Она не подозревала, что сегодняшнее наслаждение будет последним.
В парке, как обычно летом, разливался солнечный свет. Софье Петровне всегда казалось, что этот свет здесь особенный, совсем не такой, как в других местах города. Может, оттого что клены, липы и ясени стояли довольно густо, но не плотно и были высокими. Свет будто задерживался, собирался между их кронами, уплотняясь в явственную дымку. Как тончайшие тюлевые занавески, протянутые между деревьями. Поэтому парк выглядел волнующе загадочным. Его очарование и тайну чувствовали все посетители. Тюлевые занавески из солнечного света покрывали их, смягчая душу, умиротворяя чувства. Даже людские голоса невольно становились приглушенными. Впрочем, гуляли здесь в основном молодые мамы со спящими в колясках младенцами и те, кто достиг склона лет. А это народ сам по себе достаточно тихий. Но и на нескольких детских площадках с горками и качелями не было слышно привычного для таких мест веселого визга. Чувства радости и удовольствия ребятишки выражали только улыбками и тихим смехом. Все будто не решались потревожить заколдованный дух парка.
В это время к подъезду пятиэтажного дома, где жила Софья Петровна, с громким тарахтением подъехал фургон с крупной надписью «Грузоперевозки». Из кабины с пассажирского места вылез крепкий румяный мужчина немногим за 50, затем открылись дверцы в задней части машины и на землю спрыгнули двое грузчиков. «Сначала вынесем старьё», – скомандовал мужчина. Вслед за ним грузчики вошли в подъезд. Вскоре они вытащили на улицу несколько отделений старой темной секции, несомненно, когда-то бывшей гордостью хозяев квартиры. “Мрак”, – прокомментировал мужчина, когда грузчики свалили ношу во дворе рядом с мусорным контейнером. Еще несколько раз открывалась дверь подъезда, провожая в последний путь некогда дорогую чьему-то сердцу обстановку. Диван-книга, старомодные книжные полки пополнили кучу возле контейнера. Наконец мужчина обратился к грузчикам: “Можно заносить”. Их крепкие руки понесли в подъезд более современную светлую мебель.
Софья Петровна всегда шла в парке одним и тем же маршрутом – по широкой длинной аллее, проходившей в начальной его части. Будто оглядывала парк сбоку, не решаясь последовать за тропинкой, уводящей в его глубину. Пожалуй, она даже не знала, что там, в глубине. Рельеф парка отличался неоднородностью, даже от входа были видны пригорки, сменявшиеся ложбинами, а за ними – ровная стена деревьев. Поэтому, не изучив здешнюю местность, в этом парке можно было потеряться. По крайней мере, так думала Софья Петровна. Но не страх удерживал ее на привычной аллее. Пожилая женщина не хотела разрушать фантазию, уносившую ее в детство. Ветер колыхал тюлевые занавески из солнечного света, и Софье Петровне казалось, что за ними, там, в глубине парка, не видной с аллеи – масличные рощи и тенистые леса Древней Эллады. Там резвятся легконогие нимфы и возле прохладных ручьев отдыхают юные мужественные герои.
Прекрасную сказочную страну Соня полюбила пятилетним ребенком. Проводником в мифологическую древность стал старший брат, восьмиклассник Саша. Он мечтал поступить в театральное училище и решил перед младшей сестренкой отрабатывать навыки выразительного чтения. Так получилось, что художественным материалом Саша выбрал “Легенды и мифы Древней Греции”. Чудесный мир, созданный в лучезарном детстве человечества, пленил сердце маленькой девочки. Величественные боги, ужасные чудовища, смелые подвиги… И над все этим царило главное, что впечаталось в сознание Сони, – поклонение красоте. Красоту в разнообразных формах воспевало искусство. Соню глубоко потрясло, какой великой властью наделялась в чудесных историях музыка. С восторгом слушала девочка, что царственная кифара Аполлона заставляла смолкать шум грозных битв, а нежная свирель безобразного Пана привлекала к нему прекрасных нимф. Но определил ее судьбу миф об Орфее, покорившем своим искусством царство смерти. Соне тоже захотелось стать способной творить такие волшебные действия. Родители не возражали, к 7 годам купили дочери пианино и одновременно с общеобразовательной отдали ее в музыкальную школу.
Соседи не пришли в восторг, от того что за стенками начали регулярно раздаваться однообразные звуки гамм. Но их недовольство длилось недолго. Душевный порыв не обманул девочку – у нее оказались ярко выраженные музыкальные способности. Вскоре первые простенькие музыкальные пьесы зазвучали под ее пальчиками задорно и выразительно или мягко и певуче. Соседи обнаружили, что им это, пожалуй, нравится. Чем больше времени проходило, тем сильнее развивались способности Сони. Вот уже она начала осваивать “Детский альбом” Чайковского. Все чаще Соню приглашали выступать на концертах в обеих школах – перед учениками, родителями, педагогами, чиновниками сфеты образования и даже международными делегациями. Конечно, заниматься ей приходилось много, отрабатывая технические приемы в этюдах Черни, сонатах Гайдна, а чуткость пальцев и эмоциональную выразительность – в прелюдиях Баха.
