Глава 7.
А по ту сторону забора Максим тоже не спал, и до сих пор был собою удивлён, может, это было безумием, пробраться к Верочке в баню, но он это сделал. Несколько раз уже пробирался в её пространство, но ни разу не удавалось увидеться наедине. А сегодня сердцем чувствовал, что он её увидит и сможет поговорить с ней. И предчувствие его не подвело.
И какое счастье!
Да. К счастью, почему-то Верочка пришла в баню, может боги услышали его мольбу и прислали её. На его счастье она решила что-то делать там. Но гроза, она так некстати быстро пришла, и громовые раскаты сотрясали это маленькое строение, что Вера испугалась, а тут ещё погас свет, он даже не осознал, плохо это или хорошо, но Верочка оказалась в его объятиях.
Боже, какое это счастье держать её в объятиях, и целовать.
Жаль, это мгновение было не долгим. Заплакала её дочь, и она поспешила к ней, и её невозможно было удержать.
Он до сих пор ощущал на себе руки Верочки. По спине до сих пор летели мурашки, и сердце усиливало кровоток, наступало головокружение, как вспомнит губы Верочки. Жаркие, мягкие, вкусные. А какой аромат! А её рука? Как она скользила по его спине, плечу, вызывая взрыв во всём его теле. И этот взрыв и по сию минуту бродит по всему его телу напоминая незабываемый момент.
Ещё только рассвело, он встал и подошёл к окну, смотрел в небо, всходило солнце, а ему хотелось вновь увидеть Верочку, и не тайно, в темноте какой-то, а на свету, можно у всех на виду и смотреть ей в глаза. Любоваться ею, дышать ею, впитывать её аромат. Не вытерпел, оделся и вышел из комнаты, осторожно, чтобы не шуметь, спустился по лестнице, вышел в холл, а там встретился с дедом.
– Деденька, доброе утро.
– Доброе, доброе, а что это тебе не спится? Молодой организм, чать и спать должен в такое раннее утро, в это время сон крепок.
– Не спится дедь, я лучше прогуляюсь. – И пошёл к выходу.
– Погодь-ка, я с тобой погуляю. Пойдём, посидим вон под той черёмухой. Предложил дед Сергей, как вышли в сад. – Как раз здесь солнце на восходе приятное. Я там скамью новую смастерил. Да расскажешь мне, деду старому, что тебя так гложет. От чего ты всё ходишь который день хмурной. Ещё угрюмее стал, чем, как приехал.
Они пришли и сели на скамейку, Максим молчал.
– Ну, и так, что ж ты молчишь?
– Да, вот не знаю дедь, с чего начать.
– Так, как обычно, сначала. Всегда начинают сначала. Чувствую я, ты никому своё сердечное не рассказывал. Давай, давай говори. Выговорись.
Попросил дед Сергей, видя, что внук молчит.
– Деденька, а давно у вас, здесь, Вера живёт?
– Какая Вера?
– Соседка ваша, что в нашем доме живёт. Дедь, ты, как будто не знаешь. Вы её почему-то Марьяной называете.
– Так, а кто ж она? Марьяна и есть.
– Это Вера. Моя Верочка.
– Да, ладно тебе?
Дед пристально смотрел на внука и улыбался так, что Максим не мог понять, смеётся он, притворяется, или действительно не догадывается.
– Дедунь, но ведь ты догадался. Так ведь? На празднике сам спрашивал, не знакомы ли мы.
Дед Сергей вздохнул и ответил.
– Догадался, Максимка, как увидел тебя ошалевшим, так сразу догадался. А ты? У тебя разве не крались сомнения ещё до встречи с ней?
– Какие сомнения? Дедь, я не понимаю.
– Да-а-а. – Растянуто произнёс дед слово «да». – Это уж точно, глаза, хоть и смотрят, но ничего не видят.
– Дедь, ты можешь сказать открытым текстом?
