Однажды старый Ли злился на себя. Он сидел перед ширмой, но ничего не рисовал — просто следил, как тушь капает с кисти, снова окунал кисть и снова ничего не рисовал.
Верная служанка приготовила ему любимый рис с яйцом. Старик небрежно побросал лакомство в рот, не заботясь даже пережевать как следует, проглотил, и не почувствовал вкуса.
Мальчик, растиравший тушь, обеспокоился и сбегал к дому старого Вана рассказать о том, что художник не в себе. Друг написал задушевное письмо и велел передать хозяину, что и сделал расторопный мальчишка. Но старый Ли пробежал послание глазами без всякого интереса, не стал писать ответа, а смятый листок бумаги небрежно сунул в карман, да и совсем позабыл о нём.
И вот мой герой сидит посреди мастерской, уставившись на отбеленный шёлк подготовленной к росписи ширмы, дёргает себя за бороду, бьёт себя ладонью то по щекам, то по лбу, раскачивается из стороны в сторону — ну, совсем, как умалишённый, думают в тревоге его слуги...
— Что, скажи на милость, с тобою сталось? — появляется на пороге старый Ван.
— Я зол на себя.
— Да что случилось? В чём ты провинился и перед кем?
— Я провинился перед природой. — И старый Ли, поняв, что друг не отстанет, торопливо, явно стыдясь своей слабости, объясняет. — Дело в том, друг мой, старый Ван, что вчера утром, проснувшись, ощутил я, как меня наполняет весеннее томление. Я думал, что это чувство забрело ко мне по ошибке, и немедленно покинет старческую грудь, но как бы не так! Что бы я ни сделал, оно напоминало о себе. Посмотрел я на тушь, и вспомнил чёрные глаза красавицы, когда-то любимой мною... Взял в руки кисть, и вспомнил её нежные пальцы... Вышел на улицу, отдышаться, взглянул на клочковатые облака, увидел в просвете лучи солнца — точь-в-точь, как еёё улыбка, которая изгибала уста, даже если брови хмурились...
Ну, посуди сам, разве пристало мне, глубокому старику, думать о таких глупостях, точно я неразумный юнец! Да и та красавица, где она? Небось уже беззубая рухлядь, в которой не осталось ни искры прежнего огня.
— Зато этот огонь остался в тебе, — улыбнулся старый Ван. — Хоть ты, пожалуй, сейчас так же беззуб, и кое-кто может назвать тебя рухлядью.
— И что мне в том огне? Что мне с ним делать?
— Делай так же, как и я: создавай прекрасное. Огонь опасен и яростен, но он также прекрасен и милостив. Он дарит нам тепло и свет. А такие, как ты и я, разве не наш этот долг — передавать свой огонь людям? Разве...
— Да понял я, понял, — махнул рукой старый Ли. — Всё это, конечно, поучительно и утешительно. Но всё-таки, друг мой старый Ван, я зол. Зачем я так молод внутри, если я так стар снаружи?
На это у поэта ответа не было, и он смолчал. Помолчим и мы.