Аслан
- Вылет самолёта «Москва-Октябрьский» в связи с неготовностью принимающего аэродрома задерживается. О времени вылета будет сообщено дополнительно. Следите за нашими объявлениями…
И вот так через каждые пятнадцать минут на протяжении уже более двух часов.
Снегопад.
Непреходящее бедствие для всех маленьких провинциальных аэродромов…
Аэропорт «Быково».
Такие объявления в нём идут с интервалом в одну-две минуты.
Кто-то, размахивая руками, ругается у стойки администратора. И его не слышно. Чей-то пацан лет пяти-шести раскапризничался от долгого ожидания и людского гама – и орёт. И его тоже не слышно. Через пяток кресельных рядов неунывающие студенты хором поют под гитару. И их вообще совершенно не слышно.
Слышно только одно:
- Внимание! Вылет самолёта «Москва- Бугульма» задерживается …
В который раз ругал я себя последними словами. Ишь, какой барин выискался – не захотел в поезде одни сутки поскучать – на самолёте ему приспичило! В восемнадцать ноль-ноль «Октябрьский» до утра закроют – и будешь на жесткой лавке под аккомпанемент диспетчерских объявлений до утра бока мять!
С очередным гласом из репродуктора кому-то повезло – две тётки с огромным запечатанным рулоном ковра подхватились и рванули в сторону терминала.
И тут же их места напротив меня заняла пожилая супружеская пара – осунувшаяся от усталости, с заплаканными глазами, женщина, вроде бы – татарка, и прям таки огромный – под два метра – сухощавый мужчина славянской внешности.
Муж гладил жену своей большой ладонью по голове, по плечу, шептал что-то на ухо, заботливо придерживая прядь полуседых волос…
«Тоже, наверно, опаздывают – вот и расстроилась женщина, – подумалось мне. – Да и ладно – у меня своих забот хватает!»
Еще раза три всё тот же противный и назойливый, как осенние мухи, женский голос извещал всех и каждого о невозможность полёта в Октябрьский, и я окончательно смирился с мыслью о неизбежности ночёвки в аэропорту. До Роковых восемнадцати ноль-ноль оставалось всего два с половиной часа…
- Извините за беспокойство, где здесь можно отбить телеграмму?
Я поднял от Агаты Кристи, которую перечитывал от нечегоделанья во второй раз, глаза.
Тот самый мужчина, что утешал сидящую напротив женщину, слегка склонился ко мне и повторил вопрос:
- Где здесь телеграммы дают, случайно не знаете?
Так я познакомился на коротких полтора часа с Дмитрием Васильевичем и Розой Назимовной.
И с её умершим братом Асланом Назимовичем…
В Альметьевске, куда они летели на похороны, их давно уже дожидались. Пожилая директриса седьмой школы, да ещё более пожилой бывший военком горвоенкомата, которому и отослал о задержке телеграмму Дмитрий Васильевич.
Рассказ Дмитрия Васильевича
- А познакомился с Асланом я на рыбалке. Через год после войны, перед самой демобилизацией.
Сам я ростовский. Только после войны мне в наследство одни обгорелые развалины и достались. Ни матери, ни бабки, ни двух сестрёнок – никого не оставил мне немец. Отца в начале августа сорок первого не стало – как ушёл добровольцем в июле, так только одна похоронка от него заместо письма и пришла. Ну, я с дому и сбёг. Мне тогда уже шестнадцать и стукнуло – в августе-то. Через город много в ту пору частей шло. Я поутру сдуру в последний из проезжавшей колонны грузовик с ящиками забрался скрытно – тот грузовик на повороте какой-то военный тормознул, выяснял что-то.
Забился в глубине за этими самыми ящиками. И до самого вечера так и ехал. Даже поспал немного, хоть и трясло. Духотища под тентом брезентовым была – вот и сморило…
Вечером колонну разбомбили. Только «мой» грузовик чудом выкрутился из этой адской передряги. Потом, когда уцелевшие из колонны на борт забрались, тогда меня, перепуганного, но живого, и обнаружили. Брезент весь в клочья, в ящиках – дыры от попадания пуль. А на мне – ни царапины. Только шишка на голове, когда о ящик приложило.
Что со мной делать? Обратно не отправить – отъехали порядком уже. А тут ещё шофёр той полуторки, в которой я схоронился, назвал меня Талисманом. В шутку конечно. Но – нет суеверней солдата, чем солдат на войне. Эт я потом уже понял. А тогда… Тогда взяли меня с собой те солдатики. А потом, где-то через месяца два отправили меня по ходатайству нашего командира капитана Голыбы Тараса Гнатовича в танковое училище под Казань.
