25
Когда княгиня вошла в столовую, гости оживленно обсуждали тему непростых взаимоотношений Польши с Россией. Всех взволновал уход поляка, хотя мало кто расстроился. Цивиньского неохотно принимали в местном обществе. Считали его тайным революционером, польским патриотом, что в сознании русских провинциальных дворян было равносильно обвинению в терроризме. Оттого и сторонились, не желая иметь с паном Михасем ничего общего.
Заваруйкин, не обращая внимания на приход княгини, с воодушевлением спорил с Завьяловым, диспуты с которым в последнее время носили систематический характер. Спорили обо всем и ни о чем одновременно. Оба были сторонниками Государственной Думы, ограничения царской власти, только Павел Игнатьевич Заваруйкин, в отличие от Завьялова, считал, что слово «дума» куда как предпочтительнее чужеродного «парламент».
—Да что там говорить, — громко сказал Заваруйкин, обращаясь к Завьялову. — Вот вы заметили, что разделы Польши (1) вовсе не были предпочтительны для настроения умов в России? Согласен. Но не станете же отрицать тот факт, что безрассудства и необузданный дух поляков вынудил императрицу и ее венценосных союзников прибегнуть к расчленению Польши? Вынудили! — Заваруйкин сделал ударение на слове «вынудили», отдышался и продолжал. — Кому нужен был сей нарыв на наших рубежах? Вымученная, богопротивная, но, повторюсь, вынужденная мера.
—Да, вынужденная, в этом я согласен с вами, господин Заваруйкин. Не должно нам забывать, как поляки относились к православным еще со времен Городельской унии,(2) —добавил господин в дорогом костюме, сидевший рядом с княгиней.
Новицкий видел его один раз, но запомнил фамилию: Щеглов. Этот Щеглов в последнее время часто бывал в имении княгини. Князь Боров любил спорить с ним по вопросам политики.
Отец Геннадий согласно кивнул и тут же дал знак лакею наполнить кагором свой бокал.
—Никому не дано права по разности обрядов и вер делить людей на своих и чужих. Тем более если они подданные одного монарха, — продолжал Щеглов.
—А как же в отношении лиц иудейского вероисповедания в нашей стране? — раздался хрипловатый голос сбоку от Щеглова.
—Я считаю подобный факт позором для нашей державы. Но и поляки, насколько мне известно, не шибко жалуют иудеев. Похоже, они вообще никого не жалуют.
—Нелюбовь к православным у поляков в крови, — подал голос отец Геннадий, отхлебнув из своего бокала.
—А почему? — вспыхнул Щеглов. — Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему при племенном родстве с русскими поляки так ненавидят нас?
—Думаю, дело тут в непростых исторических отношениях, — предводитель дворянства Завьялов зашевелил своими тараканьими усами. — Ошибкой нашей самодержавной власти было желание не воссоединения с Польшей без ущемления ее национальной гордости, а завладение оной. Что, согласитесь, не одно и то же. Мы вполне простили бы полякам сотню мнишеков, жолкевских, гонсевских и прочих сигизмундов. (3) Простили бы их происки против России, натравливание на нас иноземных держав, неистовства и жестокость в отношении разбитых и разграбленных гарнизонов. (4) Поляки, в свою очередь, попытались бы забыть разгром Праги. (5). И наше стремление завладеть осколками Польши с грубыми интригами на Венском конгрессе. (6) Если бы не одно «но». Мы недальновидно наступили на то, что является сутью поляков: на их свободолюбивый дух и панские вольности. Сие, увы, как вы знаете, имело последствия самые удручающие.
—Я так считаю, — с волнением воскликнул Щеглов, — дело в том, что этот самый свободолюбивый польский дух просто оказался в тисках между католическо-протестантским Западом и православной Россией. Московский деспотизм в течение целых столетий в отношении поляков – во многом миф, поддерживаемый правящими кругами агрессивно настроенных против нас западных держав. Именно они подогревают поляков на враждебные действия против восточных варваров, внушая им мысль о нашей исторической розни. А уж католик с католиком найдут больше сходства в самом строе мыслей, чем с православными. Получается, что одно панское ухо, в которое нашептывают, повернуто в сторону единоверцев, а другое ухо, со стороны соплеменников, залеплено воском.
—Факт, — кивнул головой Заваруйкин. — Все дело – в разности вероисповеданий. Наша страна для них источник вражды на веки вечные, как ни прискорбно подобное сознавать. Поэтому нам следует предоставить Польшу своей участи. Мы не должны насильно удерживать Привислинские губернии (7) в составе империи. Следует отпустить поляков, пообещав защиту и покровительство в развитии независимого экономического существования.
—Все верно, согласен с вами, Павел Игнатьевич, — Ремизов отложил вилку в сторону, – пока же следует немедленно прекратить насильственную русификацию губерний с преобладающим польским населением. Господа, скажите откровенно, вам бы понравилось, если бы делопроизводство в наших судах велось на языке немецком? Я, конечно, с уважением отношусь к языку великого Гёте, (8) но мне все же близок язык великого Пушкина. Почему же мы считаем, что полякам должно нравиться получать образование на русском языке, а не на языке Мицкевича? (9) Данное положение ничего, кроме протестов, вызвать не может. Зачем тогда удивляться, что господин Пилсудский (10) усиленно создает из членов Польской социалистической партии боевую организацию? А его поездка в Японию, где он чуть ли не на коленях молил о финансировании японцами восстания в Привислинских губерниях? Чего нам ждать от поляков? Я, по крайней мере, не жду от них ничего хорошего.
