Глава 5.
– Нет, не подвела. Дай попить.
Она вернулась к столу, но чистой воды не было, а в ведре была уже вода от тающего снега, набрав в жестяную кружку немного воды, и открыв на плите самый маленький блин, поставила на огонь. Вода согрелась, она перелила в глиняную кружку, плеснула туда ложку виски, размешала и стала поить с ложки.
– Что так мало виски налила? – Спросил он, выпил две ложки.
– Для дезинфекции достаточно и взбодрит чуточку. Больше не надо.
– Откуда ты знаешь?
– Не знаю, откуда я знаю. Отсюда. – И она дотронулась до своей головы. – И мама моя врач. Так, что ты говорил об интуиции брата?
– Потом, дай отдышаться. И чуть помолчал, продолжил.
Он предупреждал перед самым вылетом, и просил отложить на другой день, я не послушал, вспылил, накричал на него, на пилота. Если мы сегодня вылетим, у нас больше будет шансов поговорить с Андреевским без свидетелей, а завтра мы потеряем этот шанс.
– Его потеряли все. – Тихо произнесла Вера.
– Да. Андрей тогда помрачнел и сказал:
«Зря взял сестру с собой»
И обозвал себя идиотом, что связался со мной. Ещё говорил,
«Давно было надо бросить вашу корпорацию, видел и знал, да совесть древней крови этого не позволяла этого сделать».
Спросил его, о чём это он, а он отвернулся и ответил,
«Не о чём, не бери в голову, тебе не понять».
А потом я видел, как он возле тебя сел и не отходил, а его звал Игорь, о чём-то поговорить. Но он не пошёл, и ни с кем не разговаривал, даже на мои вопросы не отвечал.
Рассказывал Максим, прерывая свой монолог, морщась от боли, отдыхал, пот или слёзы текли по лицу, давно не бритая борода стала такой не ухоженной, что Вере стало жалко его. Она взяла его майку и протёрла ему лицо, пальцами разгладила бороду и волосы на голове. Зачем она это делала, сама не знала и удивлялась. А он продолжил.
– Когда случилась болтанка, он тебя к себе на колени посадил, прижал и не отпускал. Сильные только на себя рассчитывают, на свой разум. А твой брат был сильным, он держал тебя до последнего, я позже падал, видел, как он каким-то образом старался тебя держать и держать своё тело спиной вниз. Он тебя спасал.
– А зачем? – Равнодушно произнесла Вера. – Лежали бы мы вместе на камнях, а души наши улетели в новый мир.
– А я? – Спросил Максим.
– А ты? Да, какая разница, чтобы делал ты. Тоже потом бы окочурился.
– Ты так говоришь, как будто тебе жизнь не нужна.
– Не нужна? А я и сама теперь не знаю. А что ей теперь делать в этом лесу? Никто нас не ищет. Сколько уже прошло? Месяц или больше. Продукты кончатся, всё равно долго без продуктов не сможем существовать.
– Нас найдут.
– Ага, так прям и найдут. Вон, смотри, какая армия спасателей, десантом высадилась и рыщет по лесу, ищет нас.
– Я верю, мой отец меня ищет.
– А может он рад, что ты сгинул? – С насмешкой произнесла она. – А, что? У него одной головной болью меньше станет.
– Не говори глупости, мой отец меня не бросит.
– Ты думаешь, я не знаю, кто ты и какой ты? Мне Андрюша рассказывал. Потом, правда, говорил, что ты взялся за ум.
– Да. Я уже давно другим стал.
– Теперь видно, каким ты стал.
– Да, другим, и правду сказать, благодаря твоему брату.
– И какая теперь разница? Никто нас не ищет давно. Никто на помощь не придёт. И к чему теперь метаться. Лежи, жди свой час.
Произнесла Вера и ужаснулась своим словам и жестокости в них, или в себе. Не понятно. Услышала звон в ушах, затем голос мамы.
«Верочка не переходи черту». А Максим продолжил.
– Нет, Андрей спас тебя, чтобы ты спасла меня. И нас найдут.
– Ага, найдут. А как же! Вера во спасение тает с каждым днём. Давай, буду смотреть, что можно исправить у сексуального маньяка.
– Я не маньяк.
– Угу. А кто же ты? Тогда безумный сексуальный придурок. Но так и быть, посмотрю, что здесь.
И она начала очищать и отмывать его ноги от крови, смотреть разошедшиеся швы.
– Давай, сначала одну ногу поправим. Начнём с малого. Я сейчас.
Она пошла в сарай, не глядя в ту сторону, где лежали тела. Она их сразу закидала дровами ещё в первые дни, чтобы не видеть их каждый раз.
