(белый)
Виктор Владимирович — ей-Богу, местами человек презабавнейший абсолютно — перед зарей как всегда с того света явился и давай с наскока опять докучать:
Отчего, дескать, Вы, милейшая барышня, стихов больше не пишите? Зачем маятесь? Неужели сказать не о чем? Ну, а если — вот так, дерзновенно — замолвить словечко о Польше?
И всё прячет глаза, как будто душу из них возьму сейчас да и вытяну. Качать головой, руками отмахиваться, а самой смешно и грешно: неужели о матери зленной моей желаете слушать?..
Дорогой мой, любезный Виктор Владимирович, да Вам же не понравится первому, да первым ведь Вы промолчите, но губы при этом неприязненно скривите, про себя огрызаясь.
.
О Польше… Вы, знаете ли, не до конца осознаете трагикомизм этой дилеммы: писать ли о ней мне или не стоит? Впускать ли заново в сердце своё или проклятиями жадно приправить?
А сердце ведь горячеет от упоминания, мимолетных мыслей о ней, мощней раскаляется, пламенея ярче в сто крат, чем завещал нам когда-то земляк Феликс Шченсны.
От Польши, от жамековсти вездесущей и ксёндзовой строгости в апсидах руки холодеют сами собой и очищаются мысли, а сердце предательски, но действительно снова пылает.
И память уносит в предместья Познани и Варшавы, окрашивая старь помпезно вокруг в золото и пурпур, в мышьяковую бархатность и киноварьную рыжь, заточая навсегда под клепсидру.
.
Со своей органически ленинградской душой я, мой друг, на исконно шляхтетское прошлое Радзивиллами данной фамилии оглядываться всё же могу, но отчего-то совсем не желаю.
Всё утрачено, всё осело пылью архивов, редким, но метким узнаванием камня на пепелище безымянного войтовства и бессознательностью тяги мятежной души к безответной любви.
Мне, мой друг, отныне быть поляком слегка оскорбительно, если б только не в руинистой сказочной Илже идти по пригорку как у Ружевича в «Рыси» — с молодым Петром Байором под руку.
Или в вайдовской плакатной красивости класть кирпичи в фундаменты Нова-Хуты, как лучезарный пан Биркут нас заклинал, а чуть позже слоняться на сдвиге эпох закоулками данцигской верфи.
.
И окликать над морем плачущих птиц, собирать в ладони холодный и мокрый янтарь, высвечивать золото сердцевины на солнце у подножия клифа Орлова.
И отступать под своды жамека Мальборк, оступаться в угольных сумерках, встречаясь с тенями давно позабытых предков своих, над головой занося тяжелый сверкающий меч...