– Можно и открытым, только я одного ещё не разгадал. Ты был весь переломанный, а как же ты умудрился детей-то сотворить? Или она тебе ноги-то после уже переломала? Рассмеялся дед.
– О чём ты, дедунь?
– А всё о том, Максимка, ты с Изборкой-то разговаривал и что ничего не заметил? И ничто не щёлкнуло?
Максим посмотрел на деда, и кое-какое осознание врывалось в его сознание, и он вначале побледнел, а за тем покраснел,
– Де-еедь, ты…, а как?
– Я тут специально одну карточку нашёл, и который день ношу с собой, жду удобного случая, поговорить с тобой, и ждал, а может, и сам спросишь.
– Какую, дедь?
– На вот, смотри.
И дед вытащил из нагрудного кармана рубашки небольшой снимок. Фотокарточка маленького Максима, где ему было года три, может чуть больше.
– Ну и что? Ну, я, малышом был. Что дальше-то?
– А теперь вот эту ещё посмотри.
И подал ещё обрезок фотокарточки, явно вырезанной откуда-то почти по контору туловища, на ней был изображён Избор. Его сияющие глаза, как показалось Максиму, сияли ещё сильней.
– Избор, и что?
– А вот что. –
И дед вытащил из кармана, узенькую полоску бумаги, разгладил её и закрыл глаза мальчика и продолжил. – А теперь смотри.
На Максима теперь смотрело два маленьких Максима, лишь у одного были прикрыты глаза. Максим просто изумился. Всё, что ниже глаз, просто идентичное. И даже волосы в том времени у Максима были ближе к светлому шатену, это позже у него потемнели и приобрели каштановый цвет, а у Избора, как и у Андрея и Верочки светло-русые.
Максим долго разглядывал и молчал.
– И давно ты знаешь, дедунь?
Через какое время спросил еле приходящий в себя от изумления Максим.
– Да, как сказать? Совсем недавно, после моего юбилея, но когда они приехали жить к нам сюда, я смотрел и не мог понять, кого мне этот малыш напоминает. И не мог вспомнить. Глаза сбивали. Ты видел, какие у него глаза?
– Да. Теперь-то я понимаю, глаза у него его дяди, брата Верочки, Андрея Баратова. Я сначала думал, что это его сын, но у него не было семьи. Но, как бывает, семьи нет, а дети бывают.
– Да. И такое бывает. А у него и походка такая же, ты так же ходил в детстве. Но это я уже разглядел, после, как вы с голубой встретились. И я стал карточку твою искать, да у Оксиньи в её альбоме, помню, тоже была одна общая карточка. День рождение малышам отмечали, а она назвалась им крёстной. Подруги они с Марьяной уж больно хорошие. Попадёт мне за испорченную фотокарточку, но оно этого дела стоит. Вот ведь, как жизнь-то поворачивает. Ты её искал чуть ли не по всему свету, а она под боком всё время была.
– Об этом я тоже думал, ну приедь я хоть раньше. Дедь, это что?
– Ну, ты не страдай, не страдай. Теперь-то что?
– Как, дедь? Как не страдать? Она всё отрицает, говорит, она Марьяна и всё.
– Знать были у неё причины, сменить имя.
– Вот мне это и страшно. Зачем? От кого скрываться? Она же не преступница какая-то там. Зачем ей скрываться? От меня скрыться? Это она от меня скрывалась. Она меня ненавидит. Ненавидит, наверное, до сих пор. Ох, дедь, моё сердце не выдержит, если она меня не простит.
– Ну, так расскажи мне всё, вместе будем думать, как исправить.
– Дедь, с самого начала, что ль?
– Естественно, чтобы мне всё понятней стало.
– Что же, слушай, только ты прости меня.
– Мне-то за что тебя прощать?
– Да, за то, что я таким непутёвым был.
– По молодости многие бывают не путёвыми, особенно те, у которых крышу сносит от безнаказанности и вседозволенности. Вроде бы всем с детства прививается в нашей семье уважение к женщинам и девочкам.
