З А К Л Ю Ч Е Н И Е
… Сашка остался в «Сытых боровичках». Внезапный отъезд Василисы получился просто оглушающим. Как бы не расспрашивал о нем Сашка перепуганного Ивана Ухина, тот только пожимал плечами, виновато улыбался и высказывал настолько нелепые предположения, что Сашка не знал, что и думать. С одной стороны, он сразу же услышал от людей, видевшихся с Василисой в тот злополучный вечер, что в ее жизни, да и с ней самой, произошло что-то ужасное и что она никогда не вернется, а с другой стороны, хотя Иван Ухин и не подтверждал такие рассказы, но он и не опровергал их. Не смотря на пережитый им сильнейший страх, которые едва не лишил Ивана душевных сил, он все-таки помнил о просьбе Василисы, но не знал, как ее выполнить и именно поэтому хотел оставить Сашке какую-то надежду.
Ганс уехал в понедельник. Как и Сашка, он не верил, что самоубийство отца вдруг превратило Василису в какую-то совсем другую женщину (слово «ведьма» в присутствии Сашки смог бы произнести вслух только идиот), но в отличие от Сашки и Ивана Ухина Ганс счел отъезд Василисы лучшим выходом из создавшейся ситуации.
— … А еще Иван прав, тебе лучше остаться здесь, — сказал он Сашке. — Меня не будет месяца три или даже больше. Кто за тобой присматривать будет?
Позже Иван Ухин уверял всех, что ни разу (разве что кроме утра того злосчастного понедельника) не услышал от Сашки имени Василисы, а потому никто не знает, насколько сильно он переживал случившееся. Почти каждый день Иван навещал его. Как правило, они усаживались за стол рядом с домиком, играли в домино, и Иван очень старательно убеждал в чем-то Сашку. Короче говоря, со стороны поведение Сашки выглядело вполне обычным, но… Он молчал. То есть в течении ближайшей недели, после отъезда Василисы и Ганса, Сашка произнес не больше пяти слов. Когда Иван Ухин наконец-то понял, что диалога не получается, он стал выстраивать разговор так, чтобы его монолог не казался совсем уж странным.
Вторая странность заключалась в том, что за Сашкой в конце концов пришла Женя. Да-да, именно пришла!.. Здесь просто необходимо кое-что пояснить. Дело в том, что почти наверняка Иван Ухин обратил внимание на необычное поведение девочки на похоронах отца. Сашка оказался единственным человеком, который смог приблизиться к явно дичившейся и убитой горем девочке и сделал это так просто, что она тут же шагнула навстречу, прильнула к мужскому плечу и заплакала, уткнувшись в него носом. Сашка погладил Женю по голове, что-то тихо сказал и поцеловал в макушку. Затем, конечно, людская толпа рассоединила их, но Иван Ухин накрепко запомнил эту крохотную сценку, которую разве что человек, насмотревшийся слезливых сериалов, решился бы назвать «любовной».
Знаете, в этой истории так много странных вещей, что автору этих строк уже давно пора устыдиться своих предположений, но… Опять-таки «но»!.. Именно тогда, на похоронах, Иван Ухин подумал, что было бы неплохо поженить этих «двух дурачков». Вы спросите, мол, а как же любовь?.. А яка любовь?.. Зачем плотская страсть или ослепляющее половое вдохновение двум, простите, «дурачкам», разве они станут от этого умнее? Э-э-э, а ведь неправа была Василиса Петровна, считая Ивана эдаким деревенским простаком. Даже едва ли до смерти перепуганный ею Иван, не разучился думать и не просто думать, а понимать куда как больше заурядной, человеческой и среднестатистической единицы. Мир цифр — лжив и в настоящем мире живут не «единицы», пусть даже с прикрепленными к ним для большей значимости социальными нулями, (а в итоге частенько помноженные на эти злосчастный нули), в мире живут люди. А это значит, что человеку нужно на что-то опереться в жизни. Но опереться на что?.. На какую такую страсть или половое вдохновение, если эти лукавые шутки человеческой природы, например, через три-четыре года могут вдруг превратиться в болотную трясину?
Спросите, а как «Женя пришла за Сашкой»? Улыбнусь: а никак!.. Женя просто пришла к Сашке в гости. По настойчивому совету Ивана Ухина, конечно, и вместе с ним. Женя присела на краешек койки Мишки и сразу же покраснела от смущения. Женя не знала, что говорить, а то, что говорила было старательно и вымученно, словно заученный урок и, вообще, девушка вела себя так, словно ей страстно хочется выбежать наружу, туда — к солнцу, свету и свободе. Но Женя не убежала. И даже более того, это именно она взялась приготовить чай пока Иван Ухин разглагольствовал о перспективе развития «Сытых боровичков» без Василисы Петровны.
Через неделю Сашка переселился во времянку на меже между подворьями Ивана Ухина и Витьки. Он был по-прежнему неулыбчив, неразговорчив и чуть светлел лицом только когда рядом была Женя. Сашка много работал… И не только на строительстве лесопилки Николая, но и там, где жил сейчас, ведь Витька был не очень-то рачительным хозяином и после него осталось немало незавершенных дел.
— Слон какой-то, а не человек! — восхищался Сашкой Николай. — Но дело не только в выносливости. Вы видели, как он топор держит?.. Я вчера повыпендриваться решил… ну, под Сашку, в общем. Так чуть левую заднюю лапу себе не оттяпал. Он, когда на работу приходит, мужики тут же перекур устраивают. Я на них ору, мол, что за наглость такая?!.. А они мне знаете, что в ответ? Мы, мол, автоматически закуриваем, в том смысле, что осознаем малозначимость своего работоспособного бытия перед Сашкой…
Уже в сентябре Иван Ухин вдруг загорелся желанием построить церковь в Верхних Макушках. Тому было две причины. Первая причина: однажды бессонной ночью Иван курил во дворе и над ним, закрывая собой звезды, вдруг промелькнула огромная тень похожая то ли на гигантскую птицу, то ли вообще на что-то сказочно-непонятное с хвостом в виде метлы. Иван так сильно испугался, что сунул в рот сигарету не тем кончиком. Причина вторая: после отъезда Василисы рядом с деревней все-таки стали возводить дачный поселок. Если раньше присутствие Василисы как-то сдерживало начало строительства, то после ее отъезда оно не просто стартовало, а сразу же перешло на галоп. Впрочем, Василиса Петровна все-таки смогла «отомстить» строителям дачного поселка. Именно по ее настоянию (как уверяют знающие люди) новый поселок был назван «Нижними Макушками». За этой небольшой моральной победой последовала еще одна: между двумя поселками пролегал старый овражек и Иван Ухин, благодаря прежнему авторитету Василисы и своей въедливой придирчивости к землемерам, смог оттяпать у «новичков» небольшую часть их территории за овражком. Церковь, которую так возжаждал построить Иван, стали возводить именно на этом месте, где «новички» собирались строить небольшой супермаркет для своего поселка.
Иван Ухин забросил почти все свои дела и с головой погрузился в строительство храма. Рядом с ним можно было часто увидеть Сашку. И, может быть, именно по этой причине Иван Ухин решил ставить деревянную церковь: Сашка любил и умел работать с деревом будь то мелкие детали для красивой лестницы на второй этаж в богатом доме или простое, пока еще не отесанное бревно.
Шло время… Трудно сказать, приносило ли облегчение именно оно или Сашку спасала от тоски работа, но ближе к зиме, когда вход в церковь наконец-то украсили великолепные, резные двери, кое-кто стал замечать улыбку на лице Сашки. Правда, улыбка была робкой, едва ли не виноватой, но она все-таки была.
— Не думай о Василисе, не вернется она никогда, — сказал наконец Сашке Иван. — И себя ни в чем не вини. Я же себя ни в чем не упрекаю… — поймав удивленный Сашкин взгляд, Иван добавил: — Под такую женщину как Василиса невозможно не прогнуться. Ты — да! — ты, в отличие от остальных, все выдержал, но как сказочный богатырь в землю ногами по колени ушел. Я иной раз грешным делом думаю: что же за ношу Господь возложил на ее плечи, что рядом с ней находиться невозможно?
— Наверное, все-таки я… — начал было Сашка.
— Молчи, молчи, простодушный ты человек! — вдруг повысил голос Иван. — Может быть, ты сильнее меня и даже умнее, но вижу-то я больше тебя. И понимаю больше. Вот только то, что я понимаю, я рассказать тебе не смогу. Так что терпи!..
…После Рождества Иван Ухин пришел сватать Женю за Сашку. Он говорил прямо, даже грубо, мол, без хорошего и работящего мужика в доме будет совсем плохо, и несмотря на то, что Вера, мама Жени, ахнула и испуганно прикусила кулачок, остался непреклонен в своем решении.
