На высоком холме три девушки в пестрых платьях подняли к небу длинные серебряные трубы. Раздалось мерное, льющееся звучание, нежащее слух и в то же время – тревожащее что-то внутри – что-то далекое и забывающееся каждый раз как отведешь взгляд. Звучание поднялось к небу, а потом, как тонкая ткань, стало опускаться в низину и плыть, плыть, не спеша, к далекому лесу, растекаться по травам и камням. Там, в лесу, Он заслышал трубы и медленно последовал на звук. Собираясь из капель росы, тягучих ароматов коры, шума листьев и вечной дымки, он обретал форму. Олень одолжил ему ветвистые рога и копыта, медведь – теплую шкуру, лис – глаза и нос. Сколько раз деревья давали в долг ему свои столетия и сколько раз далекие звезды – собственные мысли? Он ступал по зеленой низине и вглядывался в далекие силуэты с трубами. Звук обволакивал его и делал зримым.
Девушки продолжали мерно играть, закрыв глаза. Казалось, что спят, что они в ледяном оцепенении. Они стали воздухом, наполняющим бронзовые тела. Они стали зовом без слов. Они взывали к полям и лесам. Звали Его. Теперь трудно было сказать, где проникали друг в друга сон и явь, всё смешивалось звуком в предвечное пространство. Проявлялось одно и скрывалось другое. Он подходил всё ближе, пахнущий цветами леса, молодой листвой и диким вином. Ему хотелось ответить звуку, и он пританцовывал, крутил рогами и воздавал множество своих рук к небу. Как это было похоже на другие времена и жизни, на другие направления и полные рыбы океаны.
Небо нашептывало Ему о том, что было и будет, ручей неподалеку – стал Его чувствами. Трубы не смолкали. Ветерок слегка раскачивал платья, что единственное и указывало на то, что фигуры на холме – не сон. Не сон и не явь… Откуда такие слова? Обретая форму – обретаешь и пространства. Обретаешь сегодня и завтра – прошлое, падающее пеплом за спиной и будущее, зовущее нежной и страшной песней – прийти, обрести его, потрогать, попробовать на вкус. Его танец становился стремительней, на рогах набухали почки и побеги, лопались спелые плоды. Он был явлен. Он обрел новую форму. Прекрасную – сказал бы Он сам и все облака вокруг. Он отчетливо видел девушек, оставалось только взойти на холм. Чтобы быть еще ближе к ним.
Но что-то вдруг смутило Его чувства. Это кто-то неаккуратно вступил в ручей и тут же бросился дальше. Небо объяснило Ему, что будет теперь. Но бегство уже не удастся. Из зарослей кольцом сходились вокруг Него они. Тихонько, тише звука труб, не трещали веточки, не приносил их запаха ветер. Металлическое острие, украшенное письменами, посланное юношеской, но крепкой, рукой, пробило Его грудь. Он привалился к подножью холма. Трубы не прекращали играть, и Ему было не уйти, даже если бы и захотелось. Юные мужчины сгрудились над Ним и нанесли еще и еще один смертельный удар. Лисьи глаза гасли, медвежья шкура не выручила. Звезды уплывали прочь, а некоторые – падали. Но как прекрасен был звук труб. Древний, точь-в-точь, как и Он сам. Так же, как тогда, давным-давно. Где-то… Он обретет новую форму и придет на этот звук. Еще и еще раз.
Юнцы раздирали Его на части и ели, напитываясь силой, Его страстью, Его бесконечностью. Жизнью вековых дубов и грохочущих планет, быстрых хищников и глубоких озер. Ели молча, жадно и сосредоточенно. Впитывали, обретали Его суть и свое мужество. Когда-то такие как они звали Его для того, чтобы Он решал их будущее, выбирал для них сны, жизнь и смерть. Тогда они были детьми. Но теперь они другие и стали охотниками. Теперь они сами хотят решать. И они знают, как охотиться на Него.
Девушки открыли глаза и опустили трубы. Потемневшее серебро было всё украшено диковинными орнаментами и сюжетами позабытых сказаний. Мертвой птицей упала над низиной абсолютная тишина. Мир снова бдел, и его тайны молчали. Юноши спали, положив рядом с собой оружие. Кто-то на боку, кто-то, разведя руки и ноги – на спине. Совсем как дети. Но более не дети. Что-то тревожное сейчас снилось каждому из них – они никому не расскажут, что именно, даже друг другу. А когда проснутся – никто из них не будет прежним. Ежегодный ритуал завершился. Девушки сложили трубы в глубокий кожаный мешок и побрели домой. На глазах их искрились слезы.