– В том то и дело, дедь, я не был таким. Ну, куролесить с друзьями, это да, так, но с женщинами, нет, дедь….
Максим молчал, сидел, опустив взгляд в низ.
– Я слушаю тебя, Максимка, рассказывай.
– Слушай дедунь, долго в моём сердце этот грех мой томился, отравляя меня всё больше и больше. Никому не рассказывал, и папе не рассказал, разве только богу. Просил его помочь мне отыскать её.…..
И Максим начал своё повествование, а дойдя до главного события, он замолчал и долго сидел молча, и смотрел в сторону. Дед Сергей уже хотел нарушить молчание, спросить, что дальше, как Максим продолжил.
– А однажды ночью, я так пить захотел, позвал её. Она подошла, напоила меня, кружку поставила рядом. Говорит, если захочешь, дотянешься, попьёшь. Я тогда мог ещё, и приподниматься, рукой потянуться, хоть и больно было, но мог менять положение тела немного, даже садиться пытался. Мне казалось ещё немного, и я встану.
И она надеялась на это.
А тут я взглянул на неё, а она в такой тонкой сорочке стоит, такая красивая. Дедунь, я прям обалдел.
Ну, царский подарок и всё тут. Я и схватил её, у меня ноги были сломанные, а не руки. Одна нога сломана ниже колена, на другой бедро разорвано было, но всё, как бы начало подживать. А руки-то оставались сильными.
Кровь во мне забурлила, мозги затуманились ну я, и подмял под себя. Дедь, ты не поверишь, но не знаю, что со мной такое приключилось.
Ни с одной женщиной я так не обращался, всегда было по обоюдному согласию, женщины даже вынуждали меня, а здесь, как будто кто в меня вселился. И адская боль моих ног не остановила меня. Я до сегодняшнего времени не могу это понять.
Как это всё случилось? И, что со мной это было?
Дедь, а она девственницей оказалась. А я её так обидел, до сих пор себя не прощу. Она плакала, кричала, умоляла меня, а я не отпустил.
Максим замолчал, сидел, отвернувшись от деда, потом продолжил,
А потом она ушла, и долго её не было, а на улице мороз. Дедь, она чуть не замёрзла. Пришла, еле двигалась от холода, чуть совсем не обморозилась. Щёчки шелушились потом у неё. А у меня, что говорить обо мне, у меня стало ещё хуже, чем было сразу после крушения. Ведь она, как притащила меня в ту избушку, мне зашила раны, простыми нитками, дедь, обычной иголкой. А я…, а я не знаю…
Крови я тогда много потерял, она обиделась, но ведь всё равно утром снова зашивала, и ногу собирала, и снова лубки привязала. Девочка, совсем девочка, пианистка, и никакого медицинского образования, а вот смогла всё сделать. И отварами меня поила. Врачи потом говорили, кровь во мне восстановилась, и сепсиса не было благодаря отварам и её решительности. Из беспамятства меня выводила.
Ох, деденька, вспомнить стыдно, она столько для меня сделала, и искала дорогу. Вот сейчас с тобой разговариваю, и вижу, как она надела пальто брата и пошла в сарай за дровами, а я смотрел ей вслед и чувствовал, боль в сердце.
Боль не за себя, а за неё, за Верочку.
Что-то со мной случилось, пока витал в без сознательном состоянии. Этого я не знал, но одно знал, в том летнем красивом мире мы с ней были вместе. И я знал точно, это она, она издавала аромат точно такой, какой был в ней, когда увидел её впервые, садясь в вертолёт. Тогда не задумался над этим. Просто взглянул при знакомстве, смазливая девочка, пахнуло от неё необычным ароматом и всё, но что-то всё же я почувствовал, это я только уже позже осознал, что моя душа почувствовала её душу. Моя душа распознала тот аромат её души. А, как выясняется сломанный цветок, издает аромат сильнее.
