- Мам, меня в армию забирают.
- Кто?
(Диалог из фильма «Любовь и голуби»)
Осень 2022 года
Мой рассказ посвящается молодым людям, которые надеются, что жизнь вечна, и прожить её можно небрежно, любой ценой достигая своих целей, даже ценой подлости.
Я уже пожилой человек. Да зачем исполнять реверансы перед самим собой, я уже старик. Сознавать это нелегко, но и отмахнуться от этого факта было бы глупостью.
В эти лета вспоминается прожитая жизнь, а особенно детство. Я из тех стариков, кто если и включает телевизор, то лишь для того, чтобы посмотреть какой-нибудь хороший, фильм. Но сегодня, во время перерыва на рекламу в комедийном фильме, я, переключив канал, попал на репортаж с прохожими на улицах Петербурга. Не застав вопроса корреспондента, я услышал ответ немолодой женщины с толсто накрашенными бровями. Её речь даже близко не походила на речь ленинградки:
« Раньше у нас, в Сант-Петербурге, народ был другой, потому, что добрее, потому, что русский. Вот глянь вокруг, ты видишь на улице питерца, который бы говорил хорошее за наших мальчиков - добровольцев?»
Я выключил телевизор, не став досматривать комедию, углубившись в воспоминания, навеянные словами той тётки.
1956 год. Ленинград. Я десятилетний пацан. Летние каникулы.
Моё детство прошло в послевоенном Ленинграде, на Васильевском острове (это старинный район города).
Часто слышишь сегодня слова, мол, послевоенные люди были добрее, не такие завистливые. Нет, в чём-то эти люди, конечно, правы; сегодня бедные ненавидят богатых, богатые и власть презирают бедных. Существует и политическое деление; есть люди - за мир, остальные, население, поддерживает правящий класс. Тогда, как и сегодня, были хорошие люди, но были и такие, кто мог за гривенник убить. Та же ругань в очередях, те же склоки в квартирах, и оскорбления в транспорте. Да и откуда доброте-то взяться тогда, если в нашем классе половина из детей была безотцовщина. У кого-то отцы от ран, полученных в войну, скончались, а то и не было отцов вовсе; просто женщины, потеряв своих мужей, женихов на фронте, уже не надеясь встретить хорошего мужчину, просто «заводили» детей, чтобы не остаться в одиночестве. Да и выбирать то было особо не из кого. Мужчин на всех не хватало. Были в нашем классе и такие ребят, чьи отцы, не совладав со своими нервами, истрёпанными на фронтах, сидели по тюрьмам за драку, а то и за убийство. А из тех ребят, у кого отцы и были дома, случались и горькие пьяницы, заливающие свои страшные воспоминания водкой. Так, те «добряки», ещё и лупили своих жён. Но разве могли быть добрыми женщины одиночки, бьющиеся за каждую копеечку, живущие в постоянных мыслях, чем накормить своего ребёнка, во что его одеть. Они завидовали тем бабам, у которых был муж, да ещё и непьющий. Злыми были и инвалиды войны, завидуя тем, кто вернулся целым с войны, и вместе они, вевавшие, ненавидели тех мужиков, кто работал в тылу в то лихое для страны время. Можно было услышать тогда, в моменты брани в общественных местах, такие слова - «пока я на фронте кровь проливал, ты, сука, в тылу ошивался».
Бывшие воины гордились своим участием в Отечественной войне, но я никогда не слышал рассказов тех, кто воевал в Финскую войну, а ведь их среди ленинградских мужчин было много. Наверняка среди них были и герои сражений с белофиннами. Словно эти люди стеснялись чего-то. От мамы я знал, что и мой отец участвовал в «Финской компании»; и если про войну с немецкими оккупантами, он хоть что-то рассказывал, то про ту войну 1939 года, никогда. Однажды я его спросил об этом.
Отец, после паузы, ответил так:
- Сынок, Финская, это была другая война. Не отечественная.
И хотя я тогда ничего не понял из его ответа, переспрашивать побоялся, очень уж у отца в тот момент было строгое лицо.