Но, закончив обязательную программу, она переворачивала страницы музыкальных сборников и подряд читала с листа произведения для души. Шаловливые соседские дети, за стенкой носившиеся по квартире с громким шумом, разом стихали, когда начинали свободно литься мелодии, без повторов и специальных приемов в качестве упражнений. А если во время игры Сони в комнате была открыта форточка, нередко после затихания фортепиано на соседних балконах раздавались аплодисменты. Никто из окружающих не сомневался: в жизни ей надо идти по музыкальной стезе. И сама Соня, чтобы исполнить заветное желание искусством творить волшебство, готовилась поступать в музыкальное училище.
Эти воспоминания вызвали на лице Софьи Петровны легкую улыбку. Она уже несколько раз прошлась вперед и назад по аллее, и сегодняшнюю прогулку пора было заканчивать.
Миниатюрная женщина с седыми волосами, закрученными в аккуратный узел, в благообразном платье и со светлым мягким лицом. Такой увидел Софью Петровну Николай Михайлович в их первую встречу, выходя из подъезда.
“Здорово, мать!” – остановился мужчина. Софья Петровна невольно подумала, что с “матерью” он несколько хватил через край, ведь по виду младше ее лет на 10-12. Но, оставив эту мысль при себе, вежливо улыбнулась и ответила: “Здравствуйте!”, внимательно оглядывая мужчину в джинсах и футболке с короткими рукавами, которая открывала мускулистые руки и обтягивала заметно выпирающий, тугой живот. Обритая голова наводила на мысль, что он спасается от жары, а на лице с грубоватыми чертами отражалась уверенность в своей значимости. “Похоже, ты моя соседка сверху. Точно такой тебя описывала моя мамаша, царство ей небесное!” “А, – догадалась Софья Петровна, – вы сын Марии Павловны?” Мария Павловна жила в квартире снизу с тех самых пор, как Софья Петровна с мужем заселились в этот дом. Недавно соседка умерла в возрасте 85 лет. “Да-а, – неопределенно протянул мужчина, – нет больше мамаши… Она очень хорошо про тебя говорила, так что и мы будем дружить. Кстати, – спохватился он, – зовут меня Николай Михайлович, да просто Николай!” “Софья Петровна”, – чинно ответила женщина.
Раньше ей не приходилось сталкиваться с сыном соседки, хотя слышала о нем от его матери часто. И сейчас Николай Михайлович поразил ее контрастом с Марией Павловной. Тихая сухонькая старушка, ласковая и приветливая, всегда боявшаяся кого-то чем-то обидеть, не подходила на роль матери крепкого, упитанного, налитого силой и здоровьем и по виду очень уверенного в себе Николая Михайловича. “Хотя, видно, он пошел в отца…” Отца его Софья Петровна помнила плохо, так как вскоре после ее переезда в этот дом мужчина оставил семью. В память о соседке, с которой их связывала самая теплая дружба, Софья Петровна почувствовала расположение к ее сыну.
“Вот ведь как в жизни бывает, – продолжил Николай Михайлович. – Ты только не подумай обо мне плохо, маму я очень любил. Жалко, конечно, ее… Но получилось, что как раз сейчас мне очень нужна квартира. С женой развелся, нашу оставил ей. Вот сегодня сюда въехал. Первым делом, конечно, повыкидывал кое-какую рухлядь. Перевез часть мебели из прежней квартиры. Покупал-то ее для семьи я, за свои деньги, так что справедливо теперь ее забрать”.
Софью Петровну невольно охватила жалость и даже ностальгия по тем вечерам, которые она проводила с Марией Павловной за чаем с вареньем, пускай в старомодной, но милой, уютной обстановке ее квартиры. С другой стороны, нельзя требовать от сына, чтобы он устроил в память матери музей… Радуется, что квартира ему досталась? Это можно понять, жизнь ведь продолжается… Мебель забрал у жены – так это дело семейное, им самим лучше знать, кто кому что должен. Главное, квартиру оставил. “Тыкает” – наверняка это у него способ выразить расположение, что, мол, мы не чужие…”Он нормальный, вполне приятный человек, – окончательно решила Софья Петровна и поинтересовалась: – А вы работаете на заводе, сосед? Вроде так Мария Павловна говорила” “Да, – выпятил грудь Николай Михайлович, – всю жизнь в “литейке” вкалывал. А недавно ушел на пенсию по “горячей” сетке. Думаю пару лет отдохнуть, а потом искать работу полегче. Так что пока мы будем часто видеться, соседка, – мужчина подмигнул Софье Петровне. – Мамаша рассказывала, что ты активная, не сидишь дома, все гулять ходишь. Я тоже свежий воздух уважаю”. “Так что, Николай, сейчас гулять идете?” “Не, в магазин, продукты купить. А то мебель поставил, а в холодильнике пусто. Ну, бывай, соседка”, – Николай Михайлович шутливо приподнял воображаемую шляпу.
