В ту осень Роберт беспокоился не только о политике. Мисс Тэтлок, которую Оппи считал своей невестой, не слишком привечала кавалера. Всё чаще она молчала в ответ на его письма, ругалась на его подарки, — но при этом и расставаться не спешила. «Может, сомневается? Может, передумает?» На все ее капризы Роберт лишь улыбался — хоть иногда в глазах и мелькала грусть — и по-прежнему хотел отдавать ей все дни, как и этот.
Джин тоскливо улыбнулась. «Здесь в заливе бывают лебеди, красивое зрелище, особенно на закате...» Красиво... Как можно только и говорить, что об этой красоте и романтике — тем более когда в мире все больше странных и страшных новостей, как в Испании Франко? Или как Германия в прошлом году устроила этот... Как его... «аншлюс» Австрии? А Роберт всё о красоте... Аж тошно...
Но всё же Джин Тэтлок сидела не дома или в библиотеке, готовясь к будущим занятиям, а здесь, на траве, среди деревьев. Листва, пожелтевшая, уже сыпалась ковром вниз, прикрывая мелкие камни и траву. Из-за желто-зелёных крон деревьев виднелись волны залива, лучистые под медленно заходящим солнцем. «Стоило ли идти? Отвязаться, может, уже от него? Но он любит... А я — люблю?»
— Джин! Ты пришла!
Девушка, подавив вздох, встала и, расправив чуть примятое платье, обернулась на знакомый голос. Роберт, как будто особенно нарядный в тёмно-синем пиджаке и светло-серых брюках — «словно щёголь с афиши», — наконец пришел. «Наверно, не надо было мне так рано»... Сам её спутник, казалось, о чём-то тревожился, то убирая костлявые бледные пальцы в карман, то столь же спешно их вынимая. «И как он только умудрился не выронить букет?»
— Боже, опять цветы! Я же просила, не надо больше! — и все же букет оказался в руках насупившейся юной леди.
— Но ведь это твои любимые...
— Рада, что помнишь.
Холодность голоса девушки сбивала с толку; Роберт неловко сунул покрасневшую руку в карман.
— Лучше... Пойдем посмотрим на лебедей? — предложил наконец мужчина. Встреча и началась неловко, и продолжалась как-то тяжело — но отступать от намеченного Роберт всё равно не стал.
Джин тоскливо закатила глаза. «Нет. Всё-таки...»
— Пошли...
Разговор не клеился. Джин хмурилась, смотрела то на облака, плывущие прямо над ними и на мгновение закрывшие солнце, то на мягкую траву под носками туфель. Роберт, глубоко вздохнув, вновь нащупал в кармане пиджака заветную коробочку, сжал ее пальцами — как будто она могла потеряться.
— Это здесь!
Джин хмыкнула, уселась прямо на траву. Спутник, заметно более неловко, последовал ее примеру.
— Я... Хотел бы... — Роберт вновь замолчал, посмотрел в глаза Джин. — Будь моей женой!
Та покачала головой.
— Роберт... Нет. Мне только двадцать пять, а тебе уже за тридцать...
— Тридцать пять, — машинально поправил собеседник.
Джин усмехнулась.
— Аж тридцать пять... И эти стихи, цветы... Это вся любовь?
«Вся?» Роберт не сразу нашёлся с ответом. Конечно, не вся! Для Джин не жалко все цветы мира; и стихи... Разве не вместе тогда, когда за распахнутым окном мерно шумел дождь и холодный ветер грозился сорвать занавески, они читали «Разбей мне сердце», пока пламя камина в гостиной с треском пожирало поленья?
— Нет! То есть...
— Прости уж, но я хочу быть рядом с... Более серьезным человеком. Нам нужно расстаться.
Джин встала с примятой травы, ещё раз бросила взгляд на пруд, где один лебедь положил голову на крыло другому. Роберт не сразу понял, что сейчас услышал.
— Расстаться?.. А как же... Джин!
Девушки уже не было рядом. Букет остался на траве.
...Цветы остались на траве. Джин Тэтлок не оглядывалась на того, кто их принёс. «Теперь он отвяжется... Всё кончено?»
Кончено... Какая странная мысль. Три года Роберт оставался частью жизни — и вот теперь он уйдет. Да, он уйдет, забрав с собой неизменный запах табака, въевшийся в костлявые пожелтевшие пальцы и сухие губы. А ещё — те восторги о закате над Охо-Калиенте (Джин так и не успела съездить туда, в его Нью-Мексико); те цветы, которые он приносил всякий раз — и всякий раз слушал, виновато глядя на цветы, все упрёки, что цветов так много... и всё равно ведь упрямо приносил на каждое свидание...
Джин покачала головой. Роберт конечно неплохой — если не думать о его постоянном запахе табака, пепле сигарет на воротнике пиджака — неужели так трудно его чистить? — и совершенной оторванности от жизни. И эта его назойливость, прилипчивость сводила с ума. И ведь упрямый! И даже ревновать не способен: другой бы разозлился да ушёл, а этот погрустил — и как прежде. Даже если Джин не появлялась несколько дней.
— Привет! Тебя не было вчера... Всё хорошо? — Оппенгеймер, наверно, вновь полчаса тут расхаживал туда-сюда, смоля одну сигарету за другой и бросая суетливые взгляды то на часы — наручные, по последней моде — то на дома рядом.
— Отлично, — Джин наигранно усмехнулась, словно не замечая беспокойства во взгляде Роберта. — Танцевала с Кенеттом, потом с Брайаном...
— Вот как... — Роберт не сдержал грустный вздох — и только. «Как всегда!»
— А я вот принёс, — и снова огромный «веник» цветов, на который, наверно, ушла добрая часть зарплаты. Хотя когда это Роберт волновался из-за цен?
И глаза ещё такие...
Тэтлок обернулась, когда залив, лебедей и Роберта было уже никак не разглядеть. «Глаза ещё такие...» Джин не встречала до этого никого с таким же пронзительным и глубоким ясным взглядом. И какие яркие — точно голубое небо в самый полдень. Красоты ему не отнять; даже болезненная худоба, особенно заметная под костюмами, что явно ему велики, не портила Роберта. «Повезёт же его избраннице...»