http://proza.ru/2023/03/12/1371
— Толик, ну что за шутки, я не знал, что подумать. Ты представить не можешь, что я тут пережил!
Решетка поднялась, глухо стукнувшись о потолок на втором этаже. Антон шагнул вперед, переступив линию, на которой только что стояла решетка, и поднял руку, он и сам не знал, для чего: то ли чтобы поздороваться, то ли чтобы обнять.
Бес ударил его так неожиданно, что Антон не успел ничего сообразить; его всего тряхнуло, он упал, и последним, что запечатлелось в его мозгу, был надраенный до блеска ботинок, летящий ему в лицо. Если б он имел возможность понаблюдать за происходящим со стороны, он бы поразился тому, с какой методичностью Бес выбирает места для ударов, с лицом, на котором ни единой эмоции, только сосредоточенность, обходит его скорченное тело и четко бьет в нужное место. А он только дергает головой, вскидывая волосами. Закончив — он даже не запыхался, — Бес аккуратно, чтобы не испачкать пол кровью, отступил, достал из заднего кармана салфетку и вытер туфли, приталенная рубашка и наглаженные брюки сидели на нем безупречно.
Когда Антон пришел в себя, то не мог понять, почему ему так больно, он ничего не помнил. Голова гудела и болело все лицо, особенно нос, из которого лилась кровь. Он не мог открыть глаза из-за льющихся ручьем слез, ощутил одутловатость лица и прилипшие ко лбу и щекам волосы. Тупая боль сковала низ спины. Он чувствовал, что лежит в густой липкой слизи. Шок не проходил. Он никак не мог вспомнить, что все-таки произошло, в сознании запечатлелась картинка: Бес и его летящий навстречу кулак. Кровь лилась по губам, подбородку, попадая в рот.
Наконец слух Антона различил приближающиеся шаги и затем звук прихлебываемого напитка. Он сделал попытку оторваться от пола и разлепить глаза. Открылся только правый, и то не полностью. Сквозь мутную пелену он различил фигуру в темной одежде. Дрожащей рукой убрал с лица прилипшие волосы и увидел Беса, который держал в руке кружку. На полу было большое красное пятно. Бес медленно отхлебнул.
— Я отъеду по делам, а когда вернусь, все должно быть убрано, — сказал он тем же тоном, каким сообщал, что отправляется за девчонками.
Антон хотел спросить, что происходит, но, едва шевельнув во рту языком, застонал от боли. Во рту словно в киселе с привкусом железа плавали твердые предметы с острыми краями. Он сплюнул.
— Ты понял, что я сказал?
Антон разлепил правый глаз и кивнул. Бес удалился на кухню и вскоре вернулся. Антон решил, что его опять будут бить, и вжал голову в плечи, он видел только начищенные до блеска туфли. Хрустнули суставы, как бывает, когда присаживаешься на корточки, Антон почувствовал, как его берут за волосы, и услышал, как брякают ножницы: длинные слипшиеся пряди упали в кровь на полу. Несколько движений, и Антон ощутил, что спереди у него стало меньше волос. Бес вытер ножницы о незапачканный край его футболки.
— Эти патлы закрывают тебе глаза.
Антон поднял вздувшееся, готовое лопнуть лицо.
— Когда вернусь, все должно быть прибрано.
Размытое темное пятно удалилось. Хлопнула дверца холодильника, стукнул нож по разделочной доске. Бес возился на кухне. Антон вытащил из-под себя руку и вытянулся, приняв более удобное положение, боль стала не такой мучительной. Кровь по-прежнему лилась из носа, но не так сильно, Антон понимал это, но ничего не делал. В какие-то секунды его бытие раскололось и превратилось в тупое ноюще-саднящее состояние, которое надо было терпеть. Кровь на полу остыла и ощущалась чем-то наподобие разлитого киселя, только с запахом, как в мясной лавке.
Бес сидел за барной стойкой и жевал бутерброд. Отправив в рот кусок, он взял со стола батон в упаковке и подошел к Антону.
— Это, чтоб ты здесь не сдох, — он швырнул в него батон и нажал на кнопку.
