Надо было срочно забыть ее.
Год не курил. А теперь по утрам только и ждешь момента – щелкнуть зажигалкой, затянуться.
Ерничаешь. Бодришься. Мужик ты или где. Ныряешь в дела. Бесполезно. Огненный транспарант во все небо: для тебя ее нет.
Вне любви - как вне игры. Сидишь в запасе. Другие носятся по полю. Пасуют друг другу. Забивают. Обнимаются. А ты смотришь на них со скамейки. И не знаешь, когда тебя выпустят на поле. И выпустят ли.
Забыть. Забыть.
В городе, где мы жили, это не срабатывало.
Ирония судьбы: связался почему-то с женой ее нового мужчины. Или эта женщина увлекла меня назло мужу? Во всяком случае, даже что-то похожее на искренние отношения у нас возникло. Удивительно, что у наших пар все это почти параллельно происходило… Вплоть до того, что развелись практически одновременно.
Ее присутствие в городе продолжало изматывать. Наконец она уехала с ним. С этим, как его… И тогда пустой без нее город мне опостылел.
Молодой возраст и цыганская профессия позволяли метаться по стране. Через год судьба занесла в южный город, в хороший театр. Стал я жить в гостинице, в одноместном номере. Пестрый народ топтался в этой трехэтажной Вавилонской башне. Сколько национальностей, профессий, типов. Но это к слову. О типах потом.
Однажды написал ей длинное письмо. Про любовь к ней, про боль потери. Отослал. И тут же пожалел об этом: ничего нового из того письма она не узнала, а я слабаком себя выставил.
Стены гостиничного номера давили, выталкивали на улицу. Но и там, в разноцветной осенней роскоши, чувствовал себя нищим.
В один из дней я так задумался о ней, что потерял чувство времени. Сильно опоздал на репетицию. Когда вернулся в гостиницу, дежурная по моему второму этажу хмуро глянула на меня.
- Зайди к директору.
- Зачем?
- Еще спрашиваешь. Чуть гостиницу не спалил. Хорошо уборщица вовремя дым заметила. Если бы не она…
Я метнулся в свой номер.
В нем стоял запах гари. Возле стола на полу, на паркете, увидел черную дыру: круг размером с крупную тарелку. Обгоревший край паласа. В урне для мусора – провод с расплавленным кипятильником и битое стекло.
Директор гостиницы, крепкий армянин лет пятидесяти, выслушал мои горячие извинения. Сказал:
- Слышал, вы едете на гастроли в Новороссийск. Привези мне оттуда несколько бутылок Пепси-Колы. У них там завод.
Через полмесяца я привез ему Пепси. Пять бутылок. Еще одну отдал уборщице. Она прослезилась.
За два месяца жизни в гостинице я не раз встречал в коридоре или фойе цыганку лет двадцати шести. Красивая. Черноволосая. Кареглазая. Чуть пухленькая, но это нисколько не вредило ей, скорее являлось шармом, изюминкой. Несла она себя гордо, пожалуй, даже вызывающе. При этом походка у нее была плавная, неспешная. Как у пантеры во время охоты. Когда первый раз поздоровался с ней, глянула на меня вопросительно. Не ответила. Потом, видимо, запомнила. Стала кивать в ответ.
На нашем этаже в четырехместном номере рядом с номером цыганки жили четыре девицы. Две блондинки и две брюнетки. Вскоре догадался, что они ночные бабочки. И что руководит их полетами эта самая цыганка, Варя.
Варя... Варвара… Варежка…
Она держала этих бабочек в своих варежках как в ежовых рукавицах. Так сжимала в своем кулаке, аж крылышки похрустывали. Достаточно было одного ее недовольного, грозного взгляда, чтобы провинившаяся в чем-то девица застывала на месте и бледнела как полотно. Перехватывал я иногда такие ее взгляды.
В один из вечеров мы с летчиком майором смотрели в моем номере хоккей. Чемпионат мира. У него не было телевизора, и он попросился ко мне. Принес бутылку водки, колбасу, банку соленых огурчиков.
Стук в дверь. Кричу: «Войдите». Глядим – она стоит, цыганка Варя. Обводит номер взглядом. Обращается к моему соседу:
- Извини, дорогой. Мне с этим человеком надо поговорить.
Майор смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Летчик уходит. Предлагаю цыганке стул. Села. Смотрит на меня. Молчит. Ух, какие глазищи! Вертит на пальце колечко с аметистом.
