Глава 11.
Максим позвонил отцу, вызов несколько раз сбрасывался, и Максим решил позже позвонить, уже положил телефон в карман, как он зазвонил. Звонил отец, и сразу попросил извинения.
– Сын, извини. Я в дороге, пока переключил . – Услышал Максим голос отца.
– Папа, папа, здравствуй! – Радостным голосом поприветствовал Максим, радость так и била ключом у него.
– Рад услышать тебя, голос радостный. Слышал, на поправку пошёл, Савелий рассказал, ты влюбился. И это меня уже радует.
– Папа. Не-е-е, у Савелия неверные сведения.
– Как неверные, что уже девица разонравилась? А я-то надеялся, женишься. А, что так?
– Нет. Папа очень понравилась, как она мне может не понравиться, когда это Верочка. Папа, я её нашёл.
– Кого нашёл? Спасительницу свою? Сын если бы ты знал, как я хочу внуков. Может, ты женишься, наконец? Раз уж нашёл.
– Папа, обязательно и ещё порадую тебя, внуки у тебя уже есть.
В трубке повисло молчание, и Максим вновь произнёс.
– Алло! Папа, что молчишь?
– Сын, ты нашёл её уже с детьми?
– Да, папа, двое прелестных малышей.
– Она замужем? Что-то не соображу.
– Замужем папа. Да, папа.
Рассмеялся Максим, он сам того не хотя, но так получилось, подзадорил отца и ввёл его ступор.
Некоторое время было молчание, затем Максим услышал.
– Сын, а ты хорошо подумал? Всё-таки это не дело, разбивать семью.
– Это мои дети, за мной она замужем.
– Постой, Максим, не путай меня. Как они могут твоими? И где ты её нашёл?
– Она живёт в нашем доме. Это она купила его. Пап, если бы ты знал, как я счастлив.
– Подожди, подожди, Максим. Я остановлю машину. – И через несколько секунд продолжил. – Ничего не понимаю. Как они могут быть твоими? Вы сколько не виделись?
– Седьмой год, моим детям через два месяца будет шесть лет. Твоей внучке и твоему внуку.
– Ничего не понимаю, ты же весь переломанный был. Еле живой, только в чем душа теплилась. Как?
– Уметь надо, отец.
Рассмеялся Максим, но почувствовал, как его лицо краснеет, какое-то чувство смущения развилось в нём, но Максима это уже не удержало, он радостно хохотал.
– Вот поганец, он ещё и смеётся над отцом. Ты можешь рассказать?
– Пап, это слишком долгая и интимная история, по телефону её не рассказать да я не горю желанием делится во всеуслышание. Достаточно того, что я рассказал её деденьке, и сегодня ещё поведал без крутых поворотов бабушке с Оксанкой, да Савелию. Но им собственно в общих чертах, без крутых подробностей. Но тебе расскажу, так и быть, только с глазу на глаз, почему и отчего я таким был немощным там, когда ты нашёл меня. Никто этого не знает, кроме деденьки, остальным рассказал только первое спасение.
– А их было больше? Максим?
– Да, папа, больше. В тот раз я был таким не путёвым у тебя сыном, что до сих пор стыдно. Приезжай пап, я жду тебя и с нетерпением хочу познакомить тебя и маму с Верочкой и детьми.
– А твои ли, это дети? Сын? Вот тут меня сейчас так и гложет этот вопрос.
– Тут и сомневаться не стоит, налицо сходство, что сын мой, Избор, копия я.
– Как? Как говоришь, его зовут?
– Избор.
– Имя какое-то странное. Не русское что ли?
– Русское, пап, русское, только очень старинное. А доченька Стефания, прекрасное создание, тоже похожа на меня, не вот так, как бы копия, а она на Верочку похожа, но есть и моё. Приедешь сам разглядишь, удостоверишься.
– Это просто непостижимо, Максимка. Но хоть ещё одна чудесная новость за сегодняшний день.
– Что, папа, в нашей империи, крах какой-то наступает?
– Нет, нет, сын. Пока всё ровно идёт, все наши помощники добросовестно и с хорошей отдачей трудятся. Но мне не хватает тебя, всё-таки раньше ты тоже мыслил, как и Баратов. Решительно и конкретно, ярко и интересно. А сейчас время-то какое, тем более, не стоит не учитывать волатильность рынка и не стабильность мировых валют в наше время.
– Да папа, нам всем не хватает Баратова, но что делать?
– Есть выход, это ты. Ты мыслишь, как он. Порой думал, что вы братья, только откуда? И мне хотелось бы отдать тебе одну отрасль под твоё руководство. Мы с мамой устали всё тащить на себе. Помощи просим.
И Алексий рассмеялся. Засмеялся и Максим.
– У меня уже была одна отрасль, папа, но что делать, так со мной вышло. Зашкалило, и приказал, вот и получил то, что получил. Ладно, папа, над этим мы ещё подумаем, а какая первая? Спросил Максим.
– Мама возвращается, она свернула всё там, еду в аэропорт, встречать её.
– О! Как хорошо, приезжайте прямо сюда.
– Тот филиал продан, Максим. Решили нам это ни к чему и думаем еще, что делать с твоим.
– И хорошо, нам и этой нашей империи больше, чем предостаточно.
– А мама хотела, чтобы ты её подменил, отдохнуть хочет. Она вообще хочет выйти из дела. Говорит, Максим пришёл в себя пусть и занимается.
– А с подменой, вот уж не знай, как будет, решим позже. Может Савелия? У нас многие есть думающие креативно, как и я, родичи. У Анненковых этого не отнимешь, и они вполне могут заменить меня.
– Хорошо, сын, завтра приедем. Я опаздываю, мама будет волноваться. Да и ты меня удивил новостью. Удивил, так удивил, прямо так ошарашил. Внуки! Готовые и свои. К этому ещё надо привыкнуть, но сердце моё уже набирает обороты радости. Посмотрим, посмотрим. Если это так, так прекраснее и нет ничего на свете. Сын. Жди, приедем, может и сегодня, если мама будет хорошо себя чувствовать после перелёта.
