Петербургские гастроли Рихарда Вагнера
Глава I.
ЮДИФЬ
Александр Николаевич Серов пристально наблюдал за облаками из окна своей квартиры в доходном доме на набережной Мойки. Типичная питерская январская погода с хмурыми, графитового цвета тучами, гонимыми порывистым ветром по низкому небу, могла довести до уныния любого, но только не опытного музыкального критика, а теперь и начинающего композитора. Навевающая тоску воздушная скачка вызывала в нём ощущение гармонии, созвучия с полными тревоги первыми тактами увертюры к его только что завершённой опере «Юдифь».
«Как бы хотел я, – мечтал Серов, вглядываясь в безотрадный пейзаж, – чтобы публика, увидев моё творение в Мариинском театре, признала его настоящей музыкальной драмой, сравнимой с произведениями обожаемого и боготворимого мною Рихарда Вагнера. Беда лишь в том, что она их не знает, но это дело поправимое…»
Взгляды Александра Николаевича на развитие оперного искусства были схожи с вагнеровскими. На этой почве два композитора познакомились и подружились. Они встречались и состояли в переписке, но вот уже несколько лет судьба не давала друзьям возможности увидеться вновь. Под влиянием Серова Рихард согласился дать в Санкт-Петербурге несколько концертов в феврале 1863 года. Время приезда Вагнера приближалось, и каждый день его русский друг, завершив очередную репетицию «Юдифи», предвкушал долгожданную встречу со своим кумиром, опасаясь в глубине души, как бы гастроли Рихарда не сорвались по вине русской музыкальной бюрократии. Чиновники пытались снизить размер запрошенного Вагнером гонорара, торгуясь с именитым немецким маэстро, словно с приказчиком на рынке.
Серов задумался: «Эти ослы – руководители Филармонии подобны облакам над Мойкой, мешающим пробиться солнечному свету. Что же сделать, как переубедить их? Придётся пустить в ход навыки критика и полемиста, доказать этим невеждам, насколько бесценен талант Вагнера, и как страстно жаждет его прогрессивная публика. Три года назад упрямство идиотов из Русского музыкального общества заставило Рихарда отказаться от питерских гастролей. Если в этот раз они снова будут несговорчивы, так Вагнер и вовсе никогда не приедет в Россию. История нам этого не простит!»
За своими рассуждениями Серов чуть не забыл, что с минуты на минуту к нему должна прийти необычная гостья. Баронесса Елена Егоровна Стааль, фрейлина Великой княгини Елены Павловны, попросила принять её. Композитор пребывал в недоумении: чем он может быть полезен Её Императорскому Высочеству? Участвовать в деятельности открытой княгиней в прошлом году Консерватории Серов отказался. Пусть классы её расположены в доме напротив, и преподавать там было бы исключительно удобно, но Александр Николаевич, чьи частные уроки пользовались огромной популярностью в столице, имел собственный взгляд на организацию музыкального образования, отличный от видения Елены Павловны и директора Консерватории Антона Рубинштейна. По этой причине первую он именовал в кругу друзей «капризным злом с проседью», а ко второму был настроен враждебно.
«Неужели Елена Павловна послала фрейлину переубедить меня? Напрасные хлопоты, – подумал Серов, – я ни за что не соглашусь преподавать у Рубинштейна. Не могут же властители музыкального мира помешать из-за этого постановке моей «Юдифи», ведь опера только-только получила дозволение цензуры...»
Когда в гостиную вошла темноволосая, высокая, стройная красавица лет тридцати, Серов обомлел и не смог оторвать от неё взгляда. Вот она, настоящая Юдифь, почти как на картине Джорджоне! Разве что наряд её отличался от одеяний иудейской соблазнительницы: вместо прозрачной накидки – пунцового цвета бархатное платье с серебряным шитьём и красующимся на груди вензелем Елены Павловны, атрибутом фрейлины Великой княгини. Обладай баронесса певческим талантом, ей можно было смело предложить заглавную роль в опере вместо Валентины Бианки!
