Лет двадцать у меня пылилась гармошка. Подарил её родственник по доброте душевной и в робкой надежде, что освою этот народный инструмент. Гармошка была ручной работы с инкрустацией под слоновую кость и драгметаллы, сделана мастерски и с любовью, в особой тональности. Я хранил её как экспонат, как искусный образец народного творчества, откладывая момент, когда возьмусь и научусь играть на ней. Долгое время жила во мне картинка: сяду на завалинке вечернею зарею, и виртуозно буду вносить дивные звуки в наш урбанизированный мир.
Из телепередачи «Играй, гармонь!» усвоил: каждая гармонь звучит по-своему, потрясающе и чарующе. Родственник, будучи в гостях у меня, брал невостребованный подарок. Руками раздувал меха, пальцами безошибочно ударял по кнопкам и клавишам. Напевная мелодия обволакивала нас сердечной теплотой.
Однако вскоре я нашел благодатную ниву для посева всего того, что переполняло сердце. Гармонь сюда не вписывалась. Жизнь родственника оборвалась по причине глубокой старости. Его подарок окончательно был предан забвению. Созрело решение убрать музыкальный инструмент куда-нибудь подальше, а лучше – сжечь, как сжигают почившее тело, мечты и задумки. Пепел развеять. Сакральный огонь способен завершить любое незавершенное.
Прикинув варианты, вспомнил о друге детства. Ему по наследству достался дом на окраине города. Когда-то здесь была настоящая деревня с крестьянскими избами с немалым подворьем, где держали коров, овец, курей. Был и конный двор. Помнится, год назад заезжал проведать дружбана. Меня подивила подлинная русская печь в его избе. В полуовале топочной, подобно камину, пылал огонь. В топку можно запросто загрузить барана целиком! Или уложить гармошку на раскаленные головешки.
В ближайший выходной поехал к другу детства. В багажнике автомобиля покоилась гармонь. В душе росла радость от предстоящей встречи. Был месяц май – горячая садово-огородная пора. Не беда, если на часик оторву от дел, может быть, и помогу чем-нибудь. У бревенчатого дома, одноэтажного и простого, крепкого и основательного, припарковался ближе к воротам гаража, пристроенного к подворью. Посигналил клаксоном, вышел и побарабанил кулаком по металлической двери.
Послышались шаги. И вскоре мы обозревали друг друга с растущими улыбками.
Похлопали по плечам, крепко пожали руки. Живем, топчем землю каждый по-своему, поэтому интересен дружеский взгляд со стороны. Он проводил меня в дом, усадил как раз напротив печи. В глаза бросилась засорённость, неопрятность, что бывает, когда утекает из дома женское начало. На столе громоздилась сковорода с жареной картошкой напополам с яичницей-глазуньей. Рядом две засаленные рюмки с мутной жидкостью, краюха ржаного хлеба и головка лука.
Друг пояснил, видя мое удивление.
— Жена уехала к дочери, насовсем похоже, ну или года на три. Внучка родилась, нянчится с ней некому. Вот и уехала помогать.
— Ехали бы вместе.
— У меня тут хозяйство целое. Четыре поросенка, пять курей, два гуся. В подполье ведер двадцать картошки с прошлого года осталось. Как всё это брошу?! Да и дом без присмотра нельзя оставлять. И на что жить, если жить на одну пенсию? Уже пятый месяц как уволился с работы.
— Из одной кабалы в другую попадал, так?
— Ни фига не так. Сейчас я сам себе хозяин. У меня даже работник есть.
Я кивнул на рюмки:
— Собутыльник?
— Одно другому не мешает. Подобрал я этого работничка. Без дома и без денег он. Прикольно получилось. Слушай.
Друг рассказал мне полную жесть. Купил он избу, подлежащую сносу. Этих заброшенных домов была целая улочка, вплотную примыкавшая к заводу цветных сплавов, и получается, житие-бытие хозяев участков попадало в зону действия вредных производственных факторов. Людей отселили. Дома, если деревянные, продавали на дрова. Такой дом и купил мой друг. Приехал с бензопилой да с парой работников. А из окон валит дым. Зашел. Обалдел. Прямо на земляном полу сидят трое бичей вокруг костра, обложенного кирпичами. На железном прутке подвешена кастрюля, где булькает вонючее варево. Кошку, что ли, варили? Как положено, бичи с утра бухие. Взъярился друг. Пинками прогнали двух бичей. Один ни в какую не уходил. Уверял, что это его дом. Друг созвонился с женщиной, продавшей дом.