—Вы правы, — согласился с Ремизовым угрюмо молчавший до этого губернский гласный Лентулов. — Возможно, мы сами создали нарыв, от которого хотелось бы поскорее освободиться. Вспомните высказывание господина Муравьева (11) в отношении судьбы поляков: что недоделал русский штык, доделает русская школа. Формула противная по своей сути. Я также являюсь сторонником идеи предоставить полякам самим решать свою судьбу. Так будет лучше для обеих наших наций. И вообще считаю, что на Венском конгрессе для блага России было бы не просить себе вкусившее наполеоновских свобод герцогство Варшавское, (12) а потребовать за ратные заслуги Восточную Галицию.(13) Земли, населенные русским народом.
—Муравьев хватил лиха в деле русификации, факт, но, господа, — Щеглов покраснел от волнения. — Отпусти мы Привислинские губернии, они тут же заявят о своих правах на создание Великой Польши в границах Речи Посполитой. (14) И будут предъявлять свои претензии не к Пруссии и не к Австро-Венгрии, а к нам – к России. Поляки всегда будут трусливыми в отношении западных держав, дразня их мелкими уколами и избегая прямой конфронтации. И самовлюбленными, заносчивыми в отношении России. Почему – не знаю! Возможно, общеплеменным славянским нутром поляки чувствуют свое родство с нами, но, сообразуясь с непомерными, неудовлетворенными амбициями, исторической невозможностью расширится на восток, всей душой не желают иметь с нами ничего общего.
—Все дело в том, что они католики, — безапелляционно заявил отец Геннадий.
—В этом вся закавыка. — Заваруйкин посмотрел на отца Геннадия. — Отчего иные славяне близкого к нам вероисповедания всей душой стремятся к России? Мы – одна душа, православная. Дело наше правое, славное. А для поляков мы ортодоксы. Непонятна им душа наша, и весь строй мысли непонятен. Мы выступим в защиту их, они скажут – экспансия, мы принесем им свое видение культурного процесса, они брезгливо отвернутся – варвары. Мы должны понять простую истину: чуждые мы народы, несмотря на единый славянский корень. Но даже с чужаком возможно найти общий язык. Хватило бы только мозгов. Их-то как раз и не хватает ни у нашей безбожной власти, ни у называющих себя патриотами полякам.
—Я думаю, — вставил слово Лентулов, — что все сказанное вами, господа, – истинная правда. Россия всегда вынуждена была защищаться от интриг своих противников. Оттого и меры, носящие, скорее, защитный характер, нежели природное озлобление. Угрозы были, есть и будут. Вспомните, в армии Наполеона самыми большими ненавистниками России были именно поляки. Но я понимаю и поляков, которым приходится дрожать от страха при мысли о сильном соседе на Востоке, от которого они, по наущению наших недоброжелателей, не ждут ничего хорошего. Каков же выход? Я вижу его в том, чтобы примириться. Предоставить Польшу своей судьбе. В одночасье забыть все исторические обиды, по-христиански простить все прегрешения друг против друга. Сложно, понимаю, но необходимо. Иначе – вечная вражда и непонимание. До полного изнеможения. Другого выхода я не вижу.
—Правильно, — Щеглов взмахнул вилкой, описав в воздухе дугу. — Только взаимное прощение обид, которые, безусловно, наличествуют с обеих сторон. Ведь как ни крути, при разности подходов все мы – христиане.
Никто не стал возражать. Все молча принялись за еду, которая, в отличие от споров, быстро остывает.
Новицкий понял, что разговор поутих. Он посмотрел на княгиню. На ее лице отражалась боль. Она сидела, уткнувшись взглядом в тарелку. И всякий раз вздрагивала, когда за ее спиной неслышно проходил лакей с очередным блюдом. К еде она так и не притронулась. Внезапно для всех Новицкий встал, громко отодвинув свой стул.
—Господа, — произнес он как можно громче. — Где здесь уборная?
Гости замерли, у некоторых с вилок попадала еда.
—Дмитрий, — дернула за полу пиджака Новицкого Варенька. — Сядь на место.
—А что? Я хочу в уборную.
Новицкий достал из кармана брюк носовой платок, громко высморкался.
—Дмитрий Федорович, я вас провожу, — поднялся со своего места Назаров и взял Новицкого под локоть. — Пойдемте.
—Пока, господа, — помахал рукой Новицкий.
—Дмитрий Федорович сошел с ума! — услышал он за своей спиной шепот.
Из залы выскочила покрасневшая от ярости Варенька.
—Дмитрий! Что за маскарад? Как ты посмел! — она набросилась на мужа с кулаками.
—Успокойтесь, Варвара Саввична, — Назаров оттащил Вареньку от Новицкого. — Хотите воды?
—Нет, я не нуждаюсь ни в чем, — раздраженно бросила Варенька. — Викентий Харламович, если вас не затруднит, проводите нас до дома. А то мне дурно.
—Да, конечно, пойду распоряжусь насчет экипажа.
Препроводив чету Новицких до дома, Назаров дал успокоительного Вареньке. Затем направился во флигель к Новицкому.
—Заходите, Викентий Харламович, — Новицкий указал ему на неубранную постель. — Присаживайтесь. Извините, стулья я все выкинул, чтобы у жены не было соблазна навещать меня. Неубранные постели она просто яростно ненавидит.
—Что с вами происходит? — Назаров сел на край постели. — Я же вижу, что вы здравомыслящий человек. Зачем так себя ведете?
