ЧУМА В МОСКВЕ! БОЛЬНЫХ — В «ЛЕФОРТОВ ДОМ»!
Царица грозная. Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? И чем помочь?
Гениальные строки А. С. Пушкина воскрешают в нашей памяти страшные дни истории чумных эпидемий. Одна из них разразилась в 1771 году в Москве. И тогда в стенах Дворца Петра на Яузе открыли язвенный госпиталь!
…Москва. 1771 год. Чёрные флаги над мрачными домами. Город почти весь вымер. Редкий прохожий тенью скользит мимо наглухо затворённых ворот. Улицы усеяны разлагающимися труппами, издающими удушающие запахи. Вот подъехала телега. На ней тоже мертвецы. Смерть! Она кругом. Церкви стоят «без пения, лишённые иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей».
Язва!
Кое-где санитары ещё собирают труппы с улиц в переполненные телеги. Словно стайки галок, мелькают чёрные одеяния монахов. Вот один наклонился над распластавшимся телом. «Прими, Господи, душу новопреставленного раба твоего»…
— Батюшка, отпусти грехи, не дой сгореть в адском пекле! — слышится с другой стороны улицы.
Язва.
Длинная вереница людей, под усиленным конвоем, бредёт через весь город в Немецкую слободу. Тревожный звон колокольцев оповещает об этом страшном шествии. Здоровые и больные бросаются по сторонам, лезут на заборы. Нет! Только не в карантин, там однозначно умрёшь и похоронят не по-христиански!
У Дворца на Яузе языки огромных костров пожирают одежду пришедших. Здесь и армяки дырявые, и шитые золотом камзолы, башмаки с золотыми бляшками и стоптанные лапти. Всё в очищающий огонь!
В эти дни «Лефортов дом» стал «язвенным гошпиталем».
Скорее всего, первый очаг чумы в Москве возник в генеральном военном госпитале в Лефортовской слободе, где лечили раненых с фронтов русско-турецкой войны (1768 — 1774 годов). Вроде бы, как вскоре после кончины одного раненного офицера умер его врач, а затем скончались ещё около двадцати контактировавших с ними человек.
К началу марта 1771 года около сотни рабочих на фабрике суконного двора в Замоскворечье заболели и умерли с очевидными симптомами «моровой язвы».
Генерал-фельдмаршал, граф Иван Петрович Салтыков (28 июня 1730 — 14 ноября 1805 гг.), московский главнокомандующий, вовремя не принял карантинных мер. (И. П. Салтыков — Главнокомандующий русской армии в 1759—1760 годах, с чьим именем связаны наиболее крупные успехи русской армии в Семилетней войне. С 1763 года по 1771 год — московский главнокомандующий, — прим. автора).
Да и кто тогда толком знал-понимал, что необходимо делать? В результате уже к августу эпидемия охватила город и окрестности, число жертв достигало тысячи умерших ежедневно.
Растерявшийся Салтыков писал императрице Екатерине Второй о «столь бедственном положении». Славный вояка в панике бежал в своё дальнее подмосковное имение Марфино.
К сентябрю положение ухудшилось настолько, что перестало хватать гробов для погребения. Брошенные властями на произвол судьбы горожане искали утешение в молитвах.
Москвичи больше чумы боялись карантинов и больниц, поэтому скрывали заболевших. Они не хотели отказываться от православного обычая омывания покойников, от обряда последнего целования, от проводов до могилы, хотя всё это и способствовало разрастанию эпидемии. Но к мнению врачей и некоторых представителей духовенства, пытавшихся ввести ограничения на погребальные обряды, прислушивались неохотно.
Вокруг этих препятствий, 15 сентября 1771 года вспыхнули народные волнения, жертвой которых стал архиепископ Амвросий (Андрей Степанович Зертис-Каменский (1708 — 1771 гг.), архиепископ Московский и Калужский, член Святейшего синода, переводчик Священного Писания и творений отцов Церкви. Родился в Нежине в семье молдавского дворянина С. К. Зертиса, служившего при продажном гетмане Мазепе переводчиком с румынского, греческого и турецкого языков, — прим автора).
Пытаясь ограничить столпотворение народа для богослужения, архиепископ принял решение убрать икону Боголюбской божьей матери, висевшую над воротами Китай-Города, и опечатать тару с подношениями. Разъярённая толпа смяла охрану и прорвалась внутрь Кремля, разгромили Чудов монастырь. На следующий день народ взял штурмом Донской монастырь, бунтовщики разорвали укрывшегося там священнослужителя. Потом погромили дворцы знати и дома богатых купцов по всему городу.
По собственной просьбе к императрице о подавлении бунта, граф Григорий Григорьевич Орлов срочно прибыл в Москву и жестко подавил волнения. Казнили четверых главных зачинщиков трехдневного бунта и участников убийства архиепископа Амвросия. 170 человек сослали на каторгу.
Орлов быстро обеспечил меры по противодействию эпидемии: приказал усилить число карантинов, увеличить количество больниц и жалованье докторам, пообещал «страховки» всем медикам — в случае их смерти родственникам полагалась компенсация, организовывал подвоз продуктов и чистой воды, расчистку дорог, площадей и улиц от старых построек и мусора. Теперь, не взирая на чины, звания и сословия, умерших приказывалось хоронить за чертой города на специально отведённых кладбищах. Делать это должны были арестанты, а в случае их выживания — им полагалось прощение и воля. Московский сенат 17 ноября законодательно утвердит распоряжения графа в документе «О мерах к прекращению эпидемий и устройству кладбищ».
В результате к ноябрю чума отступила. Екатерина отозвала Орлова в Петербург.
Масштабы эпидемии были так огромны, что даже при всём нежелании людей попасть в чумной госпиталь в «Лефортовом доме», он был всегда переполнен больными и умирающими. Примерное количество жертв эпидемии — 55 тысяч человек.
Об этом свидетельствуют и письма Екатерины Второй новому управителю Москвы князю Михаилу Никитовичу Волконскому (9 октября 1713 — 8 декабря 1788 гг.), русский государственный и военный деятель, генерал-аншеф, вступил в исполнение новой должности главнокомандующего в Москве 21 ноября 1771 года, — прим. автора).
В них она через год заинтересовано справлялась о безопасности Дворца на Яузе для проживания в нём в ближайшие годы.
10 ноября 1772 года она пишет: «Князь Михайло Никитович. Планы Лефортовского дворца я получила и, рассматривая оных, нашла, что в нижнем жилье все нужники в стене. И так не знаю, как мне с сим домом быть теперь, и я б желала знать, надобно ли наружные стены ломать или можно ли будет вычистить нечистые места без опасения вновь язвы, ибо я почитаю сии н (ужники) заразительные, ибо дом сей язвенный госпиталь был. Прошу о сем ко мне написать, что о том знающие полагают, ибо мне сей дом перестроить хочется и сделать (пристанище двора) для, то есть чтобы в нужном случае двора на Москве в нём можно уместить. И мне и сие легко сделается, кой час опасения от язвы в нём не будет, так же желаю я знать, можно ли поднять на теперешних стенах третий этаж, о чем прошу с архитекторами и с кем надлежит посоветоваться. Екатерина.».
Ответ Волконского, видимо, был положительный, так как 28 декабря 1772 года императрица опять сообщает ему: «…планы Лефортовского дворца и как его починять и обделать, скоро очень пришлю, и увидите, как в нём жить буду, как бог велит к Москве приехать, что, однако не скоро будет, ибо перестройка год — другой возьмёт. Спросите, пожалуйста, у князя Макулова, возьмёт ли он на себя сие строение… Третий этаж поднять надобно будет.».
Владлен Дорофеев