- Давно это было. Жили мы в рабочем общежитии. Общежитие-то? Это когда в длинный коридор несколько дверей выходят, а кухня, ванная и туалет – всё общее. Ну, да, типа коммуналка, только не коммуналка это была вовсе, а общежитие.
Хорошо жили, между прочим, с соседями никогда не ругались - ну, так, разве иногда по мелочи. Друг другу доверяли – двери никогда не запирали. Да и что прятать? Время было такое – одинаковое бедное для всех и счастливое. Вам, нынешней молодёжи, этого никогда не понять.
Только произошла однажды беда – заболела наша соседка тётя Нина, всю жизнь на заводе техничкой отработала, начальство её уважало и ценило - в наше время начальство не считало зазорным с рабочим человеком за руку поздороваться и за один стол сесть, не то, что сейчас.
Долго болела тётя Нина – похудела страшно, осунулась. По врачам ходить не любила – не доверяла она им. А под конец сдалась – когда совсем вставать не смогла. Увезли её в больницу – на обследование и лечение, от носилок наотрез отказалась – своими ногами до машины скорой помощи дошла. Улыбнулась на прощание - печально так, как будто предвидела, что не суждено ей обратно вернуться.
Причем здесь Москва, говоришь? А ты не торопись, ишь, раскудахтался.
И не вернулась. Привезли её в ящике деревянном к проходной завода – вся смена вышла. И соседи все приехали проститься. Сам директор завода речь сказал. Оказалось, была наша тётя Нина храбрым солдатом, медаль имела «За отвагу», а мы через стенку жили – и не знали! Никогда не вспоминала об этом, даже на День Победы никто её не видел с медалью.
Да подожди ты с Москвой – и до неё очередь дойдёт!
Не стало тёти Нины и вроде в доме потемнело – оказывается, это именно она все конфликты сглаживала. То соседей помирит, то за нерадивого школьника перед матерью заступится – уважали её и слушались.
Одна она жила, ни мужа, ни детей – комната с её уходом освободилась, а на свободную жилплощадь всегда желающие найдутся - переругались все недавно ещё добрые соседи. И всё равно – не по-ихнему вышло, другого жильца вселили, тоже в возрасте. Вначале представился, как водится, по имени-отчеству, только вскорости прозвали его Москвой, а имя его вовсе забылось.
Почему Москвой, спрашиваешь? Говорить много любил. Раньше у нас на стенках репродукторы висели, не выключались. Вот по утрам мы и просыпались под бодрый голос диктора:
- Говорит Москва! Доброе утро, товарищи!
Ох, как старался он нам всем понравиться – и у него это очень даже неплохо получалось. Общительный был – со всеми мог контакт найти: с мужиками – по стаканчику пива пропустить, с женщинами – о житье-бытье, нерадивых мужьях и непослушных детях. Да ещё и руки росли, откуда надо - сантехнику отремонтировать, проводку починить, ковёр на стену повесить.
А поговорить как любил – страсть! Говорят, что бабы только языками молоть умеют. Неправда это! Москва любую бабу языком перемолоть мог. Вот и молол - с утра до вечера.
И угораздило его устроиться на работу на наш завод, а в нём – общежитие-то заводское! – почти в каждой семье один-двое, а то и трое работали. Поначалу общегородские новости обсуждал – соседи только посмеивались, а потом незаметно на соседей перешёл. Что услышит или узнает – тут же другим пересказывает, да ещё и от себя что-нибудь добавит, фантазёр поганый.
Почему поганый? Представь такую картину – нашёл работяга на улице рубль и похвастался неосторожно, а Москва – тут как тут, большую сумму, дескать, по облигации выиграл. Поздравляют его все, обмыть просят, а тот – ни слуху, ни духу. Но это так – весёлая шутка.
А были и злые – услышит, как кто-нибудь из мужиков на жену пожалуется – заела, спасу нет! Пиво пить запрещает и на рыбалку не отпускает. Москва тут же свою версию выдаёт – бьёт баба мужика, а тот, сопля, не может её на место поставить. Кто жалеет его, а кто смеётся откровенно.