—Вы единственный, кто знает мою тайну. Пока я болен, будет лучше, если меня все станут считать сумасшедшим. В особенности жена. Потом я продам имение, уеду, куда глаза глядят. Жене, как только сын подрастет, дам развод. Я запутался в своей жизни, Викентий Харламович. Оттого и все беды мои. Общество, окружающее меня, мне чуждо. Оно затхло, провинциально, напыщенно. Никогда не желал сближения с ним, положение обязывало. Жену никогда не любил, никого не любил, кроме Лизы. В Лизе я увидел то, чего мне так не хватало в жизни: любовь, нежность, понимание. Но ее у меня отняла судьба. Мать не любил, она была для меня далеким и чужим человеком. Отец…. Вы все знаете. Хотя, если честно, Гордея мне очень не хватает. Была любовница, ничего, кроме несчастий, она не принесла. Вокруг все говорят: уймись, неси безропотно горькую ношу смирения. Я не хочу быть смиренным! Понимаете? Для человека религиозного смирение есть добродетель. А я бунтарь! Мне надо было идти на баррикады, где и погибнуть во имя какой-нибудь паршивой идеи, а не становиться тихим провинциальным помещиком! Дух мой не желает смирения. И сейчас не желает! — выкрикнул Новицкий и вытер ладонью выступившие на лбу капли пота.
—Дмитрий Федорович, мне искренне жаль вас, — произнес тихо Назаров. — Дело тут вовсе не в смирении и не в бунте. Вы истерзали себя. Забыли, что жизнь – сплошной экзамен на звание Человека. Вы потеряли в себе Человека, потеряли целостность личности, как это ни прискорбно звучит. Ваша жизнь превратилась в химеру, погоню за несбыточным. И сумасшествие ваше мнимое – маска, чтобы скрыть исчезающего Человека.
—Да, вы правы, — согласился с Назаровым Новицкий.
Он зажег свечу на столе. Быстро становилось темно.
—Вы правы. Как всегда. Я действительно не человек. Скотина, зверь, нелюдь, не знаю, кто еще, но не человек. Человек тот, кто играет по правилам света, кто делает вид, что любит ненавистную жену, кто ходит по воскресениям в церковь, играет с соседями в покер, спорит о скачках, окружает себя массой условностей. Кто, не веря в Бога, носит крест и всякий раз фарисействует, осеняя себя крестным знамением. Тогда это милейший человек.
—Нет, — покачал головой Назаров. — Человек – прежде всего тот, кто живет, не причиняя зла ни себе, ни окружающим. Кто чувствует, что Богом сотворен. Акт высшего творения, а не проделок Сатаны.
—И много вы знаете таких людей? — с усмешкой посмотрел на Назарова Новицкий.
—Увы, единицы, — развел беспомощно руками Назаров.
—Из тех, кого я знаю, это вы, княгиня, еще, пожалуй, Заваруйкин. И отец Лавр, создатель Общины трезвенников. Все.
—Насчет меня вы обольщаетесь, — скромно произнес Назаров. — Я грешник, каких мало.
—Викентий Харламович, — Новицкий обернулся к доктору. — Вы умный человек. Скажите, как мне жить дальше? Смириться?
—Перестаньте терзать себя понапрасну, лечитесь. Наладьте отношения с женой. Рецепт мой прост.
—Я думал про это. Только внутри все противится. Уйти бы втайне ото всех, к чертовой матери, куда глаза глядят. Надеть рубище, встать на паперти. Или податься к революционерам. Там подобных бунтарей – легион. Как, думаете, мне поступить?
—Для начала вам следует вылечиться. Последствия люэса самые печальные. Не обрекайте себя на живое гниение.
—Конечно, моя болезнь – как кандалы на ногах. И хотел бы сбежать, только они не позволят. Вам, верно, домой пора. Поздно уже. Пока еще доберетесь… И пожалуйста, никому не раскрывайте мою тайну. Жена пусть думает, что я сошел с ума. Убедите ее в этом. Я как-нибудь выкарабкаюсь, найду выход.
—Оставайтесь с Богом, не бунтуйте, живите в ладу с собой. И все получится.
Назаров поднялся, протянул Новицкому руку для пожатия.
—Я заразен, доктор, — глухо произнес Новицкий.
—Люэс не передается через рукопожатие. Впрочем, как вам будет угодно.
Оставшись один, Новицкий неподвижным взглядом уставился в окно. Темно, ничего не видно. Кругом одна непроглядная, таинственная и пугающая мгла.
Примечания
1. Разделы Польши – разделы территории Речи Посполитой между Россией, Пруссией и Австрией. Происходили в 1772, 1793 и 1795 годах. Результат династической слабости польско-литовского государства, его глубоких внутренних противоречий, ущемления прав не католического населения, на стороне которого выступали Пруссия и Россия.
2. Городельская уния – договор, подписанный между Польшей и Великим княжеством Литовским 2 октября 1413 г. в замке Городля на р. Западный Буг. По этому договору в Литве католикам отводилась главенствующая роль. Права же православных нарушались. Они были ущемлены в праве занимать государственные должности и влиять на политику государства. Литва была поделена по религиозному признаку. Именно это ущемление прав православных в дальнейшем вызывало неподдельную тревогу России.
3. Мы вполне простили бы полякам сотню мнишеков, жолкевских, гонсевских и прочих сигизмундов – деятели Смутного времени. Польский род Мнишеков дал России Марину Мнишек, жену обоих Лжедмитриев, коронованную как царица в Москве. Польский коронный гетман Станислав Жолкевский известен тем, что разбил русских при Клушине, занимал Москву именем королевича Владислава. Александр Гонсевский в 1609 г. участвовал в осаде Смоленска, после падения города был начальником смоленского гарнизона. После захвата Москвы в марте 1611 г. с жестокостью подавил восстание москвичей. Сигизмунд 3- польский король, в 1609 г. возглавил осаду Смоленска. Его сына королевича Владислава русские бояре намеревались посадить на московский престол.