— Надо!.. — то и дело повторял Иван. — Жене надо замуж и все!..
Наверное, новоявленный сват очень сильно волновался, потому что забыл спросить саму Женю, как она относится к замужеству. Девушка сидела за столом рядом с мамой и рассматривала свои огрубевшие от работы ладошки. Впрочем, Иван все еще упрямо помнил, как доверчиво Женя прильнула к Сашке на похоронах отца и это придавало ему уверенности.
— А где же сам жених-то? — наконец, осторожно спросила Вера.
Иван нахмурился, метнул быстрый взгляд на входную дверь и затем принялся молча рассматривать стол. Перед тем, как зайти в дом к Вере, Иван настойчиво звал Сашку с собой. И войдя первым в дом Иван был почему-то был уверен, что все-таки Сашка последует за ним.
— Без жениха что ли, не договоримся? — наконец, спросил он.
— Да как же без согласия жениха-то? — удивилась Вера.
— А куда он денется? — чуть ли не с обидой, быстро возразил Иван. — Церковь хоть и стоит, но это пока только одни стены и работы с ней на три года вперед. Так что никуда не уедет ваш Сашка. А Жене в марте уже восемнадцать исполнится. Что время тянуть, спрашивается?..
Разговор скомкался и как-то незаметно перешел на сельскохозяйственную тему. Иван заговорил сначала о теплице, потом о корме для кур. В конце концов, он покраснел от вдруг охватившего его стыда за свою неумелость, грубо извинился перед Женей и ушел.
Вера посмотрела на дочку и, слабо улыбнувшись, спросила:
— Женечка, это что было-то, а?..
Девушка пожала плечами и покраснела не меньше Ивана Ухина.
— Женя, а Саша тебе нравится?
Девушка кивнула.
— Сильно нравится?
Девушка кивнула еще раз.
Вера немного подумала, потом спросила уже саму себя:
— Тогда почему Иван ушел?
Но Иван вернулся. Он открыл дверь в комнату, но не стал входить и громко крикнул, что «между Сашкой и Василисой вообще ничего такого не было». А потом добавил, что «если кто-то этому не верит, пусть расспросит людей».
Работа на строительстве церкви так сблизила Ивана Ухина и Сашку, что Иван, пусть сначала осторожно, но с каждым разом все более уверенно принялся ругать все и всех: современную молодежь, московское правительство, все политические партии, эстраду и стремление современного человека к бездумному, телекоммуникационному общению. Сашка почти не обращал внимания на слова Ивана и только когда его взгляд становился хмурым, Иван стихал или переходил на более нейтральные темы. Например, о тепличном хозяйстве или о корме для кур.
Удивительно, но неудачное (точнее, незавершенное) сватовство Ивана Ухина оказало на Женю, казалось бы, совсем противоположное действие. Вместо того, чтобы начать стесняться или переживать по поводу сложившейся неопределенности, девушка вдруг выказала едва ли не самую отчаянную смелость по отношению к Сашке: она перестала опускать глаза и краснеть, смело улыбалась ему, всегда стараясь подойти ближе и настолько уверенно выдерживала Сашкин взгляд, что первым отводил глаза именно он. Женя никогда ничего не просила и уж тем более не требовала, она просто была рядом. Когда Сашка был на работе, Женя наводила порядок во времянке, готовила ужин, но всегда уходила перед его возвращением.
«Какая, оказывается, она смелая! — восхищался Женей Иван Ухин. — Хотя, конечно, с другой стороны…»
… Хотя, конечно, по деревне пополз слушок что, мол, на подворье вдовы Веры и ее совсем молоденькой дочки с неизвестно какой целью поселился бывший жених Василисы Петровны. Женя легко выдерживала и это. Ну, а если учесть, что все очень хорошо помнили те легенды, которыми успела обрасти Сашкина драка с москвичами, никто из селян так и не решился высказать хоть одно дурное слово вслух.
Свадьбу справили через четыре недели после дня рождения Жени в начале мая. Радостная Женя ответила на призыв гостей «горько!» за свадебным столом не одним поцелуем, а еще и тем, что дважды поцеловала Сашку в щеки. Девушка буквально расцвела от счастья и многим вдруг показалось, что она, наверное, куда красивее Василисы Петровны…
… Тогда же, в мае, наконец, вернулся Ганс. Вместе с ним приехала светловолосая женщина и девочка лет пяти. Женщину звали Грета, девочку — Марта. Ганс держал за руку малышку, а Грета — Ганса. Некогда всегда веселый Ганс выглядел усталым, а на его щеках обозначились грубые носогубные складки.
— Совсем уж на немца стал похож, — сказал кто-то из селян, провожая Ганса долгим взглядом. — Надень на него каску, дай в руки «шмайсер» — без грима в кино про партизан снимать можно будет.
Увидев приезжую «троицу» на территории «Сытых боровичков» Иван Ухин вдруг несказанно обрадовался и даже хлопнул руками по коленям:
— Ах, ты немчура чертова!.. Где же тебя леший носил?!
Улыбка Ивана была настолько искренней, что Ганс невольно, пусть и слабо, улыбнулся в ответ. И пусть Ивану не очень-то понравилась женщина рядом с Гансом (у нее были большие, чуть навыкате, внимательные глаза; возможно, слишком тонкие губы; и высокий, какой-то совсем уж средневековый лоб, который можно увидеть только на старых, гравюрах) и тем не менее, Иван ласково улыбнулся и Грете, и малышке.
— Ну, как вы тут без меня? — спросил Ганс.
— Кое-как!.. И ждали тебя, конечно, — весело ответил Иван. После короткой паузы, внимательно всмотревшись в лицо Ганса, он спросил: — Ты в тюрьме сидел, что ли?
— Немного. Всего четыре месяца. Потом штраф заплатил и вышел. Ну, а потом через четыре границы драпать пришлось. Сашка тут как?..
— Женился твой Сашка. И попробуй угадать на ком.
Ганс сначала удивился, но довольно быстро спросил:
— На Жене, что ли?
— Как угадал?
— А что тут угадывать? — пожал плечами Ганс. — Это вы, здешние аборигены, угадываете, а я просто думаю. На ком бы еще тут мог жениться Сашка кроме как не на Жене? Короче говоря, если глагол и женское имя имеют один корень, то это просто не может не вызвать самой простейшей ассоциации у такого примитивного существа, как Сашка.
— Ну, ты и философ!.. — снова весело засмеялся Иван.
Ганс, Грета и маленькая Марта поселились во времянке, которую совсем недавно освободил Сашка. Анатив «Инопланетянин» охотно взял его на работу фитнес-тренером. Ганс был не только клоуном, но и хорошим акробатом, а еще он знал три европейских языка, что, несомненно, имело довольно важное значение — число иностранцев заметно увеличивалось с каждым годом.
Никто, даже Сашка, не спрашивал Ганса, собирается ли он остаться в Верхних Макушках. Но так получилось, что уже через месяц Иван сообщил ему, что Анатив готов предоставить Гансу кредит для строительства дома, а что касается участка для строительства, то раздраженный возведением под боком каких-то «новых Макушек», Иван (не без участия Анатива) сумел, кроме всего прочего, добиться у властей увеличения размеров села (пока только в строительной перспективе, конечно) более, чем вдвое.
— Мы еще посмотрим, кто кого!.. — сердито говорил Иван. — Вот эти… (тут он кивал в сторону соседей) пришлые люди и толку от них не будет. Здесь работать надо, а если только отдыхать, то это уже не жизнь получится, а черт знает что.
Между тем, жизнь шла своим чередом… Жизнь была похожа на ручеек, который упрямо течет между камней и земляных завалов, то обходя их стороной, то создавая крохотное озерца и не без усилия, пыжась, одолевает эти непомерные препятствие.
— Ну, куда ты поедешь, немчура? — убеждал Ганса Иван. — Вернешься на родину — тебя посадят, уедешь в город — а кому вы там нужны будете? Для цирка ты, Ганс, уже староват, так что лучше уж у нас живи. Мы тебя обижать не будем…
— А почему не будете? — улыбнулся Ганс.
Иван немного подумал и с самым серьезным видом ответит:
— Почему, почему… Сашка не даст!