– Сломанные цветы всегда имеют свою прелесть. Ты разве не знал? Живые цветы на корню ароматные, но срезав их, они стараются всю свою прелесть отдать человеку. Разрушение притягивает куда больше чем созидание.
– Нет, дедунь, она не сломалась, сломанные цветы быстро вянут, а она вон какая. Она и там хоть и тяжело ей было, и ручки огрубели, и личико обморожено было, и мною оскорблённая и униженная, но оставалась красивой и гордой, что тебе царица.
– Это есть в ней, царица не царица, но принцесса точно.
– Аромат её души звучал ещё сильнее. Он и сейчас в ней, тот же аромат, только заслонён болью, горем обидой и кровью. А там она счастливая и обнимала меня. А потом она исчезла, и аромат исчез, а я летел, летел, и знаешь, дедь, я почувствовал его снова и полетел на аромат, летел, летел, и очнулся. Значит, верно, это она моя девочка, моя Верочка. Как же она мне нужна. И аромат её здесь. Это что?
Что со мною происходит? Если это любовь, то зачем нам такие испытания? Я кричал, звал её «Вера, Верочка!».
Максим замолчал, сжав зубы, но дед его не тревожил, не торопил, и он снова сам заговорил.
– И она вошла с охапкой дров, а мне сразу стало легче. Я её и здесь, у тебя на празднике, как увидел, Верочка, моя Верочка, облик на лицо, но и по аромату узнал, но она говорит мне «Я Марьяна», а аромат-то её, я же чувствую. Имя можно сменить, личность можно изменить, но аромат души никак. Так ведь дедь?
– Вероятно так, Максимушка, в этом я не силён. Такое могут ощутить наверное любящие души от сотворения.
– Вот я ей это говорил, а она мне «Выдумываете всё» и всё тут. Ох, дед, а как она мне танец станцевала. В бальном платье. Ведь брат её взял с собой, мы должны были ещё на бал попасть, а не удалось. А она совсем немного танцевала, я от этого, наверное, пошёл на поправку. Нет, скорее всего, какая там поправка? Но я жить захотел, и с ней быть...,.
Максим замолчал, и молча созерцал видение, и в нём Верочку.
И я, после того, как Вера танцевала в бальном наряде, что-то ещё во мне произошло, как-то, как бы пришибленный был, и винил себя. Чувствовал себя виноватым и смотрел на Веру, не в силах что-либо сказать, сам того не ожидая во мне разрасталось чувство, которое я никогда в своей жизни не испытывал.
Мне всё больше и больше хотелось быть рядом с нею. Меня тянуло к ней, ловил её руки. И я осознавал, это любовь. И хоть Вера и называла меня сексуальным маньяком, но я понял одно, секс здесь не причём. Секс меня больше не интересовал, мне хотелось говорить с ней, слушать её голос, и не важно, о чём разговаривать. Знаешь дедь, ведь слышал я в своём забытьи, как она мне говорила ласковые слова, когда я метался в бреду, и звал на помощь. А я часто был в бреду после этого. Приходила девушка в образе ангела. Это была она, Вера. Я звал её Верочкой, и она откликалась и протягивала мне руки.
И я, дедь, стал ощущать какое-то такое всеобъёмливающее чувство, оно не умещалось у меня в груди. И я долго не мог понять и не мог себе объяснить, что же со мной такое происходит.
Я так волновался, когда она уходила в лес, надевая пальто брата, подпоясывалась ремнём, а когда и в шубке. Долго где-то бывала, а мне казалось, она покинула меня, и никогда не вернётся. А вдруг на неё звери нападут. Ох, и страдал я от этого, душа моя плакала.
Вот неужели я был таким животным, что сотворил с ней такое? Дедунь, ты не скажешь? Что в моей башке глупой было?
– Наверное, разум помутился, бывает и такое. – Ответил дед Сергей.
– Я уже там окончательно понял, что полюбил Верочку, хотя нет, ещё до операции, после овладения её, и после, как она отказалась мне помочь, и сделать перевязку. Я потерял сознание, летая, где-то в пространстве искал её. А сейчас я в этом уверен, и это не благодарность за помощь, это любовь.