Решетка плавно поползла вниз. Антон испытал подобие облегчения: пока решетка закрыта, он в безопасности. Бес в прихожей оглядел себя перед зеркалом, попшикался туалетной водой и ушел. С улицы донеслось, как завелся «Ягуар» и через пять минут выехал из ворот.
Какое-то время Антон лежал без движения, сознание поглотил туман. Происходящее представлялось кошмарным сном. Казалось, что вот он проснется, и этот ужас исчезнет. Он подвигал конечностями и убедился, что может подняться, встал на четвереньки, и пол под ним качнулся. Отвернувшись, чтобы не видеть кровь, он отполз, передвигаясь на руках и коленях, и снова лег. Попробовал перевернуться на спину, но его начало мутить, он лег лицом вниз и положил под голову руку. Струйка крови из носа стала совсем тоненькой и, наконец, прекратилась.
Когда Антон проснулся, точнее, очнулся, было светло. Тело было сковано болью, зато сознание прояснилось. Он все понял. И осознание это было пыткой. Он не мог взять в толк, что произошло с Бесом, за что тот избил его. Антон понял, что оказался во власти страшного человека. Его охватила такая горечь, что он едва не зарыдал. Гримаса скривила рот, и от этого стало еще больней, Антон боялся пошевелить языком. Казалось, он лишился половины зубов. Кое-как он поднялся на ноги, голова кружилась. Держась за стену, добрался до ванной и открыл воду.
Хорошо, что он не предусмотрел здесь зеркала. Вся одежда была в крови. Антон снял футболку, сел на край унитаза и стянул джинсы. Низ спины опоясывала тупая боль. Из-за покрывавших тело татуировок, синяки и ссадины не бросались в глаза. Антон поднялся, оперся на раковину и набрал в рот воды, которая тут же стала выливаться, так как он не мог сжать опухшие губы. Он набирал воду в рот и стоял над раковиной, пока она выливалась. Он повторил это несколько раз. Двинув языком, он ощутил пустоту между зубов. Набрав в ладони холодной воды, опустил в них лицо, которое казалось налитым свинцом. Нос распух и не дышал, губы тоже опухли. Антон потрогал голову и убедился, что она со всех сторон покрыта шишками и спекшейся кровью.
Держась за стену, он вернулся обратно к кровати. Пол был залит кровью, его кровью, в которой лежало несколько длинных русых локонов. Он должен был убрать кровь. Если не убрать, Бес снова пройдется по нему катком, а после еще одного такого избиения ему вряд ли удастся подняться. Убирать было нечем. Антон посмотрел вокруг глазом-щелочкой. Единственным, что могло сойти за половую тряпку, было покрывало. Он взял его, подошел к решетке и, обхватив им вокруг прута, принялся тереть простроченный край. Чтобы разорвать его, потребовалось больше времени, чем рассчитывал Антон. Сначала не получалось. Он встал на край покрывала и попробовал дернуть, но не хватало сил. Мелькнула мысль, что на кой качать мускулы, если не можешь разорвать какую-то тряпку. Пришлось продолжить тереть покрывало о прут. Только когда разошелся подвернутый край, удалось разорвать полотно. Ткань плохо подходила для мытья полов, но другой не было.
Кровью было забрызгано полкомнаты. Антон разглядел четыре белых угловатых предмета, это были зубы. К счастью, их оказалось меньше, чем он ожидал. Антон встал на колени и принялся сгонять кровь к ванной. Его мутило, но он делал свою работу, сдерживаясь насколько мог. Собрав кровь, он за несколько раз отнес все в унитаз. Странный звук вызывали стукавшиеся об унитаз зубы. Он принялся оттирать пол и стены, на которые попали брызги крови. Из-под кровати виднелся какой-то шнурок, Антон поднял его. Это был кожаный ремешок, на котором болтался его кулончик — сувенирный чертик с надписью на животе: «секс-инструктор: первый урок бесплатно». Шнурок оказался порван, а у чертика отломана голова. Антон отшвырнул его, и тот гулко запрыгал по просторной зале, словно насмехался над своим хозяином.