Но были и проблемы. Например, если маленькая Марта уже через месяц знала полсотни русских слов, то ее мама Грета испытывала явные затруднения не только в языковом общении с людьми, но и во взаимопонимании вообще. Она казалась селянам слишком настороженной, что ли?.. И слишком недоверчивой. И кто знает, вполне может быть, что, если бы не Женя, жизнь Греты на новом месте складывалась бы не так и гладко. Короче говоря, Грета смогла сблизиться только с Женей. Молодые женщины быстро научились понимать друг друга с помощью языка жестов, и тут определенную и важнейшую роль сыграло крестьянское хозяйство Жени. Грета могла часами слушать рассказы Жени во время экскурсий по этому хозяйству и в ее глазах вдруг появлялся очень живой интерес. Грета родилась и выросла в городе, наверное, она впервые увидела живую козу только в Верхних Макушках, но в ней вдруг, едва ли не мгновенно, возникла и тут же расцвела любовь к деревенскому труду. Женя научила ее доить корову, кормить живность начиная от кур и кончая визгливыми поросятами, полоть огород, ухаживать за пчелами и даже печь фантастически вкусный хлеб с растрескавшейся, хрустящей корочкой. В конце концов, на бледных щеках Греты появился здоровый румянец, она повеселела, а когда Ганс занялся планировкой их будущего дома и участка, приняла в этой работе самое деятельное участие. Для частых консультаций она, разумеется, приглашала Женю. Уже через неделю все проектные решения принимали только Грета и Марта и даже сам Иван Ухин только разводил руками, когда на него вдруг обрушивался женский, очень эмоциональный поток из русско-немецких слов.
Рабочий день Сашки увеличился едва ли не до четырнадцати часов. За день он успевал поработать везде: и на лесопилке, на возведении храма, и на строительстве дома Ганса. Правда, крайнее (то есть совсем уж вечернее) место Сашкиной работы ограничивалось всего парой часов, но именно во время этой пары планировался завтрашний день, что позволяло избежать суеты и откровенной бестолковщины.
— А мужчина и должен работать, — говорил Иван. — Нечего ему дома сидеть. Мужик — не мужик, если он на борозде не умер.
— Может быть, ты мужика с волом перепутал? — пытался уточнить Ганс.
— Лучше с волом, чем с дохлой курицей. Что ты так жалобно смотришь на меня, немчура?..
— Что, что!.. Устал!
— Ну, отдохни минут пять. А еще водички попей. Глядишь, и легче станет.
Работая с бревенчатыми стенами Ганс научился ловко орудовать топором, конопатить их, а когда он закончил вставлять последнюю оконную раму, Грета, глядя на мужа, с удивлением и неподдельным уважением, спросила его, где он так хорошо научился работать.
— Тут тебя, понимаешь, всему научат, — проворчал Ганс. — Кстати, ты корову подоила?
Грета кивнула.
— Заметь!.. — Ганс поднял палец. — Я тебя не спрашиваю, кто и зачем тебя этому научил. Правда, если честно, в данный момент я бы с удовольствием выпил стакан водки, а не молока.
— А кто же тебе мешает? — чуть нахмурилась Грета.
— Эти все и мешают!.. — раздраженно сказал Ганс. — И вообще, ни одна страна в мире не вызывает к себе столько любви и ненависти сколько эта… черт бы ее побрал!
Тут вдруг Гансу показалось, что за его спиной стоит Иван Ухин. Он вздрогнул и опасливо оглянулся.
Одновременно с домом на участке Ганса возводились многочисленные хозяйственные строения включая зимнюю теплицу.
— Зачем тебе столько всего?! — возмущался Ганс, повышая голос на Грету. — Найдешь работу в «Боровичках» — и хватит. Что это за странность такая, строить курятник и гусятник? А утятник и индюшник тебе не нужны?!..
Грета самодовольно улыбалась, кивала и, судя по всему, ее грандиозные, сельскохозяйственные планы только лишь начинали претворяться в жизнь…
… Над лицом Сашки склонилось улыбающаяся Женя.
— Устал? — нежно спросила она.
— Чуть-чуть… Сейчас усну. Ты не обидишься?
— Нет… — женская ладошка погладила волосы Сашки. — Спи, а я побуду рядом с тобой.
Однажды Сашка, уже засыпая, назвал Женю Василисой. Он тут же открыл глаза и сказал:
— Извини, я… — Сашка замолчал.
Лицо Жени было удивительно спокойным и улыбчивым. Она коснулась губами Сашкиного лба и спросила:
— Ты испугался?
— Да! Я не хотел, понимаешь?.. Я не знаю, как это получилось… Извини, но я…
— Ты слишком много раз сказал «я», — прервала его Женя. — Но ведь ты совсем не такой эгоистичный, — Женя тихо засмеялась. — Нет, в тебе, конечно, есть свое «я», его очень много, но оно совсем не то, которое ты показал мне сейчас. Посмотри на меня… Разве я испугалась или приревновала тебя?.. Ведь нет, правда?
— Правда.
— Знаешь, в чем твоя главная проблема, Сашенька?.. Она в том, что люди вокруг тебя знают о тебе больше, чем ты сам. Ты очень и очень сильный, но в чем-то ты и очень беззащитный. Василиса знала об этом, но теперь об этом знаю, и я… Видишь, как все просто? И именно поэтому я не ревную тебя…
… Ганс начал вести розыски Мишки сразу после своего приезда. Сашка пытался что-то предпринять и до него, но именно Ганс догадался подключить к розыску полицию. Анатив «Инопланетянин» пригласил на дружеский ужин капитана местной полиции Вениамина Солнцева, тот, в свою очередь, привел своего друга майора из областного ОВД и общение Сашки и Ганса с полицейским начальством продолжилось едва ли не до полуночи. Майор посчитал просьбу Ганса не очень-то трудной, трижды, не вставая из-за стола, звонил в Москву, но каждый раз недовольно морщился, выслушивая ответы по телефону.
Прошел ровно месяц прежде чем майор снова появился в «Сытых боровичках».
— Понимаете, в чем дело, — немного смущенно принялся пояснять он Сашке и Гансу. — Вне зависимости от того, в какой стране вы живете, в ней всегда можно найти уголок, в который… м-м-м… как это сказать?.. в общем, в который можно засунуть человека как в черный ящик. И человек просто исчезает. Полиция не всесильна, а мои личные связи заходят не так уж высоко. Вам нужно ехать в Москву…
Анатив «Инопланетянин» присутствовал при этом разговоре и только он один понимающе кивнул головой.
— Зачем в Москву? — спросил Ганс.
— Не зачем, а к кому, — глубокомысленно поправил его майор и посмотрел на Анатива. — В данном вопросе вы сориентируетесь и без меня.
Ганс и Сашка наконец-то обо всем догадались. Вот только Сашка резко отвернулся в сторону, а Ганс вдруг вытянул шею как первоклассник за партой руку, причем так высоко, словно он знал урок лучше своего учителя.
— Я поеду! — сказал он. — Я слышал, что Василиса вас тут всех перепугала до тихого ужаса…
— Не всех! — резко перебил его Сашка.
— Тебе все равно нельзя ехать, — возразил Ганс и посмотрел на Анатива. — Адрес есть?..
«Инопланетянин» молча кивнул.
— … И вообще, Василиса Петровна — потрясающая женщина, продолжил Ганс. — Например, я не удивлюсь, если она попытается выбросить меня из окна десятого этажа или просто рассмеется и щелкнет меня по носу.
Когда Ганс и Сашка уже возвращались домой, Ганс спросил друга:
— Саш, ты Женю любишь?
— Люблю… — глухо ответил Сашка.
— Очень любишь?
— Очень.
— Скорее всего ты и не врешь… Потому что Женя, это та женщина, которая, в отличие от Василисы, пока еще не превратилась в ведьму.
— А ты веришь, что Василиса ею стала?
— Раньше не верил… — Ганс немного помолчал. — А теперь даже не знаю… Женщины — это вообще… ну, как сказать-то?.. ну, они как кошки, понимаешь?
Сашка чуть улыбнулся:
— Не понимаю. Поясни, пожалуйста.
Ганс потер ладонью лоб:
— Может быть, это и неудачное сравнение, вот только дело в том, что… Вот говорят, что кошка умеет видеть потусторонний мир. И, на мой взгляд, женщина… не знаю… но она тоже умеет видеть что-то такое… нет, не совсем потустороннее, в худшем понимании этого слова, а… ну… что-то совсем другое, понимаешь?
— Я тебя вообще понимать перестал.
— Женщины видят то, чего не можем видеть мы.
— И что же именно?
— Нас!.. Точнее, что-то внутри нас. И, может быть, именно поэтому кое-кто начинает считать их ведьмами. Подумай сам: только женщина может подарить жизнь, но… Саш, сейчас я тебе одну страшную мысль скажу, только ты на меня не ругайся, хорошо?
— А драться можно?
— Нет!
— Ладно, говори.
— Дай честное слово, что не разозлишься!
— Даю. Ну, что ты там придумал?
Ганс глубоко вздохнул:
— Саш, вот если… Вот если только женщина может дарить жизнь, то, может быть, только она и имеет право отнимать ее? А все эти наши мужские драки на дубинках, мечах, пулеметах и ядерных ракетах — чушь собачья? Зачем бедному человечеству миллиарды трупов, если можно как-то по-другому…
— По-другому это как?