И мариновали меня там, скажу я вам, до моего совершненнолетия. Вот так, уже в сорок третьем, после знаменитого курского побоища, я во второй раз попал на войну в качестве механика-водителя «тридцатьчетвёрки»…
Прозвище «Талисман» приварилось ко мне намертво – зубилом не отобьёшь! Но – танк мой не разу не подбили, экипаж в полном здравии до самой Праги долязгал траками… Вот и думай после этого что хошь о суевериях…
Так вот, после войны-то (я домой отпросился на две недели, а через трое суток вернулся) нашу часть под Белой Церковью – эт на Украине город такой – на переформирование поставили. Пригнали новенькие ИСы взамен наших битых «тридцатьчетвёрок», ну и меня сразу командиром экипажа сделали, старлея ради такого случая дали. И я молоденьких пацанов – чуть младше меня самого – гонял до седьмого пота, натаскивал. Они меня уважали – как-никак две «Красной Звезды», и ещё – медаль одна – «За отвагу», на груди носил. Ну, не считая всякие «За освобождение…»
И вот под Белой Церковью и повстречался вновь с Тарасом Гнатычем. Он с сорок четвёртого подполковником ушёл – миной обе ноги повыдирало. Но таким же весёлым, неунывающим остался. Секретарём Горкома поставили…
Вот он по какой-то нужде к нам в часть и пожаловал. Я его, хоть он и без ног, сразу узнал. А он меня, когда я свой позывной назвал – «Талисман».
- Вишь, - говорит, - и взаправду тогда прозванье тебе дали. Жив, бисов сын, живой! И ни царапины, говоришь? А меня, вишь, как окоротило… Хорошо ещё, что снизу, а не сверху! – И смеётся. Обрадовался встрече.
Через неделю снова приехал.
- Димк, а не хочешь со мной завтра на рыбалку махануть? С твоим начальством уж обговорено всё, дают тебе три дня отдыха. Ну что, рад?
А как тут не обрадоваться?
На следующий день за мной прислали потрёпанный армейский «Виллис». И поехал я на свою первую послевоенную рыбалку…
Заехали сначала к Тарасу Гнатовичу. А он с собою ещё берёт кого-то. Того, другого, подводят к машине под руки, как какого-то генерала важного. Только больно молодой генерал-то. Прям мой ровесник.
И только, присмотревшись, понял я, что это не какая-то там важная птица, а слепой парень с иссеченным шрамами лицом…
Вечером, у костра, Тарас Гнатович и рассказал мне, как в середине апреля сорок четвёртого, за недели две до ранения его самого, в штаб полка привезли с передовой окровавленного лётчика с нашего сбитого «Лавочкина». Тот двух фрицев в землю по самое некуда вогнал, ну и его самого потом… Осколками плексигласа фонаря побило ему всё лицо. Вместе с глазами…
Второй раз уже в госпитале с ним встретился. Познакомились поближе.
Лётчик назвался Асланом.
- Вот ведь как, - помешивая в котелке уху, жаловался на чужую судьбу Тарас Гнатович, - Аслан ведь только из училища был. Этот вылет всего третий у него. Но зато какой! – Он патетически воздел черпак в вызвездившееся уже небо. – И ведь не пал духом, а, Аслан?
- Не пал, - соглашается сидящий рядом и слушающий с улыбкой на изувеченном слепом лице бывший лётчик. – Твоя правда, Тарас.
- И я вот через это самое тоже воспрял после операции-то. Подумаешь – ноги. Руки есть, голова цела – а эт самое главное. Но Аслан меня ещё раз крепко удивил.
Как-то выступали в госпитале артисты. И вот после их концерта Аслан попросил подойти к нему гармониста – тот аккомпанировал всяческим концертным номерам. И спросил, а можно ли ему, слепому, научиться так же хорошо играть на баяне? Музыкант попросил Аслана что-нибудь ему напеть. А потом сказал, что для игры важны слух и душа. А глаза – дело десятое. Потом отошёл, а когда вернулся, то принёс с собой баян. «Забирай, - говорит, - это у меня запасной был. Но инструмент хороший, надёжный. Так что – давай, учись. У тебя получится».