Антон не мог думать о времени, оно сузилось до понятия: пока не пришел Бес. Он старательно оттирал следы крови, но все же пятна остались и на полу, и на стенах. Прополоскал тряпку и бросил за унитаз. Работа отвлекла от боли. Он встал над унитазом, чтобы пописать, и низ спины сковала резь. Моча была красной. Он добрался до кровати и лег, кое-как натянув на себя рваное покрывало.
Антон лежал на боку. Нос не дышал, в ноздрях запеклась кровь. Он потрогал переносицу, спинка проминалась, отзываясь тупой болью. Так как он дышал ртом, из угла губ вытекала слюна, приходилось шевелить губами, чтобы подобрать ее. Он повернул голову лицом вверх, чтобы не текла слюна. Ему удалось принять положение, в котором можно было терпеть боль. Антон застыл, словно собирался до смерти оставаться в таком положении, а потом окаменеть. Казалось, сейчас это единственный возможный для него способ существовать.
Удивительно, как с ним такое приключилось. Иметь все, быть самым беззаботным человеком на свете — и упасть на дно бездны. Если б, очутившись в клетке, он выбрался из нее до возвращения Беса, все бы вернулось на круги своя, а теперь нет. Бес не просто его избил, он поставил на нем клеймо, лишил надежды на возвращение в ту же точку. Пока трудно было понять, что потеряно, просто Антон ощущал эту потерю всем своим естеством.
Раненая душа его искала пути освобождения: приедут друзья отца и каким-то образом — например, случайно столкнувшись с Бесом, — попадут в дом, в общем, найдут его и освободят; или ни с того ни с сего прилетит из Америки мать и поднимет тревогу; или Бес — так же неизвестно с чего — вдруг одумается и отпустит его. Он же спецназовец, у них постармейский синдром, в башке переклинивает, но потом все встает на свои места. Антон не рассматривал что-то конкретное, просто надеялся, что что-то произойдет, и ему помогут.
С улицы донесся какой-то шум, Антон напрягся и ждал, что заскрипят открывающиеся ворота. Но этого не последовало, он слышал только, как бьется его сердце. Больше никаких звуков. Антон уронил голову. Еще сегодня он с такой надеждой ждал этого звука — звука откатывающихся ворот, и поворачиваемого в замке ключа, а теперь это было тем, чего он боялся больше всего. Казалось, он всю жизнь готов пролежать вот так, скорчившись и не шевелясь, только бы Бес не возвращался. Он вспомнил, что давно не ел, и удивился, что совершенно не голоден. Ему было не до еды. Есть вода в кране, есть батон, так он может долго протянуть… Появилась мысль, что, в общем-то, так можно жить. Было понятно, что мысль — бред, но это не смутило его. Главное, что не было Беса.
Антон почувствовал себя беспомощным. Слезы покатились по распухшей переносице. Он понял, что единственным его избавителем, единственной надеждой может быть только Бес. Кроме него, некому. С наступлением темноты Антон уснул.
Когда проснулся, ему показалось, что лицо налито свинцом. Он сходил в туалет, снова моча была красной и болел низ спины; напился из-под крана, вернулся в кровать и натянул покрывало до подбородка. Есть по-прежнему не хотелось. Он аккуратно, чтобы не было больно, пошевелил языком. Спереди вверху была большая дырка, а справа вверху и внизу — дырки поменьше; Бес выбил ему четыре зуба. Елозя во рту языком, он обнаружил, что, помимо выбитых, несколько зубов оказалось с отколотыми краями. Эта новость не сильно его расстроила. Он потрогал лицо, на ощупь — как вздувшийся валик. На месте левого глаза из узенькой щелочки торчали ресницы. Даже трогать противно. Все-таки хорошо, что он не догадался повесить здесь зеркало.
Антон долго лежал, не шевелясь. Боль усилилась, ныло лицо, ушибы на голове, дырки на месте выбитых зубов, низ спины. Он вытянулся, словно готовился к смерти. Когда боль сделалась невыносимой, откинул покрывало и со стоном сел. Боль стала дергающей, как при нарыве. Он поднялся и, шатаясь, пошел в ванную. Он набирал в ладони холодную воду и опускал в нее лицо. И повторял это, пока вода не стала казаться теплой. Тогда он включил душ, наклонился и подставил лицо под холодные струйки.
