доктрину, превратилась в мировой заговор и выработала программу, систему борьбы и организацию» .
Мэнли Палмер Холл выделяет два состояния невежества - простое и сложное: «Тот, кто не знает жизни другой, кроме физической, является просто невеждой. Но тот, кто провозглашает жизнь физическую самой важной и поднимает ее до статуса высочайшей реальности, тот невежествен относительно своего невежества».
Достоевский: «Но ужаснее всего то, что тут, помимо всего фантастичного, явилось рядом и стремление самое жестокое и бесчеловечное и уже не фантастическое, а реальное и исторически неминуемое. Всё оно выражается в поговорке: «;te toi de l;, que je m’y mette» (Прочь с места, я стану вместо тебя!). У миллионов демоса (кроме слишком немногих исключений) на первом месте, во главе всех желаний, стоит грабеж собственников. Но нельзя винить нищих: олигархи сами держали их в этой тьме и до такой степени, что, кроме самых ничтожных исключений, все эти миллионы несчастных и слепых людей, без сомнения, в самом деле и наивнейшим образом думают, что именно через этот-то грабеж они и разбогатеют и что в том-то и состоит вся социальная идея, об которой им толкуют их вожаки. Да и где им понять их предводителей мечтателей или какие-либо там пророчества о науке? Тем не менее они победят несомненно, и если богатые не уступят вовремя, то выйдут страшные дела. Но никто не уступит вовремя, — может быть и от того, впрочем, что уже прошло время уступок. Да нищие и не захотят их сами, не пойдут ни на какое теперь соглашение, даже если б им всё отдавали: они всё будут думать, что их обманывают и обсчитывают. Они хотят расправиться сами» .
Е. Трубецкой: «Обещание земного рая за счет имущих классов — вот искушение, которому народы подвергались и раньше, но которому оказались не в силах противостоять народы современные, — все те народы, у которых революция совершается, и все те, у которых она еще совершится. Утрата духовных ценностей, экономизм, для которого рай чувственный, материалистический есть высшее, безусловное, — вот та всемирная болезнь, которая подточила национальное чувство и у нас, и в Германии, и в Болгарии. Кто знает, остались ли еще на свете народы, совершенно недоступные этой заразе?»
«Это напоминает, - засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, - надавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтобы ограбить их, вдруг заключил в таком роде: «естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?»
Красивое и точное метафорическое описание нынешней финансовой «элиты», осваивающей бюджет, мы видим у Достоевского в «Идиоте»: «Два крестьянина, и в летах, и не пьяные, и знавшие уже давно друг друга, приятели, напились чаю, и хотели вместе, в одной каморке, ложиться спать. Но один у другого подглядел, в последние два дня, часы, серебряные, на бисерном желтом шнурке, которых, видно, не знал у него прежде. Этот человек был не вор, был даже честный и, по крестьянскому быту, совсем не бедный. Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он, наконец, не выдержал, взял нож, и, когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился, возвел глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькой молитвой: «Господи, прости ради Христа!» - зарезал приятеля с одного раза как барана, и вынул у него часы». «Чернь может менять свой социальный состав», - пишет Бердяев .
Зависть – это комплекс неполноценности, неверие в себя, неуважение, презрение к себе. Прав Заратустра, когда говорит, что прежде чем возлюбить другого, надо научиться возлюбить себя. В дзене есть парадоксальный афоризм, принадлежащий патриарху Линьцзи: «встретишь Будду – убей его!» Смысл в том, что путь Будды – это путь самого Будды, но это не ваш путь. «3.35. Лучше исполнять свои обязанности даже несовершенно, чем чужие обязанности в совершенстве. Лучше умереть, выполняя свой долг, чужой путь опасен» , - поучает Арджуну Кришна.
К вершине много путей и каждый идет своим. Кто сказал, что ваш собственный путь хуже или лучше, легче или тяжелее? Он – тАков, он индивидуален и неповторим. В буддизме «таковость» - понятие, определяющее истинные свойства или подлинную сущность объекта или явления, не замутнённое внешними иллюзиями, чистое существование, бытийственность, истинная реальность. Посыл Линьцзы был в том, что каждый человек обладает потенциалом раскрытия свободы ума — природой будды. Поэтому никто за человека не может сделать его работу по освобождению своего ума от иллюзий. «В горах нет Будды. Будда - это твое собственное сердце, и вне его никакого другого Будды нет».
Нравственная сущность революционеров описана Достоевским в «Идиоте»: «Ни малейшей иронии, ни малейшей рефлексии не выражалось в лице его; напротив, полное, тупое упоение собственным правом и в то же время нечто доходившее до странной и беспрерывной потребности быть и чувствовать себя постоянно обиженным».
«Удовлетворите нас без просьб и благодарностей с нашей стороны, не ждите их от нас, потому что вы делаете не для нас, а для справедливости. Мы требуем, а не просим».
«Коли вы уж сами, Евгений Павлович, заявляли сейчас, что даже сам защитник на суде объявлял, что ничего нет естественнее как по бедности шесть человек укокошить, так уж и впрямь последние времена пришли. Теперь все объяснилось! Да этот косноязычный, разве он зарежет? Да побьюсь об заклад, что зарежет! Он денег твоих, десяти тысяч, пожалуй, не возьмет, пожалуй и по совести не возьмет, а ночью придет и зарежет, да и вынет их из шкатулки, по совести вынет! Это у него не бесчестно! Это «благородного отчаяния порыв», это «отрицание», или черт знает что. Тьфу, все навыворот, все кверху ногами пошли. «Не смейте подступаться, мы идем». «Нам все права подавай, а ты и заикнуться пред нами не смей. Нам все почтения отдавай, каких и не бывает даже, а тебя мы хуже последнего лакея третировтаь будем!» Сумасшедшие! Тщеславные! В бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите, это я вам предсказываю!»
Н. Ульянов в статье «Шестая печать» отмечет главную особенность тоталитаризма – наличие идеи, руководящей государством: «Тоталитарный режим – это прежде всего идеократия». Г. Флоровский в письме к П.Б. Струве пишет, что «всякая политическая идеология представляет собой форму догматического понимания бытия, когда «должное» вгоняется в категорию «сущего».
Н. Бердяев: «У русских социал-демократов ничего не осталось от марксизма, кроме веры в исключительную миссию всесильного пролетариата. И это в стране промышленно и культурно отсталой, где народная масса в значительной части безграмотна, лишена элементарного просвещения, не имеет никакого гражданского воспитания и гражданской подготовки. Но русские верят в социальное чудо и не хотят признавать законов, по которым живут другие народы. В русской революционной стихии загорается вера, что Небесный Иерусалим вдруг сойдет на русскую землю. В основе русского социализма лежит русское экстенсивное хозяйство и русский экстенсивный склад характера. Поэтому пафос русского социализма есть вечный пафос раздела и распределения, никогда не пафос творчества и созидания. Источник социальных бедствий и зол русские слишком склонны искать в злой воле людей, буржуазных и имущих классов, и никогда не ищут его в низком уровне культуры» .
Е. Трубецкой: «На русской почве социалистические партии теряют свой социалистический облик и вырождаются в древнерусские разбойничьи формы пугачевщины. Как по направлению, так и по инициалам первым эсером у нас, без сомнения, является Стенька Разин. Капитуляция идей перед инстинктами имела своим последствием крайнее опрощение русского революционного движения, вырождение его в старую, еще допетровскую форму» .
Если рассматривать творчество Достоевского в русле всех христианских традиций, то можно провести аналогию между марксизмом и гностическим мифом о рождении эоном Софией Ильдабаофа – «злого, или несовершенного демиурга», родившей его самостоятельно, без участия духовной составляющей, принципа Христа, «любви-мудрости». В апокрифе Иоанна мы читаем:
«25 Софиа же Эпинойа, будучи эоном, произвела мысль своею мыслью (в согласии) с размышлением незримого Духа и предвидением. Она захотела открыть в себе самой образ без воли Духа
30 -он не одобрил - и без своего сотоварища, без его мысли. И хотя лик ее мужественности не одобрил и она не нашла своего согласия и задумала без воли Духа
35 и знания своего согласия, она вывела (это) наружу.
10. И из-за непобедимой силы, которая есть в ней, ее мысль не осталась бесплодной, и открылся в ней труд несовершенный и отличавшийся от ее вида,
5 ибо она создала это без своего сотоварища, И было это неподобным образу его матери, ибо было это другой формы. Когда же она увидела свою волю, это приняло вид несообразный - змея с мордой льва. Его глаза
10 были подобны сверкающим огням молний. Она отбросила его от себя, за пределы этих мест, дабы никто из бессмертных не увидел его, ибо она создала его в незнании. И она назвала его именем Иалтабаоф. Он нечестив в своем [безумии], которое есть в нем. Ибо он сказал:
20 «Я - Бог, и нет другого бога, кроме меня»,- не зная о своей силе, о месте, откуда он произошел».
Так же и марксизм, «не зная, откуда он произошел», ставит пролетариат на место Бога, а учение о диктатуре пролетариата объявляет новой религией с новой библией - «Манифестом Коммунистической партии».
П. Евдокимов: «Этот всеохватывающий характер марксизма делает из него некую ложную религию. Маркс создал миф о коллективном пролетариате-мессии, единственном классе, свободном от первородного греха эксплуатации; своими страданиями этот избранный народ искупает и спасает человечество и ведет его к обетованной земле царства» .
Иван Карамазов говорит: «Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию».
С. Булгаков: «Все сомнения Ивана направлены против господствующего учения прогресса (марксизм), направлены в то же время и против теории социализма, понимаемой не как экономическое только учение, а как общее мировоззрение, как религия. Иван выражает сомнение относительно трех основных верований этой религии: относительно обязательности нравственных норм, повелевающих жертвовать этому прогрессу или благу других людей свое личное благо и интересы, затем относительно того, что можно назвать ценой прогресса, в котором счастье будущих поколений покупается за счет несчатья настоящих, наконец, относительно будущего человечества, для которого приносятся все эти жертвы. Страдания одних поколений представляются мостом к счастью для других; одни поколения должны почему-то страдать, чтобы другие были счастливы, должны своими страданиями «унавозить будущую гаромнию», по выражению Ивана Карамазова. Но почему Иван должен жертвовать собой будущему счастию Петра и не имеет ли Иван как человечский индивид таких же прав на счастье как будущий Петр? С другой стороны, какую этическую ценность представляет это будущее счастье, купленное чужим потом и кровью, может ли быть чем-нибудь оправдана такая цена прогресса и этого счастья? Наши потомки представяются вампирами, питающимися нашей кровью. Строить свое счастье на несчастье других во всяком случае безнравственно» .
П. Новгородцев: «Никогда не было и не будет такого общественного состояния, по отношению к которому предшествующие состояния были бы только средствами. Все они носили в себе свою цель, и свое оправдание. Для нравственного сознания вопрос ставится не о том, уготована ли для человечества на земле в близком или отдаленном будущем обитель блаженства, а в том, имеет ли добро обязательное значение в жизни или нет. Важно то, чтобы творчество человека, его мысли, его дела имели внутренний смысл, имели значение и оправдание пред лицом Абсолютного. Тогда общественный прогресс перестает быть «растрепанной импровизацией истории», в которой то здесь, то там загораются яркие огни, чтобы затем погаснуть навсегда во мраке ночи: в стремлении к Абсолютному он получает объединяющую цель. Тогда история представляется уже не одним стремлением к все удаляющейся перспективе, а осуществлением вечного закона жизни. И как бы ни казались разорванными и случайными отдельные звенья исторического развития, все они связаны общим и высшим смыслом. Не в связи с будущим, а в связи с вечным получает значение и оправдание каждая отдельная эпоха, каждое отдельное поколение»
Два тысячелетия назад Христос дал «заповедь новую»: «возлюби ближнего своего». О мировоззрении же нигилистов и революционеров красочно отзывается В. Соловьев: «человек произошел от обезьяны, следовательно, будем любить друг друга». Этика социалистов, лишенная метафизики, повисает в воздухе.
Достоевский в «Братьях Карамазовых», следуя методу Сократа, доводит до абсурда атеистическую логику социалистов: «он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие. Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении».
Николай Ульянов в работе «Анихристово добро» пишет: «Многие видят теперь в коммунизме предельное выражение антихристова натиска на христианство. Пусть так. Но что открыла нам Россия? Неужели коммунизм может быть причислен к типу гуманистических мировоззрений, а творимое им дело к соблазну добром? Для марксизма, особенно русского, характерна с самого начала положительная ненависть к этическому обоснованию своих целей. Для него нет ничего презреннее «слюнявого идеализма». Не состраданием и даже не справедливостью соблазняет он, а только удовлетворением интересов; не благом, а благами и, еще в подсознательном центре своем, сладостью мести, пафосом классовой ненависти».
Б. Чичерин: «Положительные законы суть произведения человеческой воли и, как таковые, могут быть хороши или дурны. С этой точки зрения они требуют оценки. По той же причине они изменяются, сообразно с изменениями потребностей и взглядов. Чем же должен руководствоваться законодатель при определении прав и обязанностей подчиняющихся его велениям лиц? Он не может черпать руководящие начала из самого положительного права, ибо это именно то, что требуется оценить и изменить; для этого нужны иные, высшие соображения. Нельзя разумным образом установить права и обязанности лиц, не зная, что такое право, где его источник и какие из него вытекают требования. Это начало тесно связано с самою человеческою личностью, а потому необходимо исследовать природу человека, ее свойства и назначение. Самое понятие о праве совершенно затмилось в современных умах. Оно было низведено на степень практического интереса, ибо для идеальных начал не остается более места. Германская юриспруденция, в лице одного из самых видных своих представителей, прямо провозгласила, что право есть политика силы. Оно является выражением эгоизма, но не личного, а общественного, превращающего отдельное лицо в вьючное животное, осужденное носить непосильное бремя общественных тяжестей, под которым оно изнемогает. Не только право, но и сама нравственность выводится из того же начала» .
В своих мемуарах русская социалистка Анжелика Балабанова характеризует одного из представителей революционной «полуинтеллигенции» Карла Радека: «Он представлял собой необыкновенную смесь безнравственности, цинизма и стихийной оценки идей, книг, музыки, людей. Точно так же, как есть люди не различающие цвета, Радек не воспринимал моральные ценности. В политике он менял свою точку зрения очень быстро, присваивая себе самые противоречивые лозунги» . Там же она назвала Г. Е. Зиновьева «после Муссолини… самым презренным человеком, с которым когда-либо встречалась».
Достоевский: «Польза и самосохранение никогда одни не в силах породить полного и согласного единения, никакая польза не заменит своеволия и прав личности, эти силы и мотивы слишком слабы и всё это, стало быть, по-прежнему гадательно. Если б они действовали только нравственной стороной дела, то пролетарий и слушать бы их не стал, а если идет за ними теперь и организуется в битву, то единственно потому, что прельщен обещанным грабежом и взволнован перспективою разрушения и битвы. А стало быть, в конце концов, нравственную сторону вопроса надобно совсем устранить, потому что она не выдерживает ни малейшей критики, а надо просто готовиться к бою» .
Ракитин говорит в «Братьях Карамазовых»: «Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, к братству найдет». Достоевский сам отвечает своему персонажу: «Нет, у нас в России надо насаждать другие убеждения, и особенно относительно понятий о свободе, равенстве и братстве. В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода — лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству вашему» .
В. Эрн: «Пусть сознают они, что нельзя служить двум господам. Нельзя проповедовать теорию рабства, превращать принципиально людей в какие-то пешки, которых будет двигать всегда что-то постороннее им и которые никогда не станут свободными, активными центрами, - и в то же время пылать жаждой свободы истинной и практически нести людям освобождение. Тут нужно сказать: «Карфаген должен быть разрушен»
Еще в более раннем произведении «Идиот» Достоевский сомневается относительно фундаментальных принципов такого подхода:
«Не принимая никакого нравственного основания, кроме удовлетворения личного эгоизма и материальной необходимости? Всеобщий мир, всеобщее счастье – из необходимости?
- Да ведь всеобщая необходимость жить, пить и есть, а полнейшее, научное, наконец, убеждение в том, что вы не удовлетворите этой необходимости без всеобщей ассоциации и солидарности интересов, есть, кажется, достаточно крепкая мысль, чтобы послужить опорною точкой и «источником жизни» для будущих веков человечества.
- Необходимость пить и есть, то есть одно только чувство самосохранения…
- Да разве мало одного только чувства самосохранения? Ведь чувство самосохранения – нормальный закон человечества…
- Кто это вам сказал? – крикнул вдруг Евгений Павлович, - закон – это правда, но столько же нормальный, сколько и закон разрушения, а пожалуй, и саморазрушения. Разве в самосохранении одном весь нормальный закон человечества?»
Е. Трубецкой: «Борьба за свободу — всепоглощающая задача нашего времени. И именно потому, что мы поглощены ею, она иногда кажется нам единственною. Временные интересы застилают наш взор, и нам нужны иногда невероятные усилия, чтобы подняться над временем. Тем не менее я надеюсь быть понятым, ибо в самой борьбе за свободу есть что то такое, что приподнимает над смертью и свидетельствует о связи человека с вечностью. Прежде всего в этой борьбе мы преодолеваем страх смерти, мы возвышаемся над животным инстинктом самосохранения. Человек, действительно преданный делу свободы, всем своим поведением доказывает, что этот страх не имеет над ним власти. Ради свободы он готов жертвовать всем: здоровьем, имуществом, счастьем, даже жизнью. И я утверждаю, что в этом служении свободе, в этой высокой ее оценке есть искание бессмертия. Человек жертвует собою только тогда, когда он верит, что есть что то великое, неумирающее, что его переживает. Во всяком героическом подвиге, во всяком акте самопожертвования есть эта сознательная или бессознательная вера в какой то посмертный смысл жизни, который выходит за пределы личного существования» .
В «Подростке» Достоевский устами главного героя ставит под вопрос логичность такой этики: «Ведь вы бога отрицаете, подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая, может заставить меня действовать так, если мне выгоднее иначе? Вы говорите: «Разумное отношение к человечеству есть тоже моя выгода»; а если я нахожу все эти разумности неразумными, все эти казармы, фаланги? Да черт мне в них, и до будущего, когда я один только раз на свете живу! Позвольте мне самому знать мою выгоду: оно веселее. Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с этим вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, - ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига? Нет-с, если так, то я самым преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились! Чем прельстите вы меня, чтоб я шел за вами? Скажите, чем докажете вы мне, что у вас будет лучше? Куда вы денете протест моей личности в вашей казарме? У вас будет казарма, общие квартиры, атеизм и общие жены без детей - вот ваш финал, ведь я знаю-с. И за все за это, за ту маленькую часть серединной выгоды, которую мне обеспечит ваша разумность, за кусок и тепло, вы берете взамен всю мою личность!»
Если рубанком содрать со ствола кожу
Распилить его, высушить, а потом покрасить,
То может подняться мачта океанского корабля,
Могут родиться красная скрипка, копье, рыжая или белая палуба.
А я не хочу чтобы с меня сдирали кожу,
Чтобы меня стругали рубанком, чтобы меня сушили или красили.
Нет, я этого не хочу.
Не потому что я лучше других деревьев,
Нет, я этого не говорю,
Просто я другое дерево.
Г. Поженян
Заратустра сокрушается, что «теперь царство толпы, - я не позволяю себе более обольщаться. Но толпа значит: всякая всячина. В ней все перемешано, и святой, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега. Добрые нравы! Все у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это заискивающие, назойливые собаки, они золотят пальмовые листья». В чем заключается ценность человеческой личности, не понимают зачастую даже эти самые личности. У нас декларирована ее абсолютная ценность и это воспринимается как аксиома. Но никто не объясняет, что личность имеет ценность, только когда она развивается и самореализуется, что должно обеспечиваться реальными правами и свободами - совести, мысли и слова. Если же личность задавлена какой бы то ни было идеологией или собственной ленью и тупостью и прекращает свой рост, то цена ей – рубль кучка.
Е. Трубецкой: «Весь пафос свободы не имеет ни малейшего смысла, если в человеке нет той святыни, пред которой мы должны преклоняться. Но признавать в человеке святыню можно только с точки зрения определенного философского и религиозного миросозерцания. Если человек есть только временное, преходящее сочетание атомов материи, то проповедь уважения к человеческой личности, к ее достоинству и свободе есть чистейшая бессмыслица: об уважении к человеку можно говорить только в том предположении, что человек есть сосуд безусловного, носитель вечного, непреходящего смысла жизни» .
Это значит, что человек в данном воплощении не выполнил до конца свою задачу, а может, даже и не приступал к ее исполнению. Но в этом может быть обоюдная вина как самого человека, так и государства.
Заратустра говорит: «Там, где кончается государство, и начинается человек, не являющийся лишним: там начинается песнь необходимых, мелодия, единожды существующая и невозвратная».
Заратустра предупреждает: «Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой – надо также знать, кого рубить! И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо - и этим сохранить себя для более достойного врага! Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своим врагом, - так учил я уже однажды. Для более достойного врага должны вы беречь себя, о друзья мои; поэтому должны вы проходить мимо многого, - особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в уши о народе и народах. Ибо человек - самое жестокое из всех животных. Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего чувствовал себя на земле; и когда он нашел себе ад, то ад сделался его небом на земле».
В «Бесах» Шатов говорит: «Ненависть тоже тут есть, — произнес он, помолчав с минуту, — они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся». Это и есть тот самый рессентимент, о котором говорил и против которого боролся Ницше, - бессильная зависть, чувство слабости или неполноценности, которое приводит к созданию образа «врага», чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи. Важнейшим моментом является особое мироощущение, способное сплотить нацию — повсюду враги. Если нет возможности разбить внешнего врага, выдумывается враг внутренний. Поэтому в основе фашистской психологии заложена одержимость идеей заговора, по возможности международного. Приверженцы режима должны ощущать себя осажденными.
«Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а всё от беспрерывной лжи и людям и себе самому. Лгущий себе самому прежде всех и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной», - убеждает Зосима в «Братьях Карамазовых».
Есть и другой аспект этой ненависти:
Г. Федотов: «Западничское содержание идеалов общественности при хронической борьбе с государственной властью, приводило к болезни антинационализма. Все, что было связано с государственной мощью России, с ее героическим преданием, с ее мировыми задачами, было взято под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. За правительством и монархией объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация»
«Я всю Россию ненавижу», - высказывает Смердяков.
Заратустра негодует: «Другие гордятся своей горстью справедливости и во имя ее совершают преступление против всего - так что мир тонет в их несправедливости. Ах, как дурно звучит слово «добродетель» в их устах! И когда они говорят: «Мы правы вместе», всегда это звучит как: «Мы правы в мести!» «По-нашему, справедливость будет именно в том, чтобы мир был полон грозами нашего мщения» - так говорят они между собою. «Мщению и позору хотим мы предать всех, кто не подобен нам» - так клянутся сердца тарантулов. И еще: «Воля к равенству - вот что должно стать отныне именем для добродетели; и против всего власть имущего поднимаем мы свой крик!» Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиет в вас о «равенстве»: так скрывается ваше сокровенное желание тирании за словами о добродетели!»
Е. Трубецкой: «В затаенной глубине нашего народного духа всегда боролись две тенденции, два противоположных понимания всеобщего равенства, из них одно находит себе воплощение в христианстве, другое приводит к всеобщему кладбищу; одно выражается в признании образа Божия во всяком человеке как таком, всеобщего нравственного достоинства; другое, напротив, уравнивает всех в общем ничтожестве» .
Д. Мережковский: «Учение Христово не есть ровный путь по ровной плоскости, земной или небесной, а вечное восхождение и нисхождение, лестница с земли на небо, с неба на землю; лестница - ряд ступеней: все могут взойти на высшую ступень - тут равенство; но не все еще взошли, и тот, кто взойдет, будет выше тех, кто отстанет, - тут уже неравенство. «Много званых» - опять равенство; «мало избранных» - неравенство; мы приняли только часть этого слова, двойственного, как все слова Христа; мы приняли, «что много званых», и решили, что все званые суть избранные, а отсюда уже сделали вывод, будто бы вовсе нет, да и не надо избранных. И слово Христа оказалось тщетным. В царствии Божием первые будут последними, последние первыми; значит, и там будут все-таки первые и последние, высшие и низшие; а мы решили, что нет, да и не надо ни первых, ни последних, что все равны всем, как муравьи в муравейнике, - только равны и здесь, и там, на земле, как на небе. «Кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь». Какой непонятный и невыносимый для нас аристократизм, какая мистическая несправедливость! Мы исправили и это слово Христа: «Кто не имеет, тому дано будет; а кто имеет, у того отнимется то, что он думает иметь, так что у всех будет поровну - ни много, ни мало» .
Э. Леви: «Существует два класса – свободные и рабы; человек рождается в оковах своих страстей, но он может достичь освобождения с помощью интеллекта. Между теми, кто уже свободен и теми, кто еще нет, равенство невозможно. Дело разума – управлять, дело инстинкта – подчиняться. С другой стороны, если вы поручаете слепому руководство слепым, оба кончат бездной. Не следует забывать, что свобода не состоит в позволении страстям освободиться от закона, это позволение оказалось бы самой страшной тиранией; освобождение состоит в повиновении закону; это есть право только выполнять долг, и только люди могут называться свободными. Общество – это не абстрактная личность, на которую можно возложить ответственность за недостатки человека; общество – это объединение людей, оно дефективно из-за их пороков и возвышенно из-за их добродетелей, но само по себе оно свято, как религия, которая связывает его воедино» .
Уильям Вельтман в своем исследовании разделяет энергию зла на два потока – люциферический и ариманический. Люцифер – дух возмущения, Ариман – дух растления. И если люциферический поток – это просто протест, желание перемен, восстание против несправедливости как ее понимают восставшие, то ариманический поток – это привнесение в протест корыстных эгоистических начал. Изначальное революционное движение хочет, чтобы жить стало лучше; затем в этом движении выделяются люди, которые хотят, чтобы жить стало лучше им. «Глубокое исследование мистерии зла является всемирно исторической задачей нашего времени. При революциях мы часто наблюдаем, как воспламеняется люциферический элемент, который может быть благородным и идеалистическим, и как он гасится потом холодным ариманическим противодействием»
С гениальным сарказмом изображен этот переход в «Бесах» в аллегорическом описании одной музыкальной пьесы:
«Начиналась она грозными звуками «Марсельезы»:
Qu'un sang impur abreuve nos sillons!
Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с мастерски варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки «Mein lieber Augustin». «Марсельеза» не замечает их, «Марсельеза» на высшей точке упоения своим величием; но «Augustin» укрепляется, «Augustin» всё нахальнее, и вот такты «Augustin» как-то неожиданно начинают совпадать с тактами «Марсельезы». Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец «Augustin», она хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но «Mein lieber Augustin» уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и «Марсельеза» как-то вдруг ужасно глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками:
Pas un pouce de notre terrain, pas une pierre de nos forteresses!
Но уже она принуждена петь с «Mein lieber Augustin» в один такт. Ее звуки как-то глупейшим образом переходят в «Augustin», она склоняется, погасает. Изредка лишь, прорывом, послышится опять «qu'un sang impur...», но тотчас же преобидно перескочит в гаденький вальс. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавр, рыдающий на груди Бисмарка и отдающий всё, всё... Но тут уже свирепеет и «Augustin»: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмерно выпитое пиво, бешенство самохвальства, требования миллиардов, тонких сигар, шампанского и заложников; «Augustin» переходит в неистовый рев». Классическим примером такого превращения является революция в России 90-х годов. После революции 90-х годов Борис Николаевич Ельцин в своем последнем обращении к гражданам России сказал: «…прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, кото¬рые верили, что мы одним рывком, одним махом, одним знаком сможем пере¬прыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Каза¬лось, одним рывком — и всё одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наив¬ным». В 90-е годы нация была готова к установлению демократической республики, что обусловливалось наличием большого количества свободно мыслящих людей во всех слоях общества. В стране, только-только почувствовавшей себя свободной, не декларированы были, а реально существовали свобода слова, совести и мысли, но московско-ордынская традиция «верхов» быстро загнала новгородскую традицию в рамки клептократического государства с постоянным ограничением всех свобод путем целенаправленного зомбирования сознания, понижения уровня образования и культуры, вновь сделав народ стадом баранов, способных только восторженно блеять в ответ на любой призыв вожака. «Вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них. 52 Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали» .
Н. Лосский: «Когда государство вершит правосудие, наблюдает за нравственностью и святостью закона, охраняет достоинство человека, оно служит не временным, а вечным целям. Только в таком государстве может быть гарантирована свобода. И наоборот, государство, существующее ради мелочных, суетных целей, не может уважать свободу» .
«Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда», - говорит великий инквизитор.
Господа-демократы, поспешите воскреснуть,
Выходите на суд одураченных масс:
Пусть ответят за все Чернышевский и Герцен,
И мечтатель Белинский, и мудрец Карла Маркс;
Пусть ответят и те, что пришли вслед за вами
Вышибать из народа и радость и грусть,
И свободных славян обратили рабами,
И в тюрьму превратили Великую Русь!
Покажите мне такую страну,
Где славят тирана,
Где победу в войне над собой
Отмечает народ.
Покажите мне такую страну,
Где каждый обманут,
Где назад означает вперед
И наоборот .
Главный парадокс в том, что народ доволен этим и нисколько не осознает никакой ущемленности. Славянофил Петр Киреевский писал: «Говорят, что не может быть народ без единого, самовластного правителя, как стадо не может быть без пастуха. — Но пастух над стадом — человек; он по самому естеству выше стада, а потому и законный его правитель. Безумно было бы надеяться на целость стада, если бы стадом быков правил бык, или же стадом баранов — баран. Чтобы человеку стать на это место, нужно — либо ему возвыситься до Бога, либо народу унизиться на степень животных».
Г. Честертон: «Чтобы стать вожаком даже у животных и птиц, мало одной силы; нужно что-то еще, будь то привычность, которую люди зовут традицией, или опыт, который люди зовут мудростью. Не знаю, летят ли вороны за самой старой, но уверен, что они не летят за самой наглой» .
Версилов в «Подростке» высказывает сомнение относительно готовности общественного сознания России к радикальным переменам: «Мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно не потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода, и надо свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам свобода окажется? - вот вопрос».
Мечтая о свободе годы
Не замечаем мы того,
Что нашей собственной свободы
Боимся более всего.
И на растерянные лица
Куда нам жизни деть свои
Крылом спасительным ложится
Власть государства и семьи.
В углу за снятою иконой
Вся в паутине пустота.
Свободен - значит, вне закона.
Как эта истина проста!
А. Городницкий «Элегия»
В «Бесах» Достоевский пишет: «В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых «передовых» говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но всё же с определенною более или менее целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается». Движущей силой Октябрьской революции были именно субпассионарии. Л. Гумилев дает характеристику людей такого типа: «В любые времена есть люди, которые ни к чему не стремятся, хотят только выпить и закусить, поспать где-нибудь на досках под забором и ставят это целью своей жизни. В первый период этногенеза они почти никому н нужны, потому что в системе, которая ставит перед собой огромные цели, стремится к идеалу – зачем такие люди? На них никакой начальник не может положиться. Они могут в любой момент предать или просто не выполнить приказания. Они не ценятся и их не берегут. А тут, когда в одной системе возникает несколько центров, борющихся между собой за преобладание, то каждому из инициативных пассионариев нужна своя особая банда»
Заратустра проводит разницу между двумя этими типами: «Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием; потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе. Вы принуждаете все вещи приблизиться к вам и войти в вас, чтобы обратно изливались они из вашего родника, как дары вашей любви. Есть другое себялюбие, чересчур бедное и голодающее, которое всегда хочет красть, - себялюбие больных, больное себялюбие. Воровским глазом смотрит оно на все блестящее; алчностью голода измеряет оно того, кто может богато есть; и всегда ползает оно вокруг стола дарящих. Болезнь и невидимое вырождение говорят в этой алчности; о чахлом теле говорит воровская алчность этого эгоизма».
Заратустра говорит: «Мое учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницею! Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что мои возлюбленные должны стыдиться даров, что дал я им. Из дыр состоял дух этих избавителей; и в каждую дыру поместили они свое безумие, свою затычку, которую они называли Богом. В их сострадании утонул их дух, и, когда они вздувались от сострадания, на поверхности всегда плавало великое безумие. Гневно, с криком гнали они свое стадо по своей тропинке, как будто к будущему ведет только одна тропинка! Поистине, даже эти пастыри принадлежали еще к овцам! Знаками крови писали они на пути, по которому они шли, и их безумие учило, что кровью свидетельствуется истина. Но кровь - самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец».
Григорий Нисский: «Итак, если христианство – это подражание Богу, то человек, ведя жизнь в подражание Богу, таковым будет почитать и наше Божество. Так что, если он увидит примеры всего благого, то уверует, что Божество, нами чтимое, благо. Если же кто будет предан страстям и если в своих нравах сообразно различным страстям будет отображать виды различных зверей, но при этом будет именовать себя христианином, тот своею жизнью подает неверным повод порицать Божество, в Которое мы веруем»
В. Новодворская: «Россия досталась большевикам, как падаль достается стервятникам. Причем в этой сиуации невозможно сострадание, невозможно сочувствие, невозможно определить, где добро, а где зло. В чем заключается больше добра – в падали или в стервятнике? Они сосуществуют. Это некий симбиоз. Стервятник питается падалью. Падаль ему полезна. А падали уже все равно. И вот, видимо, России стало все равно»
Г. Флоровский пишет, что, в сущности, не коммунисты были творцами революции: «я вижу в них только удачливых эксплуататоров неминучей беды, посигшй нашу родину в итоге тяжелой общественно-исторической болезни»
Листая старую тетрадь расстрелянного генерала
Я тщетно силился понять,
как ты могла себя отдать
На растерзание вандалам
«Если на клетке слона прочтёшь надпись «буйвол», не верь глазам своим», - говорил Козьма Прутков. Очень часто мы видим, что ярлык добра вешается на откровенное и неприкрытое зло, оправдываемое якобы высокими побуждениями. «Ложь это все! Снаружи правда, внутри –ложь», - говорит Дмитрий Карамазов.
В «Идиоте» мы читаем: «Искажение идей и понятий встречаеся очень часто, есть гораздо более общий, чем частный случай, к несчастию. Самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть, по совести считает, что он нехорошо поступил, хоть и без всякого раскаяния. И таков всякий из них; а эти ведь, о которых Евгений Павлович говорил, не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что право имели и… даже хорошо поступили».
Здесь есть два аспекта: даже искреннее сострадание и желание облегчить участь «униженных и оскорбленных» может привести к неправильным выводам, решениям и действиям. Другой аспект – под ширмой сострадания часто творятся более страшные преступления: войны, уничтожающие людей, и диктатуры, уничтожающие человека в человеке. Порфирий Петрович рассуждает: «Еще хорошо, что вы старушонку только убили. А выдумай вы другую теорию, так, пожалуй, еще и в сто миллионов раз безобразнее дело бы сделали!»
Заратустра скорбит: «Но так скажу я своим врагам: что значит всякое человекоубийство в сравнении с тем, что вы мне сделали!»
«Правда, собрали мы жатву; но почему же сгнили и почернели наши плоды?» - спрашивает Ницше.
Г. Федотов: «Есть два рода политических идей. Одни коренятся в глубине народного самосознания, оформляют могучие инстинкты, дремлющие в массах. Другие приходят с книгой, как готовый товар «made in Germany». Почвенные в ином месте и в иное время, они ведут автономное кочующее бытие, проявляют нередко огромную, чаще всего разрушительную энергию, но лишены творческой, органической силы роста, цветения и плода» . Проблема революционеров, проявление «полунауки», - в механическом перенесении проектов, разработанных совершенно для других социально-экономических условий, да, честно говоря, и ошибочных в самих своих фундаментальных принципах, на русскую почву, исторически совершенно не готовую к подобным утопиям – ни с экономической, ни с социальной, ни с психологической точки зрения. Достоевский назвает их «лакеями чужой мысли, — потому ему только кончик пальчика показать, как мичману Дырке, так он на всю жизнь во что хотите поверит».
«Что делает Кристофер Робин по утрам? Он учится. Он получает образование. Он обалдевает - по-моему, он употребил именно это слово, но, может быть, я и заблуждаюсь, - он обалдевает знаниями» .
«О творцы, о высшие люди! Можно быть беременным только своим собственным ребенком», - говори Заратустра.
Г. Флоровский: «Все внимание сосредоточено на организационном типе, и ему именно приписывается самодовлеющее значение, в отвлечении от того, какие в этой рамке будут жить люди, и чем будет вдохновляться их творческая деятельность. Определенным образом построенному учреждению, как таковому, здесь приписывается и безусловное достоинство, и безошибочность действования в силу самого своего склада. Если возможна такая форма быта, которая есть благо сама по себе, то тем самым она есть благо первичное и, стало быть, подлежит осуществлению во что бы то ни стало. Она подлежит «втеснению» людям – отсюда диктаторский и деспотический пафос, пафос насильственного дарования «счастья» . Желание причинить добро, если это не хорошо замаскированная ложь, маскирующая собственные корыстные или другие эгоистические побуждения, говорит о двух вещах: первая – о чистоте сердца человека, мечтающего поделиться со всеми добром, как он его сам понимает. Вторая – глупость, поскольку другой человек может понимать добро совершенно иначе, и что есть добро для одного, то - зло для другого. Эта проблема поставлена в «Братьях Карамазовых» перед Алексеем: «Он любит их обоих, но что каждому из них пожелать среди таких страшных противоречий? В этой путанице можно было совсем потеряться, а сердце Алеши не могло выносить неизвестности, потому что характер любви его был всегда деятельный. Любить пассивно он не мог; возлюбив, он тотчас же принимался и помогать. А для этого надо было поставить цель, надо твердо было знать, что каждому из них хорошо и нужно, а утвердившись в верности цели, естественно, каждому из них и помочь». Каждый человек самостоятельно создает свое представление о том и другом, и то, что для одного рай, для другого – ад. «Хоть я сделал это всё и искренно, но вперед надо быть умнее», — заключил он вдруг и даже не улыбнулся своему заключению», - думает Алексей Карамазов. Субъективность такого восприятия или состояния очень хорошо выражена у Сведенборга: «Каким образом возможно то, чтобы благость Господа допускала бесам вечно оставаться в аду? Только что я это помыслил, как один из ангелов чрезвычайно быстро низринулся в седалищную область великого Сатаны и извлек оттуда, по внушению от Господа, одного из самых дурных бесов, чтобы доставить ему небесное блаженство. Но мне было дано видеть, что, по мере того как ангел восходил к небесным сферам, его пленник менял гордое выражение своего лица на страдающее, и его тело чернело, когда же он, несмотря на свое сопротивление, был вовлечен в средние небеса, то с ним сделались страшные конвульсии, он всем своим видом и движениями показывал, что испытывает величайшие и нестерпимые муки. Когда же он приблизился к сердечной области небес, то язык его вышел далеко наружу, а глаза лопнули, как от жгучего жара. И мне сделалось его жаль, и я взмолился Господу, чтобы он велел ангелу отпустить его, и когда, по соизволению Господа, он был отпущен, то бросился вниз головою с такой стремительностью, что я мог видеть только, как мелькнули его чрезвычайно черные пятки. И тогда мне было внушено: пребывание кого-нибудь на небесах или в аду зависит не от произвола Божия, а от внутреннего состояния самого существа, и перемещение по чужой воле из ада в небеса было бы так же мучительно для перемещаемого, как переселение из небес в ад. И таким образом, я понял, что вечность ада для тех, кто находит в нем свое наслаждение, одинаково соответствует как премудрости, так и благости Божией»
Подобный эксперимент превращает прекрасную утопию в страшную антиутопию, расплачиваться за которую будет весь народ. Примечательно, что и сейчас отдельные идеологи путают утопию с антиутопией и принимают «Котлован» Платонова не за насмешку над «муравейником», а за руководство к действию.
А. Мень: «Апостолы пришли в Римскую империю безоружными, и они победили ее, не опираясь ни на силу, ни на славу человеческую. Это урок для христиан. И там, где христианство применяло насилие, оно само терпело ужасные трагические поражения, потому что камень, поднятый христианином, падал на его голову. Поэтому мы должны ощущать и разделять в истории христианства псевдоморфозы, то есть ложные формы христианства»
Пик оторванности сознания от бытия у русской интеллигенции приходится на Серебряный век – это декадентское направление. Декадентство – не только в литературе, а в самом образе мышления, который распространяется на все сферы жизни.
Г. Федотов: «Кризис миросозерцания открылся в конце 19-го века, когда во Франции Брюнетьер провозгласил «банкротство науки». Наука, конечно, не обанкротилась, а делает ежедневно поразительные открытия и изобретения. Но обанкротилась научная вера или суеверие, которое ждало от науки ответа на все проклятые вопросы жизни. Ученый, как и последний невежда, стоит так же беспомощно перед проклятыми вопросами: в чем смысл жизни? Как жить? Что добро и что зло? Когда это стало ясно для широких кругов, ученый потерял то религиозное обаяние жреца, которым был недавно окружен. Исследование истины перестало быть делом каждого. Техника вообще заслонила чистое знание. Интеллектуализм во всех его проявлениях оказался не ко двору. Новая ересь – иррационализм - торжествует повсюду»
В. Новодворская: «Никогда не повторяйте ту пощлость, что русская интеллигенция не ведала, что творила, не знала, на что она шла. Она все прекрасно знала. Она полюбила бездну, она слушала голоса бездны. Она хотела низвергнуться в бездну. Ей было интересно. Они сделали Россию строчкой и персонажем своего стихотворения и очень легко пожертвовали завтрашним днем этого персонажа. Они просто утопили Россию как котенка. Они бросились в бездну, прижимая к груди Россию»
Достоевский устами Версилова в «Подростке» предсказывает, чем закончится такой урок человечеству: «нищие уничтожат акционеров, отберут у них акции и сядут на их место, акционерами же разумеется. Может, и скажут что-нибудь новое, а может, и нет. Вернее, что тоже обанкрутятся».
Свидригайлов говорит: «Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному; но беда быть широким без особенной гениальности». К сожалению, у наших революционеров не было не только особой гениальности, но даже и достаточного ума. Но именно это свойство вкупе с самоуверенностью и наглостью обеспечили им успех.
«И я теперь знаю, Соня, что кто крепок и силен умом и духом, тот над ними и властелин! Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто всё за хвост и стряхнуть к черту! Я... я захотел осмелиться и убил... я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина!» – Раскольников говорит о принципе: стряхнуть нравственность как ненужную безделушку, заставить молчать совесть в себе самом под грузом «научных» аргументов – но у него это не получилось. А вот революционеры даже не задумывались над такими вопросами. Понятие совести было им изначально чуждо, поскольку «если Бога нет, то все дозволено».
Существенным импульсом к активизации революционного движения стала 1-я мировая война. В ходе мобилизации было призвано около 15 млн человек, что составляло около 10% населения империи.
Достоевский: «Одна из удачнейших острот состояла в том, что «уже сделано распоряжение по железным дорогам привезти в особом вагоне, ввиду вступления наших войск в Болгарию и обновления славянства — тень Хомякова» .
Из доклада члена Государственного Совета Владимира Гурко, сподвижника Столыпина следует, что «весь государственный механизм и все народное хозяйство испытывают совершенно явный недостаток в людях». Причиной этому служат наши огромные пространства с разбросанным на них редким населением и слабо развитыми городскими центрами, недостаточная сеть железных дорог, наконец, наши климатические условия, требующие много труда по охранению от зимней стужи, — все это вызывает необходимость у нас добавочной работы, а следовательно, и лишних рабочих рук». Военные поражения и большие потери быстро обострили противоречия в российском обществе. В конце мая — начале июня 1915 года в России обозначился явный политический кризис. В этот период большое влияние на государственные дела получил Григорий Распутин, пользовавшийся безграничным доверием императрицы. Его убийство, совершенное в ночь на 17 декабря 1916 года группой заговорщиков, было встречено всеобщим ликованием. 1 ноября 1916 года лидер кадетов Павел Милюков с трибуны Государственной думы произнёс обличительную речь, в ней были описаны факты неподготовленности России к войне, преступной халатности и коррупции должностных лиц. Реформы Столыпина, которые могли изменить сществующую расстановку общественных сил, были прерваны практически в самом начале. Его убийство ставят в вину именно революционерам, которым было невыгодно укрепление монархии.
Все эти факторы в совокупности сделали революционную пропаганду весьма действенной, особенно среди солдат, которые в дальнейшем и послужили основной ударной силой, пушечным мясом революции. Лозунги Ленина и Ко были просты и доступны самому примитивному сознанию.
В. Новодворская: «Они действовали на очень примитивные комплексы, на инстинкты безусловного характера. Они действовали на желудочно-кишечные рефлексы, и у пролетариата, как у собаки Павлова, в нужный момент выделялась слюна, а иногда даже желчь. Они успели доказать народу, что дворяне, чиновники, интеллектуалы, предприниматели – это их враги»
Н. Лосский: «Он выступает с намерением не губить, а создать, однако, непременно свое царство, по своему плану, помимо Бога и вопреки Богу. Сравнительно простейший путь для этого состоит в том, чтобы обольстить человека благами низшего порядка, направить все его помыслы на устройство с помощью науки «муравейника», в котором все были бы обеспечены хлебом земным. В торопливом беге к этой цели человек, отвергший Бога, считает себя вправе начать с истребления всех, кто кажется неподходящим по складу своей души для муравьиной жизни» .
Достоевский: «Они прямо объявляют, что для себя ничего не хотят, а работают лишь для человечества, хотят добиться нового строя вещей для счастья человечества. Но тут их ждет буржуа на довольно твердой почве и им прямо ставит на вид, что они хотят заставить его стать братом пролетарию и поделить с ним имение – палкой и кровью. Несмотря на то, что это довольно похоже на правду, коноводы отвечают им, что они вовсе не считают их, буржуазию, способными стать братьями народу, а потому-то идут на них просто силой, из братства их исключают вовсе: «Братство-де образуется потом, из пролетариев, а вы – сто миллионов обреченных к истреблению голов, и только. С вами покончено для счастья человечества» .
Н. Бердяев: «В практике дурных средств все объявляется дозволенным в отношении врага, которого перестают считать человеком» .
Сергей Булгаков в статье «Русская трагедия» говорит о революции: «Силы зла, а не добра владеют в ней русской душой, не спаситель, но искуситель, имя которому легион, потому что нас много – самое многоликое зло».
Анализируя предреволюционную ситуацию в России не с экономической или политической точки зрения, а с позиций социальной психологии, Г. Федотов в своем исследовании «Революция идет» показывает, что в этот момент в России не было той силы, которая могла бы составить конкуренцию большевикам в силу различнх обстоятельств. Дворянство находилось в упадке, и хотя и выделяло из себя высшие культурные силы, но от требования революционных преобразований находилось в стороне. Вершина культурной самореализации дворянства - «Золотой век русской философии» и Серебряный век литературы – это последнее слово умирающего сословия будущим поколениям. Купечество и предпринимательство за такой короткий промежуток времени не развилось настолько, чтобы претендовать на власть:
Г. Федотов: «Народ, порождавший из своей среды буржуазию, не научился уважать ее. Более близкая ему, чем дворянство и интеллигенция, она вызывала зависть; поскольку же приобретала интеллигентский облик, разделяла судьбу господ. Захваченная врасплох революцией, она утонула в ней, не сумев овладеть ею, пала жертвой не столько своих, сколько чужих грехов»
Крестьянство было исключено из политической жизни в силу своей безграмотности и пассивности. Мещанство, к которому относились все средние слои населения, находилось в нравственном параличе. Интеллигенция, по мнению Г. Федотова, «могла бы завладеть государством, став над классами. В России внеклассовая государственность вовсе не утопия. Но для этого нужно было уважать государство, иметь вкус к власти», поэтому она в силу своих недостатков оказалась неспособной к этому свершению. Само «либеральное содержание политических идеалов делало самую идею диктатуры неприемлемой для интеллигенции. Из сектантских течений после 1905 года сохранился только большевизм. Он же оказался единственной сектой, стремившейся к государственной диктатуре. Вот почему нелюбимый интеллигенцией и ненавидящий ее большевизм один имел некоторые шансы. Но его диктатура означала гибель интеллигенции».
В огонь? Ну что ж, иди! Идёшь?
И он шагнул однажды
И там сгорел он ни за грош
Ведь был солдат бумажный
Н. Лосский: «Когда в России появился предсказаный Жозефом де Местром «Пугачев с университетским образованием», Ленин, революция, вдохновленная им, была в значительной мере «русский бунт, бессмыслнный и беспощадный». В этой революции было истреблено множество культурных ценностей и погибла почти вся народническая интеллигенция. Так русский простолюдин отплатил интеллигенции за ее любовь к нему»
Н. Ульянов: «За «критически мыслящей личностью» признавалось право водительства, учительства, суда и казни. Право это усилилось и нашло теоретическое обоснование в марксисткий период, когда слово «народ» уступило место слову «пролетариат». Пролетариат для Ленина означает «пассивную среду», в которой может развиться бацилла социализма, внесенная туда извне. Социалистическое движение по Ленину возникло «совершенно независимо от стихийного рабочего движения, как естественный и неизбежный результат развития мысли революционной социалистической интеллигенции. Ей, а не пролетариату править кораблем революции. Себя самого он, конечно, зачислил в кормчие. Интелигенция всегда была непоколебимо уверена в своем праве «казнить» родную страну и бичевать жестоковыйный народ, неспособный понять ее высоких идеалов. Чувствовали себя чем-то вроде библейских пророков, назначенных не только глаголом жечь сердца, не только указывать путь в пустыне, но и насылать меч на отстающих и непокорных. В этом сказалась давно подмеченная черта – одержимость русской интеллигенции чувством ответственности за исторический процесс, «теургическмим беспокойством»
Он все кричал, что новый мир построит,
Он был ничем, но так хотел быть всем.
Мечта сбылась: он мир себе устроил,
А что до всех — он сделал всех ничем.
То, то произошло в русской революции, лишь подтверждает мысль Достоевского, что «когда по грехам и слабости своей» народ забывает об истинном своем идеале, то «сразу оказывается зверем, сидящим во тьме сени смертной».
Эту мысль комментирует Н. Бердяев: «Грянула революция, пала старая власть и сломлены были все препятствия для изъявления народной воли. «Народ» получил возможность говорить. Русская революционная интеллигенция, вся изъеденная застарелыми болезнями, начала кричать, что в «революционной демократии» раскрывается какая-то неслыханная и невиданная на Западе правда, брезжит свет с Востока. Но правда эта и свет ни в чем не выразились, кроме бессмысленных отвлеченных формул. Все это выкрикивает интеллигенция, заимствуя свои формулы из плохо переваренных и невпопад примененных западных учений. Но что раскрыл из себя и обнаружил тот «народ», в который верили славянофилы и русские революционеры-народники? «Народ» этот обнаружил первобытную дикость, тьму, жадность, инстинкты погромщиков, психологию взбунтовавшихся рабов, показав звериную морду. Совсем недавно еще «народ» был черносотенным и солдатскими штыками поддерживал самовластье и темную реакцию. Теперь в народе победил большевизм, и он теми же солдатскими штыками поддерживает гг. Ленина и Троцкого. Ничто не изменилось. Царит та же тьма, та же жуткая стихия под новыми личинами. Царство Ленина ничем не отличается от царства Распутина» .
А. Бейли: «Невежественные массы, которые из-за своей необеспеченности, безработицы, безграмотности, голода, нищеты, отсутствия досуга или средств для культурного развития находятся в очень неспокойном состоянии. Они развиты ровно настолько, чтобы отзываться на ментальный контроль и рекомендации чуть более продвинутых по сравнению с ними людей. Они без труда подчиняются регламентации, влияниям, стандартизации и вовлекаются в коллективную деятельность лидерами любой школы мысли, достаточно сообразительными и эмоциональными, чтобы играть на их материальных желаниях, любви к родине или ненависти к тем, кто имеет больше, чем они. Их можно держать под контролем с помощью страха и побуждать к действию, разжигая их эмоции. Не зная ничего лучшего и сильно страдая, они легко воспламеняются огнями ненависти и фанатизма, и потому в настоящее время в высшей степени опасны, хотя настолько же и невинны. Они являются игрушками для людей более информированных и беспомощны в руках тех, кто пытается использовать их в каких бы то ни было целях. Увлечь их проще всего через эмоции и обещания, идеи же почти не доходят до их сознания, поскольку они ещё недостаточно развиты, чтобы думать самостоятельно. Но отнюдь не идеализм вождей и демагогов впечатляет и побуждает их к действию (как правило, насильственному), а желание отомстить кому-то, жажда материального обладания и решимость стать, что называется, «шишкой». Они воплощают психологию черни, власть черни, буйство черни. Это беспомощная, эксплуатируемая масса человеческих существ, которые – будучи неразумными и легкомысленными – представляют собой весьма реальную проблему, как всем нам хорошо известно»
И апостол-старик — он над стражей кричал-комиссарил —
Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять…
Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил —
И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!
Высоцкий
Не манифесты и не пламенные лозунги служат эволюции мира: «Не вокруг изобретателей нового шума - вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он. Самые тихие слова - те, что приносят бурю. Мысли, ступающие голубиными шагами, управляют миром», - провозглашает Заратустра.
Е. Рерих: «Высшее творчество воли безмолвно и происходит в глубине духа. Воля в себе не ограничена ничем. Мысль в своей сфере не ограничена ничем» .
5. Великий инквизитор
Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Самюэль Джонсон
Р. Штайнер: «Духовно свободное ли человек существо в своем мышлении и в своей деятельности, или же он находится под гнетом чисто законоприродной железной необходимости? Мало вопросов, на которые было бы потрачено так много остроумия, как на этот. Идея свободы человеческой воли нашла обильное число как горячих поклонников, так и упорных противников. Существуют люди, которые в своем нравственном пафосе объявляют ограниченным умом всякого, кто способен отрицать такой очевидный факт, как свобода. Им противостоят другие, усматривающие, напротив, верх ненаучности в том, если кто-либо полагает, что закономерность природы прерывается в области человеческой деятельности и мышления. Одна и та же вещь часто объявляется здесь то драгоценнейшим достоянием человечества, то злейшей иллюзией» .
«Легко основать порядок в обществе, подчинив каждого определенным правилам. Легко воспитать слепца. Насколько труднее освободить человека», - говорил Антуан де Сент-Экзюпери.
Н. Бердяев: «Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей легенде о Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконечной свободы во Христе, какой никто еще в мире не решался утверждать» .
Г. Флоровский: «Только Достоевский создал трагедию христианскую, трагедию свободы, рождающуюся из внутреннего раздвоения человеческого духа, вполне реально бьющегося между волевым избранием чистого или греховного, узкого или ширкого пути»
«Великий инквизитор» – самое гениальное место во всей мировой литературе. Нигде с такой глубиной и силой не проанализированы вопросы о смысле исторического процесса и сущности человеческого счастья. «Плотность текста», его идейная насыщенность здесь достигает максимума. Достоевский предугадал все составляющие революции: и кто будет совершать, и какие идеалы они поднимут как флаг, и сам ход революции, и ее последствия, и чем все это закончится.
Н. Муравьев:
«- Что есть свобода?
- Жизнь по воле.
- А многие ли люди свободны?
- Нет. Малое число людей поработило большее.
- Почему же малое число поработило большее?
- Одним пришла несправедливая мысль господствовать, а другим подлая мысль отказаться от природных прав человеческих, дарованных самим Богом»
Н. Бердяев: «То, что называли «жестокостью» Достоевского, связано с его отношением к свободе. Он был «жесток», потому что не хотел снять с человека бремени свободы, не хотел избавить человека от страданий ценою лишения его свободы, возлагал на человека огромную ответственность, соответствующую достоинству свободных. Можно было бы облегчить муки человеческие, отняв у человека свободу. И Достоевский исследует до глубины эти пути, эти пути облегчения и устроения человека без свободы его духа. Свобода для него есть и антроподицея и теодицея в ней нужно искать и оправдания человека и оправдания Бога. Весь мировой процесс есть задание темы о свободе, есть трагедия, связанная с выполнением этой темы. Достоевский исследует судьбу человека, отпущенного на свободу. Его интересует лишь человек, пошедший путем свободы, судьба человека в свободе и свободы в человеке. Все его романы – трагедии – испытание человеческой свободы. Человек начинает с того, что бунтующе заявляет о своей свободе, готов на всякое страдание, на безумие, лишь бы чувствовать себя свободным. И вместе с тем человек ищет последней, предельной свободы» .
Розанов анализирует Легенду: «Сцена переносится в далекую страну, на крайний запад, века раздвигаются, и открывается XVI столетие, эпоха смешения и борьбы различных элементов европейской цивилизации: первых путешествий в новооткрытую Америку и религиозных войн, Лютера и Лойолы, шумливых гуманистов и первых генералов ордена иезуитов.
Анализируя природу человека и сопоставляя ее с учением Христа, престарелый инквизитор, раскрывающий идею своей Церкви, находит несоответствие между первою и вторым. Дары, принесенные Христом на землю, слишком высоки и не могут быть вмещены человеком; а поэтому человек и не в силах принять их, т. е. как уразуметь слово Христа, так и привести в исполнение Его заветы. От этого несоответствия требований и способностей, идеала и действительности, человек должен оставаться вечно несчастным: только немногие, сильные духом, могли и могут спасаться, следуя Христу и понимая тайну искупления. Таким образом, Христос, отнесшись к человеку с столь высоким уважением, поступил «как бы вовсе не любя его». Он не рассчитал его природы и совершил нечто великое и святое, но вместе невозможное, неосуществимое.
Он начинает с утверждения, что все завещанное Христом учение, как оно сохранено Провидением, есть нечто вечное и неподвижное, и как изъять из него ничего нельзя, так нельзя и ничего к нему надбавить. Оно вошло уже, как камень во главу угла, в воздвигнувшуюся часть всемирной истории, и было бы поздно теперь что-нибудь поправлять, уяснять или ограничивать в нем: это пошатнуло бы пятнадцать веков зиждительной работы. И это не только по отношению к человечеству, которое не может же постоянно перестраиваться, но и в отношении Бога - чем было бы новое Откровение, дополнение к сказанному, как не сознанием недостаточности сказанного уже, и кем же? сказанного самим Богом! Наконец, и это самое главное, подобное дополнение было бы нарушением человеческой свободы: Христос оставил человечеству образ Свой, которому оно могло бы следовать свободным сердцем, как идеалу, соответствующему его (скрыто божественной) природе, отвечающему его смутным влечениям. Следование это должно быть свободно, в этом именно состоит его нравственное достоинство. Между тем, всякое новое откровение с неба явилось бы как чудо и внесло бы в историю принуждение, отняло бы у людей свободу выбора и с ним нравственную заслугу. Поэтому, смотря на Христа и думая о втором обещанном пришествии Его на Землю, Инквизитор говорит: «Теперь Ты не приходи хоть вовсе», «не приходи до времени по крайней мере» .
В своих рассуждениях Великий Инквизитор делает сразу несколько ошибок.
Во-первых, абсурдно заявление Инквизитора, что к учению Христа уже нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Христос – тот, кто и творит законы, и меняет их по мере необходимости. В то же время, вполне естественно, что он первый и должен подчиняться установленным им же законам. Но насколько правильно понимает их Великий Инквизитор?
«Я есмь путь, истина и жизнь» - говорил Иисус, но и первое, и второе, и третье не есть что-то застывшее, раз и навсегда данное и неизменное. Истина - не только бытие как таковое, и не отражение бытия в сознании как безусловного факта, но и должное, т.е. субъект в своем восхождении к Единому. Путь включает в себя и начало пути, и цель, и сам процесс пути, и дорогу, и путника.
Е. Рерих: «Путником вечного Пути без конца и начала можно назвать человека» . Путь в самой своей сути - вечное изменение, и именно изменение человека является сущностью учения Христа. Как только учение становится догмой, оно умирает и перестает быть жизнью и остается лишь фрагментом истории. Человечество развивается, меняются взаимоотношения, ценности и мораль, и соответственно этому, должно меняться и учение, ставя новые, все более высокие идеалы и задачи. Истина остается одна, но способы ее выражения и отдельные акценты могут меняться в зависимости от времени и места. Бог говорит ровно столько, сколько в данный исторический момент готово воспринять человеческое сознание, исходя из уровня своего интеллектуального и нравственного развития. Нельзя сказать меньше, но и больше тоже нельзя, потому что это бы значило метать бисер перед свиньями.
А. Мень: «Глубокий смысл заключен в том, что Божественная Реальность остается сокровенной и не подавляет человека необходимой очевидностью. Этим несовершенный дух ограждается от безмерного, от того, что превышает его силы, и это сохраняет нашу свободу пред Богом. Постижение его совершается постепенно, в строгом соответствии с готовностью человека к мистической встрече»
Арго! Да пошлет нам небо
Путь с луной и звездами.
Арго! Если сникнет парус,
Мы ударим веслами.
Что ж, в конце концов,
Путь - вся цель гребцов.
Вот, что нам открыли
Зимы с вёснами.
Главная ошибка инквизитора – отсутствие диалектики, понимание сиюминутного момента как вечного и нерушимого, и стремление законсервировать, заспиртовать как экспонат Кунсткамеры не только учение Христа, но и все бытие в его фиксированных, раз и навсегда установленных формах.
Е. Рерих: «Имя Мое поносят и умаляют жестоким, бессердечным, ублюдочным фанатизмом своим? Как попугаи, твердят слова Писаний, но даже птичьего достоинства духа не имеют. Те хоть летают, а эти ползают и пресмыкаются перед застывшими формами фанатизма и недомыслия» .
Е. Рерих: «Можно жить настоящим, но при условии понимания, что настоящее есть непрерывная цепь звеньев моментов Беспредельности, устремленных в будущее» .
Бердяев противопоставляет рационалистическое отношение к бытию эмоционально-нравственному: «Познание истины есть не выработка рациональных понятий, а прежде всего оценка. Глубокая реальность раскрывается в субъективности, стоящей вне объективизации. Истина субъективна, а не объективна, она объективируется в соответствии с миром необходимости, с царством Кесаря. «Субъективность», противоположная истине и глубокой реальности, «субъективность» замкнутая, неспособная к трансцендированию, к выходу из себя, и есть как раз определяемость извне. Человек, закупоренный в себе, и есть существо несвободное, не определяемое глубиной, а определяемое извне мировой необходимостью. Старая традиционная точка зрения признает объективный критерий истины. Истина почти отождествляется с объективностью. Ставится острый предельный вопрос: существует ли подлинная, не объективная, не иллюзорная и не фиктивная реальность? Она, конечно, есть, но она не «объективна», она и не «субъективна» в дурном смысле слова, она по ту сторону уже вторичного разделения и противопоставления субъекта и объекта, по индусской терминологии она есть атман и брахман. Истина не есть пребывание в замкнутой мысли, в безвыходном круге сознания, она есть размыкание и раскрытие. Истина не объективна, а транссубъективна. Вершина познания есть не выход через объективизацию, а выход через трансцендирование. то, что называют «бытием», не есть последняя глубина. Бытие есть уже продукт рациональной мысли, оно зависит от состояния сознания и состояния мира. Глубже бытия духовное существование или духовная жизнь, которой принадлежит примат над бытием. Истина есть торжество духа». «Я уже не называю вас рабами, но я назвал вас друзьями» , - говорит Иисус тем, кто сумел выйти за пределы рационального мышления.