— … В том-то и дело, что я не знаю как! Я словно знаю направление, но не знаю конкретной дороги. Ты фильм Акиры Куросавы «Семь самураев» смотрел?
— Нет.
— В нем эпизод есть о несчастной старушке… Бандиты убили всю ее семью, и бабушка мечтала о смерти. Потом самураи взяли в плен одного бандита и пообещали ему жизнь за то, что тот расскажет правду о своих дружках. Бандит согласился. В это время все жители деревни рвались убить бандита, но самураи сдерживали их напор. А потом пришла та самая несчастная старушка. Она была так слаба, что с трудом держала в руках какую-то крохотную тяпочку… Старушка шла убивать бандитов, понимаешь? И самураи расступились перед ней. Затем кто-то крикнул «Помогите же ей!..» и все быстро кончилось. Саш, как ты думаешь, та старушка была ведьмой?
— Не знаю.
— А, может быть, все-таки была, потому что она пришла убить человека?
— Человек… то есть женщина… нет, просто человек не имеет права становиться ведьмой, — сердито возразил Сашка. — Добро — есть добро, а зло — есть зло.
— Все так просто?
В глазах Сашки появился светлый, стальной блеск и он коротко сказал:
— Да!
«Так я и знал, так я и знал!..» — с горечью подумал Ганс.
Наверное, у него было большое сердце, такое большое, что в нем смогли одновременно уместиться два чувства: страх и восхищение. Он мотнул головой, словно сопротивлялся чему-то внутри себя, громко фыркнул и пожаловался:
— Водки выпить хочется… Месяц к спиртному не притрагивался. А теперь вдруг как-то грустно стало. Саш, может быть, выпьем, а?
— Поздно уже.
«Да, поздно… — без слов согласился Ганс. — В жизни человека многое бывает исчезает за этим «поздно», а человек даже не знает об этом…»
… Один раз селяне увидели Василису Петровну по телевизору. Шел репортаж о какой-то великосветской вечеринке и на экране, всего на две-три секунды, вдруг появилась ослепительно красивая женщина. Казалось, что ее воздушное, полупрозрачное платье, высокая прическа, руки, грудь были буквально усыпаны бриллиантами. Василиса высокомерно улыбнулась, припала губами к бокалу с шампанским и, вдруг заметив, что ее снимают, отвернулась. При этом ее улыбка превратилась в усмешку, глаза потемнели, а между бровей появилась легкая складка.
О визите Ганса к Василисе Петровне знали все, но никто не знал, о чем именно говорил с ней Ганс. Действительно ли всевластная хозяйка «Боровичков» попыталась щелкнуть Ганса по носу, но вот в то, что Ганса взашей вытолкали из ее приемной, конечно же, никто не поверил бы… Потому что после визита в Москву Ганс вернулся не один.
… Кабинет Василисы Петровны казался настолько огромным, что Ганс невольно почувствовал себя маленьким Каем перед троном Снежной Королевы. Подошвы ботинок гостя утопали в мягком ковре, а со стен на него смотрели строгие лица в пышных париках времен королевы Елизаветы.
Василиса едва ли не с детским любопытством рассматривала приближающегося гостя. Когда Ганс подошел достаточно близко, «Королева» улыбнулась ему, кивнула на кресло возле стола и сказала:
— Милый Ганс приехал. Что-нибудь случилось?
— Здравствуйте, Василиса Петровна. Понимаете, Мишка пропал, — сразу перешел к делу Ганс.
Василиса перестала улыбаться:
— Мишка, Мишка… Это толстенький такой?
— Да, вы еще ему ноутбук подарили.
— Помню. Он все-таки уехал в Москву?
— Даже раньше вас.
Уточнение Ганса почему-то не понравилось Василисе, и она слегка поморщилась:
— Кажется, я предупреждала вашего друга, Ганс, что этого не стоит делать…
— Василиса Петровна, но, я уверен, что все плохое уже случилось, — чуть повысил голос Ганс. — Людям свойственно делать ошибки. Помогите, пожалуйста!..
Уточняя детали происшедшего, Василиса нажала кнопку под крышкой стола. В кабинет неслышно вошли двое: рослый тип с непроницаемым лицом, чем-то похожий на прежнего охранника Володю и рыжий толстяк с неприятным, приторно-сладким и отталкивающим выражением лица. Разговор Василисы и Ганса продолжался целых десять минут и эти двое не слышимо (черт возьми, а может быть, даже и невесомо!) стояли чуть сбоку и сзади.
Василиса расспросила Ганса и о его личных делах, и на ее лице снова появилась улыбка:
— Браво, милый Ганс, браво!.. Надеюсь, что ваш дар графа Монте-Кристо не исчезнет со временем. Я только не поняла, зачем вы согласились сесть в тюрьму?
— Нужно было, чтобы все успокоились.
— Простите, все это кто?
— Все в смысле всё живое вокруг. Знаете, например, у земельной судьи была небольшая собачка, она постоянно вертелась в зале суда под ногами, и я ухитрился дважды наступить ей на лапу.
Василиса засмеялась:
— Теперь я понимаю, откуда взялся этот странный глагол «иссобачиться».
— А разве такой глагол есть?
— Теперь, наверное, есть. Милый Ганс, надеюсь, вас не пытались уморить голодом в тюрьме?
— На протяжении последних ста лет Европа менялась в лучшую сторону, Василиса Петровна.
— Разве?.. — делано, но все-таки снова весело удивилась Василиса. — Тогда почему моя бабушка, когда была комсомолкой, побиралась по деревням в поисках куска хлеба? Наверное, в этом виноват сталинский тоталитаризм?
Ганс поднял обе руки.
— Гитлер капут, Василиса Петровна! — он белозубо улыбнулся. — Вы же знаете, что я искренне не люблю любые виды пропаганды.
Разговор снова вернулся к «Сытым боровичкам» перескочив с темы политической пропаганды на пропаганду здорового образа жизни, а затем коснулся судьбы того или иного общего знакомого. Ганс так и не решился сказать, что Сашка женился на Жене и, вообще-то, даже был рад тому, что Василиса так и не спросила его о Сашке.
«А, может быть, она все и без меня знает?.. — подумал Ганс. — Хотя, конечно, любая другая женщина на ее месте попыталась бы уточнить детали. Нет, что это за «железная леди»?!..»
Василиса Петровна познакомила Ганса с пришедшими в кабинет.
— Это Володя… — она кивнула на рослого.
— Снова Володя? — удивился Ганс.
На лице Василисы снова появилась обаятельная улыбка:
— Уверяю вас, милый Ганс, это простое совпадение. Володя человек, так сказать, умеющий отвечать на любые вопросы причем в любом месте. А это Яков Маркизович Пакт, — взгляд Василисы перешел на рыжего и тот тут же льстиво улыбнулся. — Он адвокат и умеет задавать любые вопросы любым людям. Они вам помогут…
Наверное, Володя понял, что официальная часть разговора завершена и сунул в рот жвачку. А Яков Маркизович улыбнулся настолько льстиво и сладко, что Ганс едва ли не содрогнулся от отвращения…
… «Ведущим» в группе оказался именно Яков Маркизович. Наверное, он знал местоположение не меньше тысячи кабинетов, сидельцы в которых имели хоть какую-нибудь власть или обладали хоть какой-нибудь информацией. Это были люди в самых разных мундирах, деловых пиджаках и даже в белых, легкомысленных майках поверх которых пролегали грубые полосы подтяжек. Яков Маркизович перестал льстить и томно-сахарно улыбаться. Он вдруг заговорил резким, чуть ли не визгливым голосом и постоянно что-то требовал. Ганс десять раз за день удивлялся терпению его оппонентов. Несколько раз дело доходило до скандала, а один раз до открытого столкновения. В одном из офисов какой-то частной фирмы донельзя раздраженный Яков Маркизович (а он стал таким едва выйдя из кабинета Василисы Петровны) ударил по щеке рослого парня в майке и подтяжках. Тот попытался ответить, но в дело вмешался Володя и «визави» Якова Маркизовича проломил стеклянную дверь за своей спиной. Но взбешенный адвокат продолжал кричать так, словно ударил не он, а только что беспощадно избили его. К удивлению Ганса, скандал в офисе довольно быстро стих, а удовлетворенный и даже слегка расслабившийся Яков Маркизович на прощанье улыбнулся красивой секретарше. Та буквально содрогнулась (от чувства протеста, конечно), потом отвернулась и Ганс своими глазами увидел, как по спине девушки прошла легкая судорога.
Мишку нашли только через неделю, в ста двадцати километрах от Москвы, на окраине небольшого районного городка застроенной странного вида особняками.
Когда машина остановилась возле большого, двухэтажного здания за высокой стеной из кованных прутьев, Володя пояснил Гансу:
— Это частная тюрьма. Потому мы так долго вели поиски. В Москве вы не найдете ни одного идиота, который признался бы, что имеет к ней хоть какое-то отношение.
