(Из цикла "Петрович и Соболюк")
После выпуска из академии пути наши надолго разошлись, и до меня долетали только скудные обрывки информации о моем приятеле. Чаще всего – через нашего общего товарища Валеру Альбертова, который поддерживал с ним более тесную связь. Иногда мы перезванивались, а иногда даже встречались на теннисных турнирах. Петрович, как и я, тоже увлёкся новым, набравшим с подачи первого лица государства популярность способом перекидывания мяча через сетку, теперь уже с помощью ракетки.
Демобилизовался он уже вскоре после окончания академии, а перед этим со скандалом покинул ряды партии. Причём, сделал это задолго до поголовной деполитизации вооружённых сил, чем навлёк на себя гнев командования. А в дни противостояния Ельцина с мятежным парламентом даже примкнул к защитникам Белого дома.
Можно было бы долго описывать его приключения, которые имели место в пору пребывания его в различной ипостаси, как в военной, так и в гражданской. Случались среди них и забавные, поскольку его незаурядная личность всегда притягивала к себе вещи и события неординарные и даже парадоксальные, обычных людей обходящие стороной.
Чего стоит хотя бы поединки по армрестлингу, в которые его регулярно втягивал Серёга, водитель Петровича, в ходе их деловых визитов в различные города и веси. И делал это столь искусно, что Петрович только диву давался: до чего же развит этот немудрёный вид спорта в массах –везде найдутся желающие. Он даже не подозревал, что в результате его побед – а Петрович почти никогда не проигрывал – пройдоха-водитель зарабатывал если не ящик, то, по крайней мере, бутылку благородного напитка.
Привозя шефа на очередной бизнес-митинг, он умудрялся разыскать среди его участников достойного соперника и задать ему провокационный вопрос.
– А моего шефа на руках слабо одолеть? – спрашивал он у здоровяка, внушающего почтение своими габаритами.
– Это ты про кого? Про того, который в очках и при галстуке? – снисходительно спрашивал ничего не подозревающий бугай, кивая на Петровича. – Почему бы и нет?
Чаще всего, на провокацию откликался кто-то из его охранников бизнесмена, а тот лишь делал ставку. Он ни на йоту не сомневался в победе своего «нукера», Серёга же знал, как правильно расставить сети и срубить "бабло" по максимуму. Впрочем, в качестве бабла всегда выступал его жидкий эквивалент.
Петрович привычно злился на своего проныру-шофёра, видя, как у того глаза горят знакомым азартом: опять отыскал кого-то. Но отказать ему не мог: он и сам был не прочь в очередной раз проверить свои кондиции. И, одерживая верх, убеждался в их исправном состоянии. Причём, совершенно не догадывался, что за этим стоит. И лишь однажды, случайно проиграв (подвёл "теннисный локоть", заработанный накануне), с удивлением узнал, что должен победителю бутылку Наполеона.
Но, пожалуй, наиболее рельефно характеризует пройденный Петровичем путь воина, а позже и бизнесмена один случай, которым он поделился со мной как-то, ворочая угли в мангале во дворе своего загородного дома. К этому времени он уже отошел от дел и нянчил внуков, попутно осваивая секреты старых мастеров, начиная дублением кожи и заканчивая травлением и гравировкой металла.
Произошёл он в палате стационара, куда Петровича привела довольно рутинная в его возрасте болячка. Богатырское здоровье нашего приятеля к тому времени начинало пошаливать и уже требовало внимания.
Компания здесь подобралась разношёрстная и редкость общительная, даже с избытком – гомон в палате не стихал до позднего часа. И что характерно, каждый мнил себя знатоком в том или ином вопросе и жаждал непременно удивить соседа, а если повезёт, то и вразумить его, непутёвого. Ведь жизненный опыт за плечами недюжинный, так и распирает: попробуй, утаи его, не поделись с «сокамерником» – так они в шутку называли друг друга. Да и чем тут ещё заниматься в промежутках между клизмами и капельницами.
Нельзя сказать, что Петрович по натуре человек нелюдимый или какой-нибудь там мизантроп. Но уж больно коробит его вся эта щедрая россыпь авторитетных мнений и наукообразных рассуждений, нередко граничащая с дилетантством. Да и тишины тоже хочется иногда. Поэтому в беседу он вступает редко, а порой, чтобы сдерживать себя от желания ввязаться в беспредметный спор и положить ему конец, встаёт с койки и начинает отжиматься пола. Как ни парадоксально, это оказывается боле действенным средством.
– Вот ты тут на сердце, кажется, жаловался, – отрываясь от разглагольствований, обращается к нему К. – А сам надрываешься, пыхтишь. А что за прок от этого? Гляди, не переусердствуй.
