(Часть 7, из книги «Моя махалля»)
Говорят, что зародыш человека в утробе матери проходит все исторические стадии развития, в сжатые сроки повторяя путь превращения из самого примитивного существа в человеческого детёныша.
Наверно, эта тенденция продолжается и после рождения ребенка, проявляясь в младенчестве в хватательном рефлексе, стремлении залезть повыше, ползать, а затем и ходить в вертикальном положении.
Впоследствии, повторяя исторические ступени своего развития, дети лазают по деревьям, устраивают «гнезда-домики»,
строят из стульев и одеял «пещеры» в комнате, вооружаются, вначале ловко кидая камни, затем размахивая палками, а чуть по-позже делают себе луки со стрелами, «копья» и «мечи и сабли».
Когда, став постарше, дети пытаются освоить, повторяя историю человечества, огнестрельное оружие, детство, к счастью, заканчивается. И игры тоже.
Но, желание путешествовать, изучать новые пространства, невзирая на риск,
«испытать судьбу» сохраняется ещё долго, загоняя молодых людей в горы, дремучие леса и неизведанные дебри в поисках приключений.
В моем раннем детстве путешествие сводилось к лазанию по плоским глиняным крышам, которое позже сменилось изучением пыльных и душных чердаков и громыханием по железной кровле, сопровождающейся истошным лаем всех соседских собак.
В нашем дворе в безымянном тупике на улице Профсоюзной, на Караташе, еще моим прадедом в начале 20-го века, были построены несколько комнат с отдельным выходом во двор, которые называли «худжра».
Эти комнаты находились под общей крышей, которая, как и всё строение возводилось по традиционной, в то время, технологии, то есть глинобитные, («пахса») стены перекрывались круглыми балками, поперек прибивались доски, на них укладывались вязанки камыша, которые заваливались толстым слоем глины.
Летом под такой крышей было прохладно, но в дождливую погоду крыша часто начинала протекать и тогда в комнате появлялись различные ведра и тазы, куда и капала с громким звуком «чак...чак» вода с потолка.
Весной в этих комнатах всегда пахло сыростью и мокрой глиной, на белых потолках появлялись желтые пятна с чётко очерченными контурами, иногда глиняная штукатурка обваливалась, обнажая камыши в больших промежутках между досками, откуда нередко падали обитающие там скорпионы, которых суеверно не полагалось называть их настоящим именем «чаён», а нужно было говорить о них «оти йок» (тот, у кого нет имени).
Зимой с этой крыши нужно было обязательно сгребать снег, иначе под его тяжестью крыша могла и провалиться, а к концу лета крышу обязательно тщательно замазывали жидкой глиной, которая под жарким солнцем быстро превращалась в твердую земляную корочку.
Зато весной плоская земляная крыша преображалась, превратившись, под теплыми лучами весеннего солнца, в большую поляну, покрытую разнотравьем всех оттенков зеленого цвета, с яркокрасными вкраплениями цветущего мака.
Впрочем, красота эта держалась не долго - с приходом первых жарких дней, зелень на крыше жухла, пересыхала, поникшие головки мака роняли свои лепестки, а затем и высохшие стебли скрючившись опадали на землю и окончательно погибали под калошами ребятишек, бегающих по крыше и пытающихся поймать порывы весеннего ветра, запуская воздушных змей, которые назывались «варрак» и «лайлак».
А самые маленькие, которых не пускали на крышу, просили сбросить им цветущие головки маков, лепестки которых они пытались громко схлопнуть между ладошками.
Воздушные змеи изготавливались самими мальчишками из «папиросной бумаги» - кальки, которая тогда продавалась в аптеках, клейстера, изготовленного из выпрошенной у мамы муки и камыша.
Было два способа достать камыш - можно было незаметно попытаться выдернуть несколько толстых камышинок из вязанок под слоем глины на крыше или попробовать совершить опасный набег на берег маленькой речки, которая текла по самому дну оврага, напротив кинотеатра «Родина», на Хадре.
Оба способа добычи камыша были запрещенными и карались воспитательными мерами принудительного характера, но это никоем образом не могло закрыть дорогу в небо мальчишкам - «пилотам».
В маленьких комнатах под этой плоской крышей всегда кто-то жил : в одной Соат-ота, которого все звали просто Ота, в другой тетя Дуся, приехавшая из Ленинграда за сыном, в третьей сестра Тамары-ханум, знаменитой певицы и танцовщицы.
Убранство комнат было очень скромным, только у тети Дуси стояла железная кровать со сверкающими шишками, сестра Тамары-ханум спала на деревянном лежаке, изготовленном дедом Петро, а Ота довольствовался двумя узкими ватными одеялами-курпача, постеленными на камышовой циновке прямо на земляном полу.
Запах во всех трёх комнатах стоял свой, особенный, характерный. Если в комнате у сестры Тамары-ханум стоял ярко выраженный «женский», приятный запах, смесь запаха чистого белья, новой ткани и легких духов, то в комнате тети Дуси, всегда сияющей чистотой, к этим женским запахам добавлялся и благоухающий запах, постоянно горящей, в углу под иконкой, лампадки.
А вот у Ота в комнате стоял приятный, сладкий запах спелой айвы, которую осенью Ота развешивал под всем периметром потолка у себя в комнате. Айва висела почти до весны, в комнате все вещи, стены и потолок пропитывались её запахом, который держался почти до самого лета, сменившись запахом райхона, посаженного у самого входа в комнату Оты.
Все жили под одной крышей, в одном дворе, никогда ничего не делили, не ссорились, помогали друг другу, делились едой и часто пили вместе чай с сахаром вприкуску, сидя за самоваром во дворе: армянка с маленьким сыном, русская интеллигентка из Ленинграда и Ота, потерявший память после контузии на войне и позабывший всё, даже свою национальность.