… Софья Петровна любовно провела рукой по крышке пианино, будто погладила домашнего питомца. Старенькая светло-коричневая полированная “Беларусь” все еще позволяла извлекать чистые, насыщенные звуки. Женщина экономила, обходясь без кулинарных излишеств, откладывала из пенсии, но регулярно приглашала профессионального настройщика. Ведь без музыки она не могла жить. Вот и сейчас Софья Петровна поставила пальцы на клавиатуру, выпрямила спину, кинула взгляд на локти, проверяя, в правильной ли они позиции. И заиграла. Фантазия Моцарта ре минор зазвучала печально и трепетно, как жизнь, которая еще теплится, но вот-вот может оборваться. Именно такой Софья Петровна ощущала свою жизнь. И дело было не в возрасте. В конце концов, по современным меркам 64 – это далеко еще не старость. Просто мало что уже держало ее на этом свете. Вот только музыка… Софье Петровне по-прежнему было подвластно выразить изящную грусть Шопена, суровую лирику Рахманинова, сказочную красочность Чайковского, мужественное противостояние судьбе Бетховена. С гордо распрямленной спиной она давала дома концерт, не только наслаждаясь слиянием с музыкой, но и утверждая свое бытие в окружающей пустоте.
Именно благодаря концерту она когда-то познакомилась с будущим мужем Володей. Концертировать “всерьез” Софья начала на втором курсе музыкального училища. Ей удавалось своей игрой захватить публику, взять в плен и не выпускать из творимого музыкой эмоционального состояния. К клавишам Софья прикасалась с благоговением. Уже в юности она поняла, что клавиатура фортепиано охватывает собой весь мир. Белые клавиши, издающие сочные, уверенные, жизнеутверждающие звуки, – как основы жизни и миропорядка. Эти звуки выражают устойчивость мироздания, незыблемость главных ценностей, рождают чувства гармонии и стабильности. И черные клавиши, возмутители спокойствия, вносящие дисбаланс, тревожные, порождающие сомнения и смятение. Черные клавиши всегда врываются в канву звучания белых, будто взрезывают ее своей остротой, неопределенностью. Но все же в октаве всегда остаются в обрамлении белых, как вихревые, хаотичные силы сдерживаются базовыми законами мироустройства. Поэтому в представлении Софьи клавиатура фортепиано расширялась до всей Вселенной. Это ощущение пианистка транслировала на аудиторию. И Володя, студент-физик, случайно оказавшийся в филармонии, слушая Софью, вдруг почувствовал, что его любимая наука и музыка – в общем-то, об одном и том же.
Способность молодой девушки своей игрой передать эту мысль настолько поразила его, что он набрался смелости, дождался пианистку после концерта возле служебного входа и предложил знакомство. Дальнейшее общение действительно проявило их душевное созвучие и привело к свадьбе. У Софьи и Владимира родилась дочь Аня. И хотя ребенка они оба горячо любили, братьев и сестер дочке не подарили. Было очевидно, что у родителей не хватит сил и времени на нескольких детей. Софья, окончив консерваторию, преподавала в музыкальном училище и продолжала концертировать по Беларуси и России. Преобразования, происходившие в стране, перестройка, развал Союза не ухудшили сильно ее положение. Наоборот, когда открылись границы, многие родители стали думать, что их дети смогут достичь успеха в заморских странах с помощью музыки. Ведь это универсальная профессия, не знающая языковых барьеров. Поэтому недостатка в студентах музыкального училища не было. Как востребованная преподавательница, Софья Петровна давала и частные уроки.
А вот Владимиру пришлось трудовато. Получив диплом, он остался на кафедре, занялся фундаментальной наукой. В лихие 90-е кафедру трясли и штормили постоянные угрозы прекратить финансирование. Но Владимир не покинул свой корабль, не смирился с мыслью, что тот в конце концов потонет. И оказался прав. Постепенно ситуация стабилизировалась, государство взяло науку под свое крыло. Все хорошо складывалось и в судьбе дочери. Аня в юности вышла замуж за приезжего студента и вместе с мужем уехала в его родной город. Вскоре у Софьи Петровны появилось двое внуков.
Жизнь текла счастливо. Любимая работа, благодарные ученики, успешные выступления, авторитет в сфере музыкальной культуры, поклонники, аплодисменты… И любящий муж.
Беда подкралась незаметно, прицелилась и выстрела в сердцевину счастья Софьи Петровны. У Володи обнаружилась онкология на третьей стадии. После нескольких операций, результат которых был еще неясен, Владимир Иосифович находился дома и нуждался в постоянном уходе. Софья Петровна уволилась с работы, прекратила концертную деятельность, чтобы заботиться о муже. Дочь мало чем могла помочь, она ведь жила в другом городе и нужна была своей семье. Конечно, иногда Аня приезжала, но ненадолго и значительного вклада в улучшение ситуации не вносила.