В одном углу были лубки коры дубовой и берёзовой. Берёзовую она брала по не многу и разжигала печь, если та потухала, при не досмотре. Набрала длинных дубовых, принесла в избушку и стала обжигать на огне, прокалила хорошо с обеих сторон, как только загорался огонь на них, она тушила сухой тряпкой и снова начинала прокаливать.
– Ты, что делаешь? Дыму напустила.
– А как я могу их продезинфицировать? Виски много надо сюда.
– А откуда ты это знаешь?
– Из головы своей, мысли мои подсказывают мне, и отстань, молчи и силы береги, сейчас начнём. Пусть остывают, а пока будем зашивать.
– Дай виски.
– Не дам, терпи наживую, ещё иголки и нитки надо обработать. Скажи спасибо тем, кто оставил это богатство. Какими тебе зашивать черными или белыми?
Оглянувшись, спросила она с сарказмом, и увидела его взгляд, он был такой, как будто он смотрел на сумасшедшую. И произнёс.
– Ты спрашиваешь меня, как будто если я скажу, нет, и ты остановишься?
– Так, белыми или чёрными?
Смотрела в его растерянные глаза, взгляд его был объятый страхом, на миг ей самой снова стало страшно и она застыла и не шевелилась, очнулась она от хлопка в своём ухе и сильная мысль ударила в буквальном слове.
«Вера! Очнись»
Я очнулась и повторила свой вопрос.
– Так белые или чёрные?
– Ты издеваешься? Простонал он, а она ответила.
– Мой выбор, играю белыми.
В ответ он простонал, а она, продезинфицировав, и произнесла.
– Что приступим к экзекуции?
И сама удивилась своему спокойствию и сарказму.
Пока Вера зашивала, с трудом проталкивала твёрдую и длинную иглу, крепко вязала каждый шов простым морским узлом, как когда-то пробовала на куклах в детстве, так учила её мама. Зачем и для чего, никто не знал. Ни она, ни мама. Она для развлечения, а мама, вероятно, чувствовала, что когда-нибудь это ей пригодится. Максим стискивал зубы, но временами орал, особенно когда она осторожно лоскутом от своей, давно уже изрезанной на полоски вроде бинтов, блузки, смоченный в виски, прикладывала на рану.
– Ты, что делаешь? Зарраазаа? Лучше мне дай выпить.
– Дезинфекция изнутри не поможет снаружи.
Спокойно и даже, как-то зло отвечала она.
– Ты мне мстишь? И грязно выругался.
– Может быть. – С садисткой улыбкой отвечала она.
В одном месте она увидела сильное покраснение, поняла, здесь воспаление. А, что делать, она не знала. Стояла и смотрела, а в голове неслись вихри мыслей и ни одна не останавливалась. Затем услышала мамин голос.
«Девочка моя, здесь резать надо».
Вера вздрогнула, но спросила.
– Чем?
«Можно ножницами».
– Я не смогу.
«Сможешь! Верочка, здесь только ты, и больше помочь ему некому».
– Я не смогу.
«Но попробовать ты должна. У тебя получиться, я уверена».
– Нет, нет, нет. – Вскричала она.
«Да, да, да». – Услышала она два голоса, мамы и Андрея.
– Ты с кем разговариваешь? –
Спросил её Максим, он стонал, и радовался передышке.
– С мамой. – Ответила она.
– С кем? – Удивлённо переспросил он. – Ты случаем не ку-ку?
– С тобой действительно съедешь и кукушкой запоёшь, но всё же нет, и я действительно разговариваю с моей мамой, и она советует резать.
– Кого резать?
– Тебя, мажорик, тебя. Ногу тебе сейчас оттяпаю.
– Ты, что с ума сошла? – Слабо простонал и с испугом смотрел на неё.
– Нет, а ты в этом сам виноват. Так взыграли твои гениталии и то, что в них находится, да кровь с мочой смешалась, и ударили в голову. Что ты сам себе навредил, изуродовал ноги, стало хуже, чем было. Так, что, цыть!
Жёстко произнесла она.
Она взяла с полки ножницы, очень старинные полностью металлические, и массивные, большие, такие старые, что они стали чёрными и с острыми кончиками. А может такими они, и были изначально. Ими она резала вещи на бинты, но одно тряпочка тонкая, а другое плоть. Она потрогала остриё, подошла к кровати, и увидела испуганные глаза Максима, спросила.
– Что, боишься?
И с каким-то залихватским настроением то ли мстительности, то ли ещё что-то такого, чего она не осознавала в себе, пощёлкала ножницами перед его лицом. Потом попробовав их на ватном одеяле, разрезали без усилий.
