Она всегда была образцом интеллигентной семьи: трудолюбивой, терпеливой, воспитанной.
В любые обострения нервной маминой системы (Жанна не помнила точное название ее болезни), на неё переносилось вдруг все внимание,- ветер бил в окно, листва деревьев оживлялась, вспыхивала.
Отец брал дочь на руки, и жарко прерывисто дыша на ухо, сосредоточенно глядел в улицу, обдумывая что-то, потом, переводя вид на Жанну, так и не говорил ничего.
Ей казалось, что вот-вот он захочет ей что-то сказать, наконец, произнести пожелает что-то значимое. По губам проносился кончик языка, и хоботок увлажнял губы. Отец старательно ответно глядел лишь в глаза дочки, но - ничего. Как - будто бы она сама должна была понимать, понимать или догадываться.
Иногда же ей казалось, все проще, намного проще: отец - человек слабый, безвольный и это усложняло всю семейную жизнь. Жанна сама чувствовала, когда б отцу проявить характер, но он…
«Любил он ее, что ли так?»
«Но разве так можно?»
Некое упражнение, - взять с собой куда-нибудь, в какие-нибудь свершения, хоть в песочницу взять, только чтобы Жанночка стала свидетелем ещё подобных блудных психических состояний, эта чёрточка характера стиля жизни, судьбы ее, свойством, кармой закрепилось за ней, кажется, навсегда. И этим пользовались кому заблагорассудится, и кто хоть чуть понимал суть Жанны.
Это же осознала и она точно, стопроцентно, будучи в школе. Ощущение чего-то недовершённого в себе, по поводу себя самой – чего-то обязывающего (кому?) каждый год рождения приходило к ней озарением - подарком.
Она не могла понять смысл того, предназначение ли, цель ли, или… этих метаморфоз, ощущений этих. В связи каких, чем? И куда все это ведёт? Прервать не могла.
И вот, будучи взрослой девушкой, посещая уже лекции гуманитарного университета, переняв привычку у своей подруги Лаэты вести дневник, взялась за тетрадь.
Лаэта?
Практически всегда на позитиве. Изумляется любому, хоть раскривому положению дел, ловко находящая твёрдую почву под собой. И именно ведением дневника она объясняла данное бодрое состояние.
Но случилось, что случается, - дневник Жанны был утерян и был прочитан. Он не был обнародован, - нет. Но определённо стал известен: она чувствовала.
Она чувствовала это так и с той точки, как то же ощущение чего-то того, недоделанного, недовершённого, невыясненного в ней самой опять-таки, - перед кем-то должной. И мотивом жизни вдруг определилось: по горячим следам вернуть душевную драгоценность, - записи свои.
Нечто нервическое включилось.
Это от матери.
Выкрав ключ у подруги, жалуясь на плохое самочувствие в тот же день, рано ушла из университета. Она знала, что знала Лета, - «что-то тут не так», но сие не умаляло в ней решимости, материнского фокуса, - характера нервического, родившегося.
Все ясно, как никогда.
Сахаром обсыпана дорога. Первый снег. Под подошвами лепестки снежинок хрустят. Полдень трещит восхищёнными голосами полупьяных птиц. Все так необычно происходит тогда, когда ты будто пробуждаешься.
Она не попала в квартиру подруги, ключ затерялся на дне сумки, и это дало какой-то ресурс рассудку. Она долго сидела на лавочке, обдумывая который раз: что делать-то?
Здравый смысл (ах, где этот здравый смысл!), опасность предприятия, да и нерасторопного рассуждения, - почему же именно Лета должна украсть дневник, останавливали ее.
Но чувство нервическое, материнское не покидало.
Она думала, думала, сверяясь с теми ощущениями родственными, кои обязаны были что-то творить или подсказать.
«Обязаны же?»
Поднялась, прошла к подъезду Леты, преодолела пару ступеней и щёлкнула в домофон магнитной шайбой.
«Нет, - говорило в ней, - о, нет-нет! Как-то должно произойти, но не так!»
«Но как-то должно?»
Под пролётом на этаж настежь открыт подвал, оттуда - голоса. Она слышала, как далеки были. И все для того, чтобы успеть сойти вниз туда.
«Пошла, а? Зачем?»