Поприветствовав гостью поклоном огромной головы с копной взъерошенных седых волос, обычно самоуверенный Серов пришёл в смущение от своего неряшливого вида и от скудной обстановки квартиры холостяка на пятом десятке лет, где он сейчас принимал прекрасную фрейлину.
Заметив смятение на его лице, гостья игриво улыбнулась и завела разговор вежливым, чуть извиняющимся тоном:
- Ваше превосходительство, Александр Николаевич! Любезно прошу простить меня за столь внезапный визит. Её Императорское Высочество справляется о Вашем здравии и выражает надежду на скорую постановку «Юдифи» на мариинской сцене, с нетерпением ожидая возможности посетить премьеру. Она уверена, что станет Вашей страстной поклонницей.
- Ваше сиятельство, Елена Егоровна, добро пожаловать! Я искренне рад приветствовать Вас в моей творческой мастерской, а моя признательность Великой княгине не знает границ. Репетиции оперы уже начались. Для меня будет великой честью, если Елена Павловна соблаговолит присутствовать на первом спектакле в мае.
- Право, не стоит благодарности, милостивый государь! – произнесла баронесса заискивающим голосом. – Это мы должны сказать спасибо и за Ваш благородный труд, его результата ожидает весь Петербург, и за то, что Вы согласились отложить свои дела, дабы оказать Её Императорскому Высочеству содействие в очень деликатном вопросе, в котором трудно найти во всей столице человека более сведущего.
- Милостивая государыня, садитесь, прошу Вас, и расскажите мне, чем скромный музыковед может быть полезен Елене Павловне, ибо я пребываю в полном неведении, – скрывая волнение, Серов жестом предложил фрейлине сесть на диван, а сам расположился в кресле напротив.
- Александр Николаевич, мы знаем о Ваших дружеских отношениях с немецким композитором Рихардом Вагнером, он намеревается в ближайшее время посетить столицу с концертами, – ответила ему фрейлина. – Великая княгиня за последнюю неделю получила несколько прошений дать мсьё Вагнеру аудиенцию. Просьбы эти поступили, прежде всего, из музыкального мира, через Антона Рубинштейна. В то же самое время за мсьё Вагнера хлопотали очень близкие Её Высочеству люди – фрейлина Эдита Раден, даже личный доктор, что немного смутило Елену Павловну. Во время путешествий по Европе она, конечно же, слышала о выдающемся таланте этого композитора. Однако, учитывая обстоятельства, мы просим Вас, любезный Александр Николаевич, не сочтите за труд – расскажите для Великой княгини, какую цель преследует Вагнер своим приездом в Россию?
- Елена Егоровна, я признателен за то, что Вы обратились за советом именно ко мне. С Рихардом Вагнером мы знакомы лично почти четыре года, и действительно стали очень дружны. Ни Рубинштейн, ни патронируемая Еленой Павловной дирекция Русского музыкального общества – никто не знает его лучше. Следовательно, как самый близкий Вагнеру человек в нашем отечестве, я могу заверить Великую княгиню в том, что мы пригласили Вагнера в Петербург с исключительно благородной целью: поведать нашей публике новое слово в искусстве, прочно укоренившееся в Европе, но у нас практически неведомое. Не сомневаюсь, что, оказавшись на русской земле, Вагнер почтёт за честь засвидетельствовать своё почтение Её Императорскому Высочеству, уделяющей так много сил и времени просвещению публики.
- Вы хотите сказать, что инициатива концертов исходит не от самого композитора? Так от кого же?
Блестящие серые глаза Серова заискрились из-под насупившихся, густых бровей.