– О, здорово! Ими можно и голову отсечь.
– Ты с ума сошла. – Не спросил, а утвердил Максим.
– Может быть. – Ответила она и отошла к печке, сунула их в огонь, прокалив, вытащила их крюком, взяла их куском от ватного одеяла, положила на лубки остывать, тряпка и лубки чуть задымили, А она произнесла.
– Надо же! Как же всё удачно сложилось-то. Оказывается, есть всё для хирургического вмешательства, вот только бы хирургу в обморок не упасть.
– Ты точно рехнулась, как сказал бы мой дед. – Простонал Максим.
– Может и рехнулась, но у тебя выбора нет. И если этого не сделать, то ты умрёшь от сепсиса, а так есть шанс. Мне это говорит мой брат. Ты ему веришь?
– Ему верю, тебе нет.
– Как хочешь, но если ты будешь хватать меня руками, то из этого ничего не выйдет. Привязать тебя?
– Привяжи. – Ответил он так быстро, как будто ждал этого вопроса.
– А как? И нечем. Ладно, если ты шевельнёшь рукой, то я всё бросаю и ничего не буду больше делать. Оставайся так, а там, как бог даст. Быстро уйдёшь в мир тот красивый или будешь мучиться, мне всё равно.
– А ты жестокая. – Еле слышно простонал он.
– До сегодняшнего дня я не была такой, но что-то вот случилось. А ты, если мужчина, терпи, можешь орать во всё горло, только не шевелись.
– Дай виски.
– Ты думаешь, станешь пьяным, тебе будет не больно? Лучше поленом тебя по голове огреть, так в старину наркоз делали.
– Дай виски.
– Ты мужчина или тряпка какая-то? – Зло спросила Вера. – Я обрежу края раны и всего лишь. Чего ты, как кисейная барышня себя до обморока доводишь, тем более сам виноват.
И больше не уговаривала. Ножницы остыли, она протёрла их тряпочкой, смоченной в виски, и принялась за дело
На её удивление он лежал смирно, даже когда зашивала ещё первую рану, он орал, непристойно ругался и дергался. А сейчас лежал, сжав зубы, скрипел ими, да лишь пот тёк по лицу. Она посмотрела на его лицо, отложила примитивную операцию, подошла к столу, взяла деревянную лопаточку для помешивания пищи. Здесь всё было либо деревянным, либо глиняным или железным, деревянные ложки и даже вилки и чашки, кроме котелка и чугунка, двух ведер, да чайника причудливой формы. Такой утвари Вера никогда не видела.
– Подожди, не порть зубы, открой рот. – Попросила она.
И вложила ему в рот эту лопатку. Он зажал её со стоном, а она снова окунула в кружку пальцы, где налито было виски, и продолжила.
Ей и самой было очень трудно совладать собой, и у самой было больно в груди, в сердце, будто резала себя, но она продолжала обновлять и убирать воспалённые участки живой плоти. Ей было плохо до тошноты, в одном месте пришлось удалить сравнительно большой участок плоти, чтобы добраться до живого. И это уже воспалённое не может продолжить своё дело.
Наконец она закончила, продезинфицировала рану, и стала зашивать.
Было тяжело, в желудке тошнило, но она продолжила и с другой ногой. Но и здесь она справилась. Ей казалось, что её руками всё делала мама, резала уверенно, потому что слышала её указания и в зашивании ран и в обрезании воспалённой плоти. А здесь она просто чувствовала даже каждую косточку его.
Удивительно, но каким-то образом она видела все мелкие сломанные косточки, осколки не все соединялись, но мама её успокаивала, что главное сохранить ногу, кость нарастёт, а лишние осколки удалят врачи в клинике, или растворятся под натиском энергии, которая пойдёт позже.
Как это будет, она вообще не понимала, но верила маме, знала, мама была опытный хирург. Наконец она наложила лубки и туго зафиксировала, своей шёлковой сорочкой, которую порезала на ленты.
«Хорошо хоть вещи не далеко разбросало, такое впечатление, что падением их вертолёта кто-то руководил, все упали рядом и вещи рядом. всё нашлось и всё пригодилось. И мои сорочки, сама не знала, зачем я брала две. И блузки, и платье сойдут ещё для перевязки». Думала она, мельком заглянула ему в лицо, оно было спокойным.
– Умер, что ли? – Испуганно вскрикнула она.
«Нет, он живой, его держит Андрей. Посмотри».
Услышала она голос мамы. И действительно Андрей то ли стоял, то ли висел, но он держал его голову, а временами клал свою руку ему на сердце.
