Глава IV
УЗНИК ПОД НОМЕРОМ СТО СОРОК СЕМЬ
Спустя десять лет, считая от того времени, когда мы познакомились с новым героем Джеймсом Бакером Карлайдом, в окрестностях Оксфорда происходили события, все подробности которых чрезвычайно важны для понимания нашей истории, поэтому мы воспользуемся правом романиста и перенесемся вместе с читателем на место, где эти события разворачивались.
По дороге, в двух-трех льё от графства Оксфордшира, неподалеку от колледжа, прославленного после Сорбонны и Кембриджа, мчался без дороги всадник и время от времени подгонял свою лошадь. С четверть часа все шло хорошо, встречный ветер не мешал ему, лишь развевая складки его плаща, и черные скелеты озябших деревьев убегали назад по обе стороны дороги, слабо освещенной отблеском снега. Это был единственный свет, и он позволял ездоку не сбиться с пути. Но вскоре, несмотря на природное чутье, лошадь споткнулась о булыжник и чуть не упала. Это длилось одно мгновение — как только лошадь почувствовала поводья, она выправилась, но всадник, хоть и был погружен в свои мыслями, заметил, что она прихрамывает. Поначалу молодой человек спокойно продолжал свой путь, но вскоре он увидел, что лошадь все сильнее припадает на ногу; тогда, полагая, что в копыте у нее застрял осколок булыжника и мешает ей, он спешился и внимательно осмотрел ее ногу. Ему показалось, что потеряна подкова и нога кровоточит. И в самом деле — красноватый след на снегу не оставлял места сомнению: лошадь поранилась. Эта неприятность, по-видимому, очень огорчила молодого человека, и он принялся размышлять, что можно предпринять в таком случае, но, хотя дорога была покрыта снегом, ему послышалось, как по ней скачут всадники. Минуту он прислушивался, желая понять, не ошибся ли, потом, убедившись, что группа всадников следует той же дорогой, и, если это погоня, его обязательно настигнут, он мгновенно принял решение. Он вскочил на лошадь, отъехал шагов на десять от дороги, спрятался за поваленными деревьями, обнажил шпагу, вытащил из седельной кобуры пистолет и начал ждать.
Всадники действительно приближались на полном скаку, и уже можно было разглядеть их темные плащи и серую лошадь под одним из них. Их было четверо, и ехали они молча. Незнакомец затаил дыхание, и его лошадь тоже замерла, словно осознав опасность для своего хозяина, и осталась неподвижной, не издав ни звука. Кавалькада миновала деревья, за которыми прятались лошадь и всадник, и молодой человек подумал, что кем бы ни были неожиданные преследователи, он избавился от них, но тут всадники остановились, и один из них, похоже, предводитель, поднял руку, крепко державшую факел, и осветил дорогу. Поскольку от дороги, по которой они ехали, не осталось и следа, было решено, что они заехали слишком далеко.
Поскольку на дороге больше не было следов, которым они до сих пор держались, было решено, что заехали они слишком далеко. Неизвестные вернулись, нашли место, где всадник и лошадь сошли с дороги, человек с факелом спешился, сделал несколько шагов вперед, направил свет на купу деревьев, и тут все разглядели неподвижно стоявшего всадника. Мгновенно раздались звуки взводимых пистолетных курков.
— О-ля-ля, господа, — сказал тогда всадник на раненой лошади, первым нарушив молчание, — кто вы и что вам угодно?
— Это он, — произнесло сразу несколько голосов, — мы не ошиблись.
Тогда человек с факелом приблизился к незнакомцу еще на несколько шагов.
— Еще шаг, и я убью вас, сударь, — сказал молодой человек, — назовитесь тотчас же, я хочу знать, с кем имею дело.
— Не надо никого убивать, господин д’Арамиц, — спокойно ответил человек с факелом, — и от имени временного правительства, предлагаю вам отдать нам оружие.
