Глава 23
В 1620 году, с которого я начал свои мемуары, начался второй этап противостояния между Людовиком XIII и его матерью Королевой Марией Медичи.
Эта настоящая война началась с активного протеста сторонников Королевы против всевластия фаворита Людовика XIII – герцога де Люиня. Его называли некомпетентным в тех вопросах, которые он решал. Сторонники Королевы, которые опасались прямо высказать своё неудовольствие, узнавали друг друга по платочкам с двумя вышитыми «М». Дополнительным стимулом для возобновления амбиций Королевы матери стал совместный военный успех двух объединившихся династий Габсбургов. Испанские войска заняли Вальтелину, долину, расположенную между Тиролем, принадлежащим австрийским Габсбургам, и Ломбардией, принадлежащей испанским Габсбургам. Тем самым две империи Габсбургов соединились, получив великолепную возможность для маневров и объединения военных сил. Королева-мать, поддерживая Габсбургов, надеялась на их ответную поддержку в противоборстве против собственного сына. Она обратилась за помощью к великому герцогу Тосканскому, к герцогу Савойскому и к королю Испании за денежной и за военной помощью. В её распоряжении находилось тридцать тысяч пехотинцев и три тысячи конных всадников. Таким образом, летом для Короля сложилась угрожающая ситуация. На её стороне были Лонгвиль, удерживающий Нормандию, Вандом, удерживающий Бретань, Роган со своим Пуату, д'Эпернон со своими Ангулемом, Онисом, Сентонжем и Лимузеном, герцоги Майен и Роклор, удерживающие Гиень, герцог де Монморанси и его Лангедок, а также Ла Валетт, который прочно обосновался в Меце, куда мог легко призвать на помощь войска из Германии. Получить такую поддержку Марии Медичи удалось по той причине, что она успела короноваться незадолго до гибели Короля Генриха IV, поэтому многие гранды считали её более легитимной правительницей, чем её сын, Король Людовик XIII. Разумеется, мотивы для признания или непризнания того или иного правителя всегда лежат далеко не в таких соображениях, которые выступают лишь ширмой, прикрывающей намерения. Всякие подобные военные союзы заключаются исключительно на основе военных интересов, которые зависят от геополитической ситуации, от военных и политических амбиций в отношении тех или иных земель. Чем большую ценность с политической, стратегической и иной точки зрения представляет тот или иной кусок земли, береговой линии, или остров, или перешеек, тем ожесточённее страны, находящиеся поблизости, стремятся присвоить себе этот кусок, и тем более аргументированно выглядят их основания, апеллирующие к соображениям нравственности, религии, справедливости или иных этических или духовных ценностей, оправдывающие военные действия или военную помощь, заключение или разрывы союзов.
В самом начале июля этого поворотного 1620 года по указанию Короля в Лувре собрался королевский Совет. Старая гвардия советников была представлена де Люинем, а также Бурбонами и другими в прошлом соратниками покойного Генриха IV. Они склоняли Короля к большим уступкам и заключению мира с Королевой-матерью. Против их мнения выступал принц Конде со своими сторонниками, который предлагал немедленные и самые решительные военные действия. Конде уверял Короля, что по пути на Нормандию он будет встречать всё больше своих сторонников, так что армия его будет расти как снежный ком. Бывшие же министры Генриха IV уверяли, что силы Короля слабы, что прямое военное столкновение с Королевой-матерью чревато поражением, и, к тому же, во время отсутствия Короля в Париже в столице может вспыхнуть бунт. Эта дискуссия представляла собой жалкое зрелище. Бывшие министры Генриха IV проявили такую осторожность, которую не потерпел бы покойный Король, отличавшийся всегда непомерной храбростью и отчаянной решительностью. Как я уже говорил, Людовик XIII, который не слишком любил заниматься государственными делами, всё же был неистовым охотником и столь же решительным воином. Он принял решение дать сражение. На слабые возражения о том, что врагов слишком много, и они практически со всех сторон, он ответил, что в таком случае следует атаковать тех из них, которые наиболее опасны, то есть тех, кого больше, и кто находится ближе всех.
С войсками, в десять раз меньшими, чем у Королевы-матери, Людовик вышел из Парижа, облачённый в белый камзол, имея также белый шарф главнокомандующего и шляпу с белым пером, то есть оделся точно также, как одевался в подобных случаях Генрих IV. Мне довелось видеть его, и я должен сказать, что если бы в эту минуту кто-нибудь сказал мне, что Людовик XIII не сын Генриха IV, я убил бы его на месте.