4. Разбитые и разграбленные гарнизоны – поляки после раздела Речи Посполитой три раза организовывали вооруженные восстания против русских войск и царской администрации. В 1794 г. в канун православной Пасхи был вырезан гарнизон Варшавы, русские убитыми, ранеными и взятыми в плен потеряли порядка 4 тысяч человек. В этом же году восстание в Вильно. Застигнутая врасплох, спаслась лишь часть русского гарнизона. В ноябре 1830 г. погром в варшавской резиденции русского наместника. Разграблен арсенал, многие русские офицеры убиты. Это лишь крупные эпизоды погромов.
5. Прага – предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Штурм восставшей Праги войсками А. В. Суворова давно является предметом исторических и политических спекуляций.
6. Грубые интриги на Венском конгрессе – после разгрома наполеоновской Франции в 1814 г. в Вене на конгресс собрались многие европейские державы. Главный вопрос: послевоенное обустройство Европы. Интересы европейских держав часто не совпадали, более того, всем хотелось выиграть как можно больше. Не обошлось без закулисных интриг, торга. В результате Россия получила большую часть герцогства Варшавского под названием царства Польского. Патриоты упрекали царя в том, что он согласился на присоединение к империи достаточно враждебно настроенного к русским польского населения (в армии Наполеона главными ненавистниками России были именно поляки), уступив Австрии Тарнопольскую область в Восточной Галиции (совр. Тернопольская обл. Украины), населенную близким по вере и происхождению народом.
7. Привисленские губернии – царство Польское.
8. Гетте – Иоганн Вольфганг фон (1749-1832), немецкий поэт, мыслитель, государственный деятель.
9. Мицкевич – Адам (1798-1855), польский поэт, публицист, оказавший огромное влияние на становление польской и белорусской литературы. Один из величайших польских поэтов эпохи романтизма.
10. Пилсудский – Юзеф (1867-1935), польский государственный и политический деятель. Один из лидеров Польской социалистической партии. Автор политического проекта, целью которого было расчленение Российской империи путем поддержки националистических движений. Летом 1904 г. отправился в Японию, пытаясь найти там поддержку для подготовки восстания в Польше.
11. Муравьев – Михаил Николаевич Муравьев - Виленский (1796-1866), граф, гродненский, минский и виленский генерал-губернатор, руководил подавлением польского восстания в 1863г. Прибегал к публичным казням, репрессиям. Известность получил в связи с политикой насильственной русификации Северо-Западного края.
12. Вкусившее наполеоновских свобод герцогство Варшавское – герцогство было образовано в 1807 г. по Тильзитскому миру из территорий Польши, отошедших в результате разделов Речи Посполитой к Австрии и Пруссии. Являлось протекторатом наполеоновской Франции. В герцогстве действовала конституция, так называемый Кодекс Наполеона. По решению Венского конгресса часть герцогства была присоединена к Российской империи.
13. Восточная Галиция – совр. территории Иваново-Франковской, Львовской, части Тернопольской областей Украины а также юг Подкарпатского воеводства Польши.
14. Речь Посполитая – федерация Королевства Польского и Великого княжества Литовского, возникшая в 1569 г. в результате Люблинской унии.
26
Прежде чем дать расчет Якову, Варенька попросила его свозить ее в город. Яков тем временем вовсе не спешил исполнять поручение хозяйки, божась, рассказывал собравшимся на кухне слугам о том, что совсем недавно в одну из ночей сам слышал, как хозяин выл на ночное светило. Кухарка крестилась и твердила, словно заведенная, что надо, мол, всем уходить отсюда, покуда целы. Их разговор слушала напуганная Аленка. Ей-то некуда было податься из имения, приходилось терпеть страх и ужас.
Не выдержала Варенька, пришла на кухню за кучером. И в дверях услышала то, от чего ей стало не по себе. Ее мужа собравшиеся в кружок слуги открыто называли оборотнем.
—Яков, я же просила тебя подготовить экипаж, — с укором обратилась Варенька к кучеру.
Завидев хозяйку, слуги молча посторонились.
—Почему на кухне все вместе? — раздраженно спросила Варенька. — Заняться нечем?
—Дык, барыня, сейчас иду, — Яков нахлобучил шапку на самые глаза.
—Мне срочно надо в город, а ты, — она обратилась к няньке ребенка, — иди к малышу. Что глаза на меня выпучила? Семь раз повторять?
—Спит он, — с вызовом ответила нянька. — Загоняли совсем. Не нравится – уйду, нянькайтесь сами.
—Пора за вас всерьез браться, — в сердцах произнесла Варенька и направилась к кастрюлям. — Опять подгорело! Следить надо за огнем. Сколько можно!
— Ишь раскомандовалась! — услышала она за спиной.
Обернулась. Взоры, обращенные к ней, не сулили ничего хорошего. На кухню зашел Лодыгин. Оценив ситуацию, все понял. И когда Варенька вышла, показал собравшимся кулак.
—Смотрите у меня. Еще слово скажите про оборотня – мало не покажется. Без расчета вылетите. Поняли? А хозяйке дерзить – не сметь!
В городе Варенька попросила кучера остановиться у родительского дома. Купчиха увидела подъехавший экипаж в окно. Присмотрелась. Господи, то же Варвара! Всплеснула руками.