Впрочем, улучшить ее уже было невозможно. Постепенно выяснилось, что все-таки операции запоздали и к успеху не привели. У Владимира Иосифовича усиливались боли. Очень много денег уходило на лекарства, а так как доходов больше ни один супруг не получал, пришлось продать дорогое немецкое пианино. Чтобы отрабатывать нюансы звучания для концертов, Софье Петровне требовался высококачественный инструмент. Для, так сказать, внутреннего потребления годилось пианино попроще. Тогда-то Софья Петровна и приобрела бэушную “Беларусь” классом пониже. Самые придирчивые музыкальные знатоки могли бы различить миниатюрные отклонения звуков нот от эталонных. Пожалуй, у звуков не было полной силы и глубины. Сначала натренированный слух Софьи Петровны царапали эти “погрешности”, постепенно все усиливающееся семейное горе перевело их в разряд несущественных мелочей.
А для Владимира Иосифовича они и сразу были незаметны. Искусство жены стало для него своеобразным анестетиком. Когда боль заполняла его, он просил Софью Петровну играть. Эмоциональный заряд музыки немного отвлекал его от страданий, позволяя переключаться с мучительных физических ощущений на более разнообразные чувства. Никогда, даже в расцвете счастья, не достигали Софьи Петровна и Владимир Иосифович такого единения, как в эти минуты и часы. Даже на концертах, стремясь увлечь музыкой огромную аудиторию, пианистка не играла с такой отдачей, как теперь, стараясь вырвать мужа из мрака боли и наполнить его душу прекрасными эмоциями, а значит, жизнью. Владимир Иосифович впитывал музыку, в которую жена вкладывала всю себя, и их душевные движения сливались. Ведь больной больше не имел вокруг себя ничего, никаких событий, отношений, переживаний. Музыка стала его единственным соприкосновением с миром, не связанным с болью.
Силы Софьи Петровны были на исходе. Врачи честно предупредили, что конец мужа неизбежен и недалек, и больше ничего они сделать не могут. “Знаете что, – сказал один из них, проникшись состраданием к убитой горем женщине, – я вам по-человечески советую: заведите кошку. Хоть это и не строгие научные данные, многие замечали, что кошка способна облегчать боль и на душевное состояние влияет благотворно”.
Так Софья Петровна и сделала. В их квартире появилась пушистая Серафима. Кошка, казалось, быстро поняла свою миссию и принялась ее добросовестно выполнять. Не раз, свернувшись клубком на своем “пациенте” и ласково мурлыча, она дарила Владимиру Иосифовичу облегчение и умиротворение, помогая забыться и заснуть. И только убедившись, что больной спокойно спит, Сима уделяла внимание хозяйке.
Но наконец неизбежное случилось. Владимир Иосифович умер. Софья Петровна уже так настрадалась, что горевать еще сильнее у нее просто не было сил. Наоборот, оставшись одна, она попробовала вернуться к жизни, для начала – к работе.
В музыкальном училище ее хорошо помнили и по-прежнему высоко ценили, поэтому без всяких проблем снова взяли преподавателем. Но оказалось, что к прошлому возврата нет. Душевный строй Софьи Петровны был непоправимо травмирован. Она думала, что на работе отвлечется от своей трагедии, но ощущение горя накатывало на нее в самые неподхощящие моменты. Зачастую на занятиях с учениками она вдруг начинала плакать. Дети смотрели на преподавателя испуганно, и вскоре их родители стали высказывать недовольство администрации училища. Директор, хоть и была чуткой женщиной, как руководитель и педагог понимала, что такое положение дел недопустимо. Она вызвала Софью Петровну и максимально деликатно спросила, чувствует ли она себя способной справиться с переживаниями. Софья Петровна честно ответила, что не знает. “Понимаете”, – начала директор. “Я все понимаю”, – тихо перебила ее женщина. В тот же день она уволилась.
На ее счастье, совсем немного оставалось до законного срока оформления пенсии. Кое-как Софья Петровна дотянула, тратя последние сбережения, накопленные когда-то благодаря выступлениям на концертах. Как ни странно, сидя дома, она не впала в тоску, а наоборот, успокоилась. Видимо, слишком сильное “включение” в жизнь было ей теперь противопоказано. Именно оно, заставляя соприкасаться с чужими надеждами, радостями, полнотой существования, бередило ее раны. Сейчас же Софья Петровна будто тихо заснула, погрузившись в полугрезу на грани реальности. Полюбила ходить в расположенный неподалеку парк, где они так и не собрались погулять с мужем: сначала все времени не хватало, потом навалилась болезнь. Растворяясь в ощущениях воздуха, света, зрительном восприятии природы, она не вспоминала больше свою жизнь, существуя здесь и сейчас. Постепенно психологически она начала возвращаться в далекое прошлое, детство, когда все еще было безоблачно и все было впереди.
Дома ей скрашивала одиночество ласковая кошечка. К сожалению, с этой сердечной подружкой вскоре пришлось расстаться. Софья Петровна поехала навестить дочь и взяла с собой Симу. Пушистая красавица так понравилась внукам, что Аня сказала: “Мама, оставь нам кошку!” Хотя внуки были уже далеко не маленькими детьми, бабушкино сердце не позволило разлучить их с новым объектом увлечения. Через пару лет умер старший брат, живший с сестрой в одном городе и иногда ее навещавший… Софья Петровна осталась совсем одна. У нее была только музыка. Женщина продолжала играть, погружаясь в мир прекрасных звуков и чувствуя себя живой. Фортепиано звучало днем, кодга дома были в основном такие же пенсионеры, дети, студенты, молодые мамы. Все, до кого доносилась музыка, хотя бы через открытое окно, с удовольствием слушали высокопрофессиональную игру. Хорошо зная Софью Петровну, сочувствовали ей и любовно называли “наша пианистка”. Соседки-пенсионерки начали приглашать ее к себе на чай с вареньем.
