Долгое время негласным ритуалом для Михаила было воскресное посещение базара. О, это было настоящим священнодействием.
Раз в неделю в любое время года со всех деревень района съезжались на центральный рынок колхозники, которые привозили разные продукты. Можно было купить свежее мясо и домашнюю колбасу, солёное и топлёное сало, молоко и разные молочные продукты, яйца и вообще всё, что производилось в крестьянском хозяйстве.
У самого входа можно было примерить самокатки: валенки и чёсанки, выбрать козью и овечью шерсть и готовую пряжу. Тут же продавались изделия из пряжи: вязаные носки и варежки, иногда с таким замысловатым узором, что покупатели диву давались. Порой спросом пользовались лапти. Непонятно, для каких целей покупали, но торговец был доволен: товар расходился на ура. Особый спрос в морозные зимы был на пуховые шали. Тут уж мастерицы показывали своё умение.
В дальнем углу торговали молодняком домашних животных. На выбор предлагали разновозрастных поросят, телят и овец. И конную упряжь продавали, и скобяные изделия. Короче говоря, можно было что-то купить, можно было пройти, как по выставке.
Работать базар начинал рано. Открывался в шесть часов утра, а к обеду торговля прекращалась. Михаил ходил прогуляться, посмотреть на товар, иногда приносил бутыль свежего молока. Зимой – пару кружков замороженного. Раз в год по весне брал небольшого поросёнка, которого откармливали до поздней осени. Резали свинку обычно в Михайлов день, когда наступали настоящие зимние морозы.
Но чаще всего он ходил, присматриваясь к товару, встречал знакомых, подолгу разговаривал с ними, обмениваясь новостями. На это ему хватало часа или двух, домой возвращался в хорошем настроении, которым делился с женой.
Редкое воскресенье приходил с базара один. Всегда встречал знакомых или дальних родственников из родного Бемыжа или окрестных деревень. Те обычно приезжали на лошади. К воротам подкатывали сани или телега, смотря на сезон, Михаил с гостем, иногда и с двумя-тремя весёлой компанией заходили в дом.
Нюра по выходным всегда пекла пироги и шаньги. Пироги чаще всего были постные: с картошкой или грибами, иногда – с капустой. На стол ставили самовар и чаёвничали всей семьёй. Нередко на пироги забегала соседка Тася Герман – дородная женщина, которая знала все уличные новости и щедро ими делилась.
Но когда в дом заваливалась такая компания с базара, со стола сметали всё. Шумно ели, громко разговаривали, Михаил, как правило, просил налить всем по стакану бражульки. Как-никак торговали родственники, устали, а впереди – такой дальний путь. Столование, как правило, затягивалось.
После их ухода от пирогов и шанег оставалось одно воспоминание. Что интересно, они никогда не привозили и не приносили с базара ни капли молока, ни крошки творога, не говоря о мясе. Хотя за столом хвалились, как удачно прошла торговля.
Нюра всё воспринимала молча. Всё же родня. Как говорила обычно: «гость брюхом много не унесёт». Но порой, не сдерживая себя от несправедливости, ворчала, что пора бы прекратить водить непрошенных гостей. Напоминала, как её швейную машины присвоили…
На время визиты прекращались. Но через месяц-другой торгаши заезжали на чай и пироги, как ни в чём не бывало.
Николай Ёлышев, двоюродный брат Михаила тоже ходил на базар. Просто так. Посмотреть да с роднёй повидаться. Один, иногда с женой Катериной забегал в гости, и беседы затягивались до обеда, а то и дольше. Жил он на другом конце посёлка, у самого стадиона в небольшом домике на два оконца, который своей миниатюрностью очень выделялся среди других построек.
Был этот родственник очень скупым. Но это мягко сказано. Он был скрягой, про каких говорят, что у них зимой снега не выпросить. Худощавый, невысокого роста старикашка, суетливый и вредный. Он ни минуты не мог усидеть на одном месте и жену подобрал по себе: такую же шуструю маленькую бабёнку.
Первую жену Николай оставил в деревне, а сам переехал в посёлок, купил маленький домик на Комсомольской, так и прожил в нём со своей Катериной до самой смерти. Ворчливый и придирчивый по мелочам он не прощал бабке ни лопаты, поставленной не на место, ни вёдер для уборки картофеля, убранных не туда, куда надо. А о других просчётах и говорить не приходилось.
В доме у них всегда был идеальный порядок. На полу чистые, светлые домотканые половики, на окнах белые вышитые занавески, в одном углу стоял небольшой стол, покрытый скатертью с длинными кистями, в другом – кровать, прикрытая синим покрывалом и снизу – вязаным подзором.
Михаил с Нюрой два-три в год бывали в гостях у Николая с Катериной. Так и говорили: «Давненько на Комсомольской не были». Будто их там кто-то ждал.