—Яков Соломонович! — крикнула на ходу Бронштейну, который с комфортом поселился в доме купца, ни в чем себе не отказывая. — Варвара приехала. Я встречу ее, а ты, голубчик, уж будь любезен, распорядись насчет чаю.
Бронштейн встрепенулся. Визит Вареньки был не случаен.
—С чем пожаловала? — купчиха троекратно расцеловала падчерицу.
—Дело у меня, маменька, к Бронштейну. Где он сейчас, не знаете?
Варенька стянула с головы пуховую косынку. И только сейчас купчиха заметила, что падчерица, поправившаяся было после родов, сильно похудела, выглядит неважно. Под глазами залегли темные круги, отчего в полутемных сенях глаза казались огромными впадинами на бледном лице.
—Здесь Яков Соломонович, — ответила купчиха с некоторой ноткой ревности в голосе. — Где ж ему быть? Не дает мне прозябать в одиночестве, храни его Господь. А ты совсем забыла старуху. Глаз не кажешь.
—Маменька, да кабы все ладно было, разве не навестила бы я вас? И Левочку привезла, и Петруша к вам просится.
—Потом расскажешь, что случилось, заходи в дом, снимай шубу. Танька! — крикнула купчиха горничной. — Прими у Варвары шубу.
—С приездом, мадам Новицкая, — Бронштейн встретил Вареньку на пороге столовой. — Наконец-то вспомнили про нас. Приятно созерцать ваш ангельский облик.
Показалась купчиха с самоваром. Бронштейн посторонился.
— Сейчас чаевничать будем, — сказал он, обращаясь к Вареньке. — Мне из столицы чудесный лукум друзья прислали. Что вы как чужая! Проходите!
Варенька поправила прическу, прошла в столовую, обвела взглядом знакомую с детства обстановку. Ничего не изменилось. Стало больно и обидно до слез за свою неудавшуюся семейную жизнь. Лучше в девках было остаться, шушукались бы наверняка за спиной соседки, да и шут с ними. На каждый роток платок не накинешь, замолчать не заставишь. Вскинула голову повыше и проплыла мимо них расписной ладьей. Неизвестно, кому больше повезло. Кто придумал девушек замуж отдавать? Ох, и каются бедняжки, став замужними бабами. Хорошо, если попадется добрый человек, сумеет вызвать к себе нежные чувства. О любви Варенька не думала. То девичьи грезы. А коли окажется суровым, угрюмым, на расправу скорым? Побивать начнет? Кто считал, сколько насилия происходит каждый день за высокими заборами, за глухими стенами? Или тюхой окажется, посмешищем. Гулякой или пьяницей, бездельником, хвастуном пустым. Или того хуже, какой ей достался – убивцем. Нет, в девках под родительским крылом лучше. Дрогнули ресницы, чуть не заплакала.
Бронштейн не спускал с нее внимательных глаз.
—Маменька, потом чай. — Варенька присела на стул. — Разговор у меня к господину Бронштейну важный имеется.
—Все поняла, — купчиха водрузила на стол самовар и, пятясь спиной, прикрыла за собой дверь.
—Так какое дело у вас ко мне? — испытующе посмотрел на Вареньку Бронштейн, присаживаясь рядом.
Судя по выражению ее лица, дело было серьезное.
—Яков Соломонович! Вы знаете, что отец на мой счет в банке положил триста тысяч рублей. По завещанию я пока не могу распорядиться данными средствами. Деньгами Петруши и Левочки также не могу воспользоваться. Ибо они положены в рост. Матушкино содержание не позволяет ей иметь в наличии крупную сумму. Всеми деньгами отца распоряжаетесь вы как его душеприказчик.
—Я понял вас, Варвара Саввична. Вам нужна крупная сумма денег. Так?
—Мне надо шестьдесят тысяч.
—Это деньги вашего папеньки, следовательно, ваши. Я лишь покорный слуга.
Бронштейн взял Вареньку за руку. Она поежилась, изо всех сил пытаясь преодолеть неприязнь. Он заметил ее состояние и еще сильнее сжал тонкие пальцы.
—Деньги нужны вам, чтобы избавить мужа от каторги? — прямо спросил Бронштейн, заглядывая Вареньке в глаза.
Сердце бешено заколотилось. Откуда он знает?
—Отчего вы так решили? — с вызовом спросила Варенька и выдернула брезгливо руку из его цепких, ставших влажными пальцев.
—Кто же всерьез поверит, что Вирсавий убил Василину? Вирсавий бы и курице голову не отрубил! Да-с. У него руки трясутся. А как он боготворил Василину! Прощал многочисленных любовников за одну только возможность находиться подле нее. Считал себя ее рабом. И вдруг – зарезать ножом? После того спокойно лечь спать? Он чуть с ума не сошел поутру, обнаружив на полу ее бездыханное тело! С перепуга сам вызвал полицию. Теперь ему грозит умереть на каторге. Думаете, справедливо?
—А справедливо, чтобы пострадали мы с Левочкой? — Варенька порывисто встала. — Вся жизнь моя рухнула в пропасть! Все мечты разбились в прах. И все из-за пропащей, гулящей девки, б…. Из-за муженька моего, кобеля ненасытного!
—Ого! — Бронштейн откинулся на спинку стула, с восхищением рассматривая свою собеседницу. — Люблю, когда женщины матерно ругаются. Это так мило.
—Ничего хорошего я в том не вижу, — присмирела Варенька, устыдившись своих слов. — Оставьте при себе глупые комплименты.