И этот хороший человек вытер глаза украдкой. И ушёл…
Так что играет Аслан теперь как бог! – закончил свой рассказ Тарас Гнатович…
Когда добрая наваристая уха была съедена, а всё, что налито – выпито, Степан – водитель Тарасовского «Виллиса», сходил к машине и принёс аккуратно завёрнутый в плащ-накидку баян.
- Давай, сыграй что-нить для души, Аслан, - попросил он, вкладывая в Аслановы руки инструмент.
Бывший лётчик, сполна навидавшийся войны за три своих вылета, огладил своё лицо рукой, потом запрокинул голову с незрячими глазами прямо в серёдку ночного неба, и, притронувшись к кнопочкам баяна, запел…
- Дывлюс я на нибо
Тай думку хадаю:
Чому я ни сокил,
Чому ж нэ лэтаю.
Коли бы мни, Боже,
Ты крыла бы дав –
Я б зэмлю покинув,
Тай в нибо взлетав…
Слепой татарский парень пел украинскую песню, и звуки той песни, сплетаясь с мелодией баяна, далёко растекались над тёмными тихими водами реки, неспешно, как и песня, несущей свои воды в глубины ночи…
За то время, что Аслан находился рядом с Тарасом Гнатовичем, он в совершенстве освоил игру на баяне, а песни, те, которые пелись по вечерам, запоминал с первого раза. И на всю жизнь.
Тарас Гнатович определил Аслана в городской клуб заведующим. В помощь выделил трёх пожилых вдовых женщин.
И по выходным, и в праздничные дни Аслан проводил музыкальные вечера. Клуб на эти вечера набивался под самую завязку – вот каким успехом пользовались выступления слепого гармониста…
- Тут вот какое дело, Дмитрий, - перед отъездом с рыбалки Тарас Гнатович попросил Степана отвести Аслана к реке, а сам, перегнувшись боком через переднее сиденье «Виллиса», посмотрел мне прямо в глаза, - неделю назад пришла на нашего Аслана телеграмма. Мол, разыскивает его младшая сестра Роза. Ну, я Аслану сказал о том, а он ни в какую! Мол, в тягость таким увечным никому не хочет быть, и всё тут! Насилу уговорил я его съездить, проведать своих. И вернуться потом. Только на такое он и согласился.
- И правильно, пускай съездит к себе, к своим… Я б вот тоже к своим съездил, да Вы сами знаете – не к кому… Да и некуда…
- Правильно-то оно, правильно, а только не забывай – слепой он как крот, наш Аслан. А гонору – поболее, чем у тебя. А ты, небось, знаешь, сколько после войны всякого дерьмеца развелось, всякой швали повылезало. Как его одного в даль такую?.. Вот и слухай сюда, чё я надумал: тебя не сёдня – завтра демобилизуют…
- ?
- Знаю – и всё тут, и не спрашивай – откуда. Так вот, огромадная мне к тебе просьба – сопроводи и обереги Аслана , пока он до дому доберётся. Ты вон какой детинушка вымахал, да и силёнкой бог не обидел, так что – уважь меня – доставь парня в целости и сохранности. Лады? Да и Аслану с тобой веселее будет…
Рассказ Розы Назимовны
Нас в семье шестеро было – четыре старших брата и я, младшая самая, двадцать восьмого года. И отец… Папа наш меня уж без мамки воспитывал – умерла она при родах… Перед самой войной переехали из деревни в Альметьевск – там отцу и старшему брату Вализу нашлась хорошая работа на одном заводе в кузнице. Отец у меня хорошим кузнецом был…
Потом – война. Третьего брата Фарида сразу в армию, а Ринат – второй брат, уж год как служил в кавалерии. А у отца и Вализа – бронь. А Аслану только шестнадцать и исполнилось.
В феврале сорок второго на Фарида похоронка пришла – умер от ран в госпитале в Твери. И буквально через два месяца – письмо, что Ринат пропал без вести где-то подо Ржевом… Ну, отец тогда с Вализом пошли в военкомат, наплевав на бронь, наскандалили там, нашумели. И тоже на фронт ушли…
А Аслан тогда на заводе уж работал электриком. А я ещё в школу ходила…
Отец и Вализ попали в одну часть и воевали вместе на самоходке одной, отец был заряжающим, а Вализ – механиком-водителем… Их могилки в Польше у Дубровичец. В военкомате мне передали их награды – эт уже летом сорок пятого было, приезжал сам командир их, рассказывал, как они воевали. Как погибли…
А младший брат Аслан в сорок третьем ушёл с завода в лётное училище под Елабугой – на завод тогда, в сентябре месяце, приезжали из этого училища, набирали «комсомольский резерв». Перед уходом сказал, что за Рината и Фарида отомстит…
А в сорок четвёртом получила извещение, что Аслан ранен и находится в госпитале. По ранению списан вчистую, так что, мол, ждите домой. И всё.
