ЛУНА
Памяти Юрия Морфесси
Дача в Лианозово, принадлежащая моему дяде, находилась рядом с дачей Соколовых. Обе они располагались в сосновом бору, еще не до конца вырубленном, недалеко от пруда с чистым песчаным пляжем – утехой всех дачников в знойные летние дни. Мне нравился совсем новый дом Соколовых, построенный в модном тогда стиле, охватившем всю Европу, особенно огромное окно неправильной формы с мягкими округлыми линиями вместо привычных углов и причудливым переплетением решетки. Из окна часто доносились звуки музыки. Это играл старший сын Соколовых, приват-доцент химического факультета московского университета. Играл он тоже мягко, без аффектации, и создавал, особенно по вечерам, удивительное настроение, располагающее к размышлению.
Сквозь редкий штакетник, разделяющий наши участки, я часто видел их дочь Зинаиду, которая обучалась на историко-философском отделении Высших женских курсов и кажется, небезуспешно, так как была одна из немногих, которые должны были получить диплом. В своей белой блузке с широкими рукавами, украшенной голубыми лентами, маленькой синей пелеринке и соломенной шляпке она любила сидеть в беседке с книгой. Чаще всего этой книгой оказывались лекции по истории В. И. Герье, напечатанные синими буквами на машинке, которые издавались на самих курсах. В другой раз в её руках были различные пьесы, роли из которых она разучивала для спектаклей, что давались в маленьком дачном самодеятельном театре недалеко от кирпичного завода.
Молодёжь посёлка делилась на две части – те, что играли в театре и те, которые эти спектакли смотрели. Зинаида, с нашей точки зрения, была великолепной актрисой, правда, в ней был излишек чувственности и эмоциональности, но мы в силу молодости не придавали этому трагического значения. Нам нравилась иллюзия настоящего театра – цветы, духи, овации, «браво». Зиночка была нашим кумиром. Надо отдать должное, она не почивала на лаврах. На сцене она себя не выделяла, и всё происходящее находилось у нее под контролем. Однажды дождливым летним вечером Серж Мазухин по ходу действия должен был произнести фразу: «А снег всё идёт и идёт. Скоро он нас совсем засыпет…», но вместо этого он задумчиво сказал: « А дождь всё льёт и льёт, скоро он нас совсем за…»
- льёт, - нашлась Зинаида, - осень в этом году задержалась.
Трудно было представить, как она при своей поглощенности театром могла подолгу сидеть на лекциях по такой сложной дисциплине, как философия. Может быть, оттого, что и театр, и философия были всё-таки далеки от обыденной жизни. Философские споры и различные учения и школы в чём-то перекликались с неуверенностью и противоречиями в её собственной жизни. К моменту окончания курсов она всё чаще и чаще говорила в нашем кружке:
- Даже если мне удастся преподавать в старших классах гимназии, найду ли я общий язык со своими ученицами? Найдется ли у меня достаточно слов, чтобы, не запинаясь, отправиться в бушующее море русской истории, смогу ли я правильно объяснить причины и последствия нынешних беспорядков? Получится ли у меня скрыть свою запинку, если вдруг что-нибудь забуду или перепутаю?
- Напрасно ты, Зиночка, так волнуешься. Ты же актриса. Ты - талант удивительный. Обязательно найдешь, что сказать, - говорила в ответ на её сомнения Тося Брумер.
- Не скажи…Одно дело театр, где всё в конце концов выдумка…Да и какой я талант? Просто наша лианозовская публика очень снисходительна.
- Какая ты странная. Мучаешься, еще не попробовав преподавать. Я уверена – всё будет прекрасно. Просто не давай такого простора своему воображению.
В конце лета Соколовы праздновали день рождения Зиночки. Собралась молодёжь, в основном соседи из Лианозово. Был чудесный вечер. Прогретый за день в нашем сосновом бору воздух окутывал теплом и легким запахом хвои. В доме стало немного душно, и Тося сказала:
- А что, господа, не пойти ли нам в сад? Смотрите, какой великолепный вечер.
Мы сидели в просторной легкой беседке, перекликающейся по архитектуре с домом, и слушали «Лунную сонату» Бетховена, которую после нашего ухода стал играть брат Зинаиды. Удивительная музыка выливалась в ночной сад через широкую дверь гостиной. Заметная грусть, отличающая эту сонату, как-то приглушила то веселье, которому мы только что предавались. Беседа затихла и не возобновлялась.
