Максимус часть первая

 
                Максимус (часть первая)

   Припозднившееся в том году бабье лето уже вторую неделю радовало сухой, тёплой
погодой. Лес, скинув листву, осветлел. С одной стороны это было хорошо для охотников – поднятая дичь не так быстро исчезала  из вида, скрываясь, как раньше, в густой листве; с другой стороны и дичь охотника могла заметить издалека. Кроме того, в лесу стало, как говорят охотники, шёрстко, – опавшая листва шуршала под ногами.

   За Каму, в угодья, где водились глухари, я переправился первым рейсом на речном трамвайчике. Солнце ещё не поднялось над лесом, а я со своей любимицей Пентой  - лайкой русско-европейской породы, уже шагал по лесным дорогам в заповедные места. Я ходко шёл по старыми дорогами, зная, что глухари в эту пору часто ходят по ним, выискивая мелкие камушки. Кроме того, рассчитывал я  заглянуть ещё и на речные отмели, где птица  также собирает  мелкую гальку – запасаясь ею  на долгую зиму.

   Три или четыре раза мне удалось перевидеть глухарей на лесных дорогах, но очень далеко для стрельбы, а подойти на верный выстрел, нечего был и думать. Однако же, я всякий раз посылал Пенту вперёд, указав ей направление, питая слабую надежду, что, быть может, глухарь, поднявшись с пола, присядет неподалёку на дерево; Пента станет его деликатно облаивать, а я смогу-таки, прячась за деревьями, подойти на верный выстрел. Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. Глухари срывались, и, не испытывая судьбу, сразу улетали в болота, где найти их было практически невозможно. Пента, нервничая, бегала кругами возле того места, где птица клевала гальку, оглядывала деревья и тихонько скулила от досады. Так, ничего не добыв, мы и проходили с ней до полудня.

    Пора было подумать об отдыхе. Я решил идти на своё место, где уже много лет устраивался на полуденный отдых, когда охотился в эти местах. Облюбовал  я его давно; редкая красота этого места, с первого же свидания покорила меня. Располагалось оно на северной опушке большой лесной поляны, на берегу тихой лесной речки, под сенью огромных лиственниц. Тёмная вода  речки неспешно текла вровень с берегами, заросшими мелкой, до поздней осени зеленеющей травой-муравой. Сама поляна со всех сторон, кроме, северо-западной, заросшей тёмно хвойными елями и пихтами, была окружена старыми высоченными лиственницами. Освещённые неярким осенним солнцем лиственницы, которые в эту пору становились желтовато-зелёными, на фоне синего неба, казалось, были покрыты сусальным золотом. Я подолгу сидел возле костра, в двух шагах от воды, будто налитой в чайное блюдо по самые каёмки, пил чай с конфетами, известными в народе как «дунькина радость», и сожалел, что нет рядом никого из моих близких, чтобы лицезреть со мной эту красоту.

    Путь наш к этой поляне лежал через отъём леса, сплошь заросшего старыми елями и пихтами, от чего там всегда, даже в солнечные дни бывало сумрачно. Бороды пепельно-серого мха, висевшие на старых деревьях, делали этот лес ещё более неуютным. Однако, это был самый короткий путь к моему кострищу; все другие маршруты были длиннее на километр и более,а это для охотника, шагающего без перерыва пять часов, - весьма существенное расстояние. Кроме того, в этом лесу я никогда не встречал никакой дичи, а потому, идти по нему было ещё и скучно. Как бы там не было, мы с Пентой, всё же, прошли, почти насквозь, это неприветливое место; до поляны оставалось не более полусотни шагов; уже светилась сквозь вершины деревьев, блеклая синева, нависшего над поляной неба. Где-то неподалёку в вершинах деревьев кричал лесной ворон. Его гортанное «Кргэк, кргэк», удивительно  сочеталось с угрюмостью сумрачного леса,  из которого мы с Пентой, наконец-то, выбирались.

    В далекие годы детские годы мне пришлось жить в посёлке леспромхоза. Там был дом культуры, где показывали кино. После окончания фильма, в кинозале открывались большие двери, которые выходили прямо на улицу. В летнее время, по окончании пятичасового сеанса, всякий раз, когда я выходил из полутьмы кинозала, где только что смотрел какой-нибудь вестерн, комедию или боевик, я испытывал чувство некого раздвоения сознания; приходилось адаптироваться к настоящей жизни. Стадо бредущего с пастбища скота, лошадь тянувшая воз сена, застрявшая в луже полуторка не сразу воспринимались мозгом, как реалии существующего мира. Требовалось время, чтобы начать адекватно ощущать повседневность бытия затерянного в лесу посёлка.

     Нечто подобное я испытывал всякий раз, когда вот так же, выходил из лесной урёмы на большую поляну или трассу газопровода, уходящего за горизонт. На этот раз случилось событие, которое кратно усилило этот эффект и запечатлелось в моей голове на всю оставшуюся жизнь.