—Я думал, вы превратились в светскую барыню, а вы по-прежнему купеческая дочь,— с усмешкой сказал Бронштейн, перебирая кисти скатерти. — Не получилось выше ступенькой стать?
—В сущности, какое вам дело? Получилось, не получилось! — Варенька снова села и подперла подбородок рукой. — Господи! Я несчастная, наивная, так и не сумевшая ничего добиться дурочка. Отчего меня так треплет судьба? И никому, решительно никому меня не жалко!
В этот момент Вареньке вдруг захотелось, чтобы ее кто-нибудь пожалел. Пусть даже и Бронштейн. Неужели она недостойна простой человеческой жалости за душевные терзания и жизненные перипетии?
— Мне вас жалко, милая Варенька, дайте сюда свою руку, — Бронштейн протянул ей раскрытую ладонь.
—Зачем? — спросила Варенька и нерешительно протянула руку.
—Право, как вы не понимаете, что я ваш друг? Что ваша беда – моя беда. Я все сделаю для того, чтобы вы были счастливы.
Голос Бронштейна звучал бархатно, и Варенька заворожено склонила голову набок, подумав, отчего раньше она так презирала его?
—Мне не нужна ваша дружба, — сказала она опустошенно, — мне нужны деньги.
—Они будут у вас, — так же бархатно продолжал Бронштейн.
—Так потрудитесь достать их, и поскорее, — встрепенулась Варенька, отгоняя от себя навеянные его голосом чары.
—Вы их получите уже сегодня, — Бронштейн поднялся со стула, подошел к Вареньке, обнял ее за плечи. — Милая моя, если бы вы знали, как много я мог сделать для вас.
—Мне нужны только деньги, — с расстановкой произнесла Варенька, пытаясь высвободиться.
—Подождите малость, — Бронштейн оставил плечи Вареньки в покое. — Я – в банк. Скоро деньги будут у вас. И помните, чтобы ни случилось, у вас есть надежный и верный друг.
Оставшись в столовой одна, Варенька подошла к окну. Одернула занавес, бесцельно стала рассматривать немногочисленных прохожих. Но мысли вертелись вокруг одного: как жить дальше, что ей делать? Даст она взятку судебному следователю, избавит мужа от каторги. А дальше? Сможет ли с этим жить? Княгиня… Не дай-то бог узнает обо всем! Ведь правда – она, как вода, все равно, рано ли, поздно ли, просочится наружу. Может, уехать отсюда далеко-далеко? Хоть на край земли. Простить мужа трудно, конечно, все же простить надо, христианка она или нет? Добродетель христианина – в прощении. Попытаться сохранить семью и продолжать жить. Да, так, пожалуй, лучше. Надо поговорить с мужем, несмотря на его начинающееся сумасшествие.
В столовую почти бесшумно вошла купчиха.
—Чего это Яков Соломонович из дому сбежал? Неужто прогнала?
—Нет, маменька, что вы. По какому праву стану у вас распоряжаться? Яков Соломонович в банк за деньгами. Я его попросила о некотором одолжении.
—Эх, дочка, чует сердце – недоброе ты затеваешь. Расскажи старухе, что у тебя случилось.
Она подошла к падчерице, погладила ее по голове.
—Маменька, извелась я вся! — Варенька зарыдала. — Нет жизни! Пожалейте хоть вы меня, грешную!
—Рассказывай, — купчиха усадила Вареньку рядом с собой, вытерла ей, как в детстве, хлюпающий нос платком. — Рассказывай, доченька. Легче станет, когда болью своей поделишься.
Варенька рассказала ей все как на духу.
—Не советую мзду давать, — покачала головой купчиха. — Отец твой покойный, царствие ему небесное, подобного поступка не одобрил бы. Грехопадение это. Всю жизнь потом себя винить станешь.
—Как жить с пятном жены каторжника? — сквозь слезы спросила Варенька.
—Знать, крест твой такой. Каждому свой крест дается. Только разной тяжести. Нести его следует безропотно, как Христос на Голгофу нес. Иногда и падая под тяжестью. Вспомни страсти Спасителя. Кто мы, ничтожные, грехами обремененные, рядом с ним? Что наши страдания по сравнению с его страданиями?
—Мне, маменька, стыдно перед людьми. В чем я виновата?
—Люди тебя винить и не станут. Кто добрый – пожалеет, умный – поймет, а с дурака какой спрос? Сходи к батюшке на исповедь, он тебе то же самое скажет. Только мзду судейскому не давай, он сам падает и тебя в адову бездну увлекает.
—Я не за себя, за Левочку радею. Ему жизни не будет. Светское общество – оно знаешь какое!
—И бог-то с ним, с тем обществом. Наши купцы тебя в обиду не дадут. И мальца, как подрастет, не барчуком сделают, а к делу пристроят.
—На все-то у вас, маменька, ответ есть, — вытерла мокрые от слез глаза Варенька.
—Опыта житейского у меня поболее, — сказала купчиха. — Успокойся, хватит реветь. Подумай над моими словами.
Возвращалась домой Варенька в наемном экипаже. Деньги от Бронштейна взяла, поблагодарила, но решила немного повременить с дачей взятки, подумать над словами мачехи. Может, и впрямь не стоит давать следователю деньги? А там – будь что будет! За размышлениями о дальнейшей судьбе не расслышала, что сказал возница.
—Вы что-то сказали? — переспросила она, освобождая ухо от косынки.
—Я сказал, нонче волков в лесу тьма. Опять проклятые расплодились. Стреляют их охотники, стреляют, все одно серые пакостят по деревням.
—Вы не боитесь ездить? — Варенька слегка подалась вперед, словно искала за широкой спиной возницы защиту.
