Не так, уж и давно, Леонид Ильич Брежнев на торжественном собрании, посвященном 20 – й годовщине победы советского народа в Великой Отечественной войне, 8 мая 1965 года, сообщил: "8 марта объявляется в СССР нерабочим днем". С тех пор, в семье Дорофеевых стало традицией собирать гостей в этот день. К тому же у главы семейства, Ивана Павловича, 9 марта был официальный день рождения. И, хотя, дни рождения не рекомендуется отмечать заранее, гости сначала поздравляли хозяйку, Клавдию Петровну, и всех женщин, а потом начинали чествовать хозяина дома. Вот, и в этот день, 8 марта 1972 года, гости собрались по двум событиям: женский день и юбилей хозяина. Ивану Павловичу завтра должно исполниться 60 лет, и по случаю юбилея его наградили орденом Ленина – высшей государственной наградой СССР. Правда, сам орден ещё не вручили, а только опубликовали, 6 марта, Указ Президиума Верховного Совета СССР.
– Говорят, понедельник – день тяжелый, но только не для тебя, Иван Павлович! – пожимая руку, и стиснув хозяина в объятиях, сказал полковник Иванов. – Поздравляю, дорогой, честно заслужил высокую награду!
– Спасибо, Алексей! – ответил Иван Павлович. – Проходи к гостям, а я на кухню, справлюсь у Клавдии Петровны насчет аперитива!
– О, бокал вермута будет, как нельзя кстати перед застольем! – весело воскликнул полковник и направился в гостиную.
Почти девять лет лётчик Алексей Иванов проживал в Москве. Сначала в общежитии для слушателей академии Военно – Воздушных сил, куда поступил учиться. Он разыскал в Москве жену профессора Дорофеева, в которую влюбился, словно мальчишка, с первого взгляда. После академии, как отличнику учёбы, ему предложили остаться там преподавателем. Дали квартиру в Марьиной роще. Надо сказать, что Алексею повезло, так как многие его друзья попали под сокращение из Вооруженных сил и устроились кто – куда. В лучшем случае, они летали в Гражданской Авиации, опыляя поля ядохимикатами.
– О, храбрый лётчик прилетел! – весело проговорил Семён Михайлович Щербаков, археолог из команды Дорофеева. – Наше почтение!
– Всем, здравия желаю! – поприветствовал гостей Алексей. – Милых женщин с праздником!
– Как Иван Павлович может его принимать в своём доме? – прошептал на ухо соседу, Семён Михайлович. – Ведь, надо быть слепым, чтобы не видеть, как этот «сталинский сокол» крутит «шуры – муры» с его женой.
– Молчи, Сёма, а то сам окажешься невхожим в этот дом, – посоветовал сосед. – Ивана Павловича всё устраивает и не нам об этом судить…
– Слушай, а правда, что за Анджелу Дэвис заплатили больше 100 тысяч долларов под залог, чтобы её на свободу выпустили? – перевёл разговор в другое русло Щербаков.
– Ты, хоть, и не Будённый, а понимаешь с первого слова, – похлопал по плечу Щербакова сосед. – Давай аперитива выпьем, пока предлагают…
По уже существовавшей традиции, первый тост предложили сказать ответственному работнику ЦК КПСС товарищу Сидоркину, которому семья Дорофеевых была обязана получением новой пятикомнатной квартиры. В одной из комнат Иван Павлович оборудовал себе кабинет, куда вход посторонним был строго воспрещен.
– Товарищи, давайте выпьем за хозяйку этого дома, Клавдию Петровну, за присутствующих здесь женщин – тружениц! – торжественно провозгласил Сидоркин, Анатолий Андреевич. – С праздником, с Международным женским днём! Всем здоровья и благополучия в семьях!
– Прекрасный тост, Анатолий Андреевич! – похвалил гостя хозяин, Иван Павлович. – Выпьем, товарищи, и снова нальём!
– Вот, это по – нашему! – воскликнул Семён Михайлович. – Между первой и второй, как говорится, перерывчик небольшой.
– Сёма, ты закусывай чаще, а то будешь, как в прошлый раз унитаз пугать! – с насмешкой заметил, полковник Иванов.
– В прошлый раз, Алексей, мы твой «Коленвал» *) пили, а нынче на столе водка «Посольская»! – съязвил Семён Михайлович.
– Мальчики, хватит уже пререкаться, выпивайте и закусывайте! – подала свой голос Клавдия Петровна, явно защищая Алексея.
