И синело, ёжилось от холода болезненное, слабое зимнее утро. Мама собиралась на рынок, Кристина обжигалась чаем и торопилась в школу. Промелькнули, сменяя друг друга, словно безрадостные декабрьские дни, скучные уроки.
После Кристина гуляла по городу. Полюбовалась красавицей-рекой, крепко спавшей под толстым белым одеялом. Поздоровалась с заснеженным стадионом, напоминавшим торт со взбитыми сливками. Потолкалась в толпе народа на центральных, ярких и громких в этот декабрьский день улицах. И оказалась в своём дворе. Пустынном, зимнем.
Старые качели неумело подпевали легкомысленным песенкам кокетки-зимы. Хмурился ободранный зелёный дом. Разминали затёкшие суставы старые, побитые жизнью деревья. Качели быстро наскучили Кристине, и она пошла в домик чудес. Так Кристина называла наскоро сколоченный из досок сарай. По вечерам там собирались старшеклассники из окрестных домов. Смеялись, ссорились, иногда дрались. В такие минуты Кристина обходила обитель сказок стороной. Но теперь в четвёртом часу дня домик казался тихим и невинным.
И звенели, звенели невидимые грёзы. Колокольно-серебряные, едва уловимые. Кристина прикрыла глаза. И увиделись ей белые старцы на лесной поляне, таинственный, жутковатый корабль в тумане, лиса цвета первого снега с пронзительными синими глазами. Небывалая, невиданная лиса, сотканная из зимних грёз, осколков мечты и туманных, рассветно-брезжущих воспоминаний раннего детства...
Пустая бутылка из-под пива жаловалась на жизнь одноразовому шприцу. Синяя лента, выпавшая из причёски какой-то старшеклассницы, с презрением косилась на них. Занятая мечтами и фантазиями, Кристина не сразу заметила девчушку лет двенадцати или тринадцати, скорчившуюся в углу сарая.
В её длинных вьющихся чёрных волосах кричали, не могли накричаться алые ленты. Поблескивала в полумраке лакированная черная курточка. Таинственно мерцали сапожки цвета зимнего предрассветья. И лихорадочно горели огромные тёмно-карие глаза.
- Ты кто? - опешила Кристина. - И что тут делаешь?
- От отца прячусь, - голос у девчушки был приятным, мелодичным, заклинательно-змейным.
- Он пьёт? - Кристина выросла на одной из самых неблагополучных улиц города и наслушалась от ровесников и ребятишек постарше печальных, социально-донных историй.
- Нет. Он хочет, чтобы я сегодня применила свои способности. Проникла в комнату на пятом этаже и посмотрела на младенца, который лежит на подоконнике. А мама этого мальчика ходит по комнате и слушает музыку, - на скулах у девчушки зажёгся нездоровый румянец. - Малыш плачет. Ему очень холодно. Мама его не хочет. Хочет, чтобы его не было.
- Как это хочет, чтобы его не было? - Кристине стало не по себе. - Она же его мама.
- А вот так. Она его ненавидит, потому что он постоянно плачет. А к ней ходят гости. Он... - девчушка никак не могла подобрать нужное слово. - Помеха. Вот. Папа говорит, что ей нужно помочь. А я не хочу. Мне кажется, это неправильно.
Черноволосая закрыла лицо руками и разрыдалась.
- Ты не плачь. Можешь сказать, что у тебя не хватило... Как его? Способностей. И ты не смогла проникнуть в ту комнату. Тебя как зовут? Сколько тебе лет? - Кристина говорила довольно бессвязно, но её успокаивающие интонации подействовали на девочку в чёрной курточке.
- Я - Сима. Симона. Мне скоро тринадцать. Раньше всё делала моя старшая сестра Смилла. Но она пропала. Папа говорит, её уничтожили Добрые. Теперь я должна работать вместо неё. А я не хочу! Не хочу! - Сима всхлипнула.
- Пойдём поиграем в догонялки. А папа посердится и перестанет, - Кристина схватила Симону за руку и потащила за собой. И удивилась, какая холодная у её новой подруги рука. - Меня Кристиной зовут. Я живу на пятом этаже. В маленькой-премаленькой комнатке. Я, мама и мои куклы Лера, Наташа и Оля. И плюшевый мишка Одноглаз. Мама продаёт одежду на маленьком рыночке. А папы у меня нет. Он от нас уехал, когда я маленькая была. Я его не помню. Он иногда маме письма шлёт, а она их рвёт, не читая. Мама говорит, что он предатель. И у него другой сын родился.