«Да, что же это!»
Не имея представления, ни плана, она шагнула в сырую серость содержимого цоколя.
Голоса смолкли. Она стояла. Всовываясь в темноту, заглушая голос логики, зрачки привыкали к темноте. За спиной – ранец «преппи» тёрся о стену. Она шагала в подвал.
Нервический ключ толкнул ей в спину и вот – шаги: один за другим - ниже, ниже. Ее шаги.
Внизу все шумно говорило, - оглушительно.
Колонна с огромным пятном краски – перед лицом образовалась, приглашала спрятаться.
Затаив дыхание, она, вот-вот, вот так, и уже стояла за ней, смущённо обирая с лица мелкие паутинки.
Голоса вновь возникли и шаги, волочащиеся по сырому гравию, невидимые, шли к ней. Девушка затаила дыхание.
Она слышала разговор какой-то женщины, - женщины приятной внешности наверное, - голос красивый и ноты властности.
Ее сопровождал мужчина и терпеливо выслушивал ее. Вяло он выражал свои мысли, однако – в предложение ее – два «ага» - и соглашался тут же, непритязательно на все возражения.
Это были мастер ремонтного участка с подчинённым.
Прошли мимо колонны и стали подниматься наверх. Матовый пар полотна света скоро исчез за грохотом тщательно запертой двери.
«Ого!»
Несколько минут не двигалась с места. По подвалу - шорох. Он стих, но принудил девушку выйти из засады.
«Определённо крысы».
Глаза - в темноте - сова, стали различимы самые мелкие детали. Где-то вдали свет, врывался из крохотных бойниц окошек.
«Ох, как много тут всего».
«И не страшно вовсе. Нет».
То там, то там свет рвался на полотна пыльных марлей. Словно сквозь кроны дремучего леса простегался туман.
Она шагала, придерживаясь бойниц света, задевая ранцем стены. Замочек «преппи» царапал потолок.
«Как же я выберусь-то?»
«И не довольно ли идти?»
Она остановилась у кучки строительного мусора, присела на корточки, вглядываясь в перспективу неровно прыгающих оконцев дальше, и думала, думала, что к чему. Что ведёт так смело? Как будет самой объяснить себе же потом, потом, позже этот безумный поступок? Как вывести из того формулу рассудочного какого акта, хоть какого, образного хоть, чтобы потом забыть все.
«Или я того…?»
Регулярно мама лежала в психиатрии. После тяжёлых кризисов, ее забирали. Когда она возвращалась: была похожа на отца, - с теми же добрыми линиями в лице, спокойствием, «волшебством преображения». Но ничего живого не было тогда. Ничего живого – в ней. Истончалось, - волос редел, зрачки тускнели, и улыбка – дикая какая-то.
«Словно и не мать. Чужая!»
«Так со мной не должно быть!»
И если то Что-то подсказывало действовать ее матери в месяцы те, - разлуки с самой собой, - то это «Что-то» руководило и ею?
Длинной скатертью теней обнаружилось движение снаружи, - там за бойницами, - там кто-то спешил. Жанна остановилась.
«Ух! Тихо…»
Красным кораллом маренового цвета вдруг что-то сверкнуло.
«Вернуться бы назад к железной двери бы, постучать, а?»
Лихорадка идей.
Постояла. Направилась вперёд, - к зовущему огоньку.
Несколько раз, спотыкаясь о невидимые рытвины мусора, останавливалась, поправляла рюкзак, держала путь вперёд.
«Вот тут».
Опустила пальцы в пыль и, переложив в сторону несколько штукатурных камней, вынула блестящий алый камень.
***
- Красная шпинель это. Один из самых камней-обманщиков, то есть, в ювелирке узнала. Цари выдавали этот минерал за рубин и украшали короны, - объясняла Лаэта, - эту вещицу не отличить от рубина, да-с. Смотри-ка, - она подняла камешек к солнцу, - ух, ты, блестит-то, переливается! Да, я узнала там, - разницу можно обнаружить только при мельчайшем анализе. Но, увы, это не нам! – Подружка передала находку Жанне.
- Где же ты его-то нашла? – Хлопая ресницами, спросила она, пока Жанна скрупулёзно вталкивала камешек в тощий кармашек сумочки.