– Клавдия Петровна, а где же сынок ваш, Дмитрий? – спросил Сидоркин.
– Уехал на научно – практическую конференцию молодых историков, в Геленджик, – ответила хозяйка дома. – Обещался быть к празднику, да видно задерживается…
После третьего тоста, гости вместе с хозяином вышли на балкон покурить, а Алексей заглянул на кухню, где Клавдия Петровна жарила котлеты на газовой плите. Полковник обнял женщину за плечи и прошептал в её ушко:
– Клава, когда мы вновь увидимся?
– Ваня должен уехать в командировку, тогда и увидимся, – тихо ответила женщина. – Мне так стыдно перед мужем…
– Мне тоже, – признался Алексей. – Может рассказать ему всё про нас, да ты уйдёшь уже ко мне жить.
– Не сейчас, – прошептала Клавдия. – У Ивана подозревают онкологию, я не могу его оставить одного в таком состоянии.
– Вот так, дела! – непроизвольно воскликнул Алексей и, прикрыв рот рукой, прошептал. – Я буду ждать сколько нужно…
– Лёша, ступай к гостям, – прошептала Клавдия, – позже поговорим.
– И о чём мы здесь шушукаемся? – весело спросил Семён Михайлович, заглядывая в приоткрытую дверь.
– А тебе, что здесь надо, Сёма? – вопросом на вопрос ответил Алексей.
– Да, вот, на запах котлет вышел! – ответил Щербаков.
– Понял! – сказал Алексей, привыкший использовать это ёмкое слово при ведении радиообмена в эфире. – А мы тут, с Клавдией Петровной делимся мнениями о победе нашей сборной на олимпиаде в Саппоро.
– И, что же, Клавдия Петровна, вам понравилось? – наивно спросил Семён Михайлович. – Неужели, блестящая победа наших фигуристов?
– Не угадал, Семён Михайлович! – гордо заявила Клавдия. – Я хоккей люблю смотреть. Вот, Алексей Васильевич большие надежды возлагает на второго голкипера, Владислава Третьяка. Это надо же, в 19 лет, а уже стал олимпийским чемпионом. Кстати, самым молодым…
Действительно, XI зимние Олимпийские игры, прошедшие меньше месяца назад в японском городе Саппоро, были на языках большинства советских граждан. Сборная СССР одержала убедительную победу в неофициальном зачёте, далеко оторвавшись от команды ГДР, которые стали вторыми. Советские спортсмены завоевали медали: 8 золотых, 5 серебряных и 3 бронзовых. В фигурном катании, сильнейшими оказались две спортивные пары: Ирина Роднина – Алексей Уланов, взяли золото, а Людмиле Смирновой с Андреем Сурайкиным, досталось серебро. В биатлоне не обошлось без курьёзов. На первом этапе в эстафете 4х7,5 км, среди мужчин, у Тихонова сломалась лыжа. Ему на выручку пришла сборная ГДР, одолжив свой спортинвентарь. Хотя, Александр Тихонов пришёл последним, однако, перехвативший эстафету на втором этапе Ринат Сафин, показал прямо – таки фантастическую скорострельность на огневом рубеже. И команда СССР взяла биатлонное «золото»! А хоккейная дружина отыграла без поражений все матчи, в четвёртый раз подряд став олимпийскими чемпионами. Хорошо показали себя дебютанты: молодой форвард Валерий Харламов и, такой же, голкипер Владислав Третьяк. Ну, а опытные «старички»: нападающий Фирсов и защитники: Рагулин, Кузькин, Давыдов – стали трехкратными чемпионами Олимпийских игр.
– А, я думал, Клавдия Петровна, вы обсуждаете новость об уходе Уланова к Смирновой! – огорченно проговорил Щербаков.
– Нет, Семён Михайлович, меня любовные интриги наших спортсменов, вообще, не интересуют! – сказала Клавдия. – Да, и какая это новость, может просто завистники сплетни распустили. Стоит ли верить?
– Да, как не верить, когда сам Анатолий Андреевич, во время перекура, нам сообщил, а он человек осведомлённый! – ответил Семён Михайлович.
– Ну, не знаю! – удивилась Клавдия и добавила. – Идите оба уже за стол, я сейчас котлеты подавать стану…
Застолье было в самом разгаре, гости на разные голоса стали распевать популярные песни. Самые отчаянные готовы были пускаться в русский пляс, после очередного тоста: "За здоровье, счастье и за мир во всём мире". Хозяин дома подошёл к полковнику Иванову и поманил его рукой: "Пойдём Алексей, в мой кабинет", – тихо проговорил Иван Павлович и добавил: "Пусть люди пьют и веселятся, а у меня к тебе серьёзный разговор".