— Я не намерен подчиняться таким приказаниям, я поданный короля Людовика Четырнадцатого.
— Это мы знаем, и именно поэтому, советуем вам согласиться на наше предложения.
В компании своих друзей д’Арамиц бы с легкостью справился с четырьмя преследующих его офицерами, но теперь он был один как перст; поэтому он только гневно оглядел своих супостатов, потом взглянул на их предводителя и отдал им свои пистолеты и шпагу.
Через три часа шевалье уже доставили в лондонский Тауэр.
Так как все это время д’Арамиц ехал окутанный кромешной темнотой, ему не предоставило труда ориентироваться в сумрачной камере. Его приход кого-то потревожил, ибо вблизи от окна он заметил небольшое шевеление.
— Доброй ночи вам, товарищ по несчастью, — промолвил д’Арамиц, снимая шляпу. — Не угодно ли сказать с кем имею честь коротать свои, быть может даже, последние дни?
— А вы-то сами, кто такой? — раздался голос в темноте.
— Я аббат д’Арамиц… взятый неизвестно кем под стражу, — сказал шевалье. — Вы абсолютно правы, я должен был первый назвать свое имя. Ну а кто же вы?
— Я, сударь. Я номер сто сорок седьмой.
— Что это значит?
— Это значит, что завтра вы тоже больше не будете «аббатом д’Арамицем», а станете номером сто сорок восьмым или сто сорок девятым, как некогда граф Страффорд
— Граф Страффорд! — воскликнул д’Арамиц, — боже ты мой, уж не сам ли вы архиепископом Лод!
— Да, сударь, когда-то меня звали так, но теперь, когда я перестал быть человеком, я номер… просто номер сто сорок седьмой.
— Для меня большая честь сидеть в одной камере с союзником Карла Первого.
— С союзником? — со зловещим смехом переспросил Лод, — Нет… С тех пор как его величество подписал приказ о смертной казни Томаса Страффорда, я скорее соглашусь называть себя союзником Оливера Кромвиля, чем такого слабохарактерного короля как Карл.
— Вы не справедливы к его величеству: его силой заставили прибегнуть к подобному шагу.
— Не заступайтесь за него, сударь, король просто думал, что так наладит отношение с депутатством, но парламент, подобно языческому богу захотел себе еще одну жертву и на этот раз жребий пал на его жену Генриетту Марию Французскую.
— Я ехал как раз от нее с посланием для королевы Анны Австрийской.
— Дабы та укрыла ее у себя для лучших времен, ни так ли?
— Как вы догадались?
— Все нынче оставляют несчастную Англию, а тот кто ей остался верен умрет на эшафоте рано или поздно.
— Но вас же не казнили.
— Они ожидают, что я в силу возраста скончаюсь от естественной причины.
В эту минуту в коридоре послышались шаги. Узник замолчал, и завернувшись в одеяло, уткнулся носом в стену.
В камеру вошли несколько стражников, чтоб поставить вторую кровать для д’Арамица.
— Вновь прибывший именуется отныне: заключенный сто сорок девять.
— Черт подери, — пробормотал д’Арамиц, — зловещий номер.
— Теперь вы видите, что я был прав, — проговорил Лод, как только из камеры вышли солдаты.
— Да, — растерянно проговорил д’Арамиц и сел на только что принесенную кровать. — вашей проницательности можно позавидовать, и если меня тут собираются держать также долго, как и вас, то во Францию я попаду нескоро.
— Вы сделали все, что могли, сударь мой, теперь ложитесь-ка лучше спать.