- Не важно, на дороге.
- А ты знаешь, кстати…
- Я знаю… Нет, он – хороший.
- Может быть, его подбросили: там сглаз и такое…
- Я знаю. Нет. Он – хороший.
- Ха! Ладно!!
Жанна думала о другом, - о поводе, который бы позволил зайти к Лете и где-нибудь оставить ключ. Да это - фикс идея. Та же закинула руку в карман и вытянула бумажные деньги.
- Идём, что ли?
- Куда?
- В кафехе. Посидим.
- Мне – домой, - попробовала возразить Жанна.
- Ах ты, домоседка! Знакомое дело! И-и-идем! – Лаэта цепко ухватилась за руку Жанны, - я имею намерение познакомить тебя кое с кем. А то одна, все одна ты.
«Фу, ты! На зло - и пойду!»
Через громкий шум дорожного трансформатора, где ремонтники латали асфальт, Жанна не услышала имена тех, того, с кем подруга хотела познакомить. Лишь уловила лукавый взгляд, ещё и ещё раз, и та - уже толкала дверь кофейни.
Жанна бросила вид на полупустые столики и увидела Григория.
- У него сегодня именины. Он и пригласил! – Успела бросить Лета.
- Пря-авет! – Парню адресовала, медленно тот отрывался от стула. Жанну Гриша раздражал. В нем было что-то излишне…, что, впрочем, нравилось девчонкам – откровенность, разговорчивость, доступность? «Подруга в штанах» – так бы охарактеризовала. И ещё он…
И ещё он не отрывал глаз от неё. Это настораживало: было неприятно, непонятно.
- Х-хел! – Шуршащим, с придыханием голосом произнёс Гриша, услужливо расставляя седалища гостям.
Лета мгновенно перекинулась взглядами с Жанной. И тут же оценила гордо самое себя, высоко и достойно вздёрнув носиком, даже не взглядывая на того, - оказавшего услугу.
«Вот у них что-нибудь бы и получилось бы!» - Подумала Жанна, опускаясь на свое место.
- И хорошо! – Прошуршал голос Гриша над ней.
- Жанка камень нашла! – Сдала тут же подруга, откидывая сумочку на свободный стул, протягивая тут же руку и Жанне, чтобы умостить и ее сумку, но поймала осудительный взгляд той.
«Не надо было говорить ничего! Это секрет!»
Но было поздно.
Лаэта подумала, конечно, секунду, и пошла, рвать противошум: «чего тут этакого растакова, подумаешь!?»
«Понеслась».
- Какой же камешек? – Нахмурился Гриша, выслушав тираду Леты. Окунаясь вниманием в картонную тарелку с начатой пиццей, он регулярно краснел.
- Чего нам закажешь? – Без зазрения задалась Лаэта, буравя парня в лоб черными глазами.
Тот пробудился.
- Что хотите, - ответил, - то и будет.
«И улыбка у него противная даже!» - Оценила Жанна.
- Что - ты? – Спросила Лаэта подругу.
Жанна повела плечами.
- Грибы с сыром на кеци и эту… маргаритку и, э-э, - сожмурив глазик думала Лета, бросила расторопный вид на подругу тут же, - пепперони, а? Это - ей!
- Окей, хорошо, – парень поднялся и поволочился шаткими, безжизненными шагами к стойке с заказом.
- Агась! Здорово тут, да? – Спросила Лета, укладывая локти перед собой. – А ты чего, ты?
- Как-то мы не так, мы... Мы же вроде должны поздравлять. Он же …
- С чем это?
- Ну, именины…
- Именины, ха! Пошутил. Сегодня у кого угодно именины, но не у него, поверь мне!
- Так зачем…
- А затем же: он всех так приглашает. Всех, понимаешь? Девчонкам любит нравиться и все тут! А нам что? Какая разница? Видишь: он ни мясо, ни рыба. Рохля одна. И что?
- Я думаю: он вообще - голубой.
- Эх! Дала! Да даже если и так, нам-то что? Ещё даже и лучше!
- Он что-то говорит? – Заметила жест Григория Жанна издалека.
- Чего-у?! – Привстала и ответила Лета.