Я до сентября сорок пятого ждала. В сентябре пришло с военкомата извещение на Рината, что погиб он – расстреляли его фашисты как партизана. А потом вместе с телами других расстрелянных в сарае сожгли…
И тут я опомнилась, написала в тот самый госпиталь, где Аслан был. А оттуда – письмо: мол, по выписке выбыл в неизвестном направлении. Я в военкомат, такая вот история, помогите оставшегося живого брата найти. Прямо вся изревелась там. Ну, военком отца ещё знал, тогда запросы везде и поразослал…
В одном из ответов на запрос было сообщено, что после госпиталя младший лейтенант Губайдуллин Аслан Назимович выбыл вместе с подполковником Галыгой Т.Г.
Роза Назимовна вдруг улыбнулась:
- Аслан меня как самую младшенькую, да ещё обделённую материнской лаской, очень любил и берёг. Дрался из-за меня с мальчишками, подарки всегда незатейливые дарил – платочек там носовой, или свистульку из липы смастерит и подарит. Радиоприёмник перед самой войной собрал – и тоже мне подарил. Мне тогда весь наш двор обзавидовался. А Асланчик говорил, что с таким приданным быстро мне жениха сыщет… Вот и сыскал…
Она смущённо, и в то же время с гордостью посмотрела на своего мужа.
- Когда Дима привёз живого Аслана домой – а у нас в заводских казармах своя квартирка была, маленькая, без удобств, на две комнатушки, но – своя, то первое время Аслан в ней передвигался по стеночке сам, запретил категорически мне и Диме помогать ему.
Потом освоился. Ходил по квартирке – будто видел всё. Как с глазами.
Дима тогда вдруг засобирался обратно. Стал почему-то избегать со мной разговаривать, пробурчит что-то – и отвернётся, или выйдет.
Я ему:
-Дмитрий Васильевич, погостите ещё немного, завтра в деревню поедем – к маминым родичам, у них там и коровка своя, и кобылка, и овцы. Природа и воздух свежий… - А что ещё сказать – и не знаю.
Но очень хочу, чтоб остался он.
А он снова под нос: «Спасибо, я покурю пойду». – и из квартирки на улицу.
Вот он только вышел, а Аслан сзади подошёл. Приобнял за плечи, и говорит:
- Что вы оба мучаетесь, дуралеи. Я слепой, и то вижу, что влюбился твой Димка в тебя, в мою красавицу, в мою маленькую Розочку (он так меня называл, когда я девчёнкой сопливой ещё была), и не спорь с братом! Да и ты тоже неровно дышишь к нему…
Он погладил меня по щеке:
- Во! Точно! Покраснела вся моя Розочка!..
В общем – нашли мы с Димой друг друга. Поженились скоро.
Аслан на нашей свадьбе и тамадой, и дружком жениха, и главным по веселью был. Такие мелодии на баяне выводил, так пел! И весёлые пел песни, и грустные – аж гости плакали. Хорошая свадьба была…
Самое главное – Аслана после той свадьбы стали везде приглашать – на разные мероприятия, в школы, в детские садики, на завод, где он работал раньше.
Потом пришли к нам из школы, где я когда-то училась, директор Галина Силантьевна, и завуч Гульнара Фирдоусовна. Галину Силантьевну недавно назначили, она училась в той же школе, где и я, но на три класса старше. Потом в педучилище пошла.
Вот они нашего Аслана в школу приглашают – учителем музыки и пения. Аслан и не думал даже – сразу согласился. Ну, обговорили всё, как да что. Потом, когда они ушли, повернулся к нам и сказал:
- Ну вот. Теперь и моя жизнь не за зря пройдёт.
И улыбнулся.
И – заплакал…
Я проводил до самого самолёта – на него наконец-то объявили посадку – Дмитрия Васильевича и Розу Назимовну. Они улетали в Альметьевск. На последнюю встречу. На последнее прощанье с братом.
Там их уже ждали.
Супруга Аслана – директор школы Галина Силантьевна.
И старенький совсем бывший военком – Тарас Гнатович...
(Названия некоторых населённых пунктов и имена изменены. Всё остальное – нет. Автор.)