Мой взгляд упал на Зиночку, освещённую полной луной. Она была задумчива.
- Как странно, - тихо сказала Зинаида, - когда луна совсем чистая, на ней совершается убийство, и лишь флёр облаков меняет смысл картины. Если скрыт Каин, Авель просто плавает в небесах, как ангел, а если не видно Авеля, Каин вздевает руки вверх, как святоша. И наша жизнь – сегодня такая, а завтра совсем другая, и далеко не всегда это зависит от самого человека. Какие-то таинственные посторонние силы могут резко изменить течение жизни. Недаром луна олицетворяет абсолютную неустойчивость. Взять хотя бы это непостоянство в её облике, даже в названии – то луна, а то – месяц.
- Почему непостоянство в названии, - шутя откликнулся кто-то, - вот в этом романсе ( помните? ) «Я ехала домой». Обошёлся же автор без «месяца», назвав его «двурогой луной».
- В таком случае это еще больше запутывает картину, - ответила Зиночка. – Кстати о романсах. Если перечесть те, в которых упоминается ночь, окажется, что поэты чаще говорят о звездах, чем о луне. Казалось бы…Такой поэтический образ. А вот нет, сколько ни вспоминала я бесчисленные эти романсы, немного могла назвать те, в которых луна каким-то образом связана с чувствами человека. Кроме одного, пожалуй. Во всех остальных луна упоминается, как фон, что ли, как фонарь, как светило. Например, «Ночь светла. Над рекой тихо светит луна». Или «Над розовым морем вставала луна…»
- «Дорогой длинною и ночью лунною…» - подхватил кто-то.
- Вот-вот. Я о том и говорю. Такое впечатление, что авторы этих строк просто боятся луны – она у них без души. Они её даже скрывают иногда, как плохую примету – «свет ночной, ночные тени». Это что за свет ночной? Прямо, как в тех племенах, где ребенку дают несколько имён и скрывают самое главное, остерегаясь злых духов. Конечно, они боятся луны, даже обезличивают намеренно. Никуда она у них не ведет, ничто не озаряет, никому не внушает…Звезды – другое дело. За ними идут, они зовут, мерцают, расцветают, как «голубые цветы», поют, блещут. Почему так?
- Думаю, над этим постаралась мифология. На редкость противоречивый персонаж – эта Диана. Недаром её иногда называют женской половиной Януса.
Красавица, слов нет, богиня охоты с правом убивать. И это при своей женственности! Олицетворение целомудренности и одновременно защитница будущих матерей. Ночная богиня – почему она против любовных чар? И любит тайно – только любуется спящими мужчинами. Недаром считают, что она вызывает глубокий сон, граничащий со смертью. Она её носит всюду с собой. Эти её свирепые собаки, готовые разорвать всякого по её приказу! Заметьте, её ещё считают богиней плодородия и богиней, дающей счастье в браке, а ведь у неё нет детей и не предвидится, не говоря о том, что девственность и брак – явление несочетаемое. Короче, противоречие на каждом шагу. Как её не бояться? Недаром её считают ещё повелительницей трёх дорог – на земле, в небе и подземном царстве. Ещё неизвестно, куда она приведет в гневе! Нет, - продолжал Серж, знаток древнего мира, - решительно более коварной богини не придумать. Уж лучше звёзды и созвездия. Некоторые из них, кстати, и нашли бессмертие на небе, спасаясь от её гнева.
- А вы, Зинаида Николаевна, кстати, о каком романсе говорили, где луна чуть ли не персонаж?
- Как? Разве вы не знаете его? Его написал Пригожий…Яков. Ну как можно его не знать? Он полон драматизма. Да ещё в исполнении Морфесси! Послушайте:
«Руки пожатье, полуслово,
А в доме тихо, нет огня,
И только с неба голубого
Луна глядела на меня»
- И только-то?
- Нет, конечно. Дальше то, что и должно быть в романсе.
« Я помню вечер, тускло зало,
Мерцали свечи впереди,
А на столе она лежала,
Скрестивши руки на груди.
В углу от горя рокового
Рыдал я, жизнь свою кляня,
Всё так же с неба голубого
Луна светила на меня…»
Я был поражен талантом Зинаиды, теперь уже её певческим голосом. Мягкое и драматичное контральто в мужском романсе передавало напряжение чувств и неизбежность рока.