— … Легко признался, — поправил Володю Яков Маркизович. — Легко и с первого раза.
Ганс внимательно, уже совсем другими глазами, взглянул на странное здание. Оно было больше похоже, скорее, на какой-нибудь закрытый санаторий для избранных времен социалистического застоя, чем на тюрьму.
— А разве в России есть частные тюрьмы? — спросил он.
— Они есть в любой стране мира, — быстро ответил Яков Маркизович. — И я не советую вам туда попадать.
После коротких переговоров с охраной их провели в кабинет начальника. Майор с добрым и усталым лицом, приветливо улыбнулся визитерам и сказал:
— Меня уже предупредили о вашем визите.
— Конечно, вас предупредили! — тут же капризно вставил Яков Маркизович. — Кстати, у нас не так много времени. Итак, пройдемте по вашим казематам, господин майор?..
Майор был достаточно молчалив, но когда они, все четверо, шли по длинному коридору, он сказал:
— Вообще-то, я рад, что вы забираете его… Вашему другу тут нечего делать.
— А что у вас делают, кроме того, что сидят? — съязвил Яков Маркизович.
— Понимаете, в чем дело, — улыбнулся майор. — Сидеть, как вы выразились, можно в любом месте. Например, мой зять-компьютерщик «сидит» у себя дома. Разумеется, не за решеткой, а за компьютером. Но если в нашей тюрьме заключенные имеют право на ежедневную часовую прогулку на свежем воздухе и охотно пользуются им, то мой увлеченный работой зять выходит на улицу раз в месяц.
— А настолько у вас особый контингент?
— Как вам сказать… Например, один молодой человек, сын очень высокопоставленного чиновника, в пьяном виде зарезал двух проституток. Теперь он находится у нас.
— Но, конечно же выйдет на свободу через пару лет?
— Нет. Он вообще отсюда никогда не выйдет.
— Ничего себе!.. — все-таки удивился Яков Маркизович. — Неужели так решил суд?
— Нет. Об этом нас попросил его отец.
Майор остановился. Ганс успел заметить, что двери с номерами закончились и дальше находились только две глухие двери с литерами «М» и «Ж».
— Здесь, — сказал майор.
— Карцер? — усмехнулся Яков Маркизович.
— Что-то типа того, — кивнул майор. — В камерах находятся два человека, а ваш друг сидел с тем типом, о котором я вам только что рассказал.
— Не могли получше найти? — буркнул Яков Маркизович.
— Извините, но другие варианты понравились бы вашему другу еще меньше.
Мишка лежал на кровати свернувшись калачиком и отвернувшись лицом к стене. Он не оглянулся на шум отрывшейся двери, а только поджал ноги.
— Мишка… — тихо позвал Ганс.
Мишка чуть вздрогнул. Его ноги снова дернулись и замерли.
— Мишка!..
Мишка сел. Он смотрел на Ганса так, словно видел его впервые.
— Поехали домой, толстый, — Ганс улыбнулся и вдруг понял, что у него задрожали губы. — Тебя все ждут. И без тебя скучают. Кстати, ты почему так здорово спрятался, сволочь?!..
У Мишки было разбито лицо и особенно сильно нос. Он даже чем-то напоминал обрубок слоновьего хобота. Ганс вдруг понял, почему дрожат его губы, — от беспричинной и невыносимой боли. Разумеется, не физической, но и не менее реальной.
… Как сказал, Володя, если Ганс не хочет возвращаться в Москву, можно отправиться в Воронеж и на поезде. Перрон районного городишки был на удивление чист, малолюден, а первый легкий снежок сделал его совсем уж легковесным и почти новогодним. Мишка то и дело отходил в сторону и осматривался по сторонам. Он рассматривал то белесое и низкое небо, то здание вокзала, то немногочисленных пассажиров. Наверное, Мишка ни о чем не думал, потому что у него были пустые и тусклые глаза.
— Ваш Мишка на Наполеона очень сильно похож, — тихо сказал Володя Гансу.
— С таким разбитым носом?!.. — слабо улыбнулся Ганс.
— Нос тут совершенно ни при чем, — Володя немного подумал. — И дело не только в физическом сходстве. Наверное, Наполеон так же расхаживал во время битвы при Бородино. Он терялся среди обилия вариантов, по которым могло развиваться сражение и поэтому не знал стоит ли посылать в атаку старую гвардию.
Ганс с уважением посмотрел на Володю.
— У вас хорошее воображение. Книжки писать не пробовали?
— Разумеется, нет.
— Интересно, почему?
— Понимаете, по-моему, когда писатель выставляет на всеобщее обозрение свои мысли, то в этом есть… — Володя нахмурился. — Не знаю… в этом есть что-то от проституции, что ли?
Ганс засмеялся.
— Мишка! — громко позвал он. — Что ты там замер?.. Иди сюда. Кстати, забыл тебя спросить, ты свою книжку нашел?
В глазах Мишки появилось осмысленное выражение. Оно было похоже и на обиду, и на страдание, и на печаль. Мишка подошел поближе, но ничего не ответил, а только отрицательно покачал головой.
— Ну, и плюнь на нее. Подумаешь!.. — бодро произнес Ганс. — Другую напишешь.
Лицо Мишки болезненно сморщилось, и он отвернулся.
В глазах Ганса вдруг загорелся холодный и злой огонек.
— Мучаешься, значит, Наполеонишка, да?! — закричал он. — Тоже мне, страдалец нашелся. На!.. — Ганс сунул руку за борт легкой куртки и рывком вытащил плоский пакет, завернутый в газету. — Меня Василиса два дня назад позвала и при встрече эту дрянь передала… — Ганс потряс пакетом. — Бери и смотри!.. Читай.
Мишка слегка побледнел. Он взял пакет и развернул его… Внутри была книга.
«Теория революции свободы» — прочитал Мишка название книги. Выше стояло имя автора — «Андрей Курбацкий». Мишка развернул книгу и буквально впился глазами в текст.
— Читальщик!.. — усмехнулся Ганс. — Я ее без тебя уже просмотрел. Я конечно, не специалист по твоему творчеству, но все-таки понял, что основной текст не тронули. А вот «Заключение» ты посмотри. Не думаю, что оно тебя порадует.
Мишка мельком взглянул на Ганса, перелистал книгу почти до конца и снова уткнулся в текст. Через минуту Ганс заметил, что у Мишки задрожали руки.
— Это же невозможно!.. — наконец, выдавил он и с ужасом посмотрел на Ганса. — Это же просто невозможно!.. Я же совсем другое хотел сказать. А это… это все равно что забивать микроскопом гвозди.
— Мишенька, солнышко мое толстенькое, — ядовито улыбаясь, ответил Ганс. — А теперь ответь мне, пожалуйста, что за книгу ты написал, если к ней так легко и просто присобачили такое «Заключение»?
— Но настоящее знание, то есть объективное знание, всегда нейтрально…
— Тогда тебя будут лупить с двух сторон — и справа, и слева. Нейтральной может быть только Швейцария, да и то до поры и за чужой счет.
— А арифметика? — улыбнулся Володя.
— Арифметика все врет! — еще больше повысил голос Ганс. — Например, числа «пи», как бы им не восхищались, просто не существует. Потому что цифровой хвост этого чертова не периодичного и иррационального «пи» никогда не закончится. Он прошьет любое время и любое пространство и уйдет туда где нет ни бога, ни дьявола, — Ганс перевел разгневанный взгляд на Мишку. — Мишенька, ты писал свою книгу не буквами, а цифрами? Поумничать захотел, сволочь ты нейтральная, да?!..
Горячий монолог Ганса продолжался до тех пор, пока не подошел поезд. Володя улыбнулся, козырнул Гансу, а затем, уже сунув ему за борт куртки большую бутылку коньяка, шепнул на ухо:
— Сами свои книжки пишите, а мне с ума сходить некогда. Друга своего прямо сейчас начинай спиртным отпаивать… Удачи вам, ребята!.. А мне пора. Яков Маркизович, наверное, уже руль в машине от нетерпения грызет. Дел у нас с ними еще очень много…
… Мишка поселился во времянке, которую только что покинул Ганс с Гретой и Мартой. Впрочем, я расскажу о Мишке чуть позже.
Дом Ганса еще не был готов полностью, но все-таки две комнаты и кухня были в довольно приличном состоянии.
— Не замерзнем, в общем, — пообещал жене Ганс. — Только ты перестань, пожалуйста, свои курятники, гусятники и индюшники обустраивать. Зима же на дворе, руки отморозишь.