– Фуу-ух-х. – Произнесла она. – А то совсем жутко остаться одной.
«Не волнуйся, он спит. Говорила мама. Теперь с ним будет хорошо. Проснётся, дай ему антибиотик, там в аптечке найдёшь и травки завари, вон из того пучка, что над окном весит, это поможет ему восстановить кровь. И пои его чаще, и потом ещё вон той приятно пахнущей травки, что рядом весит. А сейчас сама отдохни. Ты молодец, Верочка. Тебе бы врачом стать, но Андрюша настоял, чтобы ты музыке училась. Да у тебя и в музыке талант, и хирургии. Отдыхай, доченька».
Произнесла ей мама и погладила её снова по голове,
Вот здесь, после того, как всё сделала, и вымыла руки и у неё всё затряслось, и руки и всё внутри. Сейчас у неё пришёл испуг.
– Как? Я смогла это сделать? Я? – Тихо прошептала она.
Её так потрясывало, что она с трудом дошла до своей лавки, легла, укрылась шубой, и ещё долго ощущала руку мамы на своей руке и поглаживание головы своей маминой рукой. Пока не заснула.
Проснувшись, Вера первым делом посмотрела на Максима, тот спал, она подкинула дров в печку и поставила чайник на плиту, там ещё было половина чайника воды, подумала к ручью за водой сходить бы надо или ещё снега натопить, да прокипятить. К ручью она не пошла. Уже темно было, и она нагребла ведро снега, занесла и поставила на плиту, сняв специальным крюком один блин с конфорки.
– Надо же! Я, избалованная с малых лет братом, воспитывали меня словно принцессу, а вот теперь, здесь в этом глухом и затерянном месте, все элементы выживания вне цивилизации освоила. И оказывается вполне можно прожить и в первобытном быту.
Произнесла она.
Чайник закипел, заварила траву, что сказа мама, потом ещё сходила за снегом, добавила в ведро, а себе налила просто кипятка в глиняную кружку и вышла на крыльцо, постелив захваченный обрезок овчинного какого-то изделия, не приятно пахнувшим чем-то старым, но выбирать здесь не приходиться. Села и осторожно стала пить воду.
Вера сидела на крыльце, и чувствовала, что незримо с ней рядом всё также присутствуют мама и брат. Мамино поглаживание по голове она помнит всегда и сейчас она это чувствует. Чувствует объятие брата со спины, как будто бы она сидела не на овчинном обрезке, а на руках у брата. И как всегда он её успокаивал и ласково говорил ей на ухо.
«Тиши, тиши, осторожнее пей водичку, она горячая. Успокойся сестрёнка, поскребыш родителей наших. Моя маленькая сестрёнка, всё будет у тебя хорошо, потерпи, я найду выход для тебя».
Она слушала его и улыбалась, медленно пила воду, прислонясь головой к его плечу, как ей виделось.
Вначале ей казалось, она привыкла к душевной боли, вот, сколько уже её душа криком кричит. Сначала ещё дома, потеря мамы, и надо же ей ещё раз поехать в горячую точку? Хотя, что значит надо? Она хирург, а значит должна спасать людей. Папа сильно болеет, и не известно жив ли он сейчас. По всей вероятности, сообщили о крушении.
Ой, да, кто будет ему сообщать!?
А боль продолжалась. Боль по брату, тело которого лежит в морозном сарае, а душа его здесь, она вот сейчас чувствует ласковые объятия брата, его ласковый шепот, толи в ушах, толи в мыслях, и отступила острая боль по нему и по себе.
И как-то не понятно себя чувствовала, что-то хотело высвободиться в ней. За последние дни, ей казалось, боль утихла, но нет, она просто спряталась, где-то в глубине. Свернулась клубочком в глубине души, в самом потаённом местечке сердца спряталась, и ещё затаилась где-то в подкорке сознания.
Вроде бы успокоилась, но она чувствовала, боль ещё вернётся, выберется наружу. И возможно будет рвать израненное сердце на куски, впиваться, словно острыми коготками воспоминаниями, туманить мысли. Да, мысли и сейчас впиваются, раздирая мозг вопросом.
«Что будешь делать?».
Эта боль будет всегда со мной. Да и как выйти из этого?
Думала Вера.
Но слова брата, шептавшего в ухо ей, успокоили её. Она долго смотрела на звёзды, и она продолжала выискивать ту звезду, которую однажды нашла через телескоп, что так резко перевернула и изменила её жизнь, думала.
Моя звёздочка сияет. Ещё сияет, и как только я повелась на авантюру брата, полететь с ним на праздник, и познакомиться с его друзьями, ведь семестр заканчивался, экзамены же. Теперь уже всё равно, а он обещал незабываемый праздник. С кем-то познакомить хотел. А с кем?