Умберто Эко выделяет культ традиции как один из критериев фашизма: «Нет места развитию знания, истина уже провозглашена раз и навсегда». Культ традиции, с одной стороны, опирается на нее как на основу своего мировоззрения, например нацисты обращались к дохристианским германо-скандинавским верованиям, почему у них и был так популярен Вагнер с его тетралогией «Кольцо нибелунга». Вагнер, так же как и Ницше, совершенно не подозревал о том, что его творчество будет использовано как идейное оружие нацизма. С другой стороны, новое учение само становится традицией, как марксизм в России, и отрицает все прежние традиционные ценности. Это касается и литературы, и искусства, и духовной жизни в целом. Ценность представляет только то, что поддерживает или хотя бы не противоречит новой доктрине. Традиция как таковая безусловно необходима, без нее не существовала бы преемственность культуры. В то же время традиция должна постоянно контактировать с другими культурами, воспринимать новые мысли и веяния в собственной культуре, потому что каждое поколение вносит что-то новое. Как природа в своей эволюции прошла путь от одноклеточного до человека, так и традиция должна постоянно обогащаться и усложнять свою структуру. Соединенная с замкнутостью, закрытостью от внешних влияний, она быстро утрачивает свою позитивную сторону и прерващается в обскурантизм и мракобесие. Примером тому служит Китай с его конфуцианской традицией, которая вкупе с изоляцией от внешнего мира, привела страну к длительному застою. Другой пример – Европа во времена «темных веков» вплоть до Ренессанса. Само христианство, извращенное Великим инквизитором, ставшее мертвой догмой, приобретает у Достоевского несомненные черты фашизма. Обращение к традиции – исторической или культурной – обычный прием фашистской идеологии.
Фауст говорил: «остановись мгновенье, ты прекрасно». Но нам еще очень далеко до такого прекрасного мгновения, да, в принципе, его вообще не существует, так как процесс развития и совершенствования бесконечен. Именно из этой ошибки проистекают и все остальные. Розанов говорит, что обвинение Достоевского направлено против католической церкви, но равно эти претензии относятся и к православной церкви.
В. Соловьев: «Помимо внешних благ, о которых должно заботиться государство, народ наш хочет еще совсем другого. Он хочет правды, то есть согласия между действительной жизнью и тою истиной, в которую он верит. Истина, в которую верит русский народ, хранится в православной церкви. Но именно потому, что истина веры стала исключительно предметом благочестивого (а иногда и неблагочестивого) охранения, она потеряа живую и действенную силу, отделилась от действительности, перестала быть жизненной правдой. Народ наш хочет не одной отвлеченной истины, которая держится в памяти, хранится в предании, – он хочет истины, которая действует в жизни и этим себя оправдывает, становится правдою. Именно эта-то внутренняя правда и подрывается нашим злополучным охранительством. Они хотят охранить истину – и хоронят ее. Они решили, что истина не только дана человечеству, - что справедливо, - но что она дана в совершенно готовой и окончательной форме, и не только дана, но и сдана на хранение в полежащее ведомство. И утвердили гроб, и запечатали камень, и поставили стражу»
Е. Рерих: «Меня пытались заключить в золотые ризы и похоронить под тяжестью драгоценных каменьев, но Я не там, в каменных сводах, но в жизни, среди людей, им близкий и доступный, когда сердца их открыты»
Второй ошибкой является то, что инквизитор считает пришествие Христа единственным.
Е. Рерих: «От начала времен Я с вами, во все дни. Всегда... Египет, Древняя Индия, сколько народов ушло, сколько царств погибло, но Я, так же как и ныне, Был близок каждому ищущему сердцу, направляя его. И так же Вел, как Веду теперь тех немногих, познавших Меня. Всегда состояние Мое, приходившего к людям, было состоянием Познавшего среди невежественных дикарей. Быть среди дикарей, часто невежественно враждебных, нелегко. Но каково же было среди младенческих рас. Но даже среди них было легче, чем с цивилизованными дикарями. У тех хоть была вера и почитание Иерархии. У этих же нет ничего» .
В разные эпохи, в различных частях света воплощаюся аватары Бога. Они приходят под разными именами, но их учения, хотя и отличаются формой и содержанием, поскольку направлены к людям разных времен и культур и должны соответствовать месту и времени проповеди и уровню сознания того или иного народа, в своих фундаментальных вопросах едины, так как имеют основой санатана-дхарму, вечную религию, или высший закон, который существовал еще до творения мира. Кришна и Будда, Заратустра и Гермес Трисмегист, Лао-цзы и Конфуций, Пифагор и Платон, Моисей и Христос говорят об одном и том же, но разными словами, акцентируя внимание на том или ином аспекте всеобщего учения. Каждое из учений является как бы отдельной гранью одного алмаза.
«Нет двух одинаковых форм выражения Истины, как нет двух одинаковых сознаний. Но из различных инструментов создается оркестр, и разные аспекты единой Истины являют человечеству грани Беспредельности»
«Каждый раз, о сын Бхараты, когда Дхарма (истинный закон) приходит в упадок, и увеличивается Адхарма (противоположное Дхарме), – Я проявляюсь для защиты добра и поражения злобности, для установления закона Я рождаюсь в каждой юге», - говорит Кришна в Бхагават –Гите. Интересно, что в буддизме считается, что в текущую кальпу, которая называется Бхадракальпа, что в переводе с санскрита означает «Благая кальпа», должно прийти 1000 или 1005 будд. В «Бхагавата-пуране» содержится описание 22 основных аватар Вишну и утверждается, что аватар Вишну бесчисленное множество.
Е. Рерих: «Но истинный Облик Учителя всегда остается вне понимания толпы. И непонятое и недостижимое народ одевает по обычаю своему, и вере своей, и обличью своему. Свет облекают в формы привычные и знакомые и свойственные народу. Для монгола Учитель монгол, для китайца – китаец, для белого, краснокожего, негра Высшее облекается в форму, ими носимую. И надевая на Лик Учителя привычное одеяние, и духовный мир Его, его глубину и неисчерпаемость, также низводят до степени своего понимания и заключают Его в железные тиски своей ограниченности. И не Учителя видят и светлый Облик Его, но отражение Его Света в кривом зеркале своего невежества и малости своей. И низведя Высшее в низшее, похваляются знанием своим и знанием того, что Дал им Учитель. Но чтобы постичь Свет, надо самому стать этим Светом, ибо подобное постигается подобным. Носители нашего знания всегда встречают ярое противодействие двуногих. В конце концов принимается все и становится прописными истинами жизни. Но без борьбы знание наше в мир еще никогда не входило. Искажается оно всегда в веках, и предается забвению, и угол приложения становится земным. И снова наши посланные идут в мир, неся поручение очистить старое искаженное и дать новое. Миссия всегда одна и та же: просветить и добавить еще одно новое звено Истины. Его размеры и характер зависят от размеров сознания посланника и даваемой задачи» .
Далее Достоевский рассматривает основные вопросы – о свободе воли и соотношении свободы и счастья.
Н. Лосский: «Почему же Бог сотворил личность только как сверхкачественную силу, а индивидуальное поведение ее созерцает как ее возможный путь, а не сотворил как ее сущность? Ответ на этот вопрос ясен: если бы Бог сотворил, как действительное бытие, не сверхкачественную силу личности, а саму конкретную индивидуальность ее, то тогда она была бы не самостоятельным существом, обладающим своей собственной жизнью, а только явлением жизни самого Бога»
«Даже и добру в себе самом властный, гордый, самолюбивый человек покоряется только после борьбы и преодоления себя. Особенно упорным становится сопротивление, когда человеку кажется, что чужая воля, воля общества, государства, Бога, обращается к нему с требование добра, осуществления его как должного. «Я никому ничего не должен, - заявляет Подросток, - я плачу обществу деньги в виде фискальных поборов за то, чтобы меня не обокрали, не прибили и не убили, а больше никто ничего с меня требовать не смеет. Я, может быть, лично и других идей, я захочу служить человечеству, и буду, может быть, в десять раз больше буду, чем все проповедники; но только я хочу, чтобы с меня этого никто не смел требовать. Моя полная свобода, даже если я и пальца не подниму».
Розанов продолжает: «Он все время странно задумчив; перед ликом Спасителя контраст между великими заветами Его и действительностью представляется ему особенно ярким и вызывает в нем грустную иронию. Он припоминает Христу, как часто, пятнадцать веков назад, он говорил людям: «Хочу сделать вас свободными», и добавляет: «Вот, Ты теперь увидел этих свободных людей». Ирония замечания этого относится не только к тем, кого хотел возвысить Христос своим учением, но и к Нему самому: «Это дело, - продолжает он, - нам дорого стоило, но мы докончили его - во имя Твое. Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко». Он говорит: «Только теперь, когда мы побороли свободу, стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми?» - спрашивает он».
Еще более чем к церкви, аллегории «Легенды» относятся к социалистам.
Н. Лосский: «Но свобода – опасный дар. Деятель может свободно направить свою любовь на какую-либо ценность, предпочитая ее всему остальному и не сообразуясь с ее рангом в системе ценностей. Возможен еще и другой вид себялюбия, гораздо глубже нарушающий ранг ценностей: бывают деятели, стремящиесся к абсолютной полноте бытия и совершенству и даже задающиеся целью осуществит добро для всего мира, но непременно по своему плану, так, чтобы занимать первое место в мире, стоя выше других существ и выше самого Бога. Они вступают в соперничество с Богом, считая себя способными дать миру лучший порядок, чем тот, который сотворен Богом. Задаваясь неосуществимой целью, они на каждом шагу терпят крушение»
Николай Бердяев в статье «Религиозные основы большевизма» пишет: «В сознании русских большевиков революционный социализм остается религией, которую они огнем и мечом хотят навязать миру. Это – что-то вроде нового Ислама, в котором хотят заслужить себе рай избиением неверных. Антихристов соблазн основан на том, что последнее зло является в обличье добра, что этого последнего нельзя различить по внешности, что злая сила действует во благо человечества, во имя высоких, справедливых, прекрасных целей, во имя равенства и братства, во имя всеобщего счастья и благополучия. Дух этот принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне. Дух этот совершает инквизиторски насилия во имя блага людей, во имя справедливости и равенства. Социализм как религия и есть прежде всего принятие первого искушения, искушения хлебами. Дух этот принимает и два других искушения, и на них хочет он создать царство мира сего; дух этот соглашается поклониться царству мира сего и броситься в бездну. Всемирный революционный социализм большевиков хочет превратить камни в хлеба, броситься в революционную бездну в надежде на революционное чудо и основать вековечное царство мира сего, подменяющего царство Божье. Соблазн мирового социального катаклизма, «прыжка из царства необходимости в царство свободы» и есть соблазн искушением броситься в бездну, искушением социального чуда. В социализме есть своя великая правда. Но этот праведный социализм исходит из свободы человеческого духа и не допускает порабощения человеческого духа хлебами и темными безднами, сулящими чудесное блаженство в земном царстве. Социализм же, мечтающий о создании всемирного царства механическими революционными чудесами, есть антихристов соблазн, он отрицает свободу духа и лишает человека его богосыновства».
В «Идиоте» один из персонажей говорит: «Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству. Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основания поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было. Друг человечества с шатостию нравственных оснований есть людоед человечества, не говоря об его тщеславии. Ибо оскорбите тщеславие которого-нибудь из сих бесчисленных друзей человечества, и он тотчас же готов зажечь мир с четырех концов из мелкого мщения». «А я бы вместо рая, — вскричал Лямшин, — взял бы этих девять десятых человечества, если уж некуда с ними деваться, и взорвал их на воздух, а оставил бы только кучку людей образованных, которые и начали бы жить-поживать по-ученому», - пишет Достоевский в «Бесах».
«Страшный и умный Дух, Дух самоуничтожения и небытия, - так начинает Инквизитор, -Великий Дух говорил с Тобою в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы искушал Тебя... Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил Тебе в трех вопросах, и что Ты отверг, и что в книгах названо искушениями? А между тем, если было когда-нибудь на земле совершено настоящее, громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. Именно в появлении этих трех вопросов и заключалось чудо. Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса Страшного Духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтобы внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных - правителей, первосвященников, ученых, поэтов - и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы, сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих всю будущую историю мира и человечества, - то думаешь ли Ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены Тебе тогда могучим и умным Духом в пустыне? Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, но с вековечным и абсолютным. Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая, - и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо; но теперь, когда прошло пятнадцать веков, - мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более».
Розанов пишет: «Здесь в апокалиптическом образе представлено восстание всего земного, тяготеющего долу в человеке, против всего небесного в нем, что устремляется вверх, и указан победный исход этого восстания, которого мы все - грустные свидетели. Нужда, гнетущее горе, боль несогретых членов и голодного желудка заглушит искру божественного в человеческой душе, и он отвернется от всего святого и преклонится, как перед новою святынею, перед грубым и даже низким, но кормящим и согревающим. Он осмеет, как ненужных людей, своих прежних праведников и преклонится перед новыми праведниками, станет составлять из них новые календари святых и чтить день их рождения, как «благодетелей человечества». Знание, кормящее, но уже не просвещающее человека, великий промен духовных даров на вещественные дары, чистой совести - на сытое брюхо, представлены в этом поразительном образе. С заботою об «едином хлебе» закроются алтари, исчезнет великая устрояющая сила, и люди вновь примутся за возведение здания на песке, за построение своими силами и своею мудростью Вавилонской башни своей жизни».
Н. Лосский: «Поэтому отец лжи создаст для человека соблазн гораздо более утонченный: лжебога и ложную религию, основанную на потворстве земным вожделениям человека, но так, чтобы совесть человека была усыплена мнимым согласием с заветами Бога». «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хорами, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех; они слабы и бессильны, они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи перед Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей, все судя по их послушанию, - и они будут нам покоряться с веселием и радостью. Самые мучительные тайны их совести, - все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного».
Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда
«И я ли скрою от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна! - говорит у Достоевского Великий Инквизитор. - Мы давно уже не с Тобой, а с ним, уже восемь веков... Мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными. Мы будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей».
Но кто это – «Великий Дух», с которым Великий инквизитор? Что, в сущности, он представляет собой? «Сатана» в точном переводе значит «противник». Но чей он противник? Если мы признаем Бога как единого Творца, «для которого нет второго», то Сатана не может быть противником Абсолюту, потому что это подразумевало бы наличие независимой альтернативной силы и приводило бы к идее не единства, а двойственности всего сущего. Кроме того, в таком случае Сатана боролся бы против бытия как такового, но это не так. В теологии Сатана, Люцифер всегда выступает не как независимая сущность, а как один из ангелов Бога. И противостоит он не Богу-Отцу, а Богу-Сыну. Его существование и действие (или противодействие) проявляется только в двойственном обусловленном мире и продиктовано борьбой за власть над этим миром.
Н. Лосский: «Невозможность непосредственной ненависти к богу и ко всему бытию есть одно из следствий неосуществимости абсолютного зла, тогда как абсолютное добро существует. Для проникновения в тайну природы сатаны нужно решить еще вопрос, есть ли для него борьба против Бога первичная цель, или же она только средство для достижения еще более дорогой ему цели. В первом случае перед нами было бы существо, бескорыстно сеющее зло вокруг себя, наслаждающееся гибелью и страданиями всего живого только потому, что чужое страдание есть страдание. Во втором случае это – существо, корыстно злое, т.е. причиняющее зло ради приобретения себе какого-либо блага. Само собой разумеется, что бескорыстно злой более ужасен, чем корыстно злой. Какое именно благо, несовместимое с бытием бога и любовью к нему, может сатана предпочесть Богу. Ответ вытекает из самого вопроса: быть самому Богом, быть выше бога – вот притязание гордыни сатанинской» .
«Коллективный Разум, - Вселенский, - состоящий из различных и бесчисленных Сонм Творческих Сил, несмотря на свою, казалось бы, бесконечность в Проявлении Времени, все же конечен по сравнению с Нерожденным и Неизменным Пространством в его высочайшем аспекте. То, что конечно, не может быть совершенным. Поэтому имеются низшие существа среди этих Сонм, но никогда не было ни дьяволов, ни «непослушных ангелов» по той простой причине, что все они управляются Законом», -утверждает Блаватская в «Тайной доктрине».
А. Бейли: «Работа того, что на Западе называется «Принципом Христа», состоит в построении форм для выражения качества и жизни. Это характерная задача второго аспекта божества. Работа Антихриста – уничтожать формы, что по сути своей составляет задачу первого выражения божества. Но действия разрушителя – это не чёрная магия, и если человечество по неведению своему считает, что Антихрист работает на тёмной стороне, то оно глубоко заблуждается. Его работа столь же благотворна, как и работа строительного аспекта, и только из-за ненависти к смерти форм человек считает работу разрушителя «тёмной», направленной против божественной воли и подрывающей божественную программу. Работа представителей той таинственной силы, которую мы зовем космическим злом, и их исполнителей действительно заслуживает названия «тёмная», но она не имеет отношения к работе Антихриста. Следует также добавить, что работа тёмных сил управляется снизу, тогда как работа разрушителей инициируется сверху» .
Так же, как в Христе мы видим тройственную символику, так же и в его противнике можно выделить три основных значения. Символически они выражены в трех сефирах колонны справедливости каббалистического Древа сефирот. Это Бина, Гебура и Ход.
Онтологически двойственность появляется, начиная с самого первого этапа Творения – неба и земли. Дальнейшее Творение мира также все строится на дуальности: отделение верхних вод от нижних, суши от воды. Двойственность является необходимым условием существования проявленного мира, так как Дух может проявить себя только через материю, субъект, который действует, нуждается в объекте, на который действует. Так что в онтологическом смысле можно определить «противника» как объект воздействия, материю, любой более низкий принцип по отношению к высшему с его свойствами не только восприятия, но и необходимого сопротивления. Сефира Бина (Понимание) имеет значение и как материи, то есть женского пассивного, воспринимающего принципа, и одновременно как принцип формы, ограничения.
«Каким-то там довременным назначением, которого я никогда разобрать не мог, я определен «отрицать», между тем я искренно добр и к отрицанию совсем не способен. Нет, ступай отрицать, без отрицания-де не будет критики, а какой же журнал, если нет «отделения критики»? Без критики будет одна «осанна». Но для жизни мало одной «осанны», надо, чтоб «осанна»-то эта переходила через горнило сомнений, ну и так далее, в этом роде. Я, впрочем, во всё это не ввязываюсь, не я сотворял, не я и в ответе. Ну и выбрали козла отпущения, заставили писать в отделении критики, и получилась жизнь. Люди принимают всю эту комедию за нечто серьезное, даже при всем своем бесспорном уме. В этом их и трагедия. Ну и страдают, конечно, но... всё же зато живут, живут реально, не фантастически; ибо страдание-то и есть жизнь. Без страдания какое было бы в ней удовольствие — всё обратилось бы в один бесконечный молебен: оно свято, но скучновато. Ну а я? Я страдаю, а всё же не живу. Я икс в неопределенном уравнении. Я какой-то призрак жизни, который потерял все концы и начала, и даже сам позабыл, наконец, как и назвать себя», - говорит черт Ивана Карамазова.
Я бы рад, да мой портрет —
Для меня и то секрет!
Сам порою сумлеваюсь,
То ли есть я, то ли нет!..
У меня забот не счесть:
Есть еда, да нечем есть,
Есть табак, да нечем нюхать,
Есть скамья, да нечем сесть!
Так устал за тыщу лет,
Что не в радость белый свет!
Думал было удавиться,
Дак опять же, шеи нет!
Интересна оценка образа черта Мережковским: «Несомненно, что Черт Ивана Карамазова есть одно из самых великих, загадочных и вместе с тем личных, особенных, русских, ни на что другое во всемирной литературе не похожих созданий Достоевского, такое, которое уходит корнями своими в последнюю глубину его сознания и его бессознательного. Недаром же устами Черта высказывает он свои собственные, самые заветные святые мысли» .
Второй аспект проявляется на более низком уровне –под «бездной», отделяющей три высших сефиры от остальных. Здесь есть два аспекта: один из них выражает сефира Гебура (Справедливость), олицетворяющая закон кармы, закон причинно-следственных связей, который действует в феноменальном мире. В другом аспекте «противник» выражает себя как более низкий аспект духовного света – астральный свет. Космогонический смысл объясняет Е.П. Блаватская: «Независимо от Космической Субстанции Космическая Мыслеоснова не могла бы проявиться, как индивидуальное сознание, ибо сознание развивается, как «Я есмь Я», только через проводник (упадхи) материи; физическое основание. В свою очередь, отделенная от Космической Мыслеосновы, Космическая Субстанция осталась бы пустою отвлеченностью, и никакое возникновение Сознания не могло бы произойти. Потому Проявленная Вселенная исполнена двойственности, которая является как бы самой сутью ее Проявленного Существования. Но именно, как противоположные полюсы Субъекта и Объекта, Духа и Материи, являются только аспектами Единства, в котором они синтезированы, так и в Проявленной Вселенной имеется «то», что связывает Дух, с Материей, Субъекта с Объектом. Это нечто называется оккультистами Фохатом. Это есть «мост», посредством которого Идеи, существующие в Божественной Мысли, запечатлеваются на Космической Субстанции, как Законы Природы. Фохат является динамической энергией Космической Мыслеосновы. Рассматривая же его с другой стороны, он – разумный посредник, руководящая сила всех проявлений. Божественная Мысль, Фохат побуждает идеальные прототипы развертываться изнутри, то есть пройти постепенно, по нисходящей скале, все планы от нуменов до низшего феноменального, чтобы, наконец, расцвести на последнем в полную объективность, – в высшую степень Иллюзии, или грубейшую материю. Древние изображали его змием, ибо «Фохат шипит, когда он зигзагами скользит во всех направлениях». Итак, Фохат есть олицетворенная электрическая, жизненная сила, трансцендентальное объединяющее единство всех космических энергий, как на невидимом, так и на проявленных планах, Он есть единый инструмент, которым работает Логос» . «Астральный Свет имеет два аспекта или плана существования. Его высший аспект обладает созидательной и предохранительной функцией, и из него отражаются или проецируются все запечатленные принципы совершенной формы или прядка, а обратно к нему отражаются те же самые принципы с присовокуплением того, что каждая душа обрела за свою планетарную жизнь. Это план манифестации души. Низший аспект Астрального Света является планом хаоса и разложения формы. Из него мы получаем видения ужасных или гротескных форм, а обратно к нему отражается все, что известно нам как зло – весь негодный материал природы»
В человеке роль такого посредника играет энергия Кундалини, находящаяся в спящем состоянии в основании позвоночника и свёрнутую как змея в три с половиной оборота. По представлениям эзотериков она представляет собой отражение Шакти (изначальной энергии Бога) внутри человека. Считается, что Бог (Шива) может творить, только когда Он един со своей энергией (Шакти), которая «неотделима от Него, как лунный свет от луны». Пробуждение Кундалини дает человеку состояние единения с абсолютной первопричиной, при котором человек испытывает высшее блаженство. В христианской терминологии это то же самое, что достижение Царства Божьего. Описать это состояние с помощью языковых средств невозможно, каждый должен испытать этот опыт сам.
Э. Хейч: «Творение начинается с того, что одна сила отделяется от единства и противопоставляет себя творцу. Таков «первородный сын Бога», дух противодействия, которого отец посылает действовать в течение многих и многих эпох в качестве противоположного поля, чтобы создать частоты творения и, сопротивляясь, противодействуя им, сделать возможным само творение. Этот дух противодействия - противоположный полюс проявляющегося аспекта Бога. Дух есть жизнь, материя - сопротивление. Закон духа - излучение, отдача, самоотверженность, бескорыстие. Закон материи - втягивание внутрь, охлаждение, застывание, паралич. Только человек может сознательно совмещать эти два закона, так как он - связующее звено между миром духа и миром материи. Он может жить в одно и то же время по законам обоих миров. Его мысли, слова и дела могут быть актами жертвы, излучающей самоотверженности и всемирной любви. С другой стороны, его тело принадлежит материальному миру и живет по законам материи. В свое время и на своем месте каждый закон является божественным, а противоположное – дьявольским. Когда человеческое сознание идентифицирует себя с законом материи, так что его мысли, слова и дела вместо того, чтобы служить божественному, служат закону материи, человек дает сатане жизнь, оживляет его и становится сам сатанинским» .
С. Тухолка: «Все в мире основано на противопоставлении двух начал. Однако некоторые люди, ложно толкуя закон о необходимости двух противоположных начал, заключили из этого, что злое начало равносильно доброму, и ввели культ злого, или пассивного начала. Однако все эти доктрины грешат в самом своем основании. Зло действительно неразрывно связано с добром, но это не значит, что оно равносильно добру. Зло есть фон, на котором проявляется добро, это – тень, сопровождающая Солнце, но и зависящая от него. Здесь надо различать несколько моментов: во-первых, противоположение материи и духа; во-вторых, страдания духа, сошедшего в материю; в-третьих, преобладание духа над материей. В качестве начала, противоположного духу, материя является не злым началом, а фоном духа, его точкой опоры и даже сотрудницей. При этом материю все-таки нельзя считать равносильной духу, ибо, хотя они необходимы друг другу, дух – добро, есть активное начало, а материя – пассивное. Затем, если дух, погрузившись в материю, подвергается страданиям, то они необходимы, с одной стороны, для одухотворения материи, а с другой – для просветления и укрепления духа. Грехопадение прародителей называется felix culpa, ибо оно уже в предвечности имело следствием искупление человеческого рода. Вспомним при этом и миф о Персефоне, символизирующей семя, которое, чтобы дать цветок, должно пролежать зиму под землею. Итак, труд и страдания также не есть зло, ибо они возвышают дух человека и ведут человечество к предназначенному синтезу. Увлечение духа материей необходимо, ибо это есть начало их совместной продуктивной работы, но преобладание материи может считаться злом. Всюду в мире встречаются два противоположные начала, однако целью их является не антагонизм, а совместная продуктивная работа, которая приводит к разрешению их антагонизма и к их примирению в общем синтезе. Условием этой совместной работы является их взаимная реакция и существование между ними подвижного равновесия. Главная задача заключается в нахождении их взаимного центра тяжести.
В равновесии жизни и смерти заключено бессмертие.
В равновесии дня и ночи заключена тайна движения миров.
В равновесии знания и веры заключена тайна философии.
В равновесии между порядком и свободой заключается тайна политики.
В равновесии мужчины и женщины лежит тайна любви» .
Третий аспект, символизируемый сефирой Ход (Слава) – это земной ограниченный рациональный разум, противопоставляющий себя единому божественному сознанию. «Это и есть обезьяна Бога». Именно он нас и интересует. Ум сам по себе ни хорош, ни плох, - он целесообразен как инструмент познания и развития. Определенную направленность к благу или злу ему придают эмоции, а разум чутко реагирует, откликается на каждое наше осознанное или подсознательное желание, чувство, выстраивая схемы и планы для их реализации: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» . Его можно назвать трикстером: «Трикстер — ум без чувства ответственности» . В зороастризме это противопоставление выражено наиболее ярко. Единая непроявленная сущность Зеруане Акерене выявляет два основополагающих принципа, персонифицированных Ормуздом и Ариманом. Второй также был изначально чистым духом, но из-за зависти к власти Ормузда восстал против него.
М. Холл: «Что бы ни делал доброго Ормузд, Ариман помещал туда принцип зла. Наконец, когда Ормузд сотворил человеческую расу, Ариман воплотился в низшую природу человека, так что в каждом человеке борются начала добра и зла»
Черт Ивана продолжает: «Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило на небо, неся на персях своих душу одесную распятого разбойника, я слышал радостные взвизги херувимов, поющих и вопиющих «осанна», и громовой вопль восторга серафимов, от которого потряслось небо и все мирозданье. И вот, клянусь же всем, что есть свято, я хотел примкнуть к хору и крикнуть со всеми «осанна». Уже слетало, уже рвалось из груди...»
«... Я ведь, ты знаешь, очень чувствителен и художественно восприимчив. Но здравый смысл, - о, самое несчастное свойство моей природы - удержал меня и тут в должных границах, и я пропустил мгновение! Ибо что же, - подумал я в ту минуту, - что же бы вышло после моей-то «осанны»? Тотчас бы все угасло на свете и не стало бы случаться никаких происшествий. И вот, единственно по долгу службы и по социальному моему положению, я принужден был задавить в себе хороший момент и остаться на пакостях. Честь добра кто-то берет всю себе, а мне оставлены в удел только пакости».
Относительность понятий добра и зла подчеркивает Н. Лосский: «Защита добра нередко принимает характер преувеличенно ревностной борьбы против какого-нибудь из видов зла, как будто в нем заключается источник всех бед. Между тем частичное добро, взятое без гармоничного соотношения с другими видами добра, искажается и ведет за собой еще большие бедствия, чем те, против которых была предпринята борьба. Пьянство – немаловажный порок. Но воспылать против него такой ненавистью, чтобы решиться на введение принудительной трезвости, это значит насадить еще большее зло: гангстерство, развитие многих видов мошенничества, потребление чрезвычайно вредных суррогатов. Увлечение евгеникой, не принимающее в расчет сверхбиологических целей и функций человека, есть зло. Евгеника, исходящая из чисто натуралистического миропонимания, ценит только здоровье и силу среднего человека; она упускает из виду, что эпилепсия и т.п. уклонения от нормы, может быть, являются в услвоиях земного бытия неизбежными спутниками гениальности. Если это верно, то управление размножением на основе теории современной науки приведет только к понижению духовности человека и выработке расы биологически здоровых и шаблонно «красивых» посредственностей. Война есть великое зло. Но проповедь безоглядного пацифизма, призывающего к отказу от воинской повинности, могла бы в случае успеха ее привести к разрушению государства и хаотической анархии, которая страшнее всякой войны. В наше время есть много лиц, сосредоточивших все свои силы на преследовании зла, возникающего от эксплуатации труда капиталом. Одержимость революционеров фанатической страстью уже привела в России к гибели многих миллионов людей. К искалечению души других миллионов и к эксплуатации труда государством в размерах, невиданных ранее. Мало того, глубоко идущее уничтожение частной собственности привело к утрате существенно важных областей свободы не только для прежних владельцев имущества, но и рабочих, к утрате без замены их более высокими мотивами труда на общее благо. В системе мирового бытия даже и зло используется так. Что среди его следствий находятся какие-либо виды добра, так что зло никогда не бывает абсолютным. В обществе, где есть частная собственность, жажда нажива ведет к развитию промышленности и торговли, честолюбие и зависть, побуждающие напрягать ученого свой ум, ведут к открытию новых истин и уточнению знания. Если подавить у человека любовь к собственности, не развив в нем более высоких мотивов к труду, если отнять у мыслителя честолюбие, не заменив его чистой любовью к истине, то в душе человека образуется пустота, леность и тупое безразличие, вместо восхождения вверх получится падение. Эриугена говорит, что пороки превратимы в добродетели, когда, например, страх становится источником опасения наказания за грехи и побуждает воздерживаться от них или когда гордость вызывает презрение к земной слабости.».
Э.Хейч: «Сатана оживает только в сознании человека, который проявляет закон плоти в своей душе, который отождествляет свое сознание со своей личностью, со своей низшей природой, с побуждениями, стимулами, живущими в его плоти, со стремлением к самосохранению и продолжению рода. Такая личность проявляет центростремительную, сжимающую силу материи в виде таких душевных качеств, как скупость, зависть, тщеславие, жестокость и эгоизм. Ни одно живое существо не встречало сатану как такового, ибо без человека сатана вообще не существует. Без человека сатана только закон материи. Мы можем встретить живого сатану лишь в человеке, только в человеческом лице можем мы распознать сатану как выражение этого лица» . Этого же мнения придерживается и Е.П. Блаватская: «Надо признаться, что этим Дьяволом было человечество, и что он никогда не существовал на Земле вне этого человечества. Если бы Сатана имел реальность в объективном или даже субъективном мире (в церковном смысле), то именно жалкий дьявол увидел бы себя хронически одержимым злобными – следовательно, большинством человечества»
А. Бейли: «Что мы имеем в виду, когда говорим «силы зла»? Конечно, не неправедные и грешные воинства, объединённые под властью вымышленного дьявола или верховного антихриста, поскольку подобного воинства не существует, как нет и великого врага у Бога, врага, ведущего борьбу со Всевышним. Есть только заблудшее и страждущее человечество, пока ещё только полупробуждённое, смутно ощущающее видение и изо всех сил пытающееся вырваться из рабства прошлого с его объектами порочной верности и опрометчивой преданности. В конечном счёте силы зла – это лишь устойчивые древние идеалы и привычки мышления, которые уже сослужили свою службу, приведя расу к нынешнему уровню развития, и должны теперь исчезнуть, чтобы не задерживать наступление Нового Века»
Иван Карамазов говорит: «Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, - то создал он ею по своему образу и подобию». Сатана, дьявол, Люцифер – это всего лишь низшее ограниченное сознание, противопоставляющее себя высшему божественному разуму в силу своего невежества. Это тот «блудный сын», который ищет дорогу домой, к Отцу, и когда-нибудь найдет ее и вернется.
Г. Флоровский: «Соловьев усматривает сущность зла в постановке ограниченного на место безусловного. Зло, таким образом, не обладает подлинной реальностью, не есть даже нечто самостоятельное, а есть лишь искаженная форма Добра. И преодоление зла сводится не к его искоренению, а к разрушению его односторонности, к восстановлению разрушенных гармонических соотношений»
«5. Пусть человек возвышает себя с помощью ума, а не опускается. Ум — друг души, и ум — враг души.
Для того, кто победил ум, ум — лучший друг, но для не покорившего ум ум остается врагом», - утверждает Бхагават -Гита.
С яростью говорит Иван Черту:
«Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду. Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить... Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны - моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых... Все, что ни есть глупого в природе моей, - злобно простонал Иван, - давно уже пережитого, перемолотого, отброшенного как падаль, - ты мне же подносишь, как какую-то новость! Ты - я, сам я, только с другою рожей. Ты именно говоришь то, что я уже мыслю - и ничего не в силах сказать мне нового!»
В «Подростке» Макар Иванович рассказывает: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении воли своей, - как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты, старик, об уме моем говоришь; а может, ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил».
В этой связи очень показательны различные версии перевода соответствующего текста Евангелия, где Иисус говорит Сатане: «Отойди от меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». В рассматриваемом эпизоде Сатана является антитезой Христа с одной стороны как материального мира, с другой - в качестве рационального ума. Материальный мир был создан Богом с определенной целью, и не может быть просто отвергнут как низкий, недостойный. И инстинкты, и рациональный ум являются необходимым этапом развития сознания в различных формах и честно служили для выживания и эволюции видов. И мы не можем их просто взять и отбросить, поскольку они являются неотъемлемой частью нашего существа, частью нашего многотысячелетнего опыта. Используемое слово «отойди» не совсем правильно передает смысл диалога и цели Христа. В греческом оригинале обращение к Сатане звучит как «;;;;;» - «подчинись». Ум должен занимать подчиненное положение по отношению к высшему сознанию, как личность, эго – к высшему «Я».
Д. Мережковский: «И снова под внешнею тонкою, прозрачною корою насмешки и пошлости мысль углубляется до нуменальной бездны.
«Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем дело, рявкну «осанна», и тотчас исчезнет необходимый минус, и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему... Но пока это не произойдет - пока не открыт секрет, для меня существуют две правды, одна тамошняя, ихняя, мне пока совсем не известная, а другая моя. И еще неизвестно, которая будет почище», - говорит черт. Сам «великий и умный Дух пустыни», Светоносящий, мог ли бы сказать Ивану что-либо страшнее, неожиданнее, чем эти слова о двух сосуществующих, вечно соединяемых и несоединимых правдах, - как тотчас затем Черт объясняет, этим и заключая свою беседу, - о правде Богочеловека и Человекобога, Христа и Антихриста?»
Интересная концепция возникновения свободной воли человека приведена у Блаватской: «У порога четвертого (круга) сынам указано создать свои подобия. Одна треть отказывается. Две повинуются. Проклятие произнесено. Они будут рождены в четвертой (расе), страдать и причинять страдания. Первая война зародилась» «Эти Формы недостойны нас. Они должны развиться». Так эгоистическое чувство преобладало с самого начала даже среди Богов. «Проклятие произнесено», в данном случае не означает, что какое-то Личное Существо, Бог произнесло его, но просто, что причина, которая могла создать лишь дурные следствия, была порождена» .
Здесь библейская история грехопадения как бы наоборот: ангелам приказано воплотиться, но они отказываются, за что и проклинаются Богом и осуждаются на страдания. В то же время мотив один и тот же: предпочтение своей собственной воли воле Творца. На самом же деле проблема не в личной воле ангелов, а в объективных условиях, в отсутствии в тот период творения достаточно развитых физических форм, способных воспринять их духовную сущность: «Восставшие» не захотели создавать безвольных, безответственных людей, как это сделали «послушные» ангелы, также не могли они одарить человеческие существа даже хотя бы временными отображениями своих личных свойств, ибо последние, принадлежа к другому и гораздо более высокому плану сознания, оставили бы человека все же безответственным, следовательно, помешало бы всякой возможности высшего продвижения»
«Мы с ним» - говорит Великий инквизитор, – значит, с приземленным ограниченным утилитарным и эгоистическим мышлением и соответствующими ценностями. Если Вселенский разум чувствует единство и взаимосвязь всего со всем, то разум относительный пытается отделить себя от остального мира, и в то же время поставить свои собственные ценности и себя самого во главу угла для всего мира. Это «князь мира сего», но князь – еще не король.
Далее Великий инквизитор анализирует вопросы «Великого духа» и ответы Христа. «Вот как записано о самом искушении и первом «вопросе Духа» у Евангелиста Матфея: «Тогда Иисус возведен был духом в пустыню искуситься от Диавола. И постился дней сорок и ночей сорок, но напоследок взалкал. И приступил к Нему Искуситель, и сказал: Если ты Сын Божий, то скажи, чтобы камни эти стали хлебами. Он же, отвечая, сказал ему: «Написано: не хлебом одним жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих»
«Реши же Сам, - говорит Инквизитор, - кто был прав. Ты или тот, который тогда вопрошал Тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, - ибо никогда и ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение: ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами. Ты возразил, что человек жив не единым хлебом: но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя Дух Земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен Зверю сему, - он дал нам огонь с небеси! Накормим лишь мы во имя Твое и солжем, что во имя Твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя!»
«Знаешь ли Ты, - говорит он, - что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления - нет, а стало быть, - нет и греха, а есть лишь только голодные». «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» - вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня; и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, - ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет с своею башнею. Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, - найдут нас и возопиют к нам: «Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали».
В. Эрн: «Приводится такой случай: какой-то несчастный сидит в каземате целых 56 лет. Все человеческое в нем исчезает. Он обращается в немощное и бессильное существо, лишенное всякой жизни и всякого движения. Через 56 лет сидения приходи распоряжение его выпустить. Снимают запоры и говорят, что он может идти, куда хочет. Но он уже не понимает. Его насильно выводят и ямы, в которой сидел он, на солнечный свет, но он, жалкий, несчастный, так боится простора, света и жизни, что с каким-то жалобным животным стоном лезет снова в яму, где просидел аключенным всю жизнь. Он так привык быть заключенным, что свободы уже больше не хочет. Эти люди – носители духа Антихриста. Из них народится то стадо людей без человеческих душ, которое будет куплено хлебом. Они успокоятся, дух их угаснет, искание прекратится, и они поклонятся человеку, который религией объявит стояние на пустом месте позитивной данности, который богом объявит себя. Поклонятся, может быть, потому, что из боязни грядущей свободы захотят объединиться – все рабы духа – для того, чтобы отстоять свои оковы» .
В словах Великого инквизитора есть определенная правда – невозможно говорить о духовных вещах с голодным человеком, у которого все мысли только о том, как бы поесть самому и накормить детей. Но здесь он передергивает, также как и все те, кто противопоставляет «хлеб земной» «хлебу небесному».
Н. Бердяев: «Экономический материализм видит в экономике первореальность, которая противополагается иллюзии сознания. Но оно основано на явном смешении. Экономика лишь необходимое условие и средство человеческой жизни, но не цель ее, не высшая ценность и не определяющая причина. Я не могу заниматься философией, не имея пищи, одежды, крова. Но философия нисколько не определяется этими условиями. Тезис материализма, что высшее есть эпифеномен низшего и объясняется из него, есть коренная ложь, совершенно неубедительная. Все высшее в человеческой жизни, чем только и определена ее ценность, для материалиста должно быть иллюзией сознания, которую нужно изобличать. Это лишь деградирование человека. Высшие цели жизни не экономические и не социальные, а духовные. Величие народа, его вклад в историю человечества, определяется не могуществом государства, не развитием экономики, а духовной культурой»
Д. Мережковский: «История свидетельствует нам, что вопрос о хлебе земном остался одинаково неразрешенным как в Западной, так и в Восточной церкви. И здесь и там, «не единым хлебом жив человек», было понято в том смысле, что единым хлебом небесным жив человек, по крайней мере, заботу о хлебе земном, как неважную и чуждую своему предназначению, обе церкви одинаково предоставили обществу и государству, как «союзам языческим»: питайте плоть вашу, как знаете, нам до плоти вашей дела нет, ибо мы питаем только души ваши и только о душах заботимся. Но в том-то и дело, что слово Господне ни здесь, ни там не было понято в истинном значении: не единым хлебом, ни земным, ни небесным, жив человек, а только обоими хлебами вместе', нельзя напитать плоти, не напитав и духа, живущего в этой плоти; но ведь точно так же и наоборот, нельзя напитать духа, не напитав и плоти, в которой дух жив, ибо человек не один дух и не одна плоть, а дух и плоть вместе. А не поняв этого слова, люди остались без хлеба небесного, так же как без хлеба земного: хлеб небесный не мог не утратить цены своей, ибо питать душу человека, тело которого умирает от голода, есть злая насмешка и над телом и над душой. Мы не знаем, что будет в «конце времен и сроков», но доныне это именно так: доныне люди умирают от голода телесного и духовного вместе, и притом совершенно одинаково как на Западе, так и на Востоке; никакой исторической противоположности обеих церквей тут нет. Но в этом толковании первого искушения, кроме исторического, есть и мистическое недоразумение, или, по крайней мере, в высшей степени соблазнительное умолчание. Мы ведь знаем из Евангелия, что Господь вовсе не отверг, в том смысле, как разумеет это Великий Инквизитор, предложенного ему будто бы дьяволом чуда с хлебами: мы знаем, что, пожалев народ, голодавший в пустыне, накормил Он его: «и ели, и насытились». Не камни ли пустыни превратились в хлебы? «Когда Я пять хлебов преломил для пяти тысяч человек, сколько полных коробов набрали вы кусков? - Говорят ему: двенадцать. - А когда семь для четырех тысяч, сколько корзин набрали вы оставшихся кусков? Сказали: семь. - И сказал им: как же не разумеете?» (Марка, VII, 19-21). Кажется, мы и доныне все еще не «разумеем». Разумеем только Христа, отвергающего хлеб земной, а раздающего - так и не поняли» .
Е. Рерих: «В том Мое свойство: стоять вне жизни и над жизнью, будучи в самом сердце ее. Я – вне, но внутри, Я – над, но под всеми внешними формами и оболочками. Я – хлеб жизни, ибо без Меня хлеб Земли раздирает горло. На призыв Отвечаю, ибо ближе близкого, ближе, чем все вокруг, кажущееся ближайшим. И как только сознание устанавливает истинное соотношение вещей между Мною и внешним, Мой голос начинает звучать. Но если первенство отдается базару, то базарная очевидность встает во всей своей силе. Решает дух, не магическими усилиями и концентрациями, а просто выбором путей» .
В Каббале смысл «принципа Христа» - сефиры Тиферет (Красота) – заключается именно в соединении воедино двух миров – духовного и феноменального.
Н. Лосский: «Условия возможности абсолютного добра включают в себя и условие возможности зла. Но действительное осуществление добра вовсе не требует, чтоы рядом с ним была и действительность зла. Зло могло бы оставаться никогда и никем не осуществленной возможностью, если бы никто не злоупотреблял своей свободой». Представьте себе на минутку, что внезапно все в России если и не возлюбили друг друга, то хотя бы стали выполнять библейские заповеди – не убий, не укради, не возжелай, - тогда не потребовалось бы никаких революций для установления идеального общества, - оно стало бы идеальным само по себе, вне зависимости от государственно-правовой формы и экономической системы производства. Гуманные отношения существуют и при капитализме, бесчеловечное отношение было при социализме, в не меньшей мере сохраняется и сейчас.
Н. Бердяев: «Государственный абсолютизм в демократиях так же возможен, как в самых крайних монархиях. Народовластие так же может лишить личность ее неотъемлемых прав, как и единовластие» .
«Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам», - говорит Христос. Именно сознание определяет бытие, и если наше бытие нас не устраивает, то виновато в этом все общество, ибо мы сами создаем это бытие своими мыслями и действиями.
Т. Карлейль: «Человек не должен жаловаться на времена; из этого ничего не выходит. Время дурное – ну что же, на то и человек, чтоб улучшить его. Тот, кто приходит в отчаяние от гнусности и низости настоящего времени, кто считает, что теперь Диогену нужны были бы два фонаря средь бела дня, должны обдумать следующее: над своим временем человек не имеет власти. Ему не дано спасти падший мир; только над отдельным человеком мы имеем полную, неограниченную, несокрушимую власть. Так употреби же эту власть, спаси человека, сделай его честным, и тогда можешь считать, что ты кое-что сделал, что ты многое сделал и что жизнь твоя и деятельность были не напрасны» .
Природа человека включает в себя три составляющих: дух, душа, тело. Дух – это индивидуальность, высшее «Я».
А. Бейли: «Монадическое сознание, воплощающее божественные цель и намерение жизни и использующее душу для демонстрации через неё неотъемлемой цели Бога. Именно оно определяет качество» Именно оно творит тело как материальную форму для своего волощения, позволяющего ему реализовать себя в мире действия. Душа – личность человека – результат взаимодействия духа и тела, может развиваться только в условиях феноменального мира, преодолевая сопротивление материи, и наполняя себя новым опытом.
А. Бейли: «Сознание личности – это сознание третьего аспекта божественности, аспекта творца. В материи и субстанции оно создает формы, через которые может выражать себя качество для демонстрации на плане явлений божественной природы» .
Задача человека – поднять свою душу, развить личность до божественного уровня. Личность - это межа между царством необходимости и царством свободы. Все три составляющих необходимы в процессе эволюции. Но необходимо правильно определять приоритеты. Ради чего мы живем? Ради тела или ради души? Тело подчинено духу или наоборот?
Рамачарака: «Индра, один из богов, однажды углубился в Природу с целью приобрести жизненный опыт, для чего воплотился в поросенка и потерял всякое представление об истинной своей природе. Он валялся в грязи, рос исправно и превратился в большого, жирного кабана с большими клыками. Затем он обзавелся свиньей и скоро окружил себя выводком поросят и был очень счастлив своим свиным семейством. Некоторые из богов, видя, что Индра забыл, кто он, и что он поверил в реальность своей свиной природы, старались извлечь его из этого заблуждения и говорили: «Очнись, Индра, ты ведь бог». Но Индра хрюкал лениво: «Убирайтесь прочь, не беспокойте меня; - я свинья, и очень счастлив. Очень нужно мне ваше небо, когда у меня вдоволь грязи и есть моя самка с поросятами. Убирайтесь прочь!» Но дружественно расположенные к нему товарищи, боги, желая, чтоб он очнулся, убили сначала его поросят, а потом и самку. Индра рыдал и проливал слезы, визжал и кусался и всячески проявлял свою скорбь и ярость. Наконец, в отчаянии боги убили и его самого, т.е. его свиное тело, как убивают вообще всякую свинью; после чего Индра вышел, освобожденный от своего обольщения, и много смеялся, когда ему рассказывали, какую мечту он взлелеял; затем он вернулся к своей божественной жизни» . Так же и человек «лениво хрюкает», забыв о своей божественной природе, и осознает ее, к сожалению, только после освобождения от физического тела. Задача как раз в том и состоит, чтоб перенести это осознание в феноменальный мир.
Розанов пишет: «Мы не отойдем, кажется, далеко от истины, если скажем, что с искушением прибегнуть, овладевая судьбами человечества, к «земным хлебам» здесь разумеется один страшный, но действительно мощный исход из исторических противоречий: это - понижение психического уровня в человеке. Погасить в нем все неопределенное, тревожное, мучительное, упростить его природу до ясности коротких желаний, понудить его в меру знать, в меру чувствовать, в меру желать - вот средство удовлетворить его, наконец, и успокоить».
В «Подростке» главный герой спрашивает «Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным. Скажите, чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю, что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы скажете, и как вы скажете, так я и пойду, клянусь вам! Ну, в чем же великая мысль?
- Ну, обратить камни в хлебы - вот великая мысль.
- Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь; скажите же: самая великая?
- Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: «Ну вот я наелся, а теперь что делать?» Вопрос остается вековечно открытым».
«Тогда берет Его диавол во Святой Град и поставляет Его на крыле храма и говорит Ему: «Если Ты Сын Божий - бросься вниз; ибо о Том написано: Ангелом своим заповедает о Тебе сохранить Тебя, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». Иисус же сказал ему: «Написано также - не искушай Господа Бога Твоего».
«Между тем, то ли предлагалось Тебе? Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков для их счастья. Эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье, и Сам подал пример тому. Когда страшный и премудрый Дух поставил Тебя на вершине Храма и сказал Тебе: «Если хочешь узнать. Сын ли Ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про Того, что ангелы возьмут и понесут Его, и не упадет, и не преткнется, и узнаешь тогда, Сын ли Ты Божий, и докажешь тогда, какова вера Твоя в Отца Твоего», - то Ты, выслушав, отверг предложение, и не поддался, и не бросился вниз. О, конечно, Ты поступил тут гордо и великолепно, как Бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это - оно-то боги ли? О, Ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, движение броситься вниз, Ты тотчас бы и искусил Господа, и веру в Него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный Дух, искушавший Тебя».
«Так ли создана природа человеческая, чтобы отвергнуть чудо – и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных, основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь с свободным решением сердца? Но Ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергает и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес. Ты не сошел со креста, когда кричали Тебе, издеваясь и дразня Тебя: сойди со креста - и уверуем, что это Ты. Ты не сошел: потому что, опять-таки, не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Столь уважая его, Ты поступил как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него потребовал, и это кто же? Тот, Который возлюбил его более Самого Себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его».
Инквизитор ставит в заслугу себе и своим приспешникам, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы дать маленьким слабым людям их маленькое счастье.
Заратустра заявляет: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».
«Не давай им ничего, – сказал святой. – Лучше сними с них что-нибудь и неси вместе с ними – это будет для них всего лучше, если только это лучше и для тебя! И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!»
«Нет, – отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».
Д. Мережковский: «Вопрос о чуде вообще в сущности своей был самым трудным и мучительным для Достоевского вопросом об отношении естественного и сверхъестественного в лике Христа, который отвергает чудо, как нечто рабское и унизительное для человека, как искушение дьявола, отвергает во имя безграничной внутренней свободы веры. Блаженны те, и только те, в ком совершается внутреннее чудо: вера от чуда - это рабство, это искушение диавола; чудо от веры - это свобода, это знаменье Божье; Христос отвергает внешнее чудо, не рожденное верою, и принимает внутреннюю веру, которая рождает чудеса; не может быть внешних чудес, пока нет внутреннего чуда веры»
Е. Рерих: «Вера может быть названа двигателем жизни. Опытное познание есть результат веры, ибо, прежде чем познать, надо поверить в возможность знания. Можно назвать её ключом к сокровенным вратам постижения жизни. Для того чтобы постичь в жизни известный ряд явлений, надо поверить в возможность их существования и в возможность их достижения. Человек верит в то, что допускает сознание. Сознание допускает силою сердца. Мозговая вера непрочна, мозговая вера ничтожную цену имеет. Потому уверовавший после чуда не нужен, ибо остается в стане невежд»
Г. Федотов: «И в древнем мифе о грехопадении, который лежит в основе христианской теодицеи, Бог создает человека свободным, зная, что этой своей страшной свободой человек погубит прекрасный Божий мир. И Бог желает спасти падший мир не властным словом «Да будет!», а жертвой собственного Сына. В свете этого откровения мы скорее признаем, что ошибалось и грешило полтора тысячелетия христианское человечество, чем что ошибся бог, создав свободным человека, или Христос, взошедший на крест, чтобы спасти человека в свободе»
«На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку». И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми». В словах великого инквизитора звучит абсолютное неверие в людей, заставляющее его относится к ним как к божьим коровкам. Но неверие в человека есть следствие неверия в Бога, в смысл и цель Творения, - на слова Алеши брату: «Твой Инквизитор просто в Бога не верует», - тот отвечает: «Наконец-то ты догадался», По словам Ивана Карамазова, «если доказан черт, то еще неизвестно, доказан ли бог?» Здесь нет даже «лжи во спасение», поскольку спасение и не предполагается, есть только откровенный прямолинейный обман.
Инквизитор относится к людя как к скотам, которых надо всего лишь обеспечить пойлом, чтобы они довольно хрюкали. При этом он забывает, что у каждого из этих «скотов» тоже есть «искра божья», которая не дает ему успокоиться в хлеву, что в любом человеке изначально заложено стремление к развитию как непременное conditio sine qua non. В защиту Инквизитора можно сказать, что люди сами оправдывают его мнение потому, что весьма многие действительно довольны таким положением и не мечтают о большем, тем самым и позволяя такое отношение к себе. Но если он считат себя выше и умнее «стада», то должен предвидеть, что не всегда они останутся такими, и сам обязан искать средства и пути к их развитию и духовному совершенствованию. Он изменяет не только Христу, но и Великому Духу, поскольку и земной рациональный ум не застывает в неподвижности, а имеет тенденцию к развитию и совершенствованию.
Д. Мережковский: «Идеал Великого Инквизитора, поросят эпикуровых, учеников Карла Маркса, у которых пар вместо души, - бесчисленных маленьких, успокоенных под властью Зверя, даже не в зверином, а в скотском царстве, противопоставленном царству Божьему, в страшной, социал-демократической Вавилонской башне, «хрустальном дворце» всемирной сытости»
«Этих господ сегодняшнего дня превзойдите мне, о братья мои, - этих маленьких людей: они величайшая опасность для сверхчеловека! Превзойдите мне, о высшие люди, маленькие добродетели, маленькое благоразумие, боязливую осторожность, кишенье муравьев, жалкое довольство, «счастье большинства»! И лучше уж отчаивайтесь, но не сдавайтесь. И поистине, я люблю вас за то, что вы сегодня не умеете жить, о высшие люди! Ибо так вы живете - лучше всего!», - просит Заратустра соратников.
Далее, по словам Розанова, он «переходит к неугасимым требованиям человеческой души, зная которые и отвечая на них, можно и следует воздвигнуть окончательное, вековечное здание его земной жизни: «В вопросе о хлебах, - говорит он, - заключалась великая тайна мира сего; приняв хлебы, Ты бы ответил на всеобщую вековечную тоску человеческую - как единоличного существа, так и целого человечества вместе - это: «пред кем преклониться». Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, - сыскать поскорее то, перед чем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все эти люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично, как и целого человечества с начала веков. Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом. Они созидали богов и взывали друг к другу: «Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим». И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно - падут пред идолами. Ты знал. Ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой; но Ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось Тебе, чтобы заставить всех преклониться пред Тобою бесспорно, - знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного».
Мы многое из книжек узнаем,
А истины передают изустно:
«Пророков нет в отечестве своем», -
Да и в других отечествах — не густо.
Йоги предупреждали – не ищите воплощенного Учителя. Учитель всегда появляется, когда ученик готов к этому. Поиск учителя всегда связан с потребностью поклонения, обожествления. Именно на этом инстинкте основаны все секты. Нежелание самостоятельно думать, искать ответы на какие-либо вопросы, самому определять, где истина, а где ложь – долго и утомительно. Намного проще найти пророка и поверить ему совершенно бездумно. Обоснованное недоверие к собственным мыслительным способностям не дает возможности отнестись критически к каким-либо заявлениям, концепциям. В то же время, найти истиного пророка трудно, практически невозможно, тогда как лжепророков разного сорта пруд пруди, и у каждого свой собственный бред. Вопрос только в том, куда эти Гамельнские крысоловы заведут своих почитателей?
Открылся лик - я стал к нему лицом,
И он поведал мне светло и грустно:
«Пророков нет в отечестве своем,-
Но и в других отечествах - не густо».
Н. Бердяев: «Тоталитаризм есть религиозная трагедия, и в нем обнаруживается религиозный инстинкт человека, его потребность в целостном отношении к жизни. Но автономия разных сфер человеческой активности, утеря духовного центра, привела к тому, что частичное, раздельное претендует на тоталитарность, целостность» .
Христос появился перед человечеством не в образе грозного царя и не в блеске ожидаемого мессии, а как нищий странник сознательно, именно чтобы не побуждать человека преклониться перед силой, вынужденно.
«Блажен, кто не соблазнится обо мне», - говорит Христос. В переводе Лутковского, более понятном современному читателю, это звучит как «И блажен тот, кто не ошибется во Мне». Ожидание Мессии – это тоже рабские мечты о том, что придет кто-то могущественный и своей волей и разумом быстренько установит царство небесное на земле. Отсюда же стоны о «твердой руке» - от нежелания и неумения самостоятельно думать, принимать решения, воплощать их и нести за них ответственность. Евреи разочаровались в Иисусе, когда увидели, что за них никто устанавливать и воплощать ничего не собирается и спокойно отсидеться не удастся. Бог ступает человеческими ногами и делает все человеческими руками.
Н. Бердяев: «Сын Божий, явившийся в мир в «зраке раба» и распятый на кресте, растерзанный миром, обращен к свободе человеческого духа» .
«Взгляни же, что сделал Ты далее, - и все опять во имя свободы! Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. С хлебом давалось Тебе бесспорное знамя: дашь хлеб -- и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба; но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо Тебя, - о, тогда он даже бросит хлеб Твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть. В этом Ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого заключается не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорее истребит себя, чем останется на земле, - хотя бы кругом его все были хлебы. Но что же вышло? Вместо того чтобы овладеть свободой людей, Ты увеличил им ее еще больше! Или Ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот, вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда - Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, - и это Кто же? Тот, Который пришел отдать за них жизнь свою! Вместо того чтоб овладеть людскою свободой, Ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека навеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою. Вместо твердого древнего закона, - свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою, - но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?»
Свобода выбора мучительна для человека и всегда представляет для него проблему в первую очередь потому, что требует раздумья, различения, усилий, но именно в этом и заключается сущность эволюции. Далеко не всегда человек правильно понимает, в чем заключаются добро и зло, и нередко путает их, а иногда и специально подменяет одно другим, чтобы обмануть либо себя, либо других. Вспоминая свою светскую жизнь, старец Зосима говорит: «Когда вышли мы офицерами, то готовы были проливать свою кровь за оскорбленную полковую честь нашу, о настоящей же чести почти никто из нас и не знал, что она такое есть, а узнал бы, так осмеял бы ее тотчас же сам первый». И даже когда человек абсолютно точно знает, в чем в данной конкретной ситуации заключается добро и зло, он мучается уже не интеллектуальным, а нравственым выбором.
Ошо: «Все в мире диктатуры порождены нами самими, ибо мы хотим, чтобы нам кто-то указывал, что делать. На это есть скрытая причина: когда тебе говорят, что делать, ты не несешь никакой ответственности за правильность своих действий. Но в тот момент, когда ты отказываешься от ответственности, ты отказываешься также и от своей индивидуальности, теряешь свою свободу» .
Разница в идеале Христа и Великого инквизитора очевидна. «Высшее, что вообще можно сделать для всякого существа, - это сделать его свободным», - говорит С. Кьеркегор. Иисус, не наязывая своей воли, предлагает любому человеку уподобиться Богу: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» . Люди были свободны принять Евангелие или отвергнуть его. Свобода их осталась неприкосновенной. Великий инквизитор хочет силой навязать всему миру свою идеологию и заставить остаться навеки в скотском состоянии. Христа называют Богочеловеком, но возникло также и понятие человекобога. В чем между ними разница? В любом человеке, как в Христе, существуют «неслиянно и нераздельно» две природы – божественная и человеческая, высшее «Я», индивидуальность, и низшее «я», эго, личность. В какой-то момент личность достигает такого уровня развития, что божественная индивидуальность имеет возможность проявиться в ней с максимальной эффективностью. В эзотерике энергетический центр, где становится возможным слияние божественной индивидуальности и человеческой личности, называется «центром Христа». Там, где мы видим действие Бога через личность – там есть Богочеловек.
«Что чувствует чувство и что познает ум - никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они. Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит еще Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа. Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоевывает, разрушает. Оно господствует и является даже господином над Я. За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, - он называется Само», - пишет Ницше в «Заратустре».
Е. Рерих: «Я» – центр воли. «Не Я» – то, на что воздействует воля. Значит, первое условие – это отделение «Я» от «не Я». «Я» не есть тело: ни физическое, ни астральное, ни ментальное. Они лишь объекты подчинения. Все рано или поздно будут сброшены. Останется лишь «Я» – Молчаливый Свидетель, их властелин и повелитель, центр, державший частицы этих трех видов материи в определенной форме в виде тел, или оболочек, вокруг себя, вокруг непреходящего центра. Ты – Безмолвный Свидетель, и Я – лишь мы непреходящи в великих потоках трех материй, текущих через формы, или оболочки, наших тел» .
В то же время в западных социальных учениях того времени появилась тенденция к обожествлению человека просто в силу того, что он человек и, следовательно, венец Творения. После мракобесия «темных веков» возрождение античной культуры естественным образом направило интерес философии, науки и искусства к человеку. В период Гуманизма человек воспринимался еще только как лучшее из творений Бога, устремленное к трансцедентоному. В эпоху Просвещения энциклопедисты первыми устранили Бога и поставили на его место разум и его носителя – человека. Причем на место Бога они возвели даже не сверхчеловека Ницше, а просто человека со всеми его пороками, недостатками и слабостями как он есть.
Кириллов в «Бесах» приводит собственную логику: «Если нет бога, то я бог.— Вот я никогда не мог понять у вас этого пункта: почему вы-то бог?— Если бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие.— Своеволие? А почему обязаны?— Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить своеволие, в самом полном пункте?»
Н. Бердяев: «Свобода Кириллова, пожелавшего стать Богом, кончается страшной, бесплодной гибелью. Кириллов сознает своеволие как долг, как священную обязанность. Он должен объявить своеволие, чтобы человек достиг высшего состояния. И он чистый человек, отрешенный от страстей и влечений, в нем есть черты безблагодатной святости. Но и самый чистый человек, отвергший Бога и возжелавший самому стать богом, обречен на гибель. Он уже теряет свою свободу. Он – одержимый, он во власти духов, природу которых он сам не знает. И Кириллов являет нам образ тихого беснования и одержимости, сосредоточенной в себе. В свободе его духа произошли уже болезненные процессы перерождения. Он менее всего свободный духом человек. На путях человекобожества погибает человеческая свобода и погибает человек» .