Сердце Алексея Васильевича на секунду сжалось, но он быстро взял себя в руки. Клавдия же Петровна, суетилась на кухне и не могла видеть, как муж позвал её любовника на разговор. Да, и о чём будет тот разговор, никто из гостей не знал. Гости, даже не заметили, когда и куда хозяин дома уединился с полковником Ивановым. Они продолжали петь и веселиться.
– Садись в кресло поудобней, Алексей, – предложил Иван Павлович. – Знаю, что питаешь симпатию к моей жене, а потому просьба к тебе великая…
Иван Павлович на минуту замолчал, подбирая нужные слова, и Алексей сделал попытку объяснить ему сложившуюся ситуацию:
– Иван Павлович, да мы же…
– Знаю, знаю, хорошие друзья! – перебил Дорофеев. – Не об этом речь, Алексей, совсем не об этом. У меня последняя стадия рака и врачи дают мне срок, от силы, год – два. Молчи! Когда меня не станет, обещай, что никогда не оставишь Клавдию Петровну. У неё роднее меня и сына никого нет. На сына надежды мало, он вырос и скоро покинет родительский дом. А Клавдия одна не сможет прожить, ей нужно мужское плечо в доме.
– Понял, Иван Павлович! – облегченно вздохнул Алексей. – Вы только не хороните себя раньше времени. Может ещё поправится ваше здоровье…
– Нет, Алексей, чудес не бывает, – печально произнёс Иван Павлович. – К сожалению, лекарства от рака нет и ещё долго не будет…
– Где же вы так убрались, Иван Павлович?
– В 1945 году, в горах Тюрингии разминировали немецкий секретный завод, – ответил Дорофеев. – Вероятно, хватанул радиации. Мы же тогда про это, вообще, не догадывались. Это сейчас осознание пришло, что надо было в специальных костюмах и противогазах работать, а тогда же, всё на «ура!» брали. Война закончилась, а наши сапёры ещё долго работали в Германии. По приезду оттуда, встретил Клавдию. Она институт заканчивала, совсем юной была, а тут, я, грудь в орденах. Только, Алексей, жене и сыну о нашем разговоре, ни – ни. Да, и вообще, никому не говори про мои болячки, а то начнут жалеть, да охать, ахать. Не люблю я этого. Обещаешь, друг?
– Обещаю, Иван Павлович! – заверил Алексей и добавил: – Пойдёмте к гостям, а то искать начнут, да ещё вопросы станут задавать…
Среди ночи, когда гости давно разошлись, а со стола была убрана вся грязная посуда, домой вернулся из поездки Дмитрий. Вылет его рейса, из Краснодара в Москву, переносили несколько раз, в течении суток, из – за плохой погоды, поэтому он не стал будить родителей, а на цыпочках прошёл в свою комнату и уснул мертвецким сном. Симпозиум, на котором Дмитрий побывал впервые в жизни, оставил неизгладимый след в его памяти. Работа кипела три дня подряд, а под конец участников конференции свозили в дом – музей писателя В. Г. Короленко, который располагался в бывшем дачном домике его брата, в посёлке Джанхот, в 20 км от Геленджика. И вот, в этом музее Дмитрий смог раздобыть светокопию статьи Короленко, названную «Пугачевская легенда на Урале». Как рассказала экскурсовод, статья была написана сразу после поездки писателя в Уральск, в 1900 году, но читатели смогли её увидеть только в 1921 году. Почему Короленко не напечатал её раньше, никто не знал. Собственно, поездка Владимира Галактионовича к уральским казакам, была связана с работой над романом «Набеглый царь», который также не был окончен, хотя, отдельные главы были написаны.
"Надо сразу показать эту статью отцу", – размышлял Дмитрий, по дороге домой: "Хотя, он не одобряет моё увлечение Пугачевским бунтом, эта статья позволит мне открыть глаза отцу и убедить его, что в чём – то я прав".
Утром, Клавдия Петровна обнаружила на столе в гостиной огромный букет тюльпанов и спящего в своей комнате сына. Дмитрий не стал стелить себе кровать, а заснул на покрывале, накрывшись клетчатым пледом. Его лицо во сне светилось улыбкой, а дырявые носки на ногах подчёркивали беспечный характер холостяцкой жизни.