Оказалось, что эта сестра третьего бича и дом его. К слову, интеллигентный был третий: улыбчивый, незлобивый, с тихим голоском, бородкой и лысой башкой. Братца прописала у себя в доме без права и возможности для проживания. Упросила взять бомжеватого брата к себе помощником по хозяйству. Его социальную пенсию обязалась оформить на карту и привезти эту карту лично новому хозяину дома на снос. Так и живет теперь у друга работничек Леша: за скотиной ходит, в огороде пашет. Едят с другом из одной кастрюли, пьют из одной бутыли.
Хорошо, помогать другу есть кому. Я тогда ближе к основной цели визита: хочу сжечь гармонь в печи. Друг пожал плечам, дескать, пожалуйста, вот она печь, неси и бросай. Я сходил за приговоренным музыкальным инструментом. На входе в избу столкнулся с тем, кого называли Лешей. Он меня пропустил, согнув спину в полупоклоне с елейной улыбочкой в желтоватом лице. Увидев гармошку, как загипнотизированный ею двинулся вслед за мной.
Друг открыл дверцу печи. Я приготовился аккуратно всунуть в огненное жерло ношу, обременяющую меня умершими посылами и задумками. Леша удержал меня, схватив за рукав: «Позвольте сыграть» — «Пожалуйста».
Моя ноша оказалась в руках Леши. Он сел на табуретку, выдохнул, как принимают на грудь стакан ядреной водицы. Пальцы его очень даже умело забегали по кнопкам клавишам, руки привели меха в движение. Музыка окружила нас. Друг поцокал языком. Порой мелодия сбивалась — причиной было залипание клавиш.
— Подремонтировать надо гармонь, а так звучит хорошо, — сказал Леша.
— Да тебе откуда знать? — рявкнул друг.
— Когда-то играл на баяне и аккордеоне. Приказал долго жить оркестр, где играл.
— Оркестр бичей, недоумков и слизняков из подворотни?! — глумился хозяин дома.
— Нет. Это был настоящий городской оркестр, — не реагируя на оскорбления, ответил Леша и обратился ко мне: — Отдайте мне гармонь. Я её отремонтирую. И буду иногда играть.
Я посмотрел на друга.
— Отдай, — сказал он.
Леша схватил гармошку как утраченную ценность. Лицо его стало прямо-таки одухотворенным.
***
Прошло лето. Я ни разу не был у друга с того майского дня, когда отдал гармонь человеку, почти растерявшему человеческое достоинство. Погожим сентябрьским днем решил их проведать. Приехал, побарабанил кулаком по металлической двери. Шаги раздались не сразу, что насторожило. Наконец в дверном проеме увидел помятую и давненько небритую физиономию, знакомую с детских лет. Кивком пригласил войти. В полумраке подворья прошествовал за хмурым хозяином.
Уселись у русской печи… Ого! Топочная с лицевой стороны вся в трещинах. Указал на это и спросил, в чем дело. Друг ухмыльнулся, выругался, сказал, что это дело рук Леши. Мой пристальный взгляд потребовал подробностей. Ответчик опрокинул рюмку водки в горло, похлопал по животу и поведал очередную жесть.
«Леша отремонтировал гармонь. Каждый день вечерами начал пиликать и так, и сяк. Вспоминал, как раньше играл. Попросил ноты даже купить. Ради прикола купил ему и нотную бумагу, и песенки в нотах. Он будто профессор нацепит очки. Морду умную сделает, и давай играть по нотам, еще и сам закорючки нотные пририсовывает. И так каждый день! Всякий раз, честно говоря, лучше получается. Вскоре целый час и больше мог без остановки играть.
