рассказ
Я был молод, горазд, горяч и многое хотел достичь, превозмочь и познать. Всегда сам предлагал помощь, отзывался на любые просьбы, сумку донести, тяжелый груз на этаж поднять, поехать мебель собрать, подсказать, поддержать, приглядеть. С тех пор много воды утекло, много где побывал, многое повидал и испытал. Но первый раз я узнал, что такое безысходность именно в то время. Тогда я не знал, как мне поступить и что сделать, да и теперь не уверен, что знаю.
Метро всегда было моим любимым транспортом. Вошел на одном конце города, вышел на другом. Если нужно, пересадку сделал одну или две. Быстро, хорошо и удобно.
Ближе к полудню ехал в метро субботним днем. В вагоне пассажиров немного, свободные места есть. Вошел, сел, еду. Вагон покачивается, вздрагивает, тихо стучат колеса, стоит необременительный, привычный гул. Кто-то тихо разговаривает, кто-то читает, кто-то думает о насущном. На душе легко, свободно, голова светлая от незанятости, от ощущения молодости и наступившей весны. Обычно во время поездок под землей мне нравилось созерцать и ловить впечатления, рассматривать пассажиров, давать им характеристики, угадывать характеры, наклонности, особенности и подмечать внешние черты. В то время меня увлекала физиогномика и нравилось рассматривать людей, одежду, манеру держаться. Едва я сел на свободное место и не успел начать осматриваться, как тихий голос сидящего рядом человека обратился ко мне. Иначе и подумать было нельзя, потому что он говорил так тихо, что никто, кроме меня, его услышать не мог. И произнес он то, что миновать мое внимания никак не могло. Голос сказал: «Помоги мне». Плохо различимые слова заставили меня прислушаться.
- Сынок, помоги мне, - сказали рядом так тихо, что я окончательно понял, что произнесенное касается меня и повернул голову к сидевшему слева от меня человеку.
Это была старушка, отмеченная печатью старости из морщин, сухонькая и сгорбленная. Вокруг глаз ее я увидел необычные сиренево-розовые круги, что показалось мне странным, интересным и примечательным. Это прямо бросилось мне в глаза. Само лицо ее представилось мне смуглым, как это бывает именно у старых людей. Больше всего меня удивили ее глаза. Они смотрели на меня как-то вообще, неопределенно и нельзя было сказать смотрит она на меня или нет. Но обращалась она точно ко мне. Цвет глаз я не смог определить из-за того, что они показались мне потухшими, как это бывает у потерянных старых людей, и из-за чего-то еще, чего я не мог понять.
- Помоги мне, - снова попросила она.
- Что случилось бабушка? – обратился я к ней.
- Я еду на кладбище, - сказала она.
Я живо и с пониманием кивнул ей, поощряя говорить.
- И не знаю, правильно еду или нет.
- Какое кладбище? – спросил я.
И она назвала мне кладбище, куда ехала. О таком кладбище я даже не слышал. В молодом возрасте обычно не до кладбищ. Запоминаются совсем другие названия, имена, понятия и то, что обогащает современными, полезными знаниями.
Мобильных телефонов тогда не было, и я не знал, где находится то самое кладбище, о котором она спрашивала. В этом случае задача показалась мне простой. Следовало путем опроса сидевших в вагоне пассажиров найти тех, то знает, где находиться это самое кладбище. И я не нашел ничего лучшего, как громко обратиться сразу ко всем попутчикам.
- Скажите пожалуйста… Кто-нибудь знает, где находится кладбище… - Дальше я назвал кладбище, куда ехала старушка. - И как к нему лучше проехать? – выразительно добавил я.
Народ оживился, тут же откликнулся и сообщил, что моя старушка едет в правильном направлении, и несколько человек почти одновременно назвали станцию метро, до которой ей следует ехать. Далее знающие и участливые люди сказали, что от нее нужно будет проехать на автобусе несколько остановок. Хорошо, что станция, до которой следовало ехать, находилась на нашей линии метро и по пути движения.
Я обрадовался, что помог старушке и самодовольно заулыбался, подумав, что моя миссия на этом закончена. Но я ошибался. Потому что в это время старушка задумчиво сказала.
- Еду на похороны.
И тут из ее сухих глаз потекли скудные слезинки. И я понял, почему у нее такие розово-сиреневые круги вокруг глаз и почему у нее такие бесцветные, невидящие, глаза. Она как будто все время смотрела внутрь себя, утопая в своем горе. И все ее внешние горестные признаки, так исказившие ее лицо, выплаканные глаза, говорили о том, что она много последнее время плакала и ее слезинки так и текли по худым морщинистым желтым от старости щекам.
- Дочку похоронила недавно… - говорила она так словно сама себе. - А теперь вот внучку еду хоронить.
Я окончательно перестал улыбаться, исполнился сочувствия и растерянно промолчал. Когда плачет женщина, всегда хочется ей помочь пообещать лучшее в жизни. Когда плачет старая женщина, преисполняешься не только сочувствием, но и хочешь ее успокоить, помочь и отвлечь от нехороших мыслей, пообещать хоть что-то хорошее, что совершенно бесполезно. Ведь человек прожил жизнь и имеет право над ней поплакать до просветления сознания и успокоения души. И как можно успокоить человека, который столько пережил, столько повидал, когда у него одно горе накладывается на другое.
«Как же она едет одна?» - подумалось мне. И я спросил:
- Простите, как вы узнали о похоронах?
- Родственница позвонила.
Я понял, что мне придется проводить старушку на кладбище и передать встречающей родственнице.