Так, болтая, девочки дошли до качелей. И взмывали, взмывали в небеса под пение кокетки-зимы и хриплый скрип. После играли в прятки. Кристина ни разу не смогла найти юркую и изобретательную Симону. А потом начало темнеть, и Кристина засобиралась домой.
- Встретимся завтра на этом же месте? Да, Симона?
И черноволосая кивнула.
Дома мать отругала Кристину за то, что она шатается по дворам до темноты и не учит уроки. Под это голубинно-скучное воркование Кристина глотала жидкий безвкусный суп и пила какао, разбавленное водой. После воевала с тетрадками, книгами и ручками и учила поэму про какого-то Власа-лоботряса.
***
И синело, ёжилось от холода болезненное, слабое зимнее утро. Кристина с мамой ёжились тоже. Ржаво проскрипела дверь подъезда. И заскрипела в тон ей старушка Аграфена, жившая по соседству.
- Здравствуй, Света! И тебе привет, Кристиночка! Как учишься? Одни "двойки", небось? Ох, Светланка, что я тебе расскажу. Знаешь Олю с пятого этажа?
- Приблизительно, - передёрнула плечами мама.
- Так вот она же ужас какая гулящая. С тринадцати лет с парнями таскалась. А после смерти родителей и вообще в разнос пошла. Родители у неё суррогатом каким-то отравились. И вот родила непонятно от кого. Сама говорила, что хотела в роддоме оставить малыша. Да на пособие польстилась. И вот мне телефон понадобился. Пошла к ней звонить. Она вся такая... странная. Ходит по комнате в куртке и шапке, окно настежь. А на подоконнике малыш. Уже и плакать не может еле-еле попискивает. Ну я побежала к Клавке на первый этаж. Она - к подружке в соседний дом. Вызвали "скорую" и милицию. Малыша врачи забрали, а эту... как её и назвать-то? Под стражу. Это же надо такое удумать! Уж насколько мы трудно жили во времена моей юности, но чтобы кто-то такое сделал! Да не в жисть! Девятнадцать лет девчонке, а ничего человеческого не осталось!
- Ладно, баба Груша. Нам пора, - довольно невежливо оборвала соседку мама. - Мне на рынок, а Кристинка в школу может опоздать.
Промелькнули, сменяя друг друга, словно безрадостные декабрьские дни, скучные уроки. Кристине вспоминался рассказ бабы Груши и странные слова Симоны о матери, которая хочет, чтобы её сына не стало. И потому она написала диктант с грубейшими ошибками и обозвала Власа Квасом, за что заработала две "двойки".
После Кристина гуляла по городу. Полюбовалась красавицей-рекой, крепко спавшей под толстым белым одеялом. Поздоровалась с заснеженным стадионом, напоминавшим торт со взбитыми сливками. Потолкалась в толпе народа на центральных, ярких и громких в этот декабрьский день улицах. И оказалась в своём дворе. Пустынном, зимнем.
Старые качели неумело подпевали легкомысленным песенкам кокетки-зимы. Хмурился ободранный зелёный дом. Разминали затёкшие суставы старые, побитые жизнью деревья. Качели быстро наскучили Кристине, и она пошла в домик чудес. Туда, где оживают сказки и живут бесплотные грёзы.
В углу скорчилась Симона. Кристине сразу бросились в глаза синяки и ссадины у неё на лице. И кисть руки была вывернута как-то странно, неправильно, пугающе.
- Это кто тебя так? - ужаснулась Кристина.
- Отец. Я не сделала, как он хотел. Не стала смотреть на малыша. А теперь папа хочет, чтобы я посмотрела на одну женщину с третьего этажа и двух её дочек. Одной шесть лет, а другой четыре. Она приведёт их из детского сада. А отец у них такой же злой, как и мой. Но я не хочу этого делать. Не хочу! Не хочу!
Кристина увела Симону из домика грёз, и они опять играли и болтали до темноты. На следующее утро старушка Аграфена поведала им с мамой историю про Веру с третьего этажа, которой удалось в последнюю минуту сбежать от разбушевавшегося главы семейства.