"Господи, сынок, как ты похож на своего отца", – подумала Клавдия: "За тобой тоже нужен женский пригляд и уход, иначе не только на носках будут дыры, но и на брюках с рубахами…"
Проснувшись в полдень, Дмитрий в первую очередь поинтересовался об отце, а узнав, что он дома, работает в своём кабинете, попросил разрешение у матери зайти к нему немедленно. Клавдия Петровна сделала жест рукой и заглянула в кабинет мужа.
– Ваня, тебя прямо сейчас хочет видеть Митя! – сказала громким голосом Клавдия. – Он ночью прилетел из Краснодара.
– Пусть заходит! – отозвался профессор. – Я не занят.
Дмитрий давненько не бывал в кабинете отца. Раньше отец вызывал его после жалоб учителей, которым не нравились высказывания мальчика по некоторым аспектам отечественной истории. Например, Дмитрий не считал царя Ивана Грозного извергом и тираном, а опричнину оправдывал простой необходимостью укрепления государственного строя. Или, как – то заявил, что не было самозванца Емельяна Пугачева, а был настоящий император Пётр Фёдорович, чем довёл учителя истории до «белого каления». И вот, сейчас, ему предстоял непростой разговор с отцом, по той же тематике.
– Здравствуй, отец! – с порога выпалил Дмитрий. – Поздравляю с юбилеем! У меня к тебе серьёзный разговор, не терпящий отлагательства!
– Здравствуй, сын! – Иван Павлович поднялся навстречу Дмитрию. – Спасибо! Заходи, садись в кресло и выкладывай, по существу.
– Я привёз из Геленджика статью писателя В. Г. Короленко «Пугачевская легенда на Урале»! – на одном дыхании сказал Дмитрий. – Знаю, что ты не одобряешь мои исследования по делу Пугачева, но прошу тебя, выслушай меня внимательно и не перебивай.
– У меня сегодня настроение, располагающее слушать и слушать! – весело проговорил профессор. – Давай, выкладывай, что ты там привёз.
Дмитрий быстро нашёл в статье Короленко выделенное место и начал выразительно читать следующий текст:
«Тотчас по усмирению бунта военный диктатор Панин, облаченный неограниченной властью, приказал расставить по дорогам у населенных мест по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешания «за ребро» (!) не только бунтовщиков, но и всех, «кто будет оного злодея самозванца Емельку Пугачева признавать и произносить настоящим, как он назывался (т. е. Петром III)». А кто не «задержит и не представит по начальству таковых произносителей, тех селения все без изъятия (!) возрастные мужики… будут присланными командами переказнены мучительнейшими смертями, а жены и дети их отосланы в тягчайшие работы».
Совершенно понятно, какая гроза нависла после этого над всякими рассказами о Пугачеве, когда вдоль дорог стояли виселицы, колеса и глаголи с крючьями, по селам ходили команды, а в народе шныряли доносчики. Всё, не отмеченное официально принятым тоном, все даже просто нейтральные рассказы становились опасны. Устное предание о событиях, связанных с именем Пугачева, разделилось: часть ушла вглубь народной памяти, подальше от начальства и господ, облекаясь постепенно мглою суеверия и невежества, другая, признанная и, так сказать, официальная, складывалась в мрачную аляповатую и тоже однообразную легенду. Настоящий же облик загадочного человека, первоначальные пружины движения и многие чисто фактические его подробности исчезли, быть может, навсегда, в тумане прошлого. «Всё ещё начало выдумки сей, – писала Панину Екатерина, – остаётся закрытым». Остаётся оно неясным и до настоящего времени. Фактическая история бунта с внешней стороны разработана обстоятельно и подробно, но главный его герой остаётся загадкой. Первоначальный испуг «общества» наложил свою печать и на последующие взгляды, и на историю…».
– Это только один из отрывков, которые я хочу с тобой обсудить, отец! – сказал Дмитрий. – Как по – твоему, можно верить писателю Короленко?
– Короленко не просто писатель, сын, он ещё и публицист, который писал довольно смелые статьи, за что терпел наказания от царских властей.
– Вот, и в Джанхоте экскурсовод говорила тоже самое! Значит, можно?