Победа, которую Людовик XIII одержал над матерью, была не только и не столько военная, сколько нравственная. При виде Короля в белом, возглавляющего армию, знатные военачальники Франции не решались ожесточённо сопротивляться, понимая свою неправоту, хотя без сражений не обошлось.
Руан был взят без единого выстрела, поскольку герцог де Лонгвиль, не решившийся воевать с Королём, решил отступить. Людовик вошёл в Руан под крики бурного ликования жителей и объявил, что лишает герцога де Лонгвиля всех прав, включая права на этот город.
Та часть окружения, которая пыталась отговорить Короля от военных действий, теперь стала поздравлять его с победой и уговаривать ограничиться этим достижением, дабы не потерять достигнутого.
Но Людовик был неумолим.
— Опасностью больше, опасностью меньше! — сказал он. — Мы идем прямо на Кан!
Надо сказать, Людовик III был далеко не блестящим полководцем, но он был отличным воином. Там, где не хватало знаний военного искусства, он воодушевлял войска личным примером. Солдаты, восхищённые его выносливостью и пренебрежением к непогоде, решительностью, доходящей до упрямства, стойкостью в достижении намеченных целей, шли за ним, шли впереди него, чтобы победить или умереть за Короля.
Прибыв в Эсковиль, что неподалеку от Кана, он распорядился о том, чтобы были высланы разведчики для обследования местности и отыскания лучших подходов для кавалерии и для пехоты. Эта работа была поручена нам – Атосу, Портосу и мне.
Добытые нами сведения были полны и точны, поскольку, действуя осторожно, но решительно, мы не только увидели всё, что необходимо своими глазами, но Портос также захватил одного офицера в плен, я набросал несколько весьма точных карт и зарисовок крепостных стен и их защитных сооружений, а Атос подал пару великолепных идей насчёт будущей операции по захвату города. Король был настолько доволен, что спросил наши имена и пообещал их запомнить. Впрочем, память на имена у него была отменная, он знал по именам многих офицеров, а мушкетёры Короля все сплошь состояли из дворян, звание простого мушкетёра было ничуть не менее достойным, нежели звание армейского офицера, оно официально приравнивалась к чину войскового лейтенанта. Атака была стремительной и победоносной, защитники Кана сдались.
В этот момент Людовик смог проявить в отношении побеждённых своё милосердие, которое ему тогда ещё было присуще.
— Я не желаю никаких церемоний, — сказал он коменданту сдавшегося города. – Станьте моими послушными подданными и выполняйте свой долг, в таком случае можете быть уверенными, что я буду вам добрым и справедливым Королём. Избави вас Бог от повторного мятежа.
Через два дня войска во главе с Королём двинулись на Перш, не встретив на его подступах никакого сопротивления, заняли его и направились далее к Анжу.
Королева-мать была, разумеется, слабым полководцем, точнее вовсе никаким, но на её сторону встали вполне опытные военачальники, такие, например, как герцог д’Эпернон, герцог де Роган, герцог де Майен. Впрочем, они возглавляли и защищали мятежные провинции, поддержавшие Королеву, а в её войсках, находящихся непосредственно с ней, находились неопытные, но амбициозные молодые полководцы, такие как Суассон и герцог де Немур или же не столько молодые, но всё же ни на что не способные, как маршал де Буа-Дофен. Поэтому действия её войск иногда были вполне разумными, тогда как её королевские распоряжения приносили порой только вред. Так, например, Королева-мать, находясь под защитой стен Анжера, умудрилась настроить против себя этого город, поскольку приказала поднять налоги, погнала крестьян на рытьё рва и окопов, а горожанам велела на свой счёт вооружить армию.
В этих условиях Король легко мог бы взять и Анжер, но он опасался прямой стычки с Королевой. Трудно сказать, чего он опасался больше, собственного ли поражения, или унижения матери, но он предпочёл создать для её войск такие условия, при которых они были бы вынуждены сдаться. Поэтому он приказал бросить все военные силы на переправу Пон-де-Се. Эта переправа представляла собой два наполовину разрушенных моста, защищенные, тем не менее, вполне сносными редутами. Оборону на этой позиции держали войска под командованием герцога де Реца.