А для новых впечатлений Софья Петровна иногда шла на остановку, садилась на скамейку, ждала, пока кто-нибудь присядет рядом и заговаривала с ним. Конечно, беседы получались простыми и недолгими, но для нее и это становилось событием. Дети и внуки, опять же, изредка звонили…
Софья Петровна вывела минорный мелодический рисунок на мажорный жизнеутверждающий финал, выдержала нужную длительность последних нот. Очередная декларация о существовании – “Я есть!” – была провозглашена. Пианистка глубоко вздохнула, утомленная игрой с полной самоотдачей, но и насыщенная ею. Посидела немного, расслабившись после строгой исполнительской позы. И закрыла крышку пианино до следующего сеанса игры (музицировала обычно дня через три).
Три дня прошли неспешно. Прогулки в парке с ощущением близости Древней Эллады… Посиделки в гостях у соседки двумя этажами ниже, с которой они повздыхали о смерти Марии Павловны и обменялись впечатлениями о ее сыне, уже встречавшемся обеим дамам. Для Софьи Петровны продолжалось существование в полудреме. Как и парк она оглядывала сбоку, не углубляясь, чтобы не разрушать грезу, так и от жизни оставалась сбоку, не подпуская к себе мысль, что когда-то была ее полнота…
И снова пожилая женщина ласково погладила крышку фортепиано и “освободила” клавиатуру, готовясь выпустить в мир звуки. Поставив руки в идеальную позицию, заиграла ноктюрн Шопена, слегка выгибаясь и покачивая телом в унисон мелодическим оттенкам. Музыка наполняла комнату, охватывая собой пространство.
Вдруг раздался звонок в дверь. Софья Петровна почему-то вздрогнула, будто это был свисток милиционера, обвинявший ее в нарушении, и споткнулась на музыкальном взлете. “Странно, – подумала она, возвращаясь из состояния приподнятости в будничное русло, – кто бы это мог быть? Может, почтальон принес заказное письмо? Но от кого?” Женщина подошла к двери и открыла ее. Перед ней стоял Николай Михайлович с непонятным полухмурым, полуулыбающимся лицом. “Здорово, мать! – воскликнул он. – Что это ты шум устраиваешь?” “В смысле?” – не поняла Софья Петровна. “Да вот, бумкаешь на пианине. А я хочу отдыхать”. “Но ведь сейчас день, – возразила женщина. – В это время можно даже строительными работами заниматься, дрелью сверлить”. “Тоже, сравнила! – хмыкнул Николай Михайлович. – Ремонт – дело святое, без него не обойдешься. А бумкать тебе совсем не обязательно. Вот если бы тебе для работы надо было заниматься, тогда другое дело. Но ты ведь уже не работаешь, ” – мужчина, как ему казалось, обезоруживающе улыбнулся. “Николай Михайлович, – тихо сказала Софья Петровна, – мне играть обязательно. Я без музыки не могу, разве мама вам не рассказывала?” “Э, не, – погрозил пальцем Николай Михайлович, – ты покойницу не приплетай. Я – не она. Да, говорила мамаша, что ты играешь, но я думал, красивое что. А теперь слышу – бумканье. И не хитри. Я читал, ученые доказали, что необходимы людям только еда, вода и сон. Вот я хочу спать. Где это видано, чтобы человеку на заслуженном отдыхе отдыхать мешали?”
Софья Петровна подумала, что не стоит спорить, обострять отношения было не в ее характере. В конце концов, просто сегодня так совпало, что сосед снизу именно в это время решил поспать. Ну не постоянно же он будет отдыхать. “Ничего, – успокоила себя мысленно Софья Петровна, – поиграю завтра или через день”.
Но и через день предаться музыкальному гурманству ей не удалось. Она сыграла только страницу из прелюдии Рахманинова, когда звонок в дверь заставил ее остановить бег пальцев по клавишам. На этот раз Николай Михайлович был откровенно злым. “Что такое, соседка, – сказал он тоном строгого учителя, выговаривающего проказнику-ученику, – ты опять за свое? Я же тебе объяснял – я хочу отдыхать”. “Так что, Николай Михайлович, – удивилась женщина, – вы опять именно сейчас хотите отдыхать?” “Я же говорил! – почти закричал мужчина. – Я на заслуженном отдыхе, так что все время отдыхаю. Ну, поняла наконец, или мне каждый день к тебе ходить?” Софья Петровна растерялась. В ее годы и после всего пережитого у нее уже не было запала, чтобы конфликтовать, тем более – с крепким уверенным мужчиной. Она только и смогла пробормотать: “Извините”. “Ну, смотри”, – проворчал Николай Михайлович, развернулся и пошел. Только тогда женщина решилась закрыть дверь.
