(Из цикла "Петрович и Соболюк")
Петрович сегодня заступает дежурным по факультету. Длинный конец факультетского коридора упирается в окно. По ту сторону стекольной рамы – Строгановский сад, по эту – стол дежурного. Но сидеть за столом положено спиной к окну, чтобы не отвлекаться на созерцание ворон. А занятие это, доложу я вам, довольно увлекательное, ибо известно, что в интеллектуальном отношении птицы сии весьма продвинуты. Обитают же они здесь в огромном количестве, не меняя своей численности ни зимой, ни летом. Но если летом их скрывает листва, то зимой на фоне голых деревьев они различимы особо отчётливо, и поэтому кажется, что в это время года их гораздо больше. А сейчас как раз начало зимы.
Лампа, массивный телефонный аппарат из чёрного эбонита с наборным диском, перечень номеров под оргстеклом. Рядом – давно потерявший форму диван с выпирающими из-под потёртого дерматина пружинами. За диваном, в углу – сейф с документацией. Главное среди прочего в нём – журнал приёма-передачи дежурства и списки оповещения по тревоге личного состава факультета с перечнем домашних телефонов. Есть также кобура и пара бутербродов на вечер, но их кладёт сюда уже заступающий.
Зачем педагогам ночной сбор по тревоге, спросите? Ну уж точно не для того, чтобы в срочном порядке прочитать оставшуюся плановую лекцию или провести практическое занятие. А чтобы помнили, что какие-никакие, а всё же военные. И могут пригодиться на случай начала боевых действий или в иной чрезвычайной ситуации. А потому и ежегодная сдача зачёта по стрельбе из пистолета. Хотя, какие из них командиры – поди уж, забыли все команды. Разве что, Соболюк…
На стене над головой – доска с ключами от помещений кафедр и поточных аудиторий. Рядом портрет какого-то адмирала с бакенбардами, не то флотоводца, не то учёного. Вот и всё нехитрое хозяйство.
– Значит так, – инструктирует Петровича сдающий дежурство кап-три – капитан третьего ранга.
– Главная твоя задача – вечером собрать ключи от помещений и проводить начфака. А утром не проспать его приход и доложить об отсутствии происшествий. Какие происшествия за ночь могут произойти, спросишь? И правильно спросишь. Личного состава нет, напиваться некому и случаться нечему. Только с тобой. И если что и случится, то, скорее, не с тобой, а с паркетом – новая вмятина от головы, если вовремя не спохватишься и рухнешь во сне с этого приятеля. – Он кивает на диван.
– Круглый, подлец, но спать всяк лучше, чем на стуле, уткнувшись мордой в стол.
Он устало трёт покрасневшие от недосыпа и частого протирания глаза.
– В шесть утра появляются уборщицы, начинают греметь ключами, вёдрами и шмыгать вокруг своими швабрами. Но это – неизбежное зло. Материшь их как следует, запускаешь в ближайшую подушкой и поворачиваешься на другой бок. – Он криво улыбается.
Сарказм этот всего лишь следствие недосыпа. Никогда офицер не позволит себе бранного слова в отношении дамы независимо от её статуса и социального положения. Это святое.
– Другое зло, рангом пониже, – продолжает он всё тем же наставительным тоном, временами зевая – это отсутствие журнала инструктажа по противопожарной безопасности. Пропал год назад, если не больше. И так уж повелось, что каждый, сдавая дежурство, делает приписку в описи имущества, что не принимал его по описи.
Он перелистывает страницы журнала приёма-передачи дежурства и демонстрирует образцовое поддержание заведённого кем-то порядка.
– И ты тоже так запишешь, потому как сам знаешь, что лучше начальству об этом не докладывать. А то тебе же самому придётся устранять замечание и заводить новый журнал, а это на полдня работы, стало быть ночь будет нескучной.
Петрович понимает, что дословно смысл этой фразы – ночью полдня – воспринимать не следует: не первый год замужем. И никакого противоречия здесь нет. Это только у штатских день сменяет ночь, а у флотских, особенно у подводников, ночь – это самое что ни на есть продолжение дня. И не только рабочего.
– Пока всем сходило с рук, – заканчивает инструктаж кап-три. – И тебе повезёт, если сменщик дятлом не окажется. Сам то ведь не из их отряда?
Петрович пожимает плечами в ответ на столь провокационный вопрос. Попробуй, не согласись.
– Вроде бы, из другого. – Он слегка потирает верхнюю губу, словно проверяя отсутствие явного намёка на это.
– Орёл, значит! Ну вот, и прекрасно. Тогда расписывайся здесь и держи повязку «Рцы».
Дежурный стаскивает с руки сине-голубую повязку и протягивает её Петровичу.
– А теперь бери журнал и идём к Соболюку докладываться.
