ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Цель этого повествования оставить память о моих предках, их судьбах на основе рассказов и небольшого количества документов. К сожалению, многие документы были утрачены по различным причинам.
Возможно, кто-то прочитает из родственников. И общее назидание молодым – пока живы ваши близкие, побольше их расспрашивайте, записывайте, чтобы из поколения в поколение передавать истории своих семей. Нашего общего клана. Крепка семья, крепка и наша Родина – Россия!
МАТЕРИНСКАЯ ЛИНИЯ.ЧАСТЬ I
ПРОЛОГ
В станице Новопокровской стояла летняя кубанская жара 1955 года. Хоронили 96-летнего Стефана Даниловича Меренкова. На 96-м году жизни подковывал лошадь, та вырвалась и лягнула его в грудь. Двумя днями ранее выпил со своим любимцем-внуком Валентином по рюмочке и вскоре клан Меренковых осиротел…
- Папашенька, да на кого ж ты нас покинул? И-и-и…Аришка! Ты борщ солила? – громка крикнула его 60-летняя дочь Груша своей младшей на два года сестре. В дальнем углу двора, спасаясь от зноя, в тени под кроной дерева, гомонили его взрослые внуки и внучки. Они изредка притихали, но, в основном, хохотали, провожая в последний путь своего деда-весельчака.
- Вульса, братка, ещё чего-нибудь? – заливалась громче всех дочь Груши, Раечка. Потом хваталась за уже сильно выступающий живот, отходила в сторону и что-то нашёптывала своему будущему ребёнку, долгожданному первенцу. Вульса(Валентин – младший, а теперь и единственный сын Ариши), 28-летний смуглый красавец был гордостью клана Меренковых. «Учится в Москве, в ГУМе, на журналиста!» – говорили они с пафосом станичникам, путая аббревиатуру Московского Государственного Университета им. М.В.Ломоносова (МГУ) и Государственного Универсального магазина в Москве (ГУМ).
СТЕФАН МЕРЕНКОВ
Стефан Данилович Меренков, русский крестьянин Орловской губернии обосновался в станице Новопокровской Ставропольской губернии(ныне Краснодарский край), когда земля уже была бесплатно распределена между жителями села, ставшими казаками, при преобразовании в станицу в 1848 году.Чтобы стать казаком,необходимо было иметь определенный капитал для выкупа земли из фонда общественного перераспределения, содержания ее,сельхозорудия и инвентарь на военную экипировку, двух строевых лошадей с амуницией на каждого военнообязанного мужчину , на отчисление налогов. Этого у него не было. Поэтому оставалось заниматься каким-нибудь ремеслом или батрачить у зажиточных станичников. Вместе со своей женой Проней, нажили 19 детей. Из них – 12 умерли в младенчестве. Она была светловолосой красавицей по фамилии Кофан, не то Кофман, не то Кохан. Или немкой, или украинкой, еврейкой вряд ли, так как батрачила по богатым семьям и побиралась свинными ножками, ушами, хвостами, «пяточками». Варила из этого холодцы. Кормила свою ораву и за символическую плату таких же бедняков или выменивала на какую-нибудь надобность. Их сыновей и дочерей так и называли – «холодчихины дети», которые чуть повзрослев, начинали батрачить в богатых казачьих семьях. Мыли посуду и полы, чистили во дворах базы для животных, присматривали за малолетними хозяйскими детьми. Ведь хозяева дни и ночи трудились в сезон на полях. Как пример, за одно лето маленькая Ариша, за то, что нянчила господских детей, заработала деньги, которых хватило на покупку отцу тулупа, душегрейки и ещё по мелочи.
Стефан был рыжий, худой, но жилистый мужик. Работал подсобником при кузнице. Выращивал табак-самосад, плёл верёвки из конопли, заросли которой были во дворе и на огороде, для себя и на продажу. А тоненькая верёвка заменяла ему хирурга-стоматолога. Заболит зуб, он обмотает один конец веревки вокруг него, завяжет, а второй конец – к дверной ручке. И сидит, продолжает плести веревки. Рванет кто-нибудь дверь – и зуба, как не бывало. В кармане у него были всегда свой табак и бумага для самокруток, четвертиночка собственной самогонки, а позднее и «конхветы» ( монпасье, подушечки) для многочисленных внуков.