Капитан де Тревиль, который присутствовал в штабе Короля, рассказывал впоследствии, что Его Величество держался очень непринуждённо, и, как ему показалось, перед опасным сражением он казался взволнованным не больше, чем вечером накануне охоты. Этот азарт предстоящего сражения лишал его какого-либо страха. За время этих немногих победоносных военных акций он научился на практике лучше разбираться в картах, постигал военную науку на реальном деле. Вечером накануне битвы Король ещё раз решил детально ознакомиться с картой предстоящих военных действий, и, проверяя расстановку войск, обнаружил, что кавалерия размещена неудачно. Он распорядился переместить её на более удачное место. Располагая пятью тысячами пехоты и шестьюстами кавалеристами, а также двумя пушками, он был уверен в победе, но медлил в надежде, что Королева пришлёт парламентёров с предложениями о мире. Вероятно, так бы оно и могло бы случиться, но Мария Медичи не изменяла своих привычек даже перед лицом предстоящего сражения, потому проспала, как обычно, чуть ли не до полудня. Её молодые военачальники испытывали робость и не решились её разбудить, поэтому Король, не дождавшись предложений о мире, приказал атаковать Анжер. Де Люинь умолял его подождать ещё немного. Я думаю, что эта дважды проявленная нерешительность со стороны де Люиня положила начало охлаждения к нему Короля. Многие полагают, что если бы де Люинь не умер от болезни, он ещё долго управлял бы Королём, то есть фактически правил бы Францией. Я так не думаю. Охлаждение, которое зарождается в сердце монарха очень быстро заполняет всё его сердце. Точно также было и позднее в его отношении к де Сен-Мару, но об этом дальше. Вернусь, впрочем, к описанию компании Короля против Королевы-матери.
Королева в отчаянии своего положения щедро раздавала должности и обещания, поскольку реальной власти и реальных денег у неё оставалось всё меньше и меньше. Так её приближённые Луи де Марильяк, брат интенданта юстиции Анжу, получил накануне сражения от неё звание главного маршала Франции. Быть может, он оправдал бы это звание великими победами, если бы ему не пришлось всё своё время тратить исключительно на споры со своими завистниками и соперниками, а на расстановку военных сил и на командование ими у него уже практически времени не оставалось.
Герцог де Рец, намеревавшийся защитить Пон-де-Се с помощью тысячи двухсот пехотинцев и трёхсот всадников, получил от Королевы приказ только защищаться, ни при каких обстоятельствах не атакуя войска Короля. Тогда де Рец заявил, что либо он будет руководствоваться требованиями военной науки, либо он ни за что не отвечает, после чего, не найдя понимания у Королевы-матери, покинул её вместе со своими людьми. Если до этого Королева ещё могла надеяться на победу, или, по меньшей мере, на мир с благоприятными для себя условиями, то уход де Реца стал настоящей катастрофой для неё и для всех поддерживающих её мятежников. У Королевы остались жалкие две тысячи пехотинцев, сто всадников и три пушки.
В этом противостоянии Екатерины Медичи и её сына герои, вставшие на сторону Королевы, выглядели трусами, трусы, покинувшие её выглядели мудрецами, а мудрецы, перешедшие на сторону Короля, казались героями. Так покрытый пылью, кровью и порохом де Вандом, вернувшись в ставку Королевы в Бордо за подкреплением и не получивший его, воскликнул:
— Ваше Величество, я бы хотел умереть за вас!
На это одна из глупых фрейлин Королевы ответила:
— Для исполнения вашего желания вам следовало всего лишь оставаться на поле битвы.
Восприняв молчание Королевы за одобрение этих слов, Вандом вернулся на поле сражения для того, чтобы погибнуть, однако, увидев всю бессмысленность этого, всё же спасся вплавь через Лауру.
Командующий легкой кавалерией де Сент-Эньян сопротивлялся войскам Короля изо всех сил, но в итоге был взят в плен. Итогом трёхчасовой битвы было полное поражение Королевы, которое обошлось Франции в несколько сотен убитых, а также в несколько десятков утонувших, которые тщетно пытались спасти свои жизни вплавь. Были и такие, кто попытались скрыться в заросших берегах Луары, но стали жертвами местных крестьян, жаждавших отомстить за их набеги и поднятые налоги, что явилось ещё одним следствием неразумных действий Королевы.
Итогом разгрома войск Королевы был её побег с горсткой телохранителей дальше на юг, тогда как Король въехал на своём коне в Анжер победителем.