Комментируя самоубийство одной русской девушки, Достоевский пишет: «Просто грубые натуры истребляют себя самоубийством лишь от материальной, видимой, внешней причины, а по тону записки видно, что у нее не могло быть такой причины. На что же могло быть негодование?.. на простоту представляющегося, на бессодержательность жизни? Это те, слишком известные, судьи и отрицатели жизни, негодующие на «глупость» появления человека на земле, на бестолковую случайность этого появления, на тиранию косной причины, с которою нельзя помириться? Тут слышится душа именно возмутившаяся против «прямолинейности» явлений, не вынесшая этой прямолинейности, сообщившейся ей в доме отца еще с детства. И безобразнее всего то, что ведь она, конечно, умерла без всякого отчетливого сомнения. Сознательного сомнения, так называемых вопросов, вероятнее всего, не было в душе ее; всему она, чему научена была с детства, верила прямо, на слово, и это вернее всего. Значит, просто умерла от «холодного мрака и скуки», с страданием, так сказать, животным и безотчетным, просто стало душно жить, вроде того, как бы воздуху недостало. Душа не вынесла прямолинейности безотчетно и безотчетно потребовала чего-нибудь более сложного» .
«И вновь берет Его Диавол и, возведя на высокую гору, показывает все царства Вселенной во мгновении времени; и говорит Ему: «Все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне». Тогда Иисус говорит ему: «Отойди от меня, Сатана! Ибо написано - Господу Богу твоему поклоняйся и Ему Единому служи». Сфера деятельности мозга и рационального мышления – мир физический, ограниченный. Но князь мира сего хочет, чтобы ему поклонились как высшему, ничем не ограниченному божеству.
Вот что говорит по этому поводу русский эзотерик и мистик П.Д. Успенский в книге Новая модель Вселенной»: «Мы находимся под сильнейшим влиянием средневековой демонологии, и нам трудно понять, что общей идеи дьявола в Новом Завете нет. В нем есть идея зла, искупления, соблазна, идея демонов и их князя, идея нечистого духа; есть Сатана, искушавший Христа; но все эти идеи не связаны одна с другой; они аллегоричны и очень далеки от средневековой концепции дьявола. В четвертой главе Евангелия от Матфея, в сцене искушения в пустыне, Христос, согласно греческому тексту, говорит дьяволу: «иди за Мной» - и в церковно-славянском тексте мы читаем: «следуй за Мной». Но в русском, английском, французском, итальянском текстах это место переведено так: «Отойди от Меня, Сатана!» через восемь стихов Христос говорит рыбакам, которые закидывали сети у озера, почти те же слова: «идите за Мной». Такое сходство в обращении к «диаволу», искушавшему Христа, и к рыбакам, которых Иисус избрал себе в ученики и обещал сделать «ловцами человеков», должно иметь определенный смысл. В данном случае Сатана воплощал собой видимый, феноменальный мир, который никоим образом не должен «отходить», а только служить внутреннему миру, следовать за ним, идти за ним». Люцифер, Сатана – это Активный Интеллект, изначально присущий материи. В то же время он как свинья не в силах самостоятельно поднять голову к небу. Задача чловека, или духа в человеке, - освободить его из земного плена и открыть ему небеса.
Почему Ульянов говорит о сектанстве интеллигенции, сектантстве Ленина? Основатель любой всемирной религии является Богочеловеком, то есть личностью, максимально раскрывшей в себе «присутствие Бога», сумевшей слить воедино свое сознание с сознанием Бога, через которую Бог может действовать свободно. Революционеры же пытаются заменить религию умозрительными учениями, выдуманными собственным, далеко не всегда высокоразвитым, сознанием. И если в случае религии откровение есть дар Бога, то во втором случае это дар Великого Духа, за которым следует Великий инквизитор. Человек ставит идею, а нередко и себя, как глашатая этой идеи, на место Бога, причем абсолютно безосновательно. Это и есть деструктивная секта, разрушающая сознание своих последователей.
Н. Лосский: «Обыкновенно в глубине души таких поборников добра, считающих себя благодетелями человечества, а в действительности совершающих бесчеловечные поступки, таится гордыня; она побуждает их ценить выше живого человека выработанные ими идеалы и проекты» .
Е. Рерих: «Человека, увидевшего мираж и не желающего с ним расстаться, почтут сумасшедшим, но живущие в окружении своих психических продуктов и не желающие их оставить не замечают безумия своего» .
Подобного рода идеологий, выдуманных чьей-то тупой головой, возомнивших себя пророками, хватает и сейчас. Хуже всего, что «пипл хавает» - невежественное, неразвитое сознание не в силах отделить зерна от плевел, не видит за красивыми словами хорошо замаскированной лжи:
Рамачарака: «Огромное большинство людей в наше время подобно стаду овец. Они слышат звон бубенчиков своего вожака и следуют за ним, сами не разбирая, куда идут. И заметьте еще один очень интересный факт. Вожди людей совсем не непременно люди большого интеллектуального достижения, большого книжного знания. Наоборот, гораздо чаще бывает, что вожди людей совсем не являются интеллектуальными светилами. Многие люди до такой степени не имеют доверия к собственному Я, что они, как овцы, следуют за своими вожаками и чувствуют себя несчастными, если нет никого, кто бы их вел. Чем более настойчивы и определенны приказания, тем более они готовы повиноваться им. Всякое положение, высказанное перед ними положительным и авторитетным тоном, принимается ими без возражений, и они действуют согласно ему, даже не пытаясь бороться. Чем более положительно или авторитетно внушение, тем легче принимает его инстинктивный ум. Внушение действует на людей не через интеллект, но через инстинкты. Сила внушения заключается не в силе аргументации, а в авторитетности тона, в повелительности, в уверенности в результатах. Нельзя наложить ярмо ни на один народ, если он сам не согнет перед ним своей шеи; когда же он перерастет это ярмо, он его сбрасывает» .
Возникает ассоциация с Панурговым стадом:
«Панург, не говоря худого слова, швырнул кричавшего и блеявшего барана прямо в море. Вслед за тем и другие бараны, кричавшие и блеявшие ему в лад, начали по одному скакать и прыгать за борт. Началась толкотня — всякий норовил первым прыгнуть вслед за товарищем. Удержать их не было никакой возможности — вы же знаете баранью повадку: куда один, туда и все». У самих же «водителей нации» вследствие внимания им с открытым ртом и безропотного подчинения толпы вырабатывается комплекс мессии.
Е. Блаватская: «Человечество в лучшем случае представляет собою жалкое Панургово стадо овец, слепо идущее за водителем, попавшемся ему в данный момент. Человечество – во всяком случае большинство его – не хочет само думать. Оно рассматривает как оскорбление самое смиренное приглашение шагнуть на мгновение за пределы старых избитых дорог и, судя самостоятельно, вступить на новую дорогу в новом направлении» .
А. Бейли: «Вожди прибегают к тому аргументу, что массы не обладают дальновидностью и не знают, да и не могут знать, что для них хорошо. И это безусловно верно. А раз так, то нужно указывать им, что делать, и вести, не позволяя задумываться и применяя, если нужно силу, к состоянию или форме цивилизации, которую вожди и их сподвижники считают (зачастую совершенно искренне) наилучшими. При этом несогласные или думающие самостоятельно неизбежно оказываются у стенки, ибо ради блага целого должны замолчать» .
Он сделал все, чтоб жизнью наслаждаться
И наслажденье это охранять.
А кто на это вздумал покушаться,
Того стрелять, стрелять того, стрелять.
В этом смысле будет более правильной позиция тургеневского Базарова: «Вы не признаёте никаких авторитетов? Не верите им?» — «Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и всё». Проблема остается только в том, чтобы отличить, когда говорят дело, а когда полную ерунду.
Демагогия, то есть набор ораторских и полемических приёмов, используется специально для введения аудитории в заблуждение. Задача склонить её на свою сторону достигается с помощью ложных теоретических рассуждений, основанных на логических ошибках. Основными и наиболее очевидными демагогическими уловками служат сокрытие истинного положения вещей, недомолвки, отказ от рациональной аргументации. В 17 веке Блез Паскаль публикует «Письма к провинциалу». Одно из писем критикует этику иезуитов. Автор письма, «порядочный человек», беседуя с «добрым патером», узнаёт, что возможно совершать действия, которые принято считать греховными и при этом оставаться безгрешным. «Добрый патер» с целью рассеять недоумение собеседника цитирует труд отца Эскобара. Согласно ему, достаточно одного авторитетного учёного, чтобы сделать любое мнение правдоподобным, и тогда грешник без страха может следовать ему, даже если другой не менее авторитетный учёный будет придерживаться противоположной точки зрения.
Н. Бердяев: «Слова имеют огромную власть над нашей жизнью, власть магическую. Мы заколдованы словами и в значительной степени живем в их царстве. Слова действуют, как самостоятельные силы, независимые от их содержания. Мы привыкли произносить слова и слушать слова, не отдавая себе отчета в их реальном содержании и их реальном весе. Мы принимаем слова на веру и оказываем им безграничный кредит. За словами идут массы. Всякая агитация в значительной степени основана на власти слов, на гипнозе слов. Привычная фразеология скрепляется с инстинктами масс. Для одной массы нужно употреблять «левую» фразеологию, для другой – «правую» фразеологию. Демагоги хорошо знают, какие слова нужно употреблять» . Отсутствие собственного, не навязанного извне, а продуманного, взвешенного и обоснованного мировоззрения, делает людей похожими на бездомных шавок, питающихся объедками чужих мыслей.
Лица стерты, краски тусклы,
то ли люди, то ли куклы.
Взгляд похож на взгляд, а день — на день.
Я устал и отдыхая
в балаган вас приглашаю,
где куклы так похожи на людей.
Арлекины и пираты,
циркачи и акробаты,
и злодей, чей вид внушает страх.
Волк и заяц, тигры в клетке —
Все они марионетки
в ловких и натруженных руках.
А. Макаревич
Е. Рерих: «Закон свободной воли человека не должен быть нарушаем. Нарушение чужой воли накладывает тяжкие путы или гири на ноги нарушителя, ибо, нарушая волю другого, нарушитель берёт на себя его карму для неотменного и неизбежного изживания её собою и на себе» .
Демагог воздействует тем, что льстит толпе, обращаясь к её эмоциям, инстинктам и предрассудкам, выставляет себя далёким от лжи и разжигания злобы, преувеличенно или грубо упрощённо представляет правду, то, что хочет навязать, выдаёт за дело всех добрых и праведных, и представляет его как единственно возможный вариант. Сегодня одним из демагогических методов отвлечь внимание от насущных проблем и переложить собственные ошибки на других является конспирология, или теория заговора, когда собственные промахи объясняются заговором могущественных политических групп. Исторически теории заговора тесно связаны с политической пропагандой, охотой на ведьм, войнами и геноцидом и рассчитаны на низкий уровень аналиического мышления, свойственного рабскому менталитету. Ранее теории заговора были ограничены маргинальной аудиторией, но к настоящему времени получили широкое распространение благодаря средствам массовой информации, Интернету и социальным сетям, способствующих в данном случае распространению маргинального мышления. В массовом сознании, которым манипулирует заинтересованная сторона, заговорщики демонизируются, им приписывают как злые намерения, так и личную аморальность. Это позволяет снять любые моральные ограничения в действиях по отношению к предполагаемым заговорщикам, избежать морального осуждения, так как тот, кто уничтожает таких чудовищ, должен быть признан героем, а не преступником. Тех, кто воспринял ту или иную теорию заговора, трудно убедить отказаться от неё, поскольку сама теория становится вопросом веры, а не гипотезой, которую можно доказать или опровергнуть. Все противоречащие теории факты ими просто игнорируются, Надо сказать, что в России власть не только не борется с этим явлением, но активно поддерживает его в своих интересах. «Имеют уши, и не слышат», - говорит Христос, да и как тут услышишь, когда уши заплеваны ежедневным промыванием мозгов.
Кукол дергают за нитки,
на лице у них улыбки,
и играет клоун на трубе.
И в процессе представленья
создается впечатленье,
что куклы пляшут сами по себе.
К. Леонтьев: «Нынешний христианский Восток вообще есть не что иное, как царство, не скажу даже скептическое, а просто неверующих обывателей, для которых религия их соотичей низшего класса есть лишь удобное орудие агитации, орудие племенного политического фанатизма в ту или другую сторону»
Е. Рерих: «Самоослепленность ограниченности страшна тем, что жертва её не видит своих заблуждений, полагая, что путь избранный и в сторону ведущий правилен. В этом трагедия заблудших. Много их, самоослепленных. Им Скажу: «Идите от меня, не знаю вас, делающих беззаконие». Много темных служителей сознательных, но ещё больше самоослепленных, полагающих, что служат Свету, тогда как служат тьме и заблуждению. Пресечь не Могу, ибо тщетны будут все попытки заставить видеть насильно. Должны стукнуться лбом сами о глухую стену своих заблуждений, чтобы увидеть и понять, что зашли не туда, куда думали, и не тем путем. Можно учиться лишь на собственных ошибках. Чужие ошибки ещё никогда никого не убеждали, иначе бы не ошибались. Коллективные заблуждения могут носить чудовищные формы и достигать огромной сферы распространения» .
Больно бьют по нашим душам
"Голоса" за тыщи миль
Мы зря Америку не глушим
Ой, зря не давим Израиль
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!
Лектора из передачи
Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ
Нас берите, обречённых
Треугольник вас, учёных
Превратит в умалишённых
Ну а нас — наоборот
И. Ильин: «Демагог… не просвещает тех, кому говорит, а запутывает, отводит глаза и наводит на ложный след. Он обращается не к разуму народа и не к доброй воле его, а к тёмному чувству и корыстной страсти. Лишенный чувства ответственности, он не выясняет истинное положение дел и не объясняет его, а искажает так, как это ему нужно. Он не доказывает, а прельщает или пугает; он старается разбудить в душах чувство подозрения, обострить недоверие, вызвать непримиримую жадность и ненависть» .
Достоевский: «Все это лганье, несмотря на всю невинность свою, намекает на чрезвычайно важные основные наши черты, до того, что уж тут почти начинает выступать мировое. Например, 1) на то, что мы, русские, прежде всего боимся истины, то есть и не боимся, если хотите, а постоянно считаем истину чем-то слишком уж для нас скучным и прозаичным, недостаточно поэтичным, слишком обыкновенным и тем самым, избегая ее постоянно, сделали ее наконец одною из самых необыкновенных и редких вещей в нашем русском мире. Таким образом у нас совершенно утратилась аксиома, что истина поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий. В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический. В самом деле, люди сделали наконец то, что всё, что налжет и перелжет себе ум человеческий, им уже гораздо понятнее истины, и это сплошь на свете. Истина лежит перед людьми по сту лет на столе, и ее они не берут, а гоняются за придуманным, именно потому, что ее-то и считают фантастичным и утопическим.
Второе, на что наше всеобщее русское лганье намекает, это то, что мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо, и, чуть в обществе, все русские люди тотчас же стараются поскорее и во что бы ни стало каждый показаться непременно чем-то другим, но только не тем, чем он есть в самом деле, каждый спешит принять совсем другое лицо» .
Эволюция сознания человечества продвигается путем внедрения в сознание человечества идей, общих принципов любви, гармонии, но, проходя через индивидуальные сознания, эти идеи невольно искажаются в степени, пропорцинальной развитию или неразвитости сознания.
А. Бейли: «В конце концов, главная проблема управления в мире заключается в мудром приложении идей. Именно здесь выявляется могущество речи, так же как в религии или образовании ощущается могущество письменного слова, печатной страницы. Великие идеи так и сыплются на общественность: теории диктатуры, коммунизма, нацизма, фашизма, марксизма, национализма, идеалы демократии. То одна, то другая группа мыслителей предлагает свои способы управления публике, которая даже не успевает разобраться в них. И расовая неприязнь, и личные предпочтения, и разного рода иллюзии обязательно найдут себе выражение, обманывая тех, кто не способен мыслить самостоятельно. Тот, у кого хорошо подвешен язык, кто владеет даром играть словами и способен выразительно озвучить людское недовольство, кто мастерски жонглирует статистическими данными, фанатик, предлагающий панацею от всех социальных зол, разжигатель расовой ненависти – никто из них никогда не останется без последователей. Такие люди без труда расшатывают общественное равновесие и приводят своих легкомысленных сторонников либо к скоротечному успеху и власти, либо к позору и забвению»
Н. Бердяев: «Государство всегда имело тенденцию переходить за свои границы. И оно превратилось в автономную сферу. Государство хочет быть тоталитарным. Это относится не только к коммунизму и фашизму. Тайна власти, тайна подчинения людей носителям власти до сих пор не вполне разгадана. Почему огромное количество людей, на стороне которых есть преобладание физической силы, согласны подчиняться одному человеку или небольшой кучке людей, если они носители власти? Тут, конечно, сказывается пережиток древнего рабства человека, которое не вполне преодолено и в демократиях. Властвует тот, кто ввергает народные массы в гипнотическое состояние. Пропаганда играет здесь такую колоссальную роль, она есть вульгарная форма гипнотизирования. И если бы люди обладали способностью не подвергаться гипнозу, то неизвестно, какая власть могла бы удержаться»
Змей в Эдемском саду, обльщая Адама и Еву, говорил: «Будете как боги, знающие добро и зло». Один из параметров божественности - умение отличать добро от зла, – которым сегодня похвалиться могут немногие. Очень легко для неразвитого сознания за красивым словами о добре спрятать откровенное зло. И толпа будет кричать «Одобрям!»
Владимир Вишневский
Но на эту удочку попадаются и сами вожди, об одном из которых Достоевский с иронией пишет: «Сомнения нет, что он кругом в опеке, а между тем я уверен в том (впрочем, это все-таки личное мое мнение), что лишь один он, во всей Европе, даже до сих пор совершенно убежден, что он ровно ни в чьей опеке не состоит, а действует сам по себе. Ловкие люди, овладевшие им, вероятно, и поддерживают в нем сами это убеждение до времени и поддакивают ему изо всех сил, между тем направляя его бесповоротно куда им угодно. Всё это, конечно, потому, что они отлично знают свойства подобных характеров и их самолюбий» .
Ах, до чего порой обидно,
Что хозяина не видно,
Вверх и в темноту уходит нить.
А куклы так ему послушны,
И мы верим простодушно
В то, что кукла может говорить.
Период «человекобожия» тоже был необходим как определенный этап разития сознания. Именно тогда начали вырабатываться инициативность, самостоятельное мышление, умение принимать решения и нести ответственность за них. Оскар Йегер в своей «Всемирной истории» даже не упоминает о периоде буржуазных революций. Для него это период Реформации, религиозных войн, где люди сражались не за кусок хлеба, не за имущественные права, а за свободу совести, а изменение экономического уклада было лишь побочным следствием решения основного вопроса. Реформация сыграла для Европы огромную роль в формировании индивидуального мышления и личной ответственности. В 16 веке в Европе уже обозначились предпосылки для перехода от феодализма к буржуазному строю. Мартин Лютер явился очень своевременно. Католическая церковь запрещала переводы Евангелий и богослужебных канонов на европейские языки, поэтому канон оставался для верующих просто набором звуков, хоть и сакральным, но тем не менее бессмысленным. Протестантизм возвращался к первоначальному христианству, когда каждый был сам себе ученик и учитель, сам изучал Евангелие, сам толковал его в меру своего образования и интеллектуальных способностей. Сам же и был ответственным как за духовные победы, так и за поражения. Католическая же церковь хотела оставить за собой исключительное право на толкование сакральных текстов и соответственно влияние на умы и души людей, запретив свободный поиск и исследование. Цивилизационный сдвиг в Западной Европе в это время был связан с переходом от эволюционного пути развития на инновационный, что характеризуется развитием науки и техники. Активизация этих факторов в условиях господства частной собственности, формирования гражданского общества привела к мощному технологическому рывку западноевропейской цивилизации и возникновению в странах Европы такой политической формы, как либеральная демократия. Для того чтобы перейти на инновационный путь развития, необходимо было особое духовное состояние, становление трудовой этики, превращающей труд из бытовой нормы в одну из главных духовных ценностей культуры. Такая этика окончательно сложилась в Западной Европе в эпоху Реформации в форме протестантской трудовой этики, после чего труд стал самоценным и окончательно вошел в систему главных ценностей европейской цивилизации. Лозунг Реформации «Ora et labora» - «молись и трудись» идеально наложился на мировоззрение среднего класса, индивидуального предпринимателя, купца или ремесленника, благосостояние которых зависело только от них самих, от их ума и таланта. Это период массового роста личного самосознания в Европе, который продолжается уже 500 лет. Западноевропейский христианский идеал «молись и работай», заложивший основы «духа капитализма», означал, что человек, через работу обретая спасение души, не делегирует свои права наверх, а сам решает все возникшие перед ним проблемы. Человек делает выбор между решением своих проблем самостоятельно и их решением с помощью других людей, социальных групп, государства в пользу самостоятельности, между интенсивным и экстенсивным путями ведения хозяйства в пользу интенсивного, в конечном счете, между зависимостью и свободой в пользу свободы.
В. Раков: «Моральный ригоризм ранних буржуа, их глубокая персональная ответственность за все, что с ними происходит, делали их наиболее стабильным элементом в колеблющемся социальном космосе модернизирующейся Европы. Их ценности оказались тем камертоном, по которому этот космос «настраивался», изживая свою опасную хаотичность. Морально-религиозная личность раннего буржуа воспринимала мир поверх социальных барьеров, потому что прежде сняла эти барьеры в себе посредством личного религиозного опыта. Такой человек отвечал только перед Богом и, что то же самое, перед своей совестью. Если достоинствами буржуа являлись глубокая моральность, трудовая этика и потенциальная социальная открытость, то дворянство, также обнаружившее способность к социально-психологическим переменам, выносило в себе в 16-17 вв. такие качества, как личная честь, воспитанность, образованность и художественный вкус. Кроме того, еще одним видоизменением средневекового рыцарства в 16-18 вв. явился джентльмен, родной почвой которого была Англия. Джентльмен – более демократичный, нежели придворный, «потомок» рыцаря, социальный знак, впоследствии отмечавший уже не родовитость, а особую культуру личного поведения. Социально-психологическое обаяние такого рода поведения в эти столетия было огромным, буржуа только начал отыскивать свой вариант человеческого достоинства, свои культурные символы. Таким образом, дворянство по-прежнему оставалось лидером в сфере высоких человеческих стандартов и социокультурных символов. Комплекс аристократических ценностей в определенном смысле сыграл роль одного их воспитателей европейской личности. К середине 19 века понятие личности прочно обосновалось на культурном горизонте Европы. Личность стала базовой ценностью западной цивилизации» .
В России же свободным периодом можно назвать только краткий промежуток времени между освобождением крестьян в 1861 г. и революцией, поэтому сознание по большей части остается групповым, общинным, поскольку и после революции насаждался тот же самый «коллективизм».
Н. Бердяев: «Ложь коллективизма заключается в том, что он переносит нравственный экзистенциальный центр, совесть человека и его способность к суждениям и оценкам из глубины человеческой личности в quasiреальность, стоящую над человеком. В коллективизме человек перестает быть высшей ценностью» . Перед нами задача выработки самостоятельного мышления, не связанного идеологическими догмами и авторитетами, только-только еще поставлена, и неизвестно, какие катаклизмы потребуются, чтобы дикую толпу превратить в мыслящее общество. Основное, что в данном случае необходимо, это просвещение, причем, именно истинное разностороннее просвещение, а не однобокое образование и не лживая идеологическая пропаганда.
Е. Трубецкой: «Но сорвите с человека его царственный венец, развенчайте разум, и здание свободы разом рухнет, ибо вместе с разумом рушатся все наши человеческие ценности. Упраздните эту грань между человеком и животным царством; тем самым вы ниспровергнете самые основы правового порядка и возвеличите деспотизм. Тогда человек совершенно равноправен животному: его можно обращать в орудие. Если человек есть червь, то его дозволительно раздавить» .
Человек, а тем более общество, не может одномоментно изменить свое сознание, но он должен стремиться к этому, ощущать, как он, по словам Чехова «выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Зато я жил, и жил я не напрасно!
Хоть, может быть, под бурею невзгод,
Борьбою сломлен, рано я угасну,
Но нечто есть во мне, что не умрет,
Чего ни смерть, ни времени полет,
Ни клевета врагов не уничтожит,
Что в эхе многократном оживет
И поздним сожалением, быть может,
Само бездушие холодное встревожит .
В. Иванов: «Для Запада байронизм означал по преимуществу пессимизм философский и общественный, «мировую скорбь», плач и рыдание и неукротимый ропот на тризне надежд великой французской революции. Для славянства он был огненным крещением духа, вестью об извечном праве и власти человеческой личности на свободное самоопределение перед людьми и Божеством. Французская формула свободы равенства и братства была рассудочна, поверхностна и по существу отрицательна: освобождая гражданина, она порабощала в нем человка, она рассматривала личность как нечто подлежащее уравнительному ограничению и обузданию, она была плодом тирании множества над каждым»
В этом и заключалась дьявольская подмена – вместо того, чтобы выявить в человеке божественную сущность, социалисты обожествили его самые низшие стороны.
В. Соловьев: «Наш простой народ, как и всякий другой, весьма далек от идеального совершенства, но ведь этим господам нужно, чтобы он был как можно хуже, - на его недостатках и пороках зиждутся их собственные притязания»
Марксизм еще более утрировал идеи энциклопедистов – человекобогом стал не всякий человек, а исключительно представитель пролетариата.
А. Мень: «В своей книге о Демокрите и Эпикуре Маркс откровенно утверждает человекобожие. По его словам «рядом с человеком не должно быть никакого божества» .
«Они порочны и бунтовщики, - говорит Великий инквизитор, - но под конец они-то и станут послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать, - так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твое. Мы их обманем опять, ибо Тебя уже мы не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать».
«Само по себе безразлично, истинно то или другое, но в высшей степени важно, насколько верят, что оно истинно», - резюмирует Ницше в «Антихристианине» сущность массового сознания.
Уолш: «Послушание не является творением и поэтому никогда не приведет к спасению. Послушание — это реакция, в то время как творение — это чистый выбор, не продиктованный, не требуемый. Чистый выбор ведет к спасению души через чистое творение высшей идеи в каждый явленный миг.
Функцией души является указать свое желание, а не навязать его.
Функцией ума является сделать выбор из его возможностей.
Функцией тела является осуществить этот выбор.
Когда тело, разум и душа творят вместе, в гармонии и в единстве, Бог проявляется во плоти.
Тогда душа по-настоящему узнает себя на своем собственном опыте» .
В «Бесах» относительно романа Чернышевского «Что делать?» Верховенский-старший говорит: «Я согласен, что основная идея автора верна, — говорил он мне в лихорадке, — но ведь тем ужаснее! Та же наша идея, именно наша; мы, мы первые насадили ее, возрастили, приготовили, — да и что бы они могли сказать сами нового, после нас! Но, боже, как всё это выражено, искажено, исковеркано! — восклицал он, стуча пальцами по книге. — К таким ли выводам мы устремлялись? Кто может узнать тут первоначальную мысль?»
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово
Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
К. Леонтьев: «Роман этот, отвратительный художественно, грубый, дурно написанный, сделал, однако, своего рода отрицательную пользу: он показал впервые ясно, чего именно хотят люди этого рода. И в этих людях сказался отчасти великоруссизм, хотя на этот раз своими вредными сторонами, своими разрушительными выводами»
Отцы церкви еще полтора тысячелетия назад предвидели стратегию Антихриста: Определение св. Кирилла Иерусалимского: «Сначала как муж разумный и образованный, он напустит на себя лицемерную умеренность и человеколюбие. Потом же (будучи признан Мессией) покроет себя всеми преступлениями бесчеловечия и беззакония, так что превзойдет всех бывших до него злодеев и нечестивцев, — имея ум крутой, кровожадный, безжалостный и изменчивый». Св. Ефрем Сирин дает наиболее полный образ лицемерного праведника: «он примет зрак истинного пастыря, чтобы обмануть стадо. Представится смиренным и кротким, врагом неправды, сокрушителем идолов, великим ценителем благочестия, милостивым, покровителем бедных, необычайно прекрасным, кротчайшим, ясным со всеми. И во всем этом под видом благочестия будет обманывать мир, пока не добьется царства». После воцарения своего он сбрасывает маску: «Теперь он уже не благочестив, как прежде, не покровитель бедных, а во всем суров, жесток, непостоянен, грозен, неумолим, мрачен, ужасен и отвратителен, бесчестен, горд, преступен и безрассуден».
М. Бакунин: «Государство есть зло, но зло, исторически необходимое. Такова уж логика всякой власти, что она в одно то же время неотразимым образом портит того, кто ее держит в руках, и губит того, кто ей подчинен. Что в частной жизни называется гнусностью, подлостью, преступлением, то для правительства становится доблестью, добродетелью, долгом. Правительственная наука выработалась и усовершенствовалась веками. Это наука о том, как грабить народ наименее для него чувствительным образом, так, чтобы не оставить у него ничего лишнего, потому что всякое лишнее богатство дало бы ему лишнюю силу; наука о том, как держать в страхе и повиновении миллионы людей; наука о том, как покрывать целые страны мельчайшею бюрократической сетью и как рядом бюрократических порядков, узаконений и мер опутать, разъединить и обессилить народные массы так, чтобы они не могли ни сговориться, ни соединиться, ни двинуться, чтобы они всегда оставались в относительном, спасительном для правительства невежестве и чтобы к ним не могли подойти ни мысль новая, ни живой человек»
«Он всё видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо».
Лишь тот достоин жизни и свободы
Кто каждый день идет за них на бой,-
говорит Гете в «Фаусте». Тот, кого сделали рабом, достоин этого, потому что это именно его холопское сознание позволяет ему так обращаться с собой. Основоположник интегральной йоги Шри Ауробиндо Гхош писал: «Сражайся, пока руки твои свободны, используя свои руки, свой голос, свой мозг и все другие виды оружия. Враги заковали тебя в цепи в темнице и кляпом заткнули тебе рот? Тогда сражайся с помощью твоей безмолвной все-осаждающей души и твоей дальнобойной воли, когда же ты мертв, продолжай сражаться с помощью силы, объемлющей весь мир, которая исходит от Бога внутри тебя».
Но воспрянь! Душой недужной
Не склоняйся пред судьбой,
Беззащитный, безоружный,
Смерть зови на смертный бой!
В. Соловьев «Три подвига»
«Завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра же, по одному моему мановению, бросится подгребать к Твоему костру угли», - говори инквизитор Иисусу.
« Вы умирали?
— Три раза. И каждый раз меня пытались убить именно те, кого я спасал» .
Версилов насмешливо рассказывает: «Петр Ипполитович вдруг сейчас стал там уверять этого другого рябого постояльца, что в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам, и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим... ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор». Судя по этому анекдоту из «Подростка» и через 2000 лет после Христа люди все так же готовы осудить его. Но если бы эти учителя человечества не приходили, то оно бы и не развивалось.
П. Успенский: «Послания апостола Павла образуют здание церкви. Это – упрощенное изложение идей Евангелий, их материализация, их применение к жизни, причем такое применение, которое нередко идет против эзотерической идеи. В дальнейшем расхождение стало еще более значительным. Мысль о том, что родись Христос позднее, он не только не смог бы возглавить христианскую Церковь, но даже, вероятно, и принадлежать к ней, отнюдь не является новой. А в эпоху наивысшего блеска, могущества и власти Церкви его, несомненно, объявили бы еретиком и сожгли бы на костре» .
Упрощение евангельских идей в изложении Павла, возможно, не его собственный промах, а вина тех, кто в дальнейшем толковал и интерперетировал его тексты с буквальной точки зрения, в то время как у него самого можно найти за обычными словами гностическую мудрость.
Ф. Мориак пишет об «ужасном вопросе» «актуальности Христа»: «Наше время помогает лучше понять таинственный вопрос, поставленный Иисусом Самому Себе, так и оставшийся без ответа: «Когда Сын Человеческий вернется, найдет ли Он еще веру на земле?» Сегодня мы можем сказать, что именно Он, несомненно, найдет: подготовку к вере при почти полном отсутствии какого-либо положительного верования и необычайную опустошенность человеческой души. Огромные стада изнуренных овец блуждают без пастыря по улицам больших городов и, служа недолговечным идеям, расточают сокровище бескорыстия и любви, за которое могли бы приобрести вечность в тот день, когда Имеющий жизнь придет и скажет: «Не бойтесь, это Я» .
Правда Великого инквизитора заключается в том, что, несмотря на бурное развитие культуры в течение последних 5 тысяч лет, может показаться, что человек очень мало изменился – он стал более информированным, технически оснащенным, но он не стал ни умнее, ни лучше, чем во времена Сократа или Христа, поскольку не изменился сам способ мышления; рабское сознание, неумение и нежелание мыслить самостоятельно, стремление переложить на кого-то обязанность думать и решать характерны и для сегодняшнего человека, и у инквизитора есть основания для презрения к нему. Безвольного раба презирают даже те, кто довел их до этого состояния. Но до подобного состояния человек, прежде всего, доводит себя сам. «Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал!» - говорит он.
Революция в России смогла состояться не столько в силу дикости и невежества основной массы народа, сколько в силу его холопского менталитета. Холоп не чувствует себя гражданином, не ощущает свою личную ответственность за страну и за свое и ее будущее. В. Новодворская пишет, что Ленин «знал, какие технологии надо применить, чтобы уничтожить всех, кто смеет сопротивляться. Он применил все эти технологии. Однако он сумел применить их только потому, что общество было не готово к сопротивлению» .
Боги, пророки всегда приходят рано, когда из всего человечества только очень небольшая часть готова к восприятию их учений, остальные же требуют «Распни его!»
Розанов: «Между истиною, которая безотносительна и присуща только абсолютному Богу, и между этим законом страдания, которому подчинен человек вследствие относительности своей природы, лежит непереступаемая бездна. Пусть, кто может, влечет человека по пути первой; он будет следовать всегда по пути второго. Это именно и высказывает Инквизитор: не отрицая высоты принесенной Спасителем истины, он отрицает только соответствие этой истины с природою человека и, с тем вместе, отрицает возможность следования его за ней. Другими словами, он отвергает, как невозможное, построение земных судеб человека на заветах Спасителя и, следовательно, утверждает необходимость построения их на каких-то иных началах».
«А что, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, - единственно с тою целью, чтобы все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять на своей глупой воле пожить», - пародирует настроения социалистов Достоевский в «Записках из подполья».
Г. Федотов: «Никто не может оспаривать русскости «воли». Тем необходимее отдавать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха. Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, не стесняясь никакими социальными узами. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе, воля всегда для себя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культе пустыни, дикой природы, кочевого быта, вина, разгула, самозабвения страсти, - разбойничества, бунта и тирании»
Спрячь за решеткой ты вольную волю
Выкраду вместе с решеткой
Н. Бердяев: «Первая свобода предоставляется человеку, она изживает себя и переходит в свою противоположность. Эту трагическую судьбу свободы и показывает Достоевский в судьбе своих героев: свобода переходит в своеволие, в бунтующее самоутверждение человека. Свобода делается беспредметной, пустой, она опустошает человека. Но свобода переходит в рабство, свобода губит человека, когда человек в буйстве своей свободы не хочет знать ничего высшего, чем человек. Если нет ничего выше самого человека, то нет и человека. Если нет у свободы содержания, предмета, нет связи человеческой свободы со свободой божественной, то нет и свободы. Если все дозволено человеку, то свобода человеческая переходит в рабствование самому себе. А рабство у самого себя губит самого человека» .
Одна из причин, почему в России выработалась абсолютная монархия, иногда граничившая с деспотизмом, заключается в том, что трудно управлять народом с анархическими наклонностями. Существует характерный рассказ о поведении крестьянина, который сам признал, что государственная власть, встречая человека своевольного, должна бывает принудить его к порядку строгими, даже иногда деспотическими методами. В Петербурге весной таял лед на Неве, и переходить через реку по льду стало опасно. Градоначальник распорядился поставить полицейских на берегу Невы и запрещать переход по льду. Какой-то крестьянин, несмотря на крики городового, пошел по льду, провалился и стал тонуть. Городовой спас его от гибели, а крестьянин вместо благодарности стал упрекать его: «Чего смотрите?» Городовой говорит ему: «Я же тебе кричал». – «Кричал! Надо было в морду дать!» .
У русского человека жажда справедливости выливалась в искание Божьей Правды как утаенной Справедливости. Еще Цицерон писал: «Несправедливый закон не создает право», уравнивая, таким образом, мораль и право. И русский народ более склонен ориентироваться на понятия справедливости, чем на закон, жить «по понятиям».
М. Е. Салтыков-Щедрин: «Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения».
По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.
Борис Алмазов
На этой основе сформировалась такая установка, как «правдоискательство». На уровне «безмолвствующего большинства» это выливалось в конструирование социально-утопического народного идеала Правды как предвосхищения совершенной человеческой жизни на Земле. Причем эта жизнь казалась не воображаемой, а реальной, лишь временно отчужденной и потому требующей «законного возвращения». Правда знаменовала собой также справедливость земных дел, прежде всего социальных отношений, поэтому первопричину всякой «неправды» русский человек усматривает в противоположности между «богатыми» и «бедными». За «неправду» отвечают имущие, именно они воплощают в себе отрицательное начало, «неприязненный дьявольский ум».
Достоевский в «Братьях Карамазовых» описывает такое мировоззрение: «Видишь, сударь, когда сын божий на кресте был распят и помер, то сошел он со креста прямо во ад и освободил всех грешников, которые мучились. И застонал ад об том, что уж больше, думал, к нему никто теперь не придет, грешников-то. И сказал тогда аду господь: «Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова приду». Положительное начало, «правда», сотворенная Богом, живет в неимущих. Отсюда проистекает понимание справедливости земных дел как искоренения социального угнетения, проистекающего от дьявола. Борьба Правды и Неправды мыслится как столкновение сил добра и зла. Самое существенное в Правде (Справедливости) – это образ совершенного человеческого общежития, построенного на началах равенства, согласия и любви. Причем равенство понималось не как «равенство возможностей», а как равенство в доходах, распределении и потреблении.
Н. Бердяев: «В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными ее очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалуется о горе и страдании народа и всего мира, и мука ее не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным» .
В произведениях Достоевского просматривается разница в идеалах между «низами» и «верхами». В «Братьях Карамазовых» он пишет: «Итак, что же такое старец? Старец — это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, — не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то всё равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано». Знал Алеша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он понимал это, но то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель божьей правды в глазах народа».
Н. Бердяев: «Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа, – это было бы слишком мужественно-дерзновенно. Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью, подобно тому как он хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени. Русский народ в массе своей ленив в религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не горная; коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности. Святость остается для русского человека трансцендентным началом, она не становится его внутренней энергией. Русский человек совсем и не помышляет о том, чтобы святость стала внутренним началом, преображающим его жизнь, она всегда действует на него извне. Святость слишком высока и недоступна, она – уже не человеческое состояние, перед ней можно лишь благоговейно склоняться и искать в ней помощи и заступничества за окаянного грешника. Почитание святых заслонило непосредственное богообщение. Святой – больше, чем человек, поклоняющийся же святому, ищущий в нем заступничества, – меньше, чем человек. Где же человек? И колеблется русский человек между началом звериным и ангельским, мимо начала человеческого. Русская слабость, недостаток характера чувствуется в этом вечном желании укрыться в складках одежд Богородицы, прибегнуть к заступничеству святых. Божественное начало не раскрывается изнутри, в самой русской воле, русском жизненном порыве»
А. Бейли: «Эмоциональные последователи церквей всех вероисповеданий и направлений всегда склонны прятаться от треволнений и тягот жизни за убеждением в ведущем Присутствии Бога и слепой покорностью тому, что обобщённо называется «волей Божьей». Практика жизни в Присутствии Бога – в высшей степени желанный и необходимый этап, но надо понимать, что это означает и неотступное преобразование ощущения двойственности в ощущение отождествлённости. Принятие Воли Бога может выразиться в виде согласия с безысходностью обстоятельств и условий собственной жизни и нежелания сделать хоть что-нибудь, чтобы как-то улучшить и облегчить своё положение (а то и вырваться из него). Судьба и ситуация понимаются при этом как неизбежность безропотной и безмятежной жизни. При этом неминуемо развивается дух покорности и приятия, и, называя своё положение выражением воли Божьей, человек находит в себе силы выносить её»
«В русском культурном архетипе не могла сформироваться такая ценность как свобода, а возникла только воля как стихийная крайняя форма протеста личности против поглощения ее социумом, государством. Свобода как ключевое понятие западноевропейской культуры означает, с одной стороны, возможность выбора для себя, а с другой – и уважение аналогичного права у других. В русском культурном архетипе понятие «свобода» вытесняется понятием «воля» как свободы лишь для себя и безразличие к чужой свободе – от равнодушия до подавления» .
«Потребность всемирного соединения есть последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великой историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы пролетели, как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению», - говорит инквизитор.
Но это всемирное единение не может основываться на насилии и принуждении. Всем завователям прошлого, настоящего и будущего оставил свою картину русский художник Василий Верещагин.
«Апофеоз войны»
Д. Мережковский: «Смысл всех Наполеоновских войн - основание всемирной монархии, возрождение древней римской культуры в новых, более сознательных и величественных формах для того, чтобы «утвердить, освятить, наконец, господство разума и полное проявление, совершенное торжество всех человеческих сил. «Париж сделался бы столицей христианского мира, и я управлял бы миром религиозным так же, как политическим», «Папа будет в Париже, - продолжает Наполеон, - ибо где же и быть главе христианской церкви, как не в столице христианского мира, рядом с главою государства» . Это напоминает слова Великого Инквизитора:
«Приняв меч и порфиру кесаря, Ты основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же и владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью, и в чьих руках хлебы их? Мы и взяли меч Кесаря, а, взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним. И если за Тобою, во имя хлеба небесного, пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного?»
Далее Розанов пишет: «Это чувство жалости наполняет и душу Инквизитора, и он говорит твердо: «Нет, нам дороги и слабые», и быстро мелькает в его уме мысль о том, как он и те, которые поймут его, устроятся с этими слабыми: но уже устроятся совершенно одни, без Него, хотя, за отсутствием другой устрояющей идеи, во имя Его». «Самая горячая любовь к человеку в ней сливается с совершенным к нему презрением, безбрежный скептицизм - с пламенною верою, сомнение в зыбких силах человека - с твердою верою в достаточность своих сил для всякого подвига; наконец, замысел величайшего преступления, какое было совершено когда-либо в истории, с неизъяснимо высоким пониманием праведного и святого».
Умберто Эко: «Фашизм исповедует популистский элитаризм. Втайне тоталитаризм презирает низшие слои, однако на словах граждане составляют лучший народ на свете. В особенности тем, кто стоит на грани нищеты, говорят, что факт рождения в этой великой стране является большим преимуществом. Так выковывается национализм. Однако не может быть патрициев без плебеев. Вождь, который знает, что получил власть не через делегирование, а захватил силой, понимает также, что сила его основывается на слабости массы, и эта масса слаба настолько, чтобы нуждаться в погонщике и заслуживать его. Вождь претендует на то, чтобы представительствовать от всего народа. Утратив право делегировать, рядовые граждане не действуют, они только призываются играть роль народа, в связи с чем народ перестает быть народом в сущности, вырождаясь в театральный феномен» .
Зря ты, Федя!.. Для меня
Мой народ — моя родня.
Я без мыслей об народе
Не могу прожить и дня!..
Утром мажу бутерброд —
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло,
И компот не льется в рот!
Л. Филатов
Ницше разделяет два типа сострадания – истинное сострадание Христа и ложное – инквизитора: «По ту сторону добра и зла»... Это, по меньшей мере, не значит: «по ту сторону хорошего и плохого». Сострадание к вам! это, конечно, не сострадание в том смысле, как вы понимаете его: это не сострадание к социальным «бедствиям», к «обществу» и его больным и обездоленным, порочным и изломанным от рождения, распростертым вокруг нас на земле; еще менее сострадание к ропщущим, угнетенным, мятежным рабам, которые стремятся к господству, называя его «свободой». Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим, как человек умаляется, - и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания. Благоденствие, как вы его понимаете, - ведь это не цель, нам кажется, что это конец! Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, - заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, - разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастье, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпении, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, - разве не было даровано ей это под оболочкой страдания, под воспитанием великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день - понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, - к тому, что страдает по необходимости и должно страдать? А наше сострадание - разве вы не понимаете, к кому относится наше обратное сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? - Итак, сострадание против сострадания! Всякое возвышение типа «человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества. Без пафоса дистанции совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос - стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний» .
Е. Рерих: «Жалость – для слабых. Сильный дух не нуждается ни в сочувствии, ни в жалости. Несчастные люди, и очень хотят, чтобы их жалели. Запомните: сильному не нужна жалость, она его унижает и лишает сил» .
Интересно проследить сходство в трактовке Ницше понятий «мораль», «сострадание» и политическими воззрениями Лао-цзы, изложенными в «Дао-дэ-цзин»: «5. Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить своей собственной жизнью. 18. Когда устранили великое дао, появились, «человеколюбие» и «справедливость». «После утраты дао появляется добродетель, после утраты добродетели появляется милосердие, после утраты милосердия появляется справедливость, после утраты справедливости появляются церемонии» . И тот, и другой говорят о необходимости не пустых разговоров, мудрствований, спекуляций, а конкретных дел, надлежащего образа жизни, свободного от ханжества, лицемерия. «Словесное учение недействительно и несущественно, а истинное учение должно осуществляться на деле. Лаоси утверждает, что всевышнее существо, Тао, и должно быть идеалом нашей жизни. «Живущий по Тао равен Тао», выражение, которое невольно напоминает великое изречение Христа Спасителя: «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный» .
«Итак, перед нами великий гуманист, восставший против Бога, во имя любви к человеку, и решивший «исправить подвиг» Христа»: «Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии. Поняв всё это, он воротился и примкнул... к умным людям», - говорит Иван.
Он не требует от человека величия духа, подъятия на себя креста господня, свободного подвига. Зато и обещает он человеку не бесконечное блаженство обладания абсолютным добром, а «тихое, смиренное счастье». Глядя на окружающую действительность и населяющих ее людей, можно понять и инквизитора: «Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их, наконец, не гордиться, ибо Ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что смогли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и смеху, светлой радости и счастливой детской песенке».
Д. Мережковский: «Заячий страх, заячья покорность, отречение от жизни, проклятие жизни, самое безнадежное из всех проклятий, тихое, смиренное»
Е. Рерих: «Народная пословица «Каждый сам кузнец своего счастья» глубже, чем это кажется. Человеку дана власть. Не раб, но творец своей судьбы. Все эти тысячи сгорбленных жизнью людей с потухшими глазами сами творцы и создатели убожества своего. Кто ты? Человек. Скажи Мне, что сделал ты властью, данной тебе Космосом, из жизни своей? К чему привела тебя твоя царственная воля, и чем живешь, и о чем мыслишь? Все, что окружает тебя, есть создание твоих собственных рук и твоих устремлений, прямое следствие напряжений воли твоей. Ты жалуешься на судьбу, на здоровье, на людей! Но нет таких условий, которые бы лежали вне твоей кармы. А создал ее ты» .
В полемическом сочинении «К генеалогии морали» Ницше с сарказмом пишет: «Слабость следует перелгать в заслугу, это бесспорно - с этим обстоит так, как вы говорили», - Дальше! – «а бессилие, которое не воздает, - в «доброту»; трусливую подлость - в «смирение»; подчинение тем, кого ненавидят, - в «послушание». Безобидность слабого, сама трусость, которой у него вдосталь, его попрошайничество, его неизбежная участь быть всегда ожидающим получает здесь слишком ладное наименование - «терпение», она столь же ладно зовется добродетелью; неумение отомстить за себя называется нежеланием мстить. Говорят также о «любви к врагам своим» - и потеют при этом».
Заратустра говорит: «Теперь все самое нежное в тебе должно стать самым суровым. Человек же самое мужественное животное: этим победил он всех животных. Победной музыкой преодолел он всякое страдание; а человеческое страдание - самое глубокое страдание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание». «И недавно я слышал, как говорил он такие слова: «Бог мертв; из-за сострадания своего к людям умер Бог». Бог умирает, когда ложно понятое сострадание не поднимает людей, как было задумано планом Творения, а убивает в них божественную искру, навеки оставляя в животном состоянии, потакая их слабости, вместо того, чтобы сделать сильнее.
Н. Бердяев: «Жесткость совсем не есть жестокость, она есть свойство духовное, а не биологическое, – жертва низшими состояниями духа во имя высших состояний, жертва элементарными благами во имя восхождения и эволюции человека. По личному своему опыту каждый человек знает, что боязливая и размягчающая отсрочка некоторых страданий и жертв ведет лишь к тому, что в будущем эти страдания и жертвы делаются еще большими. Есть неотвратимая жестокость в развитии жизни, и при исполнении заповеди жесткости и твердости эта жестокость может уменьшиться и сократиться» .
Затем Великий инквизитор выстраивает и обосновывает свою концепцию «града земного», анализируя вопросы искусителя и ответы Христа.
«Если же - тайна, - говорит Инквизитор, - то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а - тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки». Рабское сознание лениво, оно отказывается работать, познавать, определять, различать, чем и пользуются властители, изменяя понятия добра и зла в угоду идеологии, поставленной на службу их интересам.
Н. Бердяев: «Совершенно ошибочен взгляд прагматизма, что Истина есть полезное для жизни. Истина может быть вредна для устройства обыденной жизни. Христианская Истина могла быть даже очень опасна, от нее могли рухнуть все государства и цивилизации. И потому чистая Истина христианства была приспособлена к обыденной человеческой жизни и искажена, было исправлено дело Христа, как говорит Великий Инквизитор у Достоевского» .
Ф. Мориак пишет с горькой иронией: «Было бы намного спокойней и лучше, если б Он вообще не родился! Да-да! Тогда предавшие Его спокойно спали бы, повернувшись лицом к пустоте»
На каких началах хочет построить «земной Иерусалим» Великий инквизитор? Какие идеалы будут в нем господствовать? Что будет представлять из себя новое идеальное общество в его понимании?
Даниил Андреев говорил о переходе функций пророка в России от святых к писателям. К вестникам, как он их называет, Андреев относил Пушкина, Лермонтова, Достоевского. Одним из таких вестников был Салтыков-Щедрин, который нарисовал образ Сталина в «Истории одного города» за 50 лет до его появления на исторической сцене: «Это мужчина среднего роста с каким-то деревянным лицом... как смоль чёрные волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамляют узкий лоб. Глаза, осенённые несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; губы тонкие, бледные, опушённые подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам. Одет в военного покроя сюртук, застёгнутый на всё пуговицы».
«Читаешь – и вздрагиваешь. Что это? Когда и о ком написано? – Написано в шестидесятых годах прошлого века. Но почему же такое невероятное совпадение с обликом, слишком уж памятным именно нашему поколению? – Читаем дальше».
«Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение. Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта – совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они оказались, принадлежит исключительно им одним. Обыкновенно противу идиотов принимаются известные меры, чтобы они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что им встречается на пути. Но меры эти почти всегда касаются только простых идиотов; когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется. Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно. На его лице не видно никаких вопросов; напротив того, во всех чертах выступает какая-то солдатская невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены. Какие это вопросы? Как они решены? Может быть, это решенный вопрос о всеобщем истреблении, а может быть, только о том, чтобы все люди имели грудь, выпяченную вперед на манер колеса. Ничего неизвестно. Известно только, что этот неизвестный вопрос во что бы то ни стало будет приведён в действие. А так как подобное противоестественное приурочение известного к неизвестному запутывает ещё более, то последствие такого положения может быть только одно: всеобщий панический страх» .
Тебя связали кумачом и опустили на колени
Сверкнул топор над палачом,
А приговор тебе прочел
Кровавый царь, великий гений
Земной прообраз Великого инквизитора Достоевский описывает в «Бесах» в образе Шигалева: «В жизнь мою я не видал в лице человека такой мрачности, нахмуренности и пасмурности. Он смотрел так, как будто ждал разрушения мира, и не то чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые могли бы и не состояться, а совершенно определенно, так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого».
Дракон: «Наш ученый, теоретик. В молодости шалил, думал. Потом поумнел — стал соображать» . Сама его система – это и есть та страшная полунаука, пародия на марксизм. «Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187... года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия — всё это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого. Кроме того, объявляю заранее, что система моя не окончена. (Смех опять). Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого».
Сам Достоевский, естестенно, придерживался противоположного мнения, которое он излагает, анализируя «Анну Каренину» Толстого: «Во взгляде же русского автора на виновность и преступность людей ясно усматривается, что никакой муравейник, никакое торжество «четвертого сословия», никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно, и от виновности и преступности. Выражено это в огромной психологической разработке души человеческой, с страшной глубиною и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения. Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь не определены и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть Тот, который говорит: «Мне отмщение и аз воздам». Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека» .
Н. Бердяев: «Учение Великого Инквизитора, как и учение Шигалева, порождены своеволием, богопротивлением. Свобода переходит в своеволие, своеволие переходит в принуждение. Это – роковой процесс. Те, которые пошли путями своеволия и самоутверждения, которые направили свою свободу против Бога, не могут сохранить свободу, они неизбежно приходят к ее попиранию. Они неизбежно должны отречься от первородства человеческого духа, от его первородной свободы, они предают свободу царству необходимости, они приходят к величайшим насилиям. Это – одно из самых гениальных прозрений Достоевского» .
Г. Федотов: «Марксизм понимал свободу инструментально, как средство в борьбе за диктатуру пролетариата: вскрывая «буржуазную подоплеку» освободительного движения, он унижал и обессмысливал свободу в глазах неискушенных в тактических тонкостях масс»
Интересно, что многие утопии предполагали не только «земной рай», но и несомненные элементы фашизма, заимствованнные потом различными его направлениями:
П. Новгородцев: «Платон ясно осознавал, что, как ни удаляй людей от соблазнов мира и от тлетворных внешних влияний, все же остаются опасности внутренние, которые постоянно грозят установленной гармонии жизни – изменяющиеся воззрения новых поколений, пылкие стремления молодежи, протесты масс и, наконец, неподатливость человеческой природы вообще, которую трудно удержать в строго определенных рамках. Все это – неизбежные помехи для общественного согласия и единства. Ввиду этого Платон прибегает к особому средству. Установив для граждан своего проектируемого государства подробнейшие законы, предусмотрев каждый шаг их жизни, он предлагает организовать систему постоянных увещеваний и убеждений общества в истине основ того государственного строя, который он хочет осуществить. Он предлагает составить хоры, которые будут петь гражданам на разные лады, что добродетель и счастье неразлучны, что гражданин должен стремиться к общему и не уклоняться от предначертанного пути песнопения и славословия добродетели вечно раздаются в этом обществе; даже старики участвую в этой задаче увещеваний, как рассказчики поучительных саг. Все это имеет целью внушить гражданам верность определенному духу, как бы загипнотизировать их в известном направлении и таким образом подчинить их волю общему режиму. Мы стараемся представить себе общественный быт, осуществленный по этому плану, и не можем не прийти к заключению, что гармония тут, может быть, и достигнута, но зато жизнь исчезла: она сменилась каким-то заколдованным сном спящего царства, каким-то гипнозом добродетели- безразличием замолкших страстей и угасших стремлений. Таков результат, к которому последовательная и прозорливая мысль Платона привела его общественный идеал. Не менее любопытно средство Фихте, который подобно Платону, не остановился перед тем, чтобы довести исходное начало до логического конца. Средство, надо сказать, ужасное, и я заранее спешу напомнить, что это было не более как временное затмение великого ума. Задумав начертать идеал гармонического общества, в котором все элементы должны пребывать в полном и неизменном равновесии, Фихте встречается с вопросом: как устранить опасность нарушений этого равновесия, как предотвратить непредусмотренное проявление свободы, и, не колеблясь, отвечает на это - системой широко организованного и бдительного полицейского надзора. Каждый должен быть уверен, что малейшее нарушение права будет непременно наказано, и для этого следует учредить зоркий и неусыпный контроль государства над жизнью граждан. Полиция должна знать во всякую минуту дня и ночи, где находится и что делает каждый гражданин. Для облегчения ее задачи все должны иметь с собою паспорта. Главный источник зла, говорит Фихте, заключается в беспорядке и в невозможности установить настоящий порядок; в обществе идеальном, напротив, все должно подчиняться порядку, все должны ходить по струнке» .
В чем суть системы Шигалева? Сегодняшняя Россия очень напоминает ее воплощение: «Он предлагает, в виде конечного разрешения вопроса, — разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, — весьма замечательны». «Шигалев гениальный человек! Знаете ли, что это гений вроде Фурье; но смелее Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал «равенство»! У него хорошо в тетради, — продолжал Верховенский, — у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук к талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями — вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина! Я за Шигалева! Не надо образования, довольно науки! В мире одного только недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Всё к одному знаменателю, полное равенство».
«Умственный аристократизм – явление опасное. Если наука и искусство разъединяют людей, так и Бог с ними, мы их знать нехотим», - иронизирует Чижевский над подобным мышлением.
«Много было насилий в старом «буржуазном» мире, много надругательства над человеком. Отверг ли и победил ли это старое зло новоявленный «социалистический» мир? Нет, он совершает в тысячу раз большие насилия и большие надругательства над человеком. Этот «новый» мир не насилие и не оскорбление человека отверг, он в принципе и в идее отверг всякое достоинство человека, всякую честь и благородство как предрассудок. Насильничество этот новый мир взял из старого мира, но проявляет его в ничем не ограниченной и ничем не прикрытой форме. Он взял из старого мира тюрьмы, заимствовал из него шпионство и дал этим стихиям неограниченную власть. Старый «буржуазный» мир не очень любил свободу и по духовной немощи своей не умел жить в свободе. Но новый «социалистический» мир ненавидит свободу и истребляет ее без остатка. Много было корысти в старом «буржуазном» мире, много безобразного эгоизма. Отверг ли, и победил ли это старое зло новый «социалистический» мир? Нет, корыстолюбие и эгоизм в нем еще усилились и правят жизнью еще более беззастенчиво. Разница лишь в том, что в старом мире корыстолюбие и эгоизм у людей, не потерявших различие между добром и злом, не возводились в перл создания, не почитались святынями, а скорее признавались грехом и слабостью, в новом же «социалистическом» мир эти низшие начала признаны священными и высокими. Мир «социалистический» захотел освятить эту грешность и корыстность, он убивает чувство греха и хочет сделать человека совершенно самодовольным, наглым. Человек оценивается по внешней, социальной своей оболочке, а не по внутренним, духовным своим качествам. И не творится новой жизни, в которой был бы поднят на высоту человек, человеческий образ, человеческий лик. В последние времена своего существования «буржуазный» мир стал мало духовным, очень материалистическим. Духовнее ли мир «социалистический», менее ли он материалистичен? Нет, он более материалистичен, он окончательно угашает дух, он даже не забывает о духе, а отрицает его и истребляет. Атеизм свой он возводит в религию и гордится им. Если мир «буржуазный» изобличали в том, что личность человеческую и душу он делает средством и орудием материальных интересов, то еще более грешит этим мир «социалистический» - он не видит человеческой личности, он не знает души человеческой, он ничего не знает, кроме материальной среды. Новый «социалистический» мир и есть укрепление на веки веков и повсеместное распределение самодовольной «буржуазности», не сознающей греха. Он не грехи отверг, а сознание греха и покаяние. В старом «буржуазном» мире было не одно дурное и злое – в нем были великие святыни и великие ценности. И вот эти святыни и ценности мир «социалистический» отвергает и истребляет. В мире «социалистическом» более не будет святых и гениев – они отрицаются всем основами этого мира, они будут насильственно утоплены в серой безличной массе, в бескачественном коллективе, их возненавидят, как всякое возвышение» .
«Что действует разрушительнее того, если заставить человека работать, думать, чувствовать без внутренней необходимости, без глубокого личного выбора, без удовольствия? Как автомат долга?» - спрашивает Ницше в «Антихристианине».
Разумихин восклицает: «Такую чушь городят! Ну, верите ли: полной безличности требуют и в этом самый смак находят! Как бы только самим собой не быть, как бы всего менее на себя походить! Это-то у них самым высочайшим прогрессом и считается».
«Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно. Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом. «Прежде весь мир был сумасшедший», - говорят самые умные из них, и моргают» - иронизирует Заратустра.
Д. Андреев: «Провозглашался сниженный и противоречивый идеал, механически сочетавший некоторые прогрессивные черты с такими, которые шли вразрез с этическим минимумом. Вспомнили старую формулу «цель оправдывает средства, и, опасаясь провозгласить ее с честной откровенностью, стали пользоваться практически. Многие старые достижения социального прогресса как свобода слова, печати или религиозной пропаганды, были отброшены. Поколения, воспитанные в подобной атмосфере, постепенно теряли самую потребность в этих свободах – симптом, говорящий выразительнее любых тирад о потрясающем духовном регрессе общества. Таким образом, при приближении к идеалу в том виде, в каком он представал в реальности, обесценивалось и то положительное, что он заключал. Ибо впереди рисовалось лишь царство материальной сытости, купленной ценой отказа от личной свободы, многомиллионными гекатомбами человеческих жизней и сбрасыванием в низшие слои Шаданакара миллионов душ, отдавших за чечевичную похлебку свое божественное первородство»
Практику внедрения шигалевской системы комментирует Н. Бердяев: «В советское строительство верить нельзя, оно ужаснее и кошмарнее советского разрушения. Это – система Шигалева, система скотоводства, примененная к людям. Конец большевизма придет от улучшения, а не от ухудшения положения России. Жизнь в самой России есть мука, согласие на жертву, на подвиг, на унижение. Много неожиданностей предстоит. И освобождение придет не оттуда, откуда ожидают его люди, а откуда пошлет его Бог. Нельзя изнасиловать русский народ, нужно способствовать его перерождению изнутри. Революция должна сама изжить себя. Коммунистическая идея сама опозорила себя. Процесс выздоровления есть медленный, но органический процесс»
Заратустра говорит: «яростно ненавидят они познающего и ту самую младшую из добродетелей, которая зовется - правдивость. Они смотрят всегда назад, в темные времена: тогда поистине мечта и вера были другими вещами, неистовство разума было богоподобием, а сомнение грехом. Слишком хорошо знаю я этих богоподобных: они хотят, чтобы в них верили и чтобы сомнение было грехом. Слишком хорошо знаю я также, во что сами они верят больше всего».
Инквизиторско-шигалевская система подразумевает некий извращенный аристократизм: одна десятая «лучших» управляет и властвует над остальными. И у инквизитора, и у Шигалева власть получают якобы самые умные, самые сильные и смелые - аристократия - «власть лучших»; от ;;;;;;;; - «лучший». Но лучшие ли они на самом деле?
Н. Бердяев: «Но, если ложная свобода переходит в «безграничный деспотизм», совершенное истребление свободы, то и ложное равенство должно привести к неслыханному неравенству, к тираническому господству привилегированного меньшинства над большинством. Достоевский всегда думал, что революционная демократия и революционный социализм, одержимые идеей абсолютного равенства, в последних пределах своих должны привести к господству небольшой кучки над остальным человечеством. Такова система Шигалева и такова же система Великого Инквизитора» .