ГРУША МЕРЕНКОВА
В 1911 году обвенчалась с выходцем из Курской губернии Андреем Некрасовым.В 1912 года Груша вынашивала своего первенца, а её мать – восемнадцатого ребенка. И стеснялись друг друга из-за своих беременностей. Обе родили сыновей. Груша – 4 августа Алексея, а ее мать – Николая ( раньше или позже?) А в 1914 году Андрея Некрасова призвали в армию, в связи с началом Первой мировой войны и вскоре убили. Молодая 20-летняя вдова осталась на руках с двухлетним Лёней.Она не верила в то, что муж погиб и частенько приходила на железную станцию в надежде встретить, наперекор судьбе, живого мужа. Но чуда не происходило. Нищета, безысходность, отчаяние стали постоянно преследовать Грушу… Но после революции 1917 года её жизнь круто изменилась, она активно включилась в круговерть по перестройке страны, все равно, надеясь встретить своего мужа. Но время шло...
А в начале 20-х годов она стала завсегдатаем на железнодорожной станции Ея, которая располагалась в станице, таская с собой подросшего сына, уже и по делам революции. Груша могла уехать на несколько дней в город Сальск, который располагается за 100 км и оставить Лёню под присмотр семьи младшей сестры Аришы. На станции часто появлялся красивый шатен с пышными усами. Холостяк, в возрасте далеко за 30 лет, так, что ему светило остаться на всю жизнь холостяком. Он всем сердцем привязался к кудрявому, светловолосому полубеспризорному ребёнку, которого частенько видел на станции. Это был Дмитрий Васильевич Сериков.
ДМИТРИЙ СЕРИКОВ
В конце XIX века русский крестьянин Воронежской губернии Василий Сериков, сын Либоли, взяв жену, дочь Татьяну и сына Митю, направился с незавидным скарбом искать лучшую долю на благодатной Кубани. В деревне, где они жили, были все Сериковы. И, чтобы как-то отличать свою родовую ветвь - от другой, они ориентировались на прозвища. Отец Василия частенько употреблял в разговоре выражение «Либо ля…». За это и прозвали его Либоля.
На подъезде к станции Ея, Татьяна и маленький Митя стали круглыми сиротами. Родители умерли в дороге. А дети обосновались в станице Новопокровской. В 1914 году , 29-летний Дмитрий отправился на Первую мировую войну. Воевал на австрийском и турецком направлениях. Попал в плен к туркам. Пленных держали в тигровой яме, из еды бросали только, обглоданные собаками, кости. Но им удалось бежать. Дмитрий вернулся в Новопокровскую. Плен дал о себе знать.У него не осталось ни одного зуба и оглох на одно ухо. Несмотря на то, что стал носить съёмные зубные протезы, будучи молчуном, он стеснялся своих дефектов, особенно в общении с женщинами. И Лёня стал светлой отдушиной в его жизни. Дмитрий работал в артели сапожником вместе с Кузьмой Саплиновым, который и познакомил его с матерью Лёни – Грушей.
КУЗЬМА САПЛИНОВ
На Аришу Меренкову положил глаз Кузьма, сын иногороднего, но уважаемого человека в станице: Фёдора Ивановича Саплинова (Саплина), выходца из Курской губернии. Он был прекрасным садоводом, выращивал саженцы деревьев и кустов, продавал их, консультировал станичников по выращиванию тех или иных культур, снабжал саженцами. При встрече с ним, даже зажиточные казаки, приветствуя его,в знак уважения, приподнимали картузы. Это дорогого стоило для иногороднего, безземельного.
Ариша была красавицей, с классическим греческим профилем и заметно выделялась среди, в общем-то симпатичных Меренковых девок. «Как подступиться? Удивить? Чем выделиться среди других парней?» - терзался мыслями Кузьма.
