Когда- то давным-давно, а может, даже еще раньше была такая должность при кухне богатого господина - пробовать блюда, приготовленные из собранных в лесу грибов. Если по прошествии определенного времени после вкушения такой человек оставался жив, блюдо подавали на господский стол. На подобной должности и приблизительно на тех же условиях оказался мой знакомый искусствовед, задача которого была обезопасить коллекцию своего "господина" от подделок и вещей, незначительных по своей художественной ценности.
Коллекцию ту собирал человек очень богатый, но крутого нрава и невероятно жёсткий, если не сказать жестокий. Предыдущему эксперту и хранителю той коллекции пришлось расстаться со своей квартирой из-за сомнительного живописного полотна Айвазовского, приобретенного, возможно, по неосторожности. Морские пейзажи великого живописца несметными косяками ходили по тогдашнему антикварному рынку. Мало того, что Айвазовский еще при жизни по своей доброте направо и налево подписывал работы своих учеников, но еще полчища современных голодных гениев день и ночь насыщали Рублевку прекрасными маринами. А так как эксперты порой "прищуривались" в процессе приобретения очередного шедевра, количество подобных полотен возросло до неприличных размеров.
А теперь возвратимся к моему знакомому эксперту. Только полное отсутствие нормальной работы и нищенская музейная зарплата в начале перестройки могла сподвигнуть его на столь опасную должность куратора и эксперта частной коллекции "Карабаса - Барабаса" И ни то чтобы сама по себе работа была сильно опасная, просто про человека, принявшего его на зарплату, ходили легенды, про его вспыльчивость и суровый нрав, помноженный на дотошность и скрупулёзность.
Рассказывали быль, как однажды, чтобы проверить, не сделан ли ампирный шкаф из современного дерева, он снял со стены какую-то жутко уникальную наполеоновскую саблю и разрубил дверцу пополам. Человек, представлявший этот предмет для продажи чуть не поседел, так как сам покупал этот предмет у реставраторов и до конца не мог быть уверен, не было ли каких значительных замен и поновлений, и исподволь стал участником "русской рулетки".
Вот у такого хозяина работал мой знакомый. Как-то раз позвал он меня помочь выяснить родословную шкафчика, выполненного в технике «буль». Зная о тех жутких историях, я на всякий случай спросил, не пошинкует ли меня его владелец вместе с "булем" при помощи своей любимой сабли. И получив гарантии личной безопасности, приступил к изучению шедевра.
Слава Богу, шкафчик не был никем реставрирован, а это 95-ти процентная гарантия подлинности предмета. На протяжении сорока пяти лет я только раз видел подделку в состоянии "до реставрации" и, поверьте, такое доступно лишь "гуру". Мастер, сочиняя "старинный" предмет, должен не только представлять, как он делался, но и воссоздать характерные дефекты, которые должны были возникнуть по прошествии времени, сымитировать окисление, патину, помутнения лака, потертости и достоверные кракелюр, отставание и деформацию деталей и узлов.
Так если я начну описывать тонкости и нюансы, то, пожалуй, оставлю без средств к существованию многих музейщиков, реставраторов, да и арт дилерам придется трудновато. Например, один горе-мастер пытался подделать русский ломберный стол наборного дерева 18 века, но не знал, что крепостные мебельщики в то время наклеивали основной фон и уже затем врезали туда фрагменты мозаики по типу итальянской интарсии. Ну не пилили они мозаичную карту, как во Франции, ни инструмента у них такого не было, ни обычая в ремесле. А раз так, то на сосновой основе под мозаикой должны присутствовать следы от резаков и стамесок.
Но это все к слову, а вот со шкафчиком хозяину повезло, и вместо объявленного продавцом девятнадцатого века оказался очень редкий экземпляр. Помимо панциря черепахи с черной подкладкой, замка, закрывавшегося на два оборота, и великолепно прочеканенной бронзы, шкафчик обладал королевской статью и во всем остальном. А когда я сделал зондаж внутренней стороны дверки, то увидел завиток тончайшего орнамента. Инкрустация оказалась на всей внутренней поверхности дверки, почему-то заботливо замазанной масляной краской грязного цвета. Предмет был изготовлен по заказу или Короля "Солнца", или ближайших вельмож, такая удача выпадает собирателям нечасто.
Чаще бывает наоборот, как у Бальзака, инженера и психолога человеческих душ, гениального и талантливого писателя, но оказавшегося коллекционером-дилетантом, сумевшим собрать за огромные деньги уйму третьесортных "раритетов" и просто откровенных подделок. Выяснилось это после его смерти, при попытках обратить несметные "сокровища" в деньги.
Ну вроде бы со своей работой я справился быстро и собрался уже уходить, чтобы оформить все на бумаге надлежащим образом, подсобрать фактуру и аналоги, и тут я заметил, что на "грибном человеке" не лицо, а сплошное предчувствие беды и бледно-зеленое уныние. Оказывается, его патрон собирался купить пейзаж с кораблем на фоне Петропавловской крепости Льва Лагорио и просил дать добро на приобретение картины. Бумаги из очень солидных музеев прилагались к сему произведению. Уж если такие солидные тети и дяди поставили свои автографы, вроде и волноваться не надо. Все было изучено досконально, начиная от композиции и заканчивая подписью. И холст, подрамник, даже рама были убедительными донельзя.
"Ну и чего здесь переживать?" - я попытался его взбодрить. Оказалось, что он уже неделю бился над этой картиной: и подозрительные пигменты проверил, и в Третьяковке все полотна Лагорио буквально обнюхал. Но что-то внутри протестовало, хотелось встать и сказать, выдержав соответствующую паузу, НЕ ВЕРЮ! Но никаких мало-мальски объективных аргументов для этого не находилось. Он попросил меня посмотреть полотно незамыленным взглядом и разрешить его сомнения.
Я долго отнекивался, ну какие у меня навыки эксперта по живописи, дилетант он есть дилетант, тем более я еще до осмотра Буля восхищался "бархатными" красками и виртуозным письмом самого Лагорио - профессора Санкт Петербургской академии художеств, взращенного такими корифеями как Айвазовский, Воробьев, Виллевальде. После моего отказа попытаться помочь разбить экспертизу "мэтров", искусствовед совсем сник, то ли он высоко ценил свою квартиру в Орехове - Борисове, то ли было в нем настоящее чутьё, и он сделал стойку на "фальшак" нутром.
Только смотреть на него без грусти не представлялось никакой возможности. Он попросил меня остаться в качестве "группы поддержки", для чего из соседней комнаты принес полученный в свое время от своего босса настоящий французский коньяк, который и должен был помочь в решении несовместимых противоречий, и по мере убывания янтарной жидкости, величина и трагизм предстоящего вердикта потихоньку отступали. Уговорив достойнейший из напитков, мы разбрелись по домам.
Но ночью, а может, это было в пять утра, неведомая сила подняла меня с постели, и я, как сомнамбула, открыл книжный шкаф с целью проверить только две даты: год смерти художника и начало строительства соборной мечети на Петроградской стороне. И в этот момент зазвонил телефон. Оказывается, такая же мысль посетила и куратора, нюх его не подвел. "Грибной человек" оказался прав - минареты мечети, мастерски написанные профессором, на стороне Петропавловки за Троицким мостом возводились через пять лет после смерти Льва Лагорио.
Потом жизнь нас как-то пораскидала, искусствовед уехал в Монако обустраивать тамошнюю "лачугу" своего клиента, но та история нет-нет, да и всплывет на "волне моей памяти».