- Ты, правда, артист? Директор сказал.
- Правда.
- Спросить тебя хочу.
Она не торопится задать вопрос. Все глядит на меня.
- Меня тоже в театр брали. В «Ромен». Знаешь такой? Ну, вот. Мне все говорили: голос у тебя хороший. И я поехала в Москву. Сличенко послушал. Взял. Но мне там так быстро все осто… надоело. Дисциплина. Вокал. Танец. Сбежала. До сих пор не пойму – зря или нет?
Она повела плечами. Помолчала.
- Вот ты артист. Скажи честно. Что люди в артисты идут? Зачем?
- Не знаю. Не думал об этом. Хотел и все.
- Ну, почему, почему хотел?! Объясни.
Я не знал, что ей ответить.
- Видать, такой диагноз.
Она даже не усмехнулась. Продолжала выпытывать серьезно.
- Значит, у меня другой?
– Не знаю, - повторил я, - должно быть, не твоё. Тебе налить?
Я указал на бутылку. Она кивнула.
Я сполоснул стакан. Налил в него водки. Выпили.
Она стала мне говорить, что это все - обман. Театр, то есть. Горячилась. Словно сама себя уговаривала.
Водки оставалось мало. А я хотел напиться. Чтоб ночью перестала сниться мне моя женщина. Цыганка уйдет, а она останется.
Варя посмотрела на пустую бутылку. Сказала:
- Пойдем ко мне. Там под коньяк договорим.
Обстановка в ее номера оказались такой же, как и у меня.
У нее был не только коньяк. Еще папиросы. Я курил травку подростком. Не понравилось. Но тут не хотел ударить в грязь лицом. Да и хмель куража добавлял.
Скоро стал смеяться и напевать:
- Ах, Варя, Варя, Варечка! С ней случай был такой!..
Полез целоваться. Она не оттолкнула. Позволила раздевать себя. Я делал это неловко, долго. Пальцы промахивались мимо пуговиц. Я мотал головой. Продолжал смеяться.
Ночью проснулся от того, что сильно пересохло в горле. Встал. В темноте, на ощупь, поискал воду на столе. Не нашел. За дверью ванной комнаты слышался плеск воды. И, как показалось, пение.
Я сгреб свою одежду. Выглянул в коридор. Пусто. Прошел, пошатываясь, в свой номер. Налил из-под крана воды в стакан. Выпил залпом. Потом еще. Рухнул на постель.
На следующее утро проспал. Не пошел на репетицию. Когда звонил в театр, врал, извинялся, в дверь постучали. Я положил трубку. Открыл.
Это была Варя.
- Ты похмеляешься? – спросила она.
Меня чуть не стошнило. Она все поняла. Усмехнулась.
- Тогда пошли пить кофе.
Когда за ее столом я трясущейся рукой брал чашку с горячим напитком, Варя сказала:
- Хочешь, погадаю? Но учти. Все сбудется.
- Давай, - чтобы что-то сказать, сказал я.
Она закурила. Достала колоду. Какую-то потертую, с неизвестными мне картинками. Стала не спеша раскладывать карты на столе. Когда все они были разложены, покивала, глядя на них. Усмехнулась удивленно чему-то.
- Будет встреча. Радость.
- Отлично. А потом? – спросил я.
- Тебе что, мало?
- Нет, правда, что потом?
- Потом – суп с котом.
Она смешала карты.
На следующий день я пришел на репетицию. Заведующая труппой сказала, что на ее телефон звонила какая-то женщина. Через час повторит.
Через час позвонили. Я поднял трубку и услышал ее голос.
- В пятницу прилетаю. Договорись там, в гостинице.
Я огляделся почему-то.
- Насовсем?
- От нас зависит. Попробуем. Мне там работа найдется?
- Какая работа? Зачем?
Я вел себя по-идиотски. Она, видимо, поняла мое состояние. Она меня всегда просчитывала моментально.
- Ладно, на месте обсудим. Запиши номер рейса.
Я не знал, верить мне своему счастью или нет. Но ведь это был ее голос. Ее слова. Не сон же это.
Помчался к директору гостиницы. Он слушал меня. Улыбался одними глазами моим панически-счастливым мольбам.
- Живите.
Он сказал живите, этот волшебник.
В день ее прилета я накупил вкусной еды, выпивки. Во дворе театра нарвал огромных ромашек. Она ромашки любила.