– Зарядка ещё никого инвалидом не сделала, – парирует Петрович, вставая и стряхивая с ладоней прилипшие к ним крошки. – А польза от этого прямая: от долгого лежания мышцы атрофируются, в том числе и сердечная. А допускать это для организма чревато худшими последствиями.
– Много ты знаешь о пользе-то. Врач, что ли, физиолог?
– Да нет, но отец в своё время был главным отоларингологом Военно-морского флота. Он-то мне много полезного и поведал. О физиологии и о физической активности в том числе. Организм в любых обстоятельствах надо поддерживать в тонусе.
– От других услышать – это одно дело. А пока на своей шкуре не проверишь, правды не сыщешь. Я вот по себе знаю: перенапрягся – жди беды. Так что лучше лишний раз поберечься.
«Сказал бы я ему – поберечься», сдерживает себя Петрович. «По себе он знает! То-то бледный, и живот вон, наверное, уже давно обеспечил третью стадию зеркальной болезни». Он молча садится на койку.
Вскипел чайник. К. достаёт чашку, наливает кипяток, опускает туда пакетик с заваркой и тянется за сахаром. Перед тем, как вынуть из коробки её содержимое, читает на упаковке: «Русский сахар, рафинад». Качает головой.
– Эх, сейчас бы тростникового, коричневого. – Косится на Петровича. – Вот он точно полезнее. А то пичкают нас невесть чем.
Он вытаскивает пару кубиков и кладёт их в чашку.
– А от этого, я вам скажу, прямая дорога к диабету.
Сокамерники принимаются дружно обсуждать новую тему – здесь, похоже, все знатоки. В какой-то момент инициативу перехватывает М.: его свояк работал когда-то на сахарном заводе, и М., наслышавшись от того разных баек, размеренно, тоном Вассермана, начинает разъяснять тонкости обработки сырца и сетует на технологическую отсталость отрасли.
– А сейчас на большинстве заводов оборудование старое, что можно разворовано, специалисты разбежались, – завершает М. очередную тираду. – Потому и сахар скорее серый, чем белый. Так что, недалеко уже и до коричневого – вот и будет нам счастье.
Он горько усмехается и кладёт себе в стакан несколько кубиков. Размешивает, пробует и морщится.
– Нет, не тот нынче продукт, не тот. – М. берёт ещё кусок и отправляет его вдогонку остальным. – Одно слово – свекольный. А вот тростниковый слаще и чище, хотя и коричневого цвета. Даже рафинированный. Потому, что в нём солнца больше. И той же пользы.
Петрович не выдерживает.
– Да не солнца в нём больше, а мелассы – чёрной патоки. Ею иногда даже специально пропитывают готовый рафинад, чтобы аромат придать. А рафинированный тоже белый, как и свекловичный. И ничуть он не слаще. Гранулы только крупнее, вот и вкус насыщеннее кажется. А в остальном – те же сплошные углеводы. Быстрые и бесполезные.
– Быстрые и мёртвые, – внезапно откликается из угла Ф., любитель вестернов.
– Примерно, так, – соглашается Петрович.
Народ затихает: в кои-то веки Петрович разговорился. А он и не унимается – видать, основательно достали его эти знатоки.
– А по поводу большей пользы тростникового – это ещё как посмотреть. Ну да, гликемический индекс у него пониже, там больше кальция, микроэлементов и витаминов из группы В. Но это, ещё ни о чем не говорит. Во всём нужна мера.
– Это тебе тоже, наверное, отец рассказывал? – обретает дар речи М.
– Ну-ка дай сюда этот сахар. – Петрович протягивает руку.
К. с недоумением передаёт ему пачку. Петрович вертит её в руках.
– Знаменский сахарный завод, Тамбовская область, – читает он. – Так вот, я вам скажу, что катионовые фильтры там меняются регулярно, да оборудование добротное – лет пять назад всю линию полностью обновили.
– С чего это ты взял? – ошарашенно вскидывает брови М.
– Когда я был генеральным директором «Русского сахара», этот завод входил в его состав. Руководила же им единственная женщина в отрасли, – Петрович называет её фамилию. – Человек ответственный, до сих рулит там, если не ошибаюсь.
В палате становится тихо. Слышно только, как М. автоматически продолжает вращать ложку в стакане, хотя кубики уже давно растворились. Петрович берёт книгу, откидывается на подушку и погружается в чтение детектива.
Час относительного покоя пролетает незаметно. Ничто не отрывает Петровича от увлекательного сюжета. Благодать. Впрочем, большинству узников стационара столь долгое пребывание в тишине явно претит. Скучно. Из угла раздаётся голос Р.