Григорий криво усмехался в сторону, поднеся заодно, и где-то откашливаясь, круглый кулачок к губам. Девушка – продавщица не знала, куда направить взгляд, переносясь с парня, на того - подружек. Гриша решил и направился назад.
Его шаг теперь был более достоин и добр нежели раньше.
- Там говорят, - низко и будто проговаривая какую-то тайну, наклонился ко лбу Лаэты Григорий, которая, впрочем, не противилась и синхронизировала во всем ему сполна.
- Там, кхе-кхе, спрашивают, сколько сыру положить?
- О, боже мой! – Без искринки заявила Лета, - да пусть валят: чем больше - лучше!
И расслаблено бухнулась назад.
Жанна и Григорий. Их взгляды пересеклись.
Она будто прочла: «видишь ли, как!?», и глаза ее упали вниз. Махаоном на красном флоксе краска пятнами разлеталась по Жанниному лицу.
Парень, между тем, ушёл.
- Ещё спрашивает ли! Гляди-к! – Возмущалась Лета.
- Пригласил, так давай! На выдумал, так выдуем! Праздник, так праздник - корми! Ты вообще-то голодна, а? А то я ещё чего-нибудь возьму?
Лаэта упёрла взгляд на переливающейся в цветах Жанне.
- Че эт с тобой?
- О, нет! Я вообще в таких местах не бываю, - пробубнила Жанна.
- Не выделывайся, хватит. Ты вообще нигде не бываешь, это я знаю. Вот ещё камушек золотой! Спать теперь с ним будете, да? Вообще…
Подумала, добавила едва слышно:
- Он с тобой говорить будет.
- Кто? – Переспросила Жанна.
- Кто: он! – Подруга кивнула в месторасположение камня, на карман Жанны, где она спрятала его - из карманов брюк.
Лаэта отвлеклась, глядя в широкое окно заведения, а Жанна думала о том, что это правда. Да. И думала: откуда она, Лета, знает, что камень действительно говорил с ней?
***
- Погляди, - говорила Лаэта, как вышли из кофейни, - солнце горит, трава – зеленУщая - снег идёт. Чудес-са!
- Тебе не кажется, - спросила Жанна, - Григ слишком много обращает на меня внимание?
Подруга фыркнула, округлила глаза.
- Ой, ли!? Он: на всех - так. Любит, любвеобилен, значит.
- Камень! – Воскликнула Жанна.
Они друг дружку поглядели, вытаращив глаза.
Жанна спешно шарила по карманам.
- Камень! Пропал!
- А ну-ка! – Лета решительно повернула назад.
Григорий все ещё сидел за столиком.
- А: здасьте! – Заявила Лета, приблизившись вплотную к парню.
Тот лишь успел поднять брови.
- Камень где? – И она вытянула ладонь вперёд.
- Какой камень?
- Ну, ха! – Лета обернулась к подруге, - ты или камень, или…
Григорий и Жанна – оба видели, как Лаэта немедленно побагровела. «Не на шутку».
Гриша медленно поднялся, но так как места для манёвра не оставили - пришлось отодвинуть стул.
- Что?
Лета обернулась к подруге:
- Ты точно его утеряла?
- Да! – Подтвердила та.
- Ну!? – Вопрос возвратился парню.
- Девочки, - Гриша расставил руки, - ничего не знаю.
И тут, на глазах у всех, камень вывалился из сумочки Жанны.
Снова - все переглянулись.
- Ты того? – Поинтересовалась Лаэта, покрутив пальцем у виска.
Жанна нагнулась и подняла камень.
- Это не тот, - произнесла она.
Снова - все переглянулись. Лету подало назад, удивлению не было предела.
- Да тот это! – Воскликнула она же и, ещё раз (на этот раз произвольно подозрительно), бросила вид на подругу, развернулась и прочь пошла.
- Что случилось? – Спросил Григорий вслед уходящей девушки.
- Я не понимаю, - обратилась Жанна к нему, - ведь это не мой камень.
Гриша поднял руку, но тут же опустил, не желая и прикасаться к вещице.
Внимателен взгляд. Изучал.
- Не знаю, но кажется мне - тот. Ты его показывала. Да, его.
Жанна пошла на выход.