Грета пообещала, но, тем не менее, именно этой зимой обзавелась домашней птицей. Типичная, то есть неумелая горожанка, она с каким-то веселым и даже отчаянным фанатизмом осваивала азы сельского хозяйства. Разумеется, ей помогала Женя. Молодых женщин часто видели вместе и даже через год, уже следующей зимой, когда животы подруг вдруг сильно округлились, они затеяли «свой бизнес». «Сытые боровички» все последние годы не страдали от недостатка отдыхающих и пациентов, Женя и Грета (с согласия Анатива, конечно) переоборудовали старую бильярдную под «пирожково-диетическое кафе». Сначала такая идея казалась совсем уж абсурдной (особенно Гансу), но женщины вдруг проявили какое-то особенное упрямство. Каждое утро, отправляясь на работу в санаторий, Ганс был вынужден цеплять к машине довольно большие санки с тремя укутанными в старые шубы кастрюлями.
— Я бы, вообще-то, и пешком дойти могу, — жаловался Ганс. — Но разве они отстанут со своими кастрюлями? Я Сашке жаловался, а он только смеется. Мол, пусть себе балуются, лишь бы им скучно не было.
Иван Ухин (старый мастер по созданию каминов) соорудил в «пирожковом кафе» какой-то совсем уж фантастический очаг из неотесанных глыб на тему народных сказок и «пирожковую» очень полюбили дети. Там, за огромными деревянными окнами, колыхались в темноте ветки елей, в камине уютно потрескивали дрова, а какая-нибудь добрая тетя так замечательно читала сказки, что с ее искусством не могло сравниться ни одно кино. И даже не смотря на свою явную сказочность в «пирожково-диетическом кафе» все было совсем-совсем настоящим: и легкий запах соснового дыма, и волшебная полутьма, и невероятный вкус пирожков и пончиков. Кстати, о пончиках: Иван Ухин выдал женщинам рецепт старушки Тимофеевны, которая умудрялась выращивать стевию даже в нашей климатической зоне и те самые пончики больше, чем наполовину состояли именно из этой травы, отрубей и еще чего-то такого, что в итоге заставило даже высший медицинский совет «Сытых боровичков» признать их «особо диетическими».
Очень быстро к Жене и Грете «прилепилась» Оля. Ее бывший жених Сережа вдруг женился на своей однокласснице и девушка, судя по ее грустному лицу, очень сильно страдала. Правда, Сережа быстро развелся, Оля тут же повеселела, но все равно сторонилась Сергея, отдавая все свое свободное время общению с подругами, но и бывшего жениха Оля не забыла. Когда молодые люди сталкивались на улице, они не спешили проходить мимо, а их молчаливые встречи (точнее, безмолвное и страдательное разглядывание лиц друг друга) невольно вызывали самые доброжелательные улыбки сельчан. Кстати, именно Оля предложила «открыть» бизнес в «Боровичках», Грета ее поддержала, а Женя, после некоторых сомнений, присоединилась к подругам.
Иногда пирожков и пончиков не хватало и женщины делали вторую «ходку», уже пешком. Дорога из Верхних Макушек в «Сытые Боровички» шла чуть-чуть под уклон и тащить груженые санки было совсем не тяжело. Женщины смеялись, пели русско-немецкие песни и заснеженный лес вокруг, настороженно и чутко прислушивался к веселым голосам.
Однажды женщины натолкнулись на стаю волков. Впрочем, может быть, это были не волки, а одичавшие собаки, хотя вряд ли это было менее опасно. До «Боровичков» оставалось всего метров триста, неясные тени за заснеженным кустарником возникли именно впереди и женщины невольно остановились.
— Девушки, что делать будем?!.. — растерянно спросила Оля. — Пирожками в них швыряться, что ли, да?
Грета достала из саней палку. Недоверчивость европейцев к русской флоре, которая иногда, (по их же утверждениям), шляется даже по улицам крупных городов, в данном случае сыграла положительную роль. Но палка была одна, две женщины были довольно неуклюжи, потому что беременны, а их крики, конечно же, не долетали до «Боровичков». Грета предложила выбросить пирожки и бить волков пустыми кастрюлями. Женщины уже было взялись за них, но тут на дорогу вышел Эразм. Кабан был удивительно спокоен и даже деловит. Он сразу же подошел к саням и обнюхал кастрюли. Женя восхищенно ойкнула, Грета испуганно присела, а Оля тут же достала из кастрюли два пирожка. Скушав угощение, Эразм неторопливо потрусил вперед. Женщины поспешили следом.
— Может быть, санки к хвосту Эразма привяжем? — весело спросила Оля. — И сами на них сядем!..
Женя засмеялась, а Грета вдруг поняла, что первобытная палка в ее руке — явно лишний предмет. Русский лес, конечно же, был не совсем безопасен, но, как оказалось, в нем живут добродушные гиганты способные на очень благородный и почти рыцарский поступок.
Узнав об этом небольшом происшествии все мужское население в течении двух суток обшаривало окрестности, но ни волков, ни одичавших собак не нашли. Тем не менее, Ганс под страхом внеочередного скандала и «развода с возвратом девичьей фамилии», запретил Грете выходить без него на лесную дорогу. Впрочем, запретил не только ей, а всем трем подругам. Оля тут же заявила, что она не только не замужем за Гансом, но и не замужем вообще. Ганс пообещал исправить это и уже на следующий день санки в «Боровички» тащил бывший жених Сережа. Над ним подшучивали, Сережа краснел от смущения, но все-таки улыбался в ответ.
Почти всегда женщин сопровождало маленькое кабанье стадо, состоящее из свинок и их детенышей. Оно не приближалось к людям, то есть не требовало оплаты пирожками, наверное, потому, что их неплохо подкармливали в «Боровичках», а некое чувство долга оказалось совсем не чуждо кабаньему племени в силу развитости интеллекта. Эразм появился только пару раз, чтобы, так сказать, проверить наличие сопровождения и быстро исчезал по своим делам, очевидно, посчитав проблему решенной.
… «На третье лето» Иван Ухин завершил строительство церкви. Но завершение было чисто условным, потому что Иван сказал, что «любая церковь строится и обживается не меньше десяти лет, а то и всех двадцати». Епархия назначила на службу в верхнемакушкинский храм молодого священника, Иван Ухин остался им доволен, но уже через месяц на его место прислали другого — небольшого, сухонького и серенького человечка с остренькой бородкой и настороженными глазами. Ивану Ухину сразу не понравилось, что новый батюшка был больше похож на чиновника, а не на священника и после того, как тот стал очень живо интересоваться финансовыми делами церкви (которыми, конечно же, заведовал Иван) между ними возник конфликт. Конфликт получился молчаливым, но очень острым. Примерно через пять дней никто из верхнемакушкинцев не пришел на воскресную службу. Удивительно, но большая часть «новых» Нижних Макушек (уточню: часть пожилая, наиболее основательная и действительно тянущаяся к вере) дружно поддержала бойкот своих соседей. И это, несмотря на то, что как среди «верхних», так и среди «нижних» макушкинцев циркулировал слух, что в переназначении священника в богатое село возле престижного санатория приняло деятельное участие, так сказать, очень высокопоставленное лицо из среды новопоселенцев. Это отсутствие единства в стане людей, которых он считал противниками, несколько удивило Иван и придало ему нравственных сил.
Целую неделю храм посещали только случайные «захожане» и пара «сестер-иезуиток» (это имя им дали верхнемакушкинцы), которые прибыли вместе с новым священником. В храм упорно никто не шел, лица «сестер-иезуиток» становились все злее, а количество «захожан» все меньше. Затем прибыли переговорщики из епархии. Но, в сущности, никаких переговоров не получилось. Иван упрямо молчал и его хмурый, мужицкий взгляд из-под нависших бровей не обещал никаких компромиссов. В конце концов, «святочиновника» убрали, несколько новопоселенцев из числа военных пенсионеров и лично сам Анатив похлопотали в городе и вскоре в село прибыл очередной священник со странной, но симпатичной фамилией — Ничейный. Быстро выяснилось, что отцу Александру всего лишь двадцать пять лет, что он воспитанник детдома (там ему и дали такую фамилию), что он женат на такой же воспитаннице государственного учреждения, и что у них есть двое маленьких детишек. Матушка Анна, жена отца Александра, возможно даже понравилась селянам несколько больше, чем ее муж. Это была тоненькая, молодая женщина с удивительно светлым и улыбчивым лицом. Она была настолько добра и ласкова, что кое-кто из селянок, уже после службы, хотел было (но без успеха, конечно) подойти за благословлением именно к ней, а не к ее мужу-священнику. Короче говоря, все остались довольны, хотя Иван Ухин, (так сказать, «для порядка») еще хмурился пару дней.