Заратустра «Многих встречал я уже, которые тянулись и надувались, а народ кричал: «Вот великий человек!» В конце концов лопается лягушка, которая слишком долго надувалась, и воздух выйдет из нее». В «Дневнике писателя» Достоевский пишет «о безобразном, непозволительно раздраженном самомнении и тщеславии столь многих бездарных и пустых современных «деятелей», воображающих себя гениями»: «Знаете ли, что весьма многие люди больны именно своим здоровьем, то есть непомерной уверенностью в своей нормальности, и тем самым заражены страшным самомнением, бессовестным самолюбованием, доходящим иной раз чуть ли не до убеждения в своей непогрешимости» .
И в том, и в другом случае – это опять та же самая «полунаука». «Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою Ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников Твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число». Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг Твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю Тебе, завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто более всех заслужил наш костер, то это - Ты. Завтра сожгу Тебя. Dixi». По всей видимости, пребывание в пустыне и аскеза дали воможность понять инквизитору только план сатаны, но не план Бога.
Душа как таковая имеет две стороны – интеллект и нравственность, которые наиболее ярко выражены в гениях и святых. Но они всегда поднимают человечество до своего уровня, а не опускаются к его слабости и глупости, возводя их на пьедестал. Кроме того, ни те, ни другие никогда не претендовали на власть. Аристократы духа, воистину сильные, призваны для того, чтобы освещать и прокладывать путь человечеству. Аристократия помойки хочет остановить всякий рост сознания, потому что прекрасно понимает, что этот рост сметет ее власть как солому, о которой говорит Успенский. Царство духа приветствует всякий рост сознания, инициативы, творческого подхода в любой сфере. Царство инквизитора и Шигалева искусственно удерживает общество в состоянии слабости, потакая и поощрая эту слабость, не давая им шансов стать сильными.
«Что же гнало меня к самым бедным, о Заратустра? разве не отвращение к нашим богачам? - к каторжникам богатства, извлекающим выгоды свои из всякого мусора, с холодными глазами и похотливыми мыслями, к этому отребью, от которого подымается к небу зловоние, - к этой раззолоченной, лживой черни, предки которой были воришками, или стервятниками, или тряпичниками, падкими до женщин, похотливыми и забывчивыми: ибо все они недалеко ушли от блудницы».
Встречные странники говорят Заратустре: «мы пустились в путь, чтобы найти высшего человека, - человека, который выше нас, - хотя мы и короли. Ему ведем мы этого осла. Ибо высший человек должен быть на земле и высшим повелителем. Нет более тяжкого несчастья во всех человеческих судьбах, как если сильные мира не суть также и первые люди. Тогда все становится лживым, кривым и чудовищным. И когда они бывают даже последними и более скотами, чем людьми, - тогда поднимается и поднимается толпа в цене, и наконец говорит даже добродетель толпы: «смотри, лишь я добродетель!»
Проблема власти еще и в том, что высшим людям она не нужна, их интересы простираются совершенно в других сферах. Кроме того, высшие люди стоят, переминясь, смущенно озираются вокруг в поисках еще более высшего. В это время не умные, не образованные, не культурные, не нравственные, но наглые, беспринципные и активные, быстро хватают власть и объявляют, что это они – высшие, а кто с этим не согласен, того надо извсти под корень как врага народа. При демократии это осложняется тем, что умные, честные и культурные люди возвышаются над нынешним средним уровнем общества, которое постоянно твердит им: «ты че, самый умный?».
В. Новодворская: «Демократия постоянно рискует превратиться в охлократию. Это понимали греческие философы, это понимал и Монтескье, это почти всегда происходило. Не демократия Афин казнила Сократа, Сократа казнила торжествующая охлократия» .
Поэтому охлос выбирает воров и подлецов, которые близки и понятны им вследствие одинакового интеллектуального и нравственного уровня. Охлос - чернь, толпа, необразованные люди с примитивными вкусами, запросами. Родственное русское слово – «вахлак». Охлос не может не породить диктатуры именно вследствие того, что он охлос, а следовательно, способен только к подчинению силе, но не к демократии, требующей самостоятельного мышления и ответственности. На сегодняшний день Россия должна бороться не с инакомыслием, которое является проявлением наличия собственного мнения, а с засильем массового сознания, которое характеризуется как раз отсутствием собственной индивидуальности и самостоятельного мышления.
Х. Ортега-и-Гассет: «Пора уже наметить психологический рисунок сегодняшнего массового человека. Понятие «масса» не подразумевает рабочих и вообще обозначает не социальную принадлежность, а тот человеческий склад или образ жизни, который сегодня преобладает и господствует во всех слоях общества. Массовый человек – это не столько человек из массы, сколько человек с массовым сознанием. Эти две черты – беспредельный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры – второе - врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь. Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад – избалованного ребенка. Современная чернь избалована окружением. Баловать – это значит потакать, поддерживать иллюзию, что все дозволено и ничто не обязательно. Ребенок в такой обстановке лишается понятий о своих пределах. Для новой массы все возможно и даже гарантировано – и все наготове, без каких-либо предварительных усилий. Больше всего эту массу заботит ее собственное благополучие и меньше всего – истоки этого благополучия. Массовый человек обладает пониженной способностью к рассуждению, у него ослаблены моральные запреты, он склонен к иррациональным действиям, руководствуется сиюминутными стимулами и мотивами. Специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной, а в том, что она провозглашает и утверждает свое право на пошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право» . «Охлос надо воспитывать: ласково величать «гегемоном», настоятельно рекомендовать, какие книги читать и какие фильмы смотреть, сначала заигрывать, а потом водить строем на выборы, показательно наказывать» (Форум: Гигиена души, 2012 г). Лозунг русского просвещения должен быть «Ликвидируем вахлачество как класс». Человечество по замыслу Творца существует в множественности культур, наций, отдельных личностей как раз для получения множественности опыта, познания раличных путей развития. И даже единство в Боге не является унификацией и однообразием.
А. Бейли: «Массовая психология, делающая возможным некритическое принятие информации, поспешное массовое подчинение навязываемым ограничениям личной свободы без понимания подспудных причин и, как следствие, слепое повиновение лидерам, прекратит своё существование только при поощрении человека к осознанию своей индивидуальности и при поддержке самостоятельных суждений индивида, стремящегося к выражению собственных представлений»
С. Булгаков: «Люди равны в Боге, но не равны в природе, и это етественное неравенство побеждает этическую идею там, где эта идея лишена религиозной санкции. Инквизитор хочет поделить людей на две расы, между которыми открывается незасыпаемая пропасть; таким образом устанавлиаются две нравственности – мораль господ и мораль рабов»
Истинная же «мораль господ», по мнению Ницше, состоит совершенно в другом: «Мораль господ обусловлена тем, что её носитель — это сильная, глубокая, а главное самодостаточная личность, которая может оставаться собой, сидя далеко в горах в какой-нибудь пещере, в то время как моралью раба может обладать хоть президент, хоть Папа Римский. Разница в том, что раб не имеет реальной духовной силы и пытается её компенсировать за счёт других, а господин или аристократ духа не нуждается в подобной компенсации и, соответственно, творит исходя из собственных сил, которых у него в избытке» .
Иван Карамазов говорит: «Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое — пропала любовь. Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда».
«Я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит мое самолюбие и стесняет мою свободу. В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест за обедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается. Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще», - пишет Достоевский в «Братьях Карамазовых».
Версилов в «Подростке» придерживается того же мнения: «Друг мой, любить людей так, как они есть, невозможно. И однако же, должно. И потому делай им добро, скрепя свои чувства, зажимая нос и закрывая глаза (последнее необходимо). Переноси от них зло, не сердясь на них по возможности, «памятуя, что и ты человек». Люди по природе своей низки и любят любить из страху; не поддавайся на такую любовь».
Фома Кемпийский: «2. [75]. Сказал некто (всякий раз, когда пробыл между людьми, возвращаюсь к себе менее человеком» .
Заратустра говорит: «Поистине, человек - это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - это море, где может потонуть ваше великое презрение».
Но море не влить в рюмку, «рюмкой» же является каждое ограниченное сознание, отделяющее себя от всего остального мира, запираясь в своем крохотном «я».
«Великий пророк Твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест Твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, - и, уж, конечно, Ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя Твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут - тайна, и не понять ее».
Е. Рерих: «И придут в Час тот и спросят: «Где же обещанное, когда я наг, и сир, и голоден?» И Скажу им: «Все богатства Мои, и все сокровища Мои, и все дары Мои – ваши». Но надо прийти, и надо взять, и взять надо самим по желанию своему, и разумению, и устремлению духа. Но как же быть с теми, не принесшими ни желания, ни устремления? Но Скажу им: «Пришедшие ко Мне, обогрейтесь у огня Моего и утолите голод духа». Ибо получившие дар Мой не возжаждут и голода духа не будут знать. Но нужно принести или даже только прийти. Пришедшему ко Мне – благо. И им, пришедшим до срока, первые Лучи Моей мощи. Но не пришедшие ни до срока, ни после части величия Моего Света не имеют, ибо избрали путь свой. В Дни Суда каждый имеет судию в себе, и этот судья – сердце. Сердце, живое, трепещущее сердце поведет дух к вратам Света. Но горе мертвым сердцам. Умерли для жизни и смердят» .
Н. Бердяев: «Если нет тайны, то мир плосок и человек двухмерное существо, неспособное восходить в гору. Если нет Бога, то нет победы над смертью, нет вечной жизни, то все лишено смысла и абсурдно. Бог есть полнота, к которой не может не стремиться человек. Существование человека не доказывает путем мертвой логической диалектики существование Бога, а показывает, свидетельствует о Нем» .
Н. Бердяев: «Свобода не может быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством. Свобода имеет свою самобытную природу, свобода есть свобода, а не добро. И всякое смешение и отождествление свободы с самим добром и совершенством есть отрицание свободы, есть признание путей принуждения и насилия. Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло.
В этом скрыта тайна христианства. Раскрывается трагическая диалектика. Добро не может быть принудительным, нельзя принудить к добру. Свобода добра предполагает свободу зла. Свобода же зла ведет к истреблению самой свободы, к перерождению в злую необходимость. Отрицание же свободы зла и утверждение исключительной свободы добра тоже ведет к отрицанию свободы, к перерождению свободы в добрую необходимость. Но добрая необходимость не есть уже добро, ибо добро предполагает свободу. Эта трагическая проблема свободы мучила христианскую мысль на протяжении всей ее истории. Христианская мысль была сдавлена двумя опасностями, двумя призраками – злой свободы и доброго принуждения. Свобода погибала или от раскрывавшегося в ней зла, или от принуждения в добре. И не должно ли искать разрешения вековечной темы о свободе в том, что Христос не только Истина, которая дает свободу, но и Истина о свободе, свободная Истина, что Христос есть свобода, свободная любовь. Христианство есть религия свободы. Само содержание христианской веры требует признания свободы веры, свободы совести, не только второй, но и первой свободы. Истина Христова бросает обратный свет и на первую свободу, утверждает ее как неотрывную часть самой Истины. Свобода духа человеческого, свобода совести входит в содержание христианской Истины. Христианство есть преодоление трагедии свободы и необходимости» .
«Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек» - такова должна быть в великий полдень наша последняя воля!» - так говорил Заратустра.
Чтобы понять, в чем заключается ошибка инквизитора, надо представлять себе смысл и цель Творения и структуру мира.
Полунаука в данном случае – непонимание замысла Бога, который заключается в постепенном и целенаправленном развитии сознания и обретения им все большей свободы, преодоления ограничений. Эта цель заметна уже с первых страниц Ветхого Завета – с описания дней Творения. Сознание, полностью латентное в камне, постепенно проявляет себя в растении, еще большую свободу оно получает в животном, достигая максимума на шестой день Творения в человеке. Но и человек – не последнее звено, а переходный этап к полубогу и богу. Третья глава Библии рассказывает о «грехопадении», но офиты, одна из гностических сект, предлагает совершенно другое его толкование: они считают, что эон София, символизирующая высшее знание, верховную Премудрость, приняла облик змия, чтобы сообщить первым людям истинные знания, в то время как «злой Демиург» Ильдабаоф хотел держать их в неведении. Здесь надо отметить, что Достоевский был очень дружен с великим русским философом В. Соловьевым, который ездил в Англию для повышения образования, где изучал гностицизм и каббалу. Исследователи говорят об их взаимном влиянии друг на друга.
«Всякая мысль творит, и никакая мысль не является более сильной, чем изначальная. Вот почему это иногда также называется изначальным грехом. Изначальный, или первородный грех — это когда твоя первая мысль о вещи содержит в себе ошибку. То, что описывается как падение Адама, в действительности было его возвышением — величайшим из событий в истории человечества. Без этого мир относительности не существовал бы. Деяние Адама и Евы было не первородным грехом, но воистину первым благословением. И вам следовало бы благодарить их от всего сердца — первыми сделав «неверный» выбор, Адам и Ева создали возможность совершения выбора как такового» .
Все структуры во Вселенной выстроены по единому принципу – единство во множественности: тело человека состоит из массы атомов, образующих внутренние функциональные структуры. Вся эта масса атомов будет инертной и аморфной вне действия объединяющего их начала – высшего «Я» человека. Бытийную сущность человека составляет дух – частица Бога, центр сознания и энергии, высшее «Я» человека или индивидуальность. Для объективации себя в мире действия ему необходим инструмент, каким является физическое тело. Но в силу принадлежности к слишком различным планам бытия дух не в силах непосредственно влиять на тело. Для этого он создает посредника – низшее «я» или личность, развивающуюся по мере восхождения. Личное «я» с его несовершнным, ограниченным, но самодовольным сознанием и является Антихристом, антитезой Христа – высшего сознания. Этот индивидуальный процесс является частью общего метафизического процесса Творения, когда Бог-Отец приносит в жертву Сына – Логос, который в процессе инволюции, т.е. материализации духа, «спускается» от духовного мира к феноменальному. Жертва заключается в ограничении своей бесконечной сущности материальными формами, которые требуют развития, чтобы вместить и раскрыть его безграничность. Это и есть процесс эволюции. Ошибка инквизитора в отождествлении человека не с его божественной индивидуальностью, а с его эго, низшим «я», которое на нынешний момент еще не достигло своего расцвета, но в том и ценность человека, что, по выражению Ницше, он – мост, а не цель. Человек не только личность, интеллектуальное и нравственное состояние которой по большей части в наше время представляет удручающее зрелище. Человек – еще и индивидуальность, «образ и подобие Бога», в котором изначально заложена потребность в развитии, совершенствовании, которая присутствует и в основе всего мироздания. Постепенное развитие осознанности изменит человека, именно осознание своих несовершенств – первый шаг к совершенству. Если глупый осознает свою глупость – он уже не будет глупым, слабый, осознав свою слабость, перестанет быть слабым, потому что и тот, и другой начнут искать способы, чтобы преодолеть свои недостатки. Смысл истории не в уничтожении Антихриста, личного сознания, а в подчинении его высшему «Я» и развитии его до божественного уровня. «Он гибнет не потому, что верит в равенство доброго и злого начала, Бога и Черта, а потому, что не верит, или недостаточно верит и в Бога и в черта. Он гибнет не от великого последнего раздвоения, а от малого серединного соединения в пошлости, в слабости. Ошибка его не в том, что он шел к единой истине двумя путями; ошибка его только в том, что ни того, ни другого пути не прошел он до конца; если он это сделал, то увидел бы, что два пути в конце соединяются, что Богочеловек и Человекобог - одно и то же», - пишет про Ставрогина Мережковский.
«Что не даёт вам познавать? Что не даёт вам стать совокупностью Бога? Искажённое эго, потому что искажённое эго отрезает Бога, отказываясь принимать частоты всей мысли, каковой является Бог, чтобы могло оно жить в тишине и покое, подальше от вреда. Вот почему искажённое эго является тем, кого называют Антихристом: потому что оно отрицает, что вы — сын Бога. Антихрист — это искажённое эго, а его царство — общественное сознание. Именно оно не допускает безграничную мысль, и его догма — это страх, осуждение и выживание. Христос — это человек, полностью выражающий силу, красоту, любовь и бесконечную жизнь Отца, живущего в нём. Это человек, осознающий свою божественность и становящийся тем осознанием; это человек, перешагивающий через догму, пророчество и страх, ибо он знает, что за пределами общественного сознания простирается безграничная сила по имени «Бог». Итак, Антихрист и Христос живут под сводами одного храма, и этот храм — вы. Все находится внутри вас, потому что Бог, каковым вы являетесь, позволяет быть обоим — и Антихристу, и Христу. Он позволяет быть и жизни, и смерти. Он позволяет быть и ограничению, и безграничности» - написано в «Белой книге» Рамты.
Исторический процесс сам ставит человечество в такие условия, чтобы из слабых существ сделать сильных. Капитализм, основанный на конкуренции, - период максимальной индивидуализации, воплощение закона джунглей - «каждый сам за себя». Но и он необходим, как переходный, подготовительный этап к «культуре согласия». Капитализм культивирует одиночество, - это серьезное испытание. Одиноким можно быть в пустыне, в лесу, в горах, но можно быть им и в мегаполисе среди множества людей. Одиночество вырабатывает волю и ответственность, оно посильно только для сильных, самодостаточных людей, в то время как слабые стремятся к муравейнику, чтобы обрести общую силу в объединении индивидуальной слабости.
К. Леонтьев: «Распространение грамотности, распространение пьянства, распространение холеры, распространение благонравия, трезвости, бережливости, распространение железных путей и т.д. Все эти явления представляют нам разлитие чего-то однородного, общего, простого. Идея же развития собственно соответствует некоему сложному процессу, нередко вовсе противоположному с процессом распространения, разлития. Присматриваясь ближе к явлениям органической жизни, мы видим, что процесс развития значит вот что:
Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны, от окружающего мира, а с другой – от сходных и родственных организмов.
Постепеннный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности.
Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление единства»
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
В «Подростке» Достоевский задает интересный вопрос:
-Все порвать и уйти к себе!
- А у вас есть это место: «к себе»?
Г. Марсель: «Подняться к Богу – это значит войти в самих себя, более того, в глубину самих себя, - и себя же превзойти»
«Сильному человеку иногда очень трудно переносить свою силу. Тут причина ясная: они выбирают бога, чтоб не преклоняться перед людьми, преклониться пред богом не так обидно», - пишет Достоевский в «Подростке».
«Одиноким буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоем; и у кого есть еще уши, чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим» - так говорит Заратустра.
А. Бейли: «Мы идем по Пути Избавления, и на этом пути всё выпадает из наших рук; всё отбирается, и нам неизбежно предстоит отстранение от мира феноменальной жизни и индивидуальности. Мы идем по Пути Одиночества и должны в конечном итога познать, что по сути своей не являемся ни Эго, ни не-Эго. Полная отстранённость и различение должны в конце концов привести нас к состоянию столь совершенного одиночества, что мы будем охвачены ужасом великой тьмы. Но когда завеса тьмы спадет и вновь воссияет свет, ученик увидит, что всё, что он постиг и чем дорожил и что затем было утрачено и отнято, теперь вернулось, но с той разницей, что больше не держит жизнь в плену желания» - это и есть смысл притчи о Иове.
Надо отдать должное инквизитору – он действительно сильный человек, который смог выдержать уединение, но он не дошел до конца своего пути, остановившись на самых первых прозрениях, познав только азы. Для чего необходима индивидуализация? Процесс соединения личности с Богом – акт сугубо индивидуальный, потому он и не может быть выполнен в муравейнике, где царит массовое сознание. «Ужасное несчастье — не иметь возможности остаться наедине с самим собой», - говорит французский писатель Жан де Лабрюйер. Христос обращается к каждому человеку в отдельности, ему необходимо, чтобы каждый атом, каждая монада, каждый центр сознания-энергии самостоятельно и осмысленно принимал решение и осуществлял свой выбор. Толпа, муравейник принципиально не могут принять осознанного решения, потому что ими правит не сознание, а стадный инстинкт. Не имея собственного сознания, толпа внушаема, и ей можно навязать любую идеологию, украсив ее ярлыками поярче.
Верховенский в «Бесах» говорит: «Нынче у всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов».
Н. Бердяев: «В России с самых противоположных точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества, от жизни мысли, переходящей пределы утилитарно нужного для целей социальных, моральных или религиозных. Этот аскетизм в отношении к мысли и к идейному творчеству одинаково утверждался у нас и с точки зрения религиозной и с точки зрения материалистической. Одни считают у нас достаточным тот минимум мысли, который заключается в социал-демократических брошюрах, другие – тот, который можно найти в писаниях святых отцов. Брошюры толстовские, брошюры «религиозно-философской библиотеки» М. А. Новоселова и брошюры социально-революционные обнаруживают совершенно одинаковую нелюбовь и презрение к мысли. Самоценность мысли отрицалась, свобода идейного творчества бралась под подозрение то с точки зрения социально-революционной, то с точки зрения религиозно-охранительной» .
Русский писатель Серебряного века Андрей Белый в статье «Символизм как миропонимание» утверждает, что «Культура определяется ростом человеческого самосознания; она есть рассказ о росте нашего «Я»; она — индивидуальна и универсальна одновременно; она предполагает пересечение индивидуума и универсума; пересечение это есть наше «Я»; единственно данная нам интуиция; культура всегда есть культура какого-то «Я».
А. Мень: «Только благодаря росту, упражнению, воспитанию в себе высших задатков человек способен реализовать потенциальную свободу. В противном случае он как бы отрекается от своего дара»
«Познайте истину и истина сделает вас свободными», - говорит Иисус, но такое требование выполнить очень и очень нелегко. Познать истину, то есть достичь непосредственного знания, может только практически совершенный человек, неустанно работающий над своим интеллектуальным и нравственным развитием.
Г. Флоровский: «Познать истину в подлинном и глубочайшем смысле, это значит не скопировать или пассивно отобразить в своем сознании что-то, стоящее вне познающего и ему в существе своем чуждое и безразличное. Познать истину значит – стать истинным, т.е. осуществить свое идеальное, предвечное Божественное нназначение, или, как выражается В. Эрн, найти и выявить свой «софийный лик», найти свое подлинное «место во вселенной и Боге» . «И какова бы ни была моя судьба, то, что придется мне пережить, - всегда будет в ней странствование и восхождение на горы: в конце концов мы переживаем только самих себя. И если у тебя не будет больше ни одной лестницы, ты должен будешь научиться взбираться на свою собственную голову: как же иначе хотел бы ты подняться выше? Но ты, о Заратустра, ты хотел видеть основу и подоснову всех вещей; и потому должен ты подниматься над самим собою, все выше и выше, пока даже твои звезды не окажутся под тобой! Да! Смотреть вниз на самого себя и даже на свои звезды - лишь это назвал бы я своей вершиной, лишь это осталось для меня моей последней вершиной!» Подобная максима есть у даосов: «Когда достиг вершины – не останавливайся, иди дальше».
Н. Бердяев: «Очень оригинально у Достоевского, что свобода для него не право, а обязанность, долг; свобода не легкость, а тяжесть. Не человек требует от Бога свободы, а Бог требует от человека свободы и в этой свободе видит достоинство богоподобия человека»
Е. Трубецкой: «В обществе утвердился взгляд, что такою ценностью, ради которой стоит жить и умереть, является свобода. Чем объясняется такая высокая ее оценка? Прежде всего, как бы ни была велика ценность свободы, ясно, что сама по себе она не может быть последнею, окончательною целью нашего существования. Ее ценность не в ней самой, а в человеке, для которого она предназначена служить орудием. Мы не могли бы ценить свободы, если бы мы не уважали человека, если бы мы не признавали в нем существа, достойного свободы» .
С. Булгаков: «Для того чтобы жить упованием светлого и прекрасного будущего человечества и работать ради этой отдаленной перспекивы, нужно верить в человечество, верить в то, что человек действительно способен быть человекобогом, что человечество в целом действительно может поняться до небывалой еще высоты, а не выродиться в нравственное убожество, даже достигнув животного счастья»
Н. Бердяев: «Бога нельзя мыслить статически. Статическое понимание рационально и экзотерично. Символика Библии в высшей степени драматична и динамична Отношения человека и Бога парадоксальны и совсем не поддаются выражению в понятии. Бог рождается в человеке, и человек этим подымается и обогащается. Такова одна сторона богочеловеческой истины, она раскрывается в опыте человека. Но есть другая сторона, менее раскрытая и ясная. Человек рождается в Боге, и этим обогащается божественная жизнь. Есть нужда человека в Боге, и есть нужда Бога в человеке. Это предполагает творческий ответ человека Богу. Тайна христианства, рационализированно раскрывающаяся в теологических системах, связана с этим парадоксальным и драматическим отношением божественного и человеческого. Парадокс в том, что высшая человечность божественна и вместе с тем это есть обнаружение человека и человечности. Дух есть реальность совсем в другом смысле, он есть свобода, а не бытие, качественное изменение мировой данности, творческая энергия, преображающая мир. Благодать не есть действующая извне сила, благодать есть обнаружение божественного в человеке. Не существует противоположения между свободой и благодатью, благодать есть лишь просветленная свобода. Основная проблема есть проблема Богочеловека и Богочеловечества, а не Бога. Утверждение Бога вне богочеловечности, т. е. отвлеченный монотеизм, есть форма идолопоклонства» Заратустра указывает: «Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет. Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они! Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, – она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Новой гордости научило меня мое Я, которой учу я людей: не прятать больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать ее, земную голову, которая создает смысл земли!» «Бойтесь человека, чей Бог живет на небе», - говорил Бернард Шоу, но точно так же надо бояться и человека, чей Бог живет исключительно на земле.
Н. Бердяев: «История - не только откровение Бога, но и ответное откровение человека Богу. Вся сложность исторического процесса заключается во внутреннем взаимодействии этих двух откровений. Глубочайший внутренний смысл ответного откровения человека скрыт в его свободе. В исторической судьбе человечества, в конкретной человеческой истории, постоянно происходят срывы с пути свободы на пути принуждения и необходимости. Труден и трагичен путь свободы, потому что, поистине, нет ничего ответственнее и ничего более героического и страдальческого, чем путь свободы. Всякий путь необходимости и принуждения - путь более легкий, менее трагический и менее героический. Вот почему человечество, в своих исторических путях, постоянно сбивается на соблазн подмены путей свободы путями принуждения. В истории происходит очень сложное взаимодействие трех начал: начала необходимости, начала свободы и претворяющего начала благодати. Соотношение этих трех начал и определяет всю сложность исторической судьбы человека, в них нужно видеть первоначальные метафизические силы, действующие в истории. История есть не что иное, как глубочайшее взаимодействие между вечностью и временем .
Принятие третьего искушения – царством – действительно превратило все население огромной страны в «муравейник», где нет индивидуальностей, есть только общая масса, есть владыка этого муравйника. Но истинное «царство Божье» состоит как раз из индивидуальностей, а не из серой безликой массы. Здесь мы подходим к вопросу о соотношении личности, общества и государства. Существуют две крайности социологии, противоположно решающие вопрос о соотношении общества и индивидуума.
А. Тойнби: «Первая состоит в том, что отдельное человеческое существо – это реальность, способная существовать и быть познаваемой сама по себе, а общество представляет собой не что иное, как сумму или совокупность атомарных автономных индивидуумов, взаимодействие которых и создает его. Второе мнение прямо противоположно. Согласно ему, реальность – это общество, а не индивидуумы. Общество есть совершенное и умопостигаемое целое, тогда как индивид – всего лишь часть этого целого, не способная ни существовать, ни быть понятой в отрыве от той социальной системы, в которую он помещен. Если проанализировать эти взаимно исключающие положения, то мы убедимся, что ни одно из них не выдерживает критики. Отношения между человеком и обществом, очевидно, не сводятся к отношениям числа и суммы» В книге «О личности» Ошо говорит: «По моему мнению, никакого общества не существует – есть только индивидуумы. Общество – это всего лишь утилитарная функциональная структура. Лишь кучка недоумков до сих пор верит, что можно состряпать некий проект и путем социальной инженерии претворить в жизнь новую утопию общественной гармонии» - несколько односторонний взгляд на проблему, но Ошо мистик, поэтому его можно понять – сфера его интересов – это внутреннее равитие личности, а не социальная политика. Еще ранее Р. Штайнер говорил, что «Человеческий индивидуум – источник всякой нравственности и средоточие земной жизни. Государство, общество существуют лишь постольку, поскольку они оказываются необходимым следствием индивидуальной жизни» . Это все верно, но и человек не сводится к индивидуальности атомов, составляющих его тело. Он больше, чем сумма его составляющих. Так же, как и человек, та или иная нация состоит из своих атомов – отдельных личностей. Нация также имеет свой духовный центр, и это не император и не президент. Д. Андреев называет его демиургом нации. Чем более каждая отдельная личность восприимчива к духовному действию этого центра, тем более высокой стадии развития достигло все общество. Каждый отдельный член общества может не в полной мере или вообще не сознавать, в чем заключается национальная идея, объединяющая общество, главное, чтобы они жили и действовали в соответствии с ней, пусть и неосознанно. Общество учится и развивается так же, как взрослеет отдельная личность. Именно уровень развития сознания общества определяет внешние характеристики его существования. Государство – это та форма, в которую облекает себя нация для действия в мире. Форма может быть любой, но сущность государства всегда соответствует уровню развития сознания всей нации. Монархия может быть демократичной, республика может быть тоталитарной.
П. Новгородцев: «Монархическая Англия считается современной теорией не менее, а более демократией, чем республиканская Франция, равным образом и ряд других монархических стран как Норвегия, Швеция, Дания причисляются к демократиям, в то время как республики Центральной Америки не считаются демократическими»
Фашизм процветал, как правило, именно в республиканских странах, а монархия, поскольку она все-таки аристократична, не руководствуется стадным мышлением – основой фашизма.
В. Новодворская: «Фашизм Гитлер только сформулировал. Фашизмом проникнуто рядовое примитивное сознание. И фашизм, как глубоко народное явление как раз и борется за то, чтобы было такое аккуратно подстриженное поле, зеленый газончик, где все равны в бесправии, а над ними – царь с садовыми ножницами, который будет им головки отрезать в нужное время» Каждый народ заслуживает свое правительство. Свобода внешняя всегда есть проекция внутренней свободы общества. И если свобода навязана насильно несвободному сознанию, то общество все равно само придет к тоталитаризму, которого жаждет рабское сознание. Нынешние споры о новом переименовании Волгограда в Сталинград – самая яркая иллюстрация того, что сам народ мечтает о ГУЛАГе. По улицам гордо шествуют, в офисах сидят, по телевидению вещают путиноиды с «широко закрытыми глазами».
А. Мень: «Властитель и коллективное сознание – вот две преграды для духовного возрастания человека. Племя и власть становятся над духом. Человек сливается с родом, он не имеет своей жизни, не смеет иметь своего суждения, не смеет сомневаться, он подпадает под гипноз «коллективных представлений. Эти представления передаются в социальной группе из поколения в поколение, они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них чувства уважения, страха, поклонения в отношении своих объектов, они не зависят в своем бытии от отдельной личности»
«Да вы, кажется, принимаете государство за нечто абсолютное. Поверьте, что мы не только абсолютного, но более или менее даже законченного государства еще не видали. Все эмбрионы» - пишет Достоевский.
Заратустра дает определение существующему типу государства: «Но государство лжет на всех языках о добре и зле: и что оно говорит, оно лжет - и что есть у него, оно украло. «На земле нет ничего больше меня: я упорядочивающий перст Божий» - так рычит чудовище. И не только длинноухие и близорукие опускаются на колени! Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех - называется – «жизнь». Богатства приобретают они и делаются от этого беднее. Власти хотят они, и прежде всего рычага власти, много денег, - эти немощные! Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и потому срываются в грязь и в пропасть. Все они хотят достичь трона: безумие их в том – будто счастье восседало бы на троне! Часто грязь восседает на троне - а часто и трон на грязи. Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены. И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют господством: барышничать и торговаться из-за власти - с отребьем!»
Ты поймёшь, что узнал, отличил, отыскал
По оскалу забpал: это - смеpти оскал!
Ложь и зло - погляди, как их лица гpубы!
И всегда позади - воpоньё и гpобы
Государство не есть абсолютное зло. Поддерживаемый им порядок, каким бы плохим он ни был, лучше, чем полная анархия и хаос. А уж сделать этот порядок лучше – задача самого общества.
П. Новгородцев: «Нужно, чтобы все поняли, что не механические какие-либо выборы и не какие-либо внешние формы власти выведут наш народ из величайшей бездны его падения, а лишь новый поворот общего сознания. Дело в том, чтобы власть взирала на свою задачу как на дело Божие и чтобы народ принимал ее как благословенную Богом на подвиг государственного служения» Государство – это действительно утилитарная, функциональная структура, призванная организовывать внешнюю жизнедеятельность общества, нации, но очень часто оно пытается именно себе присвоить бытийную сущность, рассматривая всю нацию как придаток, обеспечивающий его благоденствие. «Сокращение чиновников с сорока на четырех, — начал он строго и с проникновением, — не только не полезно для дела, но даже и вредно уже по самому существу своему, несмотря на то, что действительно государственный расход уменьшился бы значительно. Но не только с сорока на четырех нельзя сокращать и вредно, но и с сорока на тридцать восемь, и вот почему: потому что вы зловредно посягнули бы тем на основной принцип. Ибо вот уже почти двести лет, с самого Петра, мы, бюрократия, составляем в государстве всё, в сущности, мы-то и есть государство — а прочее лишь привесок», - иронизирует Достоевский .
Н. Бердяев: «Русская бюрократия есть корректив русской темной иррациональности, ее рассудочно-деловое дополнение, без которого эта русская стихия окончательно бы погибла. Бюрократия умеряет иррациональное начало и, приспособляясь к темной стихии, устраивает для нее дела мира сего» . Государство в России после 1917г. можно сравнить со злокачественной опухолью, которая стремится протянуть свои метастазы во все сферы общественой деятельности и паразитировать за счет организма. Древнеримский врач Гален считал, что ни одна причина не может вызвать заболевание без соответствующей восприимчивости организма, а российское общество всей своей историей было подготовено к этому заболеванию и его иммунитет пока еще недостаточно силен, чтобы справиться с ним.
Г. Федотов: «Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политического вдохновения. Огромная, прекрасно слаженная машина работала, по-видимому, исключительно для собственного самосохранения; ее холостой ход напоминает беличий труд большевистских ведомств. Призванная некогда спасать Россию от дворянской атонии бюрократия вырождалась в огромную государственную школу безделья»
«Вся мысль моей статьи в том, что в древние времена, первых трех веков христианства, христианство на земле являлось лишь церковью и было лишь церковь. Когда же римское языческое государство возжелало стать христианским, то непременно случилось так, что, став христианским, оно лишь включило в себя церковь, но само продолжало оставаться государством языческим по-прежнему, в чрезвычайно многих своих отправлениях. В сущности так несомненно и должно было произойти. Но в Риме, как в государстве, слишком многое осталось от цивилизации и мудрости языческой, как например самые даже цели и основы государства», - говорит Иван Карамазов, и его определение можно отнести не только к древнему Риму. В идеале задачей государства является создание условий, максимально благоприятных для развития и самореализации каждой отдельной личности. А. Корнилов приводит слова из речи российского политического деятеля, юриста Ильи Петрункевича: «Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней» .
Фактически мы видим обратную картину – государство всячески подавляет личность, обеспечивая существование только тех ее сторон, которые жизненно необходимы для жизни самого государства – в качестве призывника, рабочей силы, налогоплательщика, электората. Принадлежность к самодовлеющему государственному аппарату вызывает, по словам Достоевского «административный восторг»:
«Административный восторг? Не знаю, что такое.
- Поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет: «Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...». И это в них до административного восторга доходит».
Достоевский использует железную дорогу как символ всего государства и его отношения к народу: «Всем давно известна формула русской железной дороги: «Не дорога создана для публики, а публика для дороги». Нет такого железнодорожника, с кондуктора до директора включительно, который бы сомневался в этой аксиоме и не посмотрел бы на вас с насмешливым удивлением, если б вы стали утверждать перед ним, что дорога создана для публики. А главное, и слушать не будут» .
«Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно, и эта ложь ползет из уст его: «Я государство, есмь народ». Это ложь! Созидателями были те, кто создали народы и дали им веру и любовь: так служили они жизни. Разрушители – это те, кто ставит ловушки для многих и называет это государством: они навесили им меч и навязали сотни желаний. Где еще существует народ, не понимает он государства и ненавидит его, как дурной глаз и нарушение обычаев и прав», - говорит Заратустра.
Н. Бердяев: «Есть жестокость во всяком государстве, оно имеет природу «холодного чудовища». Но без государства человечество на том уровне, на котором оно находится, было бы ввергнуто в еще более жестокое, звериное состояние. Жестокая судьба государства есть в конце концов судьба человека, его борьба с хаотическими стихиями в себе и вокруг себя, с изначальным природным злом, восхождение человека к высшему и уже сверхгосударственному бытию. Государство само может делаться злым и истребляющим, его всегда подстерегает соблазн самодовлеющей власти. Но это уже вопрос факта, а не принципа, это вопрос о том, что государство должно или развиваться, или погибать. Государство должно знать свое место в иерархии ценностей. Царство кесаря не должно посягать на царство Божье и требовать воздаяния Божьего кесарю» . По мнению И. Ильина, «проблема сводится к тому, что в идее государство есть корпорация, а в действительности оно является учреждением» . Противоречие между личностью и государством будет продолжаться до тех пор, пока они не начнут осознанно делать шаги друг навстречу другу, а это может случиться, только когда большая часть общества достигнет определенного уровня самоосознания и избавится от стадного холопского мышления, именно тогда и государство постепенно начнет из бюрократического учреждения превращаться в свободную корпорацию. «Его строй будет тем совершеннее, чем выше и сильнее будет уровень правосознания в стране и, соответственно, чем сильнее будет преобладание корпоративного духа над духом опекающего учреждения» Западный путь развития уже привел Европу к осознанию государства как функции общества, поэтому там выработалось уважение к государству, но не преклонение перед ним. В России же государство наделяется сакральными чертами и отдляется от общества. Бердяев пишет, что народ «безнадежно смешивает государство с правительством и думает, что государство – это всегда «они», а не «мы» .
Идеал Великого инквизитора – это и есть идеал тоталитарного государства – полное подавление свободной воли человека. Изобретение Остапа Бендера - «Союз меча и орала» воплотилось в жизнь: репрессивный аппарат и орущие идеологи характерны не только для послереволюционной России, но и сейчас:
Достоевский: «Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнет говорить: ни концов, ни начал, всё сбито и сверчено в клубок. Часа полтора говорит и, главное, ведь так сладко и гладко, точно птица поет. Спрашиваешь себя, что он: умный или иной какой? — и не можешь решить. Каждое слово, казалось бы, понятно и ясно, а в целом ничего-то не разберешь. Курицу ль впредь яйца учат, или курица будет по-прежнему на яйцах сидеть, — ничего этого не разберешь, видишь только, что красноречивая курица, вместо яиц, дичь несет» .
На днях, не знаю сам зачем,
Зашел я в незнакомый дом,
Мне захотелось Кое с Кем
Потолковать о Том о Сем.
Я рассказал им, Кто, Когда,
И Почему, и Отчего,
Сказал Откуда и Куда,
И Как, и Где, и Для Чего;
Что было Раньше, что Потом,
И Кто Кого, и Что к Чему,
И что подумали о Том,
И Если Нет, То Почему?
Когда мне не хватало слов,
Я добавлял то «Ах», то «Эх»,
И «Так сказать», и «Будь здоров»,
И «Ну и ну!», и «Просто смех!».
Когда ж закончил я рассказ,
То кое-кто спросил: «И все?
Ты говорил тут целый час,
А рассказал ни то ни се!»
Достоевский таких деятелей именует «стрюцкими» и разъясняет это понятие: «Стрюцкий» — есть человек пустой, дрянной и ничтожный. Главные свойства этого пустого и дрянного пьянчужки, заслужившие ему особое наименованье, выдумку целого нового слова, — это, во-первых, пустоголовость, особого рода вздорность, безмозглость, неосновательность. Это крикливая ничтожность. Кричат вечером в праздник на улице пьяные; слышен спор, исступленный зов городового; в сбившейся в кучу толпе ясно отличается чей-то протестующий, взывающий, жалующийся и угрожающий голос. Много напускного гнева. Вы подходите, осведомляетесь, что такое? В ответ смеются, махают рукой и отходят: «Пустяки, стрюцкие!» Слово «стрюцкие» произносится при этом с пренебрежением, с презрением. Всегда с презрением, и если б действительно этот кричащий человек был прибит или обижен, то и тут, кажется, не нашел бы сочувствия, а только презрение, потому что он лишь «стрюцкий», то есть всё в нем вздор, и что кричит он — и то всё вздор, и что прибили его — и то вздор, самый «нестоящий человек», какой есть» .
Н. Бердяев: «Прямолинейное применение абсолютных ценностей духовной жизни к относительной исторической жизни и относительным историческим задачам основано на совершенно ложном сознании. Абсолютное может быть в душе политика и душе народа, в субъекте социального творчества, но не в самой политике, не в социальном объекте. Я могу быть вдохновлен к социальному делу абсолютными ценностями и абсолютными целями, за моей деятельностью может стоять абсолютный дух. Но само социальное дело есть обращение к относительному, есть сложное, требующее чуткости и гибкости взаимоотношение с относительным миром, всегда бесконечно сложным. Перенесение абсолютности в объективную социальную и политическую жизнь есть пленение духовной жизни у исторически относительного и социально-материального. Вместе с тем это есть и порабощение всей относительной исторической жизни извне навязанными абсолютными и отвлеченными началами. Отрицание отвлеченности и абсолютности в политике всего менее может быть понято, как беспринципность и безыдейность. Вся общественная и политическая деятельность должна быть изнутри одухотворена и вдохновлена высшими целями и абсолютными ценностями, за ней должно стоять духовное возрождение, перерождение личности и народа. Но этот духовный закал личности и народа совсем не то, что внешнее применение отвлеченных идей к жизни. Духовно возрожденный человек и народ по-иному будут делать политику, чем те, что провозглашают внешние абсолютные принципы и отвлеченные начала. Моральный пафос не ослабляется, а увеличивается, но он переносится в другую плоскость, делается внутренним, а не внешним, горением духа, а не политической истерикой или политическим изуверством. Внешний, навязчивый морализм в политике неуместен и несносен. Но за политикой должна стоять моральная энергия человека, моральный закал. У многих же моралистов и радикалов в политике, помешанных на отвлеченных принципах, часто отсутствует всякий моральный закал личности» .
«Величайшие события – это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы. Не вокруг изобретателей нового шума – вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он», - так говорил Заратустра.
Кантовский категоричекий императив сформулирован так: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого как к цели, и никогда — как к средству». В России же все происходит с точностью до наоборот: всегда относились к человеку только как к средству для выживания государства, а в последнее время - как к средству для выживания власть имущих в этом государстве. Целью же он никогда не был, поскольку массовое сознание не понимает ценности отдельной личности и не требует от государства для нее уважения, так как не уважает ее и само.
Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,
разумный свой век, многоопытный век свой любя…
А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему
и мы до сих пор все холопами числим себя.
Окуджава
«Но я тогда встану и укажу Тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред Тобою и скажем: суди нас, если можешь и смеешь. Знай, что я не боюсь Тебя».
Н. Бердяев: «Процесс перерождения свободы в «безграничный деспотизм» занимает очень важное место в миросозерцании Достоевского. В революционной идеологии левой русской интеллигенции, по внешности столь свободолюбивой, он изобличает возможность «безграничного деспотизма». Он многое увидел первый и увидел дальше других. Он знал, что революция, которую он ощутил в подземном, подпочвенном слое России, не приведет к свободе, что началось движение к окончательному порабощению человеческого духа. Как кошмар давила и преследовала Достоевского идея о том, что человечество, изменившее Истине Христовой, в своем бунте и своеволии должно прийти к системе «безграничного деспотизма» Шигалева, П. Верховенского, Великого Инквизитора. Это – одна и та же система. В ней совершается отречение от свободы человеческого духа во имя счастья людей. Социальный эвдемонизм противоположен свободе. Ничего не остается, кроме принудительной организации социального счастья, если нет Истины. Революция совершается не во имя свободы, а во имя тех же начал, во имя которых пылали костры инквизиции, во имя «тысячи миллионов счастливых младенцев». Человек не мог вынести бремени свободы духа, он устрашился страдальческого пути свободы. И он отказывается от свободы, предает свободу, бежит от нее к принудительному устроению человеческого счастья. Это отрицание свободы началось с безграничного ее утверждения как своеволия. Такова роковая диалектика свободы» .
«Вдруг Узник приближается к нему и молча целует его в его бледные, старческие уста. «Вот и весь ответ». Инквизитор вздрогнул, что-то зашевелилось в его губах. Он подходит к двери, отворяет ее и говорит Ему: «Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда!» Узник выходит на «темные стогна града». Севильская ночь также бездыханна. С темных небес яркие звезды льют тихий свет на безмятежную землю. Город спит; и только старик стоит и смотрит на дремлющую природу, у отворенной двери, с тяжелым ключом в руке. На его сердце горит поцелуй, но... «он остается в прежней идее», и... его Царство созиждется».
«Уходи из этого города, о Заратустра, - говорил он, - слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Уходи прочь из этого города - или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого».
«Мораль господ и мораль рабов» предполагает два искушения: для «господ» это искушение властью. Именно оно положено в основу сюжета «Преступления и наказания». Это развитие идеи различия между Богочеловеком и человекобогом.
По мысли Раскольникова, «необыкновенный» человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует». «Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил». Бог – это далеко не тот, кто сам назначил себя Богом, а тот, кто достиг уровня Бога в своем сознании, как интелектуально, так и нравственно. «Мы часто слышим выражение: «Во мне столько же Христа, сколько было и в Иисусе». Но это совсем не так. В нас может быть столько же этого Божественного принципа потенциально, но отнюдь не столько же в действии. Христом, Спасителем, достойным соответствующей любви и почитания, человек становится лишь в той мере, в какой развиты в нем принципы и силы, образующие Христа, Сына Божьего» . Как барон Мюнхгаузен вытаскивал себя за волосы из болота, так и Раскольников хотел своим поступком изменить свое сознание и поднять себя на уровень человекобога: «я переступить поскорее хотел... я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался», - признается он. Вытаскивать себя за волосы действительно необходимо, но совершенно не такими способами.
С. Булгаков: «Герой, ставящий себя в роль Провидения, благодаря этой духовной узурпации приписывает себе и большую ответственность, нежели может понести, и большие задачи, нежели человеку доступны»
В. Соловьев: «Главное действующее лицо - представитель того воззрения, по которому всякий сильный человек сам себе господин и ему все позволено. Во имя своего личного превосходства, во имя того, что он сила, он считает себя вправе совершить убийство и действительно его совершает. Но вот вдруг то дело, которое он считал только нарушением внешнего бессмысленного закона и смелым вызовом общественному предрассудку, - вдруг оно оказывается для его собственной совести чем-то гораздо большим, оказывается грехом, нарушением внутренней, нравственной правды. Нарушение внешнего закона получает законное возмездие извне в ссылке и каторге, но внутренний грех гордости, отделивший сильного человека от человечества и приведший его к человекоубийству, - этот внутренний грех самообоготворения может быть искуплен только внутренним, нравственным подвигом самоотречения. Беспредельная самоуверенность должна исчезнуть перед верой в то, что больше себя, и самодельное оправдание должно смириться перед высшей правдой Божией, живущей в тех самых простых и слабых людях, на которых сильный человек смотрел как на ничтожных насекомых»
Грех – это ошибка, промах, смещение понятий добра и зла, приводящее к недопустимому для бога несовпадению целей и средств. Нарушение этических норм, невыполнение заповедей объясняется в первую очередь не столько осознанным злым умыслом, сколько неведением, непониманием механизма действия нравственных законов: «Гаутама Будда учил, что источником и первопричиной всех бедствий человечества являются ограниченность и невежество. Невежество есть величайшее зло, ибо оно заставляет нас ценить то, что недостойно быть ценимым, страдать там, где не должно быть страданий, и, принимая иллюзию за реальность, проводить нашу жизнь в погоне за ничтожными ценностями, пренебрегая тем, что в действительности наиболее ценно – знанием человеческого бытия и судьбы». Принцип убить невозможно, он лежит в основе всего мироздания – единство и взаимосвязь всего со всем обусловлена самой сущностью Логоса – единство в множественности. Заповеди Будды, Моисея, Христа, стоиков – начальный посыл и он же вывод, основаннй на опыте, без промежуточных звеньев, без объяснения, почему и зачем. Заповеди даются не просто так, это как дорожный знак, предупреждающий о возможных неприятностях за нарушение. Они выстраданы долгим горьким опытом тысяч поколений. Заповеди нельзя нарушать не потому, что вы причиняете вред кому-то другому, - вы причиняете его в первую очередь себе самому.
А. Безант: «В природе нет ничего похожего на закон в смысле «заповеди». Законы королей, парламентов и законодательных палат – заповеди, предписывающие делать что-либо или не делать чего-либо, и кара, связанная с нарушением их, произвольна; между запрещенным законом преступлением и налагаемым наказанием нет связи, они связываются волей законодателя, причинной зависимости между ними нет. Что же касается законов природы, то это нечто совершенно иное: здесь не заповедь, а только определенная последовательность, и кара, следующая за пренебрежением законом, неизбежна и естественна. Закон природы не может быть нарушен, он может быть только не принят во внимание, и результаты пренебрежения им – неизбежны. Все миры связаны между собой и во всех них царствует закон кармы. Это – неизбежное следствие, не имеющее ничего общего с заповедью. Оно представляет вам свободный выбор, но указывает, что то-то и то-то неизбежно случится как следствие вашего выбора, и каковы бы ни были избранные вами условия, вы должны принять вместе с ними неизбежно вытекающие из них последствия. Человек свободен именно потому, что законы нерушимы, но лишь при одном условии: он должен знать и понимать их, иначе он раб закона. Природа побеждается повиновением. Вы не можете бороться против природы, она чересчур сильна по сравнению с ничтожными человеческими силами, но вы можете заставить ее делать то, что вы хотите, если только вы знаете и понимаете законы, в пределах которых действуют ее силы. Возможно ли перенести эту неизбежность закона, эту неизменную, нерушимую уверенность в царство разума и нравственности? Если это возможно, то человек действительно господин своей судьбы, потому что тогда он может действовать в мирах, творящих будущее, и сделать из себя то, чем он хочет быть» .
Нарушение заповеди – грех – это причина, порождающая следствия, закон кармы заставить вас отрабатывать каждую вашу ошибку, на что уйдет целая жизнь, а иногда, может, и не одна. «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будет отмерено» Таким образом, заповедь предупреждает вас о том, что вы можете отдалиться от цели, вместо того, чтобы приближаться к ней. Субъективный идеализм, говоря о том, что действительно только наше внутреннее бытие, отчасти прав, потому что истинный процесс развития сознания совершается внутри каждого человека, в его душе, а объективный мир – сфера его поступков, мир действия, - следствие проявления наших внутренних качеств. Кроме того, объективный мир служит средством развития сознания, ежедневно и ежеминутно предлагая сознанию «вызовы», по терминологии Тойнби, то есть те вопросы, на которые человек должен ответить, и проблемы, которые он должен решить. Однобокость же субъективного идеализма в том, что он ограничивает мир исключительно одним субъектом. Но мир состоит из множества субъектов, находящихся в разных стадиях эволюции. Их общее сознание и создает объективность, которая является Логосом - единством во множественности. Каждый индивидуум должен помнить, что вокруг него – такие же субъекты, как он. Задача общества как некоего конгломерата субъектов – научиться согласовывать свою волю и поведение с волей и поведением других центров сознания, чтобы в результате превратиться из конгломерата в духовное содружество.
А. Безант: «Сила мысли – творческая сила. Бог сотворил миры Своею Божественной Мыслью; наши собственные маленькие миры мы строим нашей человеческой мыслью. Во вселенной нет другой творческой силы, и если бы люди знали эту силу и пользовались ею, их эволюция была бы гораздо более быстрой. Затем следует желание. Желание притягивает друг к другу желающего и желаемое. Желание, воля – единственная двигательная сила в мире. Жизненные ценности полезны не из-за наслаждений, доставляемых ими, а из-за тех усилий, которые они вызывают в нас, пока они еще не достигнуты. Нет ничего хуже для человеческого прогресса, чем утратить желания, прежде чем воля творить Волю Божью не заменит стремления к индивидуальному обладанию. Человек впадает в летаргию, становится бесполезным, перестает делать усилия. Поймите, что ваша мысль обладает творческой силой, ваши желания – направляющей силой, а ваше счастье и несчастье зависит от ваших поступков по отношению к другим. Зная, благодаря изучению, закон, действуйте, как существа разумные, создайте себе лучшую судьбу, более благородное будущее. Помните, что мысль есть творческая сила и строит характер, так и характер – главный фактор вашего счастья. Благородный и сильный характер указывает на великое будущее. Вам принадлежит власть создать его, ибо выбор в ваших руках» .
«Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь... счастлив был!»
Н. Лосский: «Человек, доведенный до убийства муками голода, не отрицает нравственного закона, он только по слабости своей не в силах исполнить требования его, тогда как убийство, произвденное Раскольниковым, было следствием горделивой теории его, извратившей само содержание нравственного закона»
И уже перед самым «покаянием» признается он Соне Мармеладовой: «Всю, всю муку этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил - вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного...»
Д. Мережковский: «Тут происходит в душе Раскольникова нечто странное и загадочное, казалось бы, ежели для других, для пользы человечества убил, то возможно оправдание: дурные, мол, средства, но цель благородная. А ежели «для себя одного», «для своей плоти и похоти», то ведь уже тут нет никакого оправдания: обыкновенный вор и убийца, простой злодей, «разбойник вне закона». А между тем Раскольников смутно чувствует, что это не так: для себя убил, «для себя одного», и все-таки не для одной своей плоти и похоти, а для чего-то высшего в себе, для чего-то более несомненного и в то же время более бескорыстного, дальнего, чем счастье ближнего, «всеобщее счастье». Тут, конечно, «эгоизм», но эгоизм опять-таки какого-то особого порядка»
«Уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!»
Д. Мережковский: «Когда сравнивает он свое преступление с кровавыми подвигами знаменитых увенчанных, исторических злодеев, и Дуня, сестра его, возмущается этим сравнением: «Но ведь это не то, совсем не то! Брат, что ты это говоришь!» - «А! Не та форма, - восклицает он в бешенстве, не так эстетически хорошая форма! Ну, я решительно не понимаю: почему лупить людей бомбами правильною осадою - более почтенная форма?»
«Да, именно условная эстетика, риторика учебников, та историческая ложь, которую мы всасываем с молоком матери-школы, искажает нашу нравственную оценку всемирно-исторических явлений. От этой-то «эстетической» шелухи Раскольников и обнажает вопрос о преступности героев, сводит его, по выражению Сократа, «с неба на землю», с той отвлеченной высоты, где совершаются академические обоготворения великих людей, - на уровень животной жизни, ставит нас лицом к лицу с этим вопросом во всей его ужасной простоте и сложности. Если мы отделаемся от «боязни эстетики», то не признаем ли, что первая, так сказать, математическая исходная точка нравственного движения Наполеона и Раскольникова - одна и та же? «Я догадался тогда, - говорит Раскольников, - что власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно, только одно: стоит только посметь!.. Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту!»
«Мы все глядим в Наполеоны
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно»
«Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, — и всё это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика!»
«Скажи мне сам прямо, я зову тебя, - отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой: но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачком в грудь, и на неотмщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги! – спрашивает брата Иван Карамазов.
- Нет, не согласился бы, - тихо проговорил Алеша.
- И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастие на неоправданной крови маленького замученного, а приняв - остаться навеки счастливыми?»
- Нет, не могу допустить».
В. Розанов: «Вот к какой великой и благородной черте человеческой, совести, которая одна возносит ее обладателя над безжалостною природой к милосердному Богу, сведен вопрос о восстании против самого Бога. Нельзя колебаться в ответе: если человечество скажет: «Да, могу принять», то оно тотчас же и перестанет быть человечеством, «образом и подобием Божием», и обратится в собрание зверей; ответ же отрицательный утверждает и оправдывает отказ от вечной гармонии, - и тем все обращает в хаос»
Н. Бердяев: «Огромное значение здесь имеет отношение к времени. Можно ли рассматривать настоящее как средство для будущего, и современное поколение как средство для поколений грядущих? Социализм революционный часто хотят видеть в этом рассматривании настоящего поколения живых людей как простого средства для будущего. Поэтому считают возможным убивать огромное количество людей, причинять неисчислимое страдание для осуществления грядущего блага и счастья людей. Так всегда создавалось и продолжает создаваться царство Кесаря; это его закон. Различие тут лишь в степени. Революцию понимают как антиперсонализм» .
«В чем я виноват перед ними? Зачем пойду? Что им скажу? Все это «один только призрак»... Они сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают. Плуты и подлецы они, Соня!.. Не пойду!» - для Раскольникова в конечном итоге оказывается главенствующим не то, каковы они, хороши или плохи, а каков он сам. Высший суд – не людской суд, а суд того личного бога, который есть в каждом человеке. Его активность проявляется в совести. У тех же, у кого вместо совести выросла какая бы то ни было идеология, понимание этого придет только после смерти, когда истинное «Я» перестанет отождествлять себя с личностью и внешней оболочкой. «Тому повелевают, кто не может повиноваться самому себе. Таково свойство всего живого. Но вот третье, что я слышал: повелевать труднее, чем повиноваться. И не потому только, что повелевающий несет бремя всех повинующихся и что легко может это бремя раздавить его: И даже когда он повелевает самому себе - он должен еще искупить свое повеление. Своего собственного закона должен он стать судьей, и мстителем, и жертвой», - так говорил Заратустра.
Эта книга не о конкретном преступлении и его следствиях. Достоевский ставит вопрос о принципе: возможно ли обречь одного ради счастья многих? Революционеры не читали Достоевского, поэтому этот вопрос перед ними не стоял.
Г. Флоровский: «Но уже не на слезах одного замученного дитяти, а на реках слез и крови основывается и сооружается «здание судьбы человеческой», здание судьбы русской. Окровавленными руками выковываются они сейчас там, в опустевших пространствах. Годы и годы мы живем ненавистю, злобой, жаждой мести, жаждой победы и наказания. Одни убивают. Другие умирают. Все ненавидят. И даже дерзают называть свою ненависть - «святой». Не то страшно, что люди умирают, а то, что они перестают быть людьми. И от этого ужаса и страха выход есть только один. Не о «Великой России» только должно гореть наше сердце, но, прежде всего, об очищении помраченной русской души» .
Смысл как раз в том, что для сверхчеловека нравственные заповеди становятся не внешним законом, которому нужно повиноваться из страха, или по соображениям выгоды, а внутренним императивом, образом жизни, и преступить их для него невозможно, так как это граничит с саморазрушением, отрицанием того, к чему так долго шел, добровольным падением с покоренной вершины.
«По ту сторону добра и зла» – значит, по ту сторону относительной мещанской морали, которая извращает сами понятия добра и зла, когда сама мораль становится безнравственной. Это значит уйти по ту сторону идеологизированных понятий добра и зла, которые определяются в угоду сиюминтным правителям. Это переход к абсолютным понятиям добра и зла, божественным принципам.
С. Радхакришнан: «Законы и предписания необходимы для тех людей, которые по своей природе не подчиняются велениям сознания. Однако для тех, кто возвысился над своим эгоистическим я, мораль становится основным условием их существования и закон исполняется в любви. В них не заложена возможность делать зло. Давление извне превращается во внутреннее приятие. Пока не завоевана духовная жизнь, закон морали представляется чисто внешним императивом, которому человек обязан повиноваться, делая усилие и страдая. Однако когда достигнуто просветление, это становится внутренней жизнью духа, выявляющего себя бессознательно и самопроизвольно. Поступки святых – это абсолютное подчинение спонтанности духа, а не повиновение внешним законам. Мы имеем свободное излияние неэгоистического духа, который не высчитывает наград за свое поведение или наказаний за упущения. Условные мерила, внешние обязанности и этические правила утрачивают для них смысл» .
«Поистине, я говорю вам: добра и зла, которые были бы непреходящими, - не существует! Из себя должны они все снова и снова преодолевать самих себя. Пусть ваше Само отразится в поступке, как мать отражается в ребенке, - таково должно быть ваше слово о добродетели!» - так говорил Заратустра.
Ницше: «Свободный» человек, держатель долгой несокрушимой воли, располагает в этом своем владении также и собственным мерилом ценности: он сам назначает себе меру своего уважения и презрения к другим; и с такою же необходимостью, с какой он уважает равных себе, сильных и благонадежных людей (тех, кто вправе обещать), - стало быть, всякого, кто, точно некий суверен, обещает с трудом, редко, медля, кто скупится на свое доверие, кто награждает своим доверием, кто дает слово как такое, на которое можно положиться, ибо чувствует себя достаточно сильным, чтобы сдержать его даже вопреки несчастным случаям, даже "вопреки судьбе", - с такою же необходимостью у него всегда окажется наготове пинок для шавок, дающих обещания без всякого на то права, и розга для лжеца, нарушающего свое слово, еще не успев его выговорить»
Вторая сторона медали, рабство – это тоже искушение.
А. Мень: «Поиски оптимальных общественных систем могут служить делу подлинной свободы, но опыт показал, что без признания прав личности и духовных оснований этих прав идея освобождения превращается в свою противоположность: в диктат, в насилие, в рабство. В человеке наряду с потребностью в свободе живет боязнь ее. Без ориентации на Вечное свобода может пугать и вызывать тоску по рабству» Для рабов – это искушение безответственностью, когда можно переложить все вопросы и проблемы на кого-то другого, а самого себя освободить от тяжкой необходимости думать и совершать выбор: «не надо думать - с нами тот, кто все за нас решит».
К. Леонтьев: «Дайте людя право везде продавать или отдавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т.д., и вы увидите, сколько и в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов по воле»
«Рабство – это внутренний восторг» - пишет Достоевский. В гностическом «Апокрифе Иакова» ученики просят Иисуса: «Сделай нас не искушаемыми дьяволом, Злым». Господь же ответил: «В чём достоинство ваше, если вы исполняете волю Отца, а она не дана вам им как дар, пока вы искушаемы Сатаною? Но если вы угнетены Сатаною и преследуемы, и вы исполняете его (Отца) волю, то говорю я, что он будет любить вас, и сделает вас равными мне, и будет считать вас ставшими возлюбленными (Его) через провидение Его по вашему собственному выбору». Тертуллиан приводит такое высказывание Господа: «Кто не был искушаем, тот не войдет в Царство Небесное».
Искушение, испытание – обязательное условие любого Посвящения, а жизнь – это и есть Посвящение со множеством ступеней. Испытание – не что иное, как проверка нашей готовности к выполнению какой-либо задачи. Поэтому просьба апостолов «Сделай нас не искушаемыми» бессмысленна – как узнать, на что вы годитесь, с чем вы можете справиться, а с чем нет? Противостоять искушению – значит сопротивляться, делать свой собственный, а не навязанный извне выбор. Выработка сопротивляемости человека возможна только в условиях двойственного мира. Зачем нужна эта сопротивляемость? – затем, что она напрямую связана с развитием сознания и воли.
