Он пытался найти Аньку, свою дочь. Знал номер школы, где-то краем уха слышал - и зацепил, повесил сей номерок на гвоздь. А ближе осени, когда улицы припорошило снегом, поехал. Дочери было 13 лет. Выходило, она должна учиться в шестом классе, ну или в седьмом, если по новой программе.
В школьном секретариате, проверив по спискам, по имени и фамилии, дочь не нашли. Тогда Саня положил на стол секретарши шоколадку и назвал имя Алла, имя единоутробной сестры Аньки, девочки лет восьми. Девичья фамилия у Райки Александрова. Александрову Аллу нашли в списках вторых классов. Секретарша повела Саню на верхний этаж.
Он стоял в коридоре у окна. Открылась классная дверь, и вышел ангел. В черных крылышках фартука. Щечки белые. Бантик на голове перекошен, чулок у колена приспущен. Девочка подошла к нему мелкими шажками, остановилась, опустила глаза.
- Тебя ведь Алла зовут? – сказал Саня, протягивая шоколадку.
- Алла, - прошептала девочка.
- А сестра Аня у тебя есть?
- Нет, - вяло протянула девочка.
- Как это нет? – сказал Саня, - у тебя есть сестра Аня, старшая.
Девочка посмотрела на него … и не сразу ответила. Да и то прошептала.
Саня нагнулся, поморщился, показывая, что не расслышал.
- Где? – переспросил.
- В деревне, - сказала та опять едва слышно.
- В деревне? У бабушки?
- Та.
- А давно уехала?
- Та,- отвечала малышка, глядя в пол, будто виноватая.
Из класса вышла учительница, стуча каблуками, подошла к Сане.
- Вы кем приходитесь девочке?
- Я… - Саня замешкался, – я дядя… родственник.
- Вы видитесь с родителями девочки? – продолжала учительница.- Я должна сказать. Девочка учится плохо. Уроков не делает, на занятиях спит. Я не знаю, что творится там, где она живет. Но мне кажется, там непорядок. Кажется, ребенок не досыпает. Ходит, как сомнамбула. Вы пойдите, разберитесь. Я вызывала в школу мать, но она не появляется. Даже на родительском собрании не была. Иначе мы придем с проверкой. И если непорядок, будем возбуждать дело о лишении родительских прав.
Саня стоял, краснея. Такого он не ожидал.
Жаль девочку. Такая же судьба была, наверное, и у Ани. И, слава Богу, хоть одну отправили в деревню. Там бабка, у бабки ребенок выспится.
4
Саня ушел из школы, расстроенный.
Снег звучно хрустел под новыми туфлями, солнце освещало сталинские дома Соцгорода, скверы, деревья. Где бы выпить, чтобы мозги встали на место. На дворе стояла пора горбачевской борьбы с алкоголизмом. Вино продавали только с амбразур магазинов, но там очередь на полдня. В этих краях Саня знал лишь две точки: кафе, где они с Райкой ужинали, и ресторан «Маяк». Он подождал «девятый» трамвай и поехал в ресторан. В зале было пусто, сел за стол, заказал водки и отбивное. Выпил, закусил, взял такси и поехал в старый аэропорт.
Билет до Базарных Матак как раз имелся, накануне кто-то сдал. По снежной тропе вместе с семью пассажирами прошел к «кукурузнику». Биплан, тарахтя, взлетел, и Саня увидел в окно зимнюю Казань, окраины с расчерченными вкривь-вкось полями, припорошенные снегом, будто солью. Квадратные окна румяно подсвечивало сумеречное солнце.
Саня сидел ближе к кабине пилота, от нещадного грохота двигателя сдавливало виски.
Наконец самолет опустился на снежное поле. Не зная дороги, Саня поплелся за людьми с баулами, они гуськом шли в сторону темнеющих строений.
Ему нужно было чувство, которое бы подсказало: вот теперь улеглось, теперь можешь идти к дочери. И он решил прогуляться, собраться с мыслями. Шел наугад вверх по поселку. Вскоре узнал деревянный сельмаг, похожий на сарай. Дверь и окна забиты наглухо, старая коричневая краска на досках еще сохранилась. Четырнадцать лет назад здесь продавали вино. Вот и она, старая развалюха напротив, здесь родилась Райка.
Невестой Райка привозила Саню в Матаки знакомиться с родней. Это было в мае. В Сорочьих горах уазик –буханка въехал на паром, в Закамье долго пылил по разбитому асфальту, привез к двухэтажному кирпичному бараку. Здесь жила мать Райки, брат Вовка с женой Зоей и маленькой дочкой Ниной.
Саню водили по родне, к какому-то дяде Ване-армянину, там угощали чачей и жареной гусятиной. Оттуда отправились гурьбой к престарелой бабушке, матери Райкиного отца-алкоголика. Она жила в избушке на отшибе.
Завидев людей поверх занавески на окне, старушка долго вглядывалась, пока не узнала сына. Сын, отец Райки, одетый еще по марту: в черной шляпе, зеленом демисезонном пальто и высоких резиновых сапогах, - обнял матушку, которую видел только что, и трогательно прослезился. Сухонькая старушка взялась греть суп на керогазе, но гости отказались, попрощались и вышли. Райка повела Саню к магазину – к домику, где родилась, где жил в одиночестве ее спивающийся отец.