Уже через неделю, когда отец Александр перебрал спиртного на деревенской свадьбе (пожалуйста, не вините молодого священника в невоздержании, потому что вы не знаете коварного гостеприимства этих мероприятий), его, по настоянию Ивана, оставили ночевать на ближайшем сеновале дабы не смущать матушку Анну и детишек, так сказать, несколько искаженным образом их мужа и отца. Утром опять-таки Иван лично отвел домой отца Александра и извинился перед юной попадьей за случившееся. Взгляд матушки Анны был настолько чист, светел и всепрощающ, что Иван, уже после завершения разговора с ней, приложил руку к груди и чуть поклонился. С тех пор молодой священник посещает любые мирские мероприятия только в компании с Иваном Ухиным и только после того, как тот проведет переговоры с хозяевами торжеств на тему, что и в каком количестве наливать в стакан духовному лицу за праздничным столом.
Но все-таки вернемся к судьбе Мишке. Он долго болел и стал приходить в себя только ближе к лету. Анатив взял его на работу «заведующим читального (в том числе и электронного) зала». Мишке понравилась его новая работа, хотя у него были немалые трудности в деле освоения компьютерных технологий. Эту проблему ему помогла решить одна из многочисленных заместителей Анатива Ольга Евгеньевна — высокая, худощавая женщина с академичным, худощавым, пусть и некрасивым, но все-таки не лишенным женской привлекательности лицом. Ольга Евгеньевна была чуть ли не на полголовы выше Мишки и когда они начали свои первые прогулки «под ручку» по территории «Сытых боровичков», многие улыбались, глядя им вслед, и кое-кто вдруг заговорил о большом сходстве Мишки с императором французов Наполеоном.
— Раньше, когда Мишка был потолще, такого не было, — согласился с этим мнением Ганс. — А теперь... ну, не знаю… а вам-то что до этого сходства? И, вообще, отстаньте вы от человека!
Благодаря возвращенному экземпляру своей похищенной книги Мишка восстановил черновик, но с заключительной частью у него возникли проблемы. Он несколько раз переписывал ее, долго и мучительно думал, раз за разом вчитываясь в текст, и, в конце концов, снова рвал бумагу на части и сжигал. Ольга Евгеньевна оправдывала любые действия Мишки. Например, ей нравились все варианты заключения, но, когда Мишка сжигал их, она легко одобряла и это. Ольга Евгеньевна спорила с Мишкой только тогда, когда он просил ее обо этом. Хотя, нужно признать, она делала это так умело (то есть с пониманием относясь к душевному состоянию Мишки), что пару раз он сжигал завершающую часть рукописи именно после этих разговоров. А что самое удивительное, Ольга Евгеньевна помнила сожженное лучше Мишки и когда он забывал что-то, умная женщина всегда приходила ему на помощь.
— Я должен успеть! — постоянно твердил (хотя, собственно, Мишка твердит это до сих пор). — В этих людях нет не то чтобы ничего святого, в них просто нет признаков рассудка. Они способны изуродовать все, потому что они не создают… точнее, не пишут… нет, они не рождают идеи, а словно решают арифметическую задачу. Они буквально оцифровывают политическую мысль не понимая, что она — только инструмент, а не цель, потому что именно в этом случае под цель можно замаскировать любую дьявольщину…
Иногда Мишка пытается привлечь к своей работе Ганса. По словам Мишки, этот «чертов немец» достаточно остроумен, и, хотя мыслит «довольно поверхностно, иногда его замечания имеют смысл». Ганс всячески увиливает от обсуждения рукописи и даже когда он соглашается присутствовать на чтении «этого опуса» дело почти всегда кончается перебранкой.
Несравнимо выше Мишка ценит помощь Сашки. К сожалению, у того не так много времени (не больше двух-трех часов в субботний вечер, да и то не каждую неделю) и Мишка тщательно готовится к таким встречам с другом. Он читает ему вслух очередной вариант «Заключения» каким-то торжественным, чуть ли не высокопарным тоном и в тоже самое время, искоса, едва ли не испуганно, посматривает на Сашку. Потом они говорят…
— Он постоянно подтаскивает меня своими вопросами к одному единственному, типа «Пожалуйста, обоснуй свое утверждение», — часто жалуется Мишка Ольге Евгеньевне. — Как-будто обосновать можно все на свете!.. Да, мы живем в детерминированном мире в котором прошлое — причина, будущее — следствие, а настоящее — взаимодействие миллионов-миллионов причин и их переход в следствия. Оля, солнышко мое умное, но у меня просто нет времени чтобы логически осмыслить эти миллионы. Есть же аксиомы — истины, не требующие доказательств. Например, если мне нужно перебежать ручей по камушкам я же не буду трогать каждый камушек пальцем, чтобы убедиться в его твердости!..
Наверное, Ольга Евгеньевна относится к Сашке с большим уважением и поэтому в подобных разговорах с Мишкой она никогда не становится на его сторону.
— Мишенька, ты должен понять, что ни одна аксиома не существует сама по себе, — мягко возражает она Мишке. — Существуют только системы аксиом. Ну, например, как звездное небо над головой. Существование каждой звезды не требует какого-то доказательства. А что это нам всем дает?.. Люди научились ориентироваться по звездам. Понимаешь?.. Набор таких аксиом — это не просто запечатленный хаос и люди научились находить смыслы, не приблизившись к звездам даже на миллиметр.
— Оля, эти смыслы — совсем другие…
— … Но если бы не они, то люди никогда не открыли другие континенты.
— Ага-ага, вместо Индии открыли Америку!
— А кто тебе сказал, Мишенка, что твое желание — некий закон и вместо Индии и ты не откроешь свою Америку?
Однажды Мишка все-таки рассказал Ольге Евгеньевне о странном рисунке бывшей Сашкиной жены Лены. Та выслушала его молча, кинула головой и сказала короткое «да».
— Что «да»?.. — переспросил Мишка.
— В данном случае мое «да» — это аксиома, Миша, — уже улыбаясь пояснила Ольга Евгеньевна. — И сути этой не требующей доказательств истины пока не знает никто.
Других людей мало интересовала рукопись Мишки. Например, однажды Иван Ухин застал Мишку в библиотеке за работой. Какое-то время, стоя возле стола, он наблюдал за тем, как Мишка, забыв обо всем на свете, быстро набирает текст на клавиатуре ноутбука, но быстро потерял к этому интерес. Взгляд Ивана скользнул к краю стола, где стояла фоторамка, но не с фото, а с небольшой иконкой.
Иван взял рамку в руки, внимательно рассмотрел ее и спросил:
— Католик, что ли?
— Да, католик, — даже не взглянув на Ивана, ответил Мишка.
— Зовут-то как?
Мишка назвал имя святого. Иван недоверчиво усмехнулся и вернул рамку на место.
Тут следует заметить, что Иван терпимо относился к любым течениям авраамических религий и разве что только откровенное язычество вызывало у него неприкрытую неприязнь. Приблизительно так же он относился к людям. Например, Грета стала посещать церковь только из-за Жени и Оли, но потом, как говорится, втянулась и со временем, стала бывать в церкви чаще их. Иван невольно выделил ее своим вниманием не только потому что Грета была исполнительной, но и… она казалась верной, что ли?.. и ей ничего не было в тягость. Однажды, какой-то подвыпивший отдыхающий прямо на церковной территории принялся насмехаться над верующими старушками и первой в их защиту выступила именно Грета. Ее сильный немецкий акцент вдруг стал еще резче, а на лице появилась такая решимость, что насмешливый «проповедник» буквально попятился к воротам.
…Бывала ли хоть раз в «Сытых боровичках» Василиса Петровна? Ходит упорный слух, что да. Однажды поздним осенним вечером в дверь дома Сашки постучали. Дверь открыла Женя, увидев гостью она чуть побледнела, едва не сделала шаг назад, но смогла сдержать себя. На пороге стояла Василиса. На ней было темное платье (очень похожее на то, в котором она покидала «Боровички») и все та же вуаль наполовину скрывающая лицо.
— Не бойся меня, не со злом к тебе приехала, — улыбнулась Василиса. — Саша дома?
— Он спит, — уже окончательно взяв себя в руки, ответила Женя. — Саша устал, и я не буду его будить.
— Понятно, — Василиса опустила глаза. — Как живете?.. Может быть, я помочь вам чем-то могу?
— Спасибо, мы сами со всем справляемся, — словно опасаясь, что Василиса все-таки попытается войти в дом, Женя взялась за ручку двери. — А вы именно с этим вопросом к нам и приехали?
— А ты сильная!.. — Василиса, наконец, подняла голову и посмотрела прямо в глаза Жени. — Я предупредить тебя приехала.
— О чем?
— Беда идет… Большая беда. Придет время — узнаешь какая. Ты Сашку из дома не отпускай. Хоть камнем на его шее повисни, хоть в веревку превратись и ноги ему опутай, но не отпускай. Запомни: это пока не его время. А когда его придет — моли Бога, чтобы оно никогда не наступило! — тогда Сашку уже никто и ничто не удержит. Поняла?..