Е. Рерих: «573. Сказка о Духе Сияющего Лика.
Давно, давно, когда Земля была еще молодая, жил-был дух, тоже молодой. Он жил красивой бесплотной жизнью, и было у него все, что только могло пожелать его воображение. Духи стихий тотчас же выполняли все его желания и создавали то, чего хотела его мысль. И стало ему скучно. «Как это так, – думал он, – стоит мне только помыслить, и всё моментально творится по мысли моей. Хочу не повиновения, но противодействия стихий. Хочу быть сильным, хочу подчинить их себе, не повинующихся, но противодействующих». И едва он пожелал это, как тотчас же все изменилось. Исчезли маленькие радостные помощники. Враждебной стеной восстали покорные дотоле воле волны стихий, и дух очутился в мире, где малейшее его движение или желание тотчас же порождало соответственное силе желания стойкое противодействие всех четырех стихий. И каждый раз для достижения чего бы то ни было, даже малейшего, приходилось сильно напрягать волю. И стала воля расти. И чем больше противодействовали стихии, тем больше росла воля, пока не выросла в мощный столб пламени. И когда дух, окрепший и закаленный в борьбе со стихиями, спустился однажды к прекрасному горному озеру и увидел в нем свое отражение, он изумился несказанно. Ровная поверхность застывшей, спокойной стихии отразила не бледное туманное облако со смутными очертаниями, как это было раньше, нет! Из глубины на него смотрел сияющий пламенный облик существа неземной красоты. Над челом, как меч, сиял луч света, как венец или корона, лучи украшали и окружали голову, из-за плеч вырывались огромные сияющие снопы света, которые, подобно крыльям, расходились в стороны и захватывали горизонт. Долго с изумлением смотрел дух на преображенный лик свой и потом сказал себе: «Если этот, правда, длинный период времени так преобразил меня, хочу! хочу! хочу нескончаемой борьбы, хочу нескончаемых побед и преодолений. Мир, весь мир! Вся Вселенная! со всеми твоими несовершенствами, противодействиями и стихиями! – вызываю вас на бой. Хочу, чтобы все было так же прекрасно и величественно, как и Лик Мой, Сияющий Красотою. Хочу утвердить Красоту везде. На бой за Красоту вызываю я мир». И едва он произнес эти слова, как тотчас же все исчезло. Грозно бушевали волны выведенных из равновесия стихий, сверкали молнии, бушевал пространственный огонь, нависли тяжкие тучи, и стихии дружно ринулись в мощном натиске на Непобедимого. Но он улыбался, ибо знал, что НЕТ НИЧЕГО В МИРЕ, ЧТО МОГЛО БЫ ПОБЕДИТЬ ВОЛЮ ДУХА, ИДУЩЕГО УТВЕРДИТЬ В МИРЕ МОЩЬ КРАСОТЫ» . Преодоление сопротивления материи вырабатывает не только волю, но и развивает сознание, которое должно находить кратчайший путь к цели с минимумом энергозатрат. Повышается качество используемой энергии: человечество перешло от механической энергии собственного тела к применению энергии ветра и воды, пара, затем к электричеству и атомной энергии. Следующий переход будет к использованию психической энергии, но он может состояться, только когда человечество будет готово к нему нравственно.
«Будете как боги, знающие добро и зло», - сказал змей Адаму и Еве, и он не обманул, но и не предупредил, что этот процесс развития займет очень много времени и потребует усилий, а бесплатных пирожных не бывает. Русский философ В.Несмелов хорошо объясняет поговорку «за все нужно либо платить, либо расплачиваться»: «Очевидно, они обольстились необычайно легкой возможностью достигнуть божеского ведения о добром и злом, обольщенные легкой достижимостью высокой целя, они совсем даже и не подумали о том, насколько указанное средство может соответствовать достижению предположенной цели.
На самом деле они желали только достигнуть божеского ведения о добром и злом, а в этом желании с их стороны нет решительно ничего преступного. Следовательно, это нарушение может быть поставлено им в вину только по какой-то особой причине, т.е. не потому собственно, что они поели запрещенных плодов, а потому, что, поевши плодов дерева познания, они согрешили каким-то образом независимо от того, что употребление этих плодов было запрещено им. Они захотели, чтобы их высокое положение в мире зависело не от свободного развития ими своих духовных сил, а от физического питания их известными плодами, значит – они, в сущности, захотели того, чтобы их жизнь и судьба определялась не ими самими, а внешними материальными причинами. И это свое желание они осуществили на самом деле. Они действительно обратились к помощи запрещенного дерева в той именно полной уверенности, что мнимо-волшебная сила его плодов, без всякой работы с их стороны, механически сделает их более совершенными. Своим суеверным поступком люди добровольно подчинили себя внешней природе и сами добровольно разрушили то мировое значение, которое они могли и должны были иметь по духовной природе своей личности»
Г. Флоровский: «Не в нарушении закона, а в суеверии – сущность грехопадения, в убеждении, что познание есть пассивное восприятие, а не творческий подвиг»
«Мое Само только возвращается ко мне, оно наконец приходит домой; возвращаются и все части его, бывшие долго на чужбине и рассеянные среди всех вещей и случайностей», так говорит Заратустра.
«Стойте к свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» . Не онтология и не ритуал, а воспитание именно этого чувства человеческого достоинства, основанного не на условиях рождения, воспитания, богатства и социального положения, а на внутренней осознанности, ответственности, единстве мысли и действия, отличающее первых христиан, является самым большим достижением христианского учения.
П. Успенский: «Христианское учение – очень суровая религия, бесконечно далекая от того сентиментального христианства, которое создано современными проповедниками. Сквозь все учение проходит идея, что «Царство Божие» принадлежит немногим, что врата узки и узок путь, что немногие сумеют пройти, что те, кто не войдет, - всего лишь солома, которая будет сожжена» .
Н. Бердяев: «Совершенно ложна и унизительна часто повторяемая идея, что перед Богом человек ничто. Наоборот, нужно говорить, что перед Богом, в обращенности к Богу, человек подымается, он высок, он побеждает ничто» .
А. Мень: «Вера меньше всего есть бегство от жизни, замыкание в мире грез. Никакое действие бога в мире не связывает нашей свободы выбора. В единении с Богом человек обретает полноту бытия, а не жалкую покорность»
6. Революция
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Пушкин «Бесы»
Достоевский предрекает торжество царства инквизитора, как оно и произошло.
Г.П. Федотов: «Русская Людмила, отвергнув бедного Руслана, отдалась Черномору, и седая борода Карла Маркса долго развевалась над взвихренной Россией»
С. Булгаков: «Понятия человечества, человечности, в этом употреблении оказываются только личиной антихриста, его псевдонимом» В «Бхагавата –пуране говорится о некоторых эпизодах кали-юги: «Затем появится царь, который превратит все высшие классы в низший. Глупый царь будет взращивать пороки среди подданных и будет использовать свою власть, чтобы полностью уничтожить сословие кшатриев. Страной будут управлять шудры, падшие брахманы и яваны. В то время престол будут занимать гневливые, безбожные и лживые. Эти варвары в обличье царей будут истреблять население, убивая невинных женщин, детей, коров и брахманов и желая чужих жен и богатства. Граждане, пребывающие под властью этих ничтожных царей, будут подражать характеру, поведению и речи своих правителей. Изводимые своими правителями, а также друг другом, они все будут страдать от нищеты и разорения». «Путь Вед будет полностью забыт, и религией станет атеизм».
Черт говорит Ивану Карамазову: «По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о боге, вот с чего надо приняться за дело! С этого, с этого надобно начинать — о слепцы, ничего не понимающие! Раз человечество отречется поголовно от бога (а я верю, что этот период — параллель геологическим периодам — совершится), то само собою, без антропофагии, падет всё прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человеко-бог. Новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для бога не существует закона! Где станет бог — там уже место божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место... «всё дозволено», и шабаш!».
Выражая мнение о Белинском, Достоевский пишет: «В новые нравственные основы социализма (которых, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально. (Замечу, что он был тоже хорошим мужем и отцом, как и Герцен.) Без сомнения, он понимал, что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и свободу ее; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена, который, кажется, под конец усумнился), что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстановляет ее в неслыханном величии, но на новых и уже адамантовых основаниях» .
«Социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю», - пишет Достоевский в Братьях Карамазовых и приводит слова старца Зосимы: «Уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено».
А. Мень: «Попытка сделать государство священным, поставить его на место божества, попытка заменить государственным культом все откровения, открытия, которые существовали и существуют в истории, привела к колоссальному культурному самоубийству. Горели бесценные рукописи и иконы, взрывались и разрушались православные церкви, христианские церкви других исповеданий – костелы, кирхи, молитвенные дома, - взрывались ценнейшие древнейшие религиозные памятники ислама, буддизма, иудаизма и других религий. Происходили необратимые, невозвратные потери, разрушалось самосознание народов, происходил разрыв между современниками и минувшими поколениями; целые пласты мысли, поэзии, музыки, литературы, народных традиций, наконец, самое главное, этические принципы – все это беспощадно сметалось с пути во имя создания новой вавилонской башни, нового, призрачного, искусственно создаваемого псевдомира»
Разверзлись с треском небеса,
И с визгом ринулись оттуда
Срывая головы церквям и славя нового царя
Новоявленные иуды
Н. Бердяев: «Можно удивляться, что существуют еще люди, которые идеализируют революции и готовы видеть в грядущих революциях торжество высокого и прекрасного. Революции, все революции, обнаруживают необыкновенную низость человеческой природы многих наряду с героизмом немногих. Революция – дитя рока, а не свободы. И надо понять роковое в революции, чтобы ее понять. Революция в значительной степени есть расплата за грехи прошлого, есть знак того, что не было творческих духовных сил для реформирования общества. Поэтому нельзя ждать от революции явления нового человека» .
«Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» .
С.Н. Булгаков в статье «На пиру богов» пишет: «Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь – это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшумся воронью. На месте шестой части света оказалась зловонная, зияющая дыра. Где же он, великодушный и светлый народ, который влек к себе сердца добротою и детской верой, чистотою и незлобивостью, даровитостью и смирением? Теперь – это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей сверху донизу в крови и грязи, во всяком хамстве и скотстве. Свершилось какое-то черное преображение, народ Божий стал стадом гадаринских свиней».
Как сознание существа выстраивает себе соответствующую уровню этого сознания форму, так и общество, основываясь на собственном уровне сознания, вырабатывает себе внешнюю форму в виде государства. До революции центр сознания общества был сначала в высших слоях аристократии и интеллигенции, затем начал смещаться вниз о сословия к сословию. Перед революцией этот центр сместился к самым низшим в интеллектуальном и нравственном смысле слоям общества: не к настоящим рабочим и крестьянам, а к люмпенам, маргиналам, которые начали задавать тон в политической жизни. Гениальное произведение Булгакова «Собачье сердце» отражает паттерн, общий для биологии и истории. Пересадка гипофиза «очеловечивает» собаку, изменяя ее внешнюю форму, но именно человеческие качества нового существа оказываются ниже животного, поскольку определяющим фактором было то, от кого пересадили это новое сознание. Народ, символизируемый добрым и умным псом, превращается в тупого, наглого и злобного Шарикова. Название повести – символизирует тех людей, которые слепо и преданно следуют за новой властью, они слишком недалёкие, необразованные, чтобы брать на себя ответственность за ход истории. Ими управляют те, кто «дергает за веревочки», им достаточно дать команду «фас», и новый «носитель суверенитета и единственный источники власти» выполнят любую команду. Всех, кто не желал уподобляться ему, просто уничтожали тем или иым способом. Эксперимент успешно продолжается.
Прискакали. Гляжу — пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап у ворот на ворота глядел
Высоцкий
Отец Александр Мень в книге «Магизм и единобожие» пишет: «Французская революция провозгласила своей религией братство людей и надеялась изменением общественного строя дать миру вожделенную свободу и счастье. Но на практике «братство» обернулось террором. Это и понятно, ибо подлинное братство невозможно без «отцовства», т.е. без чего- то высшего, объединяющего людей. В противном случае люди становятся не братьями, а орудиями в руках фанатиков, лжецов и честолюбцев. Это доказала и история социальных движений, которые в 19 веке пришли на смену энциклопедизму; социалисты, отвергнув пасторальную утопию Руссо, усвоили его главную мысль: общественные, экономические и политические – то есть внешние – перемены вполне достаточны для того, чтобы человек обрел самого себя. Однако в том же 19 веке эти теории обнаружили зияющие пробелы. Убыстрение процесса цивилизации, улучшение условий жизни не сделало людей более благородными, счастливыми и добрыми. Напротив, чем дальше шел материальный прогресс, тем яснее вырисовывалась мрачная картина духовных кризисов и опустошенности».
С 1917 г. Россия несется по историческому пути уже не как птица-тройка, а как всадник без головы.
А. Мень: «Итак, совершилось новое «открытие человека», и оно оказалось открытием, могущим привести в отчаяние. Постепенно начали догадываться, что тайна людского зла лежит не только в социальной среде, которая скорее сама является результатом этого зла. С каждым десятилетием это становилось яснее, ибо никогда прежде люди не имели столь благоприятных условий существования, и никогда прежде духовный кризис не достигал такого катастрофического размаха. Панорама нашего века включает в себя не только успехи: урбанизация и техническая революция имеют свою страшную оборотную сторону. Средства массовой информации, несущие лживую пропаганду, оглупление толп, кормящихся сенсациями, бросающихся от моды к моде, - разве это одичание не есть плата за «сладкую жизнь»? Мировые войны, уносящие десятки миллионов жизней, массовые убийства мирного населения; тоталитарные режимы, вырастающие из новых вспышек стадных инстинктов; небывалое озверение и ненависть сословная и национальная; солдаты, в упор расстреливающие женщин и детей; колючая проволока лагерей; ядерное оружие, сеющее страх и угрожающее самому существованию человечества; примитивность мышления, стиснутого штампами; патологическая погоня за наживой, - вот что идет рука об руку с техническим прогрессом. Но было бы неверно объяснять современную трагедию технической революцией и другими внешними особенностями нашей эпохи. Подобно тому, как все доброе и прекрасное в любые времена выходило из сердца человека, так и причины его недугов коренятся главным образом в нем самом. Это он оказался способным не только подниматься на великую духовную высоту, но и отравлять все, к чему он прикоснулся. Это он смог именем Евангелия создать инквизицию или – террор во имя свободы, равенства и братства» .
Н. Бердяев: «Революцию нельзя свергать, ее нужно внутренне изживать, защищая дух, на который она всегда посягает»
Г. Флоровский: «Для меня большевизм есть только черная, злая, дьявольская сихия, только предмет ненависти и вражды. Ибо они - ложь, ибо их идеи - обманные идеи, их пафос – гордость сатанинская. Большевизм есть культурное извращение, и потому его необходимо уничтожить – но потому-то и нельзя его уничтожить тактикой внешней революции. Это была бы худшая из утопий. Вот почему для чаемого и грядущего русского Воскресения необходима теперь более чем когда, проповедь личной ответственности, призыв к творческому осознанию проблем жизни, к внутреннему «перерождению» .
Н. Лосский: «Достоевский говорит о всечеловечности русских, т.е. способности, присматриваясь к противоположным стремлениям европейских народов, открывать в составе их аспект положительной ценности, и таким образом, достигать всепримирения. Советские коммунисты, наоборот, проповедуют самое бедное по содержанию, самое узкое миропонимание, отрицая все ценности, поднимающие дух выше земных интересов. Они ищут не Царства Божия, а относительного добра земного материального благополучия, т.е. благополучия мещанского, так презираемого Достоевским и всей дореволюционной интеллигенцией. Ценность свободы и необходимо связанная с ней ценность индивидуального своеобразия личности, требующая исследования истины, свободы совести, свободы мысли, политической свободы, - все это решительно отвергается. В борьбе государства против всего, что не соответствует требованиям правительства, все средства хороши, «все позволено», самые изощренные виды пытки, смертные казни, устранение нежелательных лиц путем отравы. В отношениях с другими государствами ставится задача объединения их в одно целое не братски, не путем свободных соглашений, а путем завоевания, для чего создается грандиозная армия и военная промышленность. Вселенская организация человечества, которую они хотят создать, была бы не теократией, а сатанократией»
Английский литератор Морис Бэринг, любящий и понимающий Россию, в своей книге «Главные истоки России» указывает и на ее недостатки: «страна, управляемая случаем, где все формы администрации произвольны и ненадежны, где все формы деловой жизни громоздки и обременены канцелярской волокитой, где взятка – необходимый прием; страна, отягощенная множестом чиновников, которые в общем ленивы, подкупны и некомпетентны; страна, где нет свободы и элементарных прав гражданина; где даже прграммы концертов и вс иностранные газеты и книги подвергаются цензуре; где свобода прессы стесняеся мелкими придирками, а издатели постоянно штрафуются, иногда арестуются, где свобода совести стеснена, страна плохого управления, где вы можете делать все, что угодно и не можете критиковать ничего; и где единственный способ показать, что у вас есть мужество иметь свои убеждения, состоит в том, чтобы провести ряд лет в тюрьме; народ, ревнивый ко всему и ко всем, кто поднимется выше среднего уровня, смотрящий с подозрением на всякую индивидуальную оригинальность; страна, где ничто не столь абсурдно, что не может случиться».
Верховенский в «Бесах говорит: «Мы и без голов ничего не сумеем устроить, несмотря на то, что наши головы всего более и мешают нам понимать».
«Да, - сказал Пятачок, - у Кролика настоящие Мозги.
Наступило долгое молчание.
- Наверно, поэтому, - сказал наконец Пух, - наверно, поэтому-то он никогда ничего не понимает!»
Черный Плащ: Народная мудрость гласит: «Если что-то не получается, действуй головой». Не поможет голова, ищи что-нибудь потвёрже.
«Поминутно жалуются, что у нас нет людей практических; что политических людей, например, много генералов, тоже много разных управляющих, сколько бы их ни понадобилось, сейчас можно найти каких угодно, - а практичесих людей нет. Служащие-то люди и есть самые непрактические, и дошло до того, что отвлеченность и недостаток практического знания считались даже между самими служащими чуть не величайшими добродетелями и рекомендацией», пишет Достоевский в «Идиоте».
A эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет.
Е. Трубецкой: «Перспективы земного рая, коими большевизм соблазняет народные массы, — не более как обольстительный мираж, который манит издали. Как только мы подходим к нему вплотную, мнимый рай превращается в ад, ибо, прежде всего, это — царство всеобщей взаимной ненависти, где идет нескончаемое междоусобие: миллионы завистливых очей следят там за всяким приростом человеческого благополучия. Стоит, например, какому нибудь трудолюбивому хозяину из крестьян сколько нибудь улучшить свою долю, как тотчас он попадает в категорию «кулака» и тем самым обрекается на ограбление. Всякий стимул к труду и приобретению тем самым убит. Отнятые у помещиков поля остаются незасеянными, а подвоз продовольствия извне становится невозможным вследствие войны со всеми некоммунистическими соседями, на которую роковым образом обрекает себя большевистское царство. Так идеал всеобщей сытости рождает голод: это не случайность, а необходимая принадлежность всего большевистского общественного строения.
Из голода и ненависти рождаются восстания, которые в Совдепии становятся неизбежно злом хроническим; восстания эти подавляются пулеметами и снова вспыхивают. «Социалистическое отечество» находится в состоянии непрерывной опасности и потому непрестанно требует жертв от своих граждан, но в обществе, где все строится на эгоистическом расчете, о жертвах добровольных — по чувству долга или бескорыстной преданности — не может быть и речи. Да и кому может быть дорого «отечество», превращающее человеческое общество в зверинец?»
Г. Федотов: «Русская революция пережила огромную эволюцию, проделал немало зигзагов, сменила немало вождей. Но одно в ней осталось неизменным: постоянное из года в год, умаление и удушение свободы. Второе и еще более грозное явление. По мере убыли свободы прекращается и борьба за нее» Если Федотов говорит об умалении свободы в государстве, то Бердяев подчеркивает то же самое в отдельно взятом человеке: «В новом советском человеке происходит не только страшное умаление свободы, но исчезает самый вкус свободы, самое понимание того, что такое свобода»
И апостол-старик — он над стражей кричал-комиссарил —
Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять…
Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил —
И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!
Высоцкий
Объяснением этому феномену является один замечательный эпизод из «Братьев Карамазовых», где Иван, пересказывая смысл стихотворения Некрасова «До сумерек» из цикла «О погоде», где мужик олицетворяет власть, а тощая кляча – Россию: «описывает брату, как слабосильная лошаденка, на которую навалили слишком, завязла с возом и не может вытащить. Мужик бьет ее, бьет с остервенением, бьет, наконец, не понимая, что делает, в опьянении битья сечет больно, бесчисленно: «Хоть ты и не в силах, а вези, умри, да вези!» Клячонка рвется, и вот он начинает сечь ее, беззащитную, по плачущим, по «кротким глазам».
Под жестокой рукой человека
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача.
Вот она зашаталась и стала.
«Ну!» — погонщик полено схватил
(Показалось кнута ему мало) —
И уж бил ее, бил ее, бил!
Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела... (так люди глядят,
Покоряясь неправым нападкам).
Он опять: по спине, по бокам,
И, вперед забежав, по лопаткам
И по плачущим, кротким глазам!
Я сердился — и думал уныло:
«Не вступиться ли мне за нее?
В наше время сочувствовать мода,
Мы помочь бы тебе и не прочь,
Безответная жертва народа, —
Да себе не умеем помочь!»
«Но ведь это всего только лошадь, лошадей и сам бог дал, чтоб их сечь. Так татары нам растолковали и кнут на память подарили», - говорит Иван Карамазов.
Достоевский: «Приятель рассказывал мне, что ехал он на днях на извозчике, и тот всё время стегал лошадь. На вопрос о том извозчик отвечал: «Ее должность такая! Ей должно быть вечно и нещадно битой». Твоя судьба, в продолжение веков, русский человек!» .
Символично, что 3 января 1889 года на туринской площади Карло-Альберто Ницше увидел, как извозчик бьет кнутом свою лошадь. Он бросился к ней, обнял ее, и, плача, упал в обморок. Переживание было настолько сильным, что вызвало аффект. Ницше сошел с ума.
«Выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток», - пишет Достоевский. Безнаказанность рождает преступление, собственная жестокость или подлость, не встречая отпора, еще более распаляют изверга. «Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, — вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя», - пишет Достоевский.
Это паттерн – образец поведения, присущий одинаково и «верхам» и «низам», наследие ордынской традиции, характеризующийся безразличием к чужой жизни и своеволием как единственным моивом действий. Если до революции у высшего культурного слоя эта традиция подавлялась если не правилами христианской нравственности, то хотя бы требованием соблюдения внешних приличий, то после революции именно «низы» стали «верхами», и их дикие инстинкты не сдерживала уже никакая европейская культура. В «Подростке» Достоевский устами Макара Ивановича описывает принцип поведения одного из таких деятелей: «становился сердит, и все, что он рассудит, то и хорошо, и все, что повелит, то и прекрасно» - это можно отнести к любому послереволюционному правителю.
Продолжением этой мысли явлется высказывание В. Новодворской о «красном терроре» и сталинских репрессиях: «Нормальная система террора состоит из минимального количества палачей и из консенсуса жертв, которые соглашаются быть убитыми и замученными и помогают своим мучителям» . В психологии есть термин «выученная беспомощность», т.е. состояние, при котором существо «не предпринимает попыток к улучшению своего состояния,. и характеризуется пассивностью, отказом от действия, нежеланием менять враждебную среду или избегать её, даже когда появляется такая возможность. У людей, согласно ряду исследований, сопровождается потерей чувства свободы и контроля, неверием в возможность изменений и в собственные силы, подавленностью, депрессией и даже ускорением наступления смерти. Ордынская традиция долго воспитывала в народе и, наконец, воспитала именно это чувство беззащитной лошаденки, везущей непосильный груз нахлебников. Но не надо путать мученичество с пассивностью – ученики Христа сами шли на смерть во имя какой-либо идеи, а «претерпевающие» тупо и безгласно, как бараны ждут своего часа, не имея в виду какой бы то ни было идеи. В этом плане русский народ подтверждает теорию о происхождении людей из Африки – он как страус прячет голову в песок и задирает задницу кверху. «При таких условиях невозможно ожидать, чтобы обыватели оказали какие-нибудь подвиги по части благоустройства и благочиния или особенно успели по части наук и искусств. Для них подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которых они испытывают себя в одном: в какой мере они могут претерпеть. Такими именно и представляет нам летописец своих сограждан. Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления… Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой, глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка»
Есть фильм «Орел девятого легиона», но намного был бы интересней фильм о Десятом легионе, историю которого приводит Л. Гумилев в книге «Конец и вновь начало»
«Случилось в Галлии восстание багаудов (так называли повстанцев, борющихся против римских латифундистов), и надо было послать хорошие войска на подавление этого восстания. Восстание было не христианским по существу, но какая-то часть этих багаудов или их вождей были христиане. Против них направили для подавления один из самых лучших и дисциплинированных легионов империи – десятый Фиванский легион. Те приехали в Галлию и вдруг узнают, что их посылают против единоверцев. Они отказались. Восстания в римской армии в то время были постоянны, легионы восставали запросто, а в легионе 40 000 человек. Но эти не восстали. Просто 40 000 человек отказались подчиниться начальству, и оии знали, что за то полагается казнь через десятого – децимация. Они положили копья, мечи и сказали «Воевать не будем!» Ну что ж? Через десятого – выйди, выйди… и отрубают голову. «Пойдете воевать?» - «Не пойдем!» Еще раз через десятого, и еще раз! Весь легион без сопротивления дал себя перебить. Они сохранили воинскую присягу, они дали слово не изменять и сдержали слово, но не против своей совести». «Смирение не есть рабская покорность. Смиряясь, мы не должны отказываться ни от свободы действия, ни от свободы оценок. Жизнь ставит нам задачи и мы своею свободной волей должны решать»
Шри Ауробиндо: «Существование воли и промысла Божьих вовсе не дает тебе права сидеть, сложа руки и полагаться во всем на Его провидение, ибо действие твое - одна из Его главных движущих сил. Так встань же и действуй - не в эгоизме своем, но как обстоятельство, орудие и видимая причина события, предопределенного Им» .
В русской драматургии важную роль играют ремарки автора, и иногда молчание говорит больше, чем слова:
Анализируя заключительную фразу пушкинского «Бориса Годунова, исследователи пишут: «В этом «народ безмолвствует» таится глубокая политическая и нравственная мысль: при всяком великом общественном перевороте народ служит ступенью для властолюбцев-аристократов; он сам по себе ни добр, ни зол, или, лучше сказать, он и добр и зол, смотря по тому, как заправляют им высшие; нравственность его может быть и самою чистою и самою испорченною, — все зависит от примера: он слепо доверяется тем, которые выше его и в умственном и в политическом отношении; но увидевши, что доверенность его употребляют во зло, он безмолвствует от ужаса, от сознания зла, которому прежде бессознательно содействовал; безмолвствует, потому что голос его заглушается внутренним голосом проснувшейся, громко заговорившей совести»
Пока безмолвствует Россия,
Все будет так же…
Но скажи —
Откуда это в нас бессилье —
Жить по указке и во лжи?!
Дементьев
Н. Бердяев: «Кажется, что Россия обречена на рабство и что нет выхода для нее к свободной жизни. Можно подумать, что личность не проснулась еще не только в России консервативной, но и в России революционной, что Россия все еще остается страной безличного коллектива. Но необходимо понять, что исконный русский коллективизм есть лишь преходящее явление первоначальной стадии натуральной эволюции, а не вечное явление духа» .
«Эволюция может быть названа нормальною, если она совершается согласно нормам Божественного замысла о мире, сопутствует возрастанием в добре и ведет к порогу Царства Божьего. Но она может совершаться и в обратном направлении, принимая характер возрастания в зле и все совершенствующегося противоборства Богу. Это – сатанинская эволюция»
Н. Бердяев: «Наша так называемая «революционная демократия» одержима страстью к равенству, какой еще не видел мир, под свободой же она понимает право насилия над соседями во имя своих интересов, произвол во всеобщем уравнении. Во имя равенства она готова истребить какую угодно свободу. В гарантии прав человека самое важное – не претензии того, кто имеет право, а обязанности того, кто должен уважать эти права и не посягать на них. На улицах и площадях мало кто решается громко высказывать свои мысли и чувства, все боязливо оглядываются на товарищей по соседству. И нужно прямо и громко сказать, что свобода мысли и слова сейчас находится в большей опасности, чем при старом режиме. Тогда за свободное слово сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь, теперь могут разорвать на части и убить. Тирания толпы страшнее, чем тирания одного или нескольких. И нужно сказать, что цензура разбушевавшейся массы народной всегда страшнее, чем цензура правительственной власти. Когда сам народ посягает на свободу мысли и слова, посягательство это более страшнее и гнетуще, чем посягательство правительственной власти, - от него некуда спастись. Разнузданность и распущенность слова не есть свобода. Свобода и достоинство слова предполагают дисциплину слова, внутреннюю аскетику» . Тирания – это атавизм, или рудимент типа хвоста, только в сознании. Недаром самого страшного ящера называли тираннозавр. Ностальгические стоны о «твердой руке» - это отголоски рабского менталитета, надежда на то, что кто-то сильный и могущественный одним росчерком пера изменит существующую неприглядную действительность, устранит несправедливость и воздаст должное и праведным и неправедным – каждому свое. Но «suum cuique» было написано на воротах Бухенвальда.
Г. Флоровский: «Выше лихорадочного томления о «твердой власти» общественное сознание не поднималось, и в него как-то даже в виде догадки не проникала мысль о том, что «твердость» есть вовсе не первичный и самобытный атрибут власти и создается не одной формальной энергий воли, а есть нечто производное, вытекающее из реальной программы властвующего, из соответствия заданий власти подлинным потребностям текущей жизни»
Дружина Михалкова стеной вокруг Кремля
Витийствует, сурово Макара заклеймя.
И если сам Лимонов лобзает их взасос,
То с прочих миллионов какой быть может спрос?
И вот опять нас мало — тыщ восемь, может быть,
кого телеканалы не могут охмурить.
Кого Россия-мама готова съесть живьем.
Опять нас, братцы, мало, уставши мы живем.
Русский народ напоминает негров на плантациях. Интересно, что в Америке, во времена борьбы Северных и Южных штатов, первыми выступили за освобождение рабства не сами негры, а белые, и воевали, собственно, тоже они – те, кто «за», против тех, кто «против». У нас тоже есть «белые», которые пытаются бороться за освобождение народа от власти коммунистов или олигархов, но их с удовольствием «распинает» сам народ, за права которого они поднимают свой голос.
Е. Трубецкой: «Есть два типа демократизма, два противоположных понимания демократии. Из них одно утверждает народовластие на праве силы; с этой точки зрения народ не ограничен в своем властвовании никакими нравственными началами: беспредельная власть должна принадлежать народу не потому, что народ — сила. Такое понимание демократии несовместимо со свободою: с точки зрения права силы не может быть речи о каких бы то ни было неприкосновенных, незыблемых правах личности. Если сила народа является высшим источником всех действующих в общежитии норм, то это значит, что сам народ не связан никакими нормами: жизнь, свобода, имущество личности зависят всецело от усмотрения или, точнее говоря, от прихоти большинства. Таким образом понятая демократия вырождается в массовый деспотизм; о том, насколько он у нас силен, свидетельствует ряд фактов нашей общественной жизни, и в особенности то изумительное пренебрежение к свободе слова, которое составляет печальную особенность наших нравов» .
В. Эрн: «Теории становятся орудиями. Вместо логической точки зрения на истину направляются, как семидюймовые орудия, точка зрения инструментализма. Страшно за истину. Смысл приведенных слов очень простой. Давайте истину голосовать! Пустим ее на большинство. Сущность мысли, ее объективная ценность, ее внутренняя самостоятельная жинь и достоинство, ее божественная свободная стихия – это нас больше не интересует. Этого больше мы не хотим, потому что это людей разделяет. Господа плюралисты воспылали желанием дурного единства, единства во что бы то ни стало» .
Н. Ульянов: «Преступление революции было преступлением против культуры»
Царьград, он же Константинополь, он же Стамбул, стал русским городом из-за наплыва эмигрантов, но никто уже не прибивал щиты. Пароходные рейсы из Петрограда были не единственными: высылки осуществлялись также на пароходах из Одессы и Севастополя и поездами из Москвы в Латвию и Германию. По воспоминаниям Фёдора Степуна, одного из пассажиров «философских пароходов», всем «высылаемым разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда её взять, когда за хранение её полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь» В 1917 году выехал С. В. Рахманинов, в 1918-м — С. С. Прокофьев, в 1919-м — В. В. Набоков, в 1920-м — И. А. Бунин, И. С. Соколов-Микитов, З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, К. Д. Бальмонт, в 1921-м — Н. К. Метнер, А. Белый, А. М. Ремизов, Б. К. Зайцев, И. Г. Эренбург, В. В. Кандинский, в начале—середине 1922-го Ф. И. Шаляпин, М. И. Цветаева, В. Б. Шкловский, Н. Н. Берберова, В. Ф. Ходасевич…
Были высланы также С.Н. Булгаков И.А. Ильин, Н.О. Лосский, Питирим Сорокин, С.Е. Трубецкой, Михаил Осоргин, юрист, писатель, основатель нескольких масонских лож, таких как «Северная звезда», «Свободная Россия», где имел степень «досточтимого мастера», друг Николая Бердяева. Троцкий в интервью американской журналистке Стронг назвал эту акцию «гуманизмом по-большевистски»: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно».
Фашизм, в какой бы форме он ни проявлялся, не выносит никакой критики. Истинная демократия признает право на несогласие даже с официальной точкой зрения, и уважает любое мнение, что и отражено в принципе свободы слова. Это как бы отражение в социальной жизни дарованной Богом свободы воли. Для фашизма несогласие — предательство. Параллельно с этим фашизм культивирует «действие ради действия». «Движение — всё, цель — ничто» - говорил лидер 2-го Интернационала Эдуард Бернштейн. Самостоятельное мышление не поощряется, на его место приходит действие, направление которому придают те, кто сидит наверху и дергает за веревочки. Поэтому фашисты отрицают саму суть культуры, которая является носителем критического мышления. Именно поэтому фашизм сознательно понижает уровень культуры и образования общества, которое в этом случае легче будет поддаваться идеологической пропаганде. «Когда я слышу слово «культура», я снимаю с предохранителя свой браунинг», - говорил Геббельс.
В 1920 году в возрасте 17 лет из Крыма в Константинополь эмигрировал Всеволод Голубинов, оттуда перебрался во Францию. Нам он более известен как Серж Голон, написавший в соавторстве со своей женой «Анжелику - маркизу ангелов»
Уехал Роман Лейбович Кацев - Ромен Гари, который стал одним из самых популярных и плодовитых писателей Франции и единственным писателем, получившим гонкуровскую премию дважды. Псевдоним Гари он выбрал не случайно. Своему другу, критику Франсуа Бонди, он как-то сказал: «По-русски гори — это повелительное наклонение глагола гореть; от этого приказа я никогда не уклонялся ни в творчестве, ни в жизни».
Уехала писательница Эльза Триоле, лауреат гонкуровской премии, младшая сестра Лили Брик, которая и познакомила ее с Маяковским. Во Франции вышла зауж за Луи Арагона
Эмигрировал Лев Асланович Тарасов, писавший под псевдоннмом Анри Труайя, член Французской академии, лауреат многочисленных литературных премий, автор более сотни томов исторических и художественных произведений, исследователь исторического наследия России.
Все они могли бы стать гордостью России. Но оказалось, что нынешней России они не нужны.
Г. Федотов: «Но эта Россия, этот народ – как понять его? Едва почувствовав себя хозяином жизни, народ принялся яростно истреблять интеллигенцию, наплевал на свободу и демократию, которые были ему предложены, и успокоился только в новом, едва ли не тяжелейшем рабстве, которое в России и поныне слывет под презрительной кличкой свободы»
Это стало теперь легендою —
Год далёкий двадцать второй,
Уплывает интеллигенция,
Покидая советский строй.
Уезжают бердяевы, лосские,
Бесполезные для страны:
Ни историки, ни философы
Революции не нужны…
Скоро здесь, кроме мелкой сволочи,
Не останется ни души.
Помаши им вдогонку, Вовочка,
Обязательно помаши.
— А. Городницкий,
Кто мы с тобою здесь на самом деле?
Один вопрос, и лишь один ответ:
Mon chere amie, мы здесь с тобой Мишели,
Здесь нет Отечества и отчеств тоже нет.
Не привыкать до первой крови драться,
Когда пробьют в последний раз часы...
Но, господа, как хочется стреляться
Среди берёзок средней полосы.
А. Розенбаум «Романс генерала Чарноты»
Несколько слов о так называемой новой культуре послереволюционного периода. В начале коммунистической революции советское правительство хотело создать новую пролетарскую математику, физику, химию, технику и биологию вместо «буржуазных». Примерно через три года безуспешных попыток осуществить эту цель глупый прожект был полностью отвергнут. В статье «Партийная организация и партийная литература» Ленин писал, что «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» единого, великого социал-демократического механизма». Это не просто непонимание сути творчества, это сознательное искажение иерархии ценностей, когда более высокие нравственные и духовные идеалы ставятся на потребу узкоклассовым политическим интересам, что привело к ангажированию культуры, унификации мышления, идеологизации общества. В 1873 году Достоевский говорил: «Бойтесь партий. Россия – вот кому обязан служить писатель, и больше никому…»
Любое философское учение и направление, не вписывающиеся в рамки диалектического материализма, изгонялось. «Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что Надеждою Крупской и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения Платон, Кант, Шопенгауэр, Владимир Соловьев, Ницше, Лев Толстой», — писал Максим Горький в 1923 году.
Н. Бердяев: «Совершенно нелепа идея пролетарской культуры. Пролетарская психология и пролетарская культура могут означать лишь рабство человека. Культура может быть только общечеловеческой» .
Д. Андреев: «Наивные энтузиасты веровали, что, освободясь от эксплуатации и придя к власти, этот класс создаст такие высшие ценности, перед которыми померкнут все шедевры прошлого. И что же? Феодальная аристократия эксплуатировала народ, но объем культурных ценностей, созданных этим классом, не поддается ни исчислению, ни обозрению. Жречество и духовенство эксплуатировали темноту масс, но они создали не только религиозные концепции и культ, они создали вечные памятники зодчества, живописи, поэзии, музыки, философии, они создали высокие нравственные заветы. Буржуазия повинна во всех смертных грехах, но культурное творчество этого класса составляет едва ли не большую часть культурного наследия. Крестьянство оставалось на социальном дне, но все же и оно создало песни и сказки, орнаменты и легенды, художественные ремесла и фольклор. А рабочий класс? Что же создал он, кроме все тех же ценностей материального ряда да всевозможные технические, производственные усовершенствования?»
Но и пролетариат пролетариату рознь. Тойнби определяет пролетариат как «большое количество людей, формирующее собой социальный класс, главным условием существования которого является получение финансовых средств в обмен на предлагаемую рабочую силу». Таким образом, в это понятие входят и учителя, врачи, инженеры, ученые, артисты, писатели и художники - то есть все, кто работает за зарплату. И Микеланджело, и Леонардо да Винчи в этом смысле тоже можно отнести к пролетариату. У Маркса же, по сути, к пролетариату относятся только те, кто занят именно физическим трудом, то есть наименеее культурно и духовно развитая часть населения.
Н. Бердяев: «Жалкий лепет о новой, пролетарской душе и новой, пролетарской культуре вызывает некоторое чувство неловкости у самих социалистов. Никаких признаков нарождения новой души нет, душа остается старой душой ветхого дома, полной корысти, зависти, злобы и мести. Новое лишь то, что в этой душе ослабело чувство греха и затруднилось для нее покаяние. Никаких признаков нарождения новой, пролетарской культуры, нового, пролетарского творчества нет. Существует лишь понижение качества культуры, принижение ее до требований технической цивилизации.» .
Н. Бердяев: «Делом творцов культуры должно быть не унизительное приспособление к массовому социальному движению, а облагораживание этого движения, внесение в него аристократического начала качества Качественная культура была связана с аристократическим началом (не в сословном смысле, конечно). Античная греко-римская культура была аристократичной по своему принципу. Аристократичной была и культура Ренессанса. Народность культуры совсем не означала соответствия уровню массы и исполнению ее заказов. Народность была выражением духа народа, гений мог лучше выразить его, чем масса» .
Ф. Ницше: «Стадный инстинкт, завоевавший теперь верховенство,
представляет нечто в корне отличное от инстинкта аристократического
общества: от ценности единиц зависит то или другое значение суммы...
Вся наша социология не знает другого инстинкта, кроме инстинкта стада,
т.е. суммированных нулей, где каждый нуль имеет «одинаковые права»,
где считается добродетелью быть нулем...»
Масла в огонь подлили деятели новой пролетарской культуры. В своем манифесте «Пощечина общественному вкусу» они провозглашали «сбросим Толстого, Достоевского, Пушкина с корабля современности». Но это значит сбросить совесть и душу народа, что собственно, и было сделано. В то же время сам социалистический реализм - убогий метод написания скучных и пошлых, зато «идейно верных» графоманских опусов- не создал ничего более или менее значительного и не дал ни одного выдающегося имени. Над ним иронизировали еще Ильф и Петров: «Инда взопрели озимые, рассупонилось красно солнышко, расталдыкнуло лучи свои по белу светушку. Вышел старик Ромуальдыч на крыльцо, понюхал свою портянку и аж заколдобился». То же самое отношение мы находим у Булгакова: «А вам, что же, мои стихи не нравятся? – с любопытством спросил Иван. – Ужасно не нравятся. – А вы какие читали? – Никаких я ваших стихов не читал! – А как же вы говорите? – Ну, что ж тут такого. Как будто я других не читал? Впрочем, разве что чудо? Хорошо. Я готов поверить и принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами? – Чудовищны!»
Б. Чичерин: «В России это понижение общего уровня должно было отразиться в еще более печальных явлениях, нежели где-либо. Современное русское общество превратилось в умственную пустыню. Серьезное отношение к мысли, искреннее уважение к науке почти исчезли; всякий живой источник вдохновения иссяк. Никогда еще русская литература не стояла так низко; никогда легкомыслие и невежество так беззастенчиво не выставлялись напоказ. Выйти из этой удушливой атмосферы составляет насущную потребность всякого, в ком живы еще интересы мысли, кто не довольствуется житейскою пошлостью или на веру принятым направлением. А выйти из нее можно только одним способом: поднявши глаза кверху, вместо того чтобы упорно держать их прикованными книзу. Поднять их нужно не с тем, чтобы отлететь от земли и унестись в неведомую область, а с тем, чтобы, оставаясь на земле и пользуясь ее богатствами, окинуть взором все необъятное пространство неба и уразуметь великую связь, соединяющую высшее с низшим, небесное и земное. Религия всегда была высшим вдохновляющим началом для художников, ибо нет идей, более способных возвышать человеческую душу, нет предметов, более способных облечься в тип идеальной красоты» .
В. Иванов: «Единственное задание, единственный предмет всякого искусства есть Человек. Но не польза человека, а его тайна. Другими словами – человек, взятый по вертикали, в го свободном росте вглубь и ввысь. Вот почему религия всегда умещалась в большом и истинном искусстве, ибо Бог по вертикали человека. не умещается в нем только в горизонтали человека лежащая житейская польза, и вожделение утилитаризма тотчас же прекращает всякое художественное действие»
Отношение и большевистских властей, и революционной толпы к свободе мысли, слова и совести напоминает ситуацию вокруг знаменитого рейхлиновского спора, в ходе которого в 1509 г. крещеный еврей Пфефферкорн предложил сжечь все еврейские книги и силой заставить евреев посещать христианские храмы. Ему возражал немецкий гуманист Иоганн Рейхлин. Этот спор считается вершиной немецкого гуманизма. Надо отметить, что если Германия в 16 веке отказалась от подобных экстремистских планов, то в России привыкли идти до конца, до самой крайности, поэтому была запрещена вся «буржуазная» литература, философия, искусство. Доступной для чтения была в основном только литература соц. реализма, про которую писал Лев Троцкий: «Нельзя без физического отвращения, смешанного с ужасом, читать стихи и повести или глядеть на снимки советских картин и скульптур, в которых чиновники, вооружённые пером, кистью или резцом, под надзором чиновников, вооружённых маузерами, прославляют «великих» и «гениальных» вождей, лишённых на самом деле искры гениальности или величия. Искусство сталинской эпохи останется наиболее наглядным выражением глубочайшего упадка пролетарской революции».
Н. Бердяев: «Всенародное творчество совсем не значит коллективное творчество и заказное творчество. Всенародное ничего общего не имеет с коллективным. Великий творец всегда индивидуален, никому и ничему не подчинен и в своем индивидуальном творчестве выражает дух народа; он даже гораздо более выражает дух своего народа, чем сам народ в своей коллективной жизни. И всякий творец свободен, он не терпит принуждения. Он в свободе совершает свое служение. Когда творец исполняет социальный заказ без свободы, то продукты творчества могут быть лишь бездарными и ничтожными. Такого рода активность относится к сфере полиции, а не к сфере творчества. Делом творцов культуры должно быть не унизительное приспособление к массовому социальному движению, а облагораживание этого движения, внесение в него аристократического начала качества. Народ выражает свое призвание в мире в своих великих творцах, а не в безликой коллективности» .
Вплоть до 1970-годов за чтение поэтов Серебряного века можно было получить не только срок, но и вышку. «Пастернака не читали, но осуждаем», - характерный для холопского мышления мем того времени.
Н. Бердяев: «Человек может быть рабом не только внешнего мира, но и самого себя, своей низшей природы. Освобождение рабов во внешнем обществе не есть еще освобождение от внутреннего рабства. Поэтому внутренне не освобожденные души создавали новые формы рабьего общества. Лживая пропаганда совершает насилие над массами. Массы, подверженные этой пропаганде, не имеют внутренней свободы. Злоба и ненависть, вызванные демагогической пропагандой, делают людей внутренно рабами. И этими рабьими чувствами пользуются для своих целей и власть и партии. Ни о какой действительной демократии при этом не может быть и речи. Общество будет таким, каковы составляющие его люди» . «Я начал завидовать рабам. Они всё знают заранее. У них твёрдые убеждения. Наверное потому что у них нет выбора. А рыцарь… Рыцарь всегда на распутье дорог», говорит Ланселот в пьесе Шварца «Убить дракона».
Сейчас проблема другая – литературы полным-полно на любой вкус, но серьезную литературу практически никто не читает, довольствуясь либо низкопробным чтивом типа Донцовой, Лимонова и Проханова, либо вообще ограничиваясь перепиской в соц. сетях, потому что понижения общего уровня культуры, о котором мечтал Шигалев, уже успешно добились целенаправленными усилиями.
Анекдот: Британские ученые обнаружили у овощей способность к общению друг с другом. В основном это общение происходит через социальные сети.
Д. Мережковский: «Где сознательная, культурно-историческая преемственность, где живые кровные связи, которые соединяли бы наше сегодняшнее с этим вчерашним? И действительно ли это наше вчерашнее, наши предки? Мы признаем их нашими; но согласились ли бы и они, в свою очередь, нас, таких, как мы теперь, признать не только своими потомками, но и своими наследниками? Не отказались бы они от этой чести? Что, если не оправдание, а осуждение наше именно в том, что у нас такие предки? Россия может гордиться своими гениями; но могут ли эти гении гордиться своею Россией - тою, которую увидели бы в нас?
И вот Господь неумолимо
Мою Россию отстранит.
Если судить о будущем по настоящему, то ведь, пожалуй, и в самом деле «отстранит»!»
Проект: о введении единомыслия в России
Этот черновой проект, написанный Козьмою Прутковым в 1859 г.,
«Собственное» мнение!.. Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?! Всякому русскому дворянину свойственно желать не ошибаться, но, чтоб удовлетворить это желание, надо иметь материал для мнения. Где ж этот материал? Единственным материалом может быть только мнение начальства. Иначе нет ручательства, что мнение безошибочно».
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
Путь Запада – укрепление государственности за счет развития гражданского сознания всех сословий, осознания необходимости государственной власти в общих интересах, при этом государственная власть понимается как инструмент общества, подчиненный ему и зависящий от него. Путь востока – орды – в укреплении государственности путем централизации и абсолютизации власти за счет свободы граждан, когда государственность становится самодовлеющей, подчиняющей себе общество. Причем «охранители всегда мало верят в то, что охраняют. Истинная же вера есть лишь у творящих, у свободных» Плохо не то, что наша тяжкая история выработала в нас именно такой менталитет. Плохо то, что мы продолжаем следовать по этому пути, вместо того, чтобы «по капле выдавливать из себя раба».
Но «Разве успех не был доселе на стороне хорошо преследуемых? И кто хорошо преследует, легко научится следовать – раз уж он очутился - позади!» - так говорил Заратустра.
Но помни: быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов он судит строго,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
В судах черна неправдой чёрной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мёртвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
О, недостойная избранья,
Ты избрана;! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
А. Хомяков
«На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него понял, что и в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и не может вынести его душа. Всё вдруг озарилось и стало ясно», – именно эта черта заставляет его придумать образ великого инквизитора, но если человек осознает это, то уже есть надежда, что, зная причину, он сумеет освободиться от своего рабства и лакейства.
Гондурас, Гондурас,
В сердце каждого из нас!
А. Арканов
В. Иванов: «Русь святая» необходимо предполагает, как свет свою тень, Ариманову Русь. Не столько Люциферову (Денница, соперничая с «тихим Светом святые славы», своеобразно светится сам), сколько Ариманову, черную. Россия, в недрах своих будучи «черна неправдой черной», снаружи должна представляться надменным и грозящим могуществом. Мы все, увы, хорошо знаем эту Ариманову Русь, — Русь тления, противоположную Руси воскресения, — Русь «мертвых душ», не терпимого только, но и боготворимого самовластия, надругательства над святынею человеческого лика и человеческой совести, подчинения и небесных святынь державству cero мира; Русь самоуправства, насильничества и угнетательства; Русь зверства, распутства, пьянства, гнилой пошлости, нравственного отупения и одичания. И потому, когда произносится родное словосочетание «святая Русь», выражающее веру в Русь Христову, — тотчас встает огромный, черный призрак Аримановой Руси, и злой спутник наш так заслоняет собою тот нежно брезжащий свет сокровенной родимой матери, что она уже и не «сквозит», и не «светит тайно», как говорил поэт, из-за смертоносного морока» .
«И неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову? - говорит Раскольников Соне, - Я пошел как умник, и это-то меня и сгубило! И неужель ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею ль я право власть иметь? — то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? — то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет».
«Последний грех, оставленный мне, - знаешь ли ты, как называется он?
- Состраданием! - отвечал прорицатель от полноты сердца и поднял обе руки. - О Заратустра, я иду, чтобы ввести тебя в твой последний грех!»
Раскольников, введенный в «последний грех сострадания», находясь сам в весьма стесненных финансовых обстоятельствах, обещает оплатить врача для Мармеладова, отдает последние деньги на его похороны. Во время суда Разумихин «откопал откуда-то сведения и представил доказательства, что преступник Раскольников, в бытность свою в университете, из последних средств своих помогал одному своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его в продолжение полугода. Когда же тот умер, ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть ли не с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу и, когда тот тоже умер, похоронил его. Сама бывшая хозяйка его засвидетельствовала тоже, что, когда они еще жили в другом доме, у Пяти Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей и был при этом обожжен».
«Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, — если только веру иль бога найдет», - говорит ему Порфирий Петрович.
Беда Раскольникова в том, что он выбрал не тот идеал, не ту веру, и процесс осознания этого промаха и составляет сюжет романа.
Н. Лосский: «Всего более хотел бы я поставить всякого печального опять на ноги, на твердую почву». Именно в этих словах выражается подлинная природа Ницше, а не в пышных декламациях о безжалостной воле к власти» .
Царство Великого инквизитора состоялось, мы в нем жили и живем. Но что будет с этим царством? Об этом в «Братьях Карамазовых не сказано, зато конечный итог подведен в более ранеем романе «Преступление и наказание»: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».
Разложение – четвертая стадия в периодизации Тойнби - соответствует пятой фазе в системе Льва Гумилева - обскурации, во время которой нет забот ни о культуре, ни о ландшафте, после которой начинается гомеостаз – полный распад, смерть цивилизации или этноса. Лев Гумилёв определяет обскурацию как «фазу этногенеза, в которой пассионарное напряжение убывает до уровня ниже гомеостатического, «нулевого», за счет значительного увеличения числа субпассионариев. Этнос существует за счет материальных ценностей и навыков, накопленных в предыдущую инерционную фазу. Расплодившиеся субпассионарии делают невозможной любую конструктивную деятельность, требуя только одного — удовлетворения своих ненасытных потребностей. Начинает господствовать императив «Будь таким, как мы» — то есть осуждается (а при возможности — уничтожается) любой человек, сохранивший чувство долга, трудолюбие и совесть. Собственный императив субпассионариев — «День, да мой», что отражает их полную неспособность к прогнозу. В результате общественный организм начинает разлагаться: фактически узаконивается коррупция, распространяется преступность, армия теряет боеспособность, к власти приходят циничные авантюристы, играющие на настроениях толпы. Наступает депопуляция, численность населения к концу фазы обскурации значительно сокращается; частично этот процесс тормозится за счет притока представителей окраинных и чужих этносов, которые зачастую начинают доминировать в общественной жизни. Фаза обскурации предшествует гибели этнической системы или ее переходу в состояние этнического гомеостаза, причем гомеостаза может достичь лишь незначительная здоровая часть этноса, сохранившаяся в «кровавом мраке» эпохи обскурации» . Окружающая действительность подтверждает гипотезы теоретиков.
Страна моя идет ко дну
Со мною заодно,
А мне обидно за страну
И боязно за дно.
Игорь Иртеньев «Марш пятой колонны»
Будет ли это концом России, или она сможет восстать из пепла как феникс?
«Сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие поступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что будут вечно скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить. Но главное то, что всего яснее и скорее на русском сердце это заметишь, и вот мое заключение! Это одно из самых первых моих убеждений, которые я из нашей России выношу. Есть что делать, Парфен! Есть что делать на нашем руском свете, верь мне!»
Немецкий философ Карл Ясперс подразделяет население страны на три категории: народ, публику и массу. Он пишет: «Массу следует отличать от народа. Народ структурирован, осознает себя в своих жизненных устоях, в своем мышлении и традициях. Народ – нечто субстанциальное, в его сообществе есть некая атмосфера… Масса, напротив, не структурирована, не обладает самосознанием, однородна, она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы – она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания. Массы возникают там, где люди лишены своего подлинного мира, корней и почвы, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми. Все это… достигает все большей интенсивности в следующих своих признаках: сузившийся горизонт. принудительный бессмысленный труд, развлечения, как заполнение досуга, жизнь как постоянная нервная взвинченность, обманчивая видимость любви, верности, доверия; предательство, особенно в юности, а отсюда неизбежный цинизм – ведь тот, кто совершил предательство, теряет уважение к самому себе.
Отдельный человек олицетворяет собой одновременно и народ и массу. Однако он совершенно по-разному ощущает себя в том и другом состоянии. Ситуация заставляет его быть массой, человек же прилагает все усилия, чтобы сохранить связь с народом.
Массу следует отличать от публики. Публика составляет первую стадию на пути превращения народа в массу. Как только народ перестает жить полной жизнью, черпая силы в своем сообществе, возникает множество, составляющее публику, необъятное, подобно массе, но воплощающее в себе общественное мнение о духовных ценностях в их свободной конкуренции. Для кого пишет писатель, будучи свободным? Сегодня уже не для народа и еще не только для массы. Народ хранит обладающие вечной ценностью книги, которые сопровождают его на протяжении всей жизни; публика меняет свои оценки, она лишена характера. Некоторые предполагают, что массы куда-то ведут и что истина состоит в том, чтобы знать это и соответственно действовать. Между тем, массы сами по себе не обладают свойствами личности; они ничего не знают и ничего не хотят, они лишены содержания и служат орудием того, кто льстит их общим психологическим влечениям и страстям. Люди в массе легко могут потерять голову… последовать за крысоловом, который ввергнет их в адские бездны»
Про Диогена рассказывают такой анекдот: как-то раз он закричал: «Эй, вы, люди!» Сбежался народ, он набросился на них с палкой со словами: «Я звал людей, а не дерьмо».
Не ту страну назвали Гондурасом...
(Шальная рифма тянет за язык...)
Кому здесь хорошо искал Некрасов,
Но у народа выбор невелик.
Он досыта заботами замОрен,
Былая мощь утоплена в вине.
Стал недалёк, безмолвен и покОрен,
Лежит, не трепыхается, на дне.
Работа, дом, кредит, машина, дача -
В узде удержат лучше всех цепей.
Шлифуют мозг тупые передачи
И гаджеты - для взрослых и детей.
Зарплаты - как пособия бездомным,
И пенсия - насмешка старикам.
Долги и цены грузом неподъемным
На плечи давят новым бурлакам.
Не лечат нас - за деньги и бесплатно.
Кто выживет - сильнейший, вашу мать?!
И учат тут все более отвратно,
Ведь дураками проще управлять.
Бесправные рабы больной системы
(А ведь еще и божие рабы)
Клянут законодательные стены,
Пеняя на превратности судьбы.
Законы здесь сродни портовым шлюхам,
Их всласть имеют все, кто у руля.
Им не впервой бороться с русским духом.
Всех недовольных примут лагеря.
Идет, сопротивленья не встречая,
Эксперимент на прОклятой земле.
Заткнуты рты, никто не замечает,
Куда ведут по грязной колее.
Не грянет бунт, жестокий, беспощадный -
Привыкло ко всему людское стадо.
А наступивший сумрак непроглядный
Назвали днём. Приказано - так надо.
Здесь правды нет, а ложь всегда без счета.
Здесь люди выживают, не живут.
Здесь вечно рвутся к власти по расчету.
Здесь никогда покой не обретут.
Предвижу вой: «Зачем всё в чёрном цвете?!»
Опять непонимание в глазах.
Хитрейшим хорошо на этом свете.
Тупым обещан рай на небесах.
Макарычев
Э. Юнгер: «Нужно также признать, что отстаивать свободу сегодня стало особенно трудно. Сопротивление требует больших жертв; этим и объясняется численное превосходство тех, кто предпочитает подчинение. Тем не менее, только свободный способен творить подлинную историю. История – это форма, которую придаёт судьбе свободный человек. В этом смысле он, разумеется, может заменять собой остальных; его жертва засчитывается всем остальным. Человеческое величие нужно завоёвывать вновь и вновь. Человек побеждает, отражая атаки пошлости в собственном сердце. В этом скрывается подлинная сущность истории, во встрече человека с самим собой, что значит: со своей божественной силой. Когда все институты стали сомнительными, или даже опозоренными, и когда даже в церквях уже слышны молитвы не за угнетённых, а за угнетателей, тогда моральная ответственность целиком ложится на одиночку, или, лучше сказать, на несломленного одиночку» .
Бывает, отравлена речь клеветой,
А дело касается друга.
И встанет за правду один,
А другой смолчит от испуга.
Тот, кто с отвагой сдружится,
Вернет синеву небесам.
Есть ли на свете мужество –
Каждый решает сам.
Все можно: бороться с бедой и не сметь,
Наш мир и бескрайнен и тесен.
Идти можно с песней на жизнь и на смерть,
А можно без песен.
Ветры над миром кружатся,
Бояться ли трудностей нам.
Есть ли на свете мужество –
Каждый решает сам.
Н. Добронравов, П. Бюль-бюль-оглы ВИА Самоцветы
Ницше пишет о тех, кому предназначены его книги: «Это книга для совсем немногих. Возможно, ни одного из них еще вовсе нет на свете. Быть может, они – те, что понимают моего «Заратустру». Мой день – послезавтрашний; некоторые люди рождаются на свет «посмертно». Необходима в делах духа честность и неподкупность, и необходимо закалиться в них. Нужно, как то свойственно сильному, отдавать предпочтение вопросам, которые в наши дни никто не осмеливается ставить; необходимо мужество, чтобы вступать в область запретного. И семикратный опыт одиночества. И новые уши для новой музыки. И новые глаза – способные разглядеть наиотдаленнейшее. И новая совесть, чтобы расслышать истины, прежде немотствовавшие. Вот кто мои читатели, читатели согласно предопределению; что проку от остальных? Нужно превзойти человечество силой, высотой души» .
Арго! Разве путь твой ближе,
Чем дорога млечная.
Арго! О каких потерях
Плачет птица встречная?
Парус над тобой
Поднятый судьбой -
Это флаг разлук и странствий
Знамя вечное.
Н. Бердяев: «Русский мессианизм опирается прежде всего на русское странничество, скитальчество и искание, на русскую мятежность и неутолимость духа, на Россию пророческую, на русских – града своего не имеющих, града грядущего взыскующих. Русский мессианизм не может быть связан с Россией бытовой, инертно-косной, Россией, отяжелевшей в своей национальной плоти, с Россией, охраняющей обрядоверие, с русскими – довольными своим градом, градом языческим, и страшащимися града грядущего.
Здесь тайна русского духа. Дух этот устремлен к последнему и окончательному, к абсолютному во всем; к абсолютной свободе и к абсолютной любви. Но в природно-историческом процессе царит относительное и среднее. И потому русская жажда абсолютной свободы на практике слишком часто приводит к рабству в относительном и среднем и русская жажда абсолютной любви – к вражде и ненависти.
Для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем. А история культуры и общественности вся ведь в среднем и относительном; она не абсолютна и не конечна. Так как царство Божие есть царство абсолютного и конечного, то русские легко отдают все относительное и среднее во власть царства дьявола. Черта эта очень национально-русская. Добыть себе относительную общественную свободу русским трудно не потому только, что в русской природе есть пассивность и подавленность, но и потому, что русский дух жаждет абсолютной Божественной свободы.
Русский дух хочет священного государства в абсолютном и готов мириться с звериным государством в относительном. Он хочет святости в жизни абсолютной, и только святость его пленяет, и он же готов мириться с грязью и низостью в жизни относительной. Поэтому святая Русь имела всегда обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского и недостаточно раскрывала в себе человеческое» .
В. Аксючиц: «Необходимость самосохранения в суровых условиях и взыскательные религиозные идеалы воспитывали сдержанность, самоограничение, аскетизм, приоритет духа над плотью. Русская культура не ориентирована на накопление материальных благ. Русский человек не способен все силы бросать на материальное процветание, на обустройство своего быта и поддержание стерильной чистоты. Он стремится разгрести природный хаос, усмирить стихии ровно настолько, чтобы самосохраниться и сохранить силы для главных проблем жизни. Достижения в материальной области возможны как функция более высоких целей и мотивов: защиты Родины, освоения земных просторов, достижения социального идеала, благотворительности, индивидуальной самореализации, обретения меры и сферы свободы, чувства ответственности, творческого преображения материальной действительности, властных амбиций, стремления управлять какой-либо материальной сферой, игрового или соревновательного азарта. Но не ради богатства и капитала самого по себе. Русские больше склонны к поиску смысла жизни, но и больше страдают от утраты священного в жизни, от бессмысленности существования. Народ может терпеть мытарства и унижения от собственной власти, но при смертельной опасности извне он непобедим. Будучи поверженным от внешнего врага – как при татаро-монгольском нашествии, или от врага внутреннего – при коммунизме, народ, понеся великие жертвы при сопротивлении, находил в себе силы самосохраниться и «переварить» враждебную силу, по видимости приспосабливаясь к ней, а по существу постепенно меняя её природу и приспосабливая к собственному национальному архетипу. Поэтому из всех катастроф Россия чудесным образом выходила более сильной» .