Ежегодно в начале августа в посёлке отмечался День железнодорожников, и на стадионе устраивался большой праздник. Сначала были торжественные поздравления, потом обязательно – концерт, на поле проводилась товарищеская игра по футболу, а в дальнем углу стадиона бойко шла торговля. Автолавки предлагали выпечку, конфеты и пряники, напиток местного производства и кое-что покрепче. Для ребятишек это был праздник живота. Им разрешалось многое, и в карманах у некоторых появлялись даже личные копейки.
Под кустиками устраивались компании большие и маленькие, кизнерцы разного возраста отмечали свой профессиональный праздник. Железнодорожников на станции проживало довольно много, как-никак станция узловая.
После приятного отдыха в сени кустов все расходилась по домам. Домой добираться далеко, поэтому первый привал делали у Николая с Катериной. Их хатёнка находилась в десяти минутах ходьбы.
Домик этот со своими обитателями – двумя маленькими стариками – казался каким-то игрушечным. На всей улице дома как дома – на три окна и высокие, этот же и с улицы, и внутри был слишком мал. Интерьер единственной комнатки не менялся из года в год: всё тот же сундук у печи, где хранились продукты, кровать, стол в углу и пара табуреток.
Катерина сразу ставила самовар и поила гостей чаем с вареньем, которое ежегодно готовила сама, чем и похвалялась.
Для Михаила и Нюры было неудивительно видеть такое скромное жильё и питание. Сами жили не роскошно. Удивляла лишь скупость обоих хозяев. На обед или ужин Катерина готовила суп, простой и чаще всего – постный. Только зимой, когда было свое домашнее мясо, могла позволить себе разговеться. А на второе всегда была каша. Иногда варили перловую, реже – овсяную, совсем редко – рисовую или гречневую, а чаще всего – пшённую.
Когда заходили соседи и видели на столе эту немудрящую еду, а особенно, пшённую кашу, они шутили над хозяевами. Мол, сами маленькие, как цыплята, и цыплячью кашу едят. Старики на шутки не обижались. Сахар-рафинад в целях экономии кололи мелко. Можно было взять один, ну, два кусочка, а за следующим рука сама не тянулась: таким суровым был взгляд Николая.
Единственная его дочь Татьяна, которая жила на соседней улице иногда забегала к родителям проведать или помочь при надобности, но надолго не задерживалась. Как-то неуютно было при мачехе. А её дети Галька с Пашкой, тем более, не жаловали скупую бабку, знали: от деда ничего не дождёшься, и от бабки вряд ли чего перепадёт, кроме горсти слипшихся леденцов.
Единственный зять Никанор, муж Татьяны - невысокий голубоглазый мужик был большим любителем выпить. Зная, что у тестя ничего не выпросить, он всё же забегал к старикам, надеясь на чудо: авось, да нальют кружку бражульки. Увы! Перепадало очень редко. Никанор не был скандальным, он тихо отчаливал домой, где ему доставалось от шумной супруги. Сразу становился шёлковым, помогал по хозяйству, а потом опять уходил в запой. Свои небесно-голубые глаза Никанор по наследству передал сыну Пашке. Тот, отслужил три года на флоте, заявился домой бравым говорливым морячком. Не одна девушка тонула в его бездонных голубых глазах. А выбрал он скромную деревенскую девчонку, которая квартировала у соседей. Так и прожили вместе долгую жизнь.
По большим престольным праздникам баба Катя пекла пироги с калиной или капустой, шаньги да ватрушки с творогом. В те дни из сундука доставались пряники и конфеты. Они горкой накладывались в маленькое алюминиевое блюдце, чтобы создать эффект изобилия. Но внуки, которых угощал дед, не ели эти сладости: уж больно они нафталином припахивали. Видать, долго в сундуке пролежали.
Нюра, всю жизнь была домохозяйкой, что при первом муже, что сейчас, при Михаиле, но копейка у неё в руках была всегда. Тем более, получала свои заработанные за шитьё. Катерина была ущемлена и в этом. Свою небольшую пенсию она отдавала Николаю, а тот выдавал ей грошики раз-два в неделю и то просил строгого отчёта. И деньги держал при себе, и все продукты: хлеб, крупы, сахар – покупал сам. Покупки складывал в сундук, который стоял в комнате, и выдавал жене строго по норме.
Против мужа она пойти не смела, знала его крутой характер. Чуть что, мог и поддать. Синяков за совместную жизнь износила немало. Была у дяди Коли одна привычка, которая сохранилась у него до самой смерти. Если он был чем-то недоволен, начинал хмыкать, фыркать носом, с шумом втягивая воздух. Если дед фыркает, значит, назревает скандал, и это знали даже соседи. Катерина в эти минуты делалась тише воды ниже травы. Что интересно, у Михаила тоже была подобная привычка. Только он не втягивал воздух, а выдыхал. Это его фырканье считалось предвестником недовольства и гнева.