Максим выключил телефон, положил его в карман, улыбался и представил удивлённое лицо отца, снова рассмеялся.
А вот мама, как воспримет эту новость? Интересно посмотреть на её выражение лица. Но первый миг все равно не увижу, это только папа увидит, а приедут уже будет не то. Но конечно обрадуется. Она ведь тоже плакала, когда узнала, что Верочку не нашли. Печалилась, конечно, больше за меня.
И всё ещё улыбаясь, Максим подошёл к дровнику, осмотрелся, дрова были. Огромные чурбаки лежали навалом, большой кучей, но не на дедовой стороне, а на стороне Верочки, и видать, не давно привезены, остро пахли лесом, свежей древесиной.
Он заглянул в дедов дровник, там ровные штабеля уложены уже готовые поленья, даже класть не куда. Вдоль одной стены, снаружи также уложена поленница. Он повернулся, посмотрел на кучу чурбаков и произнёс.
– Дров запасли много, а топить ими всего лишь, баню. Значит это Верочкины дрова.
Прошёл за дровяник, осмотрелся, а там, у задних ворот лежал ещё и не распиленный валежник из огромных сухих брёвен.
– Естественно Герасим Ратмирович лесник и дрова качественные. Интересно, он сам пилит и колет или нанимает? – Тихо спросил Максим пространство или себя. – И ещё, отчего же деденька не сказал, что уже заготовлены у нас дрова-то?
Ну, а мне какая разница? Поразмяться пора, Верочка моя и дрова мои, и их надо расколоть.
Он улыбнулся и открыл дверь дровяника, взял колун, посмотрел на него и подумал.
Как давно я не брал в руки такое орудие. Пора брат, пора!
Но положил колун, снял с себя рубашку, повесил её на дверь дровяника, поправил большой чурбак, колода или плаха, как хочешь, так и называй, на котором кололи остальные чурбаки. Поставил на него чурбак, взял колун, размахнувшись, ударил. Чурбак разлетелось на две половинки.
– С почином тебя, Максимка. Уставшей душе я спою откровенно про лощёный паркет.
Произнёс Максим на манер дедовского сленга. Вспомнив, как в юности кололи дрова с братьями и дядьками. Он так увлёкся этой работой, что ничего не замечал, только успевал ставить и колоть, да откидывать в сторону уже расколотые поленья и не замечал, что за ним наблюдают.
*****
Когда Марьяна обнаружила, что во дворе Стефании нет, у неё сердце забилось с невероятной скоростью, а затем оно, как бы мило попрощавшись с ней, ушло в пятки. Давно у Марьяны сердце не опускалось в страх, даже ноги ослабли, как она испугалась за дочь.
– Стефания! Ты, где? Стефания! Позвала её Марьяна. Но дочь не отозвалась и она чуть ли не в истерике закричала. – Папа! Её нет в саду, её нигде нет. Папа! Стефанияяяя!
Ей сразу померещился её приступ, когда она синела на глазах. Но тогда была рядом бабушка. А сейчас?
«Куда она могла деться? Она же никогда никуда без меня или папы не выходит со двора».
– Папа, её нет. Стефанияяяя! Она закричала снова.
И не слышала, что ей кричала подруга с соседнего двора. Побежала к дому, думая,
«Может, дочь дома, в своей комнате, как всегда рисует, а я не заметила».
Забежала в дом, но в доме только был Избор, как всегда невозмутимый, и всезнающий брат, он всегда знает, где Стефания.
– Изборчик, где Фанечка?
Сын сидел за столом и мастерил, собирал модель вертолёта, повернулся к Марьяне, пожал плечами, и посмотрел ей в глаза своим чистым взглядом, ответил.
– Не волнуйся мама, дедушка её уже нашёл, сейчас придут.
– Ну, где она?
– Сейчас придут. Мамочка, ты испугалась, что она исчезла со двора? Или, что вдруг с ней что-нибудь случится?
– Да, Изборчик, испугалась, её нет.
– Мамочка, ты у нас такая храбрая, и Стефанька, тоже становится храброй, а сердечко у неё уже не болит. Мамочка. Она полностью здорова.
Избор подошёл к Марьяне и прижался к ней, обнимая её за талию.
– Откуда ты знаешь? Сыночек? – Спросила Марьяна, обнимая сына.
– Чувствую мамочка.
– Ах, да. Близнецы всегда чувствуют друг друга. Но вы-то двойняшки. Как у тебя это получается?
– Мамочка, зачем ты волнуешься? С ней всё хорошо, она разговаривала с нашим папой.
– С папой? – Удивлённо и с каким-то испугом спросила Марьяна. – Зачем?
– Как зачем? Мамочка? Папа приехал, ты обещала подумать, мама. Ты прости его ещё раз. Мне тоже хочется поговорить с ним.
– Ох, сыночек, я его уже простила, я же вам сказала.
– А ты скажи ему теперь ещё раз. Сама скажи. Вон дедушка и Стефанька пришли.
– Доченька, не волнуйся, ты должна уже сама всё видеть. Для чего панику в сердечке своём возводить. Наш ангелочек дома и она жива и полностью здорова.
– Ох, папа, как я испугалась.
– Чего? Доченька, что испугалась?
Спросил Герасим, опуская девочку на пол, а та весело смеялась и кружилась по комнате, напевая себе.
– Светит солнышко для всех, чтобы звенел весёлый смех, светит одинаково.
– Папа, да, сама не знаю, чего, но, что-то мне показалось её синюшное лицо.
– Это прошлое, сейчас она вон видишь, какая цветущая стала. Но и стала такой хитрющей. Солнечная проказница.
– Мамочка, день открылся на заре золотистым ключиком.
Пропела Стефания, подбежала к Марьяне, и прижалась к ней, обнимая её за талию, и продолжила.