Нас бьют, мы - летаем от боли всё выше
Крыло расправляя над собственной крышей
Нас бьют, мы - летаем, смеёмся и плачем
Внизу оставляя свои неудачи
Е. Рерих: «Приближению Света предшествует усиление тьмы. Топор занесенный обрушится на головы занесших его. Карма готовит счета, и по ним придется платить всем, всем, нарушившим и нарушающим законы блага. Обратный удар неминуем, и именно на породителей сил разрушения. Сеятели зла и энергий разрушения вызовут шквал урагана и первые станут его жертвами. Свобода придет на свободную Землю на радость и счастье людей» .
Н. Бердяев: «Значит ли это, что идея России и миссия России, как я ее мыслю в этой книге, оказалась ложью? Нет, я продолжаю думать, что я верно понимал эту миссию. Идея России остается истинной и после того, как народ изменил своей идее, после того, как он низко пал. Россия, как Божья мысль, осталась великой, в ней есть неистребимое онтологическое ядро, но народ совершил предательство, соблазнился ложью. Русская революция не есть феномен политический и социальный, это прежде всего феномен духовного и религиозного порядка. И нельзя излечить и возродить Россию одними политическими средствами. Необходимо обратиться к большей глубине. Русскому народу предстоит духовное перерождение. Но русский народ не должен оставаться в одиночестве. Во всем мире, во всем христианском человечестве должно начаться объединение всех положительных духовных, христианских сил» .
«Да, великий народ наш был взращен как зверь, претерпел мучения еще с самого начала своего, за всю свою тысячу лет, такие, каких ни один народ в мире не вытерпел бы, разложился бы и уничтожился, а наш только окреп и сплотился в этих мучениях», - пишет Достоевский .
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Блок
7. Метафизика
Для того чтобы понять те противоречия, которые мучают души героев Достоевскго, необходимо обратиться к метафизике. Восточные учителя не зря говорят, что самый большой грех – это невежество. В основе всех заблуждений героев Достоевского – Раскольникова, Ивана Карамазова, нигилистов и революционеров – лежат логические ошибки, которые, по большей части, происходят, когда «ум с сердцем не в ладу», т.е. когда уровень нравственного сознания не соответствует развитию интеллекта, либо в силу того, что интеллект заходит в тупик, не видя выхода из метафизической ловушки. Основной вопрос, проходящий через все «Пятикнижие Достоевского» - это проблема происхождения зла, воздаяния и преодоления зла. Наиболее ярко эта проблема выражена в образе Ивана Карамазова, в котором Достоевский продолжает традиции «лишних людей» Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева. Но есть и сущственное отличие – если у Онегиных, Печориных, Райских, Рудиных преобладало разочарование внешней стороной светской жизни, пустой, глупой и скучной, то разочарование героев Достоевского более глубокое – их мировая скорбь вызвана неудовлетворенностью самими принципами жизни, как они их понимают. Это разочарование метафизическое.
Посмотрите, я злой и страшный, и не дрогнет застывший взгляд;
я смотрю на весь мир из башни. Мир мне как-то не очень рад.
Пусть стихии и беды мимо – страшно выйти теперь вовек.
Я ненужный и нелюбимый, я неправильный человек.
Анна Шевченко
С. Булгаков: «Этот образ нам, русской интеллигенции самый близкий, самый родной; мы сами болеем его страданииями, нам понятны его запросы. Иван принадлежит к тем высшим натурам, для которых последние проблемы бытия, так называемые метафизические вопросы, о Боге, о душе, о добре и зле, о мировом порядке, о смысле жизни, представляются непраздными вопросами серой теории, но имеют самую живую непосредсвенную реальность. Такие натуры не могут жить, не поставивши и не разрешивши этих вопросов» «Он из тех, кому не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить», - пишет Достоевский. Существует мнение, что Владимир Соловьев послужил прототипом для образа Алексея Карамазова. Но можно также предположить, что талантов Соловьева хватило на двоих персонажей: Алеше досталась его духовная составляющая, Ивану – его интеллектуальность. В образе Ивана Достоевский метафорически описал процесс возникновения русской интеллигенции, которая «растет в чужой семье и на чужих милостях» - аллегория европейской культуры, которая послужила основой для возникновения собственной науки и своеобразной культуры. Он отмечает ее огромный творческий потенциал: «стал обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящие способности к обучению» - русская интеллигенция с первых же своих шагов дала блестящие имена Чаадаева, Радищева, Хомякова, Аксаковых.
«Ну так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого божьего — не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе. Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять», - говорит Иван Карамазов брату. В своих рассуждениях Иван делает несколько ошибок. Первая из них в его деизме – он отделяет мир от бога. Последующие ошибки проистекают из этой. На самом деле мир и бог едины: мир есть бог, но бог не есть мир.
Иван пытается разрешить дилемму – если Бог есть благо, почему в мире, сотворенном им, столько зла? Как может Он допустить страдания невинных и безнаказанность виновных? Почему грехопадение первой пары – Адама и Евы – вменяется в вину всему роду человеческому? «Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он на нас, этот дышащий гневом, что мы его плохо понимали! Но почему же не говорил он яснее! И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши, которые его плохо слышали. Если была грязь в наших ушах, кто же вложил ее туда?» - спрашивает Ницше.
«Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «боженьке», - Говорит Иван.
Н. Бердяев: «Более углубленный, более религиозный взгляд на человека ведет к открытию в нем, в его глубине всего исторического, мирового, всех сверхличных ценностей. Национальность есть моя национальность и она во мне, государственность – моя государственность и она во мне, церковь – моя церковь и она во мне, культура – моя культура и она во мне, вся история есть моя история и она во мне. Историческая судьба народов и всего человечества есть моя судьба, я в ней и она во мне. Я живу в прошлом и будущем истории моего народа, истории человечества и истории мира. И все жертвы всемирной истории совершаются не только мной, но и для меня, для моей вечной жизни. Слезинка ребенка пролита не только для мира, для свершения мировой судьбы, но и для самого ребенка, для свершения его судьбы. Ибо весь мир есть мир этого ребенка, он в нем и для него. Ребенок может не сознавать своей всемирности, как не сознают этого многие взрослые дети – Петры и Иваны. Но эта слабость и узость человеческого сознания, эта выброшенность человека на поверхность не может быть опровержением той великой истины, что каждый человек – всемирный по своей природе и что в нем и для него совершается вся история. Лишь такой углубленный взгляд делает меня свободным, гражданином моего отечества и гражданином вселенной. «Частный» же взгляд на жизнь, для которого все историческое, мировое, сверхличное – чуждое и инородное, делает рабом, способным лишь на рабий бунт. Раб вечно ощущает насилие над собой со стороны внешнего, и для него все внешнее – чуждое. Свободный все ощущает своим путем, своим испытанием, своей судьбой. Замученный ребенок – бессмысленная жертва, вызывающая протест против мира, а в конце концов, и против Бога. Но жертвы и страдания могут быть оправданы, если видеть ту глубину всякого существа, на которой судьба национальная, историческая и мировая есть его собственная судьба. Тот взгляд на жизнь, который я называю историческим лишь в противоположность частному и который, в сущности, религиозный, – ценности ставит выше блага, он принимает жертвы и страдания во имя высшей жизни, во имя мировых целей, во имя человеческого восхождения» .
А. Мень: «страдания нужны для развития и реализации нашей свободной воли. Мир – это кузница, в которой куется человеческий дух, чтобы выйти за грань подсознательного, стихийного бытия и вступить в царство Божие»
Н. Бердяев: «Свобода духа начинает идеологически отрицаться, как ставшая недоступной для ума, оторвавшегося от вечного Смысла. «Эвклидов ум» – выражение, которое любил Достоевский, – бессилен постигнуть идею свободы, она недоступна ему, как совершенно иррациональная тайна. Бунт «Эвклидова ума» против Бога связан с отрицанием свободы, с непониманием свободы. Если нет свободы как последней тайны миротворения, то мир этот с его муками и страданиями, со слезами невинно замученных людей не может быть принят. И не может быть принят Бог, сотворивший такой ужасный, безобразный мир. Человек в своем своеволии и бунте, в восстании своего «Эвклидова ума» мнит, что он мог бы сотворить лучший мир, в котором не было бы такого зла, таких страданий, не было бы слезинки невинного ребенка. Такова логика богоборчества во имя любви к добру. Бога нельзя принять, потому что мир так плох, потому что в мире царит такая неправда и несправедливость. Свобода привела к этому богоборчеству и мироборчеству.
В мире так много зла и страдания, потому что в основе мира лежит свобода. И в свободе – все достоинство мира и достоинство человека. Избежать зла и страдания можно лишь ценой отрицания свободы. Тогда мир был бы принудительно добрым и счастливым. Но он лишился бы своего богоподобия. Ибо богоподобие это прежде всего в свободе. «Эвклидов ум» мог бы построить мир исключительно на необходимости, и мир этот был бы исключительно рациональным миром. Все иррациональное было бы из него изгнано. Но Божий мир не имеет Смысла, соизмеримого с «Эвклидовым умом». Смысл этот для «Эвклидова ума» есть непроницаемая тайна. «Эвклидов ум» ограничен тремя измерениями. Смысл же Божьего мира может быть постигнут, если перейти в четвертое измерение. Свобода есть Истина четвертого измерения, она непостижима в пределах трех измерений»
А. Мень: «Юридическое толкование первородного греха и его последствий, которое говорит о «наказании потомков за грех отцов», не только бессмысленно, но и кощунственно» В данном случае более правильным понятием будет не «поврежденная» природа человека, а «несовершенная».
Г. Флоровский: «Основная идея историософии В. Соловьева аключается в том, что «вся история разумна и при этом в ней осуществляется некий доступный человеческому постижению план. Разумный смысл временного бытия мира усматривается здесь в том, чтобы осуществилось свободное Всеединство. В силу творения мир осуществлял бы божественный план по принуждеию, насильно, целостность и единство были бы слепы и механичны. И нужно было, чтобы эта первозданная гармония распалась; чтобы все свободные существа довели до предела свое своеволие, испытали всю тягость неупорядоченного хаоса и уже свободным избранием, свободным актом самоотрекающейся воли вернулись к утраченному Всеединству. Без грехопадения и отступления от Бога не мог мир стать тем, к чему его преднаначил Бог. Именно не мог, ибо все происшедшее фактически было разумно, логически необходимо, не только для конечного разума, но и для Разума вообще, и в качестве такового предвечно предусмотрено Богом»
На самом деле примирить мир и бога возможно, надо только иметь в виду некоторые нюансы. «Да ведь ты думаешь всё про нашу теперешнюю землю! Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля — ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и всё в одном и том же виде, до черточки. Скучища неприличнейшая», - говорит черт Ивану. Существуют миры, которые опередили Землю в своем развитии. Есть миры, находящиеся на более низкой ступени по сравнению с Землей. Мы находимся в своем собственном периоде, где каждое существо достигло своего уровня на лестнице эволюции. Кто-то продвинулся до состояния инфузории, кто-то -гиены, кто-то слона. Многие достигли уровня инфузории и гиены в образе человека. И очень мало тех, кто вправе называться человеком не только по биологическим признакам. Мир несовершенен, потому что несовершенны создания, которые населяют его.
А. Мень: «Страшное потрясение, испытанное нашими предками при скачке от животного к человеку, все еще гулким эхом раскатывается в глубинах нашего подсознания»
Иван требует изначального совершенства мира – в этом его следующая ошибка. Своим представлением о Боге как о волшебнике, достающем кролика из шляпы, Иван унижает напряженный и мучительный труд по созданию и совершенствованию живых существ. Мир не есть законченное Творение, доставшееся нам в подарок. Процесс творения продолжается через нас.
А. Мень: «Насильственное, принудительное, внешнее удаление зла из мира, необходимость и неизбежность добра – вот что окончательно противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия, вот план, не соответстующий замыслу абсолютного Существа. Творец не создал необходимо и насильственно совершенного и доброго космоса, так как такой космос был бы ни совершенным, ни добрым в своей основе. По плану творения космос дан как задача, как идея, которую должна творчески осущствить свобода тварной души»
Каббала вообще предлагает очень остроумный способ интерпретации смысла грехопадения.
М. Лайтман: «Каббала утверждает, что мир и человек в нем сотворены лишь для выполнения законов, цель которых – духовное развитие человека до возвышения его над нашим материальным миром для достижения подобия Творцу и соединения с Ним. Но зачем понадобилось Творцу создавать нас столь порочными, а затем вручать нам Каббалу для нашего же исправления? Книга Зогар отвечает на это так: «Кто ест чужой хлеб, стыдится смотреть в глаза дающему». Затем и создан этот мир – чтобы избавить нас от такого чувства. В борьбе с самим собой, с собственным эгоизмом, исправляя его, человек сам зарабатывает свой будущий мир. Действительно, не в состоянии дающий избавить берущего от чувства стыда, тем большего, чем больше услуг тот получает. И чтобы избавить нас от подобного чувства, созданы Вселенная, наша маленькая планета, человеческое общество – наше место работы. А сама работа состоит в том, чтобы возвратиться своими исправленными желаниями к нашему Создателю и получить полагающееся, честно заработанное вознаграждение – огромное наслаждение от вечности, совершенства, слияния с Творцом» .
Мир сотворен совершенным в своих принципах и законах, в потенции, но актуализировать это совершенство должны те, кто живет в этом мире. Библия символична и аллегорична, иначе бы она ничем не отличалась от «Истории» Карамзина, следовательно, и понимать ее нужно не буквально, а проникая во внутренний смысл метафор. Грехопадение – это не проклятие Божие, а естественный процесс инволюции, то есть материализации духа. Надо иметь в виду, что Адам и Ева не были людьми в нашем понимании, они представляли собой принципы, составляющие человека, - дух и душу, а материальное тело, «кожаные одежды», они получили уже после изгнания из Эдема. Так называемый «грех» состоит в том, что при воплощении духа в материальные формы происходит разрыв божественного сознания и сознания того или иного индивидуума в силу несовершенства формы, неспособной в настоящее время непосредственно воспринимать высокие духовные энергии. Это и есть задача человеческой эволюции.
Н. Лосский: «Не следует думать, будто нормативная индивидуальная идея сотворена богом и вначале была уже осуществлена деятелем, а потом после падения искажена им. В таком случае положительное творчество деятеля свелось бы почти к нулю»
Каждая религия – это переданная человечеству методика преодоления этого разрыва. Так что это вопрос времени и сознательного усилия самого человечества. В Коране упоминается о том, что Аллах, сотворив человека, приказал всем ангелам поклониться ему. Почему он счел человека более высоким существом, чем ангелы? Развитие как таковое возможно только в условиях феноменального мира, где существует необходимое сопротивление материи. Именно через преодоление сопротивления и развивается сознание. Таким образом, соединяя в себе свойства и материального, и духовного миров, человек имеет больший потенциал, чем ангелы. Кроме того, ангелы всецело подчинены воле Бога, и не им принадлежит заслуга их безгрешности; человек же наделен свободой воли, поэтому его интеллектуальное и нравственное совершенство зависит от него самого, от его добровольного выбора и той суммы усилий, которые он прилагает к преодолению пути к Богу.
«Моя мечта - это воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую, семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит», - признается черт Ивану.
Д. Мережковский «Это кажется грубым, смешным, а между тем самая тонкая, острая боль, которая когда-либо мучила Достоевского, скрыта под этою пошлою маскою: усталость и возмущение черта против всего призрачного, фантастического, против всяких «неопределенных уравнений», есть усталость и возмущение самого Достоевского; это его собственная тоска по «земному реализму» . Можно предположить, что мечта Достоевского о реализме – антитеза оторванности от земной жизни, утопичности мышления «русских мальчиков».
Но есть и другой аспект этого вопроса. Почему черт так хочет воплотиться? Наш мир – мир действия или свершения – единственный, где какая-либо сущность может выразить себя, самореализоваться тем или иным образом, проявить себя в чем-то.
В оккультизме есть термин «подселение», в христианстве аналогичное понятие – «одержимость». В низших слоях астрального мира пребывают различные развоплощенные сущности. Чаще всего это остатки тонких тел какого-нибудь человека, но иногда и сами души умерших. Вино, женщины, злоба, алчность или другие пороки настолько сильно привязывают их к материальному миру, что они после смерти и развоплощения не стремятся к высшим духовным мирам, а остаются в эфирной оболочке Земли, надеясь вновь проникнуть в этот мир. Это те, кого христианство именует бесами. Именно к ним относится выражение «танталовы муки». Тантал, стоя по горло в воде, не может напиться воды и, видя близ себя роскошные плоды, не может овладеть ими: как только он открывает рот, чтобы зачерпнуть воды, или поднимает руки, чтобы сорвать плод, вода утекает и ветвь с плодами отклоняется. Это проблема развоплощенного состояния – отсутствие материального проводника для исполнения своих желаний.
Для воплощения им необходимо материальное тело, но так как все тела заняты, они ищут лазейку, чтобы завладеть чьим-либо телом. Лучшая мишень для них – те, у кого сознание и воля ослаблены по тем или иным причинам. Сначала происходит вмешательство в сознание человека. По мере завладения сознанием постепенно подавляется его воля, его сознание и его собственные желания, заменяясь на волю, сознание и желания беса. В конечном итоге человек попадает под полный контроль этой сущности.
Е. Рерих: «Мысли-вампиры губительны тем, что высасывают из своего породителя его жизненную силу в зависимости от степени одержания ими подпавшего под их власть сознания. Получается рабство у своей собственной мысли или у мысли, залетевшей извне, но нашедшей в приютившем её сознании питательную почву для своего существования. Мысли промышляют существованием, но за счет тех, кто их встречает как гостеприимный хозяин. Сочетаясь с подобными же ублюдками их хозяина, силу, пожирающую психическую энергию, приобретают двойную»
Есть другой вариант водействия инфернальных сущностей на большие группы людей – им внушается какая-либо идея путем постоянного зомбирования сознания с помощью СМИ, которая в конце концов настолько подавляет даже способность к здравому смыслу, что человек ничем не отличается от зомби. Зомбированное сознание не допускает мысли, что оно зомбировано и не является самостоятельным. Оно не допускает существования альтернативных мнений именно в силу своей одержимости. Но чьи идеи и теории внедряют такие идеологи? Им самим они принадлежат или тем, кто завладел их сознанием? Апологетов таких теорий иначе как бесноватыми и не назовешь.
Не ту страну назвали Гондурасом,
где из глубин морских в шторм вырвался Колумб.
Его там вспоминают без прикрасов,
жалеют, что с командою не утонул.
Хоть нет пиратов на Руси пиратских,
зато бандитов бесноватых – сколько хошь,
к тому воров, воровок, кстати, братских,
их столько, что страну бросает в пот и дрожь.
Бунт сатаны - братва гуляет, мало
кровинушки напился демон вельзевул.
Кричит, вопит толпа: «Безродным слава!»
под улюлюканье и свист кровавых пуль.
Мы - люди-насекомые, - не больше:
иваны да марии - русы без родства.
Еще скажу я вам гораздо горше:
мы - гондурасцы, а не русы без Творца!
Наталия Соллогуб
«Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?» - говорит великий инквизитор.
Прегрешенья наши, Господи, прости нам.
Пусть никто не обвинит меня в тиранстве.
Сорок лет вожу народ я по пустыне,
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.
Про жестокий им назначенный экзамен
Знают путники бредущие едва ли,
Эти женщины с бездонными глазами
И мужчины, что оковы разбивали.
А. Городницкий «Монолог Моисея»
В «Братьях Карамазовых» Достоевский описывает слугу Федора Карамазова Григория, хорошего, доброго и честного человека, но с особенностями мышления: «О старике Григории Васильевиче Кутузове мы, впрочем, уже говорили довольно. Это был человек твердый и неуклонный, упорно и прямолинейно идущий к своей точке, если только эта точка по каким-нибудь причинам (часто удивительно нелогическим) становилась пред ним как непреложная истина. Вообще говоря, он был честен и неподкупен».
Воплощение – это шанс:
Е. Рерих: «Лишь через воплощения в материи достигает дух высшего знания: через земное – высшее, через плоть – дух, через ограниченное – неограниченное, через предельное – Беспредельность – таков Закон эволюционной спирали сознания. Через Голгофу материи надо пройти. В тисках временного завоевывается вечное. В преходящем выковывается и утверждается непреходящее. Земная жизнь есть единственный путь утверждения бессмертия» .
Следующий принципиальный вопрос – о «невинном» страдании. «Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному!», - говорит Иван, рассказывая брату об истязании детей. Если исходить из постулата о том, что душа рождается и живет единожды, а потом получает либо ад либо рай как естественный результат прожитой жизни, то можно было бы считать мир несправедливым. «Когда справедливость исчезает, не остается ничего что бы могло придать ценность жизни людей», - утверждает Кант, но в этом плане Бог стоит за равенство возможностей.
Е. Рерих: «Величайший, Бог всех народов есть Единый Живой Бог в Природе. Единое Вселенское Божество – Бог Непреложного Закона, Бог Справедливого Воздаяния, а не произвола в Милосердии, ибо эта надежда на незаслуженное Высшее Милосердие является, может быть, самым сильным поводом к повторным злодеяниям».
Каждая личность, каждый центр сознания проходит одинаковый путь от самого простейшего атома, а степень его развиия зависит от того, насколько успешно он отвечал на вызовы, которые вставали перед ним как задача.
«По мере роста все меньше и меньше возникает вызовов, идущих от внешней среды, и все больше и больше появляется вызовов, рожденных внутри действующей системы или личности. ост означает, что растущая личность или цивилизация стремится создать свое собственное окружение, собственное поле действия»
А. Синнетт: «Невозможно не заметить явной иррациональности в расхожих представлениях, согласно которым человеческое существование делится на начальный период – материальное существование, продолжающееся 60 или 70 лет, и остальной период – духовное существование, которое длится вечно. Неразумность этого доходит до абсурда, когда нам говорят, что совершенная справедливость мудрого Провидения позволяет деяниям первых 60 или 70 лет, наполненных ошибками и беспомощными метаниями невежественной человеческой жизни, определять условия всего последующего бесконечного существования»
М. Гендель: «Не разумнее ли предположить, что теологи могут неправильно интерпретировать Библию, чем приписывать Богу такое ужасное ведение дел? Закон повторного рождения предлагает разумное разрешение всех неравенств жизни, ее печали и болезней, когда рассматривает связанный с ним парный закон – Закон Следствия – который, кроме всего прочего, показывает дорогу к освобождению. Закон Следствия – это закон справедливости в Природе. Он утверждает, что все, что человек ни посеял, он пожнет. Все, что мы есть, все, что мы имеем, все наши хорошие качества есть результат нашей работы в прошлом, оттуда и наши таланты. Все, чего нам недостает в физическом, моральном или ментальном образовании, обусловлено пренебрежением к возможностям в прошлом или их нехваткой; в другое время, в другом месте мы должны иметь другой шанс и восполнить потерю. Что касается наших обязательств перед другими или их долгов нам, то Закон Следствия также следит за этим. Что не может быть выплачено в одной жизни, остается на будущие жизни. Смерть не отменяет наши обязательства, а только переводит оплату здешних долгов в другие платы. Закон повторного рождения обеспечивает новое окружение, но в нем остаются и наши старые друзья, и наши старые враги. Оккультное учение, касающееся жизни, которое основано на паре Законов: Следствия и Возрождения, гласит, что мир вокруг нас – просто школа опыта. Есть единственный грех – Невежество, и есть единственное спасение – Примененное Знание. Все печали, страдания и боль – это следы от незнания как действовать. Как только мы представим, что это так, жизнь сразу же примет совершенно другой аспект. Тогда неважно, в каких условиях мы находимся, - знание того, что МЫ их создали, поможет нам терпеливо переносить их; а самое лучшее, славное чувство, что мы хозяева своей судьбы и можем делать будущее, само по себе есть сила. Нам остается развивать то, что нам недостает» .
«Что мне в том, что виновных нет и что я это знаю, — мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И возмездие не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь, уже на земле, и чтоб я его сам увидал. Я веровал, я хочу сам и видеть, а если к тому часу буду уже мертв, то пусть воскресят меня, ибо если всё без меня произойдет, то будет слишком обидно». Иван хочет видеть действие божественной справедливости, но не понимает, что он уже видит ее вокруг. Неумолимый закон кармы – закон причинно-следственных связей – ставит каждое существо в такое положение, которое оно заслужило своими собственными прошлыми действиями. Мало того, это положение обеспечивает ему оптимальные условия либо для отработки совешенных ранее проступков, промахов, либо для развития тех качеств характера, которые поставлены перед ним как задача в этом воплощении.
Ошибка Ивана та же самая, что и у инквизитора - он отождествлят человека с формой, с личностью, в то время как человек - это качество, сознание. Страдает форма, но развивается качество. Мы не знаем причин, послуживших возникновению именно таких внешних условий для каждого отдельного случая, но несомненно, что они необходимы для выработки каких-то конкретных качеств характера. Каждое существо страдает не за других, а в первую очередь за себя самого.
Э. Шюре: «Существует важный вопрос, от которого зависит социальная и политическая проблемы: неравенство человеческих условий. Зрелище зла и печали кроет в себе нечто ужасное. К этому следует добавить, что распределение всевозможных бедствий, кажущееся произвольным и несправедливым, есть источник всякой ненависти, всех возмущений и отрицаний. Различие душ, условий и судеб может получить свое оправдание лишь в многочисленности существований и в учении о законе причинности. Если человек рождается в земном мире в первый раз, как объяснить бесчисленные страдания, падающие на него как бы случайно? Как допустить, что есть вечная справедливость, когда одни рождаются в условиях, влекущих за собой роковым образом нищету и унижение, в то время как другие родятся в богатстве и живут счастливо и благополучно? Если верно, что мы уже прожили иные жизни и будем снова жить на земле, если верно, что во всех существованиях проявляется закон чередования и отражения, – тогда различия душ, условий и судеб предстанут перед нами как результаты прошедших жизней и как многообразные применения упомянутого закона. Различные условия индивидуальных жизней происходят от различного употребления свободы в предшествующих существованиях, а различные ступени интеллектуальности – от того, что люди, живущие одновременно, принадлежат к разнообразным ступеням эволюции, поднимающейся от полуживотного состояния отсталых рас до праведности святых и до величия царственного гения. Учение о перевоплощении объясняет как самые ужасные страдания, так и самое завидное счастье. Нам становится понятен даже идиот, когда мы знаем, что его тупость, от которой он страдает, есть последствие преступного употребления разума в предшествующей жизни» .
Возможность такого объяснения не приходила на мысль Достоевскому, и он думал, что страдания детей есть нечто абсолютное, приведшее вновь в мир без всякой предшествующей вины; отсюда понятен его вопрос: кто может простить виновника этого страдания? Закон Кармы не принимется догматическим христианством, потому и возникает противоречие между благим Богом и грешным миром. Но в Евангелии Христос говорит: «Мне отмщение и аз воздам».
Макс Гендель: «Многие люди, которые всерьез задумывались над проблемами высшей жизни, к сожалению, отказались от того порядка, который был в их молодости, - они перестали верить в учения Церкви об искуплении, спасительной силе веры, действенности молитвы и в сходные с ними догматы. Многих из нас Разум подвигнул покинуть Церковь, хотя и с сердцем, обливающимся кровью. Интеллектуальные концепции относительно Бога и цели жизни не могут нас удовлетворить, и наша жизнь с некоторых пор кажется лишенной смысла» .
«Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны!
- Почему несчастен? - улыбнулся Иван Федорович.
- Потому что по всей вероятности не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе.
- Может быть вы правы!.. Но все же я и не совсем шутил... - вдруг странно признался, впрочем быстро покраснев, Иван Федорович.
- Не совсем шутили, это истинно. Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь - и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя... В вас этот вопрос не решен и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения...
- А может ли быть он во мне решен? Решен в сторону положительную? - продолжал странно спрашивать Иван Федорович, все с какою-то необъяснимою улыбкой смотря на старца.
- Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит бог пути ваши!»
Аналогичная проблема стоит перед одним из героев «Идиота»: «Рогожин не одна только страстная душа; это все-таки боец; он хочет силой воротить свою потерянную веру. Ему она до мучения теперь нужна».
Далее Иван утверждает, что никакое познание не стоит таких жертв: «Не стоит, потому что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?»
«Разве не само твое благочестие не дозволяет тебе более верить в Бога? И твоя чрезмерная правдивость поведет тебя еще дальше, по ту сторону добра и зла!», - говорит Заратустра.
«Брат, ты сказал сейчас: есть ли во всем мире Существо, которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и Оно может все простить, всех и вся и за все, потому что Само отдало неповинную кровь свою за всех и за все. Ты забыл о Нем, а на Нем-то и созиждется здание, и это Ему воскликнут: Прав ты. Господи, ибо открылись пути Твои», отвечает брату Алеша. В рассуждениях Ивана не доведена до конца логическая цепочка: если существует только Бог и вне Его нет ничего, и мир неотделим от Него, и каждое существо априори имеет в себе «искру Божью» как основу своего бытия, - то нет мучителя и мученика, поскольку и тот, и другой в сущности своей – тот самый Бог, а внешняя форма - лишь иллюзия множественности.
Церковь лишила изначальное учение Христа мистической составляющей, превратив его из посвящения в этическое учение. Папа Бенедикт XVI отмечал, что в длительном процессе деэллинизации христианской теологии ценность Евангелия была сведена до восприятия его как «гуманитарно-нравственного послания». «Истолковывая миф об Иисусе как фактическую биографию, буквалистское христианство создало религию, основанную на истории, а не тайне» .
С одной стороны, справедливости ради, надо отметить, что без такой вульгаризации, упрощения до уровня понимания даже простым, необразованным народом, христианство могло бы и не стать мировой религией, оставшись тайным учением для узкого круга избранных, посвященных.
Ф. Ницше: «История христианства – есть история постепенно углубляющегося грубого непонимания первоначального символизма. С распространением христианства на более широкие и грубые массы, которым недоставало все более и более источников христианства, становилось все необходимее делать христианство вульгарным, варварским» С другой стороны, постепенно как «пастыри», так и «овцы» утрачивают понимание того, что религия ценна именно как возможность познания опыта высшего сознания, «наука призыва и отклика».
Рамачарака: «Сейчас церковь старается сделать людей только хорошими и указывает на святых как на высшее достижение. А в древние времена у нее были гораздо более высокие стремления. Сделав из человека святого, ее труд лишь начинался, потому что тогда только он мог воспринять то, что она могла дать ему в то время, но сейчас уже не может дать, так как забыта древняя мудрость. Тогда ее обучение делилось на три определнные стадии: очищение, озарение и совершенство. Теперь она удовлетворяется первоначальным очищением и не дает озарения» .
А. Бейли: «Христианство – это религия переходного периода, соединяющего эру самосознательного существования с эрой группового сознания. Изначально, христианство – это религия раскола, демонстрирующая человеку его двойственность и этим закладывающая основание для будущего единства. Это самая необходимая стадия, много давшая человечеству» . Вспомним слов Христа: «Не мир я принес, но меч». Этот меч необходим не только для отделения «агнцев» от «козлищ», но и для отделения низшего «я» от высшего для более четкого осознания их перед последующим единством.
Буквальное толкование Евангелия с акцентированием внимания на боговоплощении как историческом событии привело к утрате понимания сущности учения о наличии «принципа Христа», возможности его активизации и реализации в каждом человеке. Поклонение божеству - это средство, а не самоцель. При отсутствии понимания символики божества и сущности процесса поклонения символ становится идолом, и это касается любой религии. Есть ли сейчас в церкви хоть несколько человек, которые не утратили бы знания внутренней сущности учения?
Е. Рерих: «Каждый похваляется, что истина у них, но истина у того, кто являет её. Где же они, являющие собою Истину? Утверждающие ещё не значит имущие. Попугай, повторяющий слова Истины, так же далек от неё, как Истины не знающий. И темный изувер, укравший слова Света, – служитель тьмы» .
Но изжило себя не христианство, а люди, которые почитают себя православными, но делают все противоположное заповедям Христа, и те, кто мнят себя пастырями, но ведут свое стадо совсем не в сторону Царства Божьего. Клир, так же как и мир, тоже требует изменения сознания.
Р. Генон: «Символы деградировали до простых аллегорий, и благодаря действию неизбежного в таких случаях антропоморфизма они затем превратились в «мифы», иначе говоря — в легенды, где каждый мог верить в то, что ему понравится, лишь бы на практике он продолжал придерживаться поведения, предписанного узаконенными постановлениями. В этих условиях вряд ли что-то могло выжить кроме формализма, который становился постепенно все более и более внешним по мере того, как он терял свое первоначальное значение даже для тех, кто был обязан следить за сохранением традиции по предписанным правилам; таким образом, религия, утрачивая свое глубочайшее значение, не могла не стать исключительно общественным предприятием» В России мистическая составляющая учения была сохранена в исихазме. С одной стороны, это вроде бы и мистическая практика «обожения», в чем-то аналогичная духовным практикам йоги, с другой стороны, исихазм никогда не принимал у нас формы закрытого для непосвященных учения.
С. Хоружий: «В сознании самой традиции исихастский подвиг никогда не мыслился как закрытый эзотерический культ, удел кружка избранных и род некой духовной экзотики и эксцентрики. Он был ни чем иным как осуществлением бытийного призвания человека»
На Западе исихазм не получил широкого распространения по понятным причинам: некоторые последователи Григория Паламы считали, что миряне могут самостоятельно, без посредства церкви достигнуть богообщения. Такая точка зрения не могла быть принята римской курией, утверждавшей, что любое человеческое существо должно быть подчинено папе. Традиция там не сложилась, но отдельные представители духовенства и миряне применяли внутренние методики подготовки человека к мистическому единству. Большую популярность приобрели книги «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы, «Аврора» Якоба Беме, «Проповеди и рассуждения» Мейстера Экхарта, «О небесах, о мире духов и об аде» Эммануэля Сведенборга. В христианском богословии есть понятие «Парусия», изначально обозначавшее как незримое присутствие Христа в мире с момента его явления, так и пришествие его в мир в конце света. Со временем первое, мистическое значение было утрачено, как менее важное для христианской эсхатологии. Термин «парусия» стал рассматриваться только в эсхатологическом плане как обещанное пришествие Христа по окончании судьбы мира, между тем именно первое значение является определяющим для понимания структуры мира и его принципов. «Абсолют не остается безучастным и бесстрастным наблюдателем своего собственного творения. Он – преуспевающий с нами, стремящийся, активный, страдающий, радующийся и чувствующий дух, участвующий в переживаниях своих проявлений, а не равнодушный свидетель. Он живет в нас, с нами и через нас». По учению Шри Анандамайи, «Шива превратился в дживы (души), и каждое создание должно снова преобразиться в Шиву. Точно как вода превращается в лёд, и лёд переходит в воду, так эта игра превращения Шивы в дживу и дживы – в Шиву продолжается вечно. Обнаружьте Его в любой отдельной форме и вы, в конечном счете, увидите, что все формы являются выражениями Единого».
В «Великом инквизиторе» Иван говорит о Христе: «Он появился тихо, незаметно, и вот все — странно это — узнают его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то есть почему именно узнают его».
Примечательно, что в то же самое время, когда Достоевский писал «братьев Карамазовых», т.е. в 1878г., Тургенев сочинил стихотворение в прозе «Христос»: «Вдруг какой-то человек подошел сзади и стал со мною рядом.
Я не обернулся к нему — но тотчас почувствовал, что этот человек — Христос.
Умиление, любопытство, страх разом овладели мною. Я сделал над собою усилие... и посмотрел на своего соседа.
Лицо, как у всех, — лицо, похожее на все человеческие лица. Глаза глядят немного ввысь, внимательно и тихо. Губы закрыты, но не сжаты: верхняя губа как бы покоится на нижней. Небольшая борода раздвоена. Руки сложены и не шевелятся. И одежда на нем как на всех.
«Какой же это Христос! — подумалось мне. — Такой простой, простой человек! Быть не может!»
Я отвернулся прочь. Но не успел я отвести взор от того простого человека, как мне опять почудилось, что это именно Христос стоит со мной рядом.
Я опять сделал над собою усилие... И опять увидел то же лицо, похожее на все человеческие лица, те же обычные, хоть и незнакомые черты.
И мне вдруг стало жутко — и я пришел в себя. Только тогда я понял, что именно такое лицо — лицо, похожее на все человеческие лица, — оно и есть лицо Христа».
Е. Рерих: «Был, Ушел и снова Придет. Так мыслит невежество. Был, Есмь и Буду. Мое сознание, не прерываемое никакими условиями, пребывает с планетой, направляя ее эволюцию» .
Мир предстоит перед нами как фактическая реальность. Но нельзя воспринимать его как нечто статическое, незыблемое. Мир – это вечный поток, устремление от состояния несовершенства к воплощению идеала. Это волна, в определенной точке которой мы находимся в данный момент. В каком направлении будет двигаться эта волна, замедлит или ускорит она своей бег, зависит в том числе и от каждого из нас. Человечество проделало огромный путь от троглодита до Леонардо да Винчи и Достоевского. Для перехода на следующий уровень нам предстоит еще один, последний рывок перед «последней свободой», но для этого мы должны качественно измененить свое сознание, потому что «молодое вино не вливают в ветхие мехи».
Р. Штайнер: «Не всякое человеческое действие носит характер свободы. Только такое действие свободно, которое в каждой своей части проникнуто огнем самонаблюдения. И так как самонаблюдение поднимает индивидуальное Я до Я всеобщего, то свободное действие есть то, которое вытекает из вселенского Я. Старый спорный вопрос: свободна ли воля человека или подчинена всеобщей закономерности, неотвратимой необходимости, - это неправильно поставленный вопрос. Несвободно действие, которое совершает человек как индивидуум; свободно то, которое он совершает после своего духовного возрождения. Таким образом, в общем, человек ни свободен, ни несвободен. Он бывает и тем и другим. Он несвободен до своего возрождения, и он может стать свободным через возрождение. Индивидуальное восходящее развитие человека состоит в превращении несвободного воления в воление, носящее характер свободы. Человек, постигший закономерность своего действия как свою собственную закономерность, преодолел принудительность этой закономерности, а тем самым и несвободу. Свобода не изначальный факт человеческого существования, а его цель. Приобретая свободу действования, человек тем самым разрешает противоречие между миром и собой. Но такова судьба этого Я, что только в своей отьединенности от Вселенной оно может найти путь присоединения к ней. Человек не был бы человеком, если бы он в качестве «Я» не был бы отъединен от всего иного, но в равной мере он не был бы человеком в высшем смысле, если бы он не сумел из самого себя расшириться до вселенского Я. Человеческому существу безусловно свойственно преодолевать некое изначально в него заложенное противоречие .
М. Холл: «В природе не бывает случайностей. Жизнь разворачивается в соответствии с величественной программой. Человечеству неизбежно уготована высокая судьба; несчастья и трагедии принадлежат к миру призрачных явлений. Неразрушимое «Я» в каждом человеческом существе неизменно растет, а превратности преходящего существования подобны испытаниям мистерий, проверкам на мужество и целостность. Над тем, что представляется несправедливым, стоит всепобеждающая сила правоты. Не может быть никаких сомнений относительно Провидения, никакого страха перед будущим никаких напрасных сожалений о прошлом»
Будем надеяться, что Иван еще найдет в себе силы продолжить свой путь. «То, что нас не убивает, делает нас сильнее», — писал Ницше.
А. Мень: «Верующий не закрывает глаза на мировое зло, но при этом он отказывается признать его непобедимым»
«Не веруй я в жизнь, - говорит Иван, - разуверься в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что все, напротив, беспорядочный, проклятый и, быть может, бесовский xaoc, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования, - а я все-таки захочу жить, и уж как припал к этому кубку - то не оторвусь от него, пока весь не осилю. Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего, и отойду... не знаю куда».
Пока на месте ничто не держит,
И не наскучил мир этот мне,
Пока ночами, пускай всё реже,
Но я летаю ещё во сне.
Эта жажда жизни непосредственна и безотчетна: «Центростремительной еще силы много в нашей земле», - замечает он, затрудняясь в ее объяснении. «Я живу, потому что хочется жить, хотя бы и вопреки логике». Есть что-то родственное в человеке с жизнью природы и с тою другою жизнью, которая развертывается на ее лоне и которую мы зовем историею; и человек липнет ко всему этому: нити, гораздо более прочные и жизненные, нежели холодные связи умозаключения, привязывают его к земле, и он любит ее необъяснимою, высокою любовью», - пишет Розанов. Эту тонкую связь, являющуюся проявлением чистого бытия, чувствует и сам Иван: «Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем». «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных», - говорит Зосима.
И пусть под ноги одни ухабы
Судьба, как прежде бросает мне,
Ей благодарен за то хотя бы,
Что я летаю ещё во сне.
«Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.— Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?— Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму», - говорит брату Алеша, возможно, под воздействием слов старца Зосимы: «Любите всё создание божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать всё далее и более, на всяк день». Жизнь в чистом виде, жизнь как таковая – это и есть проявление Логоса. «Сын – порождение духа и материи. Феноменальный мир творится им. Сын, Который есть божественная Жизнь, воплощённая в материи, и Который, следовательно, создает всё множество и разнообразие форм, является воплощением божественного качества»
«Сначала мне было только не скучно, я стал выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже», - говорит князь Мышкин. Некий экзистенционализм, слышимый в его словах, напоминает об отношении к жизни и миру в дзэн-буддизме. «Сущность просветлённого взгляда на природу» выражена в известнейшем хокку Басе:
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
«Я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий мальчик». – Иван, символизирующий интеллект, оказавшийся в тупике, пытается испробоввать другие способы найти ответ на неразрешимые вопросы. Вера, озарение, инсайт приходит на помощь там, где бессильна логика. Здесь уместно провести аналогию с дзэн-буддизмом, который принципиально отказался от выработки философских спекуляций или метафизических уче¬ний.
Д. Судзуки: «Решить вопрос – означает быть единым с ним. Когда такое единство в самом глубоком смысле имеет место, оно само дает нам ответ. Другими словами, возвращаясь к началу начал, где отсутствует разделение на субъект и объект, во время, предшествующее разделению, он получит ответ на поставленный вопрос. Но покуда будет иметь место те или иные формы умственного отделения вопрошающего от вопроса, ответа на последний нечего ожидать, так как любой так называемый «ответ» вовсе не является «ответом» в подлинном смысле, а лишь в относительном. Такой ответ иллюзорен. Получить истинный ответ, который затрагивает, или, скорее, ставит на карту все наше существование, - далеко не легкая задача» Все обучение монахов в отличие от любого светского или теологического образования преследует цель не нагружать ум теориями, концепциями или космогоническими системами, а постепенно подвести ученика непосредственно к проникновению в «природу Будды», к постижению абсолютной истины. Поскольку с помощью рационального мышления такое постижение невозможно, интеллект в качестве средства полностью отбрасывается. Но в таком случае следует найти другой путь и другое средство познания. Такими средствами для наставников служат самые разнообразные методики: и проповеди, и ежедневный физический труд, не мешающий размышлениям, и окрики, и даже удары палкой. Одним из самых «сильнодействующих средств» являются коаны. Коан – это обычно диалог, не имеющий логической основы, это мышеловка для ума, лабиринт, где отсутствует путеводная нить Ариадны в виде рационального, аналитического мышления или символики. Он наполнен парадоксами и абсурдами.
Д. Судзуки: «Нетрудно заметить, что коан совершенно не допускает умственной интерпретации. Скальпель интеллекта не в состоянии вскрыть его и посмотреть, что находится внутри, так как коан не является логическим утверждением, а вызывает определенное умственное состояние, вызванное практикой Дзэна» .. Умственное состояние, о котором говорит Д. Судзуки, - это так называемое состояние не-ума (безмыслия), основы сознания, Целью коана является определенное психологическое воздействие на ученика для достижения им сатори. Попытки решить коан с помощью рационального подхода остаются безрезультатными, поскольку в условия коана изначально заложена иррациональность, невозможность логического решения и получение однозначного ответа. Сосредоточение всей воли на решении коана и очевидная бесполезность ума для его решения приводят ученика в состояние отключения всех внешних органов чувств, когда ученик остается один на один с коаном. Рациональный ум впадет в ступор, сознание выходит за пределы логики и дуальности:
Д. Судзуки: «Когда вы ищете выход из совершенно безнадежного положения, наш эмпирический ум достигает своего энергетического предела, но когда вы идете за этот предел, открывается новый источник энергии в той или иной форме» У китайцев есть поговорка: «когда вы в тупике, имеется выход», у христиан: «Что для человека - крайность, то для Бога –возможность».
Д. Судзуки: «Целью дзэн стало не прекращение деятельности внутренней природы, а непосредственное погружение в ее исток, чтобы застигнуть ее в самом процессе работы»
Достижение катарсиса, преображения, у Достоевского всегда сопряжено со страданиями, вызванными внешними или внутренними обстоятельствами как побудительной причиной.
Через такие страдания он прошел и сам после «дела петрашевцев» и смертного приговора.
Д. Мережковский: «Мгновения, проведенные Достоевским не с вероятием, а с уверенностью в ожидающей его через «пять минут» смерти, имели на всю его последующую духовную жизнь неизгладимое влияние: они как бы передвинули угол зрения его на весь мир: он что-то понял, чего не может понять человек, не испытавший этого ожидания верной смерти. Судьба послала ему некоторое великое познание, редкий опыт, как бы новое измерение всего существующего, которые не пропали даром, которыми впоследствии сумел он воспользоваться для поразительных открытий» . Свой опыт и свои мысли он описывает в «Идиоте»: «Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатсвом; ему казалось, что в эти пять минут он проживает столько жизней».
«А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас - душа из тела вылетит, и что человеком уже больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как скользнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее».
«Что, если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, - какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял».
Карлос Кастанеда говорил: «Чтобы человек понял, что ему есть для чего жить, у него должно быть то, за что стоит умереть». Главное, не перепутать, и выбрать идеал, действительно достойный того, чтобы за него жить и умирать.
Рамта: «Христы встречаются крайне редко, так как редко кто осмеливается рискнуть всем, что у него есть. Когда вы готовы умереть за свое знание – в этот момент вы воистину наиболее живы»
Ф. Ницше: «Человек, наиболее отважное и наиболее выносливое животное, не отрицает страдания как такового; он желает его, он даже взыскует его, при условии, что ему указуют на какой-либо смысл его, какое-либо ради страдания. Бессмысленность страдания, а не страдание, - вот что было проклятием, тяготевшим до сих пор над человечеством»
Тот, кто ждет, все снесет
Как бы жизнь ни била.
Лишь бы все, это все
Не напрасно было
Символично, что «самые значительные и противоположные из его героев – «изверг» Смердяков, «святой» князь Мышкин, «пророк Человекобога» нигилист Кириллов - эпилептики. Припадки падучей были для Достоевского как бы страшными провалами, просветами, внезапно открывавшимися окнами, чрез которые он заглядывал в потусторонний свет. «На несколько мгновений, - говорил он, - я испытываю такое счастие, которое невозможно в обыкновенном состоянии, и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире, и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь» .
В «Идиоте» Достоевский описывает размышления князя Мышкина: «Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень перед самым припадком, когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся, как молния. Раздумывая над этим впоследствии, уже в здоровом состоянии, он часто говорил сам себе, что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а стало быть и «высшего бытия», не что иное, как болезнь, как нарушение нормального состояния; а если так, то это вовсе не высшее бытие, а, напротив, должно быть причислено к самому низшему. И однако же он все-таки дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: «Что же в том, что это болезнь?» - решил, он наконец, - «какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?»
Инсайт, интутивный прорыв, просветление, Царство Божие – состояния сознания, ненормальные с точки зрения «нормального» обыденного сознания. Но является ли нормальным само это «нормальное» сознание?
Э. Кришнамачарья: «Как только происходит появление индивидуального ума, он начинает индивидуальную деятельность, которая должна чем-то отличаться от деятельности природы. В результате человеческие существа создают на низших планах сознания реактивную природу, и нашим обязательным долгом становится нейтрализация этой природы и возвышение ее до степени активной природы человеческого существования» . Обычное и измененное состояния сознания являются двумя сторонами одной медали, и придет время, когда оба эти состояния будет естественны для каждого человека. Каждое из них необходимо для выполнения разных задач и работы в разных сферах бытия. Русский философ Н. Лосский считает способность к высшим формам опыта характерной чертой национального характера.
Кодекс Бусидо говорит, что самурай даже свою смерть может превратить в победу. Достоевский в такую победу превратил свою болезнь. Проблема возникает, когда имеется в наличии существенное несоответствие развития тела и духа, сознания. Неподготовленное или ослабленное тело не в силах выдержать высокие вибрации, которые разрушают мозг. Болезнь в романах Достоевского – это символ, свойство не отдельного человека, а всего общества, сознание которого не готово к принятию высших идей в силу исторических особенностей развития, в силу того, что определенные этапы социального развития общества, а следовательно, и общественного сознания, не были пройдены.
После революции интеллигенция была проституирована государством и брошена на потребу его нуждам – в разных сферах науки и искусства воспевать преимущества и достижения социализма.
И вот - я проститутка, я фея из бара,
Я чёрная моль, я летучая мышь.
Вино и мужчины - моя атмосфера.
Приют эмигрантов - свободный Париж!
А. Северный
Несмотря на все усилия вырастить и вскормить сословие, которое могло бы стать проповедником идеологии Ордынской традиции, новгородская традиция прорывается в фильмах Рязанова, пьесах Евгения Шварца («Убить дракона», «Обыковенное чудо»), в песнях Высоцкого и Кима. Интеллигенция в самой себе несет зародыш Новгородской традиции. Интеллигенция – это вечный протест против всякого несовершенства и вечный поиск идеала. Как только уровень сознания человека проходит какую-то критическую точку, его дух требует свободы – мысли, слова, самовыражения. Этот переход зависит от совокупности множества обстоятельств и зависит не только от условий рождения, воспитания и образования. Он может произойти у школьника, у бомжа, и может до смерти не проявиться у академика или депутата. Но именно без этого прорыва человека нельзя отнести к ителлигенции, хотя бы у него было 10 высших образований.
Пророков нет - не сыщешь днем с огнем,-
Ушли и Магомет, и Заратустра.
Пророков нет в отечестве своем,
Да и в других отечествах не густо...
По всей видимости, замысел Бога состоит в том, чобы весь народ стал интеллигенцией, аристократией – не в образовательном или социальном смысле, а в интеллектуальном и духовном.
Здесь можно упомянуть о таком своеобразном социальном феномене, присущем только России, как юродство. Юродивый, так же как и даос в Китае, не признает мирских благ, лицемерной общественной морали, авторитета власти, так же как и речи даосских мудрецов, его слова непонятны окружающим.
А. Панченко: «Среди юродивых были не только душевно здоровые, но и интеллигентные люди. Нельзя считать слабоумным образованного исихаста. Парадоксальное на первый взгляд сочетание этих слов – «юродство» и «интеллигентность» – не должно нас смущать. Юродство действительно могло быть одной из форм интеллигентного и интеллектуального критицизма» . По словам историка В. Ключевского «блаженный становится «ходячей мирской совестью, живым образом обличения людских пороков».
Случай с объявлением Чаадаева ненормальным считают одним из первых примеров «карательной психиатрии» в России.
«А насчет помешательства, так у нас прошлого года многих в сумасшедшие записали. И каким слогом: «При таком, дескать, самобытном таланте... и вот что под самый конец оказалось... впрочем, давно уже надо было предвидеть...» То-то, свести-то с ума у нас сведут, а умней-то еще никого не сделали. И до того замешали дела, что дурака от умного не отличишь. Это они нарочно сделали. Оно и впрямь: тем, что другого запрешь в сумасшедший, своего ума не докажешь. «К. с ума сошел, значит, теперь мы умные». Нет, еще не значит», - иронизирует Достоевский.
В 1920-х годах Дзержинский пишет: «Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям». В 1960-х годах психиатрия стала одним из главных инструментов репрессий в Советском Союзе, всех несогласных с властью отправляли в тюрьмы со спецотделениями и психиатрические больницы. Кроме того, принудительному лечению подвергались правозащитники, религиозные деятели, представители национальных движений и те, кто пытался эмигрировать. В 1961 году, при Хрущеве, появилась «Инструкция о неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность», согласно которой инакомыслящих можно было лишить свободы на неопределенный срок даже при отсутствии законных оснований. Карательной психиатрии в разное время подвергались многие диссиденты: Владимр Буковский, Иосиф Бродский, филолог Виктор Рафальский, Валерия Новодворская. Практика карательной психиатрии продолжается в России и после 2000 годов. Разница между Россией 20 и 21 века очень небольшая - что тогда, что сейчас можно получить срок за неудачное высказывание, отличие только в тематике. После 17-го года в России постоянно велась «охота на ведьм» по тем или иным основаниям. Сатирически такое мышление описывает Достоевский в «Братьях Карамазовых» в образе отца Ферапонта, борца с чертями в монастыре: «Говорю — вижу, наскрозь вижу. Как стал от игумена выходить, смотрю — один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я не будь глуп, дверь-то вдруг и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил. Как завизжит, начал биться, а я его крестным знамением, да трижды — и закрестил. Тут и подох, как паук давленый. Теперь надоть быть погнил в углу-то, смердит, а они-то не видят, не чухают».
Это их худые черти
Мутят воду во пруду
Это всё придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про взрывы, про пожары
Сочинили ноту ТАСС
Но прибежали санитары
И зафиксировали нас
А. Панченко: «Классический юродивый – это протестующий одиночка. Такой тип обличителя вообще характерен для средневековой культуры, для консервативного, медленно меняющегося общества. В чем сущность юродства, этого «самоизвольного мученичества»? Пассивная часть его, обращенная на себя, – это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти. Активная сторона юродства заключается в обязанности «ругаться миру», т.е. жить в миру, среди людей, обличая пороки и грехи сильных и слабых и не обращая внимания на общественные приличия. Более того: презрение к общественным приличиям составляет нечто вроде привилегии и непременного условия юродства. Две стороны юродства, активная и пассивная, как бы уравновешивают и обусловливают одна другую: добровольное подвижничество, полная тягот и поношений жизнь дает юродивому право «ругаться горделивому и суетному миру» .
Только лишь иногда под порыв дикой страсти
Вспоминаю Одессы родимую пыль,
И тогда я плюю в их слюнявые пасти!
А все остальное - печальная быль.
Об уважении, которое питали к юродивым не только обычные люди, но и власти, свидетельствуют и то, что 36 человек их них были канонизированы, и то, что один из известнейших и красивейших храмов России Собор Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву имеет общеупотребительное название Собор Василия Блаженного. Сам феномен юродства выступает как форма социального протеста:
С. Иванов: «Управленцы во все времена мнением подданных интересовались крайне редко, а самодержавная власть и вовсе считала за благо не слышать ни общества, ни его «избранных представителей». И все же есть в русской истории одна категория людей, которых даже цари боялись. Юродство — форма выражения массового мировосприятия. Я полагаю, что популярность юродства растет вместе с централизацией власти, являясь реакцией на последнюю. Юродивый эсхатологичен. Он как бы приводит мир в идеальное состояние: вне-государственное, бездомное, нестяжающее, бессемейное и вне-логическое. Он обращает людей к Абсолюту, и в этом его серьезное богословское оправдание»
Болезнь происходит «Именно от плоти, не соединенной с духом, от старой плоти, смешанной с новым духом, от старой болезни, смешанной с новым здоровьем: «Я знаю, - говорит он сам, - что после двадцати лет болезни непременно должно было что-нибудь остаться, так что нельзя не смеяться надо мной». Как нарочно, именно в те минуты, когда Идиот всего более похож на пророка, когда кажется, что вот-вот сейчас выразит он окончательно «главную идею» свою, и уже лицо его светится, как преображенное, вдруг искажающая судорога пробегает по этому лицу, слова становятся безумными, жесты «противоположными», и в близящемся припадке открывается что-то самое кощунственное в святом, самое смешное в страшном, - так что чем смешнее, тем страшнее, пока, наконец, «дух немой и глухой» не повергает на землю несчастного» .
Э. Хейч: «Посвящение означает приобретение сознания. Сейчас ты сознательна до той степени, которая соответствует сопротивляемости твоих нервов и тела. Получая сознание более высокого духовного уровня, человек начинает автоматически проводить в свое тело все более высокие и глубже проникающие силы. Поэтому он должен также повысить и уровень сопротивляемости нервов и тела. А при высшей, божественной степени сознания сопротивляемость нервов должна возрасти до уровня, чтобы выдержать это божественное состояние без вреда для тела» .
Какие фундаментальные принципы положены в основу мировоззрения Достоевского и как они возникли? Князь Е. Трубецкой пишет о взаимоотношениях В. Соловьева и Достоевского: «В то время оба писателя вместе продумывали и развивали общее миросозерцание. При этих условиях влияние их друг на друга, понятное дело, должно было быть взаимным. Есть основания думать, что оно было определяющим не только для Соловьева, но и для Достоевского. В частности, по-видимому, универсальное понимание задачи России перешло от первого к последнему, а не наоборот. Между обоими писателями с конца 1870-х годов была большая близость. Из свидетельства Соловьева мы знаем, что в 1878 году оба они вместе ездили в Оптину Пустынь, причем Достоевский излагал своему другу «главную мысль, а отчасти и план целой серии задуманных им романов, из которых в действительности был написан только первый – «Братья Карамазовы». Мысль, положенная Достоевским в основу этой серии – «Церковь, как положительный общественный идеал» – в то время была руководящим началом и для Соловьева. До какой степени в ту пору оба жили одной духовной жизнью, видно из того, что, говоря об основах своего миросозерцания, Достоевский в 1878 году высказывается от общего их имени» . Уже было сказано, что Соловьев в бытность свою в Англии изучал гностицизм и каббалу. Оттуда он и почерпнул свое учение о Софии (Премудрости Божией», которое после него развивали Н.А. Бердяев, С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский. Вл. Соловьёв определил «Софию Божества» как единую субстанцию Божественной Троицы, Её всеединство, абсолютное единство, образующее мудрость, и — в противоположность Богу, как безусловно единому, — множественность, содержащую единого (осиленную им и сведённую к нему). Такую формулировку можно сравнить с определением Логоса Сергеем Трубецким: «И самые чувственные качества, и самые чувственные формы вещей предполагают для своего объяснения нематериальное начало (чувственный объект предполагает чувствующий субъект); оказалось, что мир мыслим только при том предположении, что в основании его лежит объективная мысль или идея, составляющая его содержание и осуществляющаяся в его развитии. И эта объективная мысль может быть воспринята миром, может осуществляться и воплощаться в его чувственных формах, только в том предположении, что мир есть живое существо, одушевленное разумное, - одушевленная одной душой, одним субъектом чувства и мысли» . Определяя понятие Логоса в христианстве и его взаимосвязь с эллинской философией, он говорит: «1) Подобно силам, Логос есть энергия Божества или сумма Его энергий, не имеющая по отношению к своему первоисточнику никакой особности или самобытности. 2) Он есть связь мира, его внутренний закон и вместе как бы его душа, которая проницает все вещи, различает и разделяет их и образует конкретные виды существ, взирая на их вечные, идеальные первообразы. Он наполняет мир, но не заключается в нем и скорее сам заключает его в себе. 3) Наконец, Логос есть тварно–личный посредник между Богом и миром, между нерожденным и сотворенным; он есть «орган творения и откровения», «первородный Сын Божий», верховный архангел. В отличие от Платона и от стоиков Филон не видит в своей «идее всех идей», или в своем Логосе, абсолютного и самобытного начала: Логос есть прежде всего способность Божества, Его энергия, сила или разум, между тем как оно само – превыше всякой энергии, силы, разума или способности. Можно сказать, что именно в своем Логосе, как всеобщем месте или всеобщей потенции всех идей, Божество возвышается над всеми ними. Можно было бы сказать, что субъективно Логос есть способность Божества, его разум или премудрость, и объективно – его идея или первообраз Сущего, заключающий в себе всю полноту идей или возможных образов Сущего. Логос есть непосредственный предмет действия Божия, первое «дело» Творца, Который создает умный мир прежде чувственного. Он есть создание Божие, хотя и непосредственное, чисто духовное создание, или произведение Его – как бы Его отражение, тень или образ. Отсюда Логос определяется как «старший» или «первобытный Сын Божий», как «бог» или «второй» бог в отличие от «первого» Бога»
Интересно также определение В. Эрна: «Логос есть единство постигающего и постигаемого. Восточное умозрение признает истину – бытием в Логосе, каковое возможно только через становление Логосом. Степень познания соответствует степени напряженности воли, степени устремленности к Истине» .
Софиология включает в себя философскую теорию «положительного всеединства», понимание искусства в духе мистической «свободной теургии», преображающей мир на путях к его духовному совершенству, концепция художественного выражения «вечных идей» и мистическое узрение Софии как космического творческого принципа. Синтез религии, искуства и науки у Соловьева предвосхитил аналогичную идею «игры в бисер» Германа Гессе. Идеи Соловьева находятся в полном соответствии с аналогичным пониманием оккультизма одного из аспектов божественного сознания «Владыки Гармонии, Красоты и Искусства»:
А. Бейли: «Главная задача этого Существования – создание Красоты (как выражения истины) в результате свободного взаимодействия жизни и формы и в соответствии с тем образом Красоты, который заложен в начальном плане, существующем в уме Логоса. Эманирующая от неё активность порождает то сочетание звуков, цветов и словесной музыки, которое выражает – через форму идеала – то, что заключено в изначальной идее» .
Е. Рерих: «В деле познавания высших энергий искусству отводится особая роль. Искусство будем считать высшей формой познавания Истины, и познавания непосредственного. И ту Красоту, которой учит искусство, внесем в науку, ибо прекрасен мир, ею изучаемый. И сочетание Красоты и знания и даст человечеству утраченный путь жизни» .
Хуан-ди: «Есть две знаменитые творческие формулы в китайском искусстве. Первая принадлежит Ван Вею, основателю «вэньжэнь»: «Идея существует раньше кисти». Вторая - Су Ши, который всю жизнь рисовал бамбук: «Чтобы писать бамбук, надо сначала создать его образ в душе».
«Камни, лишенные духа, становятся бездушными камнями,
Подобно тому как остов, лишенный духа, - всего лишь
прогнивший костяк
Как же может изысканная кисть утонченного человека
создавать прогнивший костяк?
Писать неодухотворенные камни совершенно недопустимо.
А писать одухотворенные камни – значит найти (в них)
едва уловимое место, где обитает дух.
Нет ничего более трудного».
Душа, оказавшаяся способной интеллектуально осмыслить, впитать в себя эти законы и выстроить свою жизнь сообразно с ними, — взяла первый барьер безупречности. И Дао позволяет таким душам, безупречным в мирском, двигаться дальше.