- Переживания, мелкие невзгоды, дочь, - эхом звучали в ушах слова безумной матери, - конфликт навевают. Непременный, безусловный конфликт. Это тогда бывает, когда злая воля твоя и недруги лоб в лоб сталкиваются. Но тут победу одерживает один: либо твоя воля – злая ли нет (до того нет никому дела), или недруги, которые мертвы. Запомни, дочь, все давно уже мертвы. Это запомни…
Жанна хотела пойти за подругой. След ещё не остыл. Она видела ее спину. Но, что сказать? Сказать: она ей – что? Явное на лицо: камень - в ее руке.
Она остановилась, крутя камень, вглядывалась в его краски. Это был не тот камень.
«Не тот же!»
Он сильно сдал или? Он не был так блистателен и ярок, как раньше. Он был сер. Дымящий уголь.
- Творческие люди – не люди, - говорила мама, - живым эмоциональным цветом от них несёт. Но это не жизнь, это позор всему человечеству. Если все как все, то почему кто-то должен выделяться? Мы все обязаны хранить тайну молчания презрения к этой жизни. Обязаны, дочь! Иначе ты будешь чувствовать себя раздавленным. Непокорство – знак дьявола!
Когда-нибудь, - продолжала она, - ты встретишь человека, который будет дышать тем же. И вы оба способны будете удержать могильную плиту, оба. А я уже… Сил нет…
Жанна шла, не чувствуя под собой ноги. Мысль, что Лаэта теперь обнаружит пропажу ключа, сильно тревожила ее.
«Если я неким дурным способом опустилась в тот подвал… Неизвестно зачем. То я и ключ коим-то образом найду, как преподнести!»
И она направилась к дому Лаэты.
След под мягкими подошвами мокасин оставлял ровную кайму за которую постепенно скрадывались золотистые крошки с неба.
«Как же жить тогда, мама? – Спрашивала она мысленно, - если не доверять никому и считать саму жизнь за какой-то грех, а? Нельзя ли проще?»
- А куда проще? – Отвечала мать. – Куда проще, если ты сама себя ещё не знаешь сполна? Если тебе кажется то, что другим не кажется. Если ты видишь окружение в своём индивидуальном цвете и даже твой камень…
- Что?! – Жанна подняла руку, разжала кулак.
Красный шпинель горел своими обычными красками. Он продолжал говорить с ней.
- Уважаемая, будем дружить, как раньше. Как ещё тогда, когда ты меня не знала. Я знал. Я знал о тебе всегда и тот человек, которого ты встретишь скоро, тоже знал о тебе всегда. Скоро. Скоро встретитесь.
- Ты оберегайся, - вспомнила Жанна ещё наставление матери, - оберегайся всего того, что пытается влезть в твоё доверие. Это смерть. Иного названия тому нет, - смерть! Отрекись от книжия, от свойств любой веры. Все это ложь. Есть свет только там, откуда он происходит. Но он происходит так, что никто до конца ничего никогда не выяснит. Ты только прижмись к нему и дорожи им или делай вид, что он дорог тебе – это одно и тоже совершенно.
Жанна глядела на камень. Он молчал. Мысли перестали генерироваться кем-то либо угодно. Тишина. И уши залило звуком вакуума.
- Ну, вот, я верю, что ты хорошая исполнительница. Думаю, тебе стоит обратиться в наш драмкружок. Я, например, вижу твой талант, - говорил комсомольский лидер цеха номер шестнадцать моторостроительного завода областного города. Он поднялся, кресло под ним скрипнуло.
Девушка сидела, склонив голову. Ей было стыдно за свой сорванный голос. Совсем не так она представляла себе своё выступление перед этим красивым, идеально красивым и – нет – прекрасным человеком! Он ей нравился давно. Он глядел на неё не так, как хотела бы, - с вожделением, желанием ее красоты. Нет. Он глядел на неё сверху вниз. И все потому, что был идеален. Абсолютно идеален.
«А разве та каста, которой он принадлежал, не имела в себе подвоха?»
«Нет, не имела».
Она тоже была комсомолкой, но это случилось как-то машинально – просто выдали значки после краткой беседы. Ах, ей так много хотелось сказать!
Она не находила выход своим эстетическим чувствам. И если, например, какая другая девушка... Если, например…
Жанна проснулась.