-А ты оденься по приличней, возьми гармошку, да попозже подойди к их дому и заиграй! Хозяева услышат, выйдут, ну ты всё и объяснишь,- учили Кузьму приятели. Так он и сделал.
В одиннадцать вечера он был у дома Меренковых. Растянул меха гармошки и заиграл задорную песню, тут же подхваченную хором собак из окрестных дворов. Как на грех, в это время проезжали дежурные казаки, которые следили за порядком на улицах станицы. Полиции в станице не было. Казаки сами управлялись, в том числе и за соблюдением режима тишины после 23.00. «Что делать?» - мелькнуло в голове у Кузьмы. – «Поймают, посадят, завтра отправят к атаману, а затем – позорная публичная порка». Не долго думая, незадачливый жених быстро перепрыгнул через забор и полетел вниз, обливаясь холодным потом…Плюх!
- Да, куды ж он делся? Был же тут.- удивлялись казаки, они посмотрели во двор, но никого не увидели. На шум вышел хозяин. Урядник попросил у него воды.
- Да, вот же колодец около забора! Ведро вон стоит, – ответил хозяин. - Вот бабы! Опять не накрыли крышкой! –серчал он.
Кузьма вынырнул из воды, погоревав об утопленных новых калошах, стал цепляться за выступы горловины колодца, пытаясь как-то выбираться на волю из водяного плена. Разговора казаков с хозяином он не слышал. И вдруг – бац! Из глаз аж искры посыпались. Он нырнул под воду. Казаки попив воды, поблагодарили хозяина и уехали. А Кузьма весь мокрый, без калош поплёлся домой после не удавшегося «сватовства гусара». Отвоевав на Первой мировой войне, он с радостью встретил революции 1917 года, предоставившие небывалые шансы голытьбе. Женился на 22-летней Арише. «Перестаркой» взял, подтрунивал он над ней. Но грянула новая война. Как и большинство бедняков в Гражданскую воевал в рядах Красной Армии. Тяжелораненый в ногу, он вернулся домой. Но вскоре в станицу вошли белогвардейцы Первой Добровольческой армии (командующий, генерал А.И.Деникин). Комдив, генерал И.Г.Эрдели приказал расстрелять красноармейцев. Схватили и Кузьму. Расстреливали по 10 человек. Его вывели в третьем десятке. Станичный атаман пристально посматривал на часы. Стоп! 12.00. В соответствии с принятым соглашением, власть оккупационных войск закончилась. Восстанавливалось атаманское правление. Своею властью станичный атаман заменил расстрел на 50 ударов шомполами. Порядка полкилометра прополз Кузьма и у порога дома выплюнул окровавленный чёрный кусок.
- Изверги! От боли язык откусил, - заголосила Ариша. Но, чтобы не кричать, он зажал в рот козырёк картуза, который и превратил в кровавое месиво.
Жизнь стала входить в мирное русло. Но в марте 1921 года случилось редчайшее явление для этих мест – сильное наводнение. Мирная, спокойная, степная река Ея вышла из берегов. Вода всё прибывала и прибывала. Как под гипнозом глава семейства, Фёдор Иванович не хотел покидать родной очаг. Спасаясь от наступающей воды, которая стала вровень с крышей, он до последнего момента хватался за трубу, как будто, стараясь вырвать хату из разбушевавшейся ледяной водной стихии. Его еле успели снять, подплыв на лодке. После этого он тяжело заболел и умер. Вода отступила, но «съела» большую часть сада и огорода. Кузьма Федорович построил новую хатку, которую вместе с ним и женой Ириной Стефановной обживали уже четверо их детей: дочь Шура ( 1921 г.р.) и трое сыновей – Михаил( 1921 г.р.), Виктор ( 1923-1925 г.р.) и Валентин ( 1 ноября 1926 г.р.).