    Кресты - так называлась поляна, на которую мы с Пентой выходили. Во время войны здесь стояли бараки, где жили трудармейцы, валившие лес; многие из них нашли здесь и свой последний приют. Я, только что, прошёл рядом с заброшенным кладбищем, которое только знающий человек мог найти по осевшим могилам, да истлевшим, лежавшим на земле деревянным крестам.

    Осеннее полуденное солнце заливало  Кресты неярким светом. Мы почти пришли. Вдруг, Пента тихо, с оттенком тревоги  в голосе зарычала, поставила передние лапы на замшелый пень, чтобы стать повыше, и стала что-то разглядывать на поляне. «Чего это она увидела?» - Заинтересовался я. То, что я увидел, вызвало такое же чувство нереальности происходящего, какое я испытывал в детстве, выходя  после киносеанса на улицу из кинозала.

    По опушке поляны, вдоль лиственниц осторожно крался человек, необычный вид которого поразил меня. Человечек был ростом не выше полутора метров, на голове его красовался полосатый оранжево-жёлто-зелёный колпак, куртка и штаны табачно-зелёного цвета, на ногах сапоги такой же яркой  расцветки как и колпак на голове. «Кто-то снимает ролик – римейк фильма «Золотой ключик», – первое, более-менее путное, что пришло мне в голову; другой сколько-нибудь толковой версии я придумать был не в состоянии. «Кто этот лилипут? Что он делает здесь, в лесной глуши? Может у меня галлюцинации? Нет, Пента тоже видит его, вон как рычит», - мозг закипал, пытаясь идентифицировать увиденное. Пента, видимо, тоже, возбуждённая увиденным, не получая от меня никаких команд, залаяла. Неизвестный вздрогнул, повернулся в нашу сторону; в руках он что-то держал. Мне ничего не оставалось, как подойти к этому существу.
 
    Лицо его было  нормального формата, если бы им обладал человек, хотя бы  среднего роста; мясистый нос незнакомца был бы великоват и для более крупного индивида. Мулявинские усы  и густые кустистые брови  выглядели бутафорскими на этом лице. В больших чёрных глазах читались раздражение и досада, которые странный незнакомец даже не пытался скрывать.
  –Добрый день, - как можно дружелюбнее приветствовал я его.
  -Добрый, - то ли согласился, то ли тоже поприветствовал меня незнакомец.
  –Я прошу прощения, ну очень интересно, - что это, Вы уважаемый в нашем тридевятом царстве делаете?
  -Охочусь, - человечек поднял руки, которые до этого были опущены. В руках у него был дорогой фотоаппарат со съёмным объективом.
  –А, фотоохотой увлекаетесь, - одобрительно сказал я, - а на кого охотитесь, если не секрет, я вот тоже охотник.
  –На глухарей, - ответил фотограф.
  –Мы с Пентой, тоже на глухарей, только, что-то не везёт сегодня. А Вы, где глухаря углядели, на лиственнице или на поляне?
 – Я его ещё не видел, я его только слышал,- ответил мне странный человечек.
  –А мы почему не слышали? – Недоуменно спросил я, и посмотрел на Пенту, как бы, прося её, поддержать меня.  Собака не сводила глаз с лилипута.
  –Не знаю, - раздражённо пожал плечами незнакомец, только, что он токовал. Да вот же, слышите: «Кргэк, кргэк» - раздалось со стороны лиственниц.

   Соблазн посчитать незнакомца за сумасшедшего был велик; ещё бы: необычный рост, одежда как у клоуна, неадекватное поведение – всё это, вкупе, оправдывало напрашивающийся диагноз.
  –Вынужден Вас огорчить, но это не глухарь, это ворон так кричит,-опять же как можно спокойнее объяснил я незнакомцу.
  -Ворон? Это ворон? - Глаза человечка сделались совершенно круглыми, - а я, я это, я читал, что у глухарей бывают какие-то ложные токовища осенью  и они там токуют. Вот я и подумал, что это глухарь токует; решил сделать снимок эффектный.
   Лицо незнакомца приняло растерянное выражение; он смущённо улыбался.
  –Максимус, - неожиданно протянул руку для знакомства фотограф.
  –Максимус? - переспросил я, протягивая руку.
  –Именно так, а Вас как? – пожимая мне руку, произнёс мой визави. Рука у Максимуса, на удивление, была крепкой и совсем не маленькой 
  -Александр,- представился я, полагая, что при моём почти двухметровом росте представляться коротышке Максимусу простеньким - Саша, будет как-то несерьёзно.
    Незнакомец запустил руку под колпак и поскрёб в затылке.
 –Что ж теперь делать? Эээ, не испить ли нам чайку, у меня тут,знаете ли, недалеко бивуак разбит,  - махнув рукой в сторону речки, предложил Максимус. Некая книжность, архаичная манерность фотографа развеселили меня; «Пожалуй, неплохой компаньон для чаепития», – подумал я, 
 -Давайте, - согласился я, - мы с Пентой, собственно, тоже собирались отдохнуть, перекусить.