И я ей часто говорил Вера, Верочка, я люблю тебя, но она не верила мне.
Мне просто хотелось смотреть на неё, разговаривать с ней. А когда она дотрагивалась до меня, делая перевязку, меня так и пронизывало всего, словно электрическим током. А мне, дедь, это было ну, очень приятно, и хотелось, чтобы она как можно дольше делала перевязку.
Вот только стыдно было мне, когда она меня мыла, но деваться некуда, она волновалась о каких-то пролежнях и опрелостях.
Бог мой, как стыдно было, дедь, эти банки жестяные с моими отходами. В такие минуты жить не хотелось, но, что делать, я недвижим. А когда она уходила в лес искать дорогу, тут мои фантазии разгорались, и я строил наше общее будущее, как мы будем счастливы. Вот только она по-прежнему не обращала на меня внимания и жёстко прерывала все мои слова о любви.
А потом, как всегда ушла в лес и не вернулась, я её ждал, ждал, она не приходила. Я звал её, думал, услышит, но нет, так и не пришла. Я уснул, и во сне, что ли мне приснилось, приходил кто-то, какой-то человек, как будто печь протопил, накормил меня чем-то вкусным, и даже, что-то сладкое пил. И какой-то чай мне поставил возле меня, вкусный. Я так и не понял, на самом деле было или привиделось. Но чай остывший и терпкий стоял возле меня я и потом пил.
А Верочка и утром, не пришла. У меня сердце разрывалось, где она, жива ли. Вместо неё пришёл какой-то мужик, похожий на сказочного лешего, в полушубке деревенском. Борода у него была почище моей, я тогда оброщий был. Пришёл, молча печь затопил, меня кормил, удивительно, каша была такой вкусной с маслом. Меня осмотрел, я сопротивлялся, но он всё равно осмотрел, сделал перевязку, раны мне смазал мазью, какой-то дурно пахнущей. Я его спрашивал, кто он, что знает о Вере, но он молчал, только напоследок сказал.
«Не волнуйся, скоро тебя найдут», и ушёл. А я остался один, места себе не находил, как болело сердце, где Верочка. Так и засыпал с болью.
А она не пришла и на следующий день, опять он приходил, и поил меня отваром и пищу давал с собой принесённую. Перевязку сделал, настоящими бинтами и опять той мазью мазал. Засыпал, он был, просыпался, он снова был. Что это было, так и не знаю.
Я и не знаю, сколько прошло, а уж потом Верочка пришла, тоже молчала, ничего не говорила, печь протопила, меня накормила, чем-то вкусным, раньше я такого не ел, и что-то выпить дала, вкусное, на компот похоже было. Откуда взялось, не понял.
А потом она собрала свои вещи, вещи брата, и села за стол, смотрит в окно. Долго молчала, а потом говорит.
– Скоро придут.
– Кто придёт? Спросил я её, а она ответила.
– Спасатели, тебя спасут.
– А тебя разве не спасут? – Спросил её.
– Нет, я здесь останусь. – Говорит она,
– Где здесь?
– Неважно.
– В монастырь пойдёшь? – Я хотел пошутить, а она отвечает.
– А хоть бы и в монастырь. Меня, говорит, в этой жизни ничего не держит.
– А я? – Спрашиваю её.
– А ты поедешь домой.
– Я хочу с тобой быть. Я держу тебя, а ты меня.
Снова ей говорю, но она промолчала, надела шубу, шапочку, и опять села к столу и смотрит в оконце, это маленькое и мутное от мороза, а потом говорит.
– Всё приехали, сейчас ты поедешь домой, и сама встала, взяла сумки, свою и брата и вышла. Я ей кричал, дедунь, звал, так кричал, люблю её, но она даже не посмотрела на меня, ушла. И только слышу её голос.
