Сознание поработило человечество

               

Стояла тоскливая, уже почерневшая зима. Небо было заволочено серыми облаками. По пустынным улочкам уездного города медленно ползла полоска печного дыма, опустившегося с шиферных крыш. За обшарпанными стенами двухэтажных покосившихся строений, стесненных ветками состарившихся тополей, слышался лай дворовых собак. Они брехали на человека, одетого в мешковину, который торопился успеть до темноты покинуть город. У окраины ему повстречался горожанин.
– Куда ты идёшь, путник? – бесцеремонно спросил он.
– Я иду домой! – ответил путник, нехотя замедлив шаг и остановившись. 
– Где же твой дом? – попросил уточник горожанин, сделав лицо серьёзным.
– Там, впереди, – сказал путник, подняв глаза к линии горизонта.
– Но впереди нет ничего, кроме корявых дерев и снега! Всеобъемлющего снега. (Проговорив это, горожанин обернулся посмотреть туда, куда с огнём в глазах смотрел повстречавшийся ему странник, одетый в убогую мешковину и обутый в стоптанные ботинки. Но, испугавшись чего-то, быстро отвернулся).
– Мой дом за этими деревами и этим снегом! – твёрдо произнёс путник.
Горожанин посчитал человека, одетого в мешковину, сумасшедшим и потому не стал более выспрашивать его. Он, улыбнувшись, поднял ворот кожаной куртки и поспешил домой. В свою тесную квартирку.
Путник же без оглядки на город быстро удалялся по раскисшей обочине дороги, стремясь как можно скорее отыскать брод в широко расплывшейся реке и, преодолев его, повернуть к дому. Потому он не увидел, в каком безмолвном унынии безжизненные улицы, слабо освещённые тусклыми фонарями, безропотно погружались во мрак ночи. А за воем поднявшегося из земли ветра не услышал стихшего разом гавканья собак.
 «Ха-ха-ха, – раздался голос, похожий на голос горожанина, когда путник, сделав шаг в холодный поток воды, ощутил жжение трудно терпимой боли. – Разве ты ещё не понял того, что там, за снегами, нет никакого дома и что все люди живут в городах!»
– Эти люди обмануты городом. Они забыли, что такое дом, – ответил путник голосу и ещё твёрже ступил на илистое дно.
Точно отдав реке большую часть сил своих, он, выбравшись на берег, тяжело дышал.
«Ты безумен!» – крикнул сквозь ветер голос.
– Нет, – дрожа посиневшими губами, прошептал путник. – Я человек, который следует на зов своего разума.
Вскоре низкое, бурлящее снежными облаками небо, лишив путника светлой линии горизонта, надеялось напугать его и заставить повернуть обратно в город. Но глаза человека, так быстро привыкнув к кромешной темноте, без труда стали отличать корявые ветки качающихся на ветру дерев от монстров. И даже ветер, бросив в лицо его мириады острых снежинок, не смог остановить путника.
 – Я дома, – сказал он, положив ладонь на шершавый ствол старой берёзы, растущей у края лощины. За которой, чуть видно, белела покатая кровля.
 «И разве это дом? Разве это ветхое строение можно назвать домом?» –   спросил ироничный голос.
– Да! Это и есть мой дом! – ответил путник.
Перекошенная дверёнка, подавшись нажиму руки, отворилась, скрипя ржавыми петлями.
«Но здесь ещё холоднее, чем снаружи! – завопил голос. – Здесь пахнет сыростью. Здесь гуляет ветер. Очнись! Твой дом не предназначен для жизни человека. Здесь даже мне, голосу, очень страшно и не уютно!»
– Тебе страшно в моём доме только потому, что ты не понимаешь его разумом, а лишь оцениваешь сознанием!
«Ну а чем же ещё человек должен оценивать свой дом? Ведь только с помощью сознания он понимает, что тело его нуждается в комфорте, тепле, мягкой кровати и сытом желудке. Человек – не животное, он не может жить под открытым небом! Он не может жить в холоде! Он не может довериться природе!»
Путник, сев за стол, поставил на него керосиновую лампу. Зажёг спичками фитиль и, прислонив ладони к стеклу, тут же отнял их.
 – Смотри, теперь в моём доме есть свет! – воскликнул он весело.
«Да уж! Теперь мне стало хорошо видно, какую дыру ты называешь своим домом. Пока не поздно, возвращайся скорее в город. Возвращайся к людям. Возвращайся к цивилизации!»
Поужинав куском чёрного хлеба при свете мерцающего огня, путник потушил фитиль лампы и отправился ко сну.
«Что же ты дрожишь в своей холодной постели? Что же не согреешься никак?» – спросил голос в надежде, что теперь-то путник прислушается к нему и опомнится.
– Я дрожу, потому что мне холодно. Но холодно мне, потому что я привык к теплу в городских квартирах. Как только я привыкну к холоду, я перестану дрожать.
«Ты дрожишь, потому что ты человек, и ты не должен жить в таких условиях, – сказал голос и добавил: – К этому нельзя привыкнуть!
Вскоре путник сладко уснул, ведь засыпал под крышей своего дома. А голос, оставшись в одиночестве, страдал. Его так сильно угнетали звон абсолютной тишины, свежесть прозрачного воздуха и покой, в который облачился старый дом. И каждый в нём предмет.
Утром. Стоило только солнцу вспыхнуть на востоке, за оврагом, а одному из его игривых лучей пробраться сквозь оконные стёкла и, пощекотав нос путника при этом, разбудить его, как голос тут же завопил: «открой же глаза свои! Посмотри! Ты загнал самого себя в холодную нору, словно дикий зверь, спасающийся от разъяренной толпы! Ты сделал себя изгоем только потому, что не захотел понять людей! Ты жизни предпочел умерщвление собственной плоти в этом прогнившем доме».
Путник перебил его.
– Я видел сон. Я всегда вижу сны, когда сплю в своём доме. И сон был прекрасен! Там тёплый дождь, осенний дождь согревал моё тело живительной энергией. Там пространство вокруг, всё целиком подчинялось движениям рук моих. Там время, остановившись, позволило познать мне сущность мою. Там я обрёл самого себя.
Скрип деревянных половиц оживил старый дом. Через распахнутую настежь дверь в комнату ворвалась свежесть морозного воздуха, а вслед ей –пение синиц. Затрещали на дворе сухие дрова. Запахло дымом. Тёплый воздух начал распространяться по потолку.
Путник, посмотрев на огонь, разгоревшийся в печи, сказал: причина всего в человеке, но не в не его.