РАЕЧКА СЕРИКОВА
Началась коллективизация. Груша Серикова была одной из активнейших краснокосыночнец: безжалостно раскулачивала зажиточных казаков, создавала на их землях колхозы. Страшен бедный и голодный человек в слепой ненависти. Не имея даже элементарного простенького нательного и постельного белья, укрываясь спать мешковиной, она честно трудилась во имя светлого будущего от зари до зари в поле. За своё усердие она была вознаграждена Советской властью. К тому времени у Сериковых было трое детей, двоих из них, они нажили вместе с Дмитрием Васильевичем (Владимир – 01.08.1924 гола, Раиса – 01.10.1927 года). Агриппине( Агрофене – по разным документам) Стефановне с семьёй выделили большой, по тем меркам, дом с частью подворья. Хозяином являлся один из богатейших людей станицы, производитель кожевенных изделий Нехорошев, которого раскулачили и выслали вместе с семьёй в холодные края. Остальную большую часть подворья разделили ещё на четыре двора, где активные, но беднейшие участники колхозного движения стали строить свои не хитрые хатёнки.
Лёня (Алексей Андреевич Некрасов) вырос. Окончил Краснодарский дорожный техникум. Его направили на Дальний Восток. Там строил дороги в районе города Ворошилов ( ныне Уссурийск) Приморского края. В 1935 году женился на местной и вернулся в Новопокровскую. Привёз с собой жену Верочку (Вера Даниловна Иванец , 26.08.1916 года) - красивую, стройную, высокую, с двумя тёмными толстыми косами.
Сына Володюшку оберегали от повседневных домашних дел. «Ему надо учиться!» - говорили родители. В хорошую погоду он брал какую-нибудь книжку, гамак, спускался в прекрасный сад, который находился внизу большого огорода около речки, обустраивался там, читал и постоянно что-то жевал.
Раечка росла шустрой, боевой девчонкой, предоставленная фактически сама себе. Но на её хрупкие плечи ребёнка уже возлагалось немало обязанностей по дому. Мытьё дощатых не крашеных полов в огромном доме и обуви. Особенно ей доставалась во время дождливой погоды, когда друзья Лёни и Веры собирались у них. Порядка 20 пар приходилось перемывать, пока они веселились в доме.
Единственных лакомством у младших была макуха( жмых из семян подсолнечника) и латутики( типа лепёшек, которые пекла им Груша). Делил Володюшка. Он тщательно вымерял латутики, прикладывая один к другому. И тот, который казался ему больше, оставлял себе.
- А у меня больше! – говорила, униженная и обиженная этой процедурой, Раечка.
- Дай сюда! – Володя вырывал из рук сестры латутик и начинал перемерять фактически одинаковые лепёшки.
- А у меня опять больше! – заводила брата Раечка.
Так могло продолжаться до бесконечности, пока издёрганная мать не начинала «благословлять» обоих тряпкой и, глотая слёзы, чтобы не видели дети, уходя в другую комнату, приказывала:
- Володька – за уроки! Райка – мыть обувь!
Володя показал кулак сестре, та в ответ – язык. И конфликтующие стороны расходились к местам исполнения своих обязанностей.
Но вот и наступило знойное кубанское лето. И жизнь станичной детворы переместилась на речку.
- Я пойду на речку, а тебя мамка не пустит, потому что у тебя вши заведутся, - подтрунивал Володя сестру.
- Мам, можно я пойду на речку?
- Я тебе пойду! Вон какие пышные волосы! Вши заведутся, тогда, что мне с тобой делать?
- А если я на лысого подстрегусь, как Володька, тогда можно?
- Можно, - усмехнулась мать.
Чуть свет, как обычно, Агриппина Стефановна отправилась на работу в колхоз, затем Дмитрий Васильевич – в сапожную мастерскую. Когда солнышко стало припекать, Володя, поддразнивая сестру, стал собираться на речку, а Рая двинулась по направлению к «Саплиновой мотне» - так называлось называлось место на стыке улиц Кубанской и Калинина, где огород треугольным полуостровом далеко врезался в реку Ея. Там жил с семьёй её крестный Кузьма Федорович Саплинов.