Так Антон провел день, то лежа в кровати в полузабытьи, то в душе, подставляя под воду лицо и голову, то сидя на кровати, всхлипывая и вытирая слезы с отекшего лица. Ночью он то и дело просыпался от боли, ворочался, пока не удавалось принять положение, при котором мука становилась терпимой, и тогда снова засыпал.
Утром он снова освежил лицо холодной водой и прополоскал рот. Теперь голод дал о себе знать. На ощупь батон оказался не очень мягким. Антон вытащил его из пакета и хотел откусить. Резкая боль во рту и челюсти помешала. Он отломил небольшой кусок и сунул в рот. Хлеб был твердый. Антон выплюнул его, но тут же поднял и отправился в ванную. Размоченный мякиш ощущался во рту как каша. Проглотив холодное месиво, он посчитал его довольно сносным. Оказалось, у простого хлеба приятный вкус, просто на это никто не обращает внимания. Он съел несколько кусков черствого батона, размачивая их в воде. Показалось, что сыт. Он бы съел еще мороженого или шоколада, того, что не надо жевать, но хлеба больше не хотелось. Он убрал в упаковку оставшуюся часть батона, и сунул в угол кровати между матрацем и спинкой.
Антон сидел на кровати, понурив голову, и взирал на свой дом. Мучительнее всего было сознавать, насколько близок твой прежний мир. И в то же время как страшно далек. Антон глазел на стены залы, которые отделывал с таким тщанием, и ужасался от мысли, какая пропасть отделяет его от того, что можно потрогать, просунув руку в решетку. Для кого-то такая реальность непонятна, не может уместиться в сознании, а для него — единственная реальная. То, что произошло с ним, случается с одним из десяти миллионов, и этот жребий пал на него!
Так как это произошло? Как это с ним приключилось? Ум отказывался верить, что нельзя пройти сейчас по этому полу, включить чайник и поставить какой-нибудь альбом «Элис ин Чейнс»… Нет, к черту «Элис ин Чейнс», просто включить чайник и слушать его нарастающий шум. Потом насыпать заварной чайник, вдохнуть аромат и наблюдать, как чаинки закручиваются в водовороте и медленно опускаются на дно. Самые незначительные мелочи сделались ценными, потому что именно ты был их творцом.
Хотелось есть. Холодильник светил зеленым глазом, словно подсмеивался. Антон достал батон и пошел в ванную. Отламывал по кусочку хлеб, мочил в воде и ел, разминая между языком и небом. Он съел бы весь батон, но надо было оставить про запас хотя бы небольшой кусок.
Антон был как ребенок, попавший в беду. Ему стало так горько, что он заплакал навзрыд, вышел из ванной и стал ходить вдоль решетки, всхлипывая и бормоча:
— Черт, черт… ну как же так, — и раскидывая в отчаянии руки.
Устав от стенаний, он упал на кровать. Слез больше не было, осталась лишь заполнившая его до краев боль. Антон лежал так довольно долго, пока от голода не засосало в желудке. Тогда он доел то, что осталось от батона, по-прежнему смачивая водой. Потом сел на кровать и снова уставился на свой дом. В эту минуту он не испытывал сожаления, думал, что, когда наконец выйдет отсюда, просто сядет на крыльце и просидит несколько дней, днем и ночью, в зной и холод, и будет кайфовать каждую минуту, каждый миг. Хотелось замерзнуть до трясучки или промокнуть до нитки только затем, чтобы упиваться мыслью, что сейчас вернешься в дом и затопишь камин, залезешь в горячую ванну, укутаешься в плед и, закрыв глаза, вдохнешь аромат горячего кофе, знать, что можешь поднести кружку к губам и сделать глоток, просто потому, что тебе этого хочется. Это и называется свободой.
Он услышал звук откатывающихся ворот, и отчаяние тут же перетекло в страх, камнем легло в животе. Он зачем-то поднялся на онемевших ногах и оглядел себя: теперь, если бы ситуация была иной, ему, наверное, было бы неловко за свое тело, все в разноцветных татуировках, за несвежие трусы. Но ему было не до неловкости, все эмоции подчинил себе страх. Антон сел, как будто у него кончились силы стоять на ногах.