– Ты сама, мамочка, открыла ключиком широкое окошечко для солнышка. Я видела мамочка.
– Вот выдумщица моя. – Рассмеялась Марьяна, поднимая дочь на руки, и поцеловав её, вместе с ней, продолжили петь вместе.
– Чтоб досталось на Земле каждому по лучику. Светит солнышко для всех, светит одинаково.
– Ах, ты моё солнышко. Но прошу тебя не пугай больше меня. Говори, если надумаешь погулять куда-то.
– Нет. Мамочка, я больше не пойду гулять, он сам скоро придёт.
– Кто придёт?
Спросила Марьяна и посмотрела на отца, сидящего на диване, тот тихо смеялся, перевела взгляд на Избора, тот тоже улыбался.
– Всемирный заговор?
– Нет, милая, но серьёзный разговор должен состояться между вами. Время пришло, пришла пора всем соединиться в счастливую семью.
– Скажи ему, мама. Ты же простила его, так скажи папе об этом ещё раз. Он так ждёт, а ты обещала подумать.
С серьёзным видом произнёс Избор.
– Думай быстрее мамочка. – Добавила Стефания, она продолжила кружиться по комнате и напевать свою песенку.
И через какое время, когда в доме всё утихомирилось, и каждый занялся своим делом.
Избор собирал свой макет вертолёта, который ему привёз в подарок Герасим, собирал и думал, «Кому из друзей его подарить? Наверное, Сане».
Избор любил собирать разные макеты, себе он оставлял мало, в основном дарил. Но процесс сборки ему очень нравился, особенно, где было очень много мелких деталей, а сам макет в чистом виде был большим.
Стефания тоже занималась новым своим шедевром, рисовала папу и маму, целующихся среди кучи расколотых поленьев. Рисовала так увлечённо, даже высунув кончик языка. Герасим посмотрел сзади через её плечико, улыбнулся, произнёс.
– Что же, все заняты, каждый своим делом, пора и мне тоже потрудиться, проверить, как идут наши дела, наши финансы, хотя бы через ноутбук.
И ушёл в свою комнату.
Марьяна решила заняться глажкой белья и ушла в прачечную, включила утюг, но постояла с минуту возле гладильной доски, так и не принялась за дело, она выключила утюг и вышла во двор. Прошла по дорожке мимо розовых кустов, думая, чем бы себя отвлечь от дум о Максиме, но и в саду ей тоже ничем заниматься не хотелось.
Слышалось откуда-то звук, как будто кто-то колол дрова. Ясно слышала звонкий стук топора, удары по дереву, и стук разлетающихся деревяшек. Звук исходил явно в её пространстве, за баней.
– Кто это может быть? Папа в доме, нанимать, никого не нанимали. Кто?
И она поспешила на задний двор. К бане был ещё пристрой не большой для готовых дров. И вход был из бани в это помещение, а уж потом вела дверь к основному большому дровнику. Из большого дровяника складировали всегда сюда дрова, чтобы меньше было проблем зимой.
Она прошла через дверь из бани в этот дровяничок, осторожно приоткрыла дверь, ведущую к основному дровнику, и в изумлении застыла.
И почему жизнь плюётся в лицо невероятным шедевром?
Такого она не ожидала увидеть. Она увидела Максима, колющего её дрова.
У Марьяны рот сам открылся от изумления, да так, что вымолвить не смогла ни слова. Застыла и молча созерцала такое великолепие.
С кем-то сравнить этого красивого мужчину, у неё не находилось героев. Челентано, из «Укрощения строптивой», в несколько раз уступает Максиму. Широкие плечи, узок в бёдрах. Удивительно, но топор и Максим, как бы были не разделимы. Сильные руки то и дело поднимались и опускались топором на круглые поленья, играя мышцами, и когда он только успевал ставить следующий чурбачок, Марьяна не успевала замечать, это было завораживающее зрелище.
«Что это?»
Неслось в её мыслях, а она не могла оторвать свой взгляд, всё разглядывала его голый торс. Рубашка его висела на двери дровяника, а она завороженно смотрела на его торос.
«Ну, вот, что я там не видела?»
Слегка опомнившись, мысленно упрекала себя Марьяна.
«Сколько раз его трогала там, в том времени, в избушке и был он ещё вначале не истощён. И таким вот красавцем, только обездвижен малость был. Это уже позже он пожух, после того когда сам же сломал и перелом, который ещё возможно только начал восстанавливаться и вновь разодрал швы двух глубоких ран на бедре. А сейчас-то, что? У меня затуманились мозги?».
Спрашивала сама себя.
Сама удивилась от того, что её даже потряхивало, и казалось, у неё каждый волосок на теле вздыбился, как рука, сама не произвольно, потянулась в ту сторону.
«Боже! Помешательство какое-то».
Всё же она уцепилась за дверь обеими руками, но, как поползли мурашки по телу, её вновь встряхнуло. Ей хотелось прикоснуться, провести ладонью по его бугрящим мышцам, обвести пальцем каждый проявленный мускул.
И прижаться к ним губами.
Вспомнилось, а такое так она ведь делала, там, в избушке, когда он метался в бреду, а она его уговаривала, вернуться в жизнь, гладила руками его мышцы на его груди, клала свою голову ему на грудь, а руками гладила по голове, по щекам, даже шептала ласковые слова. Вспомнилось, как она и целовала его грудь, где мышцы не произвольно немного напрягались, орошая их своими слезами.
Вспомнила и содрогнулась.
А я ли тогда была?
Ну, а кто же, если мы вдвоём там были. Ответила она сама себе.
Боже, мой! Как же хорошо, что он был в беспамятстве и не видел и не чувствовал этого. И не знает моих позорных действий в виде поцелуев, слёз, да испуга.
Испуга? А может уже любви?
Ой, не знаю, не знаю. И хорошо, что он не помнит. Как бы я смотрела ему в глаза. Думала сейчас Марьяна.