Была ночь.
За бетонными стенами знакомая знаковая та же тишина. Крупой снега стучало по подоконнику бусинками.
«Что-то такое приснилось!»
Не могла понять – к чему?
Камень лежал рядом с подушкой. Ясная прожилка блестела при едва приемлемом свете тусклого ночника.
«Что-то часто маму вспоминаю», - подумала и повернулась на бок.
Сюжет, приснившийся, не имел никакого истока, - она понимала, - но в то же время – он настолько явен и живописен был, что от него, от существовательности его, никак нельзя было отказаться. Отмахнуться нельзя было.
«Это все мать. Это все из памяти матери. Голосистая была. Она готовилась стать артисткой, но потом что-то случилось с ней и она…»
Камень сверкнул. Жанна даже увидела отражение того света на потолке, как последний всплеск затухающей свечи. Повернулась к нему. Тишина. Спокойствие. То же.
«Показалось?»
«Мысли матери, даже если они есть или присутствовать, то есть, решили, то – что? Пусть. Я выслушаю».
Девушка прикрыла глаза, утопая в ладонях подушки, думала о том, как удачен был прошедший день. И - главное – Лаэта ничего не заподозрила. Жанна встретила ее у продуктового ларька и, незаметно, подойдя сзади, бросила под ноги ключи.
- А-о! Привет! – С обычной радостью приветствовала подругу, не подозревающую каверза. – Чего ушла? Пообщалась бы с Гришей.
- Весело тебе? – Сумрачно спросила Лаэта и переменила настроение, - а ты?
- Я говорила: он для меня – ничто!
Лаэта обратила - в голосе подруги какой-то прорезавшийся тембр.
- Что? – Спросила и та.
Лаэта насквозь ощущала подругу, прощупывала насквозь. Но ничего не сказала. Рассчиталась, сунула продукты в сумку.
- Ой! – Воскликнула Жанна, - а это?
Обе обратились вниз, - под ноги. Связка ключей.
- Твои, что ли? – Спросила Жанна.
- Ух, ты, да! – Лета подняла ключи, - и как они только выскользнули!
Она стала осматривать сумочку.
- Девочки, давайте отойдите! – Прозвучал голос продавщицы.
Лета хотела возразить – передумала.
- Идём!
- Ты не обижайся, - продолжала она, синхронно шагая шаг в шаг с Жанной, - ничего страшного ведь не случилось. Меня тоже Гриша не волнует. Совсем не греет.
Посмеялась.
- Даже не представляю, - продолжала, - если бы не ты, - может быть, и домой не попала. Вовремя всегда являешься.
- И я заметила тоже, - ответила Жанна.
- Ну? Подруги? – Лаэта обхватила привычным кратким жестом Жанну за плечо.
Они разошлись потом у ее подъезда.
Жанна - домой.
Дома листала конспекты, в голову ничего не шло. Потом рассматривала камень. Потом потащила его на кухню пить чай. Ей казалось, разумеется – казалось, что он с ней-таки разговаривал. Но все это как-будто и ненарочно, правдой было, - говорил же.
Легла рано. И вот, этот сон.
«К чему?»
«Если убрать камень, зашвырнуть, положим, его куда дальше – все и пройдёт. Но, что с того?»
«Есть свет только там, откуда он происходит, - вспоминала она слова, - ты только прижмись…»
«Почему не слушать то, - думала она, - что приходит к тебе невзначай, бесплатно приходит?»
«Да и да, и да, я буду слушать».
Скоро сон вновь одолел ее и ей снился комсомольский лидер, заводской цех, где она лишь однажды до того, как устроилась туда была на школьной экскурсии и рьяно втолковывала своим однокашникам, что именно тут работала ее мама, не раскрывая ни слова больше.
Была такая же ночь, - снилась Жанне декламатор , - она стояла в фонарной тени деревьев и поджидала Аркадия – комсомольского вожака. Ей хотелось лишь ещё раз увидеть его, а потом идти восвояси. Но его не было. Он был занят. Так занят, как могут быть заняты самые счастливые люди.
Была ночь через ночь, как эта ночь. И снова она ждала его, как прошлый раз.