Уж не с этим ли придурком? Она вздохнула.
Теперь вот тело Андрюши лежит в холодном сарае вместе с пилотом вертолёта, и ещё брат этого не сносного придурка сексуального. Лежат и полёживают, и им теперь нет дела до оставшихся живых.
И что они с ним так носились? С этим дорогостоящим Максимом? За какие такие заслуги?
А нас никто, наверное, уже не ищет. И, как всё будет дальше, неизвестно. Скудный запас продуктов ещё есть, благодарность тем, кто оставил этот запас.
По книгам она знала, всегда в таких охотничьих избушках знающие люди оставляют свой запас, уходя домой.
А, как найти дорогу к людям? Вот этот мучавший её вопрос.
«Не волнуйся. – Снова раздался голос брата в ухо. – Я помогу тебе, пока вас не найдут, я буду с тобой. А тебя я обязательно выведу. Потерпи немного, и вас найдут».
Она почувствовала снова его объятия. Послышался из избушки слабый зов или стон, а у неё вновь возникла неприязнь к нему.
– Пришёл в себя, придурок. – Прошептала Вера. – Пришибла бы, да грех на душу брать, себе дороже. Пусть бог рассудит.
Она вздохнула. – Охххх!
Вот только я не глупая и знаю, что и от такого насилия могут быть дети. И как мне быть?
Боль в сердце и отвращение вновь завладело ею.
Ну, как, как мне быть? Только лишь надеяться, что треклятые живчики были обессиленными и не успев добраться куда нужно и погибли.
Она поднялась, вошла в избушку, подошла к нему, посмотрела в его умоляющие глаза, где была боль и такая тоска, что в Вере проснулась какая-то жалость, а он тихо произнёс.
– Прости меня, Верочка.
Вера не ответила, подошла к столу, где до сих пор лежала распотрошённая аптечка, но, как говориться, ничего путного не нашла там.
– Антибиотик? Какой антибиотик? Тут кроме левомицетина ничего нет. Хотя он тоже антибиотик.
Тихо прошептала она, и прочитала инструкцию, удивилась, что его можно применять при многих заболеваниях.
– Но у нас рана, а не заболевание.
И решила, хуже от него не будет. И взяла сразу две таблетки, налила из чайника тёплой воды и поднесла Максиму.
Тот безропотно принял их в рот, с ложки выпил воды, прошептал.
– Спасибо, Верочка, прости меня.
Она вздохнула, но ответила.
– Бог простит.
Процедила настой травы, и стала поить его им. Потом спросила.
– Есть хочешь?
– Я тебя хочу поцеловать….
– Что? Не дослушав его, возмутилась она, а он быстро чуть слышно заговорил.
– Тебя, то есть твои руки поцеловать, прошу твоего прощения. Прощения, Вера. Прости меня. Прости меня за тот проступок.
Но Вера его не слушала, вновь обида захлестнула её.
– Я его спасаю, а ему другое подавай, дай полежу на тебе.
– Вера. – Слабым голосом произнёс он. – Ты не поняла меня, я ведь у тебя прощения прошу.
Но Вера не слушала, его, швырнула кружку с остатком отвара, продолжила.
– Ты, что уже включил меня в своё меню? Добавок к каше, как десерт? Ты вообще-то, как думаешь? Девственность, это вообще, важно?
– Не понял?
– Ну, как думаешь? Это нормально для девушки – потерять невинность до свадьбы? Не становится ли она после этого, ну, как сказать… гулящей?
– Ты, где воспитывалась? В монастыре, что ли? Хрипло спросил он.
– Нет, у папы с мамой, с братом. В нравственной семье.
– Да? Я бы этого не сказал. Ха, видел, как твой брат женщин менял, как перчатки.
– Брат это брат, а я это я. И не верю тебе, чтобы Андрей такое вытворял. Он мог общаться с женщинами, но, что до безконечных интимных интрижек, я не верю, он не на помойке вырос. Он был нравственным и у него была девушка, на которой он должен жениться в новом году, сразу после нового года. Не суди по себе всех, мажор.
Что с ней происходило, она не понимала, слёзы лились сами по себе, в груди всё клокотало и горело обидой. Но не осознавая почему, она всё же подняла кружку, налила ещё остатки отвара и села возле него и стала поить его с ложки. А его рука дрожа, вдруг потянулась к её лицу, и она не сразу поняла, что его палец заскользил по щеке, так дрожаще и нежно, что её пробила дрожь испуга или, что-то другое, ей не понятно, а это он просто стирает следы её слёз.