Она тряхнула головой, вгоняя ногти в дерево, отгоняя наваждение и видение прошлого.
Да, что же это такое? Что со мной? – Мысленно спросила себя. – Как это назвать? Гормоны? Боже! Как он красив, и такой родной.
Родной? Возник вопрос её самой вновь не откуда. И ответ её же в мыслях так и звучал.
Родной. Родной и любимый.
Да? Вновь она удивилась своим мыслям. И тут же вновь звенело в её мыслях.
Да, да, да! – Летело под звук топора.
У меня, что раздвоение личности? Спросила сама себя и тут же летел ответ.
Нет, нет, это любовь.
Любовь?
«Сестрица, прекрати тупить».
Услышала она голос Андрея в своих мыслях.
Андрюша! Я бы тебе сказала, кто ты, да боюсь обнаружить себя. – Недовольно в мыслях ругнулась на него. – Если ты уже здесь, то тихо сиди или стой там, где стоишь и не влезай.
Марьяна хотела закрыть дверь, но она не поддавалась.
Андрюша, уйди. – И почувствовала на своей руке зажатие его рукой чуть выше кисти, и вновь услышала его голос
«Уйди я, ты будешь ещё долго в ступоре, не подпустишь его. А мне столько трудов стоило прийти сюда, да хоть что-то сделать, чтобы ты вышла сюда. Тебя мои племянники просили, сказать ему. Ты знаешь, как это трудно опускаться сюда? Ты не знаешь. Знала бы, так не вредничала».
– Андрюша. Закрой дверь. Закрой, пожалуйста.
Тихо, тихим шепотом, умоляюще почти одними губами попросила Марьяна брата.
Но дверь наоборот широко раскрылась, а Марьяна, держалась за ручку двери, так и выпала на расколотые поленья, упав боком, а в это время Максим кинул поленья и естественно не глядя. Одно полено ударилось о лежащее верхнее полено, отлетела крупная щепа и тонким остриём воткнулась Марьяне в голень, с боку с внутренней стороны икры. Проткнуло тонкий шёлк платья, припечатав его к ноге, и почти сразу появилось красное пятно на платье.
– Ай!
Марьяна дёрнулась, вскрикнула от боли, увидев, как большая щепа остриём воткнулась ей в ногу, пригвоздив платье, так, как вылетая из двери, она летела нагнувшись. Да ещё и поленья посыпались ей на ноги.
– Андрюша! – Всхлипнула Марьяна.
– Верочка! – Максим бросил колун, и одним прыжком оказался возле неё, и быстро стал откидывать поленья в сторону. – Верочка прости меня,
– Андрюша помоги мне, Андрюша.
– Сам справится, пришёл его черёд.
Голос послышался так, что и Максим услышал знакомый голос, вздрогнул, да так и остановился с поленьями.
– Что остановился? – Послышался снова строгий голос, обращённый к Максиму. – Раскапывай, что хочешь, чтобы она без ноги осталась?
– Андрей? Верочка, это Андрей?
И быстро раскидал поленья, поднял Марьяну, Держа её на руках в неудобной ей позе, смотрел на воткнутую щепу, спросил.
– Андрей, что делать?
– Щепку вытащи, подожди, вместе, а то дёрнешь ещё не так. Неси её на скамью возле баньки».
Максим отнёс Марьяну в сад и посадил на скамью возле бани, прямо на красивые петунии, что свесились с вазона на скамью и стелились по ней.
Марьяна притихла, но слёзы текли у неё, и тихо простонала.
– Андрюша, ведь больно так.
– Прости сестрёнка, не рассчитал силы. Здесь всё теперь не так, сила движений другая, ещё приспособиться надо. Я впервые здесь в таком виде, трудно распределится и силы распределить.
– Я тебя слышу? – Удивился Максим.
– Конечно, слышишь, мне пришлось удвоить силу ещё и на голос. Но у меня времени для этого мира очень мало. Давай действуем, берись за щепу.
Максим почувствовал на своей руке. Лёгкое дуновение, а затем оно утяжелело. И рука Максима непроизвольно дёрнулась, вытаскивая щепку. С ноги поднялось платье, оголив голень, и послышался голос Андрея.
– Глубоко зашла, обломилась, заноза осталась. И сосуд пробился. Сейчас, сестрица, потерпи немножко. Отодвинься, Максим.
Максим ушёл чуть в сторону, и видел, как тень или полу проявленная рука, легла на рану ноги Верочки и что-то там делала. Кровь перестала течь, и маленький осколок от щепы оказался на полу проявленной ладони.
– Вот и всё. – Произнёс Андрей. – Держи на память, Верочка, и положил на руку Марьяне вытащенный осколок от щепы. Синячок маленький несколько дней ещё побудет, к свадьбе заживёт.
– Андрюшенька! Братик мой, хоть на минуту покажись.
– Можно. – Ответил он. Всё равно я сейчас уйду, энергия для этого мира ещё есть. А вам жить, да жить, родные мои.
И через мгновение проявился Андрей. Марьяна радостно вскрикнула, увидев его даже яснее, чем в тот первый вечер, когда она была в тереме у Герасима, и когда прощалась со всеми, с мамой, с папой, и с братом Андрюшенькой.
– У меня очень мало времени, дайте я вас обниму.
Он пальцем стёр выкатившие слёзы на лице Марьяны, а она даже не знала, отчего они текли, от радости, наверное, что воочию видит любимого брата.
– Андрюшенька, братик мой. – Прошептала Марьяна, попав в объятия к брату, она почувствовала его прежним, как и был, когда жил в этом мире.
– Вот и время пришло, стать тебе снова Верочкой, сестрица родная моя, девочка моя маленькая. Красивой женщиной ты стала, Верочка. Максим, иди сюда, дай руку.
Максим подал руку, Андрей соединил руки Марьяны и Максима, и держал их своими руками, продолжил.