«Здравствуйте, он здесь, заходите»
Отец вошёл, я прям, глазам своим не поверил. С ним ещё люди, врач, стали меня осматривать, потом укутали в привезённую ими одежду и на носилках меня понесли. Дедунь, я так её звал, насколько мог, смотрел по сторонам, искал её, но её не видно нигде. Спасателям кричу, отцу кричу.
– Где Вера? Куда она ушла? Она со мной была.
Отец и остальные сами удивились, тоже говорили.
Видели её, она нас встречала, но куда делась, не знают.
Дедь, я просил их просил найти её, умолял отца найти её. Они её искали, но не нашли. Вот куда она делась? А я звал её, кричал, насколько сил хватало. Голос сорвал, и когда меня уже в вездеход положили, всё надеялся, что она появится. Но она так и не появилась.
Меня уговаривали, говорили, видать сама ушла в село, раз дорогу нашла. А потом я снова, как говорили, впал в беспамятство, меня быстро повезли к вертолёту, врач, что приезжал с отцом, потребовал. А другой вездеход ещё оставался. Мне потом рассказывали, пока забирали тела, её продолжали искать. Но, увы, не нашли. А я очнулся уже в клинике дома в городе, и сколько прошло дней, и не знал.
Максим замолчал, сцепив пальцы в замок и так сжал их, что они побелели. Помолчав, как будто ещё что-то вспомнил, улыбнулся, он продолжил.
– А пока был в беспамятстве, и был я в красивом мире, и она была со мной. Была в том не видимом мире, а здесь, сколько я искал и всё бесполезно, лишь там встречались. И часто она во сне снилась, и мы были вместе, она звала меня. Даже её объятия я ощущал, проснусь, а мне казалось, она рядом. Но я знал, она жива.
И ещё был момент, со всех дебетовых карточек Андрея Баратова была снята вся наличность. И, как выяснилось, снята была ещё до того, как спасатели появились. Кто это смог сделать?
Лишь только она, она могла ведь код знать. Стали отслеживать, но и здесь неудача. Ведь в банкомате такую сумму не снимешь, там не один миллион был и не только в рублях. А там такой перевод за переводом, что сами банкиры развели руками. И сделано было через интернет.
Неужели такая молоденькая девочка могла провернуть такие операции по счетам, что умные люди только развели руками. Но это всё ладно, деньги не мои, они её семьи, и они всё равно бы ей достались, я не преследовал это. Я думал, через деньги найдётся она, кроме меня ведь никто не интересовался исчезновением денег. Я и свои бы все отдал, все до последнего рубля, лишь бы найти её.
– Да-а-а. дела. Видать у неё все-таки были помощники.
– Деденька, а ты её отца знаешь? Вроде бы, как названного?
– Герасима-то? Конечно, знаю, и тётку его Домну, хорошо знаю, они часто приезжают сюда, порой и подолгу живут здесь. А первый год они жили постоянно. А потом, когда по очереди, а когда и вместе.
– И что ты скажешь? Кто они?
– Хорошие люди, дочь и внуков оберегают, да и знакомств не чураются. Я с Герасимом часто беседовал, и даже подружились, как-то с первого дня.
– А как они появились здесь?
– Да я уж и не помню, не придавал значения. Года три они живут здесь. Кто-то спросил про дом ваш, почему стоит пустой, может, продаётся. Но это был не Герасим, я точно помню, тот, кто спрашивал о доме, был моложе. Я и послал его к вам, туда в город, дом-то всё равно на Алексии.
А потом и Герасим появился, осматривал всё, а я поинтересовался, кто он. Ведь спрашивал о доме другой человек. А здесь появился аристократ прямо, так настоящий.
– С чего ты взял? Дедунь?
– Почувствовал, и по виду было так. Чувствовалось благородство в нём, исключительно вежлив, сдержан, сколько мне пришлось разговаривать с ним, понял, может разговаривать на любые темы, у него такой философский кругозор, так прям ходячая энциклопедия. С ним рядом и в тишине-то в молчании приятно посидеть. Никогда не интересовался у меня чем-то, пока сам не начну рассказывать. О себе не рассказывал, лишь на вопросы отвечал и то не на все, иногда просто молчал, голуба тоже такая.