А вечером, в сказочный предзакатный час Симона и Кристина секретничали, сидя на качелях. Бегать и прыгать Симона не могла. В этот день она довольно сильно прихрамывала.
- Папа мне сказал, чтобы я домой не возвращалась. Толку от меня никакого. Хочешь, расскажу, кто я на самом деле такая? - Симона понизила голос. - Смерть.
- Кто? Ты приколоться решила? - хихикнула Кристина. - Смерть это старуха в длинной ночной рубашке. Морщинистая и безобразная. А в руке у неё коса.
- Это ты про мою бабушку. Она, судя по портрету в нашей гостиной, действительно, такая. Но её уничтожили Добрые. Так папа ангелов называет. Как же он их ненавидит! Папа видел, как ангелы бабушку когтями и зубами рвали. Папе тогда было столько же лет, сколько мне сейчас. И он стал вместо неё. Но потом на него тоже напали Добрые и лишили способностей. И теперь папа говорит, что только дочери могут выполнять его миссию. А я не захотела. Вот он рассердился и выгнал меня.
Кристина мало что поняла из этого сбивчивого рассказа. Но одно она усвоила точно: Симоне нужно помогать. И она помогала. Приносила круглое печенье с белой начинкой. Хрустящее, словно предутренние сны кокетки-зимы. Сладкое, как запретные, несбывшиеся мечты. А Симона рассказывала Кристине истории о странном мире, где дома черного цвета, а в реках и озерах потрескивает, злится огонь. А с неба падают обугленные почерневшие обрывки чьих-то несбывшихся надежд. Кристина закрывала глаза и... сказки оживали. Голос Симоны струился заклинательно-змейно, уютно. И дремотно смешивался с шелестом снежинок, пением кокетки-зимы и ржавым баритоном качелей.
Устроив белый, блестяще-мишурный бал-маскарад, Зима уехала в заоблачный санаторий, где сутками нежилась в мягких перинах, сотканных из тумана и сновидений влюбленных. На земле хозяйничала весна. Говорливая, невзрачная зеленоглазая женщина в мешковатом платье неопределённого цвета. Появились первые желтые цветочки, выбрались из обители сна слабенькие, болезненные травинки.
Кристина продолжала ходить в школу, мать - торговать на рынке. По утрам бабушка Аграфена ловила их у подъезда и делилась последними новостями. Ребёнок гулящей Оли выжил, и его усыновила одинокая женщина-врач из детской больницы. Вера вместе с детьми вернулась к матери в деревню.
Симона ночевала в подъездах, в домике грёз и на чердаках. Но потом её отправили в детский дом. Никто, кроме Кристины, не знал, кто она на самом деле такая. Временами Симона сбегала из детского дома и играла с Кристиной в прятки и догонялки до темноты. И хмурился сиреневый апрельский сумрак, слышался чей-то далёкий смех. И... оживали сказки, поднимались из гробов легенды. И... мир становился нереальным, зыбким, дымно-несбыточным.
***
В сиреневых сумерках легко затеряться. Сэмвэл всегда выбирал для своих целей лживые апрельские вечера, пахнущие влажной землёй и дымом. Он уже давно приметил девчонку лет шестнадцати или семнадцати в голубой курточке и шел за ней, чуть поотстав. Длинные темные волосы, худенькое угловатое тело. Ничего особенного. Здорова, молода. Годится на роль матери новой смерти.
Сэмвэл без труда считал информацию, заглянул в нехитрый, безыскусный мирок десятиклассницы. Её зовут Лиза, живет с родителями, влюблена в парнишку из соседнего подъезда. А он даже не догадывается о её чувствах. Лиза молча страдает, пишет стихи. Иногда гуляет по городу с подругами. Сегодня родители ушли на весь вечер в гости.
Удачный момент. Сэмвэл зайдет за Лизой в подъезд, а потом и в квартиру. Будет много шума, криков, борьбы. Но... Но через девять месяцев родится новая смерть. Сэмвэл выкрадет её из мрачной обители отказников. Или из кроватки в полудетской-полудевичьей комнатке Лизы. Так уже было не раз. С другими юными матерями.
Другие дочери Сэмвэла погибли, а Симона оказалась ни на что не годна. Что ж, может быть, на этот раз ему повезёт больше?
Конец