Найдя предложение Лода весьма разумным, аббат улегся на кровать и постарался уснуть. Но это ему удавалось непросто, так как в его голове зарождался план побега. И вот в одну из таких же ночей, которых аббату пришлось пережить по меньшей мере семь, ему почудилось, будто странный звук, который ему уже не раз приходилось слышать прежде доносится со стороны соседа. Д’Арамиц весь обратился в слух и вскоре понял, что этот неясный скрежещущий шорох производит напильник, и доносится он с той же стороны, где возле закопченного стола давала совсем немного узникам света окно. Тогда, продолжая дышать ровно и даже стараясь делать это еще более равномерно и спокойно, д’Арамиц приоткрыл один глаз и посмотрел туда, откуда доносился шорох. Несмотря на темную ночь, в окно все же проникало немного света, и поэтому оно казалось белесым пятном. Сначала д’Арамиц не мог ничего толком различить; но мало-помалу глаза его привыкли к мраку, и он увидел в проеме небольшого окошечка крупную фигуру. То пилил решетку Уильям Лод.
Вряд ли что-нибудь могло удивить д’Арамица больше чем это. Он застыл от удивления и притаил дыхание. Сосед его тоже замер. Вероятно, что он не спешил раскрывать свой зародившейся план побега перед новым соседом. Сообразив, что за ним следят, д’Арамиц пробормотал несколько бессвязных слов, как человек, говорящий во сне, потом повернулся на другой бок, недовольно поворочался и стих. Лод еще с минуты прислушивался; затем, кода д’Арамиц задышал ровно и мерно, опять принялся за работу.
Сомнений быть не могло: архиепископ Лод готовит для себя побег.
Пробило четыре часа утра. Так как, судя по всему, побег не мог состояться в ту ночь, шевалье вновь уснул.
Пробудившись он увидел, что архиепископ спокоен, как и накануне; д’Арамиц попытался вызвать его на разговор, но ему это не удалось, так как архиепископ сказался больным. Причем жалобы на здоровья звучали так искренно, что шевалье, переводя взор с оконной решетки на лицо своего соседа, почти поверил, что ему все померещилось во сне.
Прошел еще один день: хотя Д’Арамиц не спускал глаз с соседа, тот ни звуком, ни словом, ни жестом не выдавал своей тайны; шевалье с нетерпением ждал ночи, наконец она наступила.
На сей раз бывший мушкетер даже не сомкнул глаз, но старательно притворялся спящим. Лод тоже не шевелился, целых два часа лежал, укрывшись с головою, стараясь дышать ровно и размеренно. Наконец, решив, что его сосед спит, Лод сбросил одеяло, придвинул стул к окну и возобновил работу, которой занимался накануне ночью и, должно быть, в предыдущие ночи. Д’Арамиц не мешал ему спокойно заниматься своим делом.
Часа в два ночи д’Арамиц и Лод услышали шаги. Архиепископ тот час прекратил работу, поспешно слез со стула и, старательно все попрятав, лек в постель.
Шаги тем временим удалялись.
— Подслушивают, черт вас подери, — услышал шевалье, — Ну ничего, после завтра вы меня тут не найдете.
« После завтра, — мысленно повторил д’Арамиц, — значит побег состоится завтра ночью. Я не упущу свой шанс».
Зная теперь все, что ему нужно, шевалье уснул на самом деле.
Следующий день прошел так же, как и предыдущий, Лод и виду не показывал, что побег назначен в ближайшую ночь, голос его ни разу не дрогнул, на лице ни разу не выступила краска, он ничем не выдал своего нетерпения и вел себя, как обычно: был вялым, угрюмым и злым на английскую власть. Д’Арамиц, как мы видели, тоже не дурно умел притворятся, но теперь он испытывал истинное восхищение перед этим искусным политиком-лицедеем. Даже в тюрьме он не утратил мастерство таланта перевоплощаться для своей выгоды.
Наступил долгожданный вечер. Оба узника улеглись. Однако шевалье лишь сделал вид, будто раздевается, а на самом деле одежды не снял. Лод, со своей стороны, без сомнения поступил также. Вскоре оба уже громко храпели, и храпели они тем более старательно, что ни тот, ни другой не собирались спать.
