Димка проснулся, что называется «ни свет, ни заря». Тимофей Петрович спал, во сне по-старчески кряхтел, ворочался с бока на бок. Вдруг застонал, громко так, истошно, почти завыл.
- Дед, дед, ты чего? – Димка стоял рядом с дедовой постелью и тряс его за плечо.
- А? – дед открыл глаза и испуганно уставился на внука. – Случилось чего? Говори быстрее: пожар или наводнение?
- Это у тебя надо поинтересоваться, - Димку отпустило. – Ты то стонешь, то воешь…
- Тьфу на тебя, чучело косолапое, сон не дал досмотреть. То одна лихоманка спать полночи не давала, теперь другой ей на смену пришёл, - дед повернулся лицом к стене.
- Ладно, спи, - Димка чувствовал себя виноватым. – А первая лихоманка это кто?
- Кто, кто? Подруженька моя заклятая – бессонница. Припирается всегда с вечера и давай душу потрошить. Насилу выгнал её взашей пару часов назад. Всё шептала мне нашёптывала про то, как вы вчера с Натахой на Святое озеро без нужды отправились.
- Дед, давай спать лучше, - взмолился Димка.
- Нечего спать, на том свете высплюсь, - Тимофей Петрович решил ещё немного помучить внука. – Разбудил, теперь терпи. И слушай, и на ус наматывай, что нельзя без спроса и предупреждения в горы уходить. Ты знаешь, сколько я пережил, когда Хунта вас искать ушла. Лежу вот тут чурбан чурбаном и кляну себя, что есть мочи.
- Дед, прости, пожалуйста. Я же уже сказал, что мне стыдно и что я больше так никогда не буду.
- А больше и не надо. Вот закончится дождь и езжай в свою столицу. Пусть там за тобой таким прытким мамка с папкой приглядывают.
Димка не стал отвечать. Он молча глядел в потолок и считал до ста, как когда-то в далёком детстве, когда родители за любую, даже самую незначительную провинность ставили его в угол, и, находясь в той же комнате, всяческими словами пытались вызвать у него чувство раскаяния.
- Уснул что ли, чучело косолапое? – вкрадчиво спросил Тимофей Петрович.
- Нет, - буркнул Димка.
- А чего молчишь? – почти шёпотом снова задал вопрос дед.
- А ты чего опять начинаешь? Вчера же решили, что случай проехали.
- Ну, ладно, - согласился дед. – Проехали, так проехали. Давай начистоту: чего вас туда понесло-то?
- Начистоту? А снова ругаться не начнёшь?
- Нет. Клянусь последним зубом! Не веришь? На самом деле это очень страшная клятва. Смекаешь почему? Ежели я её нарушу, то придётся мне до смерти шепелявым по селу ходить, народ смешить.
- И жевать тебе нечем будет, - уточнил Димка.
- Жевать! Без этого я точно не помру. На худой конец буду, как младенец кашку манненькую жиденькую из сосочки потягивать. А вот отсутствие моих дикторских способностей поставит крест на всей моей жизни. Ладно, рассказывай, не отвлекайся, чего на озере делали?
- За Чёрной Вдовой наблюдали. Мы ведь днём раньше там были, но её разглядеть не смогли, потому что близко подойти испугались. Поэтому вчера бинокль у тебя взяли и пошли ещё раз.
- Бинокль вы не взяли, а скрали! Взяли, это когда открыто, а вы скрали, - уточнил дед. – Ну и чего за ней, за Федорой, наблюдать-то?
- А ты что, знаешь её?
- Федору-то? Дык, пришлось однажды познакомиться, правда знакомство наше было вынужденным. У Федоры дар, она руками болезни распознаёт и лечит. Слепая она с рождения, поэтому руки ей глаза и заменяют. До войны рядом с мельницей домик стоял, в котором Федора с семьёй своей проживала. Потом отец на фронт ушёл, голову там сложил, не вернулся. В дом их бомба попала, мать её спастись не успела. Осталась Федора одна. Когда война уже на излёте была, где-то осенью в 44-ом, нашли собаки её в горах солдата раненого. Федора его выходила, любовь у них случилась. Большая, сказывают, любовь была, как песня лебединая. Только солдат тот как поправился, по долгу службы на войну вернулся, и больше его не видели. Федора мельницу под жильё приспособила, живёт там вместе со своими собаками и каждый вечер как стемнеет, зажигает в окошечке, что на самом верху мельницы, свечу - вроде маяка - солдат-то её, говорят, моряком был. Вот она путь ему до сих пор и освещает.