– Мне тут жена яблоки принесла, одному, боюсь, не справиться. Да и пропадут они. Угощайтесь, коллеги.
Первым на предложение откликается М. Он выбирает слегка подрумянившийся экземпляр, и, потерев его о рукав, с хрустом вонзается в мякоть.
– «Семеренко», – заявляет он авторитетно.
– Не похоже, – возражает К., рассматривая плоды. – «Семеренки» полностью зелёные с белыми подкожными пятнами, – блещет он познаниями. – А эти местами с розовинкой, и пятен нет. Так что, скорее, «Кутузовец».
Угасшая было дискуссия о достоинствах и недостатках быстрых углеводов вместе с нерастраченной энергией выплёскивается на яблоки. А как же – у всех на дачах по нескольку фруктовых веток, и здесь, как в том же поле, каждый суслик агроном.
Петрович усилием воли приковывает глаза к тексту. Но с чтением никак не ладится. И когда спор заходит о правилах хранения урожая, а его технология увязывается с яблочным спасом, он не выдерживает.
– Можно полюбопытствовать? – он снимает очки, берёт яблоко и, слегка повертев его в руках, резюмирует: – «Гренни Смит».
Он кладёт его обратно на тарелку.
– Да ты попробуй, что откладываешь-то. Сладкие! – Р. делает огорчённый вид.
– Спасибо, не хочется. Да и раньше февраля они свой полный аромат набрать не успевают. А насчёт того. что портятся – это точно не про них. Прекрасно хранятся при комнатной температуре, желательно, в темноте.
– Ну, братец, ты и загнул – в феврале. Да и с чего ты взял, что это какая-то там «Греня» Может, Феня? Ядреня… – подмигнул Р.
Петрович сверкнул глазами.
– Когда я был генеральным директором компании «Алма Продакшен», мне приходилось принимать решение о выборе сорта яблок: мы тогда только начинали разбивать сады в Краснодарском крае, и нужен был морозостойкий вариант.
– Ты уж определись – сахаром ты командовал, или яблоками. – Р. Обводит глазами остальных, словно ища в них поддержки. – Чем докажешь?
– Можешь загуглить, не вопрос. – Петрович называет имя француза, владельца компании. – Да, и мою фамилию там тоже найдёшь… Так вот, возвращаемся к сорту: в числе прочих этот «Гренни Смит» я тоже выбрал, и его плоды смог бы отличить даже на ощупь.
В этот раз пауза затягивается на более длительный срок, нежели часом ранее. К. включает телевизор, М. берёт телефон и выходит с ним в коридор. Р. углубляется в газету, насвистывая рефрен из «Let it be».
– Кстати, Битлз записывались на пластмассе фирмы с этим вот самым лейблом. «Эппл» называется, – делает контрольный в голову Петрович.
Наступает полная тишина. Ну, слава богу, угомонились. Петрович снова надевает очки.
Через полчаса Р. вновь нарушает тишину.
– Это надо ж, как в жизни бывает! – Он тычет в газету. – Здесь, вот, пишут, что кардиостимулятор, оказывается, изобрели по ошибке. Делали регистратор сердечных сокращений, но что-то спаяли не так, и прибор стал сам генерировать импульсы. Они-то и повлияли на сердечный ритм.
Р. мечтательно глядит в потолок. Сделав паузу, он продолжает.
– Я в своё время тоже старался изобрести что-нибудь эдакое. Бывало, стою у конвейера и придумываю разные штуки. А потом делаю рационализаторские предложения. И мне за это ещё и приплачивали.
Петрович, ещё не успевший остыть от яблочного спаса, заводится снова.
– Была бы моя воля, я бы не только не приплачивал, а штрафовал бы таких рационализаторов.
У Р. отвисает челюсть – кажется, на мгновение он даже утрачивает дар речи.
– Петрович, погоди! – искренне возмущается К, заступаясь за соседа. – А как же научный прогресс?
– Прогрессом должны учёные заниматься, а не работники у конвейера и даже не конструкторы. Разве что, некоторые, особо одарённые. Да где ж их нынче сыщешь!
– Ну, может, у вас там, в колхозах, и учёные должны, а на производстве технически грамотный работник тоже может своё слово сказать, – опомнился Р.
– Когда я был начальником конструкторского бюро завода связи ВМФ, такие изобретатели и рационализаторы только и тормозили этот ваш прогресс. Иррационализаторы, мать их.
У всех, сидящих в комнате, от такого поворота событий слегка отвисают челюсти. Петрович продолжает невозмутимо.