Багаж в аэропорту выдавали ужасно долго. Наконец она вышла. Со знакомым чемоданом. Моя миниатюрная. Строгая. Желанная как никогда.
В нашем теперь номере я смотрел, как она раскладывает свои вещи. Берет шампунь, полотенце. Я слушал журчание воды в ванной комнате, как музыку Гершвина.
Говорили много. Долго. Обо всем. Она упомянула о моем письме. Сказала, что в ее решении приехать сыграла роль и оно, и то, что ее пятилетний сын привязан ко мне: расспрашивал, ждет нас там, в нашем городе, где остался с ее матерью.
Когда легли на мою полуторную кровать, она поворочалась немного. Отвернулась к стене. Я попытался обнять ее.
- Не надо, - сказала она.
Я помолчал. Спросил:
- Почему?
Теперь помолчала она.
– Я не могу так. Сразу. Я же не автомат.
Через несколько дней ее взяли на работу в Союз Театральных Деятелей. Это ей было близко, это была ее стихия. Наш театр ей тоже понравился. Еще бы! Нашего главного недаром сватали в Москву. И труппа была что надо.
Я успокоился. Жадно впитывал каждый день, каждую минуту, проведенную с ней.
Когда мы иногда встречали в коридоре гостиницы Варю, здоровались, цыганка смотрела на мою спутницу коротко, но пристально, остро.
Через три месяца в один из вечеров в номере зазвонил телефон. Я взял трубку.
- Можно поговорить с…
Мужской голос назвал ее имя.
Я почему-то сразу понял, что это он. Обернулся к ней.
- Тебя.
Ее взгляд говорил, что ей тоже ясно, кто звонит. Она напряглась. Она смотрела на меня вопросительно и просительно одновременно. Я положил трубку на стол. Вышел из номера.
Вернулся, выкурив на улице три сигареты подряд.
- Все нормально?
- Да, - сказала она после паузы.
В последующие после того звонка дни она стала серьезней, рассеянней. Дольше, чем обычно молчала. Отвечала иногда невпопад.
Седьмого апреля, - мне запомнил этот день, - я вернулся из театра. По красным глазам понял: плакала.
С ходу, словно бросаясь в омут, попросила:
- Отпусти. Прости. Не получилось у меня.
Странно! Я был спокоен, как телок, пасущийся на лугу, под солнышком.
- Ладно. Не получилось, так не получилось. Что поделаешь. Бывает.
В день отлета она складывала вещи в чемодан, а я курил, смотрел в одну точку. Она сказала:
- Обещай, что ты не сделаешь этого. Иначе…
- Нет. Что ты.
- Иначе я тоже…
- Тем более.
Ночью она плакала. Гладила мои волосы, руки.
- Прости меня, мой хороший. За все прости.
Утром, выходя из номера, мы услышали какой-то звонкий хлопок.
Посмотрели в ту сторону. Перед Варей стояла одна из ее девиц. Держалась за щеку.
В аэропорту не смотрели друг на друга. Она уже не плакала. Оставаясь нежной и беспомощной, становилась постепенно другой.
- Не оставайся сегодня один. Выпей с Беловыми.
- Они дураки.
- Тогда с Ленкой.
- Еще хуже.
- Почему?
- Она тебя напоминает. Прической.
- Тогда сам. Вечером. И ложись спать.
- Это другое дело.
Из аэропорта пошел пешком. Когда увидел гастроном, зашел в него. Взял бутылку водки, пару чебуреков.
По коридору гостиницы шел на автопилоте, ничего не видя. Услышал голос.
- Проводил?
Я остановился. Обернулся. Это снова была Варя.
- Что?
- Проводил, говорю? – повторила она.
- А. Да. Проводил.
Она сказала что-то еще.
Я смотрел на нее и ни черта не понимал. Словно она говорила со мной на цыганском языке.
В номере налил себе полный стакан. Выпил. Стал пристально глядеть на нетронутый чебурек. Ждать мути в голове. Спасительной мути.
Поразительно! Я был трезв, как стеклышко. Как стекло стоящего передо мной пустого стакана. И внутри было пусто, как в этом стакане.
Надо было как-то жить дальше.
И я жил. Не понимая, зачем. Пока, спустя долгие пестрые месяцы, снова не накатила она - опьяняющая, беспощадная, другая любовь.