- Как же она столько лет слепая одна живёт?
- Ну почему одна? – вздохнул дед. – Собаки всегда рядом, они всегда при ней. Опять же, сын у неё есть. Я же не зря сказал, что любовь у неё случилась с тем солдатом. У сына семья – двенадцать ртов, все они – Федорины внуки и правнуки.
- И где они живут? Чего её к себе не возьмут?
- Бестолочь ты, Митяйка! – всплеснул руками Тимофей Петрович. – Видно неправильную молитву я Богу в уши шептал. Всё просил его, чтобы из моего внука толк вышел. Теперь вот вижу – сбылось, услышал меня Господь! Толк из тебя вышел, бестолочь осталась! Говорю же тебе русским языком: ждёт Федора своего солдатика до сих пор, путь ему свечкой освещает. Усёк? Как у вас там молодых говорят – не тупи!
- Не туплю, дед, - гыгыкнул Димка. – Так, где её сын-то?
- Сёмка? Сёмка в лесу живёт со всей своей сворой. В нашем лесу, что на берегу ручья. С народом они как-то не якшаются, вера у них своя особенная. Ну и мы не навязываемся. У нас это… Как оно называется? – дед почесал в затылке. – А! Вот! Добропорядочное соседство.
- Ух, ты! – вырвалось у Димки. – Значит, та девушка, что к Федоре приходила, с косой по пояс и в русском сарафане, внучка её.
- Это ты про Ладу, наверно, говоришь? Не, не внучка она Федоре, правнучка. Красивая девка, что есть – то не отнять. Но ты на неё не заглядывайся, ейный батька скоро её замуж отдаст за бородатого парня с Кубани.
- Дед, а ты-то к Федоре зачем попал? Так ведь и не рассказал.
- Ой, это было в тысяча девятьсот лохматом году, уж толком и не помню в каком. Случилась у меня на ноге рожа.
- Чего? – Димка прыснул со смеху.
- Рожа, - повторил дед. – Чего зубоскалишь-то? Не было у тебя никогда рожи, и, слава богу. Так вот, нога покраснела, пухнуть начала, как опара на дрожжах. Валюша меня тогда в охапку сгрибчила, и к Федоре доставила. А вот дальше самое интересное случилось. Чёрная вдова, как вы её называете, ногу мою, прямо в том самом больном месте, руками своими обхватила, лицо кверху подняла, и только губы у неё шевелились. Долго так сидела, раскачиваясь тихонько. Потом от ноги моей отцепилась, поднялась с колен, перекрестилась, и на дверь показывает, мол, уходите.
- И чего? Прошла твоя рожа? – не удержался, спросил Димка.
- Ага, – кивнул дед, - уже на следующее утро краснота спала, а потом и вовсе всё исчезло бесследно.
- Дед, мне тебе надо ещё что-то рассказать, - решился Димка.
- Тайну? – Тимофей Петрович заулыбался. – Небось, Натаха в этой тайне замешана?
- Нет, не Ната, - Димка задумался, потом махнул рукой, - дядя Жора. Мы вчера видели, как его Федора в озере топила.
- Что значит – топила? – не понял Тимофей Петрович.
- Ну, погружала его в озеро с головой.
- И чего?
- Ничего. Потом он из озера вылез, а она к себе на мельницу ушла. Всё.
Их разговор был оборван внезапным стуком в дверь. Димка даже вздрогнул от неожиданности. Тимофей Петрович замолчал, поглядел на внука и, вздыхая, сказал:
- Иди, открывай, сейчас поглядим, кого нелёгкая в такую погоду хорошим людям подкидывает.
Димка, не одеваясь, босиком направился к двери. Брякнула щеколда, скрипнула петля, и почти сразу же дом наполнился бархатным голосом Георгия.
- Спите ещё, соседи?
- Нет, плюшками балуемся, оттого все двери на замке держим, - съязвил Тимофей Петрович. – Кстати, права народная мудрость, когда глаголет, что, мол, вспомни дурака, он и объявится.
- Это ты про меня, Петрович?
- А то, про кого же ещё? Митька вон и так тут, ему объявляться не надо.
- И чего вспоминали? – поинтересовался Георгий. – Добрым словом или худым?
- Вот это мы сейчас и решим, - Тимофей Петрович сел на тахте, укрыв голые ноги одеялом. – Ты чего надысь в озеро лазил?