И всегда он следил за собой, всегда чисто выбрит, всегда запах от него, как морем и лесом, чистотой, солнцем, и осанка у него, мне до него далеко. Даже в работе был всегда чистым и гладко выбрит, я вон, что не начну делать, весь извазюкаюсь, а он нет.
Рассмеялся дед Сергей.
– Дедь, ты прям, Баратова описываешь. Андрей тоже таким был. Может они действительно кровная родня?
– Не знаю, Максимка, не знаю, по голубе видно, так это точно, она явно на принцессу тянет. И похожа на него, это точно, что я теперь и не могу сказать, кто она ему родная или нет, но очень похожа на него. По твоему рассказу, отец умер, а здесь на лицо явное сходство. Он рассказал, что мол, дочери дом купил. Дочери и внукам. Ходил всё обустраивал, ремонт такой сделал, все комнаты отделал, как в телевизоре показывают. Оксинька говорит «Евроремонт, имитация чего-то, какого-то ретро», уж не знаю, какой ремонт, но хоромы красиво отделал. И мебель завёз, и всё сам, больше никого не видел, кроме грузчиков, да бригады строителей, но это ещё до обустройства. Я ходил, смотрел, дом стал не узнаваемый, а мебель, какая красота. Вся под старину, и не вот абы какую, а как это сказать, слово забыл. В общем, может, как в прошлых веках, как у князей была. Я пришёл посмотреть, да как будто попал в царские времена.
– Да? А Баратов тоже любил старину, и у него квартира обставлена такой мебелью, под старину. На заказ делал. Всё говорил;
«Сестру порадовать. Ностальгия о прошлой жизни».
Я тогда смеялся над ним, какая может быть ностальгия, да ещё по прошлой жизни. Я у него, при жизни его, всего раза два, наверное, был, но Верочку не видел. В первый раз и увидел её при посадки в вертолёт.
– А потом и голуба появилась. Отец их привёз на машине, и долго оставались с ней, и тётка, и он. Он сказывал, вроде лесником работает, говорил,
«Детям кроме раздолья лесного и цивилизация нужна, общение с людьми».
Она работать стала, дети были то с бабкой, то с Герасимом, в садик-то отдала, только осенью в прошлом году. А про мужа её, я как-то спросил Герасима, он как-то поморщился, но ответил,
Мол, таких отцов, как он, полмира, но может и одумается.
– Это он обо мне сказал так? – Удивлённо спросил Максим.
– Вот уж не знаю, но если это так, то, выходит, о тебе. Я же, в то время, не знал всего этого, а то бы спросил.
– Что мне делать? Дедь?
– А, что делать? Надо разговаривать с ней. Добиться разговора откровенного. Я подумаю ещё, Максимка, думаю, всё это не просто так, но разговор серьёзный обязателен. Я помогу тебе, вот подумаю и….
– Деденька, знаешь, что вспомнил?
– И что?
– Я, как приехал, на другой день, влез к ним в сад, как мальчишка, через забор, так хотелось посмотреть, что стало здесь после нас. Дедунь.
Максим опустил голову и рассмеялся.
– И что?
– Я в сад попал, осматривал, красивый.
– Да, голуба умеет сотворять красоту. Я говорил, умна и деловита. И что?
– Разговаривал с Избором. Спросил, где его родители, почему он один. Он рассказывал, а когда я спросил его об отце, а он ответил. «Папа летает»,
но не это я хотел рассказать тебе, а о девочке. Он сказал у Фани слабое сердце, а она добрая и лучезарная.
– Да, девочка, очень удивительная, и копия голубы, только глаза голубые, как вот у тебя, у голубы-то синие.
– Так вот, он сказал. Что в этом виноват папа, а вначале говорил, они его никогда не видели и он снова сказал.