В конце концов Королеве пришлось признать своё поражение и сдаться на милость сына. Вскоре мир был подписан во многом благодаря дипломатии и ловкости Ришельё. Ангулемский договор был вновь частично восстановлен, всем грандам, участвующим в мятеже, было даровано прощение. Даже пленённый Сент-Эньян избежал смертной казни несмотря на то, что воевал против Короля у него на виду. Король был настолько любезен, что даже погасил долги Королевы-матери, на что потребовалось триста тысяч ливров. Королеве было обещано, что впоследствии она войдёт в королевский совет. Ришельё, хлопотавший о мире, выговорил поблажки и для себя лично, а также и для своих родственников. На полях договора было сказано, что Ришелье выдает замуж свою юную и прелестную племянницу Мари-Мадлен де Виньеро, мадемуазель де Пон-Курле, дочь его сестры Франсуазы дю Плесси, за Антуана де Рур де Комбале, племянника королевского фаворита.
Эту идею подсказал отец Жозеф, неизменный сторонник Ришельё.
Также Ришельё была обещана кардинальская шапочка, на чём настаивала всё ещё влюблённая в него Королева. Эта безоглядная любовь была, по-видимому, продолжением её любви к его старшему брату, погибшему на дуэли. Людовик нехотя подписал официальное прошение к Папе в августе 1620 года, приложив записку о том, что он просит Папу не спешить удовлетворять эту просьбу. Поэтому в очередных списках кардиналов, обнародованных Папой, Ришельё не нашёл своего имени.
Де Люинь, который, как казалось, всячески рекомендовал Ришельё Королю, на деле сопровождал эти рекомендации такими комментариями, вследствие которых Людовик не спешил поддерживать получение им кардинальского звания, поскольку в этом случае Ришельё непременно был бы введён в королевский совет, а Людовик ещё продолжал считать его сторонником Королевы-матери. Поэтому де Люинь и де Ришельё демонстрировали друг другу полную любовь и взаимопонимание, клялись друг другу в вечной дружбе и искренней любви, чему ни один из них не верил. Тайком де Люинь и де Пюизье убедили Короля поддержать кандидатуру Ла Валетта, архиепископа Тулузского, сына герцога д’Эпернона. Поэтому в январе 1621 года именно он стал кардиналом. Я объясняю это тем, что де Ришельё в результате этой кампании весьма приглянулся Королю, тогда как де Люинь, предлагающий более осторожную политику, продемонстрировал Людовику, что ему не всегда следует прислушиваться к советам этого фаворита, имеющего самый высокий воинский титул, какой только возможен, тогда как принца де Конде полностью себя оправдала. И Ришельё, и Люинь, чувствовали, что первый начинает своё восхождение, а второй может лишиться своего блеска и славы, поэтому чуткий к таким переменам Ришельё приготовился дистанцироваться от своего бывшего покровителя, а де Люинь постарался нанести удар исподтишка своему бывшему протеже.
В середине августа 1620 года Мария вновь встретилась со своим сыном в замке Бриссак возле Анжера. Она вышла из своих носилок в сорока шагах от спешившегося короля. Королева-мать и Король приблизились друг к другу, не проявляя никаких эмоций, изобразили поцелуй, не касаясь друг друга и молча разошлись, Королева в свои носилки, Король – на своего коня. Затем они проследовали в одну из комнат замка, где они обменялись несколькими ничего не значащими словами. Королева понимала, что любые просьбы к сыну бесполезны, она уже не получит ничего сверх того, что оговорено ранее, Людовик же считал, что более он может не опасаться матери, поэтому она для него отошла в историю. Осталось соблюсти вежливость и показную справедливость, демонстрировать которую для Людовика впоследствии стало привычкой. Королева переехала в подаренный ей замок в Фонтенбло, ожидая своего возвращения в Париж, Людовик XIII подписал документ под названием «Декларация невиновности моей высокочтимой госпожи и матери». Мария на этот раз решила не ввязываться в интриги и следовать советам де Ришельё, всё ещё остающегося епископом Люсона, который в очередной раз спас ее от полного поражения.
Тем временем Мария родила мальчика, которого, как я говорил, крестил сам Король, и которого окрестили Людовиком-Шарлем. Согласно обычаю, у мальчика было два крёстных отца и одна крёстная мать.
Шарль де Люинь на радостях подарил Марии великолепный перстень, в центре которого был огромный бриллиант чистой воды с голубым оттенком на десять карат, а по ободу перстня шли бесцветные бриллианты в полкарата того же оттенка. Он всё ещё черпал богатства полной горстью из государственной казны как из собственного кармана.