- Так я, - Георгий замялся, - заразу какую-то видать подцепил. Может лишай, может ещё чего. Пузо всё чешется и пятнами пошло. Федора пощупала, сказала, что надо в озеро три раза окунуться и молитву прочитать. Я, конечно, сделал всё, как она велела, но шибко боязно мне было, если уж по честности сказать. Помню же, что в озеро входить грех до поры. А меня когда Федора купала, кукушка кричала как-то хрипло, словно подавилась зерном. И воздух такой был прогорклый, будто в него отвар полыни выплеснули.
- Тьфу ты, - дед вздохнул с облегчением, - я уж чуть было дурное не подумал.
- Я по делу к тебе, Петрович. Только у тебя совета могу попросить, сам знаешь.
- Проси, - хихикнул Тимофей Петрович, но, взглянув на Георгия, посерьёзнел вмиг.
– Ох, Жорка, чуйкой чую – беду принёс.
- У Ксаны муж погиб.
- Откуда узнал?
- Я ей вчера хотел помочь – воды натаскать. Она в отказ. Сказала, что сама справится. Со мной разговаривает, а глаз не поднимает. Я уж подумал, ну как обидел её чем нечаянно. Спросить хотел, а она расплакалась и всё мне рассказала про Колю. Друзья сообщили уж с неделю как. Ксана всё это время молодцом держалась, виду не подавала.
- А Натаха как? – поинтересовался Тимофей Петрович.
- Не знает ничего. Боится Ксана ей сказать, вдруг на Донбасс убежит. Наташка отца очень любила.
- Дела, - дед вздохнул, тяжело задумался. – Слышь, Митька! Ты только гляди, не спали нас зазнобе своей. Раз Ксанка решила молчать до времени, знать не надо Натахе ничего говорить.
- Молчу я, дед.
Димке было не по себе от услышанного, он даже растерялся, не понимая как ему теперь себя вести. Когда вечером Тимофей Петрович попросил внука «кликнуть к себе Хунту для разговору», Димку словно переклинило от страха, что ему придётся врать Наташке. Стометровка до соседского дома, которую он пролетал всегда за считанные секунды, сегодня показалась ему длинным километровым путём. Остановившись на крыльце, он собрался с духом и толкнул дверь.
- Привет, тёть Ксан, тебя дед кличет.
- Иду уже, я и сама к нему собиралась. Мазь новую с города привезла, надо было его уже давно растереть, да вот с ужином завозилась. Помощница моя на чердаке закопалась что-то, уборку там решила устроить. Поднимись до неё, может, ей помощь нужна.
- Сейчас поднимусь, тёть Ксан.
На чердаке было непривычно тихо, и только откуда-то из дальнего угла раздавались редкие всхлипы.
- Нат, ты где? – тихо позвал Димка, но его вопрос повис в воздухе, и спустя короткое время тишину нарушил сдержанный всхлип. – Нат, плачешь что ль?
- Иди сюда, - донёсся до Димки её голос.
Наташка сидела на полу за коробками со старыми вещами и смотрела в маленькое чердачное окошко. Слёзы текли по лицу, и она даже не собиралась их скрывать.
- Только не лезь с вопросами. Папка… Мне вчера парень один написал из их отряда. Ты только мамке смотри не ляпни, не надо ей пока ничего знать. Сляжет с тоски.
- Я не…
- Поклянись, что могила.
- Клянусь, Нат. Я – могила.
- Господи, что же это за слово такое немое и страшное, - Наташка всхлипнула. – Мамке скажу, что с тобой поругалась, если спросит, чего реву. Скажу, что ты меня сильно достал. По-другому не поверит. Вот как мне теперь с этим жить, как ей правду сказать? А ведь придётся сказать, всю жизнь ведь не смогу делать вид, что ничего не знаю и всё хорошо. Да и не будет без папки этого «хорошо».
- Нат, всё ещё будет, - Димке очень захотелось как-то её успокоить, пообещать ей что-то хорошее, и обязательно исполнить. Он плюхнулся на колени рядом с Наташкой, неловко обнял её и вдруг почувствовал как от её запаха, её близости у него закружилась голова. Димка закрыл глаза и робко дотронулся губами до Наташкиной щеки. Её реакция на его заботу оказалась не такой, какой он себе мог представить или придумать.
- А ну, убери щупальца. Моментом решил воспользоваться?
Димка сначала оторопел, потом неведомая сила заставила его резко вскочить и он почти закричал:
- Дура! Ты просто дура! Нужна-то ты мне больно, – и не дожидаясь Наташкиного ответа, он убежал с чердака.