– Можно, то можно, только что тебе это даст? Существует несколько работ именитых историков, которые слово в слово повторяют официальную версию Пугачевского бунта. Наконец, партия большевиков сделала Пугачева народным героем, борцом с царизмом! Некогда Пугачевский бунт раздут советскими историками до масштабов Крестьянской войны, а вчерашний студент Дмитрий Дорофеев мечтает низвести всё до банальной борьбы за царский трон между мужем и женой, из династии Романовых. Забыл, что сталось с последней царской семьёй в Свердловске?
– Папа, ничего я не забыл, всё хорошо помню! – попытался возразить Дмитрий. – Мне мама, ещё десять лет назад говорила про Крестьянскую войну и про народного героя Пугачева. Но, ведь, правда рано или поздно должна восторжествовать в нашей истории.
– Согласен, сын, только когда это случится, меня уже не будет на этом свете. Давай читай, что там ещё у тебя, а после вместе подумаем, как тебе поступить, чтобы «овцы были целы и волки сыты».
Дмитрий продолжил чтение, выделенных мест в статье В. Г. Короленко:
«Нельзя сказать того же о Пугачеве народных преданий, – писал Владимир Галактионович, – которые почти угасли уже во всей остальной России, но чрезвычайно живо сохранились ещё на Урале, по крайней мере, в старшем казачьем поколении. Здесь ни строгие указы, ни глаголи и крючья Панина не успели вытравить из народной памяти образ «набеглого» царя, оставшийся в ней неприкосновенным, в том самом, – правда, довольно фантастическом, виде, в каком этот «царь» явился впервые из загадочной степной дали среди разбитого, задавленного, оскорбленного и глубоко униженного старшинской стороной рядового казачества».
– А сейчас, отец, слушай особенно внимательно, потому что речь пойдёт о реальном человеке, образ которого не менее загадочен, чем образ самого «набеглого» царя! – проговорил Дмитрий и продолжил чтение текста:
«Убеждение в том, что пришлец, поднявший роковую бурю в 1773 году, был настоящий Пётр Фёдорович, держится на Урале не только в простом рядовом казачестве. Мне пришлось довольно близко познакомиться с исторической семьей Шелудяковых, предки которых принимали деятельное участие в роковой драме. Одного из Шелудяковых Пугачев очень любил и называл почему – то крестным батюшкой. Впоследствии он попал в плен под Оренбургом и был замучен в застенке. Таким образом в этой семье, как и во многих других на Урале, – к историческому интересу примешивается семейная традиция. Уже родители теперешних Шелудяковых были люди вполне интеллигентные, и, однако, когда отец умирал (в начале семидесятых годов), то выражая сожаление, что не доживёт до 1875 года, когда, по общему убеждению, печать тайны с пугачевского дела должна быть снята и тогда должно было обнаружиться, что Яик вообще и семья Шелудяковых в частности служили правому делу. Говорят, Пушкин, в свой приезд и кратковременное пребывание в Уральске, – показывал, современникам бунта портрет настоящего Петра Фёдоровича, голштинская физиономия которого, как известно, нимало не походила на казацкий облик Пугачева. Однако теперь я слышал из нескольких уст, будто в этом портрете казаки признали, как раз того самого человека, который был у них на Яике. Вообще, при указании на решительное отрицание историей всякой возможности этого тождества, даже у интеллигентных казаков вы встретите выражение колебания и скептицизма».
– Пока, сын, ты не начал «брать быка за рога», скажу, что концовка не выдерживает никакой критики, – заключил профессор Дорофеев. – Даже, если Пушкин показывал казакам портрет с «голштинской физиономией» настоящего Петра III, то очевидцы бунта, за пятьдесят лет, могли изрядно подзабыть, как выглядел внешний облик предводителя, а потому признали таковым, первого из предъявленных им.
– Ладно, согласен!
– А вот, фамилия Шелудяков мне знакома! – призадумался было, Иван Павлович. – Где – то я её уже встречал и не так давно.
– Данила Шелудяков упоминался Пушкиным, который брал сведения о нём в записках Бантыш – Каменского! – сразу оживился Дмитрий. – Есть упоминания о нём в записках П. И. Рычкова, который был очевидцем осады Оренбурга в 1773 – 1774 годах. Даже, И. И. Железнов упомянул эту фамилию в своих Преданиях. Однако, Данилы Шелудякова нет ни в одном из допросов участников бунта. Нет упоминаний о нём и в трехтомнике Н. Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники», который написан в строгом соответствии с, так называемым, «Пугачевским делом».