При упоминании этой фамилии Петрович инстинктивно ёжится.
Они заходят в кабинет замначфака, докладывают о приёме-передаче дежурства и протягивают ему журнал на подпись. Петрович мусолит в руке повязку, ожидая команды на заступление.
– Это что же такое получается? – недовольно вскидывает брови Соболюк, оторвавшись от журнала и взглянув на него.
Петрович настораживается: неужели, запись об отсутствии этого злосчастного журнала вычитал? Что теперь?
– На старом дежурном повязки нет, на новом – тоже. Выходит, факультет и вовсе без дежурного? Безобразие, товарищ Илюхин!
В логике ему не откажешь. Петрович живо натягивает повязку.
– Ну, так-то. Утверждаю. Меняйтесь!
– Есть!
Соболюк ставит роспись в журнале. Замечание, как обычно, остаётся без внимания. Это, наверное, пока единственное, до чего не дошли его руки. Точнее, глаза – очки он использует крайне редко. Пронесло. И теперь это уже проблема следующего заступающего.
Но вот дежурство принято, ключи сданы, начфак провожен: «Смирно!», «Вольно!» Бока на диване помяты, уборщицы мысленно обруганы (всё же прав в чём-то этот кап-три!) Начфак вновь встречен традиционным докладом: «За время дежурства происшествий не случилось!» И бровью не ведёт. А ну, случись что? Не поверит…
Звонок на занятие, пошла учёба. День течёт вяло, в коридоре тишина: народ на лекциях, вороньё за окном на удивление перестало галдеть и притихло. Петрович слегка кемарит. Внезапно тишину разрывает телефонный звонок: ну и горласт же этот старина.
– Дежурный по академии. Передайте командованию факультета распоряжение начальника академии. Завтра прибывает комиссия из Москвы, как всегда планово-внезапно, будет проверяться уровень физической подготовленности слушателей одного из факультетов. Вашему выпала эта честь, поэтому личному составу надлежит сегодня же выполнить контрольную проверку нормативов по подтягиванию.
Петрович докладывает распоряжение Соболюку. Тот приходит в тонус – наконец-то дело – и объявляет общее построение. Там он доводит до слушателей предстоящую задачу.
После обеденного перерыва, что, замечу, особо мудро, факультет дружно отправляется в спортивный зал. Петрович, сидя за столом, с завистью смотрит, как в конце коридора исчезает последний слушатель. Идёт с неохотой, словно давать явку с повинной. Эх, бедолага, мне б туда. Размять затёкшее…
Перед окончанием рабочего дня старший офицер курса Стас Головин приносит зачётные ведомости Соболюку.
– Так, что там у нас? Сколько несдавших? – Он надевает очки и читает. – Всего один? Неплохо.
– С этим, – он произносит фамилию, – будем разбираться. А это кто тут у нас подтянулся целых двадцать пять раз? Красавец!
Соболюк читает фамилию, потом надевает очки и снова склоняется над ведомостью.
– Неужели Илюхин? Он же дежурил во время проверки! А ну-ка, сюда его!
Головин исчезает. Через пять минут в проём дверей протискивается фигура Петровича.
– Прибыл по вашему приказанию.
– Это как же понимать, товарищ капитан третьего ранга? Почему вы во время проверки физподготовки покинули пост дежурного? – Соболюк тычет в ведомость. – А вы знаете, что в военное время за это полагается?!
Петрович моргает, не находя, что ответить.
– Так ведь комиссия, товарищ капитан первого ранга…
– Опять у вас «двадцать пять», то есть спорт впереди службы!
Он поворачивается к Головину.
– Я полагал, на инженерный факультет принимают офицеров, хоть отчасти инфицированных интеллектом. Но оказывается, что у некоторых он проявляется бессимптомно. При этом в очередной раз приходится констатировать, что мозг – единственный орган, умеющий думать, но не единственный, ответственный за принятие решений. И это особо наглядно проявляется у бессимптомных.
Старший офицер втягивает голову в плечи. Он надеется, прозвучавшее относится к нему в лишь в малой степени. Если вообще относится. Но кто ж его знает, куда повернёт Соболюк.
– Значит так, Головин, поставьте его снова в наряд, завтра же. Хотя нет – завтра, действительно, эта комиссия. Завтра вы поставьте… – он склоняется над ведомостью и зачитывает фамилию двоечника. – А этого спортсмена днём позже, после того, как он хоть чем-то факультет прикроет.
Он поворачивается к Петровичу
– Двадцать пять, не меньше! И чтобы это число вы меня больше произносить не вынуждали. Всё понятно?
– Так точно!
– Ну а пока объявляю вам выговор в устной форме, до результатов проверки.
– Есть, до результатов проверки!
– Идите, уникум! Чудо природы.