Я сжалась в комок на крыше поезда, чтобы согреться и уснула. Очнулась я утром на станции Армавир, с того момента, когда обрывки слов донеслись до меня, как мне показалось, из под земли :"Там...на крыше... кто-то есть... да снимите ту куклу, может ребенок замерз..." Опять я впала в беспамятство. Да и слова те казалось касались не меня, а кого-то другого.
А когда я по-настоящему очнулась, мне кто-то в рот толкал варёное яйцо. Я открыла глаза и увидела много незнакомых людей, которые окружили меня, лежащую уже на скамейке вокзала. У женщины в руках была половинка яйца и она пыталась втолкнуть мне его в рот, боясь, чтобы я не задохнулась. "Боже мой, чуть не умерла от голода..., что она одна едет, где её родители?" Сзади, в толпе, громко спрашивали:"Ну что там, живая или мертвая?" "Живая, живая,"- отвечал милиционер, разгоняя толпу. -"Ей нужно прийти в себя, она замёрзла и голодная, потрите ей руки и ноги, женщины, она же как кочерыжка мёрзлая." Одна женщина пыталась приподнять меня и поставить на ноги. :"Скорую не дождешься, я отведу её к себе домой, накормлю супом горячим, может отойдёт." Она взяла мою сумочку, и придерживая меня подмышки, потихоньку повела домой.
Дома эта женщина предложила мне у неё остаться вместо дочери, но, после супа, я всё рассказала ей, что еду к маме. У неё у самой было 4-ро детей и муж погиб на фронте. Но она дала просяную лепешку и купила мне билет от этой станции Армавир до станции Курганная-2, (товарная станция) и сказала:"Не бойся, 7 км., ты потихоньку до вечера обязательно дойдешь."- и помахала рукой. "Боже мой,-думала я , -на крыше я уцелела, неужели я не дойду к маме, одолею ли я 7км пути?"
На станции Курганная я выскочила из вагона и сразу увидела посадку, которая вела в совхоз имени Ленина. Мне хотелось бежать, но ноги не слушались. Я то грузла в тающем снегу, то чувствовала под ногами грязь. Через 3-4 киллметра я услышала вой. Хорошо, если это воет собака, а если волки?- тряслась я от страха. Один волк может меня сьесть, а если их много - разорвут. С трудом выбравшись на горку, я увидела огни домов. Залаяли собаки и я поняла, что выла тоже собака, у кого-то во дворе. Я заметила вдали женский силуэт в фуфайке, юбке и кирзовых сапогах, в тёплом коричневом платке. Это была мама. Она бежала мне навстречу. Я повисла у неё на шее, слёзы градом лились из наших глаз. Мы рыдали так громко, не стесняясь тех, кто нас слышал. Нам было не до них. Сердце стучало :"Мы вместе, мы живы, живы..." Оказывается, мама выходила на дорогу каждый вечер, а я всё не появлялась.
Мама ввела меня в крохотную комнатку с одним окошком, под которым стоял ящик вместо стола. Вокруг была солома для постели и для сидения. На ящике в одной чашке были соленые огурцы, в другой квашеная капуста и лежали кусочки макухи. Я знала, что хлеба ни у кого нет. В Армавире, как и в Ростове-на-Дону, по 400 грамм хлеба давали только на производстве, а в сельском хозяйстве давали макуху грамм 200 или 300 на человека, ну и соленья, что осенью приготовили на зиму в совхозе. Я накинулась на капусту и огурцы. Мама выхватила из рук:"Ты что, Галя, умрешь. Желудок пустой нельзя нагружать, ешь понемножку, жуй хорошо, а то будешь болеть, получится "изворот кишок". Я пожевала макуху. Мама пошла на вечернюю дойку и обещала принести мне парного молока. Как я была рада! Пусть нет хлеба! Зато я буду есть макуху с молоком! Пусть у нас нет теплой постели, зато мы прижмёмся друг к другу и согреемся. Вдвоём легче пережить голод и холод.
Когда мама с дойки принесла парное молоко, я спала так крепко, что маме пришлось ложкой лить молоко прямо в рот, отчего я проснулась, залпом выпила кружку молока, уткнулась в солому и проспала еще шестнадцать часов. Как жизнь-судьба играла с нами. Ведь совсем недавно, 5 лет назад, с осени 1941 года, мы пережили почти такое же, но по сравнению с весной 1947-го мне показалось, те 5 лет были намного лучше. Тогда Степнянский зерносовхоз давал возможность хоть украсть пшеничку на хлеб. Мы сами мололи пшеницу тайком, делали печку летом прямо на дворе, зимой в комнате и пекли белый, пышный хлеб, что голода мы не видели, хотя жизнь была очень тяжелой- не было что одеть, обуть, и ходили как нищие. Как мы ждали конца войны! Дождались. А что нас ожидало? Неурожай, опять голод, нищета. Опять совхоз, но уже чужой. Люди другие, обстановка совершенно отличалась от той, что была в Степнянском зерносовхозе. Нас никто здесь не знал. Квартир для доярок не было.
Я узнала, что на ферме уже есть учетчик - девушка Тая. Так что моя мечта поработать учетчиком не сбылась.
Настал апрель 1947г. Бригадир сообщил дояркам, что завтра вместе с коровами выезжаем на летние пастбища. Рабочие приготовили тырло для стада. Тырло - это огороженное для ночлега коров место, построенное с помощью столбов и изгороди из стволов деревьев. Местные доярки заняли удобные, утепленные вагончики, а приезжим: Медведевой, Смакотовой и Голубинским достались холодные вагоны их досок, между которыми из огромных щелй свистел день и ночь ветер. .. Как бы мы ни зарывались в солому, тепла не было. Мы с трудом дожидались утра, чтобы побегать вокруг вагонов и согреться от бега. Простудились. Но горячее молоко и бурда из круп, которых не было видно в юшке, вылечивали нас. Молодость брала своё. Я была из детей самая старшая. У Смакатухи был 6-ти летний мальчик, а у Голубинской-девочка 10-ти лет. Ни у кого не было отца. Все доярки были без мужей. Вот мы все 6 человек и ютились в одном вагончике. Мы никогда не ссорились, все были одинаково нищими. Но работали на совесть.
Кроме жмени крупы для супа в совхозе давали макуху, которую мы ели с молоком, украденным на дойке. Бригадир делал вид, что не видит как едят молоко с макухой, ну, а уж если кто-то осмелится и нальет молоко при нём, то он от злости заставит вылить моллоко в бидон и погрозит увольнением. Это были в основном мужчины-пастухи, а доярки знали - не видит бригадир, значит можно взять.