Одним из развлечений у нас, мальчишек той поры, была игра в «войнушку». Мы играли, бегая по крышам дощатых дровяных сараев. А сараев таких во дворе нашего старого петербургского дома было настроено множество; отопление же в комнатах наших коммунальных квартир было тогда ещё печное. И вот так, однажды носясь по крышам, я провалился внутрь одного из сараев. Приземлился не больно, съехав по поленнице дров. Следом за мной, в сарай спустился и Мишка Лившиц, мой одноклассник и сосед по квартире. У его отца, Соломона Аркадьевича, все лицо было в шрамах от ожога. Он горел в танке в битве под Берлином. Свет через пролом в крыше попадал внутрь; среди дров и всякого бытового хлама мы увидели большую деревянную бочку, накрытую железным тазом. Из любопытства я приподнял таз. Из бочки, наполненной мутной жидкостью, пахнуло чем-то кислым. Я сунул туда руку и достал сморщенный слизкий, словно живой, солёный огурец. (Тогда я не мог, по малости лет, найти подходящее сравнение этим жидким огурцам, сегодня же скажу, что они были похожи на насморк в момент пика гриппозного состояния)
Но это была добыча, и я откусил кусок от огурца, облившись брызнувшим из него рассолом. Пожевав эту вонючую солёную гадость, я хотел было выплюнуть, но подумав, что тогда мой друг не станет есть их, а одному оставаться дураком не хотелось, и показав большой палец вверх, проглотил эту противность. Мишка тоже надкусил выловленный им для себя огурец. И чтобы не показаться слабаком, съел его полностью. Второй огурец мне не показался таким уж противным. В общем, наелись мы с Мишкой тех огурцов...
На следующий день открылся у нас с моим другом кровавый понос. Родителям мы, конечно же, ничего не сказали, в надежде, что за пару дней всё пройдёт.
Мама моя, уходя утром на работу, как всегда, приготовила мне еды на день. Есть совсем не хотелось, да и не моглось. Не выбрасывать же еду, но как объяснишь маме вечером, почему её ребёнок ничего не ел? Я налил в трёхлитровую банку маминых кислых щей, Мишка кинул туда же несколько оставленных его мамой котлет, и мы вместе отнёсли эту банку Сашке матросу, безногому инвалиду войны, жившему в полуподвале нашего дома. Мама моя иногда посылала меня и раньше, отнести несчастному Сашке какой-нибудь готовой еды.
Сашка жил одиноко и все жители дома его жалели. Из своего подвала он «выходил» редко. Если только в магазин за водкой, или поехать к врачу на периодическое освидетельствование, для подтверждения инвалидности (словно за это время у него могли вырасти новые ноги). Да ещё, в хорошую погоду, выкатывался он на своей деревянной тележке на подшипниках на проспект перед нашим домом и играл там для прохожих на губной гармошке. Люди бросали в лежащую перед ним бескозырку мелкие деньги.
Сашка был рад нашему приходу. С утра он был ещё трезв, и мы рассказали ему о нашей кровавой беде. Александр думал не долго, отчитав нас за то, что мы, поганцы, залезли на чужую территорию и то, что мы сделали, называется воровством, предложил то лечение, которым спасался всегда сам при любых недугах. Он налил нам, десятилетним пацанам, по сто граммов водки и настоял, чтобы мы это тут же выпили. Что мы и сделали. Сашка нас задержал ещё на несколько часов у себя, пока весь хмель не покинул наши детские головы...
На следующий день мы опять спустились к Сашке в его подвал, чтобы сообщить, что его лечение помогло и мы вновь прежние здоровые Борька и Мишка.
Теперь же Саша был не очень трезв. Его тогдашнее алкогольное опьянение было в такой стадии, когда хочется поговорить с кем-то, излить душу, а тут мы...
На столе стояла недопитая бутылка водки, на тарелке надкушенная котлета, а рядом раскрытая железная коробка из-под конфет, где Саша хранил свои боевые награды.
- Ну что, герои, спас вас Сашка вчера? А я вот – и он взмахнул досадливо рукой – рассматривал свои награды и вспоминал войну. Зачем они мне сейчас? Верните мне мои ноги. Вы думаете, почему я пью? Я глушу водкой свои страшные воспоминания о пережитом на фронте. А вы что думаете, на войне все герои? Все кричат ура и бегут на врага. Нет, ребятушки, мне вспоминается сегодня и рвота, и кровавый понос, но не от солёных огурцов, а от страха. И сейчас, вспоминая тот ужас, я словно чувствую в носу запах крови, вонь от разорванных снарядом животов. Словно слышу крики тех раненых. Это только в кино, как только ранят бойца, к нему тут же подползает санитарка. Враки! Не всем выпало такое счастье. И были бы мои ноги при мне, не проваляйся я тогда почти сутки раненный в грязи под дождём. Да и истёк бы я там до конца кровью, не найди меня пришедшие на другой день подбирать трупы похоронщики.
Саша замолчал, видно напугался того, что сболтнул лишнего этим малолеткам.
Потом он налил себе водки и твёрдо, вдруг совсем протрезвев, добавил:
- Не играйте ребята в войну. Никогда не залезайте на чужую территорию и не покушайтесь на чужое добро. Удовольствие это сомнительное, а вот кровавый понос, как расплату, получите обязательно.
П.С.
"...Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей..."
(Евгений Евтушенко)
Если Вы, уважаемый читатель, хотите узнать о дальнейшей, непростой судьбе Сашки матроса, инвалида, героя Великой Отечественной войны, то пройдите по этой ссылке:
http://proza.ru/2016/05/28/1458
.