– Отдохни, Верочка, ты устала.
Тихим еле слышным голосом произнёс он, а она удивлённо застыла, смотрела и не могла ничего понять. Себя не понимала, зачем-то поправила ему подобие подушки, одеяло висело на проволоке, над печкой, сохло, он был укрыт попоной и куртками, пальто, которые она сняла с мёртвых тел.
«Им уже всё равно, а нам пригодятся»
– Ты права, Верочка. Прости меня, Андрей был действительно нравственным человеком, он меня и вылечил от моего безделья и праздного времяпровождения. Отдохни, я тебе столько горя доставил.
Произнёс он о смотрел ей в глаза умоляюще-ласковым взглядом.
– Да, да, но надо ещё принести дров. – Ответила она, всё ещё не понимая, что, но что-то всё же происходит между ними.
Она надела пальто брата и вышла на мороз, чтобы пойти в сарай за дровами, но стояла и долго смотрела в звёздное небо, произнесла.
– Бог мой! Сотвори такое чудо, чтобы никто во мне не зародился.
стояла и затихла, не шевелясь, продолжая смотреть в небо, смотрела, как падают звёзды. одна пролетела, за ней другая, а Вера стояла и смотрела задержав дыхание, загадав в мыслях.
«Вот если сейчас пролетит ещё, то нас скоро найдут».
Но вновь послышался зов из избушки и не дождавшись полёта следующей звезды, Вера прошептала.
– Да, чтобы тебя….
Но сразу умолкла, отгоняя последние мысли. Ведь если, что она останется совсем одна среди мёртвых тел.
Души-то уже вероятно улетели. Нет, брат ещё здесь, я его чувствую.
Она вздохнула и вновь произнесла.
Самые тёмное время наступает перед рассветом. А рассвет наступит скоро и что он мне принесёт, об этом подумаю потом, надо верить только в хорошее. Нас найдут или я сама найду дорогу к людям. Точно, надо и дальше пробовать, и искать самой дорогу к людям, а пока за дровами. И дрова-то уменьшаются быстро. И как быть? Но с дровами это ещё не конец, можно ломать ветки, а крупы вот заканчиваются.
****
Марьяна освободила руку, повернув Стефанию, а затем вытащила вторую руку из-под Избора, и чуть повернув его, и осторожно встала с кровати. Вытерла слёзы воспоминания, посмотрела на часы. Время было ещё шесть часов утра, она надела халат и, разглаживая затёкшие руки, тихо пошла из комнаты. Прошла на кухню, сполоснула чайник и налила свежей воды, поставила на плиту, включила газ, сама села за стол и стала смотреть в окно, ждала, когда закипит чайник.
– Ну и ночка у меня сегодня, всё всколыхнулось.
Смотрела в окно, там уже было залито солнечным светом, и он отражался и капельках на растениях, что оставил вчерашний дождь. И она вроде, как отдохнувшая, и вся боль, которую она снова пережила, отступила, стало легче, и произнесла.
– Здравствуй утро! Утро оздоравливающе меня, волшебное моё, здравствуй! Солнце, солнышко здравствуй! Новый день наступил, и новый день я возьму с собой счастье. Счастье. Остальное всё отброшу. Какое оно будет у меня счастье?
Сидела и с улыбкой смотрела в окно и вдруг там снова видела себя в том прошлом. Видела, как последующие дни пошли монотонно, делала ему перевязки, поила отварами, варила ему каши и кормила, стирала и кипятила тряпочки, что называла бинтами. Даже подстригла ему бороду немного, выровняла, насколько смогла. Вытащила свою расчёску, расчёсывала ему и бороду, и волосы на голове. И была горда собой, что ещё и парикмахерские зачатки, хоть не значительные, но есть.
А уж медсестра или санитарка она отменная. Смеялась она над собой.
И ходила по лесу, ища следы людей. Возвращалась уставшей, разочарованной, и вновь продолжала поить и кормить и прочее.
А он так мало ел, не было у него сил, но хоть отвары пил, да ещё корчась от горечи, принимал этот горький левомицетин, с любовью смотрел ей в глаза. Левомицетин заканчивался, его всего-то было четыре пластины по десять штук. Но возможно и хватить пичкать этим, пусть лучше отвары пьёт. Отвары полезнее. Думала Вера.
Ей было до слёз жалко его. Осталась тень от того бравого Максима, которого она встретила возле вертолёта. И в вертолёте, пока летели, до крушения она исподтишка старалась рассмотреть его. Ещё тогда у неё закралась мысль, не с ним ли хочет познакомить её брат? Но если это была деловая поездка, хоть и праздничная, то для чего её брат взял с собой? Действительно ли на балу её хотел показать и познакомить? А может, ещё с кем-то?