– Об этом я мечтал еще, будучи здесь, в этом мире. Счастья вам и любви без предельной, и чтобы её у вас хватило на всех, на весь мир, и множилась и множилась. Максим, береги её. Доверяю тебе самое дорогое, что было и есть у меня, моя сестра, моя дочь. Во многих воплощениях. Мои любимые. – Андрей обнял их и продолжил. – Мне пора.
Соединив их головами, поцеловав их, чуть отошёл в сторону, а Марьяна в волнении, что брат сейчас исчезнет, уйдёт навсегда, поспешно вскрикнула.
– Андрюша! Подожди, братик, скажи ещё, что-нибудь.
Андрей вернулся, взял их за руки, улыбнулся и произнёс.
– Всё у вас будет хорошо, родные мои. Вот уж теперь всё восстановится. Верочка дар нашей мамы тебе, так и не проявился в тебе, а должен был проявиться в твоё совершеннолетие, но инициация отчего-то отложилась. Возможно, Домна задержала его развитие в тебе, возможно, страх сыграл свою роль, заморозив его.
– Почему? Удивлённо спросила Марьяна.
– Всё пошло не так, как было расписано и заявлено во вселенной, с крушением вертолёта всё пошло не так.
– Я виноват, что настоял лететь в этот день. Тихо добавил Максим.
– Никто не виноват, это я поторопился представить Верочку. Но это к лучшему, у тебя, Верочка, развились другие способности. И настало время, вы соединитесь оба в этом всепоглощающем даре предков. Верочка расцветёт. Береги её Максим, имей в виду, за тобой я слежу. Ребята, родные мои, но дети у вас получились с сильнейшим даром совершенствования. Вот только пусть подрастут. Но рядом с ними Герасим и Домна, теперь они зорко следят за ними, а значит, второго раза с ними уже не случиться. И будет их служение на Благо с Великим Разумом.
– Какой второй раз? Андрюша?
– Верочка, ты знаешь историю гибели внуков Герасима?
– Это они? У неё от удивления округлились глаза.
– Да они. Душа великого Избора в нашем Изборе. В моём племяннике. И я рад этому.
– А-а-а, эээ, а Стефания? – Спросила Марьяна.
– Ты же сама назвала её венценосной.
Улыбнулся Андрей, и чуть поморщился, словно ему было тяжело держать их за руки, но он не отпускал.
– Лада? – Удивлённо спросила Марьяна. – Что с тобой? Я неверное имя дала ей? Отчего ты морщишься?
– Нет, Верочка, именем красивым ты её назвала. Время моё заканчивается, я силюсь приостановить. Что ещё сказать? У вас появятся ещё детки, похожие на вас. Трое. Два мальчика и девочка.
– Что сразу трое? Испуганно удивилась Марьяна.
– Нет, Верочка, девочка моя, а собственно, как вы захотите. Может быть, и двойня будет близнецовая, а хоть и тройня, где возможно младенцем буду я. Это вам на первое время. Как тебе такое?
Андрей смеялся, совсем таким же смехом, как и при жизни в этом мире, что Максима пробирало до внутренностей, не мог поверить ещё в такое.
– Как пожелаете, так и будет, но будут обязательно трое, и это точно. Пока трое. Андрей хохотнул, но сделал серьёзное лицо. – А тебе, Максим, тебе я буду помогать, в делах и развитии вашей империи. О народе больше думайте. В ваших делах будущее народа, мир новый надо строить и развернуть его, так, чтобы вписалось всё прекрасное с творчеством народа. Привлекайте в единение народ. А мир новый будет разворачиваться, будет. Всё. До встречи, а когда будет встреча и какая, Верочка, это твоё лишь желание, а я буду ждать, хоть младенцем к тебе, с удовольствием приду, но возможно и раньше.
И он исчез.
Марьяна стояла и смотрела в то место, где только, что стоял брат. Прозрачное марево качалось на том месте, где он только был. Внутри Марьяны пробежала какая-то волна, как бы стягивающая всё внутри неё, распространилась по внутренностям, слёзы большими каплями собрались в глазах и медленно перетекли через веки, а она прошептала.
– Я люблю тебя, Андрюшенька, братик мой, больше звёзд.
Боль было охватившая её грудную клетку, после её слов ослабла, и медленно растворялась, и до них донеслось.
– Я знаю, я вас тоже люблю. Тебя, моя Верочка, больше, чем млечный путь.
И после этого наступило полное спокойствие. Она положила голову на грудь Максиму и произнесла.
– Меня дети просили ещё раз сказать тебе, и говорю тебе, Максим, я простила тебя, давно простила, ещё там в избушке. И полюбила тебя, тоже ещё там, только не осознавала ещё, возможно, обида во мне застряла большим комом. Я так обиделась на тебя тогда, порой даже ненавидела. Вот мне обида мешала, не давала ощутить полностью любовь. А теперь я точно знаю. Я люблю тебя, Максим. Очень люблю, и так скучала по тебе. Очень.
Он обнял её, и всё ещё боялся в это поверить, молчал, куда-то пропали все слова, и голова стала совсем пустой.
Он смотрел на неё, а вокруг пахло цветами, свежим лесом, свежими дровами, что вероятно распространялось от колотых поленьев, а ему казалось это от Верочки, так она пахла там в том прошлом, в избушке, когда приходила из леса. Карамелью и лесом. Как и почему карамелью, он не знал.
Так и стояли молча смотрели в глаза друг другу.
А она, освободила руку от объятий, провела пальцем по щеке до подбородка, стирая каплю пота, что стекал у него от виска, у Максима дыхание перехватило, она улыбнулась.
– Комар сел, прогнала его.
Тихо почти шепотом произнесла Марьяна, дыхнула на него карамельным запахом.