– Бантыш – Каменский, где – то «отдыхает» у меня на полке, – обрадовался Дорофеев и начал искать на книжных стеллажах его Словари. – Сейчас найдём этого Шелудякова! Вероятно, в последней части, должен быть. Ага, вот и нужная книга! Послушай, сын, как величественно назывался сей исторический труд:
«Словарь достопамятных людей русской земли, составленный Дмитрием (смотри – ка, тёзка твой!) Бантыш – Каменским и изданный Александром Ширяевым в пяти частях. Часть пятая. Москва, 1836 г.».
Профессор Дорофеев стал, не спеша, листать старинную книгу, от которой исходил едва уловимый запах, почти полуторавековой пыли. Дмитрий не мог не заметить, с каким восхищением отец вглядывался в каждую страницу этой раритетной книги. Наконец, нужная страница была найдена, и профессор протянул книгу сыну:
– На, читай, страница 298, внизу! – сказал Иван Павлович. – А то у меня всё расплывается перед глазами. Видно, пора новые очки заказывать…
Дмитрий взял в руки книгу и начал громко читать:
«Шелудяков, Данила, отставной казак, имел около Яицкого городка несколько хуторов, где давал убежище беглецам и разбойникам, которые, из благодарности работали у него и делились с ним похищенным имуществом. К сему покровителю бездельников явился Пугачев в 1773 году: он косил сено и в то время помышлял о Престоле, совещался с подобными себе злодеями. Вскоре число мятежников, ободряемое Шелудяковым, возросло до трёх сот человек. Пугачев двинул буйную дружину, и кровь человеческая полилась рекою. Покровитель его, Шелудяков, известный с молодых лет наездник, обнажил также меч свой, участвовал в разных битвах, и без его совета Пугачев ничего не предпринимал. Но не долго пользовался он наставлениями Шелудякова: 14-го Ноября (1773 г.) в пылу сражения и разгоряченный вином, старик наскакал на верных казаков; приняв их за товарищей, приказал им: ударить в правую сторону. Тогда один казак устремился на злодея и, схватив его за ворот, закричал: чтоб его ловили или убили; что он Шелудяков, главный сообщник Пугачева! – Захваченный в плен, он хранил при жесточайших истязаниях глубокое молчание; но нестерпимые пытки заставили его впоследствии признаться во всех преступлениях. Между тем Пугачев, любивший Шелудякова как отца своего, в тот же день приказал осмотреть тела убитых, из коих некоторые были увозимы в лагерь. Удостоверясь, что наставник его находится в плену, он несколько раз подсылал казаков к стенам Оренбурга с просьбою о возвращении Шелудякова. «Отдайте нам его – кричали казаки Пугачевские – наш батюшка даст вам взамен пять тысяч своих людей!» – Осажденные отвечали мятежникам: что они Шелудякова не отдадут и чтоб привезен был к ним в Оренбург сын его (то есть Пугачев), за которого обещают выдать пятьсот рублей! – Сей злодей умер в тюрьме на третий день, от побоев, чувствуя живейшее раскаяние в нанесенных им бедствиях отечеству».
Дмитрий прочёл основной текст и обратил внимание отца на наличие источника, откуда были почерпнуты эти сведения:
«Из истории о происхождении Пугачева, сочин. Священником города Оренбурга Иваном Полянским, и из Собрания бумаг о Пугачеве, принадлеж. моему родителю».
– Похоже, этот Бантыш – Каменский, даже половинкой глаза не заглядывал в «Пугачевское дело», – предположил Дмитрий. – Видимо, он пользовался информацией с места событий, т. е из Оренбурга.
– Действительно так! – подтвердил профессор. – До революции, единственным историком, которому открывали «Пугачевское дело», был генерал Дубровин…
Дубровин, Николай Фёдорович (1837 – 1904) – русский историк, академик, генерал – лейтенант Русской Императорской Армии. Трёхтомная монография генерала: «Пугачев и его сообщники. Эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II. 1773 – 1774 гг.», пользовалась успехом у советских историков, хотя, и с некоторыми оговорками, за чрезмерно предвзятое отношение автора к личности Е. И. Пугачева. В работе над монографией Дубровин впервые использовал большое количество архивных документов из собрания Секретной следственной комиссии Тайной экспедиции Сената (т. н., «Пугачевское дело»), ранее засекреченных и недоступных для исследователей, а также документы из других военных и государственных архивов Российской империи.