Около полуночи архиепископ встал с постели, затем, как и прошлый раз придвинул скамейку к окну и принялся перепиливать прут у решетки. Это заняло у него около часа. Затем он слез со стула, подошел к кровати, оделся и осторожно подошел к двери. Убедившись, что вокруг царит полная тишина, с минуты простоял не подвижно, как будто о чем-то задумался; потом на цыпочках подошел к кровати д’Арамица. Двигался он так бесшумно, что шевалье не различал звука его шагов.
Д’Арамицу вдруг пришло в голову, что Лод задумал его задушить и таким образом избавиться от нежелательного свидетеля; поэтому он весь напрягся, хотя был уверен, что и безоружный без труда справится со стариком, пусть тот даже вооружен кинжалом? Он приготовился схватить соседа за руку, когда тот замахнулся.
Но старик и не думал на него замахиваться; он только протянул руку и тронул шевалье за плечо. В ту же минуту д’Арамиц соскочил с постели и встал перед ним. Лод невольно отпрянул назад.
— Тише! — негромко произнес он.
— Извольте, ваше высокопреосвященство, тем более, что мне все известно.
— Что именно вам известно?
— Вот уже три ночи я не сплю и глаз не спускаю, вернее, прислушиваюсь к каждому вашему движению.
— Стало быть, вы догадались, что этой ночью я намереваюсь уйти из этой крепости.
— Да, владыка, и последую за вами во что бы то ни стало.
— Прекрасно! Надеюсь вы одеты.
— Да.
— Времени у нас нет, в любой момент сюда могут войти надзиратели. Вы готовы?
— Да.
— Тогда возьмите эту веревку, хорошо прикрепите ее к обломленной решетке и спускайтесь…
Д’Арамиц с торопливостью стал выполнять повеление, и тут Лод точно что-то вспомнив, вскрикнул:
— Стойте, д’Арамиц, подождите. На случай если со мною случиться несчастья, я предусмотрительно написал письмо своим друзьям, они меня ждут за забором. Если вам удастся добраться до них одному скажите им пароль: « король без короны», передайте им это письмо; они все поймут. Вам предоставят хорошую лошадь, и вы скроетесь на время в Дафорде.
Д’Арамиц быстро прикрепил один конец веревке к штырю решетке и, опробовал ее крепость, стал осторожно спускаться. Вторым, как и говорил, спускался Лод.
Шагах в двадцати от того места, где очутились беглецы, в зад и вперед прохаживал часовой: он то поворачивался к ним спиною, то шел на встречу. Беглецам, чтобы спастись, надо было незаметно проскользнуть шагах в двадцати от него, спрыгнуть с крепостной стены в ров, преодолеть его в плавь и взобраться на противоположный откос, соскользнуть оттуда на какое-нибудь дерево и спуститься вниз, где их будут ждать союзников.
Так они и поступили. Стражник продела свой обычный путь, потом повернулся спиной к беглецам. И в этот же миг они устремились прямо ко рву.
Д’Арамиц услышал возглас часового: «Кто идет?», — и увидел короткую ослепительную вспышку огня, раздался оглушительный выстрел, и к ногам шевалье рухнуло что-то большое. То оказался ранен Лод.
— Бегите, шевалье, не оглядывайтесь, — простонал сквозь зубы архиепископ. — Если мне не удалось уберечь короля, то может Бог попустит вас спасти хотя б то королеву.
Д’Арамиц, как и велел ему Лод, бежал все это время без оглядки. Перебравшись через ров, он вскарабкался подобно обезьяне на близстоящее дерево и благодаря его могущественным ветвям перебрался через ограду.
За оградой, как и обещал Лод его ожидало шесть всадников. Заметив, что кто-то спрыгнул с забора вниз, они побежали и обступили.
Так как д’Арамиц никак не мог отдышаться, он молча подал им письмо от Лода, после чего они молча кивнули головами, подвели к нему лошадь и все они помчались без дороги в Дафорд.