Дверь в избу не заперта, даже не подперта поленом. Райка вошла внутрь, сразу учинила обыск. Нашла в валенке бутылку плодово-ягодного вина, сунула руку в тряпье на полке – вынула вторую, сложила бутылки в авоську и пошла вон.
Саня как раз отлучился за сигаретами в магазин, что стоял напротив. И, выйдя, разрывая пачку «Аэрофлота», наблюдал, как Райка уходила – стройная, в красно-желтом шелковом платье, короткие рукава, незагорелые острые локотки. Он окликнул невесту, догнал и они пошли вместе.
У будущей тещи уже шумело застолье. Поскребся в дверь и явился обеспокоенный отец, в пальто вспотевший, из-под шляпы по вискам текло.
- А мы у тебя были, - крикнула через стол Райка, - неряха!
Отец как раз побывал сейчас у себя дома, собутыльники у магазина сказали: мол, заходила меньшАя, - ах! вбежал в избу, обшарил полки, войлочные закрома, еще раз ахнул и вприпрыжку, по-бабьи вскидывая руками, поспешил туда, куда стремительно ушла меньшАя.
Его встретила в прихожей и помогла раздеться сноха Зоя, повесила пальто на вешалку. Но шляпу свекор не отдал. Щипая ленту на ней, растерянно глядел в зал, где сидели гости. Его мучил большой вопрос.
Райкина мать, двигаясь, как утка, принесла ему с кухни тарелку борща. Ему и прежде, когда появлялся, ставили на стол тарелку супа. Однако бывшую супругу иногда корежила обида за прожитые с ним муки, и она гнала его прочь. Тот не обижался, бормотал «Ишь ты...» и брел к престарелый матери, к той хибарке на отшибе. А матушка уже чуяла сердцем - глядела в окошко. Сберегла сыну в печной арке чугунок кипяченных «штей». Кипяченные щи долго не портятся, становятся лишь вкусней, - и сын, поднимаясь из-за стола, отирал со рта капустный сор и приговаривал деловито: «КислО!»
За столом шумели.
- Председателем колхоза был! – кричала Сане будущая теща, показывая на своего бывшего мужа. - На машине возили!
- Агроном! - соглашался тот и гордо надевал шляпу.
Моложавый перед женой, седой и зобастой, он больше сошел бы за ее старшего племянника.
Между тем большой вопрос надобно было решать, и он посматривал на Саню, ища в нем союзника. Хотел что-то спросить. Но тут его опять начали хвалить в голос. Он вновь надевал шляпу и делал парадное лицо, говоря:
- Мотоцикл с коляской всегда у ворот!
И опять выбирал момент, кривыми пальцами изображал Сане под столом нечто, похожее на щуку:
- Ноль-семьсот-пятидесятиграммовые, - бормотал и недоуменно вскидывал бровь, глядя в сторону Сани. – А?
Саня в ответ улыбался, не понимая, о чем речь.
- Пропали! – печалился будущий тесть, а то и взглядывал хитро:
- Али нет?..
- Чего нет?
- В чесанках хранил. И на полочке. Плодово-ягодное…
- Вино, что ли? - спрашивал Саня.
- Нурлатского разлива!
- Так вот же. Пей! – Саня хлопал его по плечу, наливал, - хоть залейся!
Будущему тестю, конечно, такой будущий зять нравился. Но тесть все мучился. Крутил пальцами, боясь напрямую спросить о конфискованном у него вине...
А Саня всматривался в человека. Черноволосый, курчавый, без единой сединки, напоминал спившегося сельского актера чеховских времен. Разве что штаны не в клетку. Видно было, в молодости щеголем слыл. Бабником-везунчиком. Так и сохранился. Вот только пальцы не слушались. Изображали непонятную геометрическую фигуру:
- Убыли!..
И смиренно качал головой.
И опять на бис надевал шляпу:
- А это да! Председатель сельсовета! Почетная грамота из клуба…
Весело было жить тогда на свете!
5
И вот Саня стоял у развалюхи, где доживал свою участь бывший тесть. Крыша избы просела, бревна ввалились внутрь. Окна, кривясь, смотрели в небо - отражали плывущие в ночи облака. Дом мертв, ушли грызуны, вымерзли сверчки и тараканы. А сам хозяин, обмыт, побрит и влажно причесан, лежит в гробу, как портрет в багете, моложавый и бессовестный. А над ним – с вечным укором старуха-жена. Здесь жил, здесь невдалеке и положат под крест - среди крестов других мирян, что родились тут, бегали, звенели, познали судорожный грех, взрастили детей и мельком видели Саню... Исконные и блеклые, как и та лебеда у дороги, что выросла и осыпалась, дабы снова взойти…
Саня побрел обратно и нашел тот двухэтажный барак из силикатного кирпича. Узнал по туалету – кабинам, выложенным в стороне из того же силикатного кирпича, только без крыши. Лампочка освещала в кабинах желто-коричневые сталагмиты
.
Вошел в подъезд. Ветхая, обшитая фанерой дверь. Та самая. Помялся,