- Она вас там встретит? – спросил я и представил, как буду на кладбище со старушкой разыскивать ее родственницу.
- Нет… Она мне сказала не ехать.
- Как же вы едете? – спросил я с удивлением, соображая, что предпринять дальше.
- Вот еду… Как я могу не ехать?
И у нее по щекам снова робко покатились слезинки.
- Не знаю. Правильно еду или нет. Она мне говорила, когда ехать и куда, но я забыла.
- Надо было записать.
- Ничего не записала. Не знаю, во сколько ее хоронят. И кладбище точно не знаю какое. Может быть, еду не на то кладбище…
Слезы скудно текли у нее по щекам и высыхали. Некоторые слезинки она стирала сухонькой дрожащей ручкой, в которой был зажат белый платочек.
- Сначала дочка умерла, потом внучка.
Я еще больше растерялся, не зная, что ей сказать.
- Как же вы едете и ничего не знаете, ни где хоронят, ни когда?
- Не знаю… Я с внучкой жила, которая умерла. У нее дочка. Девочка совсем маленькая дома осталась. Я ее не стала брать… И день не помню, и время, когда похороны. И кладбище не помню… Какие еще кладбища есть?
На это я ей ничего не мог ответить. Но она и не рассчитывала на мой ответ, пытаясь что-то вспомнить.
И вдруг я понял, что она едет в неизвестность. Она ничего не знала, ни куда ехать, ни когда ехать, ни как ехать. И в этом случае ей ехать никуда не следовало, просто нельзя.
- Вы знаете, вам нужно ехать обратно домой, - сказал я, понимая, что нашел верное решение. – Вас дома ждет маленькая девочка, дочка вашей внучки.
- Не знаю, как мы с ней жить будем. Дочка умерла… И внучка умерла…
- Где вы живете? – спросил я, понимая, что провожу ее обратно домой. – Адрес назовите.
Старушка сидела и смотрела перед собой, будто задумалась и вспоминала, где она живет, где жила и где будет жить. И снова сказала:
- Дочка умерла… И внучка…
- Я вас провожу обратно домой, - предложил я.
- Нет, - покачала она отрицательно головой.
- Поедете на кладбище? – неуверенно спросил я.
Она кивнула головой в знак согласия. И тут я совсем растерялся. Я очень хотел ей помочь, но твердо знал, что не знаю, как это сделать и чем можно помочь.
Она пережила дочь, внучку. Ее из дому выгнала беда, горе, отчаяние. Ее растоптали несчастья. Одни горести наваливались на другие. И она оказалась совершенно раздавлена этим чудовищным потоком несчастий. На лице ее отразилась та безысходность и та беспросветность, которые наступают в тяжелые и непреодолимые моменты жизни. У нее дома осталась маленькая девочка, с которой ей нужно жить, и на что сил у нее перед наступающей предельной, непроглядной тьмой, после которой не остается никакой надежды, не осталось. Она дома находиться не могла. И поэтому пошла, куда глаза глядят, чтобы проститься с внучкой без надежды на то, что это случится. И так она пойдет до тех пор, пока ноги идут и не истреплется обувь, до окончания последних сил. Я мог бы пойти с ней, бродить у кладбища и слушать ее вздохи и раствориться в бесконечном сочувствии. Что еще я мог для нее сделать? Ничего… Из сочувствия к ней, из человеколюбия я мог только лечь рядом с ней и умереть, простираясь в страданиях и безудержных рыданиях.
Представив, как я брожу с ней по кладбищу, измученный и опустошенный, не знающий, как мне поступить, я понял, что ничем не смогу ей помочь.
- Домой не поедете? – спросил осторожно я, на что-то надеясь.
Она отрицательно покачала головой. Ехать с ней мне не было никакого смысла. И именно это меня стало мучить. Я как будто ни на что не мог решиться.
- Тогда я сейчас выйду, а вы через три остановки выходите. Одну проедете, вторую и на третей выходите. Поняли?
Она кивнула мне головой и снова стала смотреть перед собой.
С тяжелым сердцем и сильно расстроенный я уходил, порываясь вернуться, понимая, что все равно ничем не смогу ей помочь. И так с тяжелым сердцем, опустошенный, с опущенной головой я вышел из вагона метро.
Прошло много лет. И я до сих пор помню эту историю и эту старушку. Она так и стоит у меня перед глазами немым укором. И я как будто что-то не доделал в своей жизни, не смог достичь, преодолеть, превозмочь. Бывает, что жизнь завязывает такие сложные узлы, что не знаешь, как их развязать, не знаешь даже, как немного ослабить, чтобы избежать боли. И как ты ни будешь стараться, силиться, пыхтеть и напрягаться, ничего не получится, пока сама жизнь не ослабит и не развяжет эти узлы, потому что такое под силу только ей. Я до сих пор не знаю, что стало с той старушкой, вернулась она домой или нет. Что стало с той девочкой, с которой жила старушка и которая ждала ее дома. В моей неуспокоенной, пытливой фантазии представлялось, что та старушка до сих пор бродит где-то по белу свету неприкаянной, поднимаясь над всеми нами тихим и светлым ангелом, и бредет себе звездным путем от звезды к звезде, от созвездия к созвездию, рассказывая по пути всем встреченным о женской доле, женской сути, женской судьбе об объединяющем начале, где тесно переплелись дочь, мать и бабушка и о том, что страданий земных и того, что тебе определено сверху не избыть. Их можно только прожить, преодолеть, превозмочь. И путь ее тянется все дальше и дальше к заветному созвездию Страданий, Веры и Надежды. И где находится это созвездие неизвестно и сколько еще ей так бродить неведомо.