Мария показала перстень Королеве Анне и похвасталась, что получит такой же с розовым оттенком после появления на свет дочери, в чьём рождении она не сомневалась, имея в своём распоряжении все средства для этого.
— Видите, Ваше Величество, это доказательство того, что мой милый муж принял этого ребёнка целиком на свой счёт, хотя ведь, признаться, он ничего не сделал для его появления на свет, зато я сделала всё, чтобы он считал себя причиной этого прибавления в нашей семье? — сказала она весело.
— Расскажешь мне всё в подробностях, дорогая Мария! — ответила Королева столь же, как казалось, весело, отмечая про себя, что Король давно не давал ей повода для того, чтобы случилось подобное же событие у неё, понимая, что для зачатия долгожданного дофина ей придётся буквально силой тащить Короля в постель.
В эту самую минуту в сердце Королевы, по-видимому, впервые зародилась капля холодности в отношении к её «лучшей подруге». Редко какая женщина не испытывает зависти к своей лучшей подруге. Даже, как ни странно, Королева способна завидовать простой герцогине, если та опередила её с рождением наследника, да ещё хвастает перстнем, какого у Королевы не было.
Я полагаю, что фривольный стишок, который мне довелось несколько раз случайно услышать, был сочинён каким-то придворным сочинителем по прозаическому рисунку, придуманному самой Королевой Анной. Звучал он так:
«Наш коннетабль непогрешим,
Как и его жена.
В постели он неутомим,
Как, впрочем, и она.
Благословен был этот брак
Потомством, наконец.
Тут разберётся и дурак,
Ребёнку кто отец.
Но герцог доказать решил:
Он – вовсе не брюзга.
Жене он перстень подарил
В награду за рога».
Впрочем, Мария была сообразительной женщиной, она быстро осознала неделикатность своего поступка и поспешила объяснить его Королеве желанием убедиться, что если женщина рожает в браке, то её муж является отцом её ребёнка, что бы и кто бы об этом ни говорил, и, кроме того, как она сама смогла удостовериться, умной женщине ничего не стоит убедить супруга в отцовстве её ребёнка.
— Не огорчайся, моя дорогая Анна! — нежно проговорила Мария, которая иногда позволяла себе в отношении Королевы самую непринуждённую фамильярность. — Я попрошу Шарля привести Короля в твою спальню!
Действительно, в один из удобных моментов де Люинь, который долго и безуспешно уговаривал Короля провести ночь с законной супругой и постараться зачать наследника, он, не выдержав отговорок Людовика, попросту сгрёб его в охапку и притащил в спальню Королевы, положил на кровать рядом с Анной, после чего, пожелав им неспокойной ночи, удалился, ожидая, что наутро его могут отправить в Бастилию за такую дерзость. Действительно, после несколько неудачных попыток обеспечить рождение наследника, которые не принесли Людовику и славы сильного любовника в глазах Королевы, Людовик поспешил возложить вину за свой неуспех на Королеву, находя её непривлекательной, или нестрастной, или да мало ли что ещё. Для рождения наследника нужны были крутые меры, которые де Люинь позволил себе применить.
Тем не менее, Король, принуждённый провести ночь в постели Королевы, не рассердился на де Люиня, поскольку он два раза осуществил то благое намерение, о котором и не помышлял бы, если бы не решительные действия его фаворита. Эти попытки чуть было не увенчались успехом, но де Люиню уже не довелось пожать плоды своих усилий. Королева и вправду забеременела, но не оставила своих бурных и по-детски активных развлечений со своей подругой Марией. Это привело к выкидышу, Король был так разгневан на Марию, что намеревался отправить её в изгнание. За неё вступилась Королева, взяв вину на себя. Впрочем, это случилось уже после смерти де Люиня, и, мало того, Мария успела выйти замуж за герцога де Шеврёз, не слишком утомляя себя трауром по первому мужу. Но перед тем, как умереть, де Люинь успел совершить действия, которые, как он полагал, привели к новой беременности Марии. Я не могу и не хочу писать о том, кого я считаю причиной этой второй беременности. Что-то у меня глаза утомились, слезятся… Дочь Марии, родившуюся после смерти де Люиня, назвали Анна-Мари… Первое имя – в честь лучшей подруги Королевы Анны Австрийской. Второе имя – в честь матери, самой Марии. И опять ничего от аббата д’Эрбле.