– И корень зла, чаще, не в них. А в разнарядке сверху. Это что же за гению такому пришла в голову идея внести обязательную цифру по рацухам в планы? А раз она есть, изволь отчитаться. Вот и требовали её даже от уборщиц. На выходе эффективность от этих перлов – ноль целых ноль десятых, а работы целому коллективу на неделю. Из-за одной гайки конструкторам нужно всю документацию переделывать, нормоконтролю сверять её со стандартами, а бухгалтерии составлять экономическое обоснование.
Правда, с цифрой этой у нас потом опомнились, но было поздно. Многие привыкли за это деньги получать. Гнал бы я таких изобретателей, один вред от них. Но никуда не денешься: некоторое начальство их поощряет, а те, чуть что, сразу повсюду вопят – дескать, зажимают инициативу на местах.
Никто больше не находится, что на это сказать.
Ну и точку во всей этой забавной истории поставил спор о причинах аварии на Чернобыльской АЭС, завязавшийся в палате на следующее утро. Обсуждалось несколько версий, одна краше и причудливее другой. И как только речь зашла чуть ли не о диверсии, Петровича снова прорвало.
– Да всё дело в йодной яме и некомпетентности тамошних управленцев! Когда при расхолаживании они стали в неправильном темпе, без задержки, поднимать стержни, чтобы по требованию Киева срочно повысить мощность, накопившийся йод моментально выгорел. Поглощать нейтроны стало нечем – одного ксенона не хватало. Реактор пошёл вразнос, а брошенные стержни помочь уже не смогли.
Все смотрят на Петровича в нерешительности, уже наученные горьким опытом. Не знают, требовать от него дополнительных разъяснений, или лучше поостеречься. А то ведь, неровен час, опять, к ядрене-Фене, всплывёт какая-нибудь «Гренни». Не унимается только К.
– Только не говори, что тебе и с реакторами приходилось иметь дело. Разве что, в садах Кубани, для прогрева почвы.
– Когда я служил на атомных подводных лодках в должности командира группы дистанционного управления главной энергетической установкой – а заканчивал я спецфакультет «Дзержинки» – мы не раз выводили реактор на заданную мощность и глушили его. Вам остальную физику процессов растолковывать?
Оставшиеся в больнице дни Петрович дочитывал свою книгу в обстановке спокойствия и умиротворения. Начинать какую-нибудь околонаучную полемику никто больше не рисковал – кто знает, где ещё успел попробовать свои силы их загадочный, немного замкнутый «сокамерник». И правильно делали. В чём они ещё раз убедились, когда Петрович сам затеял дискуссию.
Случилось это, когда он увидел, с каким аппетитом М. хрустит за чаем ярко жёлтым печеньем, расхваливая его на все лады.
– Я бы на твоём месте поменьше на него наваливался – там пальмового масла в избытке.
– С чего это ты взял?
– По запаху чувствую. Фиалкой отдаёт. Да и по упаковке. Печенье-то пензенское – «Волга», если не ошибаюсь?
– Ну да, кондитерская фабрика «Волга», город Пенза. – М. с лёгкой оторопью посмотрел на Петровича. В его глазах светился немой вопрос – неужели?
– Когда я был директором этой фабрики, – подтвердил его опасения Петрович, для пущей убедительности назвав её адрес, – я категорически запрещал использование этого масла для выпечки. Но с моим уходом главный технолог, этот пройдоха, – Петрович, стиснув зубы, назвал его фамилию, – опять, вижу, взялся за своё.
Это признание добило всех окончательно.
Покидая через несколько дней палату, Петрович ловил на себе полные почтения и даже какого-то благоговейного ужаса взгляды своих бывших соседей.
Ну а при чём здесь Соболюк, спросите вы? А вот при чём.
Когда Петрович закончил это своё повествование, я задал ему довольно каверзный вопрос.
– А не кажется ли тебе, что многие качества, которые помогли тебе стать столь успешным в жизни, были заложены, в том числе, и в академии?
– Вне всяческих сомнений.
– И я тоже не сомневаюсь. Я даже знаю конкретного человека, который внёс немалый вклад в формирование твоих блестящих управленческих навыков.
– Иронизируешь?
– Нисколько.
– И кто же это?
– А ты сейчас сам мне его назовёшь. Я иногда вспоминаю, как однажды, будучи у тебя в кабинете, я видел, как ты распекал одного подчинённого, явившегося на переговоры без галстука. Знаешь, кого ты мне напомнил?
– Неужели Соболюка?
– Именно!
Петрович задумался на мгновение.
– А ты, пожалуй, прав!
К этому времени шашлык был уже готов – дымясь, он стоял на столе в ожидании своего часа. Петрович наполнил стопки.
– Тогда, по поводу первого тоста возражений не будет?
– Конечно, нет.
– Ну, за него!..