- Зиночка, - заметил я, - я бы даже кое-что усилил и вместо последних двух строчек написал: «Всё так же с истовым укором/Луна светила на меня», поскольку дальше идет следующее: «Свидетель жизни неудачной/Ты ненавистна мне, луна …» Воистину мистическая планета. Взять хотя бы сомнамбул. Ведь по нитке ходить могут и ни за что не упадут, если их не разбудить окриком. Её власть над человеком безгранична, с ней нельзя шутить.
- И что это, господа, - вскричала Тося Брумер, - мы о таких печальных вещах говорим? Ведь у нашей Зиночки всё-таки день рождения сегодня. Перестанем о луне. А давайте играть в фанты!
Идея была поддержана с удовольствием. Вмиг на столе оказались пустые бумажки и карандаши. Молодёжь быстро, почти не обдумывая, что-то писала и бросала фанты в фуражку. Я не знал, что придумать. Наверняка в бумажках была просьба кого-то поцеловать, стать перед кем-то на колени, прочитать стихотворение, словом, всё, как обычно. Наконец, придумал и бросил бумажку последним. Всё случилось так, как я и предполагал с ужасом. Из тех, кто должен был тянуть фант, оставалась только Зинаида, а в фуражке оставался только мой фант. Она протянула руку, и я хотел было её остановить, но оказалось, что я опоздал. Зинаида развернула бумажку, побледнела и растерянно оглянулась вокруг. Мне показалось, что на секунду она остановила взгляд на мне.
- Что там, Зиночка? – послышались голоса.
- Зинаида Николаевна, что вы должны сделать?
- Зинаида, не томите! Что там? Оборвать все цветы на клумбе? Я помогу.
- Нет, господа, я должна представить сцену смерти из романса, о котором мы недавно говорили.
- Интересно, какому болвану это понадобилось?
- В день рождения?! И не думай, Зиночка! – всплеснула руками Тося.
Зинаида опять взглянула на меня. Несмотря на то, что она стояла против света, в глазах её мне показалась обречённость.
- А вы как думаете? – спросила она.
Я замялся. Глупо, действительно, получилось. С другой стороны, это же фанты. Игра, правила которой не принято нарушать, и пробормотал:
- Это игра…И театр – тоже игра. А вы ведь актриса, решайте сами.
В гробовом молчании она лежала, скрестив руки, на столе беседки. Луна освещала её и без того бледное лицо. Мне показалось, что нос её заострился и веки совершенно неподвижны, и стало страшно.
- Ну всё, Зиночка, - подскочила к ней Тося. – Всё, вставай, хватит, - теребила её подруга, - Господа, что же вы стоите? Несите скорее воду, соль нюхательную, шевелитесь, наконец!
Веки Зинаиды дрогнули, глаза медленно открылись. Все бросились к ней, чтобы помочь ей встать.
- Голова, - прошептала Зина, - моя голова…
Вечер был испорчен. Все винили в этом меня. Да и сам я испытывал муки совести. Наутро мне не удалось увидеть Зинаиду. Мне сказали, что у неё горячка. Послав ей букет цветов и записку с извинениями, я ушел. Днем я уехал не только из Лианозово, но и из Москвы по делам службы. И служба, и хлопоты о переводе в другое ведомство поглотили меня, и я не слышал о Зинаиде никаких новостей.
В середине осени я получил письмо от дядюшки, который всё ещё оставался жить на даче. Среди прочего он писал: «Здесь стало совсем пустынно. Остались только Соколовы, и то потому, что ни местный врач, ни приглашённые из Москвы профессора, не разрешили ей не только переезд, но и смены обстановки. У неё никто, кроме родственников и горничной не бывает. Говорят, она иногда плохо сознаёт, где она и что с ней. Много бредит. О курсах и говорить нечего…Жаль. Говорят, она очень способна.»
У меня защемило сердце. В глубине души я чувствовал, что каким-то образом был причастен к этой болезни. Однако делать было нечего. Жизнь продолжалась.
Ещё через неделю я получил другое письмо: « А Зиночка наша скончалась. Доктор говорит, от воспаления мозга. Несчастная…Перед самой смертью она, глядя в окно ( а было полнолуние ), прошептала: «Луна». «Что, что? – бросились к ней все, кто был рядом. Но она затихла навсегда.»