На второй ступени люди, соблюдающие законы красоты, должны и себя превратить в красоту. Они должны слиться с красотой воедино, стать ею. Речь идёт, разумеется, не об украшательстве тел, а о превращении в красоту себя как душ.
Методологических вариаций здесь может быть много, но суть их одна: есть «Небесное» — Дао, есть «земля» — материальный мир, а также есть душа, которая должна проложить себе Путь от «земли» к «Небесному», от «инь» к «Ян». В конце этого Пути душа сливается с Красотой Дао, становится Ею.
Третья ступень овладения безупречностью состоит в том, чтобы душа, слитая с Дао, научилась активно творить Высшую Красоту на Земле — каждым своим словом, мыслью, действием выплёскивая в мир Искры Красоты из Бесконечного Океана Дао».
«Красота спасет мир», - провозглашает Достоевский.
Г. Флоровский пишет, что «философия цельного знания» В. Соловьева – «подлинный синтез теологии, философии и положительной науки; мистическое искусство, объединяющее низшие ступени искусства – все это – те третьи и последние ступени, к которым в результате исторической эволюции приходит человеческое общество»
София выступает как двойственная сущность: по учению гностиков существуют два эона, олицетворявшие Деву Марию – горняя и дольняя. Старшая София была Святым Духом (женского рода), или Шакти (божественной творческой энергией) Непознаваемого, тогда как ее дочь – София Ахамот – персонифицированный Астральный Свет или низший план эфира.
У гностиков в раннем христианстве София олицетворяется Девой Марией. Именно она упоминается в текстах Ветхого Завета: «Господь премудростью основал землю, небеса утвердил разумом» .
«22 Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони;
23 От века я помазана, от начала, прежде бытия земли.
24 Я родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было источников, обильных водою.
25 Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов,
26 Когда еще Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной.
27 Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны,
28 Когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны,
29 Когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли:
30 Тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время,
31 Веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими» .
Сравним это с гностическим текстами Наг-Хаммади:
«(2) Я послана
(3) Силой. И я пришла к тем, кто
(4) думает обо мне
(13) Да не будет не знающего меня
(14) нигде и никогда! Берегитесь,
(15) не будьте не знающими меня!
(16) Ибо я первая и последняя. Я
(17) почитаемая и презираемая.
(18) Я блудница и святая.
(19) Я жена и
(20) дева. Я мать
(21) и дочь.
И те, кто не
(25) знал меня, да познают они меня!
(26) Ибо я знание и
(27) незнание.
. Я та, кого зовут
(12) <жизнь>, и вы
(13) назвали <смерть>. Я та,
(14) кого зовут <закон>,
(15) и вы назвали <беззаконие>.
(27) Я сущность и то, что не
(28) есть сущность.
Я суд
(15) и оправдание. Я, я
(16) безгрешна, и корень
(17) греха произрастает из меня.
(7) Я та, которую называют
(8) :<истина>.
. Ибо я то,
(19) что одно существует, и нет у меня никого,
(20) кто станет судить меня
(29) И они найдут
(30) меня в этом месте и
(31) будут жить и снова не
(32) умрут» .
Апостол Павел говорит: «Мудрость (;;;;;;) же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную (;;;;;;;;;), сокровенную (;;;;;;;;;;;;;;), которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал» . Достаточно беглого взгляда на греческий текст, и можно сразу же заметить намеки на гностические Кодексы – «София», «мистерии», «апокрифы».
Двойственность Софии хорошо видна в женских образах Достоевского. Особенно это относится к двум персонажам – Настасье Филипповне из «Идиота» и Грушеньке из «Братьев Карамазовых».
В наше время добрачные связи настолько обычное явление, что нам смешны и непонятны проблемы Настасьи Филипповны, Грушеньки, Сони Мармеладовой. Это разные персонажи, но идея за ними стоит одна – отношение общества к изгою, и отношние изгоя к обществу, которое сделало его изгоем.
«Понимаю царицу наглости, вся она тут, вся она в этой ручке высказалась, инфернальница! Это царица всех инфернальниц, каких можно только вообразить на свете!» - говорит про Грушеньку Дмитрий Карамазов. В то же время иногда требуется какое-то совсем незначительное событие или пара слов, которые могут изменить все направление мыслей человека: «Да ведь я низкая, я ведь неистовая, ну, а в другую минуту я, бывало, Алеша, на тебя как на совесть мою смотрю», - говорит Грушенька Алексею. «Что он такое тебе сказал? — раздражительно проворчал Ракитин.— Не знаю я, не ведаю, ничего не ведаю, что он мне такое сказал, сердцу сказалось, сердце он мне перевернул... Пожалел он меня первый, единый, вот что! Зачем ты, херувим, не приходил прежде, — упала вдруг она пред ним на колени, как бы в исступлении. — Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придет и меня простит». Она начинает осознавать истинные мотивы своих действий, не оправдывая себя внешними обстоятельствами. «Я ведь со злобы всех вас измучила. Я ведь старикашку того нарочно со злобы с ума свела». Духовная трансформация происходит после ареста Дмитрия, события, вроде бы и не имющего к ней самой прямого отношения. «Что-то как бы укрепилось в ее взгляде твердое и осмысленное. Сказывался некоторый переворот духовный, являлась какая-то неизменная, смиренная, но благая и бесповоротная решимость. Между бровями на лбу появилась небольшая вертикальная морщинка, придававшая милому лицу ее вид сосредоточенной в себе задумчивости, почти даже суровой на первый взгляд. Прежней например ветренности не осталось и следа». В ее словах видно новое отношение к жизни: «Знаешь, Митя, я в монастырь пойду. Нет, вправду, когда-нибудь пойду. Мне Алеша сегодня на всю жизнь слова сказал. Кабы богом была, всех бы людей простила: «Милые мои грешнички, с этого дня прощаю всех». А я пойду прощения просить: «Простите, добрые люди, бабу глупую, вот что». Зверь я, вот что. А молиться хочу. Я луковку подала. Злодейке такой, как я, молиться хочется!»
Интересно, что тургеневские девушки – это тоже русские мальчики Достоевского. В них просвечивает тот же характер, та же страстность и преданность идеалам, которым они иногда отводят место выше реального человека. «Она свою добродетель любит, а не меня, — невольно, но почти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича», когда он говорит про Катерину Ивановну. «Но гордость наша, но потребность риска, но вызов судьбе, вызов в беспредельность! Ты думаешь, она нарочно эту ручку первая поцеловала у Грушеньки, с расчетом хитрым? Нет, она взаправду, она взаправду влюбилась в Грушеньку, то есть не в Грушеньку, а в свою же мечту, в свой бред, — потому-де что это моя мечта, мой бред!» Аглая в «Идиоте» тоже любит не столько самого князя Мышкина как человека, сколько олицетворяемый им принцип, идеальный образ «бедного рыцаря».
Говоря об отношениях Катерины Ивановны и Дмитрия Карамазова, можно вспомнить слова Шекспира
Она его за муки полюбила,
А он её за состраданье к ним.
«О, это такое высокое, такое недостижимое существо! Уж по одним страданиям своим… Сообразите, что она вынесла, что она теперь выносит, сообразите, что ее ожидает», - говорит про нее Хохлакова
«Изо всей прежней «гордости и надменности», столь поразивших тогда Алешу, замечалась теперь лишь одна смелая, благородная энергия и какая-то ясная, могучая вера в себя.
-Я хочу его спасти навеки. Пусть он забудет меня как свою невесту! Я буду богом его, которому он будет молиться, я обращусь лишь в средство для его счастия (или как это сказать), в инструмент, в машину для его счастия, и это на всю жизнь, на всю жизнь, и чтоб он видел это впредь всю жизнь свою!»
«Тургеневские девушки» Достоевского обладают теми же чертами, что и его мальчики: «ему почему-то всё мерещилось, что она не может любить такого, как Иван, а любит его брата Дмитрия, и именно таким, каким он есть, несмотря на всю чудовищность такой любви. Вчера же в сцене с Грушенькой ему вдруг как бы померещилось иное. Слово «надрыв», только что произнесенное госпожой Хохлаковой, заставило его почти вздрогнуть, потому что именно в эту ночь, полупроснувшись на рассвете, он вдруг, вероятно отвечая своему сновидению, произнес: «Надрыв, надрыв!» Алеша чувствовал каким-то инстинктом, что такому характеру, как Катерина Ивановна, надо было властвовать, а властвовать она могла бы лишь над таким, как Дмитрий, и отнюдь не над таким, как Иван. Ибо Дмитрий только (положим, хоть в долгий срок) мог бы смириться наконец пред нею, «к своему же счастию» (чего даже желал бы Алеша), но Иван нет, Иван не мог бы пред нею смириться, да и смирение это не дало бы ему счастия».
О том, что ее «унижение паче гордости», говорит ей Иван Карамазов: «Вы действительно любите только его. И по мере оскорблений его всё больше и больше. Вот это и есть ваш надрыв. Вы именно любите его таким, каким он есть, вас оскорбляющим его любите. Если б он исправился, вы его тотчас забросили бы и разлюбили вовсе. Но вам он нужен, чтобы созерцать беспрерывно ваш подвиг верности и упрекать его в неверности. И всё это от вашей гордости. О, тут много принижения и унижения, но всё это от гордости». Достоевский пишет о причинах ее отношения к Дмитрию: «И только из гордости она сама привязалась к нему тогда любовью, истерическою и надорванною, из уязвленной гордости, и эта любовь походила не на любовь, а на мщение. О, может быть, эта надорванная любовь и выродилась бы в настоящую, может, Катя ничего и не желала, как этого, но Митя оскорбил ее изменой до глубины души, и душа не простила. Минута же мщения слетела неожиданно, и всё так долго и больно скоплявшееся в груди обиженной женщины разом, и опять-таки неожиданно, вырвалось наружу. Она предала Митю, но предала и себя!»
Несколько другой типаж у Сони Мармеладовой. «Древнейшая профессия» не накладывает на нее свой отпечаток пошлости и вульгарности, так присущий многим светским дивам.
В гностическом «Толковании о душе» мы читаем: «Мудрецы, которые были до нас, назвали душу женским именем. До тех пор пока она находилась у Отца одна, была она девственницей и гермафродитом по своему виду, а когда упала в тело и вошла в эту жизнь, тогда оказалась в руках многочисленных разбойников; и наглецы перебрасывали ее друг другу и осквернили ее. И снова, когда она отворачивает свое лицо от этих прелюбодеев, она спешит к другим, они вынуждают ее быть с ними и служить им, как господам, на их ложе. Из-за стыда она не смеет больше их оставить, а они обманывают ее долгое время, как будто они очень ценят ее, как мужья верные и истинные; после всего этого они оставляют ее и уходят, она же становится бедной и оставленной вдовой, не имеющей помощи, ни даже крупицы пропитания в своей скорби. Очищение же души состоит в том, чтобы она обновили свое первоначальное естество и снова обратилась к себе самой. Это - ее крещение. Тогда начнет она напрягаться, как роженицы в момент рождения ребенка корчатся в потугах. Но поскольку она женщина, она одна не может родить ребенка. Поэтому послал ей ее Отец с неба ее мужа, который и брат ее первородный. Спустился тогда жених к невесте. Оставила она свой прежний блуд, очистилась от осквернений любовников и обновилась для брака. Очистила она себя в брачном чертоге, наполнила его благовониями и села внутри него, высматривая жениха истинного. Больше не спешит она на площадь, чтобы соединиться с тем, кого пожелает, но осталась, высматривая его, когда он придет, и боясь его: ведь не знала его образа и больше не помнит его с того времени, как отпала от дома Отца своего. Но по воле Отца [...]. Она же грезит о нем, как жены, которые любят своих мужей. Тогда жених по воле Отца спустился к ней в приготовленный брачный чертог и украсил брачный чертог. Ибо этот брак происходит не как плотский брак: соединяющиеся друг с другом наполнены этим соединением, и как ношу они оставляют бремя страсти и не [отделяются] друг от друга, но это [...] этот брак, но когда они [достигают] соединения [друг с другом], они становятся одной жизнью. Поэтому сказал пророк о первом мужчине и первой женщине: «Станут они единой плотью». Ибо сначала у Отца были они соединены друг с другом, пока женщина не совратила мужчину, который и брат ее. А этот брак связал их снова друг с другом, и душа соединилась со своим истинным возлюбленным, своим естественным господином в соответствии с тем, как написано: «Ибо господин жены - муж ее». Но она познала его мало-помалу и опять стала радоваться, плача перед ним, вспоминая свой позор своего прежнего вдовства. И еще больше украсила себя, чтобы ему было приятно находится возле нее. Но это происходит не с помощью заученных слов, не с помощью навыков и записанных учений, но это благодать [Отца], но это духовный дар [истины]. Ибо это дело - дело [Духа]».
А. Бейли: «Душу можно рассматривать как принцип интеллекта – интеллекта, который характеризуется умом и ментальной осведомлённостью, которые, в свою очередь, демонстрируют способность анализировать, распознавать, разделять, различать, выбирать или отвергать – со всем, что подразумевается под этими терминами. До тех пор, пока человек отождествляется с явлением, эти аспекты ментального принципа навязывают ему «великую ересь обособленности». Именно явление природы формы очаровывает его и полностью вводит в заблуждение. Он начинает считать себя формой и медленно продвигается от осознания себя материальной формой, будучи отождествлённым с внешним проявлением, к осознанию себя как ненасытного желания. Затем он отождествляется со своим телом желания, со своими аппетитами – и дурными и хорошими – и считает себя своими настроениями, чувствами и своими стремлениями, независимо от того, тянут ли они его к материальному миру или в мир мысли и царство души. Его разрывает чувство двойственности. Позднее он отождествляется ещё с одним явлением – с телом, или природой, ума. Мысли становятся для него столь материальными, что начинают влиять на него и управлять им. Тогда к миру материальных явлений и миру великой иллюзии он добавляет мир мыслеформ. И, подчиняясь тройной иллюзии, он, сознательная жизнь, стоящая за этой иллюзией, начинает объединять эти формы в одно координированное целое, чтобы лучше контролировать их.
Так Личность души формирует своё проявление. Затем человек подходит к пути испытаний. Он вступает в мир качества и смысла, начинает открывать природу души и переносить основное внимание с явления на качество Жизни, стоящей за этим явлением. Такое отождествление качества с явлением постоянно нарастает на пути, пока их слияние – слияние энергии с тем, что она собой насыщает – не станет столь полным, что явление больше не будет заслонять реальность и доминирующим фактором станет душа.
Цель смутно ощущается лишь тогда, когда качество начинает преобладать над явлением, а сознание выражает себя через форму как направленная осведомлённость
По самой своей природе душа обладает сознанием, или осведомлённостью, в трёх направлениях. Ей присущи Божественное сознание, групповое сознание и самосознание. Аспект самосознания реализуется в феноменальном явлении человеческого существа. Групповой аспект сохраняет человеческое состояние сознания, но добавляет к нему прогрессивно разворачивающееся осознание своей лучевой жизни, которое становится осведомлённостью о любви, качестве и духе в их взаимодействии. Божественное сознание присуще душе лишь потенциально, и в его раскрытии заключается для души её собственный рост вверх и вовне после того, как её самосознание достигло совершенства, а групповое сознание распознаётся» .
«Вместе, вместе! — повторяла она как бы в забытьи и вновь обнимала его, — в каторгу с тобой вместе пойду!» - говорит Соня Раскольникову. Это и есть аллегория мистического духовного брака – объединения интеллекта, плутающего в поисках истины без руководящего нравственного начала, и души, воспетей в «Песне песней» Соломона.
8. Русская религиозная философия
Только тот свободен, кто дает свободу другим.
В. Соловьев
Высший культурный слой России успел дать еще одну ветвь мысли - русскую религиозную философию. Может быть, она станет новым направлением на пути к возрождению России?
Только в гpёзы нельзя насовсем убежать
Кpаткий век у забав - столько боли вокpуг!
Постаpайся ладони у мёpтвых pазжать
И оpужье пpинять из натpуженных pук.
Кто в силах остановить эту язву и изгнать бесов из России? Сергей Булгаков в статье «Русская трагедия» пишет: «Роман «Бесы», как и все творчество Достоевского, принадлежит к искусству символическому. «Бесы» есть символическая трагедия. Но в то же время это существенно есть и русская трагедия, трагедия русской интеллигенции, определенного духовного уклада личности. Можно сказать, что все написанные им книги, в сущности, написаны о Христе. И книга «Бесы», как ни парадоксально звучит это, написана о Христе, любимом и желанном русской душою, о русском Христе и о борьбе с ним, о противлении ему – об антихристе, и тоже о русском антихристе. Руский Христос – вот настоящий, хоть и незримый, непоявляющийся герой трагедии «Бесы». Только он властен изгнать бесов».
«Один старый грешник, - так начинает Иван, - сказал в прошлом веке, что если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать. И не то странно, не то было бы дивно, что Бог в самом деле существует; но то дивно, что такая мысль - мысль о необходимости бога - могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку».
А. Хомяков: «Первый и главный предмет, на который должно обратиться внимание исторического критика, есть народная вера. Выньте христианство из истории Европы и буддизм из Азии, и вы уже не поймете ничего ни в Европе, ни в Азии. Мера просвещения, характер просвещения и источники его определяются мерою, характером и источником веры»
А. Мень: «Религия была решающим импульсом во многих исторических движениях. Принятие Азией буддизма, проповедь Евангелия в античном мире, экспансия ислама, реформация Западной церкви стали подлинными вехами в жизни человечества. Даже сама борьба против религии есть косвенное признание ее значения. Влияние религиозной веры простирается от грандиозных социальных потрясений до интимнейших глубин человеческого сердца»
Здесь мы подходим к религиозной философии –вершине русской социальной мысли. Интересно, что двойственность русской души проявилась и здесь: одна часть русского общества строила новую Вавилонскую башню, другая – искала пути к Христу.
«Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасен.— Уж ты и спасаешь, да я и не погибал, может быть! А в чем она, вторая твоя половина?— В том, что надо воскресить твоих мертвецов, которые, может быть, никогда и не умирали», - говорит Алеша брату.
Если социалисты видели архимедов рычаг во внешнем насильственном переустройстве общества, то в возрениях религиозных философов наблюдается диаметрально другой подход. В одном из писем В. Соловьева мы читаем: «С тех пор, как я стал что-нибудь смыслить, я сознавал, что существующий порядок вещей (преимущественно же порядок общественный и гражданский, отношения людей между собой, определяющие всю человеческую жизнь), что этот существующий порядок далеко не таков, каким должен быть, что он основан не на разуме и праве, а, напротив, по большей части, на бессмысленной случайности, слепой силе, эгоизме и насильственном подчинении. Сознательное убеждение в том, что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано. Всякое преобразовнаие должно делаться изнутри – из ума и сердца человеческого. Люди управляют своими убеждениями, следовательно, нужно действовать на убеждения, убедить людей в истине».
Двойственность русского характера особо хорошо видна в героях Достоевского, в которых, как, например, в Лебедеве, самые высокие мысли уживаются с глубочайшей низостью.
В «Подростке» мы читаем: «я тысячу раз дивился на эту способность человека (и, кажется, русского человека по преимуществу) лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшею подлостью, и все совершенно искренно. Широкость ли это особенная в русском человеке, которая его далеко поведет, или просто подлость - вот вопрос!»
Д. Мережковский: «Что значит эта русская «страшная свобода», эта способность «лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшею подлостью», - ну, если и не «подлостью», то, по крайней мере, другим совершенно противоположным «высочайшим идеалом», - идеал Христа, «царства не от мира сего», - рядом с идеалом Ксеркса, или даже самого Александра и Кесаря, «князя мира сего»?»
Проблема состоит в том, что дуальность мира необходимо отражается в человеческом сознании и для того чтобы достигнуть небес, надо спуститься в ад, что и отражено символически в истории грехопадения. В ад мы уже спустились, но подниматься к небесам мы еще и не начинали. Самый страшный грех революции – уничтожение личности, потому что именно отдельная личность является носителем культуры. Вместе с прекращением развития отдельной личности заканчивается и рост сознания в общем и целом, следовательно, остановка эволюции, сведение на нет всего смысла Творения.
«Христианская философия, нравственно-субъективная по своему методу и духовно-мистическая по типу религиозной мысли, - духовная философия, философия сердца, - это наша русская религиозная мысль, наш национальный вклад в сокровищницу религиозной идеологии. Это – наша стихия, в которой раскроется своеобразный русский гений, проявится наше духовное лицо», - пишет русский богослов М.М. Тареев
Розанов говорит: «Кто я на земле? и что такое эта земля? и зачем все, что делаю я и другие?» - вот слова, которые слышатся сквозь «Легенду». Бог свою волю в этом мире проявляет через людей. Какими должны быть эти люди? Что они должны делать, какой путь им предстоит? И каким должно стать общество, чобы изгнать бесов?
«Есть только три разряда людей: одни обрели Бога и служат Ему; эти люди разумны и счастливы. Другие не нашли и не ищут Его; эти люди безумны и несчастны. Третьи не обрели, но ищут Его; эти люди разумны, но пока несчастны», - говорил Блез Паскаль. В романах Достоевского мы видим все три типа.
А. Мень: «Встреча с богом происходит в жизни каждого человека, и религиозный опыт есть опыт универсальный, всечеловеческий. Разница лишь в том, к какому результату приводит эта встреча, осознает ее человек или проходит мимо» Какие пути видит Достоевский в достижении человеком Царства Божьего? «Также как одна и та же личность является отцом, сыном и мужем – и никто из них не меньше другого – так пути знания, преданности и действия - все ведут к Единому» - утверждает восточная мудрость. Можно добавить, что в конце они сливаются воедино. Три брата Карамазова олицетворяют различные стороны человеческой натуры: интеллект, эмоции и духовность, и путь каждого из них соответствует различным направлениям йоги: для Ивана – джнани-йога, путь знания; для Дмитрия – путь действия, карма-йога; для Алексея – путь преданности, бхакти-йога. Приведет ли Ивана путь знания к цели? – можно только предполагать, но предпосылки для этого есть.
Оставайся! Так мало здесь чутких и честных…
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю — ищи неизвестных,
Как и ты неподвижно лежащих в пыли.
Если лучшие будут бросаться в пролеты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчетную радость полета…
Разверни свою душу до полных границ.
Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.
Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можешь думать… и камешки в воду бросать
Еще более тяжелый путь выпадает на долю Дмитрия, для которого цепь внешних событий создала условия, благоприятные для внутреннего преображения. Что он представляет собой в начале романа?
«Молодой человек легкомыслен, буен, со страстями, нетерпелив, кутила», - харатеризует его Достоевский. «Нет, широк человек, слишком даже широк - я бы сузил. Черт знает, что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу - сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей - знал ли ты эту тайну или нет?» «Вижу лучшее и одобряю его, но следую худшему», говорит Медея в «Метаморфозах» Овидия. Эту двойственность он сознает в себе сам: «Потому что я Карамазов. Потому что если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой. И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть».
Русские философы говорят о поляризованности русской души, которая не знает середины, знает только крайности и, по выражению Бердяева, «хочет или Царства Божьего, или товарищества в антихристе».
И. Попович: «Русская душа имеет свой рай и свой ад. Нет нигде более страшного ада и более дивного рая, чем в душе русской. Ни один человек не падает так глубоко, до крайнего зла, как русский человек; но в то же время и ни один человек не взмывает так высоко, до вершин, превышающих все вершины, как русский человек. История свидетельствует: русская душа мечется между чернейшим адом и самым светлым раем. В драме русской души принимают участие не только все ангелы небесные, но и все бесы ада. За русскую душу ревниво борются миры, борются вечности, борются сам Бог и сам сатана» .
«Узнай же, Алексей, что я могу быть низким человеком, со страстями низкими и погибшими, но вором, карманным вором, воришкой по передним, Дмитрий Карамазов не может быть никогда», - говорит Дмитрий. Потом он предсказывает новую глубину своего падения: «Ты уже знаешь меня: подлец, подлец признанный! Но знай, что бы я ни сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в эту минуту ношу вот здесь на груди моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я полный хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь это себе! Ну так знай же, что я его совершу, а не остановлю. Я давеча тебе всё рассказал, а этого не рассказал, потому что даже и у меня на то медного лба не хватило! Я могу еще остановиться; остановясь, я могу завтра же целую половину потерянной чести воротить, но я не остановлюсь, я совершу подлый замысел, и будь ты вперед свидетелем, что я заранее и зазнамо говорю это! Гибель и мрак!»
«Ощущение низости падения так же необходимо этим разнузданным, безудержным натурам, как и ощущение высшего благородства», - говорит сам Достоевский о таких характерах.
«С вами говорит благородный человек, благороднейшее лицо, главное — этого не упускайте из виду — человек, наделавший бездну подлостей, но всегда бывший и остававшийся благороднейшим существом, как существо, внутри, в глубине, ну, одним словом, я не умею выразиться... Именно тем-то и мучился всю жизнь, что жаждал благородства, был, так сказать, страдальцем благородства и искателем его с фонарем, с Диогеновым фонарем, а между тем всю жизнь делал одни только пакости, как и все мы, господа», - говрит он на суде.
Изменения в нем начинают происходить еще задолго до суда и даже до ареста: «Ведь всё равно, подумал, умирать, подлецом или благородным!» Так вот нет же, не всё равно оказалось! Много я узнал в эту ночь! Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно... Нет, господа, умирать надо честно!»
Уже в тюрьме к нему приходят новые мысли, направленные не только на самого себя и собственное благополучие: «ты скажи: почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дитё?»
«Он исступленно молился и дико шептал про себя.— Господи, прими меня во всем моем беззаконии, но не суди меня. Пропусти мимо без суда твоего... Не суди, потому что я сам осудил себя; не суди, потому что люблю тебя, господи! Мерзок сам, а люблю тебя: во ад пошлешь, и там любить буду и оттуда буду кричать, что люблю тебя во веки веков».
Федор Карамазов переполнил чашу своей кармы. Смерти ему желали и Иван, и Дмитрий, но карма выбирает орудие – Смердякова. Ответственность же падает на Дмитрия Карамазова. Почему? Может быть, это кара не за убийство, а всего лишь подручное средство для изменения сознания Дмитрия? Она несправедлива с точки зрения этого мира, но она целесообразна с точки зрения Бога, иначе бы Дмитрий так и не вышел бы и круговорота своих буйных страстей и погас. И уже после вынесения обвинительного приговора с ним происходит катарсис: «Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек! Был заключен во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром. Страшно! И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший человек! Можно найти и там, в рудниках, под землею, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце человеческое сердце и сойтись с ним, потому что и там можно жить, и любить, и страдать! Можно возродить и воскресить в этом каторжном человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя! А их ведь много, их сотни, и все мы за них виноваты! Зачем мне тогда приснилось «дитё» в такую минуту? «Отчего бедно дитё?» Это пророчество мне было в ту минуту! За «дитё» и пойду. Потому что все за всех виноваты. За всех «дитё», потому что есть малые дети и большие дети. Все — «дитё». За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю!»
Рамачарака: «Многие из внезапных ударов судьбы, неожиданные разорения, потери состояний и пр., в действительности, оказываются созданными высшими началами человека. Эти высшие начала как бы привлекают к человеку несчастья для того, чтобы дать ему некоторые уроки для его собственного блага. Дух знает, что в действительности нужно для человека, и что для него лучше. Когда дух видит, что низшая природа человека заставляет его отклоняться от правильного пути, он создает препятствия для дальнейшего движения человека в этом направлении, останавливает его и заставляет повернуться в другую сторону. Это не наказание, а помощь духа. Страдания навлекаются на человека не потому, что дух чувствует какое-нибудь негодование за его поступки, стремится к мести или выражает нетерпение. Сам человек привлекает к себе страдания тем, что он создал для себя сильную, большую опасность. В таких случаях страдания даются ему, чтобы спасти его от еще большей гибели и несчастья. Обыкновенный человек даже не осознает вмешательства своего высшего Я в свою судьбу. Ему кажется, что с ним происходят случайности, но человек, в котором до определенной степени развился духовный ум, уже видит истинное положение вещей и, совершенно не веря в случайности, в то же время не стремится бороться с духом, а отдается ему, повинуется его указаниям и, благодаря этому, избегают значительного числа страданий. Люди, не понимающие своего положения, яростно восстают против сил, управляющих ими, хотя и не сознают этих сил, борются против них, стараются идти наперекор им, и этим навлекают на себя еще более горький опыт, еще более тяжелые несчастья. Мы должны помнить, что как бы ни казались нам неприятными условия или положение, в которых мы находимся, они именно таковы, какие нам нужны в данный момент нашей жизни. Мы сами создали их, вернее сказать, они сами создавались благодаря взаимодействию и иногда противодействию нашего высшего и низшего Я. Но всегда и во всяком случае они клонятся к нашему добру. Человек, понявший истину, создает свою жизнь не случайно, поддаваясь в каждый данный момент тому или иному желанию, а строит ее по определенному плану, соответствующему высшим целям, и тогда это освобождает его от ненужных уроков. Мы не должны отчаиваться, потому что в конце концов все стремится к благу» . На человека действует в первую очередь его индивидуальная карма, но есть и общая карма рода, нации, человечества, и в этом смысл идеи о всеобщей взаимосвязи старца Зосимы: «всё как океан, всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдается». Из этой идеи логически вытекает и следующая мысль о всеобщей ответственности: «Знай, что воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват. Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и пред всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигнется. Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на сей земле. Сие сознание есть венец пути иноческого, да и всякого на земле человека», - говорит Зосима.
В его уста Достоевский вкладывает собственные мысли, отраженные в «Дневнике писателя»: «Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником. Но, обвиняя себя, он тем-то и доказывает, что не верит в «среду»; верит, напротив, что среда зависит вполне от него, от его беспрерывного покаяния и самосовершенствования. Энергия, труд и борьба — вот чем перерабатывается среда. Лишь трудом и борьбой достигается самобытность и чувство собственного достоинства».
«Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был, — смеется мне всякий в глаза, — ну разве я могу быть за вас, например, виноват?» — «Да где, — отвечаю им, — вам это и познать, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем да и от других такой же лжи требуем».
Н. Бердяев: «Есть искупление в самом принятии на себя вины. Виновность бывает нравственно выше чистоты. Это – нравственный парадокс, который следует глубоко продумать. Исключительное стремление к собственной чистоте, к охранению своих белых одежд не есть высшее нравственное состояние. Нравственно выше – возложить на себя ответственность за ближних, приняв общую вину» .
Е. Рерих: «Потому крест свой надо взять твердой рукой и, зная неизбежность его тяжести, все же нести к вершине восхождения духа. Много желающих следовать, не взяв креста. Итак, страдание неизбежно. Но есть два вида страданий: за себя и за других, за мир. Сущность процесса одна – страдание, но смысл и результаты разные. За одну и туже цену в одном случае человек обретает космическое сознание, в другом – тесноту личного курятника. Не лучше ли изменить угол страданий, и уж если проходить жизнь страдая, то не за себя, а за других. Это путь расширения сознания и освобождения от цепей личности» .
Фома Кемпийский: «1. [165]. Много у Иисуса любителей царства Его небесного, но мало носителей креста Его. Много у Него искателей утешения, но мало искателей страдания. Много находит участников трапезы, и мало участников воздержания. Все хотят со Христом радоваться, но не многие хотят что-либо претерпеть за Него. Многие последуют за Иисусом даже до преломления хлеба, и немногие до того, чтоб испить чашу страдания. Многие чествуют чудеса Его, и немногие следуют крестному поношению. Многие любят Иисуса, покуда не встретят бедствий. Многие восхваляют Его и благословляют, покуда принимают от Него что-либо в утешение, а как только скроется Иисус и хотя на малое время оставит их, впадают или в ропот или в чрезмерное отчаяние» .
Когда Иван предлагает ему побег, он сомневается и советуется с Алешей: «А с другой стороны, совесть-то? От страдания ведь убежал! Было указание — отверг указание, был путь очищения — поворотил налево кругом». И потом он говорит ему о своем перерождении: «И, кажется, столько во мне этой силы теперь, что я всё поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук — я есмь, в пытке корчусь — но есмь!» Где человек берет силы для преодоления физических или нравственных страданий? - Если только в материальном мире, то они рано или поздно заканчиваются, потому что мир этот относителен и конечен. Но если в неисскаемом божественном источнике – то и силы эти будут бесконечны. Иисус говорит: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек».
Карма – это не наказание, не кара и не возмездие. Но поскольку силком человека не загнать даже в рай, она ставит человека в такие условия, в которых он сам будет вынужден пересмотреть свои взгляды и ценности и изменить свое сознание.
Н. Лосский: «Замечательно, что нередко наиболее заскорузлые себялюбцы и наглые злодеи живут сравнительно благополучно и не преживают никаких исключительных бедствий. Торжествующая свинья есть зрелище омерзительное, однако вовсе не редкое в нашем царстве бытия. Отсюда возникает соблазн отвергать Провидение и думать, что мир бессмыслен, так как управляется случаем. Однако народная мудрость не утрачивает веру в промысел божий: Бог правду видит, да не скоро скажет. Милосердие божие не есть попустительство, оно сочетается со строгой справедливостью, и никто из нас не выйдет из темницы падших существ, пока не уплатит своего долга «До последнего кодранта». В действительности, однако, не может быть и речи о том, чтобы сам Бог поднимал против нас карающую десницу» Зло самому себе мы творим сами и воздаяние –это всего лишь следствие, порожденное причиной - нашими собственными делами или мыслями, которые вернулись к нам. Мир – это зеркало, которое отражает нас, наши мысли, желания, поступки и возвращает все это нам в семикратном размере.
«5. [174]. Если с любовью несешь крест, он понесет тебя и приведет тебя к желанному концу, то есть туда, где будет конец страданию: здесь уже нет ему конца. Если неохотно несешь, бремя себе творишь и более отягощаешь себя самого, а терпеть все-таки придется. Если отвергнешь один крест, непременно найдешь другой и может быть еще того тяжеле»
Русский языковед А. Потебня высказывал идею о том, что язык дан не для того, чтобы передавать мысль от одного человека другому, а чтобы возбуждать в нем собственную мысль. Так и карма, ставя человека в различные положения, заставляет по-новому, с разных точек осмысливать одни и те же сиуации, явления, ценности. «Опыт не творит высшие формы поведения, а только служит толчком к освобождению сознания от суживающих кругозор его страстей и к осознанию подлинных абсолютных ценностей»
Таким образом, весь внешний мир служит всего лишь средством для раскрытия внуренней божественной сущности человека.
А. Безант: «Вселенная существует ради истинного Я». Не ради того, что может дать внешний мир, не ради обладания объектами желания, и даже не ради красоты и удовольствия замышляет и строит Великий Архитектор свои миры. Он наполняет их прекрасными объектами, которые дают наслаждение. Бескрайний небосвод над головой, горы с белоснежными пиками, мирные долины, зелёные и благоухающие ароматом цветочного покрова, океаны с их неизмеримыми глубинами, то спокойные как озерко, то неистово бушующие, — всё это существует не потому, что имеет какую-то самоценность, а потому что имеет ценность для «Я». Не ради них самих, поскольку сами по себе они ничего не значат, но чтобы осуществить цели «Я» и сделать возможными его проявления. Мир со всей своей красотой, счастьем и страданием, радостью и болью задуман с величайшей изобретательностью, чтобы продемонстрировать в проявлении способности и возможности истинного «Я». От огненной туманности до Логоса всё существует ради «Я». Самая ничтожная пылинка, могущественнейший дэва в своих небесных сферах, растеньице, скрытое от глаз где-нибудь в горной расщелине, звезда, сияющая над нами, — всё это существует, чтобы частицы Единого «Я», воплощённые в бесчисленных формах, могли реализовать собственную сущность и посредством окутывающей их материи проявить возможности «Я»
Мы рассмотрели негативный аспект закона причинно-следственных связей. Но есть и его положительный аспект, проявляющий себя как благодать, по христианской терминологии.
В нем причудливо сплетаются философские идеи и этимология. Термином «благодать» переводится греческое слово «харис» - «Дар бога», от которого производно слово «харизма», определяемая как высокая одарённость, личная притягательность. Харитами назывались древнегреческие богини красоты и изящества. В Риме они носили наименование граций. Обратите внимнаие, что везде присутствует корень хр-, гр- означающий состояние горения, т.е активности внутренних энергетических центров. Этот корень есть во всех словах, связанных с огнем в той или иной форме – гром, гроза. Присутствует он и в эпитете «Христос». Считается, что свойство харизмы безразлично к её морально-этическому содержанию: харизматическим лидером с равным успехом может быть и святой, и преступник. Объяснить это можно с той точки зрения, что благодать в своей сущности является ничем иным как энергией Бога, а направленность этой энергии придает сам человек в зависимости от своих интеллектуальных и нравственных качеств. Это подверждется тем, что слово «благодать» может в греческом оригинале звучать и как «динамис» -«сила» - «вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой» (Деян.1:8). Сила – это то количество энергии, которое организм способен принять, усвоить и передать. Нисхождение благодати не избирательно - как Солнце светит всем без исключения, так и духовные энергии Логоса излучаются постоянно, вопрос только в том, что кто-то их в состоянии воспринять, а кто-то нет. Святые отцы IV-XIV вв. определяют ее как проявление природы Божества; особенно разработано это учение свт. Григорием Паламой, говорившим об «энергиях», прямых действиях Божиих в тварном мире, которые могут иметь даже видимые проявления, как небесный свет на Фаворе, где апостолы видели истинную природу Христа. Апостол Петр указывает, что Господь, действуя Своей силой, не просто поддерживает людей, но делает их «причастниками Божественного естества». Здесь надо отметить один существенный момент: так же как слово не передает мысль говорящего, а возбуждает собственную мысль слушающего, так и внешие энергии Бога не сами преображают нас, а стимулируют активизацию наших собственных внутренних энергий, постепенное раскрытие которых и составляет процесс эволюции. Действие энергий Бога будет тем ощутимей, чем сильнее и осознаннее отклик самого человека. Бог приближается к нам ровно настолько, насколько мы приближаемся к Нему. Сознательное сотрудничество Бога и человека называется синергия - от др.-греч. ;;; «вместе» + ;;;;; «дело, труд, работа, действие» — усиливающий эффект взаимодействия двух или более факторов, при котором совместное действие этих факторов существенно превосходит простую сумму действий каждого из указанных факторов.
«С каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарилась в уме его – и уже на всю жизнь, и на веки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом и сознал и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. «Кто-то посетил мою душу в этот час», - говорил он потом с твердой верой в слова свои». В этом фрагменте интересна также аллюзия Достоевского к первой главе Книги Бытия – его упоминание о «твердом и незыблемом небесном своде». Почему автор именует небо «твердью»? «8 И назвал Бог твердь небом». На латыни этот же текст звучит так: «1:8 vocavitque Deus firmamentum caelum». Слово «firmamentum» синодальный перевод передает как «твердь», что, собственно, и уводит нас от истины. В действительности смысл слова «firmamentum» лучше передают определения «основа», «установление», «свод». Корень «firm» производен из праиндоевропейского «dher» - «держать». Родственно дхарме – универсальному закону бытия, нравственному закону. Небесный свод наталкивает на ассоциации со сводом законов. Само слово «свод» происходит от «водить», «вести». Точное значение слова вести -направлять движение, указывать дорогу, помогать кому-либо или заставлять кого-либо идти, двигаться в определённом направлении, а также руководить, быть во главе. Происходит от праславянского vedti – сравните «ведать». В церковнославянском языке слово «твердь» имеет именно это значение базиса, основания, закона. Мы видим паттерн, образец действия одного и того же принципа на разных планах бытия и сознания – как на метафизическом Творец закладывает основные принципы мироздания, так и на психологическом дух формирует базовые качества характера.
Продолжая этимологические изыскания, надо отметить присутствие корня гр- в слове «гора». Горы «растут» вследствие внутренних вулканических процессов, которые, в сущности, родственны аналогичным духовным процессам в человеке.
Мечта горы - летать;
Несбыточен полет,
Но в виде облака
Мечта ее плывет.
Р. Тагор
Горы издавна служили сакральными символами для самых разных культур: в Китае большую популярность имеют легенды о даосских бессмертных, живущих высоко в горах.
Даосский монастырь на горе Тайшань
Преображение Христа произошло по мнению некоторых исследователей не на горе Фавор, а на горе Хермон. Магомету архангел Джабраил диктовал суры Корана на горе Гиру, Моисей получил заповеди Бога на горе Хорив, другое азвание которой - Синай. Возможно, что этимология слова «Синай» происходит от корня «син», так же, как и синагога, - «вместе, совместно», то есть место единения человека и Бога. В этой связи интересна этимология и внутреннее значение слов «инок» и «монах». Инок от лат. ;nicus - единственный. Монах от греч. ;;;;; «один», восходит к праиндоевр. корню men –«мыслить». Но значение «один», «единственный» в данном случае правильнее воспринимать как «единый», «целостный», то есть достигший единства своего сознания. Ко всему этому имеет отношение и этимология самого слова «человек». Чело - восходит к праиндоевропейскому kel «подниматься, расти»; лат. celsus «возвышающийся, высокий», collis «холм». Отсюда же келья – как место для духовного роста, чела – ученик. Сущность горы как символа не только в вершине, но в самом процессе ее достижения через преодоление препятствий. Именно эта символика была использована Сан Хуаном де ла Крус в книге «Восхождение на гору Кармель»
Буддийский монастырь Таунг Калат
Е. Рерих: «Весь путь и процесс восхождения совершается внутри. И если процесс внутри идёт правильно, то что бы ни происходило вовне, внешнее, никакого значения, ни влияния иметь уже не может. Совершенно неважно, что делается во внешнем мире и каковы его условия. Ни раса, ни народность, ни эпоха, ни пол, ни богатство, ни бедность, ни легкость, ни трудность жизненных условий, ничто уже не может изменить сложенный путь, если дух осознал в себе решение всего. Возносят ли или унижают люди, почитают или преследуют, здоровье или болезнь, здесь или там, но дух сосредоточивает внутри себя все силы для перерождения всех своих оболочек, отрезав нити земных притяжений. Решена задача постижения последней великой пары противоположностей: быть в мире, но быть не от мира, принимать в жизни земной самое деятельное участие и быть вне её, выполнять все кармические обязательства, не будучи в духе связанным ими»
Е. Рерих: «Энергия кармы порождена человеческой волей. Посеянное волей волей же и пожинается. Карма не нарушает свободы воли, но, наоборот, утверждает ее. Если что-то когда-то, может быть, даже неудачно, было порождено и утверждено волей, волей же оно должно быть и уничтожено, если сознание данное явление уже изжило» .
Г. Федотов: «Не в том беда, что люди приходят ко Христу путем греха (путем мытаря и разбойника), а в том, что утверждают грех во Христе. Враг не за оградой, а в стенах!»
Е. Рерих: «Сознание может разлагаться заживо в живом теле и дать явление мертвого сознания. Живые мертвецы – явление нередкое. Кого Имел в виду Владыка, сказав: «Предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов»? Итак, сознание или нарастает, или разлагается. Последний процесс часто неуловим. В этом особая опасность. Пусть будут ошибки, заблуждение, борьба, искания, пусть будет жизнь, но не мертвенность застоя. Лучше ошибаться в действии, чем заживо разлагаться. Ибо смердит разлагающееся сознание» .
Нередко выполняющие обычные христианские заповеди «не убий, не укради, не возжелай» бывают просто обычными хорошими людьми, но им далеко до спасения; иногда бывает и так, что сегодняшний грешник стоит ближе к Царству Небесному, чем праведник.
П. Коэльо: «Всякому воину света уже случалось испытывать страх перед боем. Всякому воину света уже случалось в прошлом лгать и предавать. Всякому воину света уже случалось брести не своим путем. Всякому воину света уже случалось терзаться из-за сущих пустяков. Всякому воину света уже случалось приходить к выводу, что он – не воин света. Всякому воину света уже случалось поступаться своим духовным долгом. Всякому воину света уже случалось говорить «да», когда хотелось сказать «нет». Всякому воину света уже случалось наносить раны тем, кого он любил. Вот потому он и вправе называться воином света, что прошел через все это и не утратил надежды стать лучше, чем был» .
Великий тибетский йог Миларепа в начале своей «карьеры» был черным магом. В дальейшем он понял ошибочность такой практики и стал искать буддийского учителя, чтобы избавиться от негативной кармы. После многих лет обучения и аскезы он стал тем, кем мы знаем его сейчас - поэтом, автором многих песен и баллад, до сих пор популярных на Тибете.
Е. Рерих: «Старое деление на праведников и грешников, истлевшее и устарелое, заменяется ныне новым, заменяется делением человечества на людей, пригодных к эволюции, и людей негодных. И если человек пригоден для эволюции и полезен, то как бы ни был он несовершенен, он все же идет вперед и все же пользу Общему Благу приносит» .
Заратустра провозглашает: «Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого - не значит смотреть в пропасть!» «Некогда были у тебя страсти, и ты называл их злыми. А теперь у тебя только твои добродетели: они выросли из твоих страстей. Ты положил свою высшую цель в эти страсти: и вот они стали твоей добродетелью и твоей радостью. И если б ты был из рода вспыльчивых, или из рода сластолюбцев, или изуверов, или людей мстительных: все-таки в конце концов твои страсти обратились бы в добродетели и все твои демоны - в ангелов».
Е. Рерих: «По вере вашей дано будет вам» – так было заповедано. По воле вашей дается вам – так указуется ныне. Вера, даже активная, кроет в себе элементы пассивной инертности. Даже пламенная вера заключает в себе момент неподвижного ожидания. Но воля в существе своем полностью и всецело активна. Дело не в самих поступках или проступках, а в том, допускаются ли они с разрешения воли или вопреки воле, воля ли их контролирует или они вне контроля и ему уже не поддаются» .
Таким же путем действия и страдания идет Раскольников, главный герой «Преступления и наказания».
Д. Мережковский: «Все прежние злодейства совершались, все равно по расчету или из страсти, но для какой-нибудь цели; если бы преступник отрекся от цели, освободился от страсти, то мог бы не делать того, что сделал; Раскольников, первый из людей, «выдумывает» и совершает действительно небывалое, неведомое в мире, новое преступление такое, какого никто и никогда не совершал до него, преступление нового порядка нравственных измерений - преступление для преступления - без расчета, без цели, без страсти, по крайней мере, без страсти сердца, только с холодною, отвлеченною страстью ума, познания, любопытства, опыта. На опыте желает он узнать, «испробовать» последнюю сущность того, что люди называют «злом» и «добром», желает узнать последние пределы человеческой свободы. И он узнал их. Но выводы опыта превзошли его ожидания: он думал, что человек свободен; но он все-таки не думал, что человек до такой степени свободен. Этой-то беспредельности свободы и не вынес он: она раздавила его больше, чем вся тяжесть карающего закона»
Главный герой романа «Подросток» также идет путем действия, и движущая идея у него, в сущности, та же, что и у Раскольникова – воля к власти. Но средства для самоиспытания он выбирает другие:
Д. Мережковский: «Средство, которое выбирает он для воплощения идеи, - уже не грубое внешнее насилие, не анархическое убийство, которое бесплодно, бездоказательно, да и просто невозможно, как разумное действие, направленное к какой бы то ни было цели, в условиях современного культурного общества, - а насилие внутреннее, более утонченное и одухотворенное - могущество денег» . Его сознание формируется во многом в силу двусмысленного положения как незаконнорожденного сына Версилова. «Я жаждал могущества всю мою жизнь - могущества и уединения», - говорит он. Мне не нужно денег, или, лучше, мне не деньги нужны; даже и не могущество; мне нужно лишь то, что приобретается могуществом и чего никак нельзя приобрести без могущества: это уединенное и спокойное сознание силы! Вот самое полное определение свободы, над которым так бьется мир! Свобода! Я начертал наконец это великое слово». В начале романа лейтмотивом проходят слова Пушкина из «Скупого рыцаря»:
Мне все послушно, я же – ничему;
Я выше всех желаний, я спокоен;
Я заню мощь мою; с меня довольно
Сего сознанья.
Ф. Достоевский: «Чуть-чуть не весь нынешний мир полагает свободу в денежном обеспечении и в законах, гарантирующих денежное обеспечение: «Есть деньги, стало быть, могу делать всё, что угодно; есть деньги — стало быть, не погибну и не пойду просить помощи, а не просить ни у кого помощи есть высшая свобода». А между тем это в сущности не свобода, а опять-таки рабство, рабство от денег. Напротив, самая высшая свобода — не копить и не обеспечивать себя деньгами, а «разделить всем, что имеешь, и пойти всем служить». Если способен на то человек, если способен одолеть себя до такой степени, — то он ли после того не свободен? Это уже высочайшее проявление воли!»
Одинаковые вопросы стоят и перед Раскольниковым и перед Подростком: «Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек!.. Тварь ли я дрожащая или право имею?» - мысль Раскольникова. «Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и разбойник уже по натуре своей, хуже того - идиот!.. О, как я их всех ненавижу!» - думает Подросток.
«Ваш идеал слишком низок, - скажут с презрением, - деньги, богатство! То ли дело общественная польза, гуманные подвиги?» Но почем кто знает, как бы я употребил мое богатство? Чем безнравственно и чем низко то, что из множества жидовских, вредных и грязных рук эти миллионы стекутся в руки трезвого и твердого схимника, зорко всматривающегося в мир? В мечтах моих я уже не раз схватывал тот момент в будущем, когда сознание мое будет слишком удовлетворено, а могущества покажется слишком мало. Тогда - не от скуки и не от бесцельной тоски, а оттого, что безбрежно пожелаю большего, я отдам все мои миллионы людям. Пусть общество распределяет там все мое богатство, а я - я вновь смешаюсь с ничтожеством. Одно сознание о том, что в руках моих были миллионы и я бросил их в грязь, - как вран, кормило бы меня в моей пустыне. Да, моя «идея» - эта та крепость, в которую я всегда и во всяком случае могу скрыться от всех людей, хотя бы и нищим. Вот моя поэма! И знайте, что мне именно нужна моя порочная воля вся - единственно, чтобы доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться».
А. Бейли: «Итак, перед нами человек, стремящийся к могуществу, но имеющий правильную мотивацию, поскольку он по-настоящему идеалистичен. Ради этого могущества он готов сознательно, но фанатично, бороться, к чему его побуждают личность. Первым результатом душевного влияния будет интенсификация всего, что есть в личности. Тревожные признаки локализуются в ментальном теле или в мозге и могут широко варьироваться от навязчивой идеи и ментального окостенения до безумия (при чрезмерной стимуляции или неблагоприятной наследственности). Человек может возгордиться успехом на избранном поприще и станет требовательной и неприятной личностью, или, выражая подвижность ума Третьего Луча, станет либо интриганом или махинатором, либо борцом за осуществление грандиозных, но в действительности несбыточных проектов» .
Вначале звучит мотив «воли к власти», основанный на идее «превратить камни в хлеба», затем к нему постепенно присоединяется мысль об отказе от достигнутых реультатов – аналог «непривязанности» карма-йоги.
Д, Мережковский: «Именно к религиозному сознанию ближе «Подросток», «идея» которого сходна с идеей Раскольникова по доведенному до последней крайности личному началу. И вот что прежде всего замечательно: накопление власти, могущества для Подростка - не цель, а только средство, путь, подготовительная «пустыня», подвиг, искус, не анархическое разнуздание, а величайшее аскетическое обуздание «плоти и похоти», величайшая победа над плотью и похотью. «Трезвый и твердый схимник» должен выйти из этого искуса. Ему нужна «порочная воля вся», «он для себя лишь хочет воли» - «для себя, для себя одного». Но конец ли здесь, последний ли предел его желаний? Нет, «я безбрежно желаю большего» - «мне будет слишком мало могущества». И он отдаст его людям, расточит, бросит в грязь, откажется от воли своей, уйдет еще в большую пустыню. Самоотрицание, самоутверждение личности, новое высшее самоотрицание для нового высшего самоутверждения - шаг за шагом, ступень за ступенью» . Кто-то использует деньги, кто-то убийство для достижения власти, могущества. Но и власть нужна не сама по себе, а для самоутверждения – но это ложно истолкованная воля к власти, ее сниженный и призмленный вариант, когда человек не представляет себе, чем она должна быть на самом деле.
Д. Мережковский: «Не точно ли так же и Раскольникову нужна была его «порочная воля вся»? Чтобы «доказать самому себе», что эта воля, это «право на власть» у него есть, - он и перешагнул через кровь. По какой-то бесконечной лестнице желаний, восходящих к «безбрежному», последнему желанию, ежели не самому Подростку, то нам ведь уж слишком ясно, что сознание, которое будет его «кормить в пустыне как вран», есть именно религиозное сознание, что тут начало какой-то религии. Подросток находится на полпути от Раскольникова, от Ивана Карамазова к «чистому херувиму Алеше»
Ф. Ницше: «Сообщать становлению характер бытия - это и есть высшая воля к власти. Воля к власти есть организующий принцип всего живого. При этом воля к власти не есть произвол или насилие над сущим, но только желание исполнить элементарный долг жизни — мочь» .
Е. Рерих: «Сущность свободы заключается во власти над всем и чем бы то ни было, что было, есть или будет на одном из трех планов или на всех трех вместе. Свобода духа есть свобода духа от власти всех трех. Нужно идти к власти через распятие себя, то есть подчинение, или преодоление в себе всех трех видов материи. И контроль над мыслями, чувствами и телом не сам по себе важен, но властью, достигаемой и реализуемой в сфере огненной воли» . От отца-дворянина Подростку достается стремление спасти мир, стремление к идеалам, от матери – крестьянское трезвомыслие, помогающее вовремя остановиться, чтобы идея не затмила весь свет: «Никакая «идея» не в силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи», - говорит он. Прежде чем приступать к выполнению своего плана, он подвергает себя испытаниям, развивая свою волю. На протяжении романа под воздействием и отца, и внешних обстоятельств, и собственной метанойи Подросток меняет приоритеты. Он пишет: «Я вдруг почувствовал, что перевоспитал себя самого». В конце романа Достоевский подводит итог: «через отсутствие малейшей заносчивости, достигается высшая порядочность и является человек, уважающий себя несомненно и именно в своем положении, каково бы оно там ни было и какова бы ни досталась ему судьба».
Д. Мережковский: «Да, «кто из нас по совести знает теперь, что зло и что добро!» -кажется, это крик самого Достоевского вместе со всеми его героями, крик ужаса перед последнею свободою. Но почти невозможно поверить, будто бы со своим бесконечным ясновидением евангельского духа действительно мог Достоевский противополагать откровение Христа, как закон, как нравственный закон (зло и добро, преступление и наказание), откровению Антихриста, как последней свободе» . Но чем человек падает, тем и поднимается. Антихрист – личное сознание, имеющее свободу, но лишенное божественности – отражение Христа на более низком плане, нуждающееся в развитии и одухотворении, «обожении». Достоевский недоумевает: если человек – Бог, то почему он такой скот?
Б. Вышеславцев: «Сила этого «сверхчеловеческого» соблазна покоится на том, что мы — действительно боги и нам действительно все позволено. Это подтверждено Богочеловеком и его Апостолом. Мы — действительно «сверхчеловеки», ибо в нас присутствует образ и подобие. Предельная свобода есть точка опоры для искушения (которое существует для всякого свободного духа, даже для Богочеловека), но также и для рычага спасения» .
Е. Рерих: «Воля – это сила, требующая осознания. Потенциал её неисчерпаем. Но в права владения ею надо вступить сознательно, то есть надо осознать безграничность того могущества, которым наделен человек» .
Н. Бердяев: «Зло необъяснимо без свободы, Зло является на путях свободы. Без этой связи со свободой не существует ответственности за зло. Без свободы за зло был бы ответствен Бог. Достоевский глубже, чем кто-либо, понимал, что зло есть дитя свободы. Но понимал также, что без свободы нет добра. Добро есть также дитя свободы. С этим связана тайна жизни, тайна человеческой судьбы. Свобода - иррациональна, и потому она может создать и добро, и зло. Но отвергнуть свободу на том основании, что она может породить зло, значит породить зло еще большее. Ибо лишь свободное добро есть добро, принуждение же и рабство, соблазняющиеся добродетелью, есть антихристово зло» .
Основываясь на диалектике соотношения свободы и добра, Бердяев делает свое парадоксальное заключение: «Бог именно потому и есть, что есть зло и страдание в мире, существование зла есть доказательство бытия Божьего. Если бы мир был исключительно добрым и благим, то Бог был бы не нужен, то мир был бы уже богом. Бог есть потому, что есть зло. Это значит, что Бог есть потому, что есть свобода»
Достоевский предполагает наличие двух свобод: первая - свобода выбора между добром и злом, - и вторая, последняя - свобода осознанного выбора Бога. Первая - свобода «от», вторая – свобода «для». Первая свобода приводит к человекобогу, вторая - к богочеловеку. «Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких не мало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от рабства. Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?»
Н. Бердяев: «Существуют две свободы: первая – изначальная свобода и последняя – конечная свобода. Между этими двумя свободами лежит путь человека, полный мук и страданий, путь раздвоения»
Е. Рерих: «Ведь только подумать и осознать: мысль свободна в существе своем, мысль нельзя посадить за решетку, мысль – оружие духа, значит, истинная свобода в мысли! И Я, распятый на кресте, с руками и ногами, пригвожденными к древу, был свободен духом и в духе, а они, ходящие вокруг, на двух ногах, двигались, обвитые цепями рабства. Где же и в чем же тогда свобода? Дается могучее оружие для освобождения – сознание и мысль. Цепи кармы можно разрубить лишь мечом мысли, но мечом огненным, простой не возьмет. Так будем искать освобождения не в теле, но в духе, не в земных обстоятельствах, но в мысли. Не от мира сего Мое Царство, потому и путь к нему создается не внешними материальными условиями, а вопреки им, и поверх их, и независимо от них»
Достоевский в своих произведениях ставит героев в условия раздвоения, богооставленности, в исключительные условия, чтобы в них проявилась эта вторая свобода. Это те же самые искушения в пустыне, пройдя через которые человек делается сильнее.
Хуан-ди: «Как учит Бог? Разве ты не знаешь?… Он указывает Путь — а затем создаёт преграды, которые надо преодолеть. Он учит тонкости — а затем предлагает укреплять силу. Он предлагает осознать себя — а затем показывает, что тебя нет, а есть только Дао… Тихонько и мягко, как нежный покой океана — Он охватывает тебя и погружает в Себя с головой»
Н. Бердяев: «Истина делает человека свободным, но человек должен свободно принять Истину, он не может быть насильственно, по принуждению к ней приведен. Христос дает человеку последнюю свободу, но человек должен свободно принять Христа» .
Парадоксально, но в духовном мире, чем больше себя ограничиваешь, тем более свободным становишься и внутренне и внешне, так как это связано в том числе и с воспитанием воли – движущей силы бытия, и с расширением сознания.
Е. Рерих: «Творить волю Пославшего не есть рабство, но высшая форма свободы. В свободе воли Моей обретешь свободу свою. Не порабощение, но слияние, не подчинение, но свободное сотрудничество сознаний, вместивших Космическую Волю. И если кто думает, что это есть обезличение и подчинение или утрата своей Индивидуальности, то думает он неверно. Каждый микрокосм ценен своей неповторяемой Индивидуальностью, и различие и разнообразие Индивидуальностей создает богатство и красоту Высших Миров. Но своеволие самости есть цепи и рабство. У людей свободой воли называется состояние полного рабства и подчинения неистовствам и колебаниям астрала, то есть тягчайший вид рабства. У Нас свободой называется власть и контроль над движениями оболочек. Движения сознания в сфере физической, астральной и ментальной материи у Нас подчинены контролю, полному контролю воли. Воля подчинена законам духа. Высочайшая степень самодисциплины есть высшая форма свободы. Свобода подчинения каждому капризу астрала есть сильнейшая степень рабства, потому что астрал по сущности своей ненасытен. Значит, рабство безысходно и бесконечно, так как астрал не знает удержу. Путь попустительства и потворства своим слабостям есть вернейший путь погружения в бездну» .
Д. Мережковский: «Страшная свобода! Может ли человек ее вынести? «Человеку это невозможно, но Богу все возможно»
Н. Бердяев: «Но медлит человек в этом движении ответной любви к Богу. Он должен испытать сначала горькие разочарования и неудачи в любви к тленным и недостойным предметам. Благодать, посылаемая Богом человеку в пути, не есть насилующая благодать, она есть лишь помогающая и облегчающая благодать. И всякий раз, когда христианский мир пытался превратить энергию этой благодати в орудие власти и принуждения, он уклонялся к антихристианским, даже антихристовым путям.
После героев Достоевского открывается неведомый XX век, великая неизвестность, которая открывает себя как кризис культуры, как конец целого периода всемирной истории. Искание человеческой свободы вступает в новый фазис. Свобода у Достоевского есть не только христианское явление, но и явление нового духа. Она принадлежит новому периоду в самом христианстве. Это есть переход христианства из периода исключительного трансцендентного его понимания в период более имманентного его понимания. Христос должен явиться человеку на свободных путях его, как последняя свобода, свобода в Истине. Он открывается в глубине. Образ человеческий держится природой высшей, чем он сам. Достоевский не принимает ни того рая, в котором невозможна еще свобода духа, ни того рая, в котором она уже невозможна. «Ты возжелал свободной любви человека». «Вместо твердого древнего закона, – свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея в руководстве Твой образ лишь перед собой» .
Религия человечества тоже развивается, и в своем восхождении она проходит три этапа: религии страха, религии жертвы, «ты- мне, я – тебе», и религии любви.
Святой Иоанн Кассиан различает три вида поведения:
Поведение рабов, руководствующихся страхом наказания;
Поведение наемников, руководствующихся желанием награды, блаженства;
Поведение сынов, руководящихся любовью к добру ради него самого.
Макс Гендель: «Человека надо было вести к будущему благу таким образом, чтобы направлять его на правильный путь и помогать более высоким натурам в получении власти над низшей природой, над индивидуальностью; последняя вначале руководствовалась Страхом. Дать человеку религию Любви, пытаться морально увещевать было бы абсолютно бесполезным, когда человеческое Эго было в своей самой ранней, начальной стадии и преобладала животная природа низшей индивидуальности. Бог, который должен помогать такому человечеству, обязан быть сильным Богом, который может владеть громом и ударять молнией. Когда человека провели немного дальше, его научили глядеть на Бога, как на Даятеля всего, человек был пронизан идеей, что если он будет следовать Законам этого Бога, последует материальное благополучие. С другой стороны, неподчинение приводило к голоду, войне и эпидемиям. Чтобы повести человека выше, его надо было научить Закону Жертвенности, но на той стадии человек высоко ценил материальные имущество, поэтому ему внушили жертвовать своих овец и быков через веру в обещание, что «Господь воздаст тысячекратно», что тот, кто дает бедным, одалживает Господу, который всегда возвращает с избытком. Тогда небо не обещалось, понять его было еще вне способности человека. Было выразительно сформулировано: «Небо - Господу, а землю Он дал сынам человеческим» (Пс: 113.24). Затем человека научили приносить в жертву себя за будущую награду на небесах. Вместо выполнения приуроченного акта жертвоприношения материального имущества, вола или овцы, которую Господь быстро вернет, теперь требовалось, чтобы он оставил свои дурные желания и, «непрерывно делая добро», «собирать сокровище на небе», не заботясь ни о чем материальном, которое могут украсть воры или разрушат моль и ржавчина»
Первые два типа религии и соответствующего поведения относятся еще к «первой свободе» и только третий тип – к последней.