Несколько раз Михаил и Николай семьями ездили к родственникам в Бемыж. Нюра старалась привезти хоть какой-то подарочек жене Василия – Марье. Она покупала платок или небольшой полушалок, иногда что-то шила специально для родственницы. Катерина брала с собой баночку смородинного варенья. Она любила похвалиться, что наготовила на зиму целых девять литров, почти ведро. Куда им больше? Двоим хватало за глаза, да и сахар недёшев.
Хозяйство держали, как все соседи: козу с козлятами да с десяток кур во главе с петухом. Выращивали огородную овощь, по осени квасили капусту, солили огурцы. Все заготовки съедались зимой, когда варили щи из квашеной капусты, заправленные свиными шкварками, да к отваренной картошке подавались солёные огурцы или грибы.
Николай целыми днями находился дома, разве что в магазин или к дочери отлучится. Соседок не привечал, и они тоже побаивались этого, хоть и маленького, но слишком строгого хозяина. Только когда его не было дома, заходили к Катерине посидеть да посудачить. А если по ошибке забегали при нём, сразу находили заделье: за спичками или за солью, мол, пришли. Но и тут была осечка: давать что-либо соседям дед не разрешал. Всё денег стоит. Поэтому при хозяине старались лишний раз с просьбой не обращаться.
Много Николай не пил, принимал иногда стаканчик-другой бражки, сделанной собственноручно. Он строго по норме и ни грамма больше закладывал в бутыль сахарный песок, заливал воду, добавлял дрожжей, а потом выдерживал определённое время в тепле. Прикладывались они вместе с Катериной. Много не пили, и бутыли хватало надолго.
Когда приходили родственники, любил похвалиться, что живут они со старухой хорошо, оба получают пенсию, на жизнь хватает. Посмотрите, достаток во всём: сыты, обуты, одеты. Деньжата на чёрный день имеются. Что правда, то правда. Умел дед от своих грошовых пенсий откладывать на чёрный день.
Сколько помнят соседи, ходила Катерина всю жизнь в плюшевой жакетке, синем цветастом платке да в тёмной юбке. Гардероб мужа тоже разнообразием не отличался. Когда на одежде появлялись заношенные места, бабка доставала швейную машинку и ставила аккуратные заплатки. Вещь можно было ещё носить. Если была возможность перелицевать, она делала и это. Тогда получалась почти новая одёжка.
Как-то раз старики пришли в гости. Михаил по старой привычке пригласил за стол, пошли разговоры, тары-бары, Николай и рассказал, как он недавно разоблачил свою хитрую бабу.
– Смотрю, повадилась к Катерине соседка Полька. Посидят, побалакают, а потом, смотрю, глаза у той и у другой весёленькие. Каша на столе. Сидят, жуют да чай попивают. Проверил сундук-то, а там продукты убывают. Ну, я замок повесил. А через неделю смотрю, замок на месте, а продуктов-то опять меньше стало. Разозлился. Хотел отметелить старую. Испугалась. Призналась, как в сундук лазит. Оказывается, как уеду, она сундук отодвинет от стены, шарниры сзади открутит, крышку поднимет. Возьмёт, чего надо, а потом всё на место ставит. Ну, мол, я – не я. Сидят с соседкой чаи гоняют. А кто, спрашиваю, надоумил, смотри, как сахару поубавилось, и мешок с крупой похудел. Призналась, дурёха. Пришлось повоспитывать старую.
Посмеялись тогда, а Нюра подумала: «слава Богу, не дожили до этого. Михаил никогда не учитывал продукты, и деньги, заработанные на шитье не считал. Свои зажиливал, а её копейки не трогал.
Катерина по натуре была хоть и скупой, но сердобольной. Посочувствовать, пожалеть, сказать к месту доброе слово – это всегда умела.
Однажды на день рождения Вали Николай привёл маленькую козлушку. Ох и доставила она хлопот всей семье. Мало того, что её надо было кормить и поить, требовалось ещё и следить, чтобы это беспокойное животное не залезло в свой огород и к соседям. По двору носилась – куры в рассыпную. Долго пришлось приучать к стайке.
Как ни странно, хорошим воспитателем оказался дворовый пёс Шарик. Он посмотрел-посмотрел на выходки этой рогатой бестии и живо приструнил её. Только сунется Манька к забору, чтоб в огород попасть, а он её за бок – хвать и давай тянуть. Сопротивлялась козлушка всеми силами, да сдалась.
Михаил любил собак. В доме они не переводились. Старый лохматый Барбос до самой смерти служил верно. Когда Дина осталась в доме одна, ночами охранял её, лёжа у порога на коврике. Никогда даже попытки зайти в комнату или на кухню не делал.
Потом появилась Гайда. И откуда Михаил взял такую кличку? Но псинка была умной и доверчивой. Ходить с такой в лес было надёжно и не скучно. Когда она погибла в результате несчастного случая, кто-то подкинул рыжеватого щенка. Приняли. Назвали Найдой. Долгое время она бегала встречать Михаила с работы. Слушала его, научилась выполнять разные команды. И внукам была радость от общения с такой верной подружкой.
Продолжение:
http://proza.ru/2023/03/13/1390