А Максим по-разному чувствовал себя. Были дни, когда он метался в жару, звал её, постоянно называл её имя, говорил ей о любви, как поймает её руку в своих не произвольных движениях, подносил к своим губам, целовал её шершавые руки, а она смущалась и думала.
Что ему там виделось?
Но, порой когда он был в забытьи, она говорила ему ласковые слова, успокаивала его, и клала холодные компрессы на лоб.
Мама раньше рассказывала кошмарные последствия операций раненых солдат, когда человек долго находился в бреду. И кого они зовут в бреду.
Максим постоянно звал её и иногда звал отца, как будто с ним разговаривал.
Вера задала вопрос своим мыслям, а вернее будет сказать, маме своей.
Она знала, мама, как и Андрей здесь рядом. Андрюша сказал, что только когда она найдёт людей, только тогда оставят её и они с мамой уйдут туда, где им надо быть, а сейчас они представлены к ней. Интересно кем?
Она задала вопрос.
– Почему он зовёт меня? Или ещё есть одна Вера, которую он действительно любит?
Андрей рассмеялся, а мама ответила.
«Зовут в бреду всегда того, кто ближе всего его сердцу. Если сердце любит, оно и будет звать любимую»
– Он никогда не звал маму свою. Почему?
«Я тебе ответила на твой вопрос. Ты для него всё»
Подумав над этим, Вера и произнесла своё осознание вслух.
– Скорее всего, это от того что он зависит от меня, а вовсе не любовь это.
«Тебе виднее, спроси своё сердце».
Тихо еле слышно прошелестела мысль мамы, но сердце Веры было закрыто, лишь иногда просачивалось что-то в маленькую щелочку. Возможно, это был свет любви, который всё растопит, только выпусти его. Но Вера не очень-то верила и часто повторяла себе:
«Это привычка, всего лишь привычка. Мы здесь просто одни».
В его метаниях, она всегда клала свои руки ему на грудь, в область сердца, а иногда по подсказкам мамы и на больные места.
Так ей подсказала мама, и самый первый раз она попросила Веру.
«Верочка положи свои руки на него, на грудь, где сердце»
– Зачем? – Спросила вера.
«Пропусти через себя исцеляющую энергию для его исцеления. Здесь нужен живой проводник. Тебе ничего не надо делать, просто расслабься».
Она так и сделала, и почувствовала, как ей в голову в районе темечка, что-то вошло, а ладони стало покалывать. Ей было интересно, как будто бы прошёл поток слабого электричества.
И через некоторое время, он перестал метаться, открыл глаза, и даже попытался, улыбнулся, а потом очень тихо произнёс.
– Верочка…. ты позвала…. меня…. я вернулся. Спасибо Верочка, я летел на твой аромат….
Больше он ничего не успел сказать, уснул. Уснул спокойным сном.
И так проходило время в хлопотах и в поисках следов людей. Иногда уходила далеко, ей казалось, что ещё чуть, чуть и найдёт людей, хоть какие-то следы цивилизации. Пророй, боялась заблудиться, но всегда голубоватая ниточка на снегу вела её назад к избушке. Вера радовалась, что не метут снега, нет метелей и буранов, стояла морозные, но ясные дни.
Морозов она не боялась, хоть порой и холодно бывало. В пальто брата тоже не очень согреешься, а в куртке пилота сломалась молния, и она не смогла её починить. Так и ходила в модных сапожках и шубке. А они не предназначенные для прогулки по дремучему лесу, но она не боялась, ведь она шла, а не стояла. И с каждым разом она быстро пробегала уже проторённую тропу, продлевала её дальше и дальше.
А любовь для каждого человека своя. Каждый чувствует её по-разному. У Веры что-то и было в сердце, но она не давала вырваться этому наружу, загораживала обидой и болью.
Однажды он спал, был вечер, она только вернулась с поисков дороги к людям. Она сидела и пила чай из трав бессмертника и зверобоя, что утром заваривала Максиму, напоила, а это остатки. Она подогрела и отлила себе. Взгляд её упал на свой дорожный чемодан на колёсиках. Ей стало смешно, как представила себя идущей лесом и тащила на колёсиках этот чемодан.
Она решила посмотреть, что там ещё осталось. Перебирая вещи, из пакета выпало платье шёлковое, нежно светло-розового цвета с красивой отделкой. Такое выбрал ей брат, он говорил, что в нём она затмит всех барышень. Ведь куда они летели, должен быть ещё и бал. А она так мечтала танцевать на настоящем балу, а не на простой дискотеке.