– Да, получается какой – то замкнутый круг, – проговорил Дмитрий. – У Дубровина самая полная версия Пугачевского бунта, но в ней отсутствует Данила Шелудяков – главный сообщник Пугачева. Хотя, казалось бы, в его монографии всем сообщникам Пугачева нашлось достойное место.
– Сынок, помнится ты был в восторге от романа Шишкова «Емельян Пугачев», – сказал Иван Павлович и спросил: – Может там говорилось о Шелудякове?
– Нет, в книге Шишкова его не было! – уверенно ответил Дмитрий. – Вообще, я уже давно разочаровался в Шишкове. Мама пыталась убедить меня в детстве, что Шишкову можно верить, мол, авторитетный историк, а он, оказывается, никогда и не был таковым…
– Шишков, получил Сталинскую премию за свой исторический роман «Емельян Пугачев», – попытался возразить Иван Павлович. – Не думаю, что он стал лауреатом за красивые глазки.
– Папа, я же не наивный мальчик, каким был в детстве, – заявил Дмитрий. – Сталинскую премию присудили Шишкову посмертно…
– Пойми, Дмитрий, ты занялся ни своим делом! – нервно произнёс Иван Павлович. – Я пытаюсь тебя уберечь от опрометчивого шага, а ты ничего не хочешь понять. Ну зачем тебе лезть в эту Пугачевщину, где расставлены все точки над «И». Неужели, для тебя, нет перспективных тем в истории?
– Отец, если ты забыл изречение Александра Сергеевича Пушкина, то я напомню тебе, ибо заучил его наизусть:
«Будущий историк, коему позволено будет распечатать дело о Пугачеве, легко исправит и дополнит мой труд – конечно несовершенный, но добросовестный».
– Сын, пойми меня правильно: не то сейчас время, чтобы начинать ревизию Пугачевского дела! – произнёс Иван Павлович. – Я не могу тебе запретить заниматься исследованиями по Пугачевской теме, но ты, хотя бы не афишируй свои находки. Зачем ты похвастался ленинградским ребятам, что ищешь доказательства Преданиям о Пугачеве? Мне во вторник звонил их куратор, профессор Мавродин, поздравил с орденом и советовал тебя слегка приструнить.
– А ему какое дело, я же не его аспирант, – попытался оправдаться Дмитрий.
– Владимир Васильевич, автор монографии «Крестьянская война в России 1773 – 1775 годах. Восстание Пугачева», – серьёзно сказал Иван Павлович. – Улавливаешь разницу: Пугачевщина, Пугачевский бунт, Пугачевское восстание, Восстание Емельяна Пугачева, Крестьянская война под предводительством Е. И. Пугачева 1773 – 1775 гг.?
– Что – то я никак в толк не возьму, к чему ты мне это говоришь?
– За годы советской власти произошла существенная эволюция в названии одно и того же события, произошедшего в 1773 – 1775 годах, в России. И такие историки, как Горбань, Мавродин и другие внесли свою лепту, чтобы бунт именовался: Крестьянская война под предводительством Е. И. Пугачева. И тут, в историческую науку врывается молодой учёный Дмитрий Дорофеев и пытается представить бунт, как борьбу двух монархов за Престол. Так вот, последнее уже не трансформируешь в Крестьянскую войну, к тому же не будет и народного героя – самозванца Пугача. Этого партия тебе никогда не позволит сделать, иначе, станешь диссидентом…
– Я понял тебя, отец! – огорченно сказал Дмитрий. – Что ты мне можешь посоветовать?
– Как говорили большевики, необходимо уйти в подполье! – сказал Иван Павлович, нацелив указательный палец в пол. – Конспирация и никакой огласки! Возьми себе в разработку актуальную тему, а параллельно, тайно, будешь заниматься Пугачевским бунтом…
Профессор Дорофеев вспомнил свою студенческую молодость и научные споры в советской исторической науке. Тогда молодые историки делились на марксистов и не марксистов. И надо заметить, что в среде ученых марксистов существовали тоже разные мнения, приводившие историков к диаметрально противоположным выводам по одному историческому событию. Однако на фоне политических репрессий, интерес к дискуссиям угас. Тот же, Горбань – ученик академика Д. И. Багалея, подвергался арестам, дважды побывал в ссылке, затем был реабилитирован, после чего принялся за исследование Крестьянской войны 1773 – 1775 годов, в Сибири. Случайно ли, это?