- От Вашего покорного слуги… Я потратил годы, изучая и проповедуя творчество Вагнера, такое новое и необычное для нас, безуспешно хлопотал перед театральной дирекцией о постановке его опер, хотя бы «Тангейзера», неоднократно склонял Вагнера приехать к нам с гастролями. И только совсем недавно мой голос был, наконец-то, услышан нашим Филармоническим обществом, сподобившимся после долгих увещеваний пригласить маэстро в Петербург. Только они всё никак не могут согласиться на запрошенный Вагнером гонорар. А ведь денежный вопрос жизненно важен для композиторов, имеющих единственное средство к существованию – скромные доходы от творчества. Не в каждой стране найдётся такой венценосный покровитель талантов, каким является наша Великая княгиня! Если бы Елена Павловна соблаговолила уделить финансовому аспекту концертов Вагнера своё высочайшее внимание, её попечительство незамедлительно принесло бы плоды и Вагнеру, и Филармоническому обществу, и всем российским почитателям серьёзной музыки.
Баронесса Стааль представила себе, как этот невысокого роста энергичный человек, имеющий репутацию отчаянного спорщика, обивает пороги чиновничьих кабинетов, доказывая ничего не сведущим в музыке людям необходимость выступления в Петербурге иностранного композитора, имени которого они ни разу не слышали. Покачивая головой в знак сочувствия Серову, фрейлина продолжила беседу.
- Любезный Александр Николаевич! Неужели получается так, что Вы единственный, кто хлопотал о гастролях мсьё Вагнера? Не может быть, чтобы настолько известный композитор не имел и других знакомых в России! Говорят, что одно время он водил дружбу с анархистом Михаилом Бакуниным. Как Вы полагаете, могут ли последователи этого революционера, те, что ещё не арестованы, искать встречи с Вагнером в Петербурге? Не попытаются ли они создать угрозу для Великой княгини?
- Елена Егоровна, позвольте заверить Вас, что допускающие такие предположения абсолютно не знают Рихарда Вагнера. Единственное, что интересует этого талантливейшего человека, – преобразование нашего представления об оперном искусстве и открытие для публики своих музыкальных драм! Вагнер действительно рассказывал мне, что в его памяти сохранилась напористость Бакунина, первого русского человека, встретившегося на его пути лет пятнадцать назад во время восстания в Дрездене. Тогда он работал над своим трактатом «Искусство и революция» и пытался по-юношески подражать этой целеустремлённой личности. Но то было очень давно, их пути разошлись. Ассоциировать сейчас деятельность Вагнера с жаждущими анархии сумасшедшими, или же думать, что он будет тратить своё драгоценное время на встречи с ними, а тем более для сотворения неприятностей Великой княгине, – это, простите, полный нонсенс.
Серов повествовал живо, увлеченно, жестикулируя правой рукой, словно взмахивал дирижёрской палочкой. Выслушав его внимательно и с неподдельным интересом, баронесса Стааль промолвила:
- Мне было важно услышать эти слова именно от Вас, настоящего патриота нашего государства, знающего Вагнера лично. Но, позвольте, если вагнеровский трактат называется «Искусство и революция», не характеризует ли это автора как революционера в душе?
- Сударыня, можно, наверное, и так его назвать, – искренне усмехнулся Серов, – но с большой натяжкой и с оговоркой о том, что сфера его так называемых «революционных интересов» ограничена исключительно музыкальным искусством. Помимо названного трактата, Вагнер изложил свои взгляды и в других работах, например в «Произведении искусства будущего», или в «Опере и драме». Уже много лет я обращаю на них внимание соотечественников своими статьями в «Музыкальном и театральном вестнике» и публичными лекциями. Задумайтесь, совсем скоро то, что мы именуем оперой, канет в лету, открыв дорогу новым, поистине драматическим произведениям, представляющим собой синтез различных видов искусств. Если кто видит в этом революцию, то может и меня смело записывать в революционеры. Я к подобному заключению пришёл самостоятельно, не сговариваясь с Вагнером. Наверное, оттого мы с ним и сошлись так легко!
- Александр Николаевич, простите меня великодушно, я не очень хорошо разбираюсь в этих вопросах. Революционер для меня – человек, пытающийся разрушить установленное Богом государственное устройство. А здесь, похоже, совершенно иные соображения. Но если в музыке тоже случаются революции, то синтез искусств – это ведь не разрушение? Наоборот, в нём объединение, эволюция! Просветите меня, будьте добры, удалось ли мсьё Вагнеру создать такое истинно-драматическое произведение? Было бы очень интересно услышать, как публика отреагировала на это новшество.