- Крёстный, а ты можешь меня постричь на лысого? – не успев открыть калитку, увидев его во дворе, закричала Раечка.
- Запросто! А не жалко такую красоту? – искренне спросил Кузьма Фёдорович, любуясь густыми, длиною до попы волосами.
- А чего это, ты, дочь, удумала?
- Купаться хочется, а мамка не разрешает, говорит: « Вши заведутся!»
- М-да! Это дело надо обмозговать, - сказал крёстный. Сходил за шилом, проткнул им догорающую цигарку и со смаком затянулся.
- Ты не думай, крёстный, она разрешила, правда!
Кузьма Фёдорович докурил «бычок», отнёс на место шило и пошёл в хату. Оттуда вынёс опасную бритву, мыло и кружку с водой. Вытащил из брюк кожаный ремень, сделал из него кольцо, набросил на частокол и начал точить бритву.
- О! Мать её, чёрт! Ножницы забыл! – проворчал он, прихрамывая на раненую ногу, сходил в хату за ними.
- Может, не будем? А?
- Ой, крёстный, быстрей! Купаться хочется!
И упали на землю чудесные, бывшие косой, волосы. Кузьма Фёдорович обкромсал голову ребёнка, оставив лишь небольшие кустики волос. Намылил помазком и начал брить. Напослёдок, обмыв голову водой и вытерев полотенцем, он сдал работу:
- Готово! Беги!
- А ребята где?
- Да где ж им быть? В речке!
На речке её сначала никто не узнал, пока она не рассекретилась.
- Ну, мамка тебе даст! – злорадствовал Володя.
- Ничего не даст! – парировала Рая, барахтаясь в взболомученной, грязно-жёлтой воде. Она наслаждалась купанием, уже не опасаясь за то, что могут завестись вши. От всех пацанов она отличалась ярко блестевшей на солнце лысиной. И солнце на ней отыгралось. «Полуварёная» пришла она домой. Родителей и Лёни с Верой не было. Володя уже был в саду и как обычно, читал. Голову Рае пекло, щёки горели, глаза слезились. Она была похожа на рака, который сбросил во время линьки старый панцирь, а его поймали и сварили. Рая намочила тряпку, сделала из неё импровизированную чалму и улеглась. Её бил озноб. Вскоре начало смеркаться, пришёл отец.
- Отдыхаешь, головку помыла? Ну, отдыхай, радость моя, - сказал он и пошёл во двор справляться.
- Где эта? – раздался громкий, срывающийся на писк, голос матери.
- Митьк! – звала полуглухого мужа надрывным, но командным голосом, выработанным на многочисленных собраниях и митингах.
- Иду, иду! Слышу! Пущай поспить наша радость. Головушку помыла.
- Гадость это, а не радость! – распаляясь, кричала мать.
- Тише! Охолонь чуть! - спокойно, но твёрдо сказал он.
- Гомбалищь, гомбалишь от зари до зари, а эти подкулачники каждый раз пытаются укусить. И этот дурак ещё Аришкин, кум преподобный…
- Да, что случилось?
- Иду с правленья, - чуть успокаиваясь, начала свой рассказ Агриппина Стефановна, - а тут эта, подкулачница Кавуниха кричить: « Да что ж вы делаете, антихристы? Креста на вас нету, окаянные! Баб усех порешили наголо побрить! Бестыжие!» - А я стою глазами лупаю:
- Ты что, старая, совсем в своей ненависти к Советской власти из ума выжила?
- Да я, слава Богу, не выжила. Куманёк твой , бисово семя, говорил. Начальник же. ( На заре коллективизации в станице было 17 мелких колхозов. До укрупнения, один из них возглавлял Кузьма Фёдорович, Агриппина Стефановна – другой из них. Прим.).
- Да, что говорил?
Во время пересказа она опять начала распаляться.
- Говорил: «Бабы! Знаете, что для вашей пользы Советская власть придумала?» А стоим зли майдана, наши казачки, а не ваши, беспортошные.
- Ну, ты, полегче, - говорю ей, - старая гадюка! Говори толком!
