Признавайтесь, кто из вас верил в построение коммунизма на территории СССР? Вы - придурки. Не буду объяснять, почему. Надеюсь, теперь до вас дошло, а если не дошло, вам же хуже.
Светлое будущее не наступает на пустом месте. Бабушка постоянно дёргала меня, напоминая о том, что в школе нельзя говорить про наших кур и поросёнка, в институте не надо рассказывать, что прадеды сидели в сталинских лагерях, на работе и вовсе стоит помалкивать, что у прабабки отчество Моисеевна. Если людям есть о чём молчать, то что такое вообще это «светлое будущее»?
Я смотрела на лица своих попутчиков по жизни и видела в них единственное желание: обдурить действительность. Расталкивать соотечественников локтями я не только не умела, но и не годилась для этого категорически. По мне, так лучше пройти несколько остановок пешком, чем лезть в переполненный автобус, или, в крайнем случае, взять такси, даже если рубль в кармане последний.
Кредо у каждого своё, о чём пекутся окружающие, в общих чертах мне давно понятно. Никогда до меня не дойдёт только одно: как строители коммунизма могут с таким удивительным равнодушием проходить мимо чужой беды.
Мне было восемнадцать лет, в заднице у меня было шило, одето на мне было польское обливное пальтецо на стальных пряжках, югославские сапожки и лисья ушанка. Я, как обычно, села в четвёртый вагон электрички и открыла книжку. Все купе были заполнены, народ ехал разношёрстный, но в основном, работяги и военные. Наискосок от меня сидело четверо неопрятных переростков, они резались в карты, и к ним никто не подсаживался, несмотря на то, что больше свободных мест не было.
В районе Новодачной шпана вышла покурить, а на остановке в вагон вошёл парнишка с дипломатом, видимо, студент МИФИ, он увидел свободное купе, положил чемоданчик на багажную полку и уселся спиной ко мне. Я отметила его, как пограничное движение.
Курильщики вернулись.
- А ну, вали отсюда, это наше место, - заорал один из них.
- Здесь нигде не написано, что оно ваше, - ответил паренёк, - к тому же, вас всего четверо, мы все поместимся.
- Тебе сказали, вали, значит, взял руки в ноги и побежал, - парень явно оскорблял приблатнённых переростков одним только своим интеллигентным видом. Они начали орать попеременно, как бы возбуждая самих себя, по-видимому, им хотелось подвига.
Наконец, самый «авторитетный» из них, первым напавший на студента, схватил его за грудки и потащил в тамбур, грязно матерясь. Я оглянулась, военные, все поголовно, читали газеты и делали вид, что ничего не происходит, а в тамбуре происходило избиение младенца. Шпана колошматила паренька, не вписавшегося в их представление о строителях коммунизма.
Увидев, что студент упал, и его начали пинать ногами, я вскочила, подбежала к дверям и, распахнув их настежь, закричала:
- Что же вы делаете, сволочи! Твари, уроды, мерзавцы!!! – и дальше всё, чем могла похвастаться, как представитель крестьянства по материнской линии.
Бандиты опешили. К ним выскочил не какой-нибудь капитан или даже майор из углублённо читающих газеты, - полковники в то время ездили на чёрных волгах, а не на электричках, - а соплячка, такая же студентка, как тот, кого они избивали. В это время электричка остановилась, и парень выскочил на платформу, воспользовавшись замешательством шпаны.
Я вернулась на место. Перейти в другой вагон мне не позволяло чувство собственного достоинства. Картёжники вполголоса матерились и время от времени поглядывали на меня. Люди выходили на своих полустанках, как ни в чём не бывало. Дипломат студента одиноко чернел на багажной решётке, напоминая о позоре моих дорогих сограждан.
Наконец, электричка остановилась на конечной, я встала и пошла к выходу, спиной ощущая, как за мной копится тихая ненависть блатных негодяев. На улице уже стемнело, была поздняя осень, автобус подъехал сразу. Четверо подонков уселись позади меня.
- Ну что, разложим её, чтобы в другой раз не залупалась! – я узнала голос заводилы, - внешность его не была примечательна ничем, кроме отвратительно отвисшей нижней губы и чёрной кепки.
- Ага, выйдем вместе с ней, затащим в кювет, ей понравится, - поддакнул ему другой, - оба они рассчитывали на то, что я их услышу.
Я и впрямь их прекрасно слышала, и мне было страшно. Сердце моё дролжало, как заячий хвост. Всё, что я испытала к тому времени, - это несколько поцелуев с ровесниками, и в мои планы не входило быть изнасилованной в кювете четырьмя подонками. К тому же, на примере драки в электричке мне было ясно, что за меня вряд ли кто-то заступится, - сограждане боятся исключительно за собственные шкуры.
Я набрала воздуха в лёгкие, повернулась назад и с улыбкой сказала: «Слушайте сюда, твари подзаборные! Если вы думаете, что сможете остаться в живых после того, что собираетесь со мной сделать, то вы сильно ошибаетесь. Никогда не знаешь, с кем имеешь дело, а за меня твою нижнюю губу, сучонок, натянут тебе на жопу. Я вас всех хорошо запомнила Так понятно?»
Я встала на своей остановке и медленно вышла. За мной никто не последовал. Меня трясло, как в лихоманке, но домашним я ничего не рассказала, - по головке бы не погладили. Меня вообще учили быть незаметной. Однако наука впрок не пошла.
У меня была не единственная возможность выйти замуж за военного, но я ни одной из них не воспользовалась. Почему? Да по кочану.