Она медленно прошла в комнату и опустилась в кресло. Софью Петровну охватило сильное смятение.Что же ей делать? Как обходиться без любимой музыки? Вот приехал сюда чужой человек и хочет разрушить остатки ее жизни. И дело не в том, что он работал не в сфере культуры. В их подъезде тоже есть заводчане. Тут у женщины забрезжила надежда. Именно что Николай Михайлович здесь чужой. Ему непривычно живое звучание фортепиано. Но вокруг много людей, которые давно ее знают, понимают ее потребности и любят ее игру. Даже те соседи по подъезду, до которых не долетают звуки пианино, хорошо знают Софью Петровну и ее ситуацию. Ведь если их попросить, они же не откажутся поговорить с Николаем Михайловичем, всем вместе объяснить ему, что так у них заведено, такой устав в их монастыре – есть Софья Петровна, и она играет. Она – как явление окружающей среды, которое существует закономерно и никем не оспаривается. Вздохнув с облегчением, женщина поднялась, подошла к пианино и опустила крышку, прошептав: “До свидания! До скорого свидания!”
А Николай Михайлович ни сном ни духом не ведал, что стал причиной душевных терзаний. Он вовсе не был таким уж злым человеком. Но что поделать – не воспринимал серьезную музыку и не понимал, что кому-то она нужна как воздух. Игру в квартире не для работы искренне считал баловством, пустой причудой. Ему казалось, чего проще – не играй, да и все. Какие проблемы?
Следующим утром Софья Петровна, собравшись с новыми силами, отправилась в дипломатическую миссию по дружественным странам с просьбой о помощи. Как она и надеялась, к ее проблеме не остались равнодушными. Молодые мамы разговаривали тепло и заботливо, замечали, что рады иметь соседкой музыкантшу. Ведь их детям для развития полезно с ранних лет слушать качественную музыку. И, конечно, они не хотят потерять такую возможность. Собратья-пенсионеры подавно приняли ее огорчения близко к сердцу. Разохались: “Ой, как же так, а вроде человек приличный, веселый. Что ж он нашу Софьюшку обижает? Конечно, заступимся за тебя, Петровна. Ты же всю жизнь играешь, как без этого?” Даже по-юношески самоуверенные и дерзкие студенты отнеслись к Софье Петровне с настоящим уважением и полностью стали на ее сторону, посчитав, что “наших бьют”: “Вот мудак, этот бумер вас хейтит? Только заселился и ведет себя кринжово? О чем разговор, Софья Петровна, мы его пошеймим. Вы же так лампово играете!”
Чтобы придать весомость намечающейся делегации к Николаю Михайловичу, женщина решила заручиться поддержкой взрослых мужчин, которые днем работают. К нескольким таким соседям зашла вечером и попыталась обратиться к их чувствам и рассудку: “Беда у меня. Может, вас это прямо не касается, но прошу, помогите. Вы же знаете, за меня некому заступиться. Я ведь играю не каждый день и не так долго, может, час какой. Неужели Николаю Михайловичу не хватит времени отдохнуть?” Никто не отмахнулся от ее слов, наоборот, все обещали поговорить с новым соседом по-мужски.
В радостном ожидании Софья Петровна ходила возле пианино. То погладит его, то поднимет крышку и скользнет кончиками пальцев по клавишам, не нажимая их. Взяв трпяпку, оглядывала инструмент и вытирала редкие пылинки, пятнышки на полированной поверхности. Ведь перерыв между сеансами игры затянулся, и для нее это начинало становиться мучительным. Однако женщина понимала, что нужно подождать еще пару дней, пока соседи договорятся между собой, выберут удобное для всех время и сходят к Николаю Михайловичу. Ну не сможет же он идти против общественного мнения? Переехал сюда недавно, ему ведь надо наладить хорошие отношения с новым окружением.
Пока что Николай Михайлович не знал, что оказался в центре внимания соседской общественности. Он наслаждался жизнью на полную катушку. В его квартире собралась компания приятелей, таких же молодых пенсионеров, отработавших во вредных условиях, и тех, кто недавно ушел на пенсию в “стандартном” возрасте. Немного выпили, еще, и еще. Их голоса становились все громче. Включили музыку – советские эстрадные хиты звучали вряд ли тише, чем фортепиано Софьи Петровны. Но Николай Михайлович об этом не задумывался. Звенели, чокаясь, рюмки, травились анекдоты. Разгорячившись, крепкие мужчины решили поскакать под музыку. Ох и качалась люстра у бабушки, живущей этажом ниже! Компания шумела на весь подъезд, ведь ей стало тесно в квартире. Мужчины вышли на лестничную площадку, курили, смеялись, дошло и до перебранки. А из открытой двери гремела музыка…
Наконец Софье Петровне показалось, что прошло достаточно времени и переговоры с Николаем Михайловичем уже наверняка состоялись. С замиранием сердца она отправилась узнавать об их результатах. Сначала зашла к молодой маме Танечке, которая в прошлый раз особенно горячо выражала сочувствие. “Ой, проходите, проходите Софьюшка Петровна! – расцвела улыбкой Танечка. – Сейчас налью вам чаю, вот пирог как раз испекла”. “Не трудись, Танечка, ты просто скажи сразу, чем закончилось с Николаем Михайловичем?” “Ну что вы, я обязательно должна вас угостить! Проходите, проходите в кухню!” Отказываться дальше было неудобно, и пожилая женщина села за стол. Терпеливо ждала, пока Танечка поставит чашку, нальет чай, отрежет пирог. Только распробовав угощение, решилась опять спросить: “Танюша, так что с моей просьбой?” “Понимаете, Софья Петровна, –начала Танечка, опустив глаза, – у меня ведь маленькие дети. Целый день мы одни, муж приходит только вечером. А Николай Михайлович мужчина, ну… такой серьезный, бойкий, и друзей у него много шумных. Все крепкие мужчины. А мы и гулять часто выходим, и, в общем…Поймите меня правильно, я думаю о детях…” Софья Петровна не сразу поняла эти слова, ведь ожидала совсем другого. Некоторое время она еще сидела с чашкой в руке, затем поставила ее на стол, расплескав чай. Ссутулила плечи, согнулась и неловко проговорила: “Что ж, Танечка, все правильно. Дети – главное”…
Нехорошие предчувствия охватили Софью Петровну, но она постаралсь отогнать их: ведь в подъезде немало людей… С новой надеждой женщина позвонила в следующую квартиру.