- Любезная Елена Егоровна! Для нас в России родство музыки и драмы пока ещё в новинку. Когда я писал об этом родстве в своих статьях, называя его истинным искусством, надо мной посмеивались. А Рихард Вагнер не только обосновал его теоретически, но и успешно реализовал на практике, в Европе, конечно же. Вы слышали про его новую драму «Тристан и Изольда», готовящуюся к постановке в Вене? Такой музыки оперный мир ещё не знал, в этом я Вас могу заверить с полной откровенностью, Вагнер сам играл её для меня на рояле! Представьте себе написанную на сюжет древней легенды о любви и смерти, бесконечно длящуюся, тревожную, блуждающую мелодию, разрешающуюся лишь с последним аккордом, – это нечто потрясающее! Прошу Вас, сделайте одолжение, обратите внимание Её Императорского Высочества на исключительную важность визита господина Вагнера в Петербург, чтобы никакая волокита не помешала ему прибыть в условленное время, через три недели. Тогда и Елена Павловна, и Вы, и я, и наша образованная публика сможем оценить всю прелесть его опер-драм, причем под управлением самого автора. Обещаю Вам, милостивая государыня, что Вы придёте в истинный восторг и не сможете не влюбиться в вагнеровскую музыку! А после этого, Елена Егоровна, у Вас будет шанс услышать и первую русскую музыкальную драму – мою «Юдифь»…
Фрейлина одарила Серова самой доброй улыбкой и начала прощаться:
- Александр Николаевич, нет слов, чтобы выразить Вам мою благодарность за бесценную помощь. Я непременно передам Великой княгине всё сказанное Вами…
Почтительно поклонившись, Серов взглядом попросил её задержаться.
- Елена Егоровна, Вы вселили в меня надежду на то, что гастроли Рихарда Вагнера непременно состоятся в запланированный срок, и я никогда не устану благодарить Великую княгиню за её покровительство. А сейчас позвольте напоследок сыграть для Вас небольшую увертюру к моей «Юдифи» в знак признательности за Ваше участие в судьбе моего друга Вагнера, а также в качестве приглашения на премьеру оперы.
Баронесса с наслаждением прослушала вступление к опере, исполненное композитором на домашнем рояле. Более всего её впечатлило окончание увертюры, музыка которой оказалась насквозь пропитана ощущениями радости. Закрыв глаза, Елена Егоровна представила лучи яркого солнечного света, а когда Серов закончил играть, она взглянула ему в лицо и увидела тот же самый свет в блеске его серых глаз. Короткое общение с Александром Николаевичем, прямолинейным, открытым и честным человеком, доставило ей удовольствие. Она непременно придёт на представление в Мариинский театр и встретится с ним ещё раз, но сейчас откланялась, чтобы успеть завершить начатое дело.
Когда дверь за фрейлиной затворилась, Серов попытался упорядочить свои мысли.
«Во-первых, постановке «Юдифи» ничто не угрожает, это уже хорошо, –
размышлял он. – Во-вторых, к согласованию финансовых аспектов выступления Вагнера в Петербурге привлечено внимание власть имущих, что ещё лучше. Баронесса упомянула об участии Рубинштейна. Хоть я его и ненавижу, надобно, наверное, поступиться гордостью и нанести ему визит, замолвить слово за Вагнера, это может помочь увеличить так нужный моему другу гонорар. И, наконец, верно ли я представил Рихарда этой очаровательной фрейлине, не растерялся ли перед её лучезарным взглядом, достаточно ли ясно высказался, чтобы она смогла убедить Великую княгиню в особом значении гастролей Вагнера для России? Кажется, что да… Но, Господи, чем она не Юдифь? Настоящая Юдифь! А, если так, кто же тогда Олоферн?»