Кавуниха «проглотила» оскорбление, но запомнила. Зло, сверкнув глазами, продолжала:
- Дык вот, шо сказал: « У Советской власти трудности с мылом, а вшей много, но поскольку проку с них никакого нету, молока не дають, не доятся, принято решение усех баб постричь и побрить наголо. Я у Грушки, по кумовству, узял подряд и сёдня обрил свою крестницу. Щас пойду куплю поболе мыла и, пока есть время, пойду обривать Аришку, а то завтри буде охфициальное оповещение, то работы будя не впроворот.
- Один балаболить, а другие слухають, - зная юмор кума, говорю Кавунихе. А та говорить:
- Дык и мы подумали, шо балаболить, посмеялись, ды разошлись. А давеча глядь, Райка твоя прошмыгнула на ваш двор лысая, как коленка.
- Я ей щас устрою, - закончив пересказ мужу, ринулась в дом. Дмитрий Васильевич от души рассмеялся, обнажая свой беззубый рот, наполовину прикрытый пышными каштановыми усами. И устремился следом за женой для защиты дочери. Раечка слышала разговор родителей, не очень понимая смысл его и, возможные, последствия для неё. Одновременно её «бил» озноб и страх пред материнским наказанием. Пред родителями она предстала вся в слезах, с опухшим и красным от солнца лицом и лысой головой в волдырях водянки.
- Мамочка, ты же мне разрешила. Я же человек. Мне тоже хочется купаться. Я же всё-всё делаю. Почему ты меня не любишь? Лёню с Володькой любишь, а меня нет…
Мать прижала к своей груди «горящую» дочь и слёзы ручьём потекли по её щекам. Она вспомнила своё детство в нищей семье, как ей доставалось, как старшей среди братьев и сестёр…
- Доченька, моя, - успокоившись, собравшись с силами и мыслями, сказала, - вот посмотри на мою руку, все вы у меня, как три пальца на ней, какой не порежь – одинаково больно. Будут свои дети – тогда поймёшь и узнаешь, каково это!
В комнату вошёл Володя, хотел что-то съехидничать, но встретившись глазами с матерью, быстро прошмыгнул в другую комнату.
- А где Лёнька с Веркой? Та ни черта не делает…
- Ну, чего ты, Груш? Сама ж знаешь, в каком Верочка положении.
Она посмотрела добрыми глазами на мужа, поглаживая притихшую дочь и, что с ней редко бывало, не приказала ему, а попросила:
- Принеси постного масла. Смажу её. Вся горить.
Дмитрий Васильевич незаметно вытер глаз и вышел.
- А твоему крёстному – я не знаю, что завтра сделаю! – в сердцах сказала Агриппина Стефановна. Раечка впервые за вечер хихикнула.
На следующий день Кузьма Фёдорович «получил на орехи по полной программе». Но со временем страсти улеглись. Волдыри на голове у Раечки зажили, но она продолжала не расставаться со своей любимой лентой, которую ей вплетали в косу. Тольку теперь её повязывали вокруг головы, почти, как бинт, раненому в голову бойцу.
…Ранним зимним холодным утром,13 декабря 1936 года Груша стала выгонять своих домочадцев из дома. Не успев одеться, все «вылетали» на улицу, спросонья не поняв, что произошло. Лёня побежал через дорогу укрываться в женское общежитие:
- Что, «петушок», прилетел в свой курятник? – смеялись девчата, - Выгнала твоя? Привёз чёрти откуда? Своих мало?
Многие из новопокровских девчат не простили ему женитьбу.
- Да мать чего-то взбесилась, - сказал их «петушок».
А в это время «взбешенная» мать помогала выходу на свет своей первой внучке,Лёниной дочери, которую назвали – Эллочка.