Однако еще две молодые мамы сказали примерно то же, что Танечка. Пенсионеры встречали Софью Петровну смущенно, сразу начинали оправдываться: “Сонюшка, мы ведь сами уже немолодые, слабые, и здоровье не то… Ну как этот Николай Михайлович на нас разозлится, тоже ругаться станет? Или друзей своих натравит? Прости, Сонюшка, но боязно с ним связываться”… Весь боевой пыл слетел и со студентов. Самый отвязный из них, Алекс, шмыгая носом и отводя взгляд, сообщил: “Да вот родители сказали мне не ввязываться в разборки. Извините, спешу, у нас тут тусня намечается”… Последняя надежда Софьи Петровны тоже оказалась разбита. Очень авторитетный в подъезде Иван Альбертович, начальник цеха, недовольно поморщился: “Ой, Софья Петровна… Вы правильно говорили, что меня это не касается. Я целый день на работе, вы, пенсионеры, дома, вот сами и разбирайтесь между собой”.
Придавленная горем, пожилая женщина брела домой, едва переставляя ноги по ступенькам лестницы. С трудом попала ключом в замочную скважину, в коридоре тяжело опустилась на стул. Ведь она так верила, что соседи, с которыми связывают самые хорошие отношения, ее защитят! А выходит, никому она не нужна. Софья Петровна беспомощно расплакалась…
Всю ночь она провела в лихорадочном состоянии. Спала урывками, и в эти короткие промежутки видела во сне себя за фортепиано. Утром позавтракала “на автомате”, не ощущая вкуса еды. Сердце болезненно билось, душу заполняло раздирающее чувство утраты. Ведь боль от разлуки с музыкой пробудила с новой силой боль от потери мужа и слилась с ней, так как муж и музыка глубоко в сознании Софьи Петровны были тесно связаны. Впрочем, как и в реальности. Но разрушение в ее душе пошло еще дальше в прошлое. Безжалостные руки равнодушных людей выкорчевывали самые светлые воспоминания детства, тоже окрашенные музыкой. Ведь именно с ней Соня когда-то начала осознавать себя как личность. И отлучение от музыки уничтожало ее полностью.
Опять же по инерции Софья Петровна отправилась на обычную прогулку в парк. Если бы она подняла голову и посмотрела на кроны деревьев, то залюбовалась бы: среди массива зеленой листвы уже вспыхивали желтые листочки, будто зажженные солнцем огоньки. Ветер колыхал кроны, и этими огоньками деревья перемигивались друг с другом. Но Софье Петровне ни до чего вокруг не было дела. Эта красота вряд ли согрела бы ее сердце. Бедная женщина шла, низко опустив голову, полностью погруженная в свое отчаяние.
Возвращаясь, во дворе дома она встретила Николая Михайловича, тоже идущего в сторону подъезда, и сжалась, ожидая резких слов. Совершенно неожиданно грозный сосед широко улыбнулся и радостно воскликнул: “Здравствуй, Софья Петровна!” Женщина опешила от того, что впервые он назвал ее по имени-отчеству, и продолжала смотреть на него напряженно. “Никак, с прогулки? – продолжал Николай Михайлович. – Молодец, погода отличная, и красота такая вокруг! Я вчера тоже погулял по красоте. В лесу. С дружбанами на охоту ходили”. Говоря это, сосед улыбался все шире и шире. “Представляешь, кабана завалили! Охотились скрадом, еще трое дружбанов с лайками. Мы прятались за кустами, собаки подняли зверя. Кабан – он же как танк. Приближаться опасно, не успеешь выстрелить – сомнет”.