Бес появился, как прошлый раз, как будто в доме никого не было, по-хозяйски бросив ключи на барную стойку. Антон отметил: тот вел себя так, будто это был его дом. Он был в белой рубашке и черных брюках. Стал возиться на кухне, видимо, собираясь перекусить.
— Что ты со мной сделал? — выкрикнул Антон и удивился, сколько в его голосе было отчаяния.
Бес словно только заметил его, неторопливо подошел, остановившись в нескольких шагах от кнопки. Черные блестящие волосы его были зачесаны назад, как у гангстера. От его немигающего взгляда и белоснежной рубашки веяло холодом.
— В общем, ничего особенного, — сказал он спокойно, — я только спустил тебя с неба на землю.
— Ты раздавил меня! — Антон снова сорвался на крик. — Выпусти меня, слышишь? Выпусти! Прошу тебя…
Бес сделал короткое движение подбородком, а Антону показалось, что он выслушал приговор.
— Но за что? — на глаза выступили слезы.
— Не люблю таких, как ты.
— Не любишь? — удивился Антон. — Я же столько для тебя сделал, называл другом.
— Мне плевать, как ты меня называл.
— Ты предатель, — всхлипнул Антон.
— Предают своих.
— А кто для тебя я? — Антон ждал ответа, но Бес смотрел на него и молчал. — Ладно, для тебя я ничто, но за что со мной так поступать?
— Разве не за что? Ты считаешь, что не заслужил наказания? Помнишь, мы трахали с тобой бабу на глазах у мужа? Разве это не тянет на пару выбитых зубов? А эта клетка? Ты для кого ее сделал?
- Но это ты подал тогда идею изнасиловать!
- А ты повелся.
— Но ты же участвовал в этом!
— Я брал то, что само плыло в руки.
— Но ведь брал! Не противодействовал, не стоял в стороне!
— Ты начал действовать мне на нервы.
— Только потому что…
— Потому что я тот, кто может тебя наказать, — и кого угодно.
— Ты считаешь, что можешь меня наказать? — дрожащим голосом переспросил Антон.
— А ты меня?
— Я же…
— Ты можешь меня наказать? — с нажимом повторил Бес.
Он пошел на кухню и вернулся с длинным кухонным ножом, нажал на кнопку и, когда решетка поднялась, бросил его к ногам Антона.
— Вот тебе фора. Давай, — он вошел в комнату и встал у стены, откуда был дальше до кнопки, чем Антон, кивком показал в сторону двери. — Там свобода. Просто возьми нож и не дай мне остановить тебя.
— Ч… что?
— Подними нож, и сможешь выйти отсюда.
Антон подумал, что это ловушка. Он смотрел на нож, на Беса, и чем дольше смотрел, тем меньше это казалось ему ловушкой. Бес оставался на том же месте, он был неподвижен, словно и дышать перестал. Единственным его отличием от своего привычного образа казалось то, что сейчас он был более стильным: уложенные волосы, небритый подбородок, сияющая белизной рубашка. Нож лежал у ног и поблескивал сталью, но для Антона он не выглядел достаточно смертоносным против такого, как Бес. В первую секунду Антон поддался рефлексу и даже сделал короткое движение, чтобы взяться за рукоять. Но инстинктивная попытка разбилась о страх, едва он подумал о том, что с ним будет, если Бес почует угрозу. Он поднял на него глаза.
Бес был спокоен.
— Возьми нож, — сказал он, словно отдал приказ.
Антон испугался еще сильнее.
— Возьми, — повторил Бес медленно и с нажимом, словно надавил на острие, притиснутое к горлу.
Антон отступил.
— Взгляни на дверь. Решетки нет. Тебе надо поднять нож и всадить мне в живот. Одно усилие, и ты вернешь себе все.
Он не верил ни Бесу, ни себе.
— Всади в меня нож!