Так Раечка стала ещё и нянькой. Шло время и пришло то, когда у мальчишек и девчонок начинает появляться взаимный интерес. И у неё появился «жених». Огненно-рыжий, маленького роста, Петька. Он свою любовь выражал очень своеобразно. В школе, на перемене он подбегал к Раечке, кричал: «И-го-го!». Подпрыгивал, ударял себя пятками по ягодицам и «скакал» дальше. Самое большое, чего удостаивался «жених» от Раечки - это было: « Дурак!». Но юного скакуна-ухажера это не смущало, он продолжал оказывать свои оригинальные знаки внимания. Буквально, не давая проходу, окончательно «достал» её. Когда предупреждения Раечки о прекращении таких выходок на Петьку не подействовали, «невеста» решила проучить его своими более жестокими способами и сделать ему последнее острое предупреждение в прямом смысле.
Петька сидел в классе за партой впереди Раечки. Все встали, чтобы приветствовать учителя, вошедшего в класс для проведения очередного урока. Когда поздоровавшись с учащимися, преподаватель разрешил им садиться, Раечка мгновенно поставила в расщелину Петькиного сидения металлическое перо острием вверх, из тех, которыми писали в то время, вставляя в ручки. Раздался страшный крик, и зажимая рукой ягодицу, Петька выскочил из класса под общий хохот. Раечку не разоблачили, а Петька мужественно перенес боль и унижение.
Запала парню в душу девчонка. Они жили на одной улице, через пять дворов. Однажды зимой, возвращаясь из школы, Петька догнал Раечку, выхватил у неё портфель, и, издав, известный нам «боевой клич», подпрыгнул и побежал вперёд с двумя портфелями. Но он быстро был настигнут ею. Раечка вырвала свой портфель, сбила им с ног Петьку, навалилась на него, разорвала его старенькие штаны и голой задницей посадила на снег. А сама побежала домой, бросила портфель и умчалась кататься с горки, прихватив с собой дощечку, чтобы прикладывать под «заднюю точку».
Вечером вся в слезах, стесняясь, бедненько одетая (такая же, из иногородних) пришла к Раиным родителям мать Пети .
- Что случилось? – спросила Груша.
- Укороти, Стефановна, свою Райкю. Сёдня у моего Петра порвала единственные штаны и голым задом посадила у снег. Ему тепереча и не в чем в школу ходить, - искренне сказала женщина и зарыдала.
- Где эта гадина? Лёней люди не нахвалятся( он в то время работал дорожным мастером), Володюшка отличник и гордость школы, а эта – жандармский выродок.( Груша во время ссор, время от времени, припоминала Мите его дореволюционную фотографию с аксельбантами).
- Будя, будя, - вступился за дочь отец и многозначительно посмотрел на жену.
Груша «осеклась».
- А пусть не женихается! – откуда не возьмись, послышался голос Раи.
- Щас я тебя женю, - сказала Груша, схватила мокрую тряпку со стола и успела пару раз «пройтись» по спине и плечам дочери, прежде чем отец вырвал у матери тряпку и увел дочь в другую комнату.
- Не переживай дюжа, - сказала Груша соседке, - Щас принесу тебе Володюшкины брюки. Они ему малы, а твоему Петьке как раз будут. И она вынесла брюки, которые были, как новые.
- Володя – мальчик у вас аккуратный. Я усегда им любуюсь, - сказала соседка, - Уж и не знаю, как тебя благодарить, Стефановна, - кланяясь, сказала соседка и ушла .
- Извиняй нас, - крикнула ей вдогонку Груша.
- Ничо, ничо, - отозвалась та.
… Каждый новый год, даже полгода меняют девочку в её стремительном развитии, приближая к влюбленности, любви, материнству.
В мае 1941 года, придя к своей подруге Лиде Купиной, Рая заметила, что как-то по-особому, не как раньше, стал на неё смотреть старший брат Лиды, 17-летний Володя. И она стала замечать у себя какую-то стеснительность и, не понятные до сих пор, волнительные ощущения. Рае шёл 14-й год.
Леня продолжал строить дороги в Новопокровском районе. Семья его выросла. На свет появились ещё две доченьки-погодки: Ася(1938 года) и Лена(1939 года).
Володя заканчивал школу…
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)