Софья Петровна молча слушала совершенно неинтересный ей рассказ, резко диссонирующий с ее состоянием. Перебить Николая Михайловича не решалась и только со страхом думала, что же должна говорить, если он захочет какой-то реакции. Но бравый сосед ни в каком отклике от невольной слушательницы не нуждался. Видимо, упивался повторным переживанием вчерашей охоты. “И вот, знаешь, соседка, именно мне удалось подойти к хряку ближе всего. Пульнул точняком! Попал в голову, кабанище в судорогах забился!” – уже совершенно счастливым голосом проговорил Николай Михайлович, и на его лице появилось выражение недавнего триумфа. В этот момент он выглядел настолько довольным жизнью и собой, пышущим здоровьем и радостью, что Софья Петровна внутренне содрогнулась от ощущения полной с ним чужеродности.
Но тут Николай Михайлович совершенно потряс ее. “Мы дождались, пока зверюга подохнет, разделали тушу. Теперь скоро на шашлыки. Может, и тебе кусок мяса оттуда привезу, соседка. А то ты какая-то бледная, нездоровой выглядишь, – сосед критически оглядел Софью Петровну, – подкрепишь силы-то. Кабанье мясо, оно же такое полезное. И вкусное. Почти как свинина, но лучше. Свинья же все время в загоне на брюхе лежит, жиром обрастает. А кабан по лесу бегает, в нем больше мышц и витаминов. Так что жди, соседка, будет у тебя вкусный обед!” Николай Михайлович открыл перед женщиной дверь подъезда.
Когда Софья Петровна вошла в квартиру, ее переполняло счастье. Ведь сосед сменил гнев на милость. Был так любезен с ней, захотел угостить. Неужели после этого опять будет ругаться? Не может такого быть! Тем более, сейчас у него такое хорошее настроение после вчерашнего удачного дня на природе, и он должен быть снисходительнее, разрешить и ей порадовать себя. Софья Петровна бросилась к пианино, как к потерянному и вновь обретенному дорогому другу. От волнения долго не могла подцепить крышку, чтобы поднять. И вот наконец перед ней клавиатура – ее Вселенная, ее свобода и счастье, ее настоящее “я”. Софья Петровна решила сыграть ликующий “Свадебный марш” Мендельсона.
Буря и шквал настигли ее, едва полились звуки музыки. Николай Михайлович не только бешено звонил, но и колотил по двери квартиры, яростно дергал за ручку, изрыгая матерные ругательства. Пианистка застыла на очередном аккорде, неподвижно держа руки над клавишами. “Что делать?” – билось у нее в голове. Открыть страшно, вдруг ударит. А не открывать – может снести дверь и ворвется сюда еще более разъяренным. На ватных ногах женщина подошла к двери и открыла.
Не осталось и следа от приветливого соседа, который заботился о ее здоровье и предлагал угощение. Николай Михайлович с багровым от гнева лицом орал так, что это было невыносимо для музыкального слуха Софьи Петровны. От резкого практически визга у нее помутилось в голове и, не разбирая слов, она куда-то плыла… плыла… уплывала из жизни. Прощалась с музыкой навсегда. Понятно, что больше играть она не будет. Не способна выдерживать такие скандалы. Руки и коленки мелко задрожали… Наконец сознание выхватило смысл выкрикиваемых слов: “Я всю жизнь пахал в литейке, на заводе! Развивал промышленность! Промышленность всех кормит! И тебя кормила! А теперь! Ты! Меня! Не уважаешь!” – напирал на нее сосед. Софья Петровна почувствовала себя полностью виноватой и никчемной. Не имея сил прервать экзекуцию, стояла навытяжку перед Николаем Михайловичем, вцепившись в дверную ручку, чтобы не упасть – пока он кричал и кричал. Конечно, его голос разносился по всему подъезду, но ни одна дверь квартиры не приоткрылась, никто не выглянул на шум…
И снова шла Софья Петровна по любимому парку. По обе стороны дорожки в густой зеленой траве кое-где уже лежали сухие листья. Смерть начинала вторгаться в жизнь природы. Как и к ней смерть все ближе, ближе по мере того, как все меньше остается доступных проявлений жизни. Правда, Николай Михайлович собирается отдыхать только пару лет, а потом устроиться на работу. Тогда днем некому будет злиться на нее за игру. Но два года без музыки, без всего – это так долго… Она не дождется, просто зачахнет в пустоте. К тому же вдруг сосед, как часто делают пенсионеры, устроится ночным сторожем?
Что же, как говорится, пора и честь знать. Николай Михайлович моложе, он имеет больше прав получать удовольствие от жизни. А она уже во всех смыслах сошла со сцены. Дочь и внуки прекрасно обходятся без нее. У племянников свои дела. Ей остается тихо доживать… Не так уже и страшно, ведь есть этот парк. Можно смотреть в его глубину, не заходя туда, и представлять, что там – масличные рощи и тенистые леса Древней Эллады. Там резвятся легконогие нимфы и возле прохладных ручьев отдыхают юные мужественные герои. А она сама – маленькая девочка, обо всем этом только что узнала от старшего брата Саши. Сейчас она придет домой и попросит родителей купить ей пианино. И начнет учиться играть…
Ее красивое полированное пианино без единой пылинки и пятнышка на поверхности одиноко стояло в пустой квартире. Оно привыкло дарить радость и утешение, но теперь обречено молчать.