Недолго длившуюся тишину моей ночной смены, резко нарушил очередной детский надрывистый плач. Я вздрогнула. В воздухе пахло детской мочой и средствами дезинфекции.
Задремала. Села отдохнуть пока все спят, и задремала. А этого ребенка вчера забрали, перестал кушать, температура поднялась. Назад так и не принесли. Жалко малыша. Теперь вместо него на кроватке лежу я, вернее мои вытянутые руки, а на руках моя тяжёлая от усталости голова.
Кроватки не больше метра длиной по обе стороны комнаты, ровной чередой, уходили к ее противоположному концу, где располагалась различная техника, и горели мониторы медицинского оборудования.
Полежу еще, может ребенок утихнет. Открыла глаза. Боковым зрением, внимательно посмотрела на крохотное детское личико. Что это? Маленькая скупая слеза повисла на моем веке. Быстро и незаметно смахнула ее.
Лицо мальчика было влажным и красным, и только подёргивания пухлых щечек выдавало его беспокойство от громкого крика своей ровесницы в другом конце комнаты. Надо вставать. Ребёнок не умолкал. Пойду посмотрю что там у неё.
Девочка была маленькой, родилась меньше положенного веса и была самой беспокойной из всех содержащихся здесь грудничков. Что случилось? Давай-ка я тебя разверну. Нет, всё сухо. А что мы тогда кричим? Мы уже все покушали.
Порой я ловила себя на ужасной мысли, забрать их отсюда. Забрать всех и исчезнуть. Увезти и спрятать. Спасти.
Спаси нас, снова и снова кричала слабая девочка, из последних сил. Забери нас отсюда, пока еще не поздно. Ты чувствуешь нашу боль. Тебе ведь не все равно.
Но это был плохой сценарий. Это моя работа и я должна выполнять её безупречно. Раньше всё было не так. Кто скажет как было раньше? Неважно что было раньше. Дети остаются детьми в каком бы мире они не родились.
Я не должна заменить им маму. Моя задача следить за их состоянием.
Возможно я могла бы заменить им мать. Оказывается мой материнский инстинкт еще жив. Я догадалась об этом когда начала работать здесь. Но на собеседовании с твердым убеждением твердила, что это не так.
Мне допускается прикасаться к ним только чтобы накормить, переодеть и проследить за здоровьем. Проявление ласки, заботы и слишком большого внимания к кому либо, строго запрещены. Нельзя даже говорить ласковым тоном. Я прекрасно понимаю почему, и стараюсь следовать инструкциям. Но я вижу как они отчаянно нуждаются в этом.
Вас лишили материнской груди, материнской заботы, материнского взгляда, материнского голоса. Я знаю почему вы кричите, просыпаетесь и снова кричите. Вы зовёте их. Неосознанно вы кричите о помощи, вы зовете их, вы ищите их в надежде что они услышат ваш громкий плачь. Да, у многих из вас они есть. Но по их мнению они заняты более важными делами. Вы будете звать их и звать, и не дождавшись их, не найдя их, вы смиритесь. Что-то надломится в вас. Что-то выключится. Что-то перестанет существовать навсегда. Вы больше не будете нуждаться не в ласке, не в любви, не в нежном голосе. Вы будете похожи друг на друга. Нет не внешне. Внутренне. Вы будете крепкими снаружи и пустыми внутри. Как дом без фундамента, как ствол без сердцевины. Да, вы нужны как крепкие сосуды, но что ещё важнее, вы нужны сосудами пустыми. Чтобы ничто не мешало потом наполнить вас тем содержимым, которым нужно. Чтобы ничто не отвлекало вас, от тех целей, которые потом поставят перед вами.
Нет. Всё равно я не могу быть такой хладнокровной. Хоть у меня и не было никогда детей. Но я бы хотела. Наверное. Только не здесь. Не сейчас.