«Мы его никогда не видели, это по роду от него предалось. Стефания силу сердца отдала нашему отцу. Мою он взял чуточку только, а Стефанька она лучезарная, она много отдала. Стефанька если кого любит, то готова свою душу подарить, лишь бы было всё в равновесии».
Я очень удивился от такого рассуждения малыша. И такого я никогда не слышал, и спросил.
– Зачем? А он мне ответил,
«Я ещё не знаю зачем, но думаю, отчего-то спасали».
Дедунь, ты что-нибудь понимаешь?
– А что не понятного? Ведь они зародились в тот момент, когда ты был почти, что присмерти. Вот души старались поддержать тебя.
– Ох, дедь! Я и не знаю. А разве может быть такое?
– Может, Максимка, может. Поверь мне, может. Удивительное и не понятное всегда рядом.
– Я тогда был просто в удивлении от самого мальчика, тем более я не знал чей он. Мало ли похожих глаз, правда, я таких глаз, как у Андрея, больше никогда не встречал. Вот ещё у Избора. Я и сказал ему.
«Ты говоришь, вы его не знали». А он мне ответил,
«Это мы, сегодняшние не знали, а там знали» и он указал на небо.
Дедь, такой умный мальчик, рассудительный. И это, что выходит? Я всё правильно видел в своих снах и в своём бреду, и когда мне делали операции уже в клинике под наркозом, я летал в том же красивом мире, я видел Верочку. Но то, что Верочка, я не сомневаюсь, а вот рядом я иногда видел двоих. Маленьких ангелов. Но, тогда, как проснусь, думал, что Верочка сама ангел, кто бы смог вот так, оставшись в снегах, да спасти меня. Она конечно ангел, и думал, что и её сопровождают ангелы. Дедунь, выходит, мои дети спасали меня?
– Выходит так, Максимушка.
– Невероятно.
Максим ещё оставался сидеть со сцепленными пальцами, чуть согнувшись, упёршись локтями на колени.
– Пути создателя, нашего необъятного Всевышнего, непостижимы. Кто может познать высший Разум? Никто. Это только тогда можно его осознать, как сольёшься с Ним. Хорошую тебе проверку и в увеличении силы твоего духа вселенная тебе преподнесла, да наш славный Род великий.
– Но для чего такое? Авария, погибшие друзья и брат? Такие трудности мне и Верочке.
– Причинно-следственные связи, Максимка. И у твоего друга и у нашего Игоря, и у пилота, всё это не просто так. А во вселенной зазря ничего не происходит, это нам только кажется, что не справедливо. Привычка земная, а на самом-то деле всё по-другому. Не видно человеку истинное, вот и проходим все каждый своё. Человеческий земной ум, он неполноценен, надо выходить на широкое сознание, которое очень от многих закрыто, вот и даются такие испытания, чтобы раскрыть его.
– Дедь, а у тебя раскрыт?
– Да, куда мне. Но ум свеж, и душа многое видит и осознаёт. Может каким-то краем и раскрывается мне сознание глубокое. Вот через пять лет мне сто лет исполнится, если доживу. В таком возрасте многие люди в маразме живут, и редко доживают, да и на много младше меня тоже, а мне даётся жить и осознавать. Значит, я ещё нужен для чего-то в этом мире. Сам ещё не во всём разобрался. Может быть, через моё осознание мои дети и внуки смогли подняться выше, а правнукам не потерять то, с чем пришли. Да ещё есть и окружение, родня, и друзья. Это для каждого дан такой расклад, не все прислушиваются к своему сердцу.
Пойдём, Максимка, чайку, что ли попьём, да за чаем ещё покумекаем. Всё же думаю надо ещё и с Герасимом поговорить. Он нам многое может раскрыть. Какая-то тайна здесь есть, думаю.
Они поднялись со скамейки и направились к дому.
Продолжение следует....
Таисия-Лиция.
Фото из интернета.