Антон покрутил головой и сел на кровать боком к Бесу, скосив глаза, как собака, которая ждет, что ее будут бить. Бес медленно, словно ожидая, что Антон передумает, подошел и поднял нож, подбросил, поймал, перехватив за лезвие, и, развернувшись, бросил с такой силой, что Антон вжал голову в плечи. Нож ударил острием в холодильник и остался в нем.
— И правильно сделал, — сказал Бес. — Я бы тебя убил.
Его голос наполнил холодом все существо Антона. Ему никогда не было так страшно. Нижняя челюсть выстукивала дробь. Бес подошел к холодильнику и, не обращая внимания на торчащий нож, взял другой поменьше, достал сверток с грудинкой, сделал бутерброд, пошел с ним в прихожую и вернулся к Антону с заляпанной красками табуреткой, на которой сидел, когда они жарили шашлыки. Аромат копченого мяса проник в распухший нос Антона. Бес сел на табуретку, поставив ее метрах в трех от линии, на которую опускалась решетка. Он жевал и посматривал на Антона, ехидно улыбаясь глазами. Антон не мог вынести того, с каким аппетитом он ел хлеб с грудинкой, и в то же время не мог отвести взгляд.
— Дай мне еды! — крикнул он.
Бес поднялся, сунул ему надкушенный бутерброд, вернулся на кухню, включил чайник и снова достал из холодильника грудинку.
Господи, каким же вкусным был бутерброд! Антон с голодухи отхватил большущий кусок и едва проворачивал его во рту. Он даже не сразу обратил внимание, что теперь не так больно, когда корка попадает в дырки от зубов. Бес принес еще два бутерброда на тарелке и кружку кофе, и поставил на кровать. Он вернулся на табуретку, откуда спокойно наблюдал за Антоном, словно находил в этой ситуации нечто заслуживающее внимания. Бес проявил заботу не из гуманных соображений, и все же видимость человечности и еда настолько подействовали на Антона, что он заплакал. Он ел и не мог остановить слез.
— Помнишь, ты рассказывал, что крутой пикапер должен выглядеть как альфа-самец? — спросил с ухмылочкой Бес, когда Антон успокоился. — Что ты теперь скажешь, а, Антоха? Ты сейчас чувствуешь себя самцом? Альфа-самцом. Легко быть альфа-самцом в ночном клубе, правда? Надо только напартачить на себе разной херни и выкатить яйца, чтобы они выделялись в штанах. А еще надо, чтобы у тебя был взгляд альфы, помнишь, ты меня учил? Покажи мне взгляд альфы, Антоха! Держи себя альфово! Ну-ка, добавь себе альфовости! Чет у тебя причесон не альфовый, хе-хе. Слышь, Антох, чего ты не держишь себя альфово? Не получается?
Слова Беса не ранили Антона. Он сидел, согнувшись, на краю кровати с опухшим, мокрым от слез лицом, фиолетовый от синяков и татуировок; нелепая прическа с остриженными спереди и оставленными сзади волосами делала его похожим на вокзального бомжа, оказавшегося в поликлинике.
— Где же твоя альфовость? Ты же гуру пикапа!
— Я не такой, — пробормотал Антон опухшими губами, проглотив кусок. — Но у нас были такие, единоборствами занимались.
— Если б они были такими, им бы не нужен был твой сраный пикап. У настоящего мужика и без того будут бабы. Пикап нужен ущербным. Таким, как ты. Ущербным же тоже хочется. Только если ты… как вы выражаетесь, дрочер-тэфээн, который научился разводить набитых дур на минет, то не надо делать вид, что ты настоящий мужчина. Понятно? Ты остался все тем же дрочером тээфэном. Тот, кто называет себя пикапером, на самом деле говно. Пикап не научит тебя, как в темном переулке не испугаться хулигана, и уж тем более такого, как я.
— Это немного другое, — пробормотал Антон.
— Нет, то самое. В пикапе быть настоящим мужиком — значит не ссать баб. На самом деле быть настоящим мужиком — значит вообще не ссать. Но этому пикап не научит. Этому вообще нельзя научиться, таким можно только стать, если пройдешь жестокие испытания, например, как в тюрьме, или как те, что прошел я.
Антон сидел, свесив голову, он не собирался спорить, ему было не до рассуждений.