Как прошлый раз, она облегчённо вздохнула, когда он шагнул в свой подъезд один.
«Главное, чтобы он был один!» - Блистала мысль.
Боль по темечку, по потерянному счастью, эфемерному (это понятно) счастью она не смогла так просто пережить. Нужна была жертва. Хоть какая. Хоть в образе кого, - любая! Ей, возможно, предстоит нечто самое ужасное в сим мире пережить: уни-иж-жение! Но только с чувством своим ничего не поделать.
Жанна вновь пробудилась, ахнула.
Вкрадчивый стук бусин за окном прекратился. Камень спал.
Она поднялась и прошла выпить воды на кухню еще раз, – горло сушило.
По коридору мелькнула тень.
«Это же ясно: моя!» - Постановила девушка. Но раздался грохот, от которого стало жутко. Замерла, прислушалась. Вернулась к кровати и обнаружила – камень упал на пол. Подняла. Пальцем провела, лаская шероховатую поверхность, успокаивая будто.
Пила не воду – чай, заварив круто. Ещё четверть часа сидела за столом и только потом вторично ушла дремать. На часах – половина пятого.
«И как они жили тогда? – Засыпая, думала она, - во лжи, в иллюзии странной идеологии, как? Но ведь жили, радовались, горели…»
Была ночь через ночь. И снова она ждала его, как прошлый раз…
- Ты, вот что, девушка! – Его голос твёрд беспощадно, а она с каждым слогом приникала внутрь себя или в землю, словно вбивали ее квадратным шляпным доисторическим гвоздём. Такой гвоздь - в музее за стеклом.
- Ты, вот, что девушка, - говорил он, - прекращай свои выемки- выдумки. Я – женатый человек и не хочу, чтобы между нами были какие-либо недоговоры. Да и их, Боже мой! (да он сказал именно так: «боже, мой!»), их и не может быть! Что ты выдумала, а?
Она молчала. Понурив чувства, молчала.
Он лучше бы убил ее тут. Убил или расстрелял, как расстреливали тех, ну, тех…
- Ты все поняла? – Он заключил.
- Да, - тихо подтвердила и подняла последние свои глаза к его лицу. И если бы он… Ах, Боже мой (да, я именно так подумала!) Ах, если бы он так не смотрел этот последний раз!
Она любовалась.
Она не могла оторваться от него и тогда, когда вышла из его кабинета, направляясь в цех, к своему фрезерному станку.
Стала на подмости. Кто-то толкал ее в плечо.
- Эй, чего ты? О-оу! Ты кто?
Какая-то девушка обращалась к ней.
- Чего тебе, говорю?
Она очнулась.
- Чего смотришь? Как тебя зовут?
- Оля.
- Ольга? Ты чего тут делаешь?
- Работаю.
- Где ты работаешь? Я тебя впервые вижу! Ты кто вообще?
Она, - Ольга – осмотрелась, вторично приходя в себя.
«Чужой станок, чужой цех».
- Это тридцать четвёртый? – Спросила.
- Это пятнадцатый! – Засмеялась неизвестная.
И тут… Да, где-то, пожалуй, с этого места – началось…
«Какая любовь-таки – странная вещь! Вот предмет обожания перед тобой. И ты вся такая любезная. И готова все отдать ему. А он противится. Нет, он не противится, он – не понимает: а зачем ему такая любовь? Это не любовь вовсе, а так - затмение! Но это затмение не приходит раз в год. Оно, может быть, никогда уже не повториться. Никогда в жизни. В этой живой жизни – ни-ког-да!»
«И что?»
Жанне снилось: мама Ольга (та, которая и она, и не она была) выскочила из тёмного угла и занесла нож за спиной комсомольского вожака…
Девушка пробудилась в поту.
«Но это же не может быть!»
Она отлично помнила того старого друга, который посещал маму в лечебнице. Комсомольский вожак после известных исторических событий ловко переквалифицировался сначала в чернорабочего, потом ему подыскали чудесным образом место в мэрии.
«Так за спиной кого? За спиной кого она, мама, подняла нож?»
«Творческие люди – не люди, - вспоминала, - живым эмоциональным цветом от них несёт. Но это не жизнь - позор всему человечеству».
«Зачем ты не поешь?»
2