— А почему я должна понимать тебя?! — чуть ли не выкрикнула Женя. — Ты напугать меня пришла?
Василиса усмехнулась… Она попятилась назад, но так плавно, словно не шла, а уплывала и растворялась в темноте. Женя испуганно вскрикнула и захлопнула дверь. Уже через пару секунд, справившись с охватившим ее ужасом, она распахнула дверь и выбежала на улицу. Там никого не было… Точнее, в свете уличного фонаря, шагах в двадцати, стояли четверо подростков и над чем-то весело смеялись. Женя подошла к ним и спросила, не видели ли они кого-нибудь. Те ответили, что нет…
… Наверное, Иван Ухин прав и строительство церкви в Верхних Макушках закончится еще не скоро. Нет, церковь работает, службы в ней проходят регулярно, но внутреннее и внешнее обустройство храма еще далеко не завершено. Иван искренне удивляется, тому, как быстро тратятся деньги и, хотя местные прихожане явно не скупятся, удивление Ивана не становится меньше. В конце концов, он был буквально вынужден допустить к церковной кассе хозяйственную и слегка прижимистую Грету и только после этого обустройство храма пошло несколько быстрее. Немецкая практичность жены Ганса, наверное, впитанная еще с молоком матери, сыграла добрую службу, но — удивительно! — сама Грета не стала менее улыбчивой и, отчасти, менее простодушной. Например, Ганса немного смущает, что его жена что-то уж слишком часто стала повторять мрачную поговорку «в гробу карманов не бывает», а их семейный бюджет стал… нет, конечно, не меньше… но аккуратнее, что ли?
Короче говоря, Иван Ухин обустраивает церковь как может. Не так давно, около полуночи, он поймал на территории храма подростков из Нижних Макушек. Те баловались со шлангом для полива и возле порожков успела собраться довольно большая лужа.
С тех пор Иван часто, пусть и не каждую ночь, остается в церкви. Нет, он не называет себя «сторожем» (наверное, для неформального старосты «Боровичков» это будет выглядеть как понижение в должности), не берет за эту дополнительную службу денег, но тем не менее, Иван довольно рьяно исполняет именно обязанности охранника. Вечером он поливает цветы, подметает территорию, делает какой-нибудь мелкий ремонт и уходит спать в церковь. Иногда он не делает за ночь ни одного обхода, но все знают, что Иван (пусть и не каждую ночь) находится на территории храма и это, разумеется, удерживает малолетних баловников от очередных проделок.
Автору как-то неудобно признаваться, но Иван называет ночи, проведенные в храме «волшебными». Впрочем, он и сам никогда не произнесет это определение вслух. Наверное, его вера как-то не очень лепо вяжется с сегодняшним пониманием волшебства, но если подумать, то, возможно, в этом определении просто есть что-то чистое и детское, еще не замутненное человеческими придумками, то есть то, что дается нам изначально, по праву нашего рождения.
Иван любит эти тихие ночи… Хотя, разве дело в Иване? Господи, да кто же не полюбит-то такие ночи?! Ведь они, — это время, проведенное вне страха, сомнений, обид и мелочных расчетов типа «если они все так, то я — вот так!..» Человек на время покидает свою земную дорогу и вдруг начинает понимать, что он — до парадокса, до светлой боли! — абсолютно свободен в своем выборе. Впрочем, свобода — это не совсем то слово. Есть гораздо более точное русское определение — воля. Это тоже свобода, но с изначальным, да, заложенным не тобой, вектором направления твоей силы, вектором движения в будущее. Человек — любой человек! — знает о нем и в его воле принять или отвергнуть это направление. А ложь — это множество и множество слов, которые отрицают твое почти волшебное, почти эфемерное, почти взявшееся из ничего понимание.
Да-да, Иван любит эти ночи… Правда, частенько он сильно устает за день (ведь никто не освобождал его от забот как по своему хозяйству, так и по устроению церкви) и его иногда тянет в сон после захода солнца. Однажды, (в августе, что ли?) часов в девять вечера в церковь заглянул отец Александр. Он забыл какую-то нужную вещь в алтаре. А Иван Ухин как раз спал у двери в алтарь, на старой дубленке, загородив вход в алтарь своими ногами. Вид у Ивана был более чем удовлетворенный, а издаваемые его носом звуки хотя и звучали грубовато, но все-таки не нарушали тишину, а как-то удивительно легко, даже по-домашнему, гармонировали с ней.
Пришедший со священником молодой дьякон чуть было не расхохотался, но отец Александр сердито нахмурился и после того, как погрозил дьякону пальцем, приложил этот палец к губам. Потом щелкнул замок алтарной двери, отец Александр переступил через ноги Ивана и скрылся в алтаре. Молодой дьяков зажал ладошкой рот, покраснел от натуги, пытаясь сдержать смех и даже присел. Ему стало чуть легче, когда священник покинул алтарь. Дьякон все-таки тихо прыснул, перекрестился, сгоняя с лица улыбку и направился следом за отцом Александром.
Иван проснулся через полчаса после визита клириков. Он сел, почесал затылок и протяжно зевнул. Не так давно Иван поругался с женщинами, ухаживающими за цветами на территории церкви (неизвестный воришка здорово попортил самую большую клумбу) и он с горечью подумал: «А что тут такого?.. Конечно же, я во всем и виноват. Был бы, как говорится, сторож, а значит и виноватый всегда найдется…»
Иван вздохнул и, придерживаясь рукой за поясницу, встал. Он допил холодный чай, стоя у окна, и отправился обходить территорию. Иван закрыл кованные ворота, подобрал брошенную там же метлу и обошел храм. Все было тихо…
Тут следует заметить, что после часа ночи у Ивана напрочь пропадал сон, а поскольку было только без четверти десять, поэтому он — с наичистейшей совестью! — вернулся в церковь, чтобы поспать еще немного. Уже улегшись на свое место возле алтаря, он умиротворенно улыбнулся и вдруг вспомнил свои давние прошлые попытки заняться бизнесом — «самогонное дело», «гостиничное» и даже старания как-то развернуть свое подворье без кредитования со стороны.
«Ах, ты ж, дите, ты, неразумное и чертяка, ты, окаянная!.. — по-прежнему улыбаясь, подумал Иван. — О чем ты тогда думал и на что надеялся? А жил зачем?.. И что за темная сила вгоняет человека в такую лютую прелесть, когда он перестает отличать добро от зла?..»
Размышления об этой силе, в конце концов, согнали улыбку с лица Ивана. Он даже насупился, но — ах, что вы за чудо такое, ночи в церкви! — эти мысли не разозлили его, не унизили и даже не оскорбили. Иван просто думал… А мысли, которые должны были бы быть тяжелыми, как пласт грязной земли, вдруг словно превратились в просушенный солнцем и слегка крошащийся под лопатой чернозем. Иван просто работал, как работает человек на своем ухоженном огороде и работал, как говорится, в радость самому себе.
Он снова стал улыбаться, когда вдруг вспомнил о Гансе и Сашке… Эти, в сущности, тогда, в начале, малознакомые ему люди, почему-то стали милы его сердцу так же, как близкие родственники, на которых ты не можешь и не хочешь обижаться. С Гансом было интересно поспорить, а Сашку было интересно послушать.
«Бывает же так?!..» — удивился Иван.
Странно, но он так и не вспомнил о Василисе. Он знал, что она — жива и здорова, что у нее все относительно хорошо, но его мысли словно обтекали эту, нет, не запретную, а затененную кем-то или чем-то, тему.
Наконец, Иван всхрапнул и погрузился в легкий сон… Ему приснилась жена и он вдруг почувствовал, что уже соскучился по ней, хотя, конечно, ее нужно немного выругать за то, что она… м-м-м… как это?.. в общем, мало ли за что можно выругать жену, если, например, ты вчера улыбнулся ей, а она вдруг фыркнула и гордо отвернулась? Жизнь, одним словом… А ведь она состоит, считай, что из одних проблем.
Пожалуй, автору пора заканчивать свой роман. Он продолжается уже почти целых двадцать пять лет и — если честно! — сегодняшний автор здорово отличается от того автора, который когда-то начал писать роман. И, наверное, именно сейчас я должен ответить на самый главный вопрос: беспокоит ли меня судьба моих героев?
Нет, не беспокоит. Потому что я знаю старую-старую истину, которую, кстати, уже упоминал выше, а она гласит: то, что не умерло — не воскреснет. И даже если умирает когда-то воскресшее, это не значит, что смерть победила жизнь. Жизнь — непобедима. И она непобедима потому, что мир без жизни и вне жизни — не имеет смысла. И именно потому я спокоен за своих героев…
12 марта 2023 года.