— Ты ешь и кофе пей, а то остынет, — буднично сказал Бес.
Антон сглотнул и вздрогнул от боли, поднял на Беса незаплывший глаз и спросил:
— Ты так поступил со мной, чтобы доказать это?
— Ты просто достал меня своей пикаперской хренью.
— Но за это же не выбивают зубы и не опускают почки!
— Ты это заслужил.
— А то, что нахожусь здесь, я тоже заслужил?
— Чтобы ты ответил, если бы на твоем месте была та девчонка со Сталеваров, а ты на моем?
Антон опустил голову.
— Так-то, Антоха. Любил медок, люби и холодок.
— Не спорю, я делал плохие вещи и, видимо, заслуживаю наказания. Мне только удивительно, что моим судьей оказался ты, — заговорил Антон, подняв голову. — И дело не только в том, что многие вещи ты делал со мной. Мне странно… как бы это сказать… Что ты так жесток.
Бес слушал спокойно, взирая своим бесстрастным немигающим взглядом.
— У тебя на плече спецназовская татуировка, ты ведь служил. Я хоть не служил, но считал, что служить в армии — значит быть кем-то наподобие защитника. Как бы высокопарно это ни звучало, это так и есть. У меня прадедушка воевал, я его не видел, но бабушка о нем рассказывала. К нему относились по-особенному, как будто он всех спас. Не как будто, а именно так — спас. Думаю, спецназ — это что-то наподобие, чтобы кого-то защищать. Я всегда относился к таким, как ты, с уважением. Я тебя уважал…
— Кого защищать-то? — перебил Бес.
— Ну, страну, людей, которые в ней живут.
— Таких, как ты, полупидеров? Или бл..дей, навроде тех, что мы с тобой пороли?
Антон проглотил болезненный ком.
— Есть же старики, дети. И вообще, хорошие люди.
— Старики умрут, а дети вырастут такими же, как их родители.
— Ну, не все ведь плохие.
— Все. Вот представь, служишь ты в охрененной армии, делают из тебя Рэмбо, внушают, что ты должен умереть за Родину. Потом ты возвращаешься из армии и видишь, что вокруг все типа «Дом Два». А кто умные, те стараются спереть побольше и смыться заграницу. У них девиз: поимей ближнего, а то ближний поимеет тебя. Что у нас осталось, что бы ты пошел защищать? Березки? избы? Ничего нет, только «Дом Два». Ты пошел бы защищать таких, как «Дом Два»? Отдал бы за них жизнь?
Антон покрутил головой.
— Вот — за себя бы не отдал. «Дом Два» — это ты.
Антон молчал.
— Что, Антоха, нечего сказать? — Бес поднялся с табуретки.
— Не знаю, может, я раздражал тебя, стал противен, но я не заслужил таких мучений! Ты всегда был со мной и во всем участвовал! — выкрикнул Антон и забормотал: — Я же не… я так к тебе относился... Толик, отпусти меня, пожалуйста.
— Мы трахали с тобой баб, — сказал Бес, глядя в окно. — Я их и без тебя трахал. Но я заслужил красивую жизнь. Мне не нужен твой поганый пикап, чтобы иметь баб. Я и до армии был духовитый, а армия сделала меня еще сильней, я узнал, чего стою. Был наемником. Если б ты знал, через что я прошел, ты бы понял. А ты ничего в своей чмошной жизни не испытал, просто получил наследство, набил карманы баксами и решил, что можешь купить все. Ты не заслужил таких денег, а получал все, что хотел. Настало время платить по-настоящему, — он направил на Антона немигающий взгляд. — Теперь ты почувствовал жизнь? Как она тебе с выбитыми зубами? Хотя зубы — мелочь. В общем ведь с тобой все хорошо. И благодари Бога, что пока с тобой все хорошо.
— Хорошо? — всхлипнул Антон.
— Не забывай, что у тебя много еще, чего можно выбить или сломать.
Антон не мог выдержать его взгляд, он отвернулся и упал лицом на покрывало, подавив стон отчаяния. Включились электродвигатели, и решетка поползла вниз.
http://proza.ru/2023/03/19/1249