Он с жадностью впился в её губы, да так, что Марьяна охнула и обмякла в его объятиях, и ноги перестали её держать, она обеими руками обняла его за шею, прижавшись к нему всем телом. А он целовал и целовал, и ему хотелось всё больше и больше её целовать, целовать и целовать до одуряющей сытости, до исступления. Целовал, как будто утолял жажду. А эта жажда обуяла их обоих. А пульс у обоих колотился в висках от мощного возбуждения, которое было вокруг них ощутимым облаком, а тёплая сталь пресса Максима становилась горячей, железные мышцы соприкасались с телом Марьяны, и всё её тело стало, как оголённый нерв, да и губы нестерпимо жгло, но так было сладко.
Оторвавшись от поцелуя, Марьяна спросила.
– Что будет на странице нашей жизненной истории?
– Будет счастье
– Да?
– Обещаю, хочу любить тебя и быть любимым тобой. Люблю тебя, Верочка.
Он поднял её на руки и не спешно понёс в дом, крепче прижимая её тело к своему, ощущая это волнующее тепло, и слушал стук её сердца своим. В Марьяне раздавался стук его мощного сердца, и она утонула в нём, она тихо всхлипнула, даже ей самой не понятно, отчего у неё вырываются всхлипы.
А он ещё теснее прижал её к себе, и Марьяне стало так спокойно и приятно, а в груди стало тесно от не умещающейся нежности и счастья, всё рвалось наружу, в соединение, в полное соединение….
Подходя к крыльцу, они увидели стоящих детей и Герасима.
– Мамочка что случилось? – Спросили дети в унисон.
– Дети, извините меня, это я нечаянно поранил маме ножку.
– А зачем дрались? – Удивлённо с испугом спросила Стефания. – Зачем?
– Нет, нет, что вы родные мои. Просто полено упало, папа не видел, как я подошла. Ответила Марьяна.
Она хотела освободиться от его рук, и попросила.
– Опусти меня.
Но он ещё крепче прижал к себе, и прижал свои губы к её голове.
– Милая, я так думаю, вам надо ещё поговорить, разговаривайте, проясните всё до мелочей, чтобы у вас не было недомолвок. Мы вам мешать не будем, мы в парк пойдём, на детскую площадку. Не волнуйся доченька, всё будет хорошо. Что там с ногой?
Герасим осмотрел ранку, которую уже и ранкой назвать нельзя, а так пустячок, мелкая гематомка подкожная осталась, ну может ещё и внутри мышцы тоже есть, и всего лишь.
– Хороший целитель приходил. Проявлялся?
– Да, папочка, Андрей хоть и мало был, но мы его видели и даже немного поговорили.
– Вот и хорошо, думаю, вам часа два хватит, чтобы во всём разобраться, а мы пошли.
И он взял Стефанию за руку, а та радостно подпрыгивая, шла и оглядывалась на родителей, и смотрела на них с такой лукавинкой, что Максиму показалось, что она уже знает, о чём будет разговор родителей и каким он будет жарким. И Максим в смущении отвел взгляд, устремил его на Избора, но тот шёл не оглядываясь. Шёл степенно, словно ему не шесть лет, а шестьдесят, но возле калитки он оглянулся, держа её открытой, выпустил деда с сестрой, и улыбнулся, прежде чем закрыть калитку.
Максиму снова показалось, что малыш посмотрел ему в самое сердце.
«Какие у меня удивительные дети. И кто такой великий Избор? Надо будет узнать».
Подумал Максим, поднимаясь по ступеням крыльца, спросил Марьяну,
– Верочка, ты также собирала мне ноги?
– В каком смысле?
– Я помню, ты разговаривала с мамой своей, так ты меня уверила там. Мне же, в то время казалось это сумасшествием. Это она твоими руками всё делала? Видел, как Андрей взял меня рукой, я как-то даже чуть онемение почувствовал.
– Да, Максим, так и было, а Андрюша держал тебя, чтобы ты не шевелился. Я не чувствовала онемения, наоборот мои руки были в твёрдой уверенности.
– Надо же, он тебя не бросил, как обычно говорят, души-то улетают. Сам видел себя в первый миг, как упал разбившись, покалечился. Улетал в небо, и видел всё оттуда. И тело моё неподвижное и тебя, как ты бегала между нас и плакала, кричала. Но улететь мне не удалось, был, как бы привязан невидимой нитью к телу.
– Ему надо было закончить свою миссию и передать её, как эстафету.
Рассмеялась Марьяна, и потянулась рукой открыть дверь. – Ты приял её? Ты запомнил, что говорил тебе Андрюша?
– Запомнил, и буду следовать этому. У тебя необычная семья, и ты не обычная, моя любимая.
Максим занёс Марьяну в дом и уже больше не мог сдерживать свой порыв, но боялся снова обидеть Верочку.
– Верочка, так ты станешь Верочкой?
– Я уже для тебя Верочка.
Едва успела прошептать она, как её губы закрылись поцелуем. И всё её сущее устремилось вверх, на какой-то далёкий и высокий уровень, где она, её душа, стремились всецело насладиться необычайным наслаждением.
Ноги её не держали, стали ватными, и если бы её не держал объятиями Максим, по всей вероятности опустилась бы на пол.
И где-то в сознании мелькнула паника, и она с упорством пробивалась в её сознание, старалась заполнить его и сердце.
Всё-таки один единственный раз в том далёком прошлом, не удачного первого слияния, действительно ничего ей не дало, кроме нестерпимой боли и панического страха и ужаса.
Сердце её ухнуло с высоты, а в голове всё покрылось инеем. Она прервала поцелуй, и съёжилась, и в страхе закрыла глаза, а он повернул её лицо за подбородок, прошептал.
– Открой свои глазки, Верочка.
У Марьяны чуть вновь не вырвалось «Я не Верочка, я Марьяна». Но слова её застряли, где-то в глубине. И даже не в горле, а где-то в сознании, но и они сразу улетучились.
Они смотрели в глаза, друг другу, он провёл пальцем по её щеке и прошептал.
– Не бойся, всё будет хорошо. Прости меня за тот раз.
И сильные, ласковые руки Максима, довольно быстро растворили эту панику, и он каждую секунду взял на себя этого интимного момента, лаская и целуя её, и здесь же в прихожей освобождал её от одежды.