Д. Мережковский: «Не жертвы хочу, а милости», то есть милосердия, говорит Господь у истинного первого Предтечи Христова - пророка Исайи. Бог не требует жертвы, а только хочет милости. Это - уже не закон, а свобода» .
Мы уже упоминали о наличии в человеке двух природ: божественной индивидуальности и человеческой личности. Сама суть зла заключается в разрыве этих двух природ, между которыми находится «бездна». «Искупление» «первородного греха» заключается именно в преодолении этой бездны.
«1 Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны.
2 Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя.
3 И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы.
11. Царем над собою она имела ангела бездны; имя ему по- еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион»
Дело в то, что в Каббале пятой сефирой считается Гебура, которой соответствует архангел Самаэль, чье имя состоит из двух корней (др.-евр. ;;;;, «сам» + «эль»: яд Бога). В иудаизме и христианстве он считается символом разрушительной силы и его имя иногда рассматривается как истинное «ангельское» имя дьявола. Слово «аваддон» на иврите означает «уничтожение». Но разрушение не есть абсолютное зло, так же как огонь не только уничтожает, но и очищает. Это один из аспектов Бога, одна из сторон Его действия в мире. Символ огня сопутствует Богу на протяжении всей Библии. Он являлся Моисею «в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает». В книге пророка Малахии мы находим: «...кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он — как огонь расплавляющий и как щелок очищающий, и сядет переплавлять и очищать серебро, и очистит сынов Левия и переплавит их, как золото и как серебро». В Евангелии от Луки говорится: «Огонь пришёл Я низвести на землю». Матфей пишет: «...Он будет крестить вас Духом Святым и огнём». У апостола Павла мы видим: «Бог наш есть огнь поядающий» Исследователи библейских текстов называют «Книги Еноха» «полным смешением мессиологии с эсхатологией» Но то же самое можно сказать и об Откровении Иоанна. И это смешение вполне логично и обоснованно, поскольку приход Мессии не может состояться прежде очищения старого мира. Для того чтобы налить вино в бокал, надо сначала выплеснуть содержащуюся в нем воду. Хесед и Гебура, четвертая и пятая сефиры, - первая пара ниже «бездны», отделяющей высшую троицу от остальных сефирот. Во всех оккультных системах пятым принципом считается манас – активный ум, рассудок, рациональность, логика. Манас склонен подпадать под действие «эго», поэтому он сначала должен быть очищен. «Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя» - когда манас преодолевает «бездну», отделяющую его от высшего сознания, и освещается высшим светом духа, только тогда человеку становятся понятными все его ошибки, иллюзии, заблуждения и сомнения. Как дым, из ахамкары, личности выползают на свет все низкие и мелкие мыслишки, грехи, пороки, соблазны. Задача Самаэля – очищение нашего сознания от всего, что относится не к высшему «Я», а к низшему «эго». Гебура, как уже говорилось, имеет значение не только Справедливости, но и Силы, а это весьма существенный аспект, - вспомним слова Христа о «прилагающих усилие». Для преодоления «бездны» действительно необходима концентрация всех человеческих сил: ментальных – чтобы переключить внимание с внешних объектов на постижение внутренней сущности, воли – для удержания «пустого» сознания, духовных сил – для познания божественной сущности не просто в виде абстрактного знания, а с помощью «чувствознания», интуиции. Другая аллегория – это пентагарамма, символически изображающая земного, естественного человека.
Но он должен превойти свою ограниченность, чтобы стать совершенным человеком, в котором слиты воедино небо и земля, объективное и субъективное, что выражено в гексаграмме или Звезде Давида, или печати Соломона.
«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись» . Завеса храма так же, как и иконостас, отделяла святая святых.
У. Вельтман: «Когда в Евангелиях говорится: «Завеса в храме разорвалась надвое сверху донизу», то это было одновременно и реальными событиями, и духовным знамением. Когда завеса в храме разодралась, то святая святых предстала перед глазами человека. Христос есть исполнение священных мистерий, ибо через Него они стали явными» Новозаветное «разодралась завеса в храме» означают уничтожение преград, барьеров между индивидуальным и божественным сознанием. Человек должен был уйти от Бога, чтобы вновь прийти к нему, но уже осознанно и добровольно.
Последняя свобода личности перед слиянием, единством с индивидуальностью - свобода собственного сознательного выбора добра, не исходя из личностных мотивов - страха наказания или ожидания награды, а просто вследствие того, что это добро.
Кант, обосновывая понятие категорического императива, говорит, что понятие счастья, личного или общего, всегда зависит от условий опыта. Только безусловный принцип, то есть не зависящий от всякого объекта желания, может иметь силу подлинного морального закона. Нравственный закон, не зависящий от посторонних причин, единственно делает человека по-настоящему свободным. В то же время императив – долженствование – уже несет в себе смысл принуждения хотя бы и осознанного и добровольного. Это то, что относится к воспитанию личности на ее пути к единству с индивидуальностью. В то же время человек, который уже достиг «последней свободы» перед слиянием личности и индивидуальности, действует даже не по собственному внутреннему принуждению, а потому, что он не может поступать иначе, так как это бы противоречило его природе.
Р. Штайнер: «Нравственный прогресс заключается в том, когда человек перестает делать мотивом своих поступков просто заповедь внешнего или внутреннего авторитета, а пытается осознать основание, по которому какая-либо максима поведения должна действовать в нем как мотив. Этот прогресс состоит в переходе от авторитарной морали к действию из нравственного понимания. Кто действует только потому, что признает определенные нравственные нормы, у того поступок оказывается результатом начертанных в его моральном кодексе принципов. Он – просто исполнитель, автомат более высокого порядка» Именно этот процесс метанойи, осознания, и является эволюцией, развитием, совершенствованием.
Д. Мережковкий: «Надо принять страдание и искупить себя им», вот рабское слово закона. Ведь ежели страдание, то и страх, а ежели страх, то нет еще «усыновления», нет «совершенной любви», ибо «совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви». Надо принять не страдание и не страх, а блаженство и свободу, и ведь уже, конечно, второе не легче, а труднее, ответственнее, может быть, даже страшнее первого» . Первая свобода – это рациональное, логическое осмысление высших принципов бытия, последняя свобода – иррациональное откровение на грани достижения божественности.
Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!
Авторы текста – Маргарита Пушкина и Валерий Кипелов, музыки – Сергей Маврин и Валерий Кипелов
Д. Мережковский: «Христос есть явление не нравственное, а религиозное, сверхнравственное, преступающее через все пределы и преграды нравственного закона, явление величайшей свободы «по ту сторону добра и зла» .
Смерть открывает эту свободу сознанию, но уже вне тела, но смысл Царства Божьего, просветления именно в том, чтобы достичь его на земле в интуитивном прорыве через смерть эгоизма: «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода» .
Это именно религиозное действо, но религиозное не в смысле ритуальном или конфессиональном, а в прямом смысле слова «религия» - «связь», связь человека с первопричиной мира – «Царство Божие внутри вас».
«Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы всё счастие узнать», - пишет Достоевский. Восточные учителя говорят о внезапном просветлении, что иногда человеку достаточно одного мгновения, чтобы познать единство и взаимосвязь всего мира, и это мгновение важнее долгой и впустую прожитой жизни. «Царство Божие внутри вас», оно здесь и сейчас и надо просто раскрыть его в себе. Основатель «школы моментального просветления» шестой патриарх дзен Хуэй-нэн в «Сутре Помоста» выдвинул новую идею: «Просветление — это присущая вам природа. Изначально она была чиста. Лишь воспользуйтесь этим качеством разума, и вы немедленно станете буддой».
«Но если возникает просветленная мысль и сознание обретает покой,
Живое существо само является Буддой.
В нашем сознании существует сам Будда,
Будда нашего собственного сознания и есть истинный Будда.
Если мы сами не имеем в себе сознания Будды,
То где еще искать его в другом месте?!»
«Пусть я и грешен перед всеми, зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?» - говорит брат Зосимы. Ад и рай – это наши состояния сознания – какой мы ощущаем свою жизнь, такой она и будет – адом или раем.
Можно сказать, что и нравственность имеет свою градацию – порядочность и благородство. Порядочность – следование установенным законодательно социальным нормам, благородство - следование божественному идеалу, попытка воплотить его в этом мире.
Достоевский понимает и принимает все пути, по которым идет человек к Богу, но наиболее приемлемым он считает путь деятельной любви, описанный в образе Алексея Карамазова: «Он был просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то только потому, что в то время она поразила его и представила ему идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. И поразила-то его эта дорога лишь потому, что на ней он встретил тогда необыкновнно существо – нашего знаменитого монастырского старца Зосиму, к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца. Он был юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью. Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев, и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам. Алеша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига». «Но людей он любил: он, казалось, всю жизнь жил, совершенно веря в людей, а между тем никто и никогда не считал его ни простячком, ни наивным человеком. Что-то было в нем, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он не хочет быть судьей людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит. Казалось даже, что он всё допускал, нимало не осуждая, хотя часто очень горько грустя. Явясь по двадцатому году к отцу, положительно в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было».
Е. Рерих: «Знать и осуждать – явления различные. Чем больше знает человек, тем меньше он осуждает, ибо знание исключает осуждение. Осуждает невежество. Но знать надо, дабы не умиляться масками» .
Узнав о его решении уйти в монастырь, отец, Федор Карамазов, говорит ему: «Так ты к монахам хочешь? А ведь мне тебя жаль, Алеша, воистину, веришь ли, я тебя полюбил... Впрочем, вот и удобный случай: помолишься за нас, грешных, слишком мы уж, сидя здесь, нагрешили. Я всё помышлял о том: кто это за меня когда-нибудь помолится? Есть ли в свете такой человек? А впрочем, ступай, доберись там до правды, да и приди рассказать: всё же идти на тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое. Да и приличнее тебе будет у монахов, чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками... хоть до тебя, как до ангела, ничего не коснется. Ну авось и там до тебя ничего не коснется, вот ведь я почему и дозволяю тебе, что на последнее надеюсь. Ум-то у тебя не черт съел. Погоришь и погаснешь, вылечишься и назад придешь. А я тебя буду ждать: ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!»
«Алеша «пронзил его сердце» тем, что «жил, всё видел и ничего не осудил». Мало того, принес с собою небывалую вещь: совершенное отсутствие презрения к нему, старику, напротив — всегдашнюю ласковость и совершенно натуральную прямодушную привязанность к нему, столь мало ее заслужившему. Всё это было для старого потаскуна и бессемейника совершенным сюрпризом, совсем для него, любившего доселе одну лишь «скверну», неожиданным. По уходе Алеши он признался себе, что понял кое-что, чего доселе не хотел понимать».
Решение Алексея вызвано тем же самым юношеским максимализмом, но другой окраски: «Сказано: «Раздай всё и иди за мной, если хочешь быть совершен». Алеша и сказал себе: «Не могу я отдать вместо «всего» два рубля, а вместо «иди за мной» ходить лишь к обедне».
Д. Мережковский: «Существует древняя индийская легенда: однажды, искушая Будду, Спасителя мира, злой дух, под видом коршуна, преследовал голубя; голубь спрятался на груди Будды, и тот хотел защитить его, но коршун сказал: «По какому праву отнимаешь ты мою добычу? Один из нас должен умереть - или он от моих когтей, или я от голода. Почему же тебе жаль его, а не меня? Если ты милосерд и хочешь, чтобы никто не погиб, вырежь для меня из собственного тела кусок мяса, равный голубю». Явились две чаши весов. На одну опустился голубь. Будда вырезал кусок мяса из тела своего и положил на другую чашу. Но она осталась неподвижною. Он бросил еще кусок, еще и еще, изрезал все свое тело, так что кровь лилась и обнажились кости, но чаша оставалась неподвижною. Тогда с последним усилием подошел он к ней и сам бросился в нее. И она опустилась, и чаша с голубем поднялась. Современному европейскому взгляду легенда эта кажется чудовищною, почти безумною своей чрезмерностью. Но в ней заключен глубокий смысл: спасти кого-нибудь можно, отдавая не часть, а лишь всего себя» .
Для любви не названа цена,
Лишь только жизнь одна,
Жизнь одна, жизнь одна.
А. Вознесенский
Достоевский объясняет смысл деятельной любви: «Если б и все роздали, как вы, свое имение «бедным», то разделенные на всех, все богатства богатых мира сего были бы лишь каплей в море. А потому надобно заботиться больше о свете, о науке и о усилении любви. Тогда богатство будет расти в самом деле, и богатство настоящее, потому что оно не в золотых платьях заключается, а в радости общего соединения и в твердой надежде каждого на всеобщую помощь в несчастии, ему и детям его. И не говорите, что вы лишь слабая единица и что если вы один раздадите имение и пойдете служить, то ничего этим не сделаете и не поправите. Напротив, если даже только несколько будет таких как вы, так и тогда двинется дело. Да в сущности и не надо даже раздавать непременно имения, — ибо всякая непременность тут, в деле любви, похожа будет на мундир, на рубрику, на букву. Убеждение, что исполнил букву, ведет только к гордости, к формалистике и к лености. Надо делать только то, что велит сердце: велит отдать имение — отдайте, велит идти работать на всех — идите, но и тут не делайте так, как иные мечтатели, которые прямо берутся за тачку: «Дескать, я не барин, я хочу работать как мужик». Тачка опять-таки мундир. Напротив, если чувствуете, что будете полезны всем как ученый, идите в университет и оставьте себе на то средства. Не раздача имения обязательна и не надеванье зипуна: всё это лишь буква и формальность; обязательна и важна лишь решимость ваша делать всё ради деятельной любви, всё что возможно вам, что сами искренно признаете для себя возможным. Все же эти старания «опроститься» — лишь одно только переряживание, невежливое даже к народу и вас унижающее. Вы слишком «сложны», чтоб опроститься, да и образование ваше не позволит вам стать мужиком. Лучше мужика вознесите до вашей «осложненности». Будьте только искренни и простодушны; это лучше всякого «опрощения». Но пуще всего не запугивайте себя сами, не говорите: «Один в поле не воин» и проч. Всякий, кто искренно захотел истины, тот уже страшно силен. Не подражайте тоже некоторым фразерам, которые говорят поминутно, чтобы их слышали: «Не дают ничего делать, связывают руки, вселяют в душу отчаяние и разочарование!» и проч. и проч. Всё это фразеры и герои поэм дурного тона, рисующиеся собою лентяи. Кто хочет приносить пользу, тот и с буквально связанными руками может сделать бездну добра. Истинный делатель, вступив на путь, сразу увидит перед собою столько дела, что не станет жаловаться, что ему не дают делать, а непременно отыщет и успеет хоть что-нибудь сделать. Все настоящие делатели про это знают» .
Но для Алексея монастырь – не уход от жизни, не блаженство в Эдеме, отрванном от реального мира, а школа, формирующая духовный фундамент, вырабатывающая необходимое нравственное сопротивление разлагающему внешнему влиянию. Отец Паисий говорит ему: «Пойми, Алексей, что если и возвратишься в мир, то как бы на возложенное на тя послушание старцем твоим, а не на суетное легкомыслие и не на мирское веселие». Его не случайно посылают в «жизнь» - дух должен самореализоваться в материальном мире, не быть оторванным от плоти. «Не здесь твое место пока. Благословляю тебя на великое послушание в миру. Много тебе еще странствовать. И ожениться должен будешь, должен. Всё должен будешь перенести, пока вновь прибудеши. А дела много будет. Но в тебе не сомневаюсь, потому и посылаю тебя. С тобой Христос. Сохрани его, и он сохранит тебя». «Мыслю о тебе так: изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок. Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь — что важнее всего». Мир нуждаетея именно в деятельной любви, а не в схоластических спорах, сколько ангелов поместится на острие иглы.
«В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры» - духовный мир для Достоевского – самая настоящая реальность, но он не на небесах, он здесь, вокруг нас и в нас.
«Но доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно.— Как? Чем?— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно».
Нынешнее нравственное несовершенство человека звучит в ответе Хохлаковой: «Да, но долго ли бы я могла выжить в такой жизни? — горячо и почти как бы исступленно продолжала дама. — Вот главнейший вопрос! Это самый мой мучительный из вопросов. Я закрываю глаза и спрашиваю сама себя: долго ли бы ты выдержала на этом пути? И если больной, язвы которого ты обмываешь, не ответит тебе тотчас же благодарностью, а, напротив, станет тебя же мучить капризами, не ценя и не замечая твоего человеколюбивого служения, станет кричать на тебя, грубо требовать, даже жаловаться какому-нибудь начальству (как и часто случается с очень страдающими) — что тогда? Продолжится твоя любовь или нет? И вот — представьте, я с содроганием это уже решила: если есть что-нибудь, что могло бы расхолодить мою «деятельную» любовь к человечеству тотчас же, то это единственно неблагодарность. Одним словом, я работница за плату, я требую тотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью. Иначе я никого не способна любить!»
В «Подростке» главный герой задает свой самый важный вопрос: «Я хочу знать, что именно мне делать и как мне жить?
- Что тебе делать, мой милый? Будь честен, никогда не лги, не пожелай дому ближнего своего, одним словом, прочти десять заповедей: там все это навеки написано.
- Вы только смеетесь! И притом, что я один-то сделаю с вашими десятью заповедями?
- А ты их исполни, несмотря на все твои вопросы и сомнения, и будешь человеком великим».
Банально, но в то же время не перестает из-за этого быть истинным.
«Что благое делать замыслишь, то делай для бога, а не зависти ради. Дела же своего твердо держись и не сдавай через всякое малодушие; делай же постепенно, не бросаясь и не кидаясь», - советует Подростку Макар Иванович.
«2.47. У тебя есть право только на действие, но не на его плоды. Да не будут плоды деяний поводом твоих действий, но и к бездействию не привязывайся.
3.25. Невежественный совершает действия с привязанностью к результатам, мудрые же действуют без привязанности, ради блага людей», - говорит Кришна в «Бхагават-Гите».
В индуизме есть любопытная практика содания очень красивых мандал из цветных порошков. В конце ритуала мандалы разрушаются, чтобы выработать в человеке непривязанность к результату труда, пусть даже и такого прекрасного.
Ф. Ницше: «Царство небесное» - это состояние сердца, а отнюдь не то, что находится «над землею» и грядет «после смерти». «Царство божие» не ждут – для него нет ни вчерашнего, ни послезавтрашнего дня, и через тысячу лет оно не грядет – это только опыт сердца: оно повсюду и нигде»
Это новый этап качественного изменения сознания:
А. Бейли: «3. Осознание высшего единства заменяет чувство двойственности и на этом финальном этапе исчезает ощущение себя как души и как тела. Сознание отождествляется с одушевляющей Жизнью планеты и Солнечной системы. Переживаемое при этом состояние бытия не поддается никакому выражению ни словом, ни умом, ни формой».
Бог, оставаясь трансцедентным, в то же время становится имманентным. Именно тогда возникает духовная аристократия – аристократия, сознающая своё божественное происхождение и предназначение и не ведающая ни классовых различий, ни религиозных барьеров, ни разделяющих разграничений.
С понятием «Царства Божьего» тесно связано концепция искупления, о которой так горячо говорил Иван Карамазов.
К. Юнг: «У спасения, или избавления, есть различные аспекты, и прежде всего это искупление. Искупление терминологически связано с выкупом, с покрытием долга, уплаты которого требует Творец. Но это есть грубая форма социоморфизма. Духовно спасение можно понимать только как достижение совершенства, как богоуподобление. Самая идея оправдания приводит к ложным результатам и может вести к вырождению христианства. Трудно даже понять, что Богу нужно было оправдание, которое является результатом уголовного процесса, нужно было получать выкуп. В действительности в более глубоком смысле Богу нужно реальное изменение, преображение человека, творческий ответ на Божий зов. К чести русской религиозно-философской мысли нужно сказать, что она всегда резко восставала против судебного понимания христианства и искупления. Явление Христа понималось не как исправление греха, не как предложенный выкуп, а как продолжение миротворения, как явление Нового Адама»
А. Бейли: «Христос приходит не для спасения человечества от результатов его собственных грехов, а чтобы еще раз показать человечеству, как спасти себя в новых условиях и при наличии тех новых возможностей, которые открываются перед миром» .
В. Новодворская: «Когда Христос умирал на Голгофе, он, конечно, должен был знать, и он знал, что он спасает отнюдь не людей. Он спасал только свою совесть и свою честь. А люди должны были сделать свои выводы и повторить его путь. Иначе нет никакого спасения, и даже быть его не может. Нельзя спастись чужими муками, чужими терновыми венцами, чужим распятием, чужим героизмом. Спасение приходит к человеку непосредственно. И спасение надо заслужить, надо попотеть за спасение» .
Е. Рерих: «Немыслимо, чтобы один человек мог простить или отпустить грехи другому человеку, то есть нейтрализовать или прекратить ход и развитие порожденных данным проступком причин. И корни, и следствия этих энергий вне власти человеческой. Колесо причинности, пущенное в действие, не может быть остановлено ни раскаянием, ни отпущением греха даже за плату. И все же дана формула «Прощаются тебе твои грехи». Но даже последователям Сказано: «Возьми крест свой и следуй за Мною». Не от следствий проступков Освобождает Учитель, произнося указанную формулу, но от давления груза, мешающего духу двигаться по спирали эволюции. Именно сбросив тяжесть, парализующую дух, устремляется освобожденное сознание по пути восхождения, но взяв крест с собою, то есть карму свершенных деяний. Таким образом, не об отпущении греха говорится, но об освобождении от власти его над сознанием, мешающей сознанию двигаться. Столько говорилось о милосердии, что сущность понятия утеряна. Разбойник, мытари и блудница были приближены, имели доступ и преуспели. Связывали это понятие с всепрощением. Можно ли простить преступления? Всякому ли разбойнику доступ? Не заблуждайтесь. Никому ничего прощено быть не может. Кто будет прощать, когда каждый сам себе судья? И как можно простить грех, то есть прервать цепь причин и следствий и тем нарушить закон? «Возьми крест свой и следуй за Мной» – условие нерушимое. «И приходящего ко Мне не Изгоню вон» – условие первое. Значит, прежде всего надо прийти, независимо от того, кто ты, праведник или грешник, то есть устремиться и, устремившись, поднять свой крест, то есть груз порожденных в прошлом причин взять сознательно на свои плечи для их изжития» .
Доктрина кармы противоречит буквальному толкованию догмата об «искуплении грехов», который Е.П. Блаватская называет «чистой сентиментальностью, взявшей верх над мыслительными способностями, которую никогда не воспримет истинный филантроп или альтруист. Это даже не мечта эгоизма, а кошмар человеческого интеллекта». «Они верят в прощение и отпущение всех грехов. Им обещают, что если только они будут верить в кровь Христову (невинную жертву!), в кровь, принесенную Им во искупление грехов всего человечества, то это загладит грехи любого смертного. А мы не верим ни в искупление чужой вины, ни в возможность прощения малейшего греха, никаким Богом, ни даже «личным Абсолютом» или «Беспредельным», если такое явление вообще может иметь место»
Само Евангелие говорит отнюдь не об «искуплении» грехов: «сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» - обратите внимание на ключевые слова - не «за грехи ваши», а «во оставление грехов». Грех – ср. славянское «огрех», «ошибка». У греков это понятие обозначалось словом ;;;;;;;;, обозначающим «промах, непопадание в цель», в своей сущности – это не столько само действие, сколько мысль, предшествующая ему, заблуждение, ошибка в рассуждении. Но это относится к деятельности индивидуального сознания, и исправить ошибки мышления не в силах никто, кроме самого человека. Задачей Христа было указать на эти ошибки в мышлении, обратить внимание людей к новым ценностям, соответствующим уровню духовно-нравственного и интеллектуального развития человечества в эту эпоху, и дать методику достижения более высоких состояний сознания. Но когда нам говорят, что все зависит только от нас самих, от нашего выбора и от наших поступков, мы начинаем кричать – «распни его, распни!» Христа в данном случае надо понимать как принцип, существующий потенциально в каждом человеке. В эзотерике он так и называется – принцип Христа. Его функция – осуществление связи между материальным и духовным мирами, то есть именно функция Логоса в плане метафизическом.
Ф. Ницше: «Психология Евангелия» не ведает понятий вины и наказания, не ведает и «вознаграждения». «Грех» и любая дистанция между богом и человеком упразднены, в том-то и заключается «радостная весть». Блаженство не обещают и не связывают с выполнением условий: блаженство - единственная реальность, а остальное - знаки, чтобы говорить о ней. Не веровать, а действовать. Сводить свою христианскую веру к феноменам сознания – значит отрицать христианство. Бог принес своего сына на заклание ради прощения грехов. Вот и покончено с евангелием, да как! Искупительная жертва, да еще в самой отвратительной форме – невинного приносят в жертву за грехи виновных! Какое устрашающее язычество! Ведь Иисус упразднил понятие «вины» - он устранил пропасть, разделяющую бога и человека, его жизнь была этим единством бога и человека – его «радостной вестью», единством не как привилегией! Единственная психологическая реальность «искупления» - это глубочайшее инстинктивное понимание того, как надо жить, чтобы ощущать себя живущим «на небесах», в «вечности»,- тогда как при любом ином поведении отнюдь не пребываешь «на небесах». Не новая вера, а новый путь жизни. Жизнь искупителя и была лишь таким практическим поведением,- смерть не чем иным. «Радостный вестник» умер, как жил, как учил,- не ради «искупления людей», а для того чтобы показать, как надо жить. Практическое поведение вот что завещал он человечеству»
Е. Рерих: «Кого Победил Я вовне? Фарисеев? Синедрион? Толпу неиствующую? Римских воинов? Разве Я с ними Боролся? Нет, не их Побеждал и Победил Я, но Себя. И Я, победивший Себя, Победил мир. Но Я – Путь, но Я – Истина, но Я – Жизнь. Идущий Моим путем Мне наследует. Вы, идущие за Мною, идите путем победы над собой. Я Явил пример и Указал путь. Идите в сознании значения этой единственно ценной победы – победы над самим собой» .
«Еще теперь возможна такая жизнь, для известных людей даже необходима: истинное, первоначальное христианство возможно во все времена», - утверждает Ницше в «Антихристианине».
Н. Бердяев: «Хотел бы я, чтобы у русских людей были некоторые добродетели Заратустры: дарящая добродетель, творческая избыточность, благородство, мужественность, солнечность, горный восходящий дух. Мы долго-долго нисходили. Пора, время уже начать восходить, перейти от жизни необъятных равнин к жизни горной. В восхождении раскроется нам другой, тайный лик Христа, Которого так страстно искала душа великого слепца Ницше» .
Даосизм, критикуя социальную несправедливость, не призывал к каким-либо изменениям, их кредо было «изменяй себя - и только».
Д. Кришнамурти: «Но усилиями отдельных личностей не искоренить в мире жестокость и насилие. Для того же, чтобы изменились все люди, потребуется, вероятно, неопределенно долгое время. Все - это прежде всего вы сами. Ваш вопрос выдает желание избежать немедленной трансформации самого себя, не правда ли? По существу, вы спрашиваете: «Что толку в моем изменении, если не изменится никто другой?» Долгий путь начинается с первого шага. Однако в действительности вы не хотите меняться; вы хотите, чтобы все оставалось так, как есть, особенно если вы сами наверху. Мир – это вы, а значит, проблема – в вас. Мир не изменится, пока не изменитесь вы» .
М. Холл: «Внешнее улучшение общества должно проистекать из внутреннего просветления человеческого существа» .
Т. Карлейль: «Эта Вселенная имеет свои законы. Если вы живете с Законом в согласии, то Законодатель будет к вам дружелюбен; если нет – нет. Увы! Ничем вы не произведете следующего алхимического превращения: «Дан мир Рабов. Извлечь Честность из их соединенного действия». Это перегонка раз навсегда невозможная. Пропускайте его через реторту за ретортой. Получаться будет все-таки Бесчестность в новом наряде, с новыми красками, пока мы продолжаем оставаться холопами, каким образом может явиться какой-нибудь герой, чтобы нами управлять? Нами управляет только «лжегерой», имя которого Шарлатан, дело и приемы управления которого Угодничество, а также Лживость и Самодовольство. И поэтому, если ты снова спросишь: «Что же надо делать?» - позволь мне ответить тебе: «Через тебя в настоящее время почти ничего. Для тебя, каков ты сейчас, то, что ты должен делать, если возможно, это перестать быть пустым отголоском сплетен, эгоизма, близорукого дилетантизма и сделаться хотя бы в бесконечно малом масштабе, верной, внимательной душой. Ты должен обратиться к твоему внутреннему человеку и посмотреть, есть ли там какие-нибудь следы души, а до тех пор ничего не может быть сделано! О брат! Мы должны, если возможно, воскресить в себе хоть частицу души и совести, переменить наш дилетантизм на искренность, наши мертвые сердца из камня на живые сердца из плоти. Тогда мы различим не одно, но, в более ясной или более смутной последовательности, целую бесконечность того, что может быть сделано. Не будет ли это делом, достойным исполнения: освобождать себя от шарлатанов, от лжегероев; все более и более освобождать от них целый мир? Они – единственная отрава мира. Раз мир от них свободен, он перестанет быть миром Дьявола, во всех своих фибрах презренным, проклятым, - и начнет быть миром Бога, благословенным и ежечасно приближающимся к благословению» .
В. Соловьев: Но «Думать, что одной наличной добродетели нескольких лучших людей достаточно, чтобы переродить нравственно всех остальных, значит переходить в ту область, где младенцы рождаются из розовых кустов и где нищие за неимением хлеба едят сладкие пирожки. Ведь вопрос здесь именно не в том только, достаточно ли нравственных усилий отдельного лица для его совершенствования, а еще и в том, возможно ли, чтобы другие люди, никаких нравственных усилий не делающие, начали их делать» .
«Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и всё будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства», - предрекает Достоевский в «Братьях Карамазовых».
Тот в ком с детства кровь от страха стынет,
Не способен жить при равенстве и братстве.
Сорок лет вожу народ в пустыне
Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.
А. Городницкий «Монолог Моисея»
Социология без философии истории и без этики не имеет смысла. «Истина, добро и свобода суть главные и постоянные идеалы, к осуществлению которых направляется человеческая природа в главных элементах своих - разуме, чувстве и воле», - пишет Розанов.
Истина, как всегда, лежит посередине. Необходимо изменять сознание каждого отдельного человека, но и развивать общественное сознание тоже надо. Общество состоит из отдельных людей, и исправление сознания каждого происходит индивидуально и лежит на совести самого человека. Эволюция сознания общества в целом лежит на плечах духовных лидеров нации, в основном – общественных деятелей или представителей культуры. Они могут и не создавать новых ценностей – достаточно постоянно напоминать человечеству о ценностях вечных и незыблемых. Бывало, что произведения искусства – литературы, живописи, музыки формировали сознание целых поколений. Содействовать этому, создавать условия для максимальной творческой самореализации всего народа - задача государства. И если оно тормозит это развитие или вообще сводит движение к регрессу – то это государство антихриста.
В. Соловьев: «Если Россия не исполнит своего нравственного долга, если не отречется от национального эгоизма, если она не откажется от права силы и не поверит в силу права, если она не возжелает внутренно и крепко духовной свободы и истины, – она никогда не может иметь прочного успеха ни в каких делах своих, ни внешних, ни внутренних»
Е. Трубецкой: «Универсализм русского гения и его демократизм — два выражения одной и той же сущности. Форма всеобщности и по тому самому демократические формы жизни составляют для нас историческую необходимость. От нас зависит только вложить в эти формы то или другое содержание, сделать выбор между массовым деспотизмом и демократическою свободою, между господством силы и господством права. Самый выбор всецело зависит от того, насколько сильны в нашем народном сознании привитые христианством нравственные начала» .
Проблема любой нации – это соотношение отдельной личности и государства, и сознание самой нации формируется на стыке их взаимного влияния.
Н. Бердяев: «Трагизм ситуации человека заключается в том, что он принужден жить в природном и объективированном порядке, т. е. доля действия на него необходимости больше доли действия в нем свободы. Общество не есть ни особое существо, ни организм. Но общество есть некая реальность. Реальность не только «я» и «ты», но и «мы». Но реальность «мы» нисколько не дает права признавать примат общества над человеческой личностью. Вне человека и отношений человека к человеку, общества не существует, или существует, как отчуждение вовне природы самого человека. Человек есть существо природное, социальное и духовное. Он также есть существо свободное и рабье, склонное к жертве и любви и к эгоизму, высокое и низкое, несущее в себе образ Божий и образ мира, природного и социального. И потому человек определяется своим отношением к Богу, к природе, к обществу. Важнее всего сознать, что человек принадлежит не только общественному плану, но и плану духовному, и в этом источник его свободы. Свобода человеческой личности не может быть дана обществом и не может по своему истоку и признаку зависеть от него – она принадлежит человеку, как духовному существу. Общество, если оно не имеет тоталитарных претензий, должно лишь признать эту свободу. В действительности неотъемлемые права человека, устанавливающие границы власти общества над человеком, определяются не природой, а духом. Это духовные права, а не естественные права, природа никаких прав не устанавливает» . Временная личность имеет ценность только как инструмент для получения опыта, необходимого для развития индивидуальности, вечного высшего «Я».
Е. Рерих: «Личность и личное превращаются в индивидуальное, а индивидуальное в космическое» Но сознание не должно становиться безликим и безличным, оно безгранично расширяется и становится сверхличным. Чем больше степень осознанности каждого человека, тем больше толпа превращается в народ. Интересно, что некоторые исследователи приходят к выводу, что Россия
Г. Федотов: «органически порождает деспотизм из своего национального духа, или своей геополитической судьбы, более того, в деспотизме всего легче осуществляет свое историческое призвание» Похоже, что Россия живет под виянием Седьмого Луча Церемониального Порядка, или Ритуала, высшим аспектом проявления которого является идеальное общество, а низшим - тирания и диктатура.
Влияние государства может быть двояким: во все времена до революции реформы в России инициировало само государство, или его правитель – князь Владимир, Петр1-й, Екатерина 2-я, Александр 1-й и Александр 2-й. Но эти реформы были направлены на движение нации вперед, к новым ступеням культуры и духовности. Революция и вся последующая политика нового государства – это движение назад, к неосознанности, к бессмысленному и безропотному подчинению правящей верхушке, когда отнимается даже само право на самостоятельное мышление. Но Чаадаев говорил: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами».
Сколь бы ты не супил бровь —
Повторяю вновь и вновь:
Индивид имеет право
На свободную любовь!
Н. Бердяев: «Более всего не терпят людей самостоятельной и оригинальной мысли, не вмещающихся ни в какие привычные рутинные категории. У нас часто убивают людей посредством приклеивания ярлыков – «реакционер», «консерватор», «оппортунист» и т. п. Для низвержения фиктивной власти слов нужна свобода слова. В атмосфере несвободы процветают пустые слова, и они неопровержимы. Реальности, стоящие за словами, не могут быть выявлены. Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырождением слов. Свобода слов ведет к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных. Лживые и пустые слова будут продолжать звучать, но они не будут иметь того ореола, который создается для них атмосферой гнета и придавленности»
Е. И. Рерих в «Гранях Агни-йоги» пишет о необходимости «культуры слова», которая включает в себя, не только правильное словоупотребление, но и отказ от лживых слов, понятий, идей, а также пустословия, подчеркивая, что «каждое слово, сказанное всуе», разрушает энергетическую оболочку человека.
Спор о сущности государства и роли церкви отражен в произведении «Братья Карамазовы», где персонажи обсуждают статью Ивана Карамазова на тему соотношения государства и церкви.
«Уже выйдя из университета и приготовляясь на свои две тысячи съездить за границу, Иван Федорович вдруг напечатал в одной из больших газет одну странную статью, обратившую на себя внимание даже и неспециалистов, и, главное, по предмету, по-видимому, вовсе ему незнакомому, потому что кончил он курс естественником. Статья была написана на поднявшийся повсеместно тогда вопрос о церковном суде».
«Духовное лицо, которому я возражал, утверждает, что церковь занимает точное и определенное место в государстве. Я же возразил ему, что, напротив, церковь должна заключать сама в себе всё государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то в сущности вещей несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего развития христианского общества, – но не в смысле католическом».
Один из персонажей, участвующих в споре, Миусов, обвиняет Ивана в ультрамонтанстве.
На эти упреки отвечает отец Паисий:
«Совершенно обратно изволите понимать! Не церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье дьяволово искушение! А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле».
«По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем все подчиено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, тоько к мечу прибавилась ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство; играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово? Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм, прежде всего, с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Ведь и социализм порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную вожаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием! По делам их узнаете их!»
Мережковский в статье «Лев Толстой и Достоевский», в сущности, стоит на позиции Миусова, когда пишет, имея в виду церковь земную:
«Не только исторической, здесь нет и мистической противоположности Христа Антихристу: по толкованию самого же Достоевского, православной церкви определено «царствовать и на земле», все языческое государство не уничтожится, но лишь преобразится в Церковь Христову; а ежели так, то и меч Кесаря не будет упразднен, а преображен в иной меч, так что, и сделавшим Божиим, царство все-таки останется царством и меч - мечом, хотя уже не грубым, насильственным, железным, но все же сильным, властным, твердым, может быть, даже более твердым, чем какой бы то ни было железный меч». В данном случае Мережковский ошибается: надо отличать истинную теократию как непосредственную власть Бога, действующую в каждом человеческом сердце, или агиократию (власть святых), по терминологии П. Новгородцева, от клерикализма как власти духовенства. Смысл живого богообщения Достоевский описывает в рассказе «Сон смешного человека»: «Они почти не понимали меня, когда я спрашивал их про вечную жизнь, но, видимо, были в ней до того убеждены безотчетно, что это не составляло для них вопроса. У них не было храмов, но у них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной».
О Русь, в предвиденьи высоком
Ты мыслью гордой занята:
Каким ты хочешь быть Востоком,
Востоком Ксеркса иль Христа?, -
пишет В. Соловьев.
И до сих пор Россия не определилась со своим выбором:
… ты стоишь, немея,
У перепутного креста,
Ни Зверя скипетр поднять не смея,
Ни иго легкое Христа.
В. Иванов
«И для Достоевского не был решен вопрос, каким образом Ксерксов Восток будет побежден Востоком Христовым. Или, говоря языком двух древнерусских сказаний – «Повести о Белом Клобуке» и о «Вавилонском царстве» - впервые здесь, во всемирно-исторических судьбах России, соприкоснулись каким-то таинственным и окончательным соприкосновением два самые противоположные идеала, два венца, два «конца»: венец православного Рима, венец Христова царства, которое не от мира сего, «Белый Клобук», и венец «нечестивейшего из царей» Навуходоносора, переданный, будто бы, московским царям византийскими кесарями, венец проклятого Богом, «змеиного» Вавилонского царства - от мира сего, венец Антихриста. - Какой из этих двух венцов возобладает?», - пишет Мережковский, но и здесь он немного промахивается:
- Я читал эту книгу, на которую вы возражали, - обратился он к Ивану Федоровичу, - и удивлен был словами духовного лица, что «церковь есть царство не от мира сего». Если не от мира сего, то стало быть и не может быть на земле ее вовсе. В святом Евангелии слова: «не от мира сего» не в том смысле употреблены. Играть такими словами невозможно. Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь на земле, - говорит отец Паисий.
И Иван, и отец Паисий имеют здесь в виду не церковь как юридическое лицо, как общество лиц, объединенных общей верой, таинствами и священноначалием, либо как некую структуру принуждения, хотя бы и духовного, что было бы похоже на инквизицию, а достижение каждым членом общества такого уровня самоосознания, когда само общество превращается в Церковь по существу, то есть, по богословскому определению, единство Святого Духа в живых разумных творениях Божиих, пытающихся своей жизнью исполнить Евангелие. Церковь как организация сама состоит из тех же людей, которые составляют и общество, и болеет теми же болезнями, что и вся нация, поэтому на сегодняшний день она сама нуждается в «изгнании бесов» и «исцелении». Имея же в виду Церковь как духовный феномен, Достоевский пишет: «Не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей» (как выражается о церкви автор, которому возражаю), а напротив всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне, и стать не чем иным как лишь церковью и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели. Все же это ничем не унизит его, не отнимет ни чести, ни славы его, как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственную ведущую к вечным целям», - поясняет Иван Карамазов.
«Правда, — усмехнулся старец, — теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает всё же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь».
Д. Андреев: «Историческая неудача всех трех христианств сводилась к тому, что и католичество, и византийское православие, и, позднее, протестантские церкви остались только церквями, и притом не с большой, а с малой буквы. Драма исторического христианства заключается в том, что ни одна из церквей не превратилась в форму совершенного народоустройства, способную выразить и осуществить завет христианства, его мистический и этический смысл.
Православная русская церковь, столько веков водительствовавшая обществом в духовном отношении, к пониманию ее конечной цели неспособна, трансфизический смысл ее существования – в ином и что на пути к этой цели пора выдвинуть новую силу. Православие, как учение и практика, сформировалось в основном еще в Византии, на давно миновавших стадиях общего культурного сознания. Естественно, что оно не могло и впоследствии освободиться от некоторого архаического примитивизма, от известной узости и тесноты культурного сознания и общественного мышления» .
В. Соловьев: «Европейские социалисты требуют насильственного низведения всех к одному чисто материальному уровню сытых и самодовольных рабочих, требуют низведения государства и общества на степень простой экономической ассоциации. «Русский социализм», о котором говорил Достоевский, напротив, возвышает всех до нравственного уровня Церкви как духовного братства, хотя и с сохранением внешнего неравенства социальных положений, требует одухотворения всего государственного и общественного строя чрез воплощение в нем истины и жизни Христовой. Если этот общественный идеал Достоевского прямо противуположен идеалу тех современных деятелей, которые изображены в «Бесах», то точно так же противуположны для них и пути достижения. Там путь есть насилие и убийство, здесь путь есть нравственный подвиг»
В. Розанов: «Но это связанное состояние есть только временное; и если течение наших идей изменяется со всякою переменой в нашей организации, то мы и представить себе затрудняемся, что почувствует наш дух и что подумает он, когда станет от нее свободен и чист. Как невозможно, действительно невозможно для него теперь примирение, так, быть может, необходимо и невольно будет оно тогда. И станет «земля новая и небо новое», сказано о последнем дне, в который «отрет Бог всякую слезу», и в этих словах указано разрешение затруднения, которое пока для нас непреодолимо».
В. Соловьев: «Дух Божий в человечестве, или царство Божие, для своего действительного явления требует совершеннейшей организации, которая и вырабатывается всемирной историей. Степень подчинения лица обществу должна соответствовать степени подчинения самого общества нравственному добру, без чего общественная среда никаких прав на человека не имеет. Необходимо так совершенствовать общество, чтобы оно стало организованной нравственностью».
П. Новгородцев: «Личность и общество не представляют собой каких-то самодовлеющих и противостоящих друг другу субстанций; они растут из одного корня и стремятся к одному свету. Как образ и путь Абсолютного в истории, личность заключает в себе такие стремления, которые идут далеко за пределы субъективного сознания и указывают на необходимость взаимодействия лиц в их совместном нравственном творчестве .
Какими методами предполагали совершенствовать общество русские религиозные философы? Основным понятием в их учении помимо Софии была соборность, означающая свободное духовное единение людей как в церковной жизни, так и в мирской общности, общение в братстве и любви. Этот термин не имеет аналогов в других языках. По их мнению, именно историческая приверженность Руси к соборности определяет её особую миссию и судьбу.
А. Хомяков: «Соборность означает сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям» . Соборность кардинально противоположна учению марксистов:
Г. Федотов: «Если под демократией понимать механическую систему, построенную на числе и равенстве социальных атомов, то соборность есть ее коренное отрицание»
Н. Бердяев: «Внешних признаков для соборности не существует, они существуют для организации в государстве и обществе. Это есть таинственная жизнь Духа. «Мы» в соборности не есть коллектив. Коллективизм не соборность, а сборность. Он носит механически-рациональный характер. Объективация страстей, интересов, ненависти людей и групп может принять форму коллектива. На этой почве может образоваться ложная мистика коллективизма, и она может быть очень динамичной. Через коллективное сознание и коллективную совесть, получающие мистический характер, начинает господствовать одна группа людей над другими группами. Коллективизм – орудие господства, и за ним скрыта воля к могуществу» .
Не механическое уравнивание, нивелирование, считают они основой демократии, а свободное развитие каждой личности:
В. Соловьев: «Всеединая идея может окончательно реализоваться или воплотиться только в полноте совершенных индивидуальностей, значит, последняя цель всего дела есть высшее развитие каждой индивидуальности в полнейшем единстве всех»
Е. Рерих: «Как совместить кооперацию с индивидуализацией и сотрудничество и единение с одиночеством? Малое сознание безнадежно запутается в противоречиях. Но на примере оркестра видим, как индивидуальность и мастерство отдельного инструмента не нарушают, а именно, наоборот, усиливают общую гармонию. На одних и тех же инструментах и на одной ноте нельзя исполнить ничего, не говоря уже о сложных вещах. Так и величественная симфония жизни исполняется на сложнейших инструментах духа всевозможнейших степеней сознаний, и их различие и разнообразие только обусловливают сложность и красоту исполненного произведения, которое называется жизнью» .
«Принцип Христа» в каждом человеке должен превратиться из латентного в активный.
А. Бейли: «Две тысячи лет назад Задача Христа, Его главная миссия, заключалась в том, чтобы продемонстрировать божественные возможности и способности, заложенные в каждом человеческом существе. Его слова о том, что все мы – сыны Божьи и имеем одного общего Отца, в будущем будет считаться уже не красивым, мистическим и символическим утверждением, но научным положением» .
Э Толле: «Второе пришествие» Христа – это не приход какого-то человека, а трансформация человеческого сознания, сдвиг от времени к присутствию, от мышления к чистому сознанию. Если бы Христос вернулся завтра в каком-нибудь другом воплощении, он сказал бы те же самые слова: «Я есть Истина. Я есть божественное присутствие. Я есть вечная жизнь. Я есть в каждом из вас. Я есть Здесь. Я есть Сейчас» .
В. Малявин: «Согласно Лао-цзы, ирония «достижений цивилизации» состоит в том, что проповедь добра и рассуждения о духовности точно указывают, чего лишилось общество. Жизненная мудрость Лао-цзы предполагает не слепую веру в Путь и даже не доверие к нему, а интимную уверенность в его присутствии. В чань-буддийской литературе постижение «природы Будды» в себе уподоблялось «встрече с отцом на людном перекрестке»: нам нет нужды спрашивать у окружающих, не обознались ли мы» . Собственная трактовка христианства и его ценностей у Ницше звучит следующим образом: «Благая весть»- она ведь как раз о том, что противоречий больше нет; вера, какая заявляет здесь о себе, - она не завоевана, она просто здесь. Эта вера не доказывается ни чудесами, ни наградами, ни обетованиями, тем более уж не «писанием»; она всякий миг сама себе чудо, награда, доказательство, «царство божие». Эта вера и не формулируется – она живет, противясь формулам. Никакое слово нельзя здесь понимать дословно – для нашего антиреалиста это непременное условие, иначе он вообще не сможет говорить. В Индии он пользовался бы понятиями санкхьи, в Китае – понятиями Лао-цзы, да и не заметил бы разницы» .
В. Соловьев: «Мир не должен быть спасен насильно. Задача не в простом соединении всех частей человечества и всех дел человеческих в одно общее дело. Можно себе представить, что люди работают вместе над какой-нибудь великой задачей и к ней сводят и ей подчиняют все свои частные деятельности, но если эта задача им навязана, если она для них есть нечто роковое и неотступное, если они соединены слепым инстинктом или внешним принуждением, то, хотя бы такое единство распространялось на все человечество, это не будет истинным всечеловечеством, а только огромным «муравейником». Дело не в единстве, а в свободном согласии на единство. Дело не в великости и важности общей задачи, а в добровольном ее признании»
Москва, ты не веришь слезам — это время проверило.
Железное мужество, сила и стойкость во всем…
Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,
Ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.
Окуджава
Какая традиция возобладает в России и русских – СТАЛина или БУЛАТа Окуджавы?
Д. Мережковский: «Как бы спор этот ни решился, он будет иметь значение не для одной России; и во всяком случае, он или нигде не решится окончательно, или - здесь, в России, на последнем рубеже между прошлым и будущим, между Востоком и Западом, между «Ксерксом и Христом», в стране Петра и Пушкина, Л. Толстого и Достоевского, в стране величайшей всемирно-исторической полярности. Или нигде, или здесь должна вспыхнуть последняя соединяющая искра – «неимоверное видение», которым «кончится все»
В. Иванов: «Мистики Запада и Востока согласны в том. что именно в настоящее время славянству, и в частности России, переданнекий светоч, вознесет ли его наш народ или выронит, - вопрос мировых судеб. Горе, если выронит, не для янего одного, но и для всех; благо для всего мира, если вознесет»
П. Новгородцев: «В русском сознании мы встречаем и иную веру в народ, нашедшую самое яркое выражение в творчестве Достоевского. Это – вера религиозно-мистическая и в то же время реалистическая. Народ является здесь не предметом поклонения, а только средой обнаружения народного духа. Сам по себе в своей естественности и непосредственности, народ может быть и плох, и хорош, и потому не народу надо поклоняться, а идеалам и святыням его».
Достоевский: «Я вот, например, написал в январском номере «Дневника», что народ наш груб и невежествен, предан мраку и разврату, «варвар, ждущий света». А между тем я только что прочел в «Братской помочи» (сборник, изданный Славянским комитетом в пользу дерущихся за свою свободу славян), — в статье незабвенного и дорогого всем русским покойного Константина Аксакова, что русский народ — давно уже просвещен и «образован». Что же? Смутился ли я от такого, по-видимому, разногласия моего с мнением Константина Аксакова? Нисколько, я вполне разделяю это же самое мнение, горячо и давно ему сочувствую. Как же я соглашаю такое противоречие? Но в том и дело, что, по-моему, это очень легко согласить, а по другим, к удивлению моему, до сих пор эти обе темы несогласимы. В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе — мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее похваливает, в принцип свою мерзость возводит, утверждает, что в ней-то и заключается I’Ordre и свет цивилизации, и несчастный кончает тем, что верит тому искренно, слепо и даже честно. Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать» .
Идея Достоевского судить народ «не по делам, а по идеалам», может быть, и прекрасна, но вряд ли осуществима: сложно другим народам, да и части собственного народа, помнить о великих идеалах русской нации, когда ее дела постоянно противоречат им – то мы пытаемся раздуть мировой пожар на горе всем буржуям, то призываем к всеобщему Апокалипсису, причем, и в том, и в другом случае мы искренне верим, что несем миру несомненное благо. Но во всех этих случаях мы предлагаем не идеалы, а идеи не самого лучшего качества, поэтому нам сначала надо научиться отделять чьи-то скудоумные теории от вечных идеалов. В противном случае результат предсказуем: хотели как лучше, а получилось как всегда.
И. Ильин, написавший о патриотизме в книге «Путь духовного обновления» немало вдохновенного и прекрасного, подразумевает под истинным патриотизмом непременно критическое отношение к тому, что в истории и в сегодняшней жизни Родины вызывает обоснованное недовольство. «Любить свой народ и верить в него, верить в то, что он справится со всеми историческими испытаниями, восстанет из крушения очистившимся и умудрившимся, — не значит закрывать себе глаза на его слабости, несовершенства, а может быть, и пороки. Принимать свой народ за воплощение полного и высшего совершенства на земле было бы сущим тщеславием, больным националистическим сомнением. Настоящий патриот видит не только духовные пути своего народа, но и его соблазны, слабости и несовершенства. Духовная любовь вообще не предается беспочвенной идеализации, но созерцает трезво и видит с предметной остротой. Любить свой народ не значит льстить ему или утаивать от него его слабые стороны, но честно и мужественно бороться с ними. Национальная гордость не должна вырождаться в тупое самомнение и плоское самодовольство; она не должна внушать народу манию величия. Россия должна проходить не в кичливом убеждении исключительного превосходства перед другими христианскими народами, как и народами нехристианскими, а в единстве и согласии с ними, что никак не отрицает самобытности, специфики русско-христианского пути».
Д. Мережковский: «Святая Россия для Достоевского - все же далекое, если не далекое прошлое, как для славянофилов, то далекое будущее»
А. Гулыга: «Сегодня родина в беде. Как и три с половиной века назад, Россия ввергнута в смуту. Народ бедствует, преступно расточаются наши богатства. Чего фашисты не добились силой оружия, навязано нам силой денег и антинациональной политикой. Люди озлоблены и развращены. Уместно ли в этих условиях вспоминать о русской идее? Рассуждать о всемирном единении и космическом преображении человечества, когда повсюду льется кровь и многие живут за гранью нищеты? Какая там всемирная отзывчивость, когда не отзываются на призывы помочь в беде и восстановить справедливость! И все же, кто во мраке ночи не стремится к солнечному свету? Только силою национального единства и соборного согласия Россия может выздороветь и стать могучей державой. До космического преображения человечества далеко, а спасать Россию нужно сегодня. Спасти Россию может только национальное возрождение и сплочение. Нас много. Неужели нам не найти общую программу действий? Мы - русские»
9. «РУССКАЯ ИДЕЯ»
Первым «русскую идею» высказал «сумасшедший» Чаадаев в письме к А. Тургеневу: «Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привя¬занностей, страстей, идей и интересов Европы. Провидение создало нас слишком великими, чтоб быть эгоистами… оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам инте-ресы человечества… все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить… в этом наше будущее, в этом наш прогресс… мы представляем огромную непо¬средственность без тесной связи с прошлым мира, без какого-либо безуслов¬ного со¬от¬но¬шения к его настоящему… в этом наша действи-тельная логическая данность… если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последующий прогресс во веки будет лишь аномалией, анахрониз¬мом, бессмыс¬ли-цей». Здесь Чаадаев применяет евангельскую мысль о том, что последним суждено стать первыми, не к отде¬ль¬ному человеку, а к нации. Суждено – это потенция, возможность, но нация может и свернуть с пути и не исполнить своего предназначения, которое тогда будет передано другой нации.
Н. Бердяев: «Национальная самобытность ничего общего не имеет с отсталостью, – она должна выявиться на высших, а не на низших ступенях развития. Наиболее самобытной будет грядущая, новая Россия, а не старая, отсталая Россия. Подлинное национальное сознание может быть лишь творческим, оно обращено вперед, а не назад. И еще не следует смешивать темного, дикого, хаотического азиатского Востока с древней культурой азиатского Востока, представляющего самобытный духовный тип, привлекающий внимание самых культурных европейцев. На Востоке – колыбель всех великих религий и культур. Культура греческая, культура итальянская в эпоху Возрождения, культура французская и германская в эпохи цветения и есть пути мировой культуры единого человечества, но все они глубоко национальны, индивидуально-своеобразны. Все великие национальные культуры – всечеловечны по своему значению.
Совершенно лишено всякого смысла противоположение общечеловеческой ориентировки жизни ориентировке национальной. Всечеловечность не имеет ничего общего с интернационализмом, всечеловечность есть высшая полнота всего национального. Призыв забыть о России и национальном и служить человечеству, вдохновляться лишь общечеловеческим ничего не значит, это – пустой призыв. Реальность всечеловечества зависит от реальности России и других национальностей. Россия – великая реальность, и она входит в другую реальность, именуемую человечеством, и обогащает ее, наполняет ее своими ценностями и богатствами. Если недопустимо противоположение идеи человечества идее национальности, то недопустимо и обратное противоположение. Нельзя быть врагом единства человечества во имя национальности в качестве националиста. Такое обращение национальности против человечества есть обеднение национальности и ее гибель» .
Достоевский: «особенность русского гения заключается в его всемирной отзывчивости, что, соответственно с этим, – русскому народу не свойственно желание «укрепляться от всех в своей национальности, чтобы ей только одной все досталось». «Мы не враждебно (как, казалось, должно было бы случиться), а дружественно, с полной любовью приняли в душу нашу гениев чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, сталь вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей» .
Культурная задача России, соответственно с этим, формулируется Достоевским так –
«Стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!»
Сам Достоевский пишет: «Величайшее из величайших назначений, уже сознанных русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству. Подумайте и вы согласитесь, что славянофилы признавали то же самое, — вот почему и звали нас быть строже, тверже и ответственнее русскими, — именно понимая, что всечеловечность есть главнейшая личная черта и назначение русского» .
Восток дает содержание, Запад – форму. Объединяя в себе и Восток и Запад, не предназначена ли Россия для воплощения совершенной красоты и гармонии –внутреннего единства формы и содержания?
Пойми великое предназначенье
Славянством затаенного огня.
В нем брезжит солнце завтрашнего дня
И крест его – всемирное служенье.
Максимилиан Волошин
«Возможно, что толчком к этим мыслям Достоевского послужила речь В. Соловьева «Три силы». Он говорил, что «три коренные силы» управляют человеческим развитием: первая сила, центростремительная, ставит себе целью подчинить человечество одному верховному началу, уничтожая многообразие частных форм, подавив свободу личной жизни; вторая сила, центробежная, отвергает значение общих объединяющих начал. Результат исключительного действия первой силы был бы таков: «один господин и мертвая масса рабов»; наоборот, крайним выражением второй сиы был бы «всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи»; третья сила, Божественная, «дает положительное содержание двум первым, освобождая их от исключительности, примиряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и элементов. От народа, носителя третьей, Божественной силы, требуется только свобода от всякой ограниченности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требуется, чтобы он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низшей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с ее мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего мира».
В. Соловьев: «Эта центральная идея, которой служил Достоевский во всей своей деятельности, была христианская идея свободного всечеловеческого единения, всемирного братства во имя Христово. Эту идею проповедовал Достоевский, когда говорил об истинной Церкви, о вселенском православии, в ней же он видел духовную, еще не проявленную сущность Русского народа, всемирно-историческую задачу России, то новое слово, которое Россия должна сказать миру. Хотя уже 18 веков прошло с тех пор, как это слово впервые возвещено Христом, но поистине в наши дни оно является совсем новым словом, и такого проповедника христианской идеи, каким был Достоевский, по справедливости можно назвать «ясновидящим предчувственником» истинного христианства. Христос не был для него только фактом прошедшего, далеким и непостижимым чудом. Если так смотреть на Христа, то легко можно сделать из Него мертвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни. Тогда все христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. Это - храмовое христианство. Есть другой вид или степень христианства, где оно уже не довольствуется богослужением, а хочет руководить деятельною жизнью человека, оно выходит из храма и поселяется в жилищах человеческих. Его удел - внутренняя индивидуальная жизнь. Здесь Христос является как высший нравственный идеал, религия сосредоточивается в личной нравственности, и ее дело полагается в спасении отдельной души человеческой. Это есть христианство домашнее. И если Христос есть действительно воплощение истины, то Он не должен оставаться только храмовым изображением или же только личным идеалом: мы должны признать Его как всемирно-историческое начало, как живое основание и краеугольный камень всечеловеческой Церкви. Все дела и отношения общечеловеческие должны окончательно управляться тем же самым нравственным началом, которому мы поклоняемся в храмах и которое признаем в своей домашней жизни, т.е. началом любви, свободного согласия и братского единения.
Такое вселенское христианство исповедовал и возвещал Достоевский. Храмовое и домашнее христианство существует в действительности - оно есть факт. Христианства вселенского еще нет в действительности, оно есть только задача, и какая огромная, превышающая, по-видимому, силы человеческие задача. Но в том-то и заслуга, в том-то и все значение таких людей, как Достоевский, что они не преклоняются пред силой факта и не служат ей. Против этой грубой силы того, что существует, у них есть духовная сила веры в истину и добро - в то, что должно быть. Не искушаться видимым господством зла и не отрекаться ради него от невидимого добра есть подвиг веры. В нем вся сила человека. Кто не способен на этот подвиг, тот ничего не сделает и ничего не скажет человечеству. Люди факта живут чужой жизнью, но не они творят жизнь. Творят жизнь люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами, юродивыми, - они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества. Не смущаясь антихристианским характером всей нашей жизни и деятельности, не смущаясь безжизненностью и бездействием нашего христианства, Достоевский верил и проповедовал христианство, живое и деятельное, вселенскую Церковь, всемирное православное дело. все значение русского народа он полагал в служении истинному христианству, в нем же нет ни эллина, ни иудея. Правда, он считал Россию избранным народом Божиим, но избранным не для соперничества с другими народами и не для господства и первенства над ними, а для свободного служения всем народам и для осуществления, в братском союзе с ними, истинного всечеловечества, или вселенской Церкви в русском народе. Две в нем черты были особенно дороги Достоевскому. Во-первых, необыкновенная способность усваивать дух и идеи чужих народов, перевоплощаться в духовную суть всех наций - черта, которая особенно выразилась в поэзии Пушкина. Вторая, еще более важная черта, которую Достоевский указывал в русском народе, - это сознание своей греховности, неспособность возводить свое несовершенство в закон и право и успокаиваться на нем, отсюда требование лучшей жизни, жажда очищения и подвига» .
Единство, - возвестил оракул наших дней, -
Быть может спаяно железом лишь и кровью;
Но мы попробуем связать его любовью, -
А там увидим, что прочней
Тютчев
В. Соловьев: «Допустим, становясь на точку зрения Тютчева, что Россия – душа человечества. Но, как в душе природного мира, и в душе отдельного человека светлое духовное начало имеет против себя темную хаотическую основу, которая еще не побеждена, еще не подчинилась высшим силам,- которая еще борется за преобладание и влечет к смерти и гибели, точно так же, конечно, и в этой собирательной душе человечества. Ее жизнь еще не определилась окончательно, она еще двоится, увлекаемая в разные стороны противоборствующими силами. Значит, судьба России зависит от исхода внутренней нравственной борьбы светлого и темного начал в ней самой. Условие для исполнения ее всемирного призвания есть внутренняя победа добра над злом в ней»
«Кто не верит в бога, тот и в народ божий не поверит. Кто же уверовал в народ божий, тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил в нее до того вовсе» - пишет Достоевский в «Братьях Карамазовых».
Достоевский: «Могуча Русь, и не то еще выносила. Да и не таково назначение и цель ее, чтоб зря повернулась она с вековой своей дороги, да и размеры ее не те. Кто верит в Русь, тот знает, что вынесет она всё решительно, даже и вопросы, и останется в сути своей такою же прежнею, святою нашей Русью, как и была до сих пор, и, сколь ни изменился бы, пожалуй, облик ее, но изменения облика бояться нечего, и задерживать, отдалять вопросы вовсе не надо: кто верит в Русь, тому даже стыдно это. Ее назначение столь высоко, и ее внутреннее предчувствие этого назначения столь ясно (особенно теперь, в нашу эпоху, в теперешнюю минуту главное), что тот, кто верует в это назначение, должен стоять выше всех сомнений и опасений» .
Умом Россию не понять
Аршином общим не измерить
У ней особенная стать
В Россию можно только верить.