Представь, час-два сидит наяривает, а я ведра с кормежкой скотине таскаю. Под этот музон таскаю. Как-то вприпляску картошку вареную свиньям задавал. Один поросенок, глядя на меня, захрюкал от радости. Леша от уморы заржал. Мне чего-то обидно стало –– и врезал Леше по затылку. Два дня на гармошке не играл. Пахал он у меня как проклятый. Потом снова к гармошке потянулся. Но так, договорились, чтобы сначала дела по хозяйству переделать… У него вообще офигенно стало получаться «музицировать». Только кому это надо? Начнет вечерами играть, и со всего околотка нашего слетаются воробьи. Усядутся на забор и, блин, слушать готовы и день и ночь. Подчирикивают гармонисту недоделанному. Вороны и сороки прилетают, на провода усядутся и давай подкаркивать, трещать. Поросята визжат и хрюкают, кошка мяучет, гуси гогочут. Во какой симфонический оркестр у меня тут появился…
Где-то в средине августа на пару дней пришлось мне отлучиться. Лешу за хозяина оставил. Вроде как должен был справиться. Заверил меня, что в наилучшем порядке будет следить за хозяйством. И что?! Приезжаю, вижу: скотина не кормлена, огурцы в теплице не политы… ничего почти не сделал из того, что наказывал. Чем был так занят, спрашивается? Какую-то «музыкальную пьесу разучивал», идиот».
Представляешь, «музицировал» два дня напропалую!
Пока печь растапливал, он мне все про эту «музыкальную пьесу» рассказывал. Говорю ему: «Сыграй, потешь уставшего в делах суетных». Сбегал за гармошкой. Я у него выхватил гармонь, да и прямиком в печь бросил. Огонь взметнулся, что надо! Сначала Лешу столбняк взял, потом побледнел, руки затряслись, взвыл и выбежал вон. Через минуты три прибегает с кувалдой. Я невольно табуретку взял. Он бубнит, слюной брызжет. Размахнулся кувалдой да как со всего маху жахнет… по печи, по своду топки. А печь-то топится, так и до пожара недалеко. Вот я ему в ответ и жахнул кулаком по башке. Сразу обмяк музыкант хренов. Взял его за ухо и велел провалить отсюда… короче, выгнал».
Меня покорежила эта история. Мы помолчали. Я спросил, покачивая головой:
— Где сейчас Леша?
— Фиг его знает. Пропал. Может к сеструхе подался, может бичи пригрели, а может и скопытился.
— Эх, талант у него музыкальный однозначно был. Творческие люди очень ранимы. Они мир по-другому воспринимают. Для нас окружающее как огромный магазин, гипермаркет, где все ценности имеют прейскурант. Для них окружающее — это океан бесценных эмоций. И все это они могут нам преподнести в художественной форме.
— Кому преподнести?! От его музона одни воробьи и вороны тащились! Кому нужны такие «творческие люди». За их художества никто и гроша не даст.
— Да пусть только птицам нравилось — и это хорошо! Одна песнь из глубины сердца, обращенная в небеса, уже дает искорку сердечной теплоты. Улучшает ментальный фон.
— Брось меня парить. Для меня теплота — когда печь протоплена, скотина накормлена, на столе жратва свежая и рюмка полная!
Что тут скажешь?.. Ушел я домой сокрушенный, с частицей вины за происшедшее с Лешей. Не мог из памяти вычеркнуть и то, как гармошкой дал надежду на возвращение человеческого облика, и то, что пустил это дело на самотек. Получается за каждый свой поступок надо быть ответственным.
Спустя два месяца, когда осень уже подгоняла холода, увидел Лешу в телогрейке на проселочной дороге. Он катил на тележке сорокалитровую флягу к водозаборной колонке.
Я остановился, помахал. Он мне обрадовался. Мы коротко переговорили. Я предложил ему вернуться в дом друга, потому как один по хозяйству пластается. Пробовал взять работничка, да тот у него своровал картошку, купил водки и напился в хлам. Понятно, что протрезвел на обочине дороги. Друг мой бывает крут и не сдержан, но только за дело. Видя, что Леша колеблется, попросил вернуться.
Через три дня звоню другу. Спрашиваю, как дела. Отлично, говорит. Теперь снова есть работничек: Леха вдруг заявился. Покалякали с Лехой, про старое забыть решили. Теперь с полуслова меня понимает.
Огромный груз сошел с души.
В ближайший выходной день приехал к ним, не пустой приехал. Оба вышли на крыльцо встречать меня. Стоят, улыбаются. Я же, чуть замешкался, вышел из машины с баулом в руках. Раскрыл его и вынул — новенькую гармонь!
Леша вскрикнул, раскрыл объятия, прослезился. Обнял драгоценную гармонь и меня вдобавок. Я смотрел-смотрел в его глаза, и сердце мое возликовало. Никогда прежде не видел столько искренней радости, какую излучал Леша. Это многого стоит!
На фото — родственник, подаривший мне гармонь.