– Ты меня с ума сводишь, Верочка.
Поднял на руки и понёс из прихожей в комнату. И сколько Верочка летала в том высоком, высоко, где миллионы звёзд сияют, где млечный путь дорогу показывает, в пик блаженства, вероятного и в космос вылетела, растворяясь в любви. И такое продолжалось блаженство в том радостном небе, где солнце сияло и звёзды в глазах Максима. А он это видел в её глазах, в её улыбке, в её радостных всхлипах.
Есть в жизни периоды, когда тебе невыносимо хочется душевного тепла и нежности, а потом наступает время, когда ты уже эту нежность начинаешь дарить и делиться своим бездонным сердцем, любовью и нерастраченными чувствами и приятными эмоциями.
****
Оксана, вернулась от Гомера, уже вошла в калитку к себе во двор, вдруг увидела, как Герасим с детьми прошли мимо их дома и пошли по улице. Она открыла калитку, выглянула, посмотрела им в след. Посмотрела назад, на дом, и деда Сергея она нигде не увидела и уже хотела выйти за калитку, и побежать к подруге, как он, лёгок на помине, окликнул её.
– Оксиния, тебя бабушка кличет.
Подавив в себе недовольство, что поход к подруге откладывается на не определённое время, она вздохнула и вернулась, произнеся.
– Иду, деденька, иду. А в чём дело-то?
– Помоги приготовить ужин, сейчас звонил Алексий, попозже вечером будут здесь с Ольгой. Порадоваться Максимкиному преображению, да познакомиться с внуками.
Ответил ей дед. И Оксана поспешила в дом.
И по истечению по всей вероятности, где-то часа полтора, она с облегчением вздохнула, оглядев творческие плоды приготовления шикарного ужина, она спросила.
– Бабуленька, я тебе больше не нужна?
И получив положительный ответ для себя, скорёхонько вышла из дома, а затем беспрепятственно из калитки и бегом побежала к подруге.
Её захватил рассказ Максима, ей так не терпелось узнать все подробности. И главное, как же там Марьяна? И согласится ли она на примирение? Ей интересно, как всё сложится у Марьянки с Максимом. И узнать она должна из первых уст, а ещё сказать, что родители Максимки приезжают. Бежала и приговаривала.
– Бог мой! Ну, пусть же они, наконец, помирятся, да и поженятся. Ведь двое детей у них. Максимка без ума от Марьянки. А она?
Надо выпытать всё-таки у неё. Скрытная, какая, но ведь она считала себя замужем, верность хранила. Надо же! Не знала, где он, и появится или нет. Вот надо же! «Летает» вот тебе и летает. Надо же! Вот пусть всё мне расскажет, чать не чужие теперь. И не уйду, пока не расскажет. Хоть, как пусть сердится, не уйду и всё, пока не расскажет.
Она забежала в дом, в прихожей проехала по гладкому паркету, наступив на что-то скользящее. Сбалансировав руками, она ухватилась за угол шкафа, посмотрела на пол, и удивилась, увидела платье Марьяны.
– Вот ёжики колючие! Марьян! А чёй-то ты раскидалась платьями?
Открыла дверь в комнату и тут же её закрыла, прислонившись спиной к двери. Стояла с открытым ртом и не дышала и словно рыба, выброшенная на берег, хватала ртом воздух. Затем вдохнула и выдохнула из себя воздух, вдохнула ещё раз, и шлёпнула ладонью по своему лбу.
– Бог, ты мой! Что твориться-то! Прямо на ковре.
Тихо прошептала Оксана, и, зажав рот, не могла сдержать смех. Смеясь, продолжила. – Ну, наконец-то Машук и Бештау соединились. Ура! Слёзы Машук соединили сердца. Хотя я ни разу не видела, чтобы Марьяна плакала, или печалилась. Не хотела говорить, это да. И всё. Вот Максимка страдал, это было видно.
И потихоньку, на цыпочках пошла к выходу, по пути подняла, откинутое было ею, платье, развернула его на вытянутых руках, произнесла.
– Нда-а-а! Платье можно и выбросить.
Повесила его на пустой крючок вешалки и, открывая дверь выхода из прихожей, как услышала голос, она метнулась назад, прислонилась ухом к двери, откуда доносился голос, услышала голос Максима.
– Надень платье, пожалуйста, Верочка.
«Ха! Разорванное, что ли? Мысленно спросила Оксана. Его ещё починить требуется, бретельку-то пришить надо».
– Мне не холодно, любимый.
– Это мне жарко, а сейчас вернуться дети, я это чувствую.
«Ох, ты!» – Оксана отпрянула от двери и прошептала.
– Вот ёжики колючие, не хватало ещё, чтобы меня здесь увидели. Хоть те, хоть другие. Со стыда сгорю.
И на цыпочках вновь побежала из дома, хоть и очень ей хотелось послушать, о чём разговаривают влюблённые.
******
– Ты моя точка опоры. Произнёс Максим, целуя её в шею.
– Я ещё тебе не сказала «да», маньяк миллионерский, чтобы стать тебе точкой опоры. – Рассмеялась Марьяна
– А кто же тебе сказать «нет» позволит? На моей стороне и сын, и дочь. И я не намерен больше расставаться с тобой. Никогда. Вера я не смогу без тебя больше жить. Без тебя, без Избора, без моей принцессы Стефании.
Максим чуть повернулся, поворачивая лицо Марьяны к себе, но она выскользнула из его рук, сказав.
– Я в ванную. И убежала. Максим пошёл вслед за ней, но дверь ванной была закрыта, а он постучал.
– Могу ли я тебе верить? Спросила она из-за двери.
– Ты брату своему веришь? Спросил он
– Андрюшеньке? Верю.
– И я ему верю, безоговорочно верю, а он сказал, что у нас теперь всё будет хорошо. Так, когда ты сменишь своё имя на настоящее?