Будучи, ещё студентом исторического факультета, Иван Павлович, по неопытности, посещал всякие ученые посиделки, где велись жаркие споры по вопросам исторической науки. Потом, его дважды вызывали на допросы к следователю НКВД, который интересовался зачинщиками этих споров. Иван быстро смекнул, что к чему, и после окончания Московского университета без раздумий подался в археологи.
– Ты знаешь, сын, почему твой отец выбрал археологию? – спросил Иван Павлович у Дмитрия, а не получив должного ответа, продолжил разговор: – История и археология, как бы две похожие науки, но существенная разница между ними в том, что история занимается различными исследованиями, гипотезами или сопоставлением фактов, выстраивая логическую цепочку тех или других событий, археология же, занимается исследованием территорий, на которых стояли древние поселения, города и тому подобное. Как бы мне хотелось, чтобы ты продолжил моё дело и стал археологом. Всё же, чистый воздух, куда лучше архивной пыли.
– Извини, отец, но копание в земле, это не по мне, – честно признался Дмитрий. – Археология, конечно, близка к истории, но археологические находки не могут быть столь же достоверными, как факты, содержащиеся в истории, поскольку они основаны на рассказах, написанных людьми из прошлого, тогда как весомых доказательств в поддержку археологических артефактов, обычно, нет.
– Как нестранно, сын, но я с тобой соглашусь, – добродушно признался Иван Павлович. – Самому приходится связывать концы с концами на основе многолетнего опыта и, так называемой, «чуйки».
Археология являлась частью исторической науки, а потому профессор Дорофеев был в курсе всех происходящих внутри неё процессов. Он давно придерживался мнения, что развитие исторической науки было похоже на особый научно – политический феномен, гармонично вписанный в систему социалистического государства и приспособленный к обслуживанию его идейно – политических потребностей. Не выражая публично свои взгляды, Дорофеев считал, что в советской истории напрочь отсутствуют дискуссии, а обсуждение серьёзных вопросов носит формальный характер. Говорить об этом открыто было опасно, можно было угодить в разряд диссидентов, и тогда о больших археологических проектах бесполезно даже мечтать. Были в среде археологов и другие мнения. Например, тот же Щербаков восхищался, якобы, широкой дискуссии, в которой вопрос о планомерном характере национализации в стране оспорил В. П. Насырин. Тогда точку зрения этого историка поддержали ряд ученых. Однако, журнал «Вопросы истории», где была опубликована статья В. П. Насырина, заявил, что «никакой научной дискуссии данная статья не вызвала и никакой научной пользы научной разработке истории статья не принесла и принести не могла» **). Это было время после ХХ съезда КПСС, когда возобновившиеся открытые дискуссии историков, быстро подвели под строгие правила идеологической борьбы. Вот, и Щербаков уже давно не восхищается, а помалкивает «в тряпочку», как и профессор Дорофеев.
– Немцы говорят: «Sprechen ist silbern, schweigen ist golden» – «Слово – серебро, молчание – золото»! – с пафосом произнёс профессор и добавил: – Запомни, сын, эту пословицу и постарайся не лезть на рожон.
- Запомню, отец! - заверил Дмитрий. - Но, насчет рожона, не обещаю...
В следующем году профессора Дорофеева не стало; он скончался через неделю после своего дня рождения. Умер Иван Павлович тихо, как и жил. Вдова не плакала на похоронах, но было видно по её лицу, что горюет она сильно. Прожитые вместе с профессором годы, она вспоминала с особенной теплотой, хотя, они не были безупречными с точки зрения семейной жизни. Её мучила совесть за измены мужу, который о них догадывался, но молчал. Молчание – золото!
Весной 1973 года молодого историка Дмитрия Дорофеева призвали в Советскую Армию. Как лейтенанту запаса, имевшему учетную специальность «политработника – пропагандиста», ему предстояло, два последующих года, отдать долг Родине в войсках противовоздушной обороны (ПВО). Профессор Дорофеев, ещё зимой позаботился, чтобы сына направили служить в одну из воинских частей, расположенных в городе Уральске. Этот город, когда – то столица Яицкого войска, как магнитом тянул к себе молодого ученого. Там Дмитрий Дорофеев намеревался отыскать новые доказательства по делу Пугачева.
Примечания:
*) На самом деле, она была просто «Водка», без дополнений. «Коленвал» – это было её народное название. Стоила она 2 рубля 12 копеек и была самой дешевой водкой в СССР.
**) О статье В. П. Насырина//Вопросы истории. – 1957. – № 4. – С. 106.