С непривычки на новом месте в совхозе Ленина телята мне казались не такими красивыми, как в совхозе Степном. Здесь не было Газеты, не было Орлика, - моих любимых. На этом тырле мы пробыли апрель-май и пол июня. В июне нас перебазировали на другое тырло. Если здесь пастушка Аня могла в свой выходной пойти 6-7 км. в село, чтобы поросить хлеба, то на новом тырле не надо было искать хлеба. Мы пасли скот около пшеничных полей. Колосья пшеницы манили нас своим запахом. И хотя мы знали, что за колосок- 5 лет тюрьмы, устоять не могли. Здесь не было вагончиков и нам построили землянки. Землянки были намного лучше. Мы натаскали соломы полную землянку и все шестеро спали отлично.
На прежнем тырле каждый вечер в хороших вагонах доярки пели песни, а мы только слушали, а тут запели и мы. Смакатуха с Голубинской знали старинную песню и вот они запели. Эта песня мне очень понравилась и я, выпасая телят, пела её без конца, часто заливаясь слезами:"Ой, дайте-е мне милого, дайте люби-и-и-мого. Да-а-а-айте хоть руку пожать." Песня заунывная, печальная. Телята прислушивались, пощипывая травку.
Вечером на самодельных машинках мололи пшеницу. Просеем - внизу мука, а в сите - крупа для каши. Хлед мы, правда, не пекли- печек нету, но зато на костре, в сковородке пекли лепешки, до чего же вкусные были. Мы ожили!
Рядом в землянке жили пастухи. Один толстяк никому не нравился, а другой, Мыкола Гребенка, был молодой красавец. За ним гужом ухлыстывали молодые доярки. С одной он крепко закрутил, другая ревновала. Мы, даже дети, все об этом знали. А я его полюбила за песни, которые он пел под балалайку. Играл он очень хорошо и пел не хуже "Взял бы я бандуру", и "Ой, не ходы Грыцю, та й на вечорныцю", и др. Мы c ним пели дуэтом до тех пор пока не приходила его возлюбленная. Они уходили вдвоём, оставив мне балаалйку на хранение. Я от души играла гопака, страданье и пела сама.
А однажды он сказал мне:" Ты мне как родная сестра, я облегчу свои страдания, если расскажу тебе свою тайну. У меня на Украине осталась любимая девушка, она меня ждёт, я её очень люблю. Она снится мне во сне. А эти доярки сами липнут ко мне. Я не могу от них убежать, надо заработать деньги на дорогу, чтобы вернуться на Украину, а вдруг кто-то из них захочет ребенка от меня родить, ты представляешь, что может получиться из этого. Я не могу устоять, когда они возле меня крутятся, что мне делать?" "Я бы на твоём месте сказала бы, что, простите, девушки, я женат и жена едет ко мне, сюда."- неуверенно посоветовала я. "Как это я не мог догадаться! Да это же самый лучший способ от них избавиться."- радостно воскликнул Николай, чмокнул меня в лоб и побежал, не сказав, куда.
На другой день пошли слухи, что Гребёнка ждет жену с Украины. Любовницы приостыли, а он со своей балалайкой стал ездить в совхоз, в село Михайловское и другие места после работы выступать на концертах с песнями. Он писал на Украину, что скоро приедет к своей любимой, к своим родным. А ездил он по округе на бригадировом коне. Они подружились. Бригадир был холостяк, он ездил днём на коне и пел всегда одну и ту же песню "Парень бравый, чуб кудряа-а-авый, вьются кудри на ветру..." Бригадир был Кубанский казак. Ему очень к лицу была кубанка. И у него был кудрявый чуб (про себя пел). Но он насчет любви был строг. А иначе какой он бригадир? Он был так же сознательным начальником. Видя, как бедовали семьи доярок, он с согласия ветеринара составил акт, что хромая корова заболела туберкулёзом и подлежит убиению (убою). Забив корову, её закопали на глазах у всех, чтобы никто не усомнился. Ночью пастух раскопал корову и наварил мяса целый котёл и раздал дояркам и сами ели. Бригадир разрешил расчленить тушу коровы и пусть едят, мол, кто сколько нарежет. Я помню, как мама принесла мясо тоже. Варили его в чугунках и просто жарили на костре. С огромным удовольствием мы насладились мясом первый раз за целый год, с того момента как зарезали свинью Машку в 1946-м году.
Я всегда вспоминала свинью Машку. Ну пусть мясо скоро сьели, а ведь если не продали бы сало, то самим хватило бы на год. Маме на стекольном заводе давали 400 грамм хлеба и на иждивенца (меня) 200 г. Может не умерли бы с голоду. Почему мама так торопилась избавиться от сала? Может, она, пока я на уроках в школе, ездила к Лене и снабжала её, чтобы хоть как-то, чем-то искупить свою вину перед ней? Почему она в феврале 1947 оставила меня и уехала неизвесто куда, даже не сказав мне об этом? Два месяца я жила без неё, одна, без куска хлеба и Лена ни разу не приехала ко мне поинтересоваться, жива ли её сетрёнка. Неужели и Лена не знала, что я живу одна? Почему мама сама мне этого не могла сказать, что уезжает, а только через хозяйку? Что за срочность? В этом была тайна и загадка, которую я не могла тогда знать. Даже живя вместе с мамой, с конца марта по июнь, я не могла её спросить об этом, то ли от радости, что мы вместе, мне не хотелось огорчать её, то ли от того что в душе я надеялась, что она сама мне расскажет. Я всё чаще вспоминала Лену - как она там работает? Почему то я о Нале меньше переживала. Я была уверена, что Наля будет стахановкой, она привыкла к физическому труду, а Лена физически не могла работать, она часто падала в обморок (по её словам).