—Засветло еще ничего, а вот к ночи – страшновато. Волк – зверь какой? Один редко нападает, а от стаи – поди, отбейся. Хитрющая и подлая зверюга. Под брюхо лошади норовит шмыгнуть. Там у нее самое слабое место. Ишь, как я вас испужал. Не бойтесь! Домчимся с ветерком. Но, залетная!
27
На смену морозам пришла ростепель. Закапало с крыш, потекли слезами острые сосульки. Снег под ногами размяк, превратился в неприглядное серое месиво. Осели сугробы. У заборов, которые раньше заметены были метелями, зачернели неожиданные проталины с пучками пожухлой осенней травы. Дымы с крыш только слегка поднимались кверху и далее придавлено устремлялись вниз, совсем не желая уплывать в серое неприветливое небо. Деревья стояли потемневшие, сиротливые. Даже белые стволы берез, казалось, почернели. Что уж говорить про тополя! Сырой воздух тяжело наполнялся запахами мокрого дерева и конского навоза. К этим запахам прибавлялся аромат свежевыпеченного хлеба и зловоние гниющих кож. Унылая, безрадостная пора. Уж лучше бы мороз!
Лодыгин вышел на крыльцо и втянул ноздрями влажный воздух. Откашлялся. С самого утра он был раздосадован и обескуражен. Слуги все как один решили придти за расчетом. И сколько он ни убеждал их в абсурдности крестьянской молвы, все они в один голос твердили: стало страшно. Ему было жаль хозяйку. Сколько та ни упрашивала слуг остаться, никто не согласился. Последней ушла кормилица, поцеловав младенца в крошечный лобик, словно тот уже почил в бозе.
—Дядечка Иван! — на крыльцо выскочила босая Аленка. — Хозяйка кличет. Ой, что деется!
Вареньку Иван нашел в детской. После ухода кормилицы ребенок не унимался и уже посинел от громкого плача. Варенька растерянно качала его на руках и давилась слезами беспомощности.
—Иван, у тебя дети есть, почему он кричит? — спросила она и бросила младенца в колыбель. — Все, не могу больше! Он свел меня с ума!
—Барыня, ребенок есть хочет.
Лодыгин подошел к кричащему младенцу, погладил его по голове.
—У меня нет молока! — в отчаянье произнесла Варенька.
—Поеду в деревню, найду молока, а вы уж как-нибудь успокойте его.
—Как? — заломила руки Варенька. — Он не хочет успокаиваться.
—Вы же мать! — Иван взял ребенка на руки. Покачал его. — У нас ко всему прочему и пеленки грязные, — сказал он хозяйке, передавая ей сына.
—Пеленки? — Варенька в растерянности приняла младенца. — Меня тошнит от запаха грязных пеленок!
—Вы – мать! — грозно сказал Иван. — Привыкайте.
—Аленка, принеси воды и чистые пеленки, — Варенька стала трясти сына так, что тот испуганно умолк. — Никогда не думала, что материнство – тяжкий труд. Хотелось не тебя нянчить, малыш, по гостям ездить, благотворительностью заниматься. И поделом твоей мамаше! Привыкла на слуг надеяться. Забыла, что у нее сын есть, которому и кушать надо, и пеленки менять.
Ругая себя, Варенька успокаивалась. Притих и младенец у нее на руках. Аленка принесла теплой воды, тряпицы. Превозмогая отвращение, Варенька впервые вымыла сына. Поняла, что надеяться не на кого, а пачкать пеленки он будет с пугающей частотой. Впервые, увлекшись заботой о беспомощном маленьком существе, она прониклась к нему материнским чувством. Тем чувством, которое защищает, одаривает лаской и при этом не требует ответной любви. К вечеру она так устала, что уснула тут же, у детской колыбельки. И не услышала того, что случилось ночью.
Новицкий проснулся оттого, что услышал крики за окном. Он вскочил с постели и отдернул занавес. Флигель окружили незнакомые люди. В руках они держали зажженные факелы. От этого озаренная колеблющимися огнями ночная мгла за окном принимала вид сказочно-зловещий.
—Оборотень, выходи! — услышал Новицкий грозные, не сулившие ничего хорошего крики собравшихся людей.
—Шиш вам, — произнес Новицкий и опустился на постель. Его била нервная дрожь.
—Оборотень, выходи! — вновь донеслось до его слуха.
Новицкий встал, накинул на плечи пальто, взял в руки Гордеево ружье. Отбиваться решил до последнего патрона. «Мне терять нечего», — подумал он и с силой толкнул ногой тяжелую дверь.
Собравшиеся крестьяне не ожидали увидеть барина с ружьем.
—Ну, — грозно спросил Новицкий, — кто тут желал меня видеть?
Крестьяне молчали. Вся спесь их поутихла, как только увидели направленное на них дуло.
—Что, не было желающих? Тогда зачем пожаловали?
—Вроде как не оборотень, оборотень сейчас бы оборотился – и в лес, — тихо сказал один из крестьян.
—На то он и оборотень, чтобы облик менять. Сейчас человек, сейчас – зверь. Как ему удобно.
—Где здесь оборотень? — спросил Новицкий и нервно закурил, прислонив ружье к стене.
—Барин, про вас говорят, что вы оборотень, только засомневался я, — выступил вперед неказистый мужичок в драном тулупе.
—Так, — Новицкий по-мужицки сплюнул с крыльца. — Явились-то сюда зачем? Оборотня ловить?