А что в общежитии началось – словами не передать! Получил пацан двойку – хулиган отпетый! Поругались жена с мужем – изменяют оба! К соседке однажды брат приехал в гости – гуляет!
Деньги стали пропадать – суммы, вроде, незначительные, но, когда происходит это регулярно – довольно ощутимо. Сначала на детей, понятное дело, подумали – потратили на мороженое да на конфеты. Но когда количество съеденного мороженого и конфет превысило все мыслимые и немыслимые пределы – задумались. Закрываться стали на замки – и пропажи сразу прекратились.
И беседы профилактические с ним проводили – нельзя так, дескать, делать, ты же людям жизнь ломаешь! А он кивает – всё понял, больше не буду! Но только за дверь и тут же новую сплетню выдаёт – дескать, у председателя профкома и секретаря парторганизации завода – проблемы в семье.
Ну, это он, конечно, зря сделал. С партией шутить – это не над простым работягой или соседом. Взяли его в оборот, крепко взяли. Долго по всем инстанциям мурыжили, и, в конце концов, довёл его поганый язык до финальной точки. Оказалось, что подобная сомнительная личность в розыске числится – с военных времён ещё.
Ну, это мы уже на суде узнали, а когда в общежитие с обыском нагрянули – шок для всех был. За что? Ну да, сплетни распускать любит, но ведь за это не сажают! Оказалось, совсем не за это.
На суде узнали – военный преступник, вот как! Попал в плен и согласился на немцев работать – так ему жить хотелось. Сначала в лагере любимым делом занимался – доносил на тех, с кем в одном бараке лямку тянул, а потом и форму надел. Выжившие свидетели подтвердили – лютовал сильно, никого не щадил - ни женщин, ни детей.
И ещё одну шокирующую новость про него узнали – оказывается, он в начале войны с тётей Ниной в одной части служил, и она его, раненого, с поля боя вынесла на себе в лазарет. Да только немцы наступали быстро и лазарет захватили, а раненых всех, кто самостоятельно передвигаться не мог - из автоматов положили. Тётя Нина каким-то чудом схоронилась – за мёртвую её приняли, пнули ногой и дальше пошли.
Вот она-то и видела, как этот предатель в ногах у немцев валялся, жизнь себе вымаливая. И вымолил. Никому не рассказывала об этом, только в больнице уже, сознавая, что умирает, соседке по палате поведала эту историю, и что мужика этого на заводе видела, но не уверена, что это он – много времени прошло, а наговаривать на честного человека не хочется.
Соседка сообщила, куда следует – следователь в больницу приходил. Оказалось, сосед наш и раньше под подозрением был – разрозненные свидетельства имелись, только непонятно было, когда и где он немцам продался?
Вот тогда-то мы и поняли, почему тётя Нина медаль никогда не показывала – не могла себе простить, что жизнь предателю спасла. Оказалось, что он ещё и к смерти тёти Нины причастен – изводил её каким-то порошком в маленьких дозах, чтобы подозрительно не было. Вот и извёл.
Суд на заводе проходил – актовый зал не вмещал всех желающих, люди в проходах стояли и возле дверей толпились. Любили тётю Нину на заводе – работящая была и приветливая, а вот предателя этого недолюбливали, и было за что.
Что дальше было? Приговорили его к расстрелу – за всю кровь, которую он пролил в военное время и за убийство тёти Нины. Ох, и выл же он, на коленях валялся. Столько душ невинных погубил – и женщин беззащитных с детишками, и солдатиков наших, а самому жить хотелось по-прежнему. Всем хотелось, да не все долгу своему изменили.
По радио про него передавали – соседи шутили мрачно: по Москве про Москву передают. А потом, по всеобщему молчаливому согласию, перестали о нём вообще говорить.
А тётю Нину мы часто вспоминаем – как начнутся где-нибудь мало-мальские разборки, так сразу – тёти Нины на тебя нет! И поминаем её дважды в год – в день её рождения и в день смерти.
Неправда это, что у неё семьи не было, мы - её семья!