– Мне и с этим не плохо. Ответила Марьяна, выходя из ванной. – Максим, иди в ванную, приводи себя в порядок, папа с детьми вот, вот появятся. А мы и не поговорили.
– Как не поговорили? У нас состоялся настоящий разговор. Жаркий.
Глаза их встретились, и её неожиданно снова накрыло и затрясло так, что зуб на зуб не попадал, смотрела в его голубые глаза и не могла насмотреться, внутри неё танцевалась «Тарантелла», а может это был «Танок», или ещё что-то, какой-нибудь «Чардаш» или танец с саблями. А может, танцевалось в них обоих? Все танцы и пляски всех народов мира сразу в их душах, в их телах.
Возможно.
Она даже услышала, как в его мозгу скрепят шестерёнки, намекая на что-то новое и всепоглощающее. Но вот уже намёк озвучен.
– Мне так хочется, снова оказаться в твоих объятиях, Верочка.
– Я подумаю над этим. Мягко сказала Марьяна улыбаясь. – Возможно завтра.
– Завтра? Это долго ждать до завтра.
Он повернулся, сделал шаг, и снова обнял её и страстно поцеловал, целовал и целовал, а тарантелла со всеми танцами народов мира, увеличивали свой темп, но вот всё же он, оторвавшись, от сладких губ любимой, произнёс.
– Как здорово, что я могу тебя открыто целовать, а не прятаться в темень, я там долго ждал тебя и не знал, появишься ли ты там, а может тебе и вовсе не надо в то место.
– Зачем ты в бане спрятался?
– Хотел просто поговорить, я несколько дней подряд бывал там, всё думал, повезёт и мы поговорим. Но в тот день мне повезло, на моё счастье и свет погас, и дал возможность мне тебя поцеловать.
– Маньяк. Рассмеялась Марьяна.
– Нет, я не маньяк, я люблю тебя. А потом я ревновал к самому себе.
– Как интересно. Это как?
– Как бы я там был и не был, ведь ничего не видно было. Мы оба словно призраки были. Ведь ты посчитала призраком меня. С призраком-то общалась, а со мной нет. И потом даже не смотрела в мою сторону, не слушала моих песен тебе. А я так старался.
– Ты не нормальный. Смеялась Марьяна.
– Ты имя менять будешь?
– Зачем, я привыкла к этому. Сознательная жизнь моя прошла уже в этом имени, почти всё я получила в этом имени. Стоит ли?
– Но ты Верочка.
– Ты называешь меня так. Мне нравится, я уж и забыла звучание своего имени. Хочешь, продолжай, буду рада, а меня все знают Марьяной.
– Значит ты Верочка. – Рассмеялся он, прижимая её к себе. – Верочка, Верочка. Завтра приезжают мои родители. Ты как?
– Не знаю, я вероятно ещё не готова к встрече.
– Верочка, дай нам всем шанс. Ну, а с внуками им познакомиться…
– С внуками можно.
– И всё-таки , ты моя. Ты моя любовь навечно. Скажи, что ты моя.
Попросил Максим.
– Я твоя. Правду говорят, что влюблённые чудаки. И без мозгов. – Ответила Вера и рассмеялась, она заливалась тихим, но звонким и радостным смехом.
– Верочка, я с мозгами, не высохли ещё, как говорит мой деденька.
Вновь обнял её Максим. А это время стукнула калитка.
– А-а-ах, вернулись. В ванную! Быстро!
– Какая ванная, где мои джинсы?
– В комнате, по-моему, на кресле, потом на кухню иди.
Ответила Марьяна, убегая в свою комнату.
Максим быстро оделся, но торс оставался голым, рубашка так и оставалась висеть на двери дровяника. На кухню он не успел пройти. Плюхнулся в кресло в буквальном смысле. И пальцами расчёсывая волосы, взглянул в отражение стеклянной дверцы книжного шкафа, пригладил причёску.
На столике он заметил уже собранную модель вертолёта и, взяв её, стал рассматривать, а сердце ухало так, что пришлось успокаивать дыханием.
В комнату заглянула Стефания и крикнула.
– Дедулечка, а папа здесь. И вошла с улыбкой, произнесла. – Папа!?
В комнату вошёл Герасим и за ним Избор.
– Всё нормально? – Спросил Герасим. – Утряслись недомолвки?
– Да. Вроде бы. Да.
– Мудрёно отвечаешь. Только у нас в России так отвечают. – Рассмеялся Герасим. А Верочка где?
– Где-то здесь. Развёл руками, отвечал Максим.
– Я здесь. – И в комнату вошла Вера или же всё-таки Марьяна.
Она была в платье, которое ей купил ещё брат для бала, почти семь назад. Максим взглянул и поднялся ей навстречу, протягивая макет вертолёта Герасиму, и шагнул к Вере.
– Верочка, какая же ты красивая. – Он молча смотрел на неё, взяв её руки в свои, улыбнулся и тихо пропел. – Струится лощёный паркет… Затем произнёс, Верочка, я помню это платье. Это то платье, Верочка.
И он обнял её. – Ты моя вселенная!
– Избор, Стефания, а пойдемте, приготовим чай и посмотрим, что у нас там есть вкусненького, да угостим маму с папой.
С улыбкой произнёс Герасим.
– Дедулечка, я бы хотела посмотреть, как папа будет целовать маму.
– Ещё увидишь, милая, вы теперь будите вместе. А вы молодые влюблённые, не задерживайтесь, ждём вас.
– А потом я покажу вам мои рисунки.
Произнесла Стефания, оглядываясь в дверях и увидела уже целующихся родителей.
– Увидела. Ура! Дедулечка я увидела.
Весело и звонко смеялась Стефания, закрыла дверь и вприпрыжку побежала на кухню и кричала.
Увидела, увидела.
Вот всё же удивительная штука жизнь, в ней порой случается такое, что не одному писателю не придёт в голову такое придумать.
Окончание следует.
Таисия-Лиция.
Фото из интернета.