—Давеча у деревни волка заметили. Пошли по его следу, глядят – волчий след обрывается, а вместо него отчетливые следы сапог. — Снова подал голос мужичок в драном тулупе. — Народ и подумал, что вновь волкодлак объявился. Следы-то аккурат в сторону имения вели.
—Я при чем? — спросил Новицкий, кутаясь в пальто. — Кому-то с пьяных глаз привиделась чертовщина, а вы ее на веру приняли, темнота.
—Нет, барин, волкодлак вновь объявился. Сказывают, в соседней деревне мужик пропал. Поехал в лес за дровами – и с концами: ни его, ни лошади.
—Расходитесь по домам, — как можно спокойней произнес Новицкий. — Найдется ваш мужик, верно, в соседнем трактире загулял или к куме в гости отправился. А мысли о волкодлаке – пустое. Нет его, не существует в природе.
—Нет, есть, — упрямо загалдели крестьяне. — Люди не брешут. Существует оборотень.
—Чем, барин, ты докажешь, что оборотня нет? — выступил вперед здоровенный мужик с топором за широким кушаком.
Вид топора смутил Новицкого. Он снова потянулся за ружьем.
—Почему я должен что-то доказывать? — занервничал Новицкий и придавил носком сапога недокуренную папиросу.
—Должон, потому как отрицаешь. А я говорю, что оборотень – не выдумка, и доказать могу.
—Докажи, Егор! — дружно загалдели крестьяне.
—Сам его видел, вот вам крест, — мужик перекрестился. — На Святом писании присягну, коли надо. В начале зимы волки к моему дому близко подходили, сами знаете – мой дом к лесу крайний. Каждое утро за ручьем – волчьи следы. Нет, думаю. Так они и во двор ко мне заберутся. Взял ружьишко – и в лес. Выследил серого, прицелился. Глядь – а вместо волка человек стоит. Откуда, думаю, он тут взялся? Кричу ему: «Ты кто?» Он морду спрятал в черный шарф – и тягу от меня в лес. Только я его и видел. Скажите, добрый человек по лесу в такую пору шастать будет? Кто это, как не оборотень?
—Верно, говоришь! — вновь загалдели крестьяне. — Оборотень и есть, раз морду прячет. Доброму человеку скрываться ни к чему.
—Каково твое доказательство, барин? — пытливо спросил мужик.
—Вы что, меня на терпение испытываете? — не выдержал Новицкий. — А ну марш все из усадьбы!
—Ты, барин, того, не нервничай. Лучше приведи свой аргумент, — спокойно сказал мужик с топором и подбоченился.
—Ничего я приводить не стану! — выкрикнул Новицкий и направил на крестьян ружье. — Марш отсюда, иначе буду стрелять!
—Только попробуй, — раздались голоса из толпы. — За все разделаемся с тобой, кровосос. Нынче не то время, чтобы перед барами шею гнуть, скоро ваше время кончится.
—Ах так! — задохнулся Новицкий от возмущения. — Тогда пеняйте на себя!
Он выстрелил дважды. Один раз в воздух, другой – по толпе. Крестьяне вначале не поняли, что произошло. Выстрел в тревожной ночи прозвучал сухим щелчком. И если бы не пронзительный крик раненного в руку мужика в рваном тулупе, пожалуй, отступили. Погалдели бы возмущенно и ушли, так и не поняв до конца, в действительности ли барин стал оборотнем, или его слуги брешут. Ведь превращений его в волка никто не видел. Привидеться же может всякое. Но кровь раненого товарища, окрасившая видавший виды тулуп, заставила крестьян дружно оборотиться против Новицкого.
—Оборотень! Правду люди говорят! Смерть ему! Волкодлак!
Новицкий понял, что дело плохо. Он еще раз выстрелил в толпу, нисколько не заботясь о том, попал в кого или нет. Затем заперся во флигеле, забаррикадировавшись всем, что попадалось под руку. Крестьяне недолго ломились в неподатливую дверь. Поняли бесперспективность попыток достать оборотня, разбили окно и забросали флигель зажженными факелами. Только после этого удалились. Погасить огонь Новицкому не удалось. Он, задыхаясь в дыму, закрывая лицо от стремительно распространяющегося пламени, разобрал забаррикадированную дверь и с силой распахнул ее, спасаясь от невыносимого жара. Одежда на нем горела. Он упал в снег, с остервенением пытаясь сбить пламя. Флигель пылал свечой, золотом отражаясь в окнах старого помещичьего дома. Ветер дул в противоположную сторону, и искры от пожарища летели в сторону парка, не причиняя дому вреда. До хозяйственных построек они также не доставали, обошлось и с конюшней.
Новицкий встал на колени, обхватил голову руками и засмеялся. Он вспомнил, как поселил здесь Василину, заставлял ее страдать от одиночества. Как затем выдал замуж. Вспомнил первую встречу с Варенькой. Разве мог он предвидеть тогда, чем все обернется? Поднял глаза к небу, в котором летали искры от обрушившейся крыши флигеля. «Неужели это все, чего я достиг в жизни?» — подумал Новицкий, вытирая мокрым снегом черное от копоти лицо. «В сущности, я сам похож на этот флигель. Сгорел, и остался от меня один почерневший остов».
К нему подбежала встревоженная Аленка, разбуженная отсветом пожара.
—Барин, — девочка зябко куталась от сырого ветра в большую Лукерьину шаль. — Отчего все погорело?
—Свеча упала, — еле произнес Новицкий непослушными губами. — Иди в дом и приготовь мне постель. Грелки горячие не забудь. Холодно.
Поднялся и, спотыкаясь, нетвердым шагом двинулся к дому вслед за Аленкой.