Она встряхнула платье, расправляя его, прислонив к себе и вдруг услышала.
– Верочка, надень, пожалуйста. – Она оглянулась, на неё смотрел Максим и снова попросил. – Надень, Верочка, я полюбуюсь тобой.
– Вот ещё! – Вспыхнула Вера.
– Пожалуйста, а то ты всё в джинсах.
– А в чем мне ходить по лесу?
– Надень. – Он так умоляюще смотрел на неё.
Вера подумала, подумала, прижав к себе платье и ответила.
– Оно теперь мне будет, наверное, велико, джинсы чуть ли не спадают с меня, ладно ремень Андрюшин есть.
– Ну и что. Надень, прощу.
– Ладно, отвернись.
Максим отвернул голову к стене, а она сняла с себя джинсы колготки и джемпер с тенниской Андрея и надела платье, подпоясала пояском сделанный бантом, расчесала волосы, вытащила пакет, в котором была шкатулка с несколькими драгоценностями, ведь она всё же готовилась к балу, и брат сам ей выбрал драгоценности. Жемчужное колье, нитка жемчуга для волос. И даже туфли надела. Сейчас она решила так.
Раз не попала на бал, так пусть он будет в этой избушке, забытой и людьми, и богом. Вот только танцевать не с кем. Она нарядилась, посмотрела в маленькое зеркальце из косметички и ужаснулась.
Какое ужасное лицо. Щёки были обморожены, ещё не восстановились, под глазами тень, губы обветренные поблекли, в общем, думала она,
«Краше в гроб кладут»
Но ничего, она всё равно найдёт дорогу к людям и всё восстановится.
Подвела губы помадой, что была в косметичке, больше ничего не стала делать с лицом. То, что есть, не исправить за один миг. Да и зачем? Осмотрела себя насколько могла и произнесла.
– Я готова, можешь повернуться.
Максим повернул голову, и улыбка восхищения растянулась у него и тихо произнёс.
– Верочка! Какая же ты красивая!
Вера улыбнулась, она не поняла себя, понравились ли ей его похвала и его восхищение. Может он приврал? Что же она не видит себя? Такая страшила. Но, что-то в сердце звякнуло, пока смотрела ему в глаза, а он не отводил взгляда, произнёс.
– Верочка, покружись.
Она смущённо, чуть постояла, вспоминая чтобы пропеть, какую песню, чтобы под неё станцевать. Ничего не приходило, как будто все песни выпали из памяти её. И она просто произносила напев.
– Тум, ба, па, тум, ба па, струится лощённый парке-е-ет….
тихо напела она, исполняя его просьбу, покружилась по прогнившему полу в маленькой избушки в танцевальных па вальса, напевая себе. И под мотив этого же вальса, просто пропела.
– Извини, я забыла слова, но, как будто всё было вчера, и я собиралась на бал.
Она остановилась, посмотрела на Максима, у того текли слёзы. А она продолжила.
– Мне брат обещал бал, и колье вот это подарил и платье новое, туфли.
– Да, бал должен быть, и он состоялся, только мы не попали на него.
С горечью произнёс Максим. – Извини, я в этом виноват, надо было мне послушаться Андрея.
– Что толку теперь хныкать, да извинятся. Отвернись, надо переодеться, мне не очень-то и тепло в этом платье. И идя к своей лавке, прошлась несколько шагов танцевальным шагом, и напела песню, что в этот миг посетила её.
– Де че плынг гитареле….
Стала снимать с себя украшения, как услышала.
– Ты без подобная, Верочка. Это какая-то пытка. – Произнёс он. – Быть рядом и не достать тебя, не дотронуться.
Вера оглянулась, строго посмотрела и жёстко ответила.
– Достаточно того, что я трогаю тебя, делаю перевязки, мою тебя и прочее.
– В том то и дело, мне от того ещё больнее.
– Всё прошло и всё остановилось. На что надеяться? Выживем ли?
– Верочка, не нужно зацикливаться на этом, нужно верить, нас найдут и надо идти в счастливое будущее. Не знаю, сколько мы пробудем здесь, но мы вместе, мы – наше счастливое будущее, и оно впереди.
– Это ты, что ли счастливое будущее?
– А, что не похож?
Он несмело улыбнулся, боясь своими словами всё разрушить, ту маленькую ниточку, которым ещё и мостиком не назовёшь.
– Хм. Будущее. Нет его. Отвернись, я переоденусь, дрова надо в печь наложить, а то скоро всё потухнет.
И все последующие дни пошли в прежнем